Этюд 11. Диагноз

Бывает так, что высокие чиновники от образования решают проводить эксперименты над детьми-сиротами и детьми из неблагополучных семей. Основанием для таких экспериментов служат те или иные диагнозы, которые ставят сиротам и другим детям, воспитывать и обучать которых  очень проблематично.

В нашем детском доме, когда я туда попал, проводилось поголовное обследование сирот в психиатрической клинике. Задача обследования заключалась в выявлении детей, обучать и воспитывать которых необходимо в специальных учреждениях, в связи со сложностью дефекта психики. Не стал исключением и я. В первом классе меня отправили в соответствующее учреждение. Там была очень тихая и строгая обстановка, проводилось обучение по школьной программе, с очень тщательным наблюдением за успехами в учебе. Удивительно, но в этом учреждении нас никогда не били, не наказывали, я не помню, чтобы нас ругали, иногда даже хвалили за успеваемость. Какой-то жестокости в отношениях между детьми, как в детском доме, тоже не было, таких агрессивных и жестких ребят быстро выявляли и изолировали в других лечебных отделениях. В отличие от детского дома мы были практически постоянно под всесторонним наблюдением. Учился я там на отлично, меня вернули обратно в детский дом с рекомендацией повторного обучения в первом классе — это была стандартная рекомендация для тех, кто прибывал с психиатрического обследования.
 
По возвращении я был представлен на высокий суд главной воспитательницы в нашей группе. (Весьма специфичная молодая дама. Не гнушалась унижать детей и использовать против первоклашек ребят- старшеклассников, в воспитательных, конечно, целях.) Процедура проходила таким образом: всех прибывших из психиатрических клиник детей она строила в шеренгу вдоль классной доски. Далее движением указательного пальца назначала детей, которым предстояло отправиться в специальный (коррекционный) интернат, возврата из которого не было. Чем руководствовался ее палец, отправляя туда детей, мне неизвестно. У всех вернувшихся из психиатрической больницы, по-моему, стоял один общий диагноз «задержка умственного и психического развития», этот диагноз позволял обучаться в обычной общеобразовательной школе. Но, видимо, существовал норматив, согласно которому определенный процент детей следовало перевести в специальный интернат.

Попадание в интернат для детей-сирот с особенностями в развитии означало, что у такого ребенка не будет никакого шанса получить высшее образование или престижное среднее специальное. Им выдавали «волчий билет» на всю жизнь. Штамп на их документах сильно ограничивал возможности. Мы все знали об этом, боялись попасть в специальное учреждение с итоговым «волчьим билетом». Почему-то никто не хотел получать такую «путевку в жизнь».

Сирота для бюрократической машины от образования — это чистый лист, на который просто необходимо наставить кучу разных штампов в виде диагнозов, для того чтобы можно было получать деньги за сложность и напряженность, а также особый подход в работе с детьми.
Когда я учился в шестом классе, Советский Союз распался, высокое начальство решилось на эксперимент с ПТУ, о сути которого я уже рассказывал.  Основное отличие новой программы от школьной заключалось в том, что нас теперь обучали профессиям: мальчиков — столяр-краснодеревщик и художник-оформитель, девочек — швея-мотористка. Очередное благое намерение с печальными последствиями для нас, сирот.

Сама идея не плохая, плохо только то, что нас никто не спросил, хотим ли мы овладеть вышеперечисленными специальностями. Наше будущее решалось в больших кабинетах, под это будущее выделялись серьезные деньги. Основаниями для эксперимента являлись плохое поведение в школе, не очень хорошая успеваемость и диагноз-штамп «задержка умственного и психического развития».

Для перевода детей из школы в детский дом с целью дальнейшего обучения необходима соответствующая база, которой не было. Отсутствовали кабинеты химии, биологии, физики и др. Детский дом наш предназначался для воспитания, а не обучения, учиться мы ходили в обычную ближайшую школу и учились совместно с детьми из нормальных семей, дружили, враждовали, даже влюблялись в домашних девочек. Кому-то пришла в голову мысль изолировать нас и обучать в детском доме — ПТУ. Выделили деньги на создание учебной базы, были оборудованы мастерские и кабинеты гуманитарного цикла. Лаборатории физики и химии так никогда и не создали. Программу слили с производственным обучением и специальными предметами в ущерб физике, химии, биологии, геометрии, которые объединяли и выделяли на них всего два урока в неделю (так, например, учитель математики преподавал алгебру, геометрию и физику). После этого мои мечты стать хирургом были обречены на провал. Просто потому, что нас не обучали по нужным для поступления в медицинский институт предметам.

В детский дом пришли новые, доселе не виданные специалисты — учителя-предметники. Некоторые просто виртуозы в своем деле, думаю, что таких учителей не было даже в элитных школах. Лучший из них, математик Евгений Филиппович, учил нас так, что некоторые детдомовцы без дополнительной подготовки сдали вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Однако при этом пострадала физика, на нее не хватало времени.
Были и другие интересные и необычные личности. Например, Нина Александровна, молодая художница, вела обучение по программе «Художник-оформитель». Работала она так, что на ее уроки дополнительно и без приглашения ходили столяры-краснодеревщики. Она оказалась единственной искренней и честной женщиной, не перешагнувшей через свою совесть. Дело в том, что для продолжения эксперимента и получения новых денег каждый год надо было подтверждать наш диагноз «задержка умственного и психического развития». Нина Александровна отказалась это делать, поскольку считала, что дети с отклонениями в развитии не могли выполнять ту работу, которой она обучала (осваивать технику рисунка карандашом, акварелью, гуашью, пастелью, маслом, овладевать техникой русского народного художественного ремесла — росписи под хохлому, гжель и т.п.). Она взялась спорить и доказывать на практике, что наши диагнозы лепили на нас не совсем правомерно и оправданно. В результате ее выгнали с работы. Перед этим ей объяснили, что диагнозы необходимы для выплат повышенных зарплат сотрудникам детского дома, намекали на ее собственную выгоду. Она не отказалась от своего мнения.

Была у нас любимая учительница русского языка и литературы. Много общалась с нами, пила чай с нами на уроках, пыталась нас научить грамотно писать. Читать книги кое-кто из нас и без нее умел и любил. Эта женщина вызывала чувство доверия, думаю, что я полюбил ее. В одиннадцатом классе я начал собирать документы для поступления в военное училище, требовалась характеристика из детского дома. Я обнаружил в своем личном деле характеристики, написанные этой мною любимой учительницей: вплоть до одиннадцатого класса она подтверждала мой диагноз-штамп «задержка умственного и психического развития». Для меня это была последняя травма, полученная в детском доме, я до сих пор считаю это подлостью с ее стороны. Втиралась в доверие, вызывала искренние чувства, а за нашими спинами, ради зарплаты, писала характеристики, подтверждающие нашу ущербность. Лучше бы она занималась своим непосредственным делом качественно, без всякой дружбы с нами, это было бы честно.

Мне пришлось обратиться к другим сотрудникам детского дома, которые специально, для военкомата, написали мне чистую характеристику.

Тяжело жить со штампом, преодолеть силу этого штампа получилось только благодаря тем людям, которые, не обращая внимания на наши диагнозы, учили и воспитывали нас так, как, наверное, не учили своих собственных детей.
 
Что касается наших «диагнозов», то если у нас и была задержка в развитии, то заключалась она прежде всего в специфической заморозке чувства любви и доверия к себе и окружающему миру. Все остальное при желании подлежало коррекции, что на практике доказал Евгений Филиппович, Нина Александрова, а до них — руководители оркестра Александр Григорьевич Григорян и Марина Иосифовна, которые нескольким десяткам детдомовцев дали путевку в жизнь. И не простую жизнь рабочего — некоторые из их воспитанников стали профессиональными музыкантами. Эти учителя делали из детдомовцев интеллигентов.

Спасением от штампов, которые на нас ставили в изобилии, служило неравнодушие некоторых сотрудников детского дома, которые верили в нас и наши нормальные возможности и способности.

Ребенок, оставшийся без родителей, попавший даже в самый лучший детский дом, все равно будет иметь дефект развития любви. Если он захочет научиться любить, он выживет. Если он откажется учиться любить, то тогда его ждет достаточно быстрая смерть или прозябание на самом глубоком социальном дне. Стремление к преодолению собственного дефекта дает энергию для жизнелюбия, на основании которого сирота становится жизнестойким человеком, достойной человеческой Личностью. Научиться любить можно только в окружении людей, которые верят в тебя, предъявляют к тебе требования как к нормальному, способному и талантливому человеку. Хорошо, что такие люди в нашем детском доме были.