Влюблённые над Витебском

Выбор темы

Перед написанием этого эссе я довольно долго колебался в выборе темы. Мне хотелось прикоснуться к жизни и творчеству какого-нибудь крупного художника, но не вообще знаменитого, а знаменитого неоднозначно, может быть, даже скандально. Художника, не просто оставившего свой след в мировом изобразительном искусстве, а след странный, ни на какой другой не похожий. Творческой личности, не только прочертившей яркий штрих, подобный следу метеора, на художественном небосводе эпохи, но вместе с тем и завещавшей духовным потомкам своё мироощущение, свой личный опыт, свои искания, свои эксперименты, вполне способные со временем перерасти в традиции.

Следуя этим рассуждениям, я поначалу остановился на двух всемирно известных художниках минувшего столетия: Сальвадоре Дали и Марке Шагале.  Предстояло выбрать одного из них. Выбор в пользу Марка Шагала я сделал исходя из следующих частных, быть может, соображений.

Во-первых, Шагал мой соотечественник. Тот факт, что он родился на территории современной Белоруссии, то есть по ту сторону нынешних границ Российской Федерации, никакого значения не имеет – «Белая Русь» во время появления на свет Марка Шагала входила в состав Российской империи и была её неотъемлемой территорией.

Во-вторых, «король-отец» сюрреализма Дали по отношению ко мне –  чистый иностранец (хоть и был женат на русской женщине Елене Дьяконовой). Он в собственной технической манере исполнения полотен был всё-таки безусловно академичен. Его изобразительные приёмы способны восхищать, но вряд ли потрясают и тем более не «шокируют» в высоком духовном смысле этого слова. Иными словами, во мне они не вызывают подсознательного благородно-недоуменного вопроса: «Откройте мне тайну: как это сделано?» Думаю, Рембрандта ван Рейна или Леонардо да Винчи в отношении сугубо технического исполнения картин Дали не превзошёл.

Шагал же ввёл в язык мировой изобразительной культуры свой личный, можно сказать, «диалект», или «говор». Если Сальвадора Дали можно узнать именно и прежде всего по сюжету его картины, то авторство Шагала угадывается по паре мазков на холсте (хотя, строго говоря, и шагаловские сюжеты также с чьими-либо другими трудно спутать). Кстати, именно это своеобразие творческого наследия Шагала стало третьей причиной, по которой я, в частности, выбрал тему своего реферата.

Были ещё и другие, второстепенные соображения, но вот последнее из главных. Об искусстве Шагала мало сказать, что оно интернационально – оно наднационально. Свидетельством тому – факты его биографии и эпизоды его творческого пути.

Так кто же такой Марк Шагал при рассмотрении его творчества в ракурсе международного значения?

Он – провинциальный художник, российский подданный еврейской национальности иудейского вероисповедания, уроженец белорусского города. Учился в Петербурге, первую известность обрёл в Германии, некоторое время жил и творил в Америке, своей второй родиной избрал Францию.

Решение стать художником принял: а) сам, б) внезапно, в) бесповоротно, г) поздно и д) вопреки жизненным обстоятельствам (тут напрашивается некая аналогия с судьбой Винсента Ван Гога). Не примыкал ни к одному из современных ему течений – мало того, создал своё художественно-философское направление, единственным представителем которого оставался на протяжении своего весьма долгого жизненного и творческого пути.

Вот этим всем мне Марк Шагал чрезвычайно интересен и внутренне близок.


Введение в тему

Ещё с античных времён проницательные умы человечества с завидным постоянством отмечают любопытную закономерность: как только некая страна вступает в фазу социальных потрясений; когда в развитии некоего государства наступают критические, переломные моменты (в Китае их издревле называют «эпохами великих перемен»), одновременно с ними, а в большинстве случаев их предвосхищая, происходит крутой скачкообразный рост общественного самосознания народа и, как следствие, бурный расцвет наук и особенно искусств.

История человечества содержит немало подобных знаковых событий. Например, эпоха Эллинизма в искусстве Древней Греции хронологически предшествовала упадку Афинской республики и завоеванию Пелопоннеса и Балкан войсками Римской империи. Периоды Ренессанса и последовавшего за ним Просветительства своим завершением совпали с началом целого ряда буржуазных революций в Западной Европе. Точно так же резким оживлением театрального, литературного, музыкального, изобразительно-художественного и декоративно-прикладного процессов в российской творческой общественности стало царствование последнего императора-самодержца Николая II Романова. Самодержавие династии Романовых было ликвидировано буржуазным переворотом в феврале 1917 года, который в конечном итоге перерос в коренной слом общественно-экономического строя Российской империи. Этот слом произвела Октябрьская социалистическая революция.


На рубеже XIX и XX веков мировое творческое сообщество было взбудоражено появлением разнообразных течений в изобразительном искусстве, но внезапность их появления была кажущейся – общественное сознание уже давно исподволь подготавливалось к резкому слому традиций, сформированных академическими канонами живописи и графики.

Предтечей этого новаторского потока был, без сомнения, импрессионизм. Можно сказать, что он в образном смысле прорвал плотину, сдерживающую массовое художественное восприятие окружающей действительности в рамках классицизма и реализма. Появились новые изобразительные концепции, новые взгляды на мир и новые имена. Одним из наиболее значительных и своеобразных явлений в искусстве ХХ века по праву считается творчество художника Марка Шагала.


Биография и эпоха

Марк Шагал родился 7 июля 1887 года в Витебске, в многодетной и очень набожной семье. Надо сказать, что по тогдашним провинциальным меркам Российской империи (ныне это территория Республики Беларусь) Витебск  считался достаточно большим городом, насчитывая около 60 тысяч жителей. Большая часть его населения, в том числе и семья Шагала, принадлежала к иудейскому вероисповеданию, то есть относились властями к числу так называемых «местечковых евреев», обременённых цензом оседлости. Это значило, что они не могли менять своё место жительства без специального на то разрешения губернских властей.

У Марка были восемь сестёр и один брат. Его отец служил приказчиком у купца-рыботорговца и ежедневно вставал задолго до начала работы, чтобы успеть сходить в синагогу на утреннюю молитву. Бедность семьи, граничившая с нищетой, не удручала Марка. С детства он был весьма нетребователен к еде и бытовым удобствам, потому что изначально в семье царило негласное правило: «Блажен довольствующийся тем, что имеет». И художник до глубокой старости (а умер он в возрасте 97 лет) сохранял трепетное, ностальгическое отношение к детским воспоминаниям, спасаясь ими в трудную минуту, считая их главным источником своего вдохновения и «подпитывая» ими собственный художественный мир. Всё его творчество окрашено воспоминаниями о детстве, юности, семье, о «грустном и весёлом», как говорил он сам, Витебске. Этот город будет вновь и вновь возникать в его полотнах на протяжении всего его творческого пути.

Отец Марка не питал иллюзий относительно будущего своего сына. Он считал само собой разумеющимся, что сын пойдёт по его стопам, будет прислуживать состоятельным людям и до конца своей жизни родного города не покинет. Но в один прекрасный день 1906 года (его уместно назвать судьбоносным) в биографии девятнадцатилетнего юноши всё изменилось.

Случайно он увидел, как его приятель срисовывает с какого-то журнала помещённую там картинку. Ему внезапно, неудержимо захотелось рисовать. Желание охватило его настолько сильно, что он и не пытался его подавить. О своём намерении стать художником он в тот же день объявил отцу.

Заявление сына у родителя, мягко говоря, восторга не вызвало. Он пытался приводить доводы против, но Марк их все отвергал, что называется, с порога. В том числе и основательные, объективные. Их, как полагал отец, было два.

Первый: иудаизм как вероучение в принципе не признаёт рукотворных изображений окружающего мира, а тем более человеческих фигур и лиц. Второй: в Витебске на настоящего художника выучиться негде, а в Петербурге, Москве и университетских центрах России местечковым евреям проживать просто так высочайше запрещено.

Но даже такие веские аргументы не могли остановить юного Марка. Он нашёл-таки в Витебске художественную школу, которой владел некто Иегуда Пэн, был в неё принят и, решив по истечении нескольких месяцев обучения, что художнических навыков и приёмов набрался уже достаточно, на свой страх и риск отправился в Санкт-Петербург.

Там он с переменным успехом учился у разных художников – как говорится, «звёзд с неба не хватал». Всё шло к тому, что Шагал со временем станет вполне крепким ремесленником, может быть, неплохим прикладником. Собственно, деньги на обучение он и зарабатывал преимущественно изготовлением всевозможных вывесок. И тут судьба сделала ему нежданный подарок – кто-то познакомил его с Леоном Бакстом и Вадимом Добужинским.

Это были к тому моменту весьма известные в столичных кругах художники, основатели и идейно-духовные вдохновители молодого творческого сообщества «Мир искусства». Именно Бакст разглядел в еврейском юноше из провинции незаурядный, хотя пока и смутный, художественный дар и оказал ему своё покровительство вплоть до того, что сам регулярно выправлял ему вид на жительство в столичном городе под своё персональное поручительство. И, естественно, предложил Марку брать уроки только у него.

Бакст часто выезжал в Западную Европу, а с 1909 года жил по преимуществу во Франции. Тогда в Париже неслыханной популярностью пользовались «Русские сезоны», которые придумал и организовал известный антрепренёр (или, как сказали бы сейчас, «продюсер») Сергей Дягилев. С Дягилевым Бакст вступил в творческое сотрудничество, и теперь работы по осуществлению их общих планов не позволяли Баксту надолго отлучаться из французской столицы.

Учитель отбыл в Париж, а ученик решил в это время в очередной раз навестить родной Витебск. Там он познакомился с девушкой по имени Белла Розенфельд и с первого взгляда влюбился в неё. Она считалась завидной невестой – культурной, образованной, происходила из состоятельной семьи. На момент знакомства с Марком была начинающей актрисой, занималась в студии К.Станиславского.

Как ни странно, Белла сразу же ответила Марку взаимностью. Забегая вперёд, надо заметить (как бы в скобках), что до официального их венчания в синагоге оставались ещё долгие шесть лет, и всё это время они на правах влюблённых должны были встречаться друг с другом только в присутствии родителей – таковы были тогдашние нравы местечкового патриархального еврейства. Много позже современники – соседи, знакомые и друзья художника в один голос говорили о том, что это была редкостная пара; что, однажды между ними возникнув, всю совместную жизнь их сопровождала большая, глубокая, неиссякаемая любовь. Для Марка Шагала Белла стала и всю свою жизнь оставалась главной и единственной музой, вдохновлявшей всё его творчество (Марк и Белла прожили неразлучно со дня венчания почти 30 лет, вплоть до её кончины в 1944 году). За последующие сорок лет жизни, отпущенные художнику после того, как он овдовел, ни одна из женщин так и не сумела занять место Беллы в его сердце – от рождения и до смерти он оставался однолюбом, хотя женщины в его жизни, конечно же, были.

В 1910 году Бакст ненадолго приехал в Санкт-Петербург. Его рассказы о Париже – Мекке всех тогдашних европейских художников – заразили молодого Шагала мечтой об этом городе. Но денег для поездки в Париж у Марка, естественно, не было. Снова помог случай – как-то Бакст взял с собой Шагала на один из званых вечеров (чего он раньше не делал) и там представил его Максиму Винаверу, редактору еврейского журнала «Восход», отозвавшись о своём подопечном в самых лестных тонах. Винавер, в жизни обычно прижимистый, осторожный и недоверчивый, вдруг неизвестно почему поверил Баксту на слово. Без особых колебаний он ссудил молодого художника необходимой суммой и очень быстро, за пару дней, помог ему оформить все необходимые документы для поездки за рубеж. В такой оперативности не было ничего удивительного – Винавер обладал статусом депутата Государственной Думы. Он сразу же начал постоянно помогать Шагалу деньгами и даже выхлопотал для него в царском казначействе небольшую ежемесячную стипендию. Может быть, поэтому впоследствии Марк Шагал часто отзывался о М.Винавере как о своём втором отце.

В Париж начала ХХ века съезжались молодые художники со всех концов света. За первых два года пребывания во французской столице Шагал свёл дружбу со многими из них. В 1912 году он, скитавшийся до этого по частным углам парижских окраин, переехал в комплекс художественных мастерских на Монпарнасе, названный в своё время «Ульем». Там селилось большинство из приезжих живописцев.

К этому времени Шагал, с лёгкой руки Леона Бакста, получил возможность выставляться. Вначале почти незаметно, по две-три работы в составе десятка таких же, как и он, парижских дебютантов. Но на подобных «сборных» выставках его работы не были обойдены вниманием. И уже через два года, в июне 1914-го, прошла его первая персональная выставка в Берлине, в авангардистской галерее «Штурм» (по-русски – «Буря»). Выставка имела громкий успех.

После закрытия выставки Марк Шагал, окрылённый свалившейся на него славой, решил навестить город своего детства и юности. Но время для поездки в Витебск оказалось крайне неудачным. Вскоре после возвращения Марка из Берлина на родину, 1-го августа 1914 года, началась мировая война, в которой кайзеровская Германия выступила против Российской империи. Вернуться в Европу при такой международной политической ситуации художник уже не смог. Впрочем, эта задержка помогла ему довести свой роман с Беллой Розенфельд до логического завершения, а именно до свадьбы.

Этому браку всячески противился отец Беллы, известный и богатый витебский ювелир. Но его сопротивление объединёнными усилиями семьи Марка и самой Беллы было в конце концов преодолено, и в июне 1915 года свадьба состоялась. А на следующий год у счастливой супружеской пары родилась дочь Ида.

Тем временем молодого отца призвали на военную службу. Стараниями тестя ему удалось устроиться в интендантскую часть, избежав тем самым отправки на фронт. Художник никогда не проявлял интереса к политике, однако после революции 1917 года помимо воли был увлечён вихрем коренного переустройства жизни, гулявшим над российскими просторами. Новая витебская власть признала его лояльным и назначила городским комиссаром по делам искусств. За время своего комиссарства в родном городе (с 1918 по 1920 г.г.) Шагал успел организовать краеведческий музей и открыть художественную школу. В 1919 году в эту школу пришёл преподавателем Казимир Малевич, автор знаменитого «Чёрного квадрата». Поначалу между талантливым евреем и талантливым поляком возникла дружба, но она оказалась недолговечной. Как-то художники не сошлись во взглядах на методику преподавания, и случилось так, что Малевич остался в Витебске, а Шагал уехал в Москву – его как раз в это время пригласили работать художником-декоратором в только что открывшемся Еврейском камерном театре, который возглавил Соломон Михоэлс.

Проработал он в ЕКТ недолго. Официальная точка зрения советского культурного руководства на стиль Шагала оказалась довольно скептической и пренебрежительной, вследствие чего ему пришлось поменять несколько мест работы. Одно время он преподавал основы изобразительного искусства в подмосковных колониях для беспризорников, а мыслями своими уже давно был в Париже, где ему впервые в жизни довелось ощутить признательность и любовь таких же, как он, художников, близких ему по духу. Из России Шагалу удалось выбраться только в 1922 году.

В Париж он добирался через Берлин, в котором ненадолго задержался. Там у него произошла встреча с Амбруазом Волларом, известным торговцем картинами и владельцем галереи. Шагал уже ранее знал, что Воллар в своё время поддерживал Сезанна, Пикассо и Матисса, и заочно относился к нему с нескрываемым уважением. Когда же Воллар предложил Шагалу большую и хорошо оплачиваемую работу, Марк без колебаний согласился.

Работа оказалась новой, и для Шагала-живописца на первый взгляд довольно необычной. Ему было предложено проиллюстрировать некоторые готовящиеся к изданию книги. В их числе были: «Мёртвые души» Гоголя, «Басни» Лафонтена и Библия.

К работе над иллюстрациями к Библии Марк Шагал подошёл со всей основательностью и благоговением, воспитанным в нём набожными родителями. Ему пришлось внутренне преодолеть духовный запрет Талмуда и собственный нравственный барьер, прежде чем отважиться на изображение действующих лиц и Ветхого, и в особенности Нового завета. Дело в том, что по иудейскому вероучению происхождение Иисуса Христа вообще не считается божественным. Тем самым ортодоксальный иудаизм отрицает все религиозные основы христианства. Но в данном случае, как бы то ни было, художник в Шагале одержал верх над правоверным иудеем.

Он даже посетил Палестину в целях ознакомления с географической натурой, на фоне которой происходили события, увековеченные в Священном Писании. По его собственному признанию, только на «земле обетованной» он в полной мере ощутил себя иудеем. Странным образом и художником в этих краях он почувствовал себя так же более остро.

Однако в силу разных причин (и объективных, и субъективных) эти книги были изданы намного позже, чем рассчитывали Воллар и Шагал. Задержка их выхода в свет была, в частности, обусловлена сначала смертью Воллара, потом разразившейся Второй мировой войной. Так, «Мёртвые души» вышли в свет лишь в 1948 году, «Басни» – в 1952 году, а Библия – в 1956 году.

Тем временем в Германии к власти пришёл Гитлер. Оттуда по всей Европе  стали разрастаться антисемитские настроения, с которыми столкнулся и Шагал. Это произошло в 1935 году в Польше, через которую художник ехал из Франции в Литву. Тогда его как раз пригласили в Вильнюс на открытие Еврейского института. Те польские гонения на евреев, погромы и поджоги культовых сооружений, свидетелем которых стал художник, впоследствии нашли своё отражение в его знаменитой картине «Белое распятие».

Французское гражданство Шагал получил ещё в 1934 году, уже став к тому времени признанным художником. Однако в 1940 году в Париж вошли гитлеровские войска, и буквально спустя несколько месяцев Франция была оккупирована полностью. Чего стоит жизнь еврея в руках нацистов, Шагал знал прекрасно. Поэтому спасением могло быть только бегство из страны. Сначала художник втайне от всех знакомых уехал на юг Франции, а к началу 1941 года перебрался в Испанию. Но поскольку Испания была союзницей Германии в мировой войне, то и эту страну он постарался покинуть как можно скорее, и в июне отбыл в Нью-Йорк. В первый же день пребывания на американской земле Марк Шагал узнал о вероломном нападении Германии на Советский Союз.

В Нью-Йорке судьба свела Шагала с сыном знаменитого французского художника Анри Матисса – Пьером. Матисс-младший устроил ему в 1942 году персональную выставку в собственной нью-йоркской галерее, и в том же году Шагал был приглашён на работу в качестве художника-постановщика балета «Алеко».

Его популярность росла, он был в хорошей творческой форме, много писал. Казалось бы, всё шло как нельзя лучше, но в 1944 году художника постигло огромное горе – от осложнения после жесточайшего гриппа скончалась его любимая жена Белла.

На долгих полтора года Марк Шагал впадает в беспросветную депрессию. Выйти из неё помогла своим участием его переводчица, молодая англичанка Вирджиния Хаггард (за всё время пребывания в Америке Шагал так и не научился говорить по-английски). Их отношения, поначалу деловые, незаметно переросли в дружеские, а затем и в более близкие. В 1946 году у Марка и Вирджинии родился сын Давид.

Между тем положение Шагала продолжало укрепляться – особенно после ретроспективных выставок его работ, с громким успехом прошедших в нью-йоркском Музее современного искусства и Институте искусства в Чикаго. Но всё-таки Америка с её утилитарным, прагматическим отношением к искусствам и духовным ценностям так и не стала для художника второй родиной. Прожив там около пяти лет, Шагал вернулся в Европу вместе с Вирджинией Хаггард и малолетним сыном. Первое время по возвращении из-за океана он жил под Парижем, а в 1949 году обосновался на Ривьере – средиземноморском побережье Франции.

В 1952 году Вирджиния ушла от Марка. По поводу их разрыва он не особенно переживал, и через некоторое время сошёлся с подругой своей дочери Иды, Валентиной Бродской. С ней он и прожил всю оставшуюся жизнь.

Последний период жизни художника, растянувшийся на три десятилетия, оказался спокойным и плодотворным. Шагал продолжал писать картины, занимался гравюрой, работал над декорациями к театральным постановкам. Появились и ещё два увлечения – витражи и керамика. Художник получал всё новые и новые награды, заказы следовали один за другим. Ещё при жизни он был назван великим.

В Советском же Союзе Марка Шагала признавать «великим» не торопились. Ещё со времени отъезда Шагала в Европу его искусство было признано реакционным и упадническим, поскольку не отвечало критериям так называемого «социалистического реализма», насильственно провозглашённого в стране. То есть это было направление в советском искусстве (не обязательно изобразительном), единственно разрешённое коммунистической идеологией. Все остальные направления так или иначе пресекались либо замалчивались.  Возможно, именно по этому поводу в своё время сэр Уинстон Черчилль обронил свою ставшую крылатой фразу: «В Советской России всё, что специально не разрешено, запрещено. А что разрешено, то обязательно». Между прочим, руководство страны отказало Шагалу, «не-социалистическому не-реалисту», даже в его коренном российском происхождении.

Этот момент, кстати, очень интересен. Если обратиться к Большой Советской энциклопедии, то вообще-то Марк Шагал там упоминается. Но что и в каком контексте говорится о нём в соответствующей статье?

Читаю Советский энциклопедический словарь издания 1982 года:

«ШАГАЛ (Chagall) Марк (р. 1887), французский живописец и график. Фантастич. и иррациональные произв. (часто на фольклорные и библейские темы), отмеченные тонкой красочностью, часто неопредел. проработкой форм («Над городом», 1917; витражи, иллюстрации)» (курсив мой – А.Л.).

Как говорится, «вот, собственно, и всё»… Теперь становится понятно, почему мы так и не знаем, скажем, имени отца художника (из иных частных источников я-то, например, знаю, что его звали Захария. Но жаль, что эта моя личная осведомлённость так до сих пор фактом общественного достояния и не стала). А уж коли Марк Шагал «француз» (даже не «еврей»!), то ведь у французов такого понятия, как отчество, вообще не существует. Тот факт, что он родился в Витебске, как-то опять же «благоразумно» опущен редактурой. Поэтому даже название его знаменитого полотна «Над Витебском» стыдливо переврано.  И вообще непонятно, зачем эту картину, написанную в 1914 году, передатировали 1917-м? Спасибо, что хоть «тонкую красочность» упомянули!

Советский Союз, эту свою неблагодарную родину, на территории которой Шагал именно и состоялся как художник, он посетил всего один раз за последние полвека своей жизни, когда ему шёл уже восемьдесят шестой год. До смерти ему оставалось двенадцать лет.

Произошло это в 1973 году. Тогда, каким-то образом обойдя запреты властей, Третьяковская галерея сумела-таки устроить выставку его работ, экспонировавшуюся сначала в Москве, а затем в Ленинграде. В обоих городах выставка прошла с оглушительным успехом, но ни в одном из советских средств массовой информации на это событие мирового культурного значения никакого, даже формального, отклика не последовало.

Умер Марк Шагал 28 марта 1985 года, прожив без малого 98 лет. Вместе с ним ушла в прошлое целая эпоха, ибо он был последним звеном цепи, связавшей современность с авангардной живописью начала ХХ века, которая неузнаваемо изменила изобразительное искусство.

Вот хронология его жизни:

1887 – Родился в Витебске, в Российской империи.
1906 – Учится живописи в школе художника Иегуды Пэна.
1907 – Переезжает в Санкт-Петербург, встречается с Леоном Бакстом.
!909 – Во время одной из своих поездок в Витебск знакомится со своей будущей женой Беллой Розенфельд.
1910 – Отправляется в Париж.
1912 – Поселяется в художнической колонии «Улей» на Монпарнасе.
1914 – Проходит персональная выставка в Берлине. Едет в Витебск. Остаётся в России в связи в началом Первой мировой войны.
1915 – Женится на Белле Розенфельд.
1916 – У Марка и Беллы рождается дочь Ида.
1920 – Перебирается из Витебска в Москву. Работает в Еврейском камерном театре.
1922 – Покидает Россию. После недолгого пребывания в Берлине едет в Париж.
!935 – Посещает Еврейский институт в Вильнюсе.
1937 – Получает французское гражданство (после захвата Франции немецкими войсками он его лишится).
1941 – Переезжает в Испанию, а затем в США.
1944 – Умирает Белла.
1948 – Возвращается во Францию, обосновывается на Ривьере.
1952 – Женится на Валентине Бродской.
1957 – Получает заказ на изготовление витража для кафедрального собора в Меце ( это был первый заказ такого рода).
1973 – Посещает Москву и Ленинград в связи с выставкой работ, устроенной Третьяковской галереей.
1985 – Скончался в возрасте 97 лет в своём доме в Сен-Поль-де-Вансе.


Становление мастера

Марк Шагал сумел создать сотни запоминающихся образов, отражающих глубокое понимание художником природы человека. По этим образам можно проледить эволюцию шагаловского стиля, полного волшебства и символики.

Стиль Шагала сложился под воздействием сразу нескольких течений современного искусства – это прежде всего кубизм, экспрессионизм и сюрреализм. Однако художник всегда оставался вне каких бы то ни было «измов», предпочитая идти собственным путём. Шагал черпал вдохновение в повседневной жизни, и ведущими в его творчестве всегда оставались темы рождения, любви и смерти. Шагал решал их поэтически, а иногда просто фантастически. В созданном им мире фантазия смешивается с реальностью, а иудейская символика – с символикой христианской. Он был удивительно плодотворным художником, и хотя некоторые его работы осуждались критиками за сентиментальность и вторичность, лучшие из них заняли своё место в одном ряду с классикой современного искусства.

Ранние петербургские произведения Шагала темны по колориту и мрачны по настроению. Однако после переезда в 1910 году в Париж его манера переживает удивительное превращение. Именно здесь, в Париже, то и дело возникали новые, революционные направления в искусстве. Таким был, в частности, фовизм, заявивший о себе в 1905 году. Фовисты считали, что цвет должен передавать эмоции, а не реалии нашего мира. Одной из наиболее заметных перемен в стиле Шагала после переезда в Париж стало его тяготение к яркой цветовой гамме.

Определённое влияние на художника оказал и кубизм, в котором формы расчленялись, а затем складывались вновь уже в другом порядке. Шагал мало интересовался кубистскими манифестами, но основной рабочий принцип кубизма стал по-своему использовать. В его работах того времени головы, например, иногда отделены от тел, а предметы изображаются в различных, не соотносимых друг с другом, масштабах. Позже Шагал так прокомментировал свою связь с кубизмом: «Для кубистов картина была плоскостью, заполненной некими формами. Для меня картина – это плоскость, покрытая образами вещей (предметов, животных, людей), размещённых в определённом логическом порядке. Иллюстративность тут не имеет никакого значения. Главным является достижение зрительного эффекта… Я протестую против терминов «фантазия» и «символизм». Наш внутренний мир реален – быть может, даже более реален, чем мир, окружающий нас».

Быстро освоиться в Париже Шагалу помогла его способность моментально усваивать характерные черты любого из современных ему художественных течений, при этом совершенно по-своему преобразуя их. К 1912 году он успел создать несколько подлинных шедевров – например, полотна «Я и деревня» и «Автопортрет с семью пальцами» В них можно найти точки соприкосновения Шагала с кубизмом и другими современными течениями, однако эти работы отличает дух русских сказок, придающий им неповторимое поэтическое звучание.

Кстати, многие искусствоведы считают вершиной творчества Шагала произведения, созданные им во время первого пребывания в Париже (1910 – 1914 г.г.). В эти годы художник был полон юношеского задора и новых творческих идей. Собственный художественный язык он создал в общих чертах именно тогда. Разумеется, шагаловская манера потом менялась, но это была уже плавная эволюция, не предполагавшая  никаких резких движений и коренных ломок.

Когда Шагал вернулся в Париж в 1923 году, бал правило уже другое авангардистское течение – сюрреализм. Его последователи находили причудливые образы для своих работ в собственных снах. Официально сюрреализм оформился в 1924 году с появлением манифеста, написанного поэтом Андре Бретоном. Однажды Бретон назвал Шагала предтечей сюрреализма, и в этом он, безусловно, был в какой-то степени прав. Шагал, подобно сюрреалистам, часто создавал не поддающиеся рациональному объяснению, но предельно реалистичные образы. Правда, в отличие от сюрреалистов, он оставался приверженцем вечных тем в искусстве; они были для него важнее подсознания, на которое молились сюрреалисты. В 30-х годах, когда сюрреализм достиг пика своей популярности, Шагал отклонил официальное приглашение войти в эту группу, хотя это могло значительно упростить ему путь к международному признанию.

С возвращением во Францию после Второй мировой войны начался самый плодотворный период жизни Шагала. Возраст ему нисколько не мешал (а было художнику уже более шестидесяти лет). Он продолжал заниматься мольбертной живописью, но понемногу его внимание переключилось на другие жанры. Усилившаяся тяга художника к религиозным сюжетам привела его к созданию витражей. Впрочем, при этом он не бросал и любимые им прежде темы – в первую очередь цирк.

Сразу после смерти Шагала в Лондоне, в Королевской академии, прошла выставка на которой были представлены почти 200 работ художника из различных музеев мира. В каталоге выставки, подводившем творческие итоги жизни Шагала, было сказано: «Немногие художники нашего века могли сочетать чувственное наслаждение от акта творчества с такой широтой мысли и глубиной темы. Его гений живо откликался на вечные человеческие комедии и трагедии, переплавляя их в мифы и легенды. Это придаёт работам Шагала, выполненным в любой технике, необычайную значимость. Обращаясь к легендам, мифам, к поэтическим произведениям, он всегда, подобно великим художникам прошлого, умел прочитать их по-своему».

Шагала называют «мифотворцем», и в этом есть доля истины, хотя сам художник категорически не соглашался с подобными определениями. Видимо, всё дело в неясности терминологии – искусствоведы под «мифом» понимают одно, а Шагал понимал совсем другое. Внутренняя жизнь человека, состоящая из череды переживаний реальных событий, созерцания реального же мира, эмоций, фантазий и т.д., представлялась ему вовсе не «мифом», но самой наиреальнейшей реальностью. Да, он, соприкоснувшись с самыми громкими художественными течениями ХХ века и не принадлежа ни к одному из них, сотворил свой собственный неповторимый мир, который, казалось бы, не имеет ничего общего с нашим всем хорошо знакомым миром. В мире Шагала люди запросто летают и оказываются в сверхфантастических ситуациях. Но дело в том, что самое фантастическое у него выглядит как вполне возможное и, более того, сбывшееся. Правда этого «сбывшегося» завораживает зрителя; у него как бы прочищаются глаза.

«Наперекор всем трудностям нашего мира, – говорил художник, – во мне сохранилась часть той одухотворённой любви, в которой я был воспитан, и вера в человека, познавшего Любовь. В нашей жизни, как и в палитре художника, есть только один цвет, способный дать смысл жизни и искусству – цвет Любви».


Знаменитые работы

«Я и деревня» (1911)

В нью-йоркском Музее современного искусства хранится одна из работ Шагала раннего парижского периода (1911), названная автором «Я и деревня». Написанная год спустя после приезда в Париж, эта картина одной из первых проявила неповторимую манеру Шагала, в которой уникальным образом смешаны русские традиции и французский модернизм. На полотне представлен идеализированный образ местечка, где вырос художник. В этом мире люди и животные живут в гармонии друг с другом. Цвета картины ярки и фантастичны, а формы разбиты и перемешаны с той свободой, что станет впоследствии характерной для всего творчества Шагала. Всё это – следы быстрой учёбы художника и воздействия на него той благотворной атмосферы поиска, среди которой он оказался в Париже.

На картине изображены две головы в профиль, повёрнутые друг к другу: слева – коровы, справа – мужчины в картузе. Внутри головы коровы написана ещё одна маленькая корова, которую доит женщина. Вероятно, это изображение призвано выразить «мысли» большого животного.

Большая зелёная голова справа – это, как ясно из названия картины, сам Шагал. В руке он держит цветущую веточку, символизирующую древо жизни.
 
Между двумя головами помещены мужчина и перевёрнутая вверх ногами женщина. Мужчина с косой может символизировать смерть, противопоставленную изображённому ниже «древу жизни».

Стоящие на заднем плане дома Витебска расположены вдоль «земной» дуги. Тем самым создаётся впечатление, будто автор видит родные места издали (глядя на Россию из Парижа).


«Скрипач» (1912 – 13)

Эта картина экспонируется в городском музее Амстердама (Голландия).

На картине изображён человек, играющий на скрипке, с зелёным лицом и широко расставленными полусогнутыми ногами. Правой ногой он стоит на крыше маленького, как бы игрушечного, домика, левой опирается на землю (опять же с явно выраженным дуговым горизонтом, как и на предыдущей картине «Я и деревня»). Дым, поднимающийся из стоящей возле правой ноги скрипача печной трубы, нарисован как будто ребёнком. Он поднимается вверх весёлой спиралью, похожей на дрожащую пружинку.

Церковная колокольня справа от скрипача написана тонкими коричневыми и красными полосками. Они, перемежаясь, «старят» деревянную кровлю.

Странная синяя листва дерева, расположенного на переднем плане, покрыта крапинками краски, чередующимися с мягко переходящими друг в друга участками.

Белая краска, нанесённая на пальто скрипача поверх основной, позволяет художнику создать фактурный эффект, изобразив одежду поношенной и вытертой.

Картину можно понимать так: образ скрипача, постоянно возникающий на полотнах Шагала, надо интерпретировать по-разному. В традиционном еврейском укладе скрипач всегда был заметной фигурой, без которой не мыслились ни рождение ребёнка, ни свадьба, ни похороны. Иными словами, этот образ символизировал весь жизненный цикл человека. Кроме того, скрипач, стоящий на крыше одной ногой, вполне мог соотноситься с евреями «в рассеянии» и связанными с этим рассеянием проблемами (по сюжету картины он настойчиво пытается удержаться подошвой и каблуком на покатом скате крыши).

Для Шагала скрипач олицетворял также творца, художника вообще, к которому неприменимы скучные и «правильные» установления общества. На этой картине у скрипача зелёное лицо. Опять же возможна двоякая трактовка этого колористического приёма. Первая версия: скрипач попросту пьян (то есть свёл знакомство с «зелёным змием»). Вторая: зелёный цвет, цвет молодой весенней травы, ассоциируется с воскрешением через творчество. Именно зелёным цветом обычно писались головы древних египетских богов, умиравших и возрождавшихся вновь.


«Над Витебском» (1914)

На этой картине, представленной в коллекции художественной галереи города Торонто (провинция Онтарио, Канада), мы видим место пересечения улочек старого провинциального городка. Зима, снежные заносы по обочинам дороги. Справа за зелёной оградой возвышается здание православного храма, через дорогу – одноэтажный дом без боковых окон за сплошным забором. Перекрёсток безлюден, прохожих нет. И только в небе видна гигантская фигура пожилого мужчины с клюкой в руке и мешком через плечо, проплывающая над крышами дальних домов.На картине преобладают белые и серые тона, особенно это касается грязного снега. Автор писал картину вскоре после возвращения в Россию, когда на короткое время вернулся к приглушённой палитре, характерной для его допарижских работ. Летящий человек в основном написан чёрным; он образует контрастный силуэт на фоне прозрачного зимнего неба.Самым ярким цветовым пятном на картине является зелёный забор в центре композиции.Скаты и купола церкви написаны оттенками синего и серого. В пору создания этой картины Шагал жил возле этой церкви.

Шагал здесь пишет свой родной город, но реализм, с которым дан сам пейзаж, взорван загадочной фигурой, летящей над домами. Многие искусствоведы и историки сходятся во мнении, что картина символизирует гонения евреев в Восточной Европе. У иудеев есть выражение: «Он идёт над городом» – то есть «он» – это  нищий, который, побираясь, следует от двери к двери с мольбами о подаянии через весь город и далее к соседнему. Таких нищих евреев в николаевской России было множество, и они своими скитаниями были якобы призваны напоминать людям, что евреи – вечные изгои на этой земле.

Однако на картине Шагала летящий человек не выглядит несчастным, да и само полотно нельзя назвать грустным по настроению. Можно предположить, что фигура с мешком за плечами – это пророк Илия, появляющийся (как было принято считать в некоторых еврейских общинах) в трудную минуту. Тогда-то он и приносил свои дары, дабы утешить скорбящих. Такое предположение не лишено оснований, поскольку Шагал в своей автобиографии как-то упоминает об Илие, и не просто, а именно «в виде нищего сгорбленного старика с котомкой за спиной и посохом в руке». Позже Шагал создал  несколько авторских копий этой картины, среди которых есть варианты, несколько отличающиеся от оригинала по композиции и цветовой гамме.


«День рождения» (1915)

Одно из программных произведений художника, выставленное в нью-йоркском Музее современного искусства.

Эта яркая, жизнерадостная картина написана незадолго до женитьбы художника на Белле Розенфельд и представляет собой двойной портрет. Работа исполнена в жанре любовной лирики. Пара изображена парящей в воздухе, как, впрочем, это зачастую и случается на картинах Шагала. Белла держит в руках букет цветов, а сам художник немыслимым образом выворачивает свою голову, чтобы поцеловать невесту.

В своей книге воспоминаний Белла Розенфельд описала, как, готовясь поздравить своего избранника с его днём рождения, она украшала комнату, где они встречались, цветами и расписными шалями. В этот момент Марк и придумал запечатлеть её. «Ты схватил кисти и выдавил краски, – пишет она, – красную, синюю, белую, превращая меня в потоки цвета. Обнявшись, мы плыли по убранной комнате, устремляясь к окну. Нам хотелось взмыть в небо…

Красный цвет пола подчёркивает восторженное настроение молодой пары, а хрупкие цветы передают нежность их чувств. «День рождения» выражает высочайшее переживание любви. Шагал со своим особенным мировидением здесь поэтическую метафору делает самой жизнью, превращая «полёт чувства» в настоящий полёт влюблённых. И это не выглядит фантастикой. Границы реальности смещаются на глазах, мир приобретает новое измерение, а само вдохновенное и чуть неказистое (потому что мы всё-таки люди, а не птицы) парение должно казаться зрителю вполне естественным состоянием человека.

Лицо Беллы написано в профиль с удивительной, почти детской простотой. Её восторженный взгляд устремлён в небо. Лицо Марка повёрнуто к ней, его взгляд полон нежности. При этом оба лица как бы сливаются в общее лицо, обрамлённое тёмными волосами. Этот лирический приём символизирует неразрывную связь персонажей картины друг с другом.

Ракурс выбран таким образом, что зритель, как и влюблённая пара, видит комнату сверху, словно сам парит над полом. Такие пространственные искажения заставляют вспомнить Сезанна и Пикассо, но вряд ли представляют собой прямое заимствование. Они являются неотъемлемой частью собственного изобразительного языка Шагала.

В окно видны дома Витебска и край неба. Интересно, что за окном изображена именно та ограда церкви, которая присутствует в его картине «Над Витебском» (значит, сцена на полотне «День рождения» происходит как раз в том доме, что изображён напротив церкви!). Углы и плоскости говорят об основательном знакомстве Шагала с кубизмом, но все эти элементы выражают скорее поэтическое, чем аналитическое видение художника.

Шагал изобразил на картине шали, которыми Белла украсила его комнату. Узоры и вышивки на них выписаны стежок за стежком с почти ювелирной точностью. Подобное отношение к деталям показывает, что эта как бы фантастическая сцена основана на вполне реальном событии. Цветы сопутствуют влюблённым на многих картинах Шагала. Этот букет состоит из трёх цветков в обрамлении тонко прорисованных листьев. Они отбрасывают на стену неправдоподобно зелёную тень, которая сочетается с зелёным свитером Шагала. Круглые по форме цветы перекликаются с очертаниями стула и предметов, стоящих на столе.

Конечно же, написание художником этой картины не было спонтанным и одномоментным, как пыталась представить (и, видимо, искренне считала) Белла. Искусствоведческий анализ показал, что создание шедевра включало в себя несколько самостоятельных этапов. Сначала Шагал сделал карандашный рисунок, а затем нанёс цветовые блоки, начав с заднего плана. Самый глубокий красный цвет написан виндзорской краской с добавлением жёлтого кадмия и охры на наиболее светлых участках; серый цвет – смесью чёрной слоновой кости и белого кадмия с добавлением зелёного кобальта; синий цвет – синим кобальтом с добавлением белил; бежевый цвет – жёлтой охрой и белилами; чёрные участки – чёрной краской с добавлением синего кобальта; яркий жёлтый цветок в букете Беллы – жёлтым кадмием.

Затем художник нанёс блоки цвета на оставшиеся участки и заново переписал созданное на предыдущем этапе в целях углубления тона. Самые тёмные участки одежды влюблённых и их волосы написаны смесью чёрной краски и синего кобальта. Светлые зелёные тона надетой на Шагале рубашки – синим кобальтом и жёлтым кадмием; тёмные оттенки зелёного – зелёным кобальтом и чёрной краской; оборка на  платье Беллы – чистыми белилами. Нежные тона кожи получены нанесением блоков бледного серого тона. Подобным же образом был предварительно тонирован вид из окна; тут использовались сочетания чёрной краски, жжёной сиены и жжёной умбры.

На следующем этапе Шагал стал добавлять детали, начав с ковра, стола, стены и постельного покрывала. Появились новые цвета: кармазин и синий кобальт (чтобы сделать ковёр темнее); сырая умбра, кармазин и виндзорская красная (чтобы сделать темнее постельное покрывало); сырая умбра для диванной подушки; кармазин, сырая умбра и жёлтый кадмий для стоящего на столе натюрморта.

Затем художник уточнил оставшиеся детали, стараясь имитировать свой удивительный образный мир. Каждый квадрат окна был прописан по отдельности. При этом Шагалу приходилось постоянно восстанавливать чёрные контуры фигур, чтобы выявить лежащий в основе рисунок. Обращают на себя внимание мелкие детали помещённой над кроватью шали и синий декоративный узор на шали, висящей левее.

В завершение художник прошёл сантиметр за сантиметром по всему холсту, стараясь как можно достовернее проработать каждую деталь и не «промазать» в тонких цветовых нюансах. Тут уже он нашёл применение собственным пальцам. Ими он снимал большую часть нанесённой краски, впрочем, иногда для этой цели использовалась салфетка. Чтобы смягчить тона и завершить отделку  полотна  на  последней  стадии,  автор  поработал  сухой кистью.


«Белое распятие» (1938)

Эта работа Шагала хранится в Чикаго, в галерее Института искусств. Её можно рассматривать как страстный отклик художника на происходящие в мире тревожные события.

В конце тридцатых годов в Центральной и Восточной Европе усилились гонения на евреев – всё это кончилось, как известно, концлагерями и газовыми камерами нацистской Германии. На этом полотне Шагал создаёт образ-идею мученичества, выраженную через зрительный ряд символов. В центре картины расположена фигура Иисуса Христа, распятого на кресте. Это христианский образ, а вовсе не иудейский, но Шагал с его живым воображением решает включить его в свою композицию. Фигура Христа образует неподвижный островок, вокруг которого разворачиваются трагические сцены. Над головой Христа изображены персонажи Ветхого завета, с ужасом созерцающие то, что происходит на полотне.

В верхнем левом углу солдаты врываются в полуразрушенную деревню, состоящую из домиков, похожих на игрушечные. Все эти дома повреждены, перевёрнуты и разбросаны по сторонам. Один из них охвачен огнём.

Слева от распятия – лодка, переполненная человеческими фигурками. Она как бы говорит о безуспешных попытках евреев сбежать от своих гонителей. Синагога, пылающая в верхнем правом углу, напоминает, по всей видимости, о синагогах, разрушенных и сожжённых в Мюнхене и Нюрнберге летом 1938 года. В этой работе Шагал как в зеркале отразил явления массового геноцида еврейской нации, ставшего частью государственной политики нацизма в Европе на протяжении всей Второй мировой войны и в годы, непосредственно ей предшествовавшие.


Многогранность таланта

Как всякий крупный художник, Шагал не мог и не хотел замыкать своё творчество в рамках одной только живописи. Он живо интересовался графикой и декоративно-прикладными жанрами, причём в них он так же, как и в живописи, преуспел настолько, что завоевал международное признание и как книжный иллюстратор, и как театральный художник-костюмер-декоратор, и как витражист.

Искусство книжной гравюры Шагал постигал в Берлине, у Германа Штрука, написавшего в своё время классическое исследование на эту тему. Занимаясь иногда литографией и гравюрой по дереву, Шагал предпочитал им всё же офорт. Именно в этой технике он создал свои знаменитые иллюстрации к «Мёртвым душам» Гоголя, «Басням» Лафонтена и Библии. Над ними он трудился свыше десяти лет. Книги вышли в свет с  большим  опозданием, каждая из них содержала около сотни  больших  иллюстраций.  Правда,  тиражи были непростительно малы – от 200 до 300 экземпляров.  Теперь  они  являются библиографическими раритетами, и каждый экземпляр оценивается в несколько миллионов долларов. В качестве книжного иллюстратора Шагал (как и во всём) придерживался собственных принципов, полагая, что иллюстрация должна не пересказывать содержание литературного произведения, а предлагать зримые образы того, о чём идёт в нём речь.

Декорации и костюмы для драматических и балетных постановок Шагал создавал в различные периоды своей художнической жизни. В роли театрального оформителя он известен меньше, чем в качестве книжного иллюстратора и витражиста, однако его работы в театре никогда не были средними и тем более провальными.

В 1942 году он придумал костюмы и декорации для постановки балета «Алеко» в Американском балетном театре. Этот балет стал исключительно русской постановкой. Сюжет балета был взят из поэмы Пушкина «Цыганы», музыка – оркестрована на основе фортепианного трио Чайковского, а хореографом выступил Леонид Мясин, прославившийся в своё время как танцовщик в знаменитых «Русских сезонах» Дягилева.

Работая над сценографией балета, Шагал постоянно слушал граммофонные записи произведений Чайковского. Для спектакля он изготовил впечатляющие задники. Впрочем, некоторые критики отмечали, что они больше похожи на великолепные картины, чем на декорации к спектаклю.

Свой первый заказ на изготовление витража (для Кафедрального собора в городе Меце) Марк Шагал получил в 1957 году, когда ему было уже семьдесят лет. Он быстро освоил и полюбил технику витража, за какой-то год успев стать одним из выдающихся художников-витражистов ХХ века.

Для облегчения работы Шагал договорился о сотрудничестве с Шарлем Марком, художественным руководителем студии витража в Реймсе. Тот делал витражи по рисункам Шагала, а потом Шагал приезжал и наносил последние штрихи перед тем, как отправить стекло на окончательный обжиг.

Среди самых известных витражей Шагала можно упомянуть окна для храма Всех Святых в британском городке Тудли (1966-78) и панель, посвящённую памяти Дага Хаммаршельда, Генерального секретаря ООН, трагически погибшего в авиационной катастрофе (1964). Эта панель установлена на здании штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. Ещё один витраж был создан Шагалом для Иерусалимского университета (1962). Все витражи Шагала отличаются красочностью и изысканным рисунком.

Уже достигнув всемирного признания, Шагал получил целый ряд заказов на оформление общественных зданий. Наиболее известны из такого рода работ потолочная роспись зрительного зала в парижской Опере (1963-64) и большие фрески «Начала музыки» и «Триумф музыки» (1966), созданные для нью-йоркского театра «Метрополитен-опера». Кроме того, Шагал был автором нескольких больших мозаик. Среди них мозаичный пол и настенные мозаики для здания израильского Кнессета (парламента) в Иерусалиме (1969). Для этого же здания Шагал разработал коллекцию гобеленов.


Духовное завещание художника

Страстно влюблённый в искусство и при этом глубоко верующий человек, Шагал хотел построить для своих полотен здание, которое не было бы ни их вместилищем, ни даже храмом, но местом, где человек мог просто предаться созерцанию. Вдохновлённый А.Матиссом и П.Пикассо, он в 1954 году решил приспособить старую церковь в городке Сен-Поль-де-Вансе (где обосновался на жительство) для выставки своих «библейских» картин, над циклом которых он тогда трудился. К сожалению, переговоры на эту тему с городскими властями закончились безуспешно. Однако идея не угасла, и в дальнейшей её реализации немалую роль сыграл один из именитых друзей Шагала. Это был писатель Андре Мальро, министр культуры Франции во времена президентства генерала Шарля де Голля.

Суть предложения Мальро сводилась к следующему: Шагал дарит свои картины французскому народу, а французское правительство создаёт для них отдельный музей. В 1966 году Шагал надлежащим образом оформил передачу своих картин в дар Французской республике, и в 1969 году здание для их хранения и экспонирования было заложено. Оно получило официальное название Национального музея Библейского послания Марка Шагала. Его торжественное открытие состоялось 7 июля 1973 года, в день 86-летия со дня рождения художника.

Музей расположен на вершине холма близ Ниццы, склоны которого покрыты пышной зеленью. Проектом здания занимался французский архитектор Андре Эрман (1908 – 1978), постоянно консультировавшийся с Шагалом в процессе работы. Здание построено из белого камня в современном стиле, с просторными, ярко освещёнными залами, служащими гармоничным фоном для развешенных по их стенам картин.

Ядро и эмоционально-смысловой центр экспозиции составляют 17 больших полотен Шагала из его цикла «Библейские послания». Темы для них взяты из книг Ветхого завета: «Бытие», «Исход» и «Песнь песней царя Соломона». Картины написаны в яркой, живой, порой экстатичной манере. Каждая картина представлена на отдельной стене, однако работы размещены так, чтобы зритель мог их воспринимать как по отдельности, так и в их общем единстве, определяемом единством темы. Полотна занимают два зала музея: двенадцать картин «Бытия» и «Исхода» в одном зале и пять картин «Песни песней» в другом. Библейская последовательность событий в композиции не выдерживается; основной её принцип, по желанию Шагала, продиктован изображёнными на картинах формами и цветовой гаммой.

Помимо крупных произведений, в музее собрано множество других религиозных работ Шагала. Здесь есть картины, написанные маслом, есть рисунки и гравюры, даже скульптуры Шагала 1950-х годов, представляющие почти совсем уж неизвестную сторону творчества художника. В фойе выставлены шагаловские гобелены; концертный зал на 250 мест (дань любви Шагала к музыке) украшают его витражи, а на стенах находящегося во дворе бассейна посетитель увидит мозаики художника. Они размещены над поверхностью воды, и на них играют отражённые от зеркальной глади солнечные блики.

Экспонаты музея свидетельствуют о том, что всю свою жизнь, включая преклонный возраст, Марк Шагал был полон творческой энергии. Он до самого своего смертного часа бережно сохранил незамутнённым своё редкостное, универсальное, никому, кроме него, не присущее видение окружающего мира и человека в этом мире.