Письмо на небо

Родной мой. Хороший мой. Единственный. Да, да. Каждый человек – единственный. Такого, как ты, больше никогда не будет. Не знаю, на кого ты больше похож. Знаю только: ты – часть меня, часть папы и той Любви, которая творит новую жизнь. Знаешь, ты так удивительно начался. Мы с папой были в ссоре. Так бывает: людям иногда нужно оттолкнуться друг от друга, чтобы снова начать идти навстречу. Шаги эти были такими осторожными, бережными. Не было в этом сближении ни страсти, ни завоевания, ничего такого. Только тихая радость и лёгкое дыхание. Эта радостью был ты. Хотя тогда мы этого ещё не знали.
Помню неожиданный ранний звонок, около пяти утра. Неприятный страх в животе. Звонили из Перми, у папы умерла сестра. Он быстро собрался в дорогу. Так трудно было мне расцепить руки, когда провожала его. И тут ты проклюнулся. Заявил о себе. Я еле до ванной добежала. Ты вытолкнул из меня всё, что тебе не понравилось. Папа всё ещё стоял в пороге. Я подхожу. Плачу. Он смеётся. Гладит живот, целует в макушку. Шепчет: «Берегите себя».
Он уехал. Я затемпературила. Как будто ты мог развиваться только в нашей нераздельности. Родной, ты помнишь, как мне было плохо, как нам было плохо. Был даже момент, я шла с работы, еле плелась, навстречу машина и мысль такая дикая: не отходи, один удар – и всё закончится. Взяла себя в руки. Сошла на обочину.
Приехал папа. Мы пошли к врачу. Нам сказали, что ты зачался четырнадцатого октября. Дали снимок. Только причину температуры так и не нашли. Я не ела, не готовила, не боролась, я была тебе плохой мамой. Через несколько дней случилась дорожная авария. Папа не был виноват, но его это всё очень подкосило. Он замкнулся.
Был вечер. Меня лихорадило. Посмотрела на градусник. Швырнула его. Сказала папе, что больше не могу, что плод должен развиваться при нормальной температуре, вдруг он нездоров. Он согласился. Малыш, мы думали о себе, а не о тебе. Мы забыли нашу радость. Мы просто предали тебя.
Врач быстро и умело выпотрошил меня. Официально это называется прерывание беременности. Так безлико. Но нет, это не прерывание. Это вырывание, раздирание беззащитного человечка.
Сознание и осознание пришло позже. Когда поняла, что ты есть, не смотря на то, что тебя из меня выдрали, расчленили и выбросили в мусорное ведро. Радость – в мусорное ведро... Я жила и двигалась по инерции, помнила день, когда ты должен родиться. Смотрела на снимок узи, где ты, как фасолинка, будто на портрет. Во сне всё время пыталась собрать твоё крохотное тельце и похоронить. И ещё, родной, ты помнишь, у тебя ведь сразу было имя. Откуда я его знала ? Может быть, потом... ты мне расскажешь.
Пройдёт два года. Я нечаянно зайду в храм среди недели. Некому причащаться. Не ела? Нет. Иди на исповедь. Это будет первая исповедь, первое причастие. Это будет исцеление слепого... Столько всего откроется. Я узнаю, что четырнадцатое октября – это Покров Богородицы. Что самонадеянность – это гордыня и грех, что, когда всё плохо, надо молиться, а не убивать...Что мы с тобой всегда будем друг у друга потому, что любовь никогда не престаёт.
Прошлым летом я нашла во дворе выпавшего птенца, ещё без перьев. Он так пищал, что наш кот уже приготовился к лёгкой добыче. Почему-то я схватила птенца, завернула в старую футболку и даже накормила мошками. Он перестал пищать и уснул. А ночью всё равно умер. Твой папа сказал, что он был обречён, надо было вчера его отдать коту. И тут я вскинулась на него: неужели ты не понимаешь, что быть разодранным когтями и уснуть в тёплой футболке – не одно и то же. Я кричала, а он не понял в чём дело...
Родной мой, ты научил меня любви, вере, молитве. Ты изменил меня. И не только меня. Просто бывают такие каменные сердца, чтобы изменить их, остаётся только умереть. И чтобы вымолить этот грех, остаётся только жить. Помнить. Любить.