Незнакомка Блока

НЕЗНАКОМКА   

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Достаточно прислушаться к этим плывущим словам, чтобы ощутить дух Серебряного века. О нем сложено множество легенд и ходит немало мифов. Век луны, век гамлетовского типажа. Это время, несомненно, блестит серебром, но романтизм его кроется отнюдь не в цветах. «Дикий горячий воздух», «тлетворных дух», кабаки и рестораны — кажется, это живописная картина упадка. Блоковские слова передают стиль конца 19 века — fin de si;cle, как его окрестили французы. Не нужно далеко ходить, чтобы почувствовать вкус декаданса. Разумеется, это стиль, но стиль совершенно амбивалентный: он одновременно и прекрасен и пошл. Не то чтобы поэзия серебряного века соприкасается с пошлостью быта — нет, она покоится на других основаниях, - но она, безусловно, с ним соседствует. Причем, это не благотворное соседство, а коммунальное — со всей разрухой, хамством и недовольством. Рядом с пьянством главенствует эстетский аристократизм, с его любовью к Уайльду, Бодлеру и Эдгару По. От американского поэта серебряный век унаследовал удовольствие от страха, другие преподнесли эпатаж. Жизнетворчество стало краегольным камнем биографии писателя. Ты не только пишешь, но и живешь, как пишешь. В этом, собственно, и вся жизнь Александра Блока. Его биография не пестрит звучными фактами, но его жизнь была поистине музыкальна.

Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.

Еще цепь показательных словосочетаний: «переулочная пыль», «скука дач», «остряки, гуляющие среди канав». Едва ли это картина того Серебряного века, о котором велеречиво глаголят поэты. Скорее в голове создается образ буржуазной среды, надтреснутой провинциальности. И бессмысленно кривящийся диск к этому всему приучен. Куда ж ему деваться? Это балаган, у которого нет правил. И в этом смысле уместно было бы вспомнить пьесу Блока «Балаганчик», написанную, кстати, в тот же год, что и «Незнакомка». Пьеса заимствует сюжет из комедии дель арте: руки прекрасной Коломбины добивается меланхоличный Пьеро, но она в итоге достается авантюрному Арлекину. Заигрывание с этими образами неслучайно, и очень характерно вообще для Серебряного века. Опять же — вокруг женщины сосредоточены две силы: поэтическая в лице Пьеро и уличная в лице Арлекина. Писалась пьеса в период расставания с Любовью Менделеевой, внучкой знаменитого химика. Андрей Белый, когда-то хороший друг Александра Блока, уводит Любовь, чем вызывает чудовищный гнев поэта. Впрочем, какое-то время, прямо скажем, любовный треугольник держался очень прочно — Блок любил жену духовно, а Белый — физически. После разрыва Белый в глазах Блока стал пошляком, этаким Арлекином, что и отразилось в «Балаганчике». Спустя несколько лет Алексей Толстой возьмется за этот же сюжет в «Золотом ключике», где так же выведет в Пьеро Блока, а в Мальвине — неуловимую красоту (за собой, разумеется, застолбив место находчивого Буратино). Александр Александрович и в самом деле напоминал меланхолика: он отдавался поэзии всецело, порой без оглядки на жизнь. Однажды, как гласят свидетели, Блока позвала к себе домой одна очаровательная дама, находившаяся без ума от поэта. Надо признаться, в то время это было совершенно неудивительно — поэты являлись «звездами» для остальных. Блок согласился и провел с ней ночь. Но, судя по всему, ночь случилась не по сценарию дамы: Блок читал ей стихи, а она недоумевала. Почему же не было интимной связи? Дура, она не понимала, что это и была интимная связь.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!"*  кричат.         

Человек, живя в обществе, не может быть от него свободен, - утверждал Владимир Ленин. О Блоке такого не скажешь. Живя в нем, он был абсолютно свободен. Правда, в конечном счете это напоминало одиночество — но почему же это должно однозначно восприниматься в негативном ключе? «Каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен»... Ресторанная образность, напротив, подчеркивает, как сейчас бы сказали, поэтическую натуру. Многие поэты уже 20 века имели обыкновение ходить по кабакам и там искать темы для творчества. Это естественно и совсем небезобразно. Ресторанная лирика наличествует и в его пьесе «Незнакомка». Она написана спустя 2 года и едва ли по сюжету похожа на стихотворение. Но нельзя не согласиться, что параллели здесь должны присутствовать. С неба падает звезда и появляется в городе Незнакомка. Пьеса начинается с ресторана, а заканчивается салонным обсуждением. И там, и там — царит одинаковое настроение и одинаковые мысли. Не нужно ждать от Господа проницательности, чтобы сделать вывод: в общем-то, мысли, они и везде мысли. Незнакомка, познакомившись с Поэтом, исчезает из города, оставляя героя наедине со своими мыслями. А они известны — как известна дихотомия Серебряного века. Низкое и Высокое сражаются между собой, время от времени вступая в союз. Ресторанная брань и алкогольные сентенции — да чем она хуже высокопарных речей?
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

Александр Блок был символистом и, как каждый символист, многое почерпнул из учения Владимира Соловьева. Соловьев учил о том, что София — премудрость Божья — является связующим звеном между Небом и Землей. Это частичка Бога, разгуливающая среди нас. Она женского рода и каждый раз проявляется в одной из женщин. Символисты тотчас же начали переписывать литературу. Все великие творения, получалось, рождались под влиянием любви к «Софии». Данте воспел Беатриче в своей «Божественной комедии», Дон Кихот в романе Сервантеса грезил о Дульсинее, прекрасной даме отважного средневекового рыцаря (родившегося, впрочем, не в свое время). Символисты аналогичным свособом искали свою Софию. Мережковский признавался: «Я люблю любовь», на что Гиппиус ему ответствовала: «А я хочу, чтобы ты любил меня». «Любить любовь» - это и есть подлинный символизм, попытка дотянуться до Неба. Стихи о Прекрасной даме в исполнении Блока, собственно, есть реализация концепции Соловьева. Некоторые литературоведы считают, что Незнакомка отрывается от Прекрасной дамы, она — роковая женщина, а не светлая. Так или иначе, Незнакомка тоже женский образ, упавшая с неба звезда поэта. Через кого, как не через нее, устремляться человеку в заоблачные высоты?

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

У Незнакомки не случайно обнаруживается вуаль. Как замечали исследователи символизма, вуаль — важный атрибут образности. Вуаль — это прозрачная оболочка, которая и является вратами в мир мнимостей. Она и сама, в сущности, мнимость, такая легкая и прозрачная. Вуаль Незнакомки только подчеркивает ее нездешнее происхождение и важную поэтическую миссию. В эпиграфе к пьесе «Незнакомка» Блок взял цитату из «Идиота» Достоевского о Настасье Филипповне: «На портрете была изображена действительно необыкновенной  красоты женщина. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно   простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы   высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна...» Бледность, шелковое платье — опять известные намеки. Настасья Филипповна стала прототипом Незнакомки со всей присущей ей вздорностью и своенравностью. Иной поэзия и музыка не бывает. В другой своей пьесе — самой лучшей, по словам самого Блока, - «Роза и крест» эта мысль достаточно ярко выражается. Рыцарь Бертран влюблен в принцессу, но вынужден стоять на страже ее «спальной», в которой она лихо проводит время с пажом. Другой рыцарь Гаитан — прекрасный музыкант, который увлекает своими песнями принцессу, но так и не появляется. Оба эти рыцаря — это ипостаси подлинного поэта. Он и стоит возле двери Софии, но не притрагивается к ней, он и воспевает ее, чаруя своей музыкой.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

Музыка, музыкальность — самые популярные слова в статье Блока «Интеллигенция и революция», идущей бок о бок с поэмой «Двенадцать». Он много рассуждает о разрушении, которое несет за собой революция, но, вместе с тем, не может не согласиться, что без него созидание невозможно. Мы подбрасываем дрова в костер, делая это своими руками, иной раз во вред себе, но ради будущего страны. В «Незнакомке» пьянство — тоже разрушение. Но за ним мы видим назревающее созидание, искру творчества. Вот-вот и он ухватится за Незнакомку и обретет музыкальный слух. Поэма «Двенадцать» прежде всего поэма музыкальная. Нет избыточной необходимости искать в ней политику, идеологию и вообще повод для спора. Блок не искал места на баррикадах, он воспевал то, что видел. Причем, старался проецировать своей гений на стихийные события, чем он разительно отличался от Пастернака. Революция была творческим прозрением, и Христос, идущий впереди (несмотря на всю полемичность образа в прессе) — это символ того, что будущее в переменах. Впрочем, не исключен и другой вариант толкования. На то он и символизм, который символ не приклеивает к одному определенному смыслу. Сам Блок писал по этому поводу: «К сожалению, Христос». Он хотел уйти от этого образа, но он пришел к нему сам собой. В поэтическом исступлении, в чистой поэзии. «Если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женский призрак». Такой женский, такой НЕЗНАКОМЫЙ призрак.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.