Негаданная смерть

    Амбарова Егора Кузьмича вскоре должны были вынести через окно теперь уже бывшей его квартиры, расположенной на третьем этаже в доме 13, на Ботвинской. Бывшая, теперь ему не принадлежавшая, со всеми удобствами, квартира осиротела. И все потому, что вот уже третий день Егор Кузьмич — покойник. И не живет здесь, а только присутствует, как присутствуют в квартире предметы и вещи, и его любимое кожаное кресло. Мебель, конечно, останется в доме, а вот Егора Кузьмича под горькие всхлипы безутешной вдовы с музыкой отнесут на кладбище.
   В тот день было знойно, в разогретом майском воздухе, заглушая все ароматы весны, разливался запах свежей выпечки. Помнится, еще мальчишкой Егор Кузьмич зачарованно смотрел, как проворные бабушкины руки вынимали из печки сдобы, калачи и ватрушки — все пахучее и сладкое. И струился аромат над столом, вытекал в распахнутое окно на улицу и плыл по деревне. А он жадно вдыхал ноздрями запах, как будто можно было им насытиться.
   Вот и сейчас, сидя на карнизе, Егор Кузьмич пытался поймать жирные сгустки хлебного запаха, который, как ни странно, имел свой собственный цвет и вкус, — все, что осталось ему от бывшей теперь его пекарни. Еще при жизни любил Амбаров покуражиться над пищей, а теперь вот, лишившись желудка и вообще всего телесного, он неожиданно почувствовал внутри себя голод и вспомнил, что как раз сегодня ему исполнилось бы шестьдесят. Ах, сколько было бы выпито всего и съедено за его здоровье!.. Но теперь под ту же выпивку с набитым ртом гости проводят его в Царствие небесное. Эх, надо же было выпить ему эту проклятущую настойку, даром, что горькая, да еще и отрава.
   В свои неполные шестьдесят Егор Кузьмич Амбаров имел вид весьма цветущий и здоровый, он совсем не собирался умирать и уж тем более покидать свое доходное место главы города, и думал, что не оставит его еще лет десять. Однако костлявая бесцеремонно вытряхнула его из собственной шкуры, как видно, явившись на поминки, которые он ради забавы устроил для себя.
   В тот вечер из кухни доносился чарующий запах томящейся на слабых углях индейки с черносливом, в жаровне пыхтели баклажаны с куриным мясом и грибами, заморская рыбка, искупавшись в чесночном соусе, вальяжно разлеглась на блюде, и запотевший графин с домашним зельем ожидал своего часа. Варвара Гавриловна, супруга Амбарова, накрахмалила лицо до мертвенной бледности, что никак не подходило ее пышным формам, зато получилось правдоподобно, ей отводилась роль безутешной вдовы усопшего мужа.
   Гости прибыли в назначенный час, все трое — отец Антоний, настоятель храма, Подкорытько Елизар Тимофеевич, секретарь городской Думы, и господин Лисин Аристарх Петрович, адвокат. Когда-то они допущены были к столу Хозяина и с тех пор пребывали с ним в приятельских отношениях.
— Сегодня изволил умереть,— всплакнула навстречу гостям Варвара Гавриловна и печально развела руками,— Все так неожиданно…
— Да вы что? Да как же так?.. — только и смог произнести отец Антоний и перекрестился.
— Так вдруг и помер? — недоверчиво пробормотал господин Лисин и заглянул в гостиную.
— А еще вчера он так говорил… — сокрушенный известием, пролепетал секретарь Подкорытько,— Так говорил, что все окна и двери в Думе искорежило. У меня самого душа в пятки провалилась. А теперь вот надо же…
— Долго ли человеку прибраться.— скорбно заметил отец Антоний и вдруг почувствовал запах жаренной индейки, и спешно добавил,— А панихиду уже заказали?
— Нет, нет! Я решительно в это не верю. Это шутка такая.— как будто догадался Аристарх Петрович,— Сударыня, предъявите доказательство.
   Варвара Гавриловна тотчас изобразила на своем лице глубокую печаль, отчего Лисин невольно прослезился. Секретарь Подкорытько, всплакнув, схватил пухлые ручки хозяйки в свои холодные, костлявые руки и крепко сжал их.
— Такая невосполнимая утрата. Ах, Варвара Гавриловна, голубушка, примите мои соболезнования.
   Варвара Гавриловна вздрогнула. Ей вдруг почудилось, что сама Смерть тискает ее пальчики и проливает на них свои холодные слезы.
— Благодарю вас, Елизар Тимофеевич.— безутешно всхлипнула хозяйка и, скорее освободившись от Подкорытько, пригласила гостей к столу.
   Отец Антоний был в смятении, оставшись один за порогом гостиной, он долго молился и мучился сомнениями. Доносившийся из кухни чудный аромат томящейся на слабых углях индейки, терзал его желудок и мысли.
— Надо бы прежде покойничка похоронить…— едва заикнулся он, превозмогая раздирающий ноздри запах.
— А мы не на поминки пришли.— уже оказавшись за столом, крикнул ему Подкорытько,— Мы даже не знали, что Кузьмич умер.
    Лисин, тем временем, пододвигая свой стул ближе к Варваре Гавриловне, как бы между прочим, заметил, что Кузьмичу не все ли равно теперь, когда его помянут, сегодня ли, завтра…
   Отец Антоний почти возмутился и чуть ли не топнул ножкой, но запах индейки, проникнув в самые потаенные уголки набожной души, смягчил его суровый нрав, изобразив на лице добродушную гримасу, он очутился в гостиной.
— Егор Кузьмич любил покушать.— хрустя огурчиком во рту, заговорил Елизар Тимофеевич,— Да и вы, батюшка, что греха таить, и в постные дни могли позволить себе стопочку-другую. И всякий раз приговаривали, не все грех, что в рот…
   Отец Антоний немного  смутился, однако промолчал и тут же заметил, что Егор Кузьмич как-то сурово смотрит на него с портрета. Отодвинувшись от еды, он решил, что не скушает пока ни кусочка.
   Между тем, уже освоившись с ролью вдовы, Варвара Гавриловна часто промокала платочком глаза, громко и безутешно всхлипывала и причитала.
— Ну, давайте помянем, что ли…— дрогнувшим голосом сказал Аристарх Петрович и смахнул навернувшиеся в глазах слезы,— Светлая память тебе, Кузьмич.
   Секретарь Подкорытько в знак солидарности намахнул стопочку и вилкой подцепил огурчик. Варвара Гавриловна всхлипнула. Аристарх Петрович совсем близко придвинулся к хозяйке и стал ее утешать. Варвара Гавриловна немного от него отстранилась, как показалось Лисину, сделала это неуверенно. В то же время отец Антоний испытывал за столом некоторую неловкость — всякий раз, когда он отворачивал свой взгляд в сторону от портрета, глаза Амбарова, казалось, вынуждали его повернуться обратно. Наконец, совсем неожиданно для себя отец Антоний выпил и закусил.
— Умер. Так неожиданно.— всплакнул после третьей стопки Елизар Тимофеевич,— Сердце не выдержало.
— А все потому, что все в пепел.— сокрушенно вздохнул Аристарх Петрович,— Был магазин и нет теперь. Одни угольки от «Славянской лавки».
— Это Сенька Бездушный спалил!— вскричал Подкорытько,— Отомстил юродивый.
— Сенька этот вот уже год как прибрался.— заметил Лисин.
— Прибрался. А потом отомстил.
— Да как он мог отомстить?! — удивился Аристарх Петрович,— Не вылез же он из могилы?
— Откуда мне знать, как он это сделал? Тут, сударь, мистика.
— Брехня. Я вообще в это не верю.
— Ваше право.— Елизар Тимофеевич вдохнул полной грудью аппетитный аромат, доносившийся из кухни, и тут подумал, что пора бы подать индейку: и чего она травит мне душу?— и снова заговорил,— Мне про это сам Егор Кузьмич рассказывал. Вот разорил Бездушного, он и отомстил.
— Мало ли кого он разорил.— усмехнулся Аристарх Петрович,— Тогда бы и пекарня его сгорела. Да что греха таить, и квартирка… А сколько здесь комнат?— сорвался с губ его неожиданный вопрос.
— Вы как будто здесь в первый раз.— неловко улыбнулась Варвара Гавриловна.
— Девять.— с готовностью заявил Подкорытько.— Девять комнат. А еще особняк на озере.
— Летняя дача.— осторожно поправила его хозяйка.
— И то правда!— горячо заговорил Лисин,— Он, сударь, с размахом жил. А правил городом всего-то три года.
— И столько для семьи успел…— нервно хрустнув пальцами, тихо вставил Елизар Тимофеевич.
— Конечно, город немного захирел,— не замечая вставленной реплики, говорил Лисин,— но на всех как всегда не хватает. Вот и злится народ, всегда дремучий и завистливый. Злится, что у него в кармане ни гроша. А там ни за что не прибавится! Откуда? Вот и придумали от скудности своей совесть. Сами нажить богатство не умеют, так хоть отобрать… Сударь, выньте руки из моего кармана! Вот, что я вам скажу: Нет там вашей совести! Ее вообще не может быть в природе. Все это дурь. Прихоть никчемной литературы.
— А я вот бухгалтерию почитываю.— робко заикнулся Подкорытько.
— Да что твоя бухгалтерия.— отмахнулся от него Аристарх Петрович,— Вот Кузьмич читал законы и греб полной лопатой.
— Жить у колодца и не напиться, по-моему, глупо.— улыбнулся Елизар Тимофеевич,— Да и нам кое-что перепадало.
— Уж вам-то не крохи с барского стола  доставались.— с ухмылочкой помянул Аристарх Петрович и вонзил свой карий взгляд едва ли не в душу Подкорытько,— Вот и заводик сахарный у вас и гостиный дворик, где подается свежайшее в Пасленове пиво и на шесте бесстыдно пляшут голые девки, а резвее ваших скакунов не сыскать во всем уезде. И всем этим, кажется, владеет ваша матушка…
— Это невозможно! — изумленный,  вытаращил  глаза священник,— Настасья Филипповна уже семь лет, как померла и не может ничем владеть.
— Она и теперь ничем не владеет. Даже своими костями.— лукавая тень мелькнула в глазах адвоката и голос его таинственно зашептал,— Она неожиданно съехала. Собственно, это я написал нужные бумаги. А Елизар Тимофеевич был тогда весьма опечален, что даже не простился с матушкой, и теперь не знает, под каким крестом нашла себе приют старушка.
    Тонкие жгутиковые губы Подкорытько нервно дернулись и скривились: тайна, которую он тщательно охранял, выползла из змеиных уст наружу. Елизар Тимофеевич хрустнул пальцами и, решительно повысив голос, произнес:
— Благодетельный был человек, Егор Кузьмич.— и совсем тихо добавил,— Ему теперь все ни по чем.
— А ведь кто-то займет это место.— вкрадчиво произнес Аристарх Петрович и заглянул в глаза Подкорытько,— Вот будет незавидная участь.
   Он нарочито постучал длинным слегка загнутым ногтем указательного пальца по крышке своего серебряного портсигара и с позволения хозяйки закурил черную сигару. Горький аромат табачного дыма заполнил гостиную и вскоре, распространившись по всей квартире, проник в ноздри Амбарова, который в ожидании своего выхода вздремнул кресле где-то в отдаленной комнате. «Ах, ты, бес шелудивый! Что это за нахальство такое — курить в моей гостиной?! Жрет, сволочь, мою еду, пыхтит и травит воздух дешевой сигарой.— не на шутку разозлился Егор Кузьмич, сам-то он предпочитал дорогой имперский сорт, крепкий с пряным ароматом табак,— Вот выйду я и в миг расчешу твой чертов гребень.» Но донесшийся из гостиной голос адвоката заставил его придержать свой гнев и навострить слух.
— Хлопотное будет дело — ворошить осиное гнездо.—после недолгого раздумья заговорил Аристарх Петрович,— А главное, никакого в том деле интереса — от всей казны только жмых и остался. Вам ли не знать?
   Под пристальным взглядом адвоката Елизар Тимофеевич, словно школяр, сотворивший мелкую пакость, ерзал на стуле, прятал глаза, втянув голову в плечи, и вообще чувствовал себя крайне не комфортно.
— Не пойму, к чему вы все это говорите.— пролепетал чуть слышно Подкорытько, он глухо кашлянул в руку и несколько смущенно добавил,— Еще не время это обсуждать. Вы же понимаете?..
   Аристарх Петрович удовлетворенно кивнул, выпустил порцию дыма и на мгновенье погрузился в непроницаемое табачное облако.
   Всем своим существом Елизар Тимофеевич противился воли Лисина, но под натиском его змеиного обаяния становился безвольным, как правило, испытывая при этом гнетущее состояние в печени и затаенную злобу. Она, точно опухоль, пожирала его мысли и выворачивала душу наизнанку, и порой казалось, что вот-вот прольется из глаз его жгучим ядом. Он наговорил бы Лисину тысячу гадостей, но вместо словесного поноса нервно хрустнул пальцами и вынужденно улыбнулся ему. И тотчас злость его куда-то подевалась, душа приобрела безмятежную легкость и он вдруг почувствовал свое особое расположение к Аристарху Петровичу. Как ни крути, а быть им в одной упряжке. Заветное кресло еще не остыло от седалища прежнего покойного чиновника, но мысли Подкорытько уже суетились вокруг, словно осы, слетевшиеся на мед со всей округи, примерялись, как бы ловчее занять это место. Признаться, он с давних пор мечтал о собственной вотчине, да только не было возможности ее приобрести. А тут — целый город! Хоть и маленький, но все же… своя вотчина. Погрузившись в сладостные грезы, Елизар Тимофеевич задремал.
   Находясь в полудреме, он как будто покинул гостиную и блуждал где-то в отдаленном пространстве. Время сбавило ход, текло непринужденно, вяло и безмерной тяжестью давило на плечи странника, словно переложило на него часть бремени человеческих страстей и судеб. Подкорытько устал, почти выбился из сил и требовал отдыха, но в пустом  пространстве негде было остановиться и невозможно, потому что время никогда не стоит на месте. Вдруг что-то сверкнуло впереди, и взору его показалась физиономия Аристарха Петровича.
— Ах, вы ли это, голубчик?!— радостно улыбнулся навстречу Лисин, обнажив ряд великолепных, сверкающих белизной зубов,— Что же вы ищите здесь?
— А вы-то как тут оказались?— удивился Елизар Тимофеевич и нервно хрустнул пальцами, предполагая неслучайное появление здесь адвоката.
— Даже не спрашивайте.— отмахнулся от вопроса Лисин,— Так что же вы ищите?
   На мгновенье Подкорытько растерялся с ответом, но Аристарх Петрович небрежно махнул рукой на возникшее из ниоткуда кресло градоначальника.
— Полагаю, вы искали именно это.
   Роскошное с позолоченными подлокотниками кресло приглашало скорее занять свое уютное, оббитое мягкой кожей сиденье. Елизар Тимофеевич недоверчиво глянул на Лисина и, получив от него одобрительный кивок, рванул к заветному месту. Но кресло в тот же миг неожиданно выросло до гигантских размеров и стало недосягаемо. Какое-то время Подкорытько крутился у его ног, тщетно пытаясь взобраться наверх. Но кресло, как будто разгадало его замысел, ожило и загарцевало на всех своих четырех дубовых ножках. Наконец, лягнула бедолагу в лоб, так что из глаз его посыпались искры, и он отлетел далеко в сторону. Потирая ушибленное место, Елизар Тимофеевич в недоумении смотрел то на строптивое кресло, то на адвоката.
— Не поддается?— лукаво улыбнулся Аристарх Петрович,— А ведь могли бы занять это место. Вы как никто другой подходите для этого. Я, конечно, мог бы подсуетиться. Помочь. Один только момент, несущественная, можно сказать, просьба — одолжите мне вашу душу.
   Елизар Тимофеевич от изумления разинул рот, вытаращил на адвоката свои маленькие испуганные глазки.
— Для вас это сущая безделушка,— весело подмигнул ему Лисин, продолжая,— Вы даже не поймете, как ее не станет.
— Да как вы смеете?! Как можете такое…— возмутился Елизар Тимофеевич и замолчал, как будто поперхнулся своими словами.
— А я, сударь, все что угодно могу,— самодовольно ухмыльнулся Лисин,— Вот захочу, и превращу это кресло в лихого жеребца. И будете вы со своей паршивой душонкой пожизненно за ним гоняться, и никогда не поймаете.
   В тот же миг кресло издало лошадиное ржание, и улыбка растянула рот адвоката до самых ушей. Таких больших и хищных ртов Елизар Тимофеевич никогда ни у кого не видел. Он стоял, как громом пораженный, и молчал, пребывая в страшном замешательстве. Признаться, душа для него была, как соль, разъедавшая старую язву, ведь совесть, верная наперсница души, порой досаждала его своими укорами. Опять же, быть совершенно бездушным… Подкорытько сомневался.
— Может быть нам стоит перекусить?— неожиданно предложил Аристарх Петрович, глядя вслед умчавшемуся галопом креслу,— Далеко от нас не уйдет. А мы с вами откушаем индейку. Превосходное блюдо приготовила сегодня Варенька.
— Пора бы подать к столу индейку.— прорвался сквозь дремоту голос Варвары Гавриловны.
   «Давно пора было подать.» — мысленно согласился с ней Подкорытько и очнулся.
   Какое-то время взгляд его рассеянно блуждал по гостиной, пытаясь отыскать потерянное наваждение, но наткнувшись на лукавую ухмылку Аристарха Петровича, в миг прозрел. И только отец Антоний, еще пребывая в сладостной дремоте, изредка всхрапывал и что-то неразборчиво бормотал себе в бороду. Снилась ему индейка, вся в пурпурном сиянии проплывала она перед очами его на золотом блюде. Чудный аромат жаркого защекотал ноздри священника; и громовой голос, внезапно раздавшийся над ним, оборвал счастливые грезы.
   Вся усыпанная зеленью, индейка вплыла в гостиную на блюде, которое нес Егор Кузьмич Амбаров. Лицо его было просветленно, выражало удовольствие и, как ни странно, было более живым, чем лица гостей. Появление хозяина вызвало в их головах сумасшедшее смятение и чувство неотвратимой катастрофы. Он, словно баржа с тротилом, внезапно врезавшись в тоскливую гавань, грозил взорвать светлые надежды ее обитателей.
   Подкорытько едва успел отправить в рот кусочек копченной семги, когда взгляд его, уже почти потухший и пьяный, заметил Амбарова и прояснился, и мысли его начали лихорадочное движение. На мертвеца Егор Кузьмич не походил, он не гремел цепями и от него не веяло могильным холодом. Когда же под ним жалобно скрипнул стул, Елизар Тимофеевич весь побледнел, его крохотные глазки, как будто выкатились наружу и едва не выпали из глазниц. Он мучительно пытался проглотить кусочек семги и отчаянно вспоминал, не сболтнул ли он чего лишнего.
   Егор Кузьмич тем временем нежно поцеловал ручку Варвары Гавриловны, что-то любезное шепнул ей на ушко и вдруг уставился на Подкорытько. «Ну, шельма костлявая,— усмехнулся про себя Амбаров,— что ты на это скажешь?» И на губах его заиграла довольная ухмылка. Елизар Тимофеевич похолодел, он даже хотел натянуть на себя всю скатерть со стола, завернуться в нее и пропасть в этом кружевном саване, однако вместо этого он выдавил из себя жалкую улыбку и покосился на Лисина.
   Аристарх Петрович, как будто не был удивлен, точно заранее знал, что должно было случиться. Затаившись в позе деликатного наблюдателя, он тщательно пережевывал во рту, уже превратившись в кашицу хлеб, и думал: Как хорошо все устроилось, еще один маленький штришок, и все будет кончено. Признаться, Амбаров изрядно его утомил. Не то, чтобы наскучил. Нет. Он забыл про их договор. Шутка ли, из простого пекаря выбился в градоначальники. Как видно, память его от жадности  заплыла  жиром. Но ведь всегда все можно исправить. Пригубив из бокала вино, Аристарх Петрович драматично развел руками и воскликнул:
— Да вы артист!
— Да ведь это не я артист.— довольный, ухмыльнулся Амбаров,— Это Варенька сыграла мою смерть.
— Как хороша была она в роли вдовы.— поспешил вставить Елизар Тимофеевич,— И слезы такие натуральные проливала по усопшему.
   Последнее слово прозвучало зловеще и тихо, как будто прошелестела на ветру пожухлая, тронутая морозом листва. Егора Кузьмича изнутри прошибло холодом. Он недовольно глянул на Подкорытько. Елизар Тимофеевич встревожился и тотчас добавил:
— Я горько плакал. И все мы…
— Вот она, сила искусства!— ядовито усмехнулся Лисин,— Отец Антоний и сейчас, как горем убитый.
    Еще пребывая в полудреме, отец Антоний испытывал приятное томление во всем теле и совсем не хотел двигаться. Доносившиеся, как будто издалека, голоса сидевших за столом его не тревожили, и со стороны можно было подумать, что он крепко спит. Однако, услышав свое имя, Отец Антоний зашевелился и вдруг протяжно и глухо, словно старый медведь, измученный подагрой, зарычал в бороду и, разомкнув свои отяжелевшие веки, глянул на Амбарова.
   Егор Кузьмич немного смутился и даже почувствовал себя виноватым и готов был разрыдаться от накатившего вдруг раскаяния, но тут же встряхнулся и добродушно улыбнулся.
— Что же вы, батюшка, как на поминках горюете?
— Как тут не горевать?— всхлипнул отец Антоний,— Вы тут изволили умереть и поминки устроили…
— А я, как видите, живой!— засмеялся Амбаров,— Вот ущипните меня.
— Зачем мне вас щипать?— насторожился отец Антоний,— Я и так вижу.
 — А я говорю, ущипните.— Егор Кузьмич протянул свою руку священнику, но тот отстранился от нее и скоро перекрестился.
   Добродушная улыбка тотчас пропала с лица Амбарова, уступив место недовольству.
— Ну и хрен с тобой.— раздраженно пробормотал он.—Не умереть же мне теперь.
   Заметив недовольство мужа, Варвара Гавриловна нежно коснулась его чуть выше колена, и Амбаров, разомлев от такой нежности, смягчился и повеселел. Нависшая над столом тишина оборвалась звоном изящных стопок и воздух наполнился терпким запахом крепчайшего самогона. Время весело покатилось к полуночи.
   Намахнув третью стопку, Егор Кузьмич, как бы между прочим, заметил, что самогоночка у Варвары Гавриловны всегда получается отменная — вкусная, не то что горькое пойло, которым потчуют в магазинах народ. И, если вдруг случится у кого срочная необходимость, то Варенька исключительно по доброте своей, не из корысти, угостит и возьмет всего-то символическую плату. Говоря все это, Егор Кузьмич нежно тискал пухлые пальчики своей супруги и пристально с лукавым прищуром смотрел на отца Антония, который, как видно, совсем его не слышал: домашнее зелье тихо спровадило священника в царство Дремы, он мирно посапывал в свою жиденькую бородку, в которую небрежно вплелись остатки салата. «Кому я все это говорю?..» — с досады скривил губы Егор Кузьмич и неожиданно громко заявил:
— Вот если бы я умер, то меня, наверное, вынесли бы через окно.
— Вы, сударь, решили сегодня окончательно зарыть себя в землю.— тотчас отозвался Лисин, и в глубине его глаз вспыхнули и лихорадочно заплясали желтые огоньки,— А ведь могли бы еще пожить.
— Покойников через окно не выносят.— деловито заметил Подкорытько,— Есть же двери.
— Это вас через двери вынесут.— возмутился Аристарх Петрович,— А Егор Кузьмич, потом скажут, был человек большого полета.
— Ах, перестаньте говорить чепуху!— воскликнула Варвара Гавриловна,— У меня  от ваших разговоров душа на части рвется.
— Да что ты, Варенька, я вообще не собираюсь умирать.— засмеялся Амбаров,— Все равно ничего там нет.
— Там каждому воздастся по вере и по делам...—суровым голосом, словно зачитывая приговор, изрек отец Антоний.
   Еще не совсем отряхнувшись от дремоты, но уже вполне соображая, он собрал в голове все молитвы и старые притчи и готов был пуститься в ветхие библейские дали, и неизвестно в какие глубины занесла бы его риторика, но Варвара Гавриловна, заметив вдруг помрачневший взгляд мужа, решительно запротестовала.
— Ах, перестаньте пугать нас! Вам, батюшка, во вся-ком пустячном деле видится грех. Ну, хоть совсем не родись! А ведь говорят, что и под скромной сутаной немалый грех кроется…
   Отец Антоний хотел возразить, что никогда под рясой он греха не носил, но промолчал, стиснул зубы и, отодвинувшись от еды, крепко задумался.
    Амбаров был мрачнее тучи, из сумрака прихожей уже несколько минут на него пристально смотрела старуха и грозила ему палкой. Егор Кузьмич испытывал не то что беспокойство или нервозность, ему было страшно до холодных судорог под мышками. Странно, что никто не заметил ее, а между тем, уже освоившись в квартире, старуха вошла в гостиную и с неожиданным проворством прыгнула на стол. Ступая по изысканным блюдам, разбивая сервиз, и, проливая на скатерть вино, она подбиралась к Амбарову. Последним препятствием на пути была жаренная индейка, но ведьма презрительно ткнула в нее палкой, птица испуганно вскрикнула и шарахнулась в сторону. Тем временем Подкорытько и Лисин что-то весело обсуждали, Варвара Гавриловна распекала поникшего головой священника, и никто не видел, что происходило на самом деле. А между тем старуха размахнулась и треснула Амбарова по голове палкой, отчего в глазах его помутилось, и раздался характерный звон в ушах.
   Довольная своей проделкой, старая ведьма захохотала и совсем близко посмотрела в глаза Амбарову. Глаз у старухи не было, только черные провалы, в глубине которых бешено метались огоньки.
— Эта шутка слишком затянулась.— зашипела старуха,— Пора кончать.— и зашептала слова, которые Егор Кузьмич сам иногда произносил, если на него нападала икота,— Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого…
   Старуха проворно крутанулась, плюнула через левое плечо и пропала в сумраке прихожей.
   Ошеломленный видением, Егор Кузьмич захандрил, отстранился от разговоров, от всего на свете и задумался. Как видно, старуха явилась ему не только из прихоти, не для того, чтобы напугать. Хотя…— тут же заметил Амбаров,— На столе ничего не было разбито, сервизы были целы и вино никто не проливал на скатерть. Быть может старуха ему померещилась. Амбаров утешился, наполнил стопочку самогоном, выпил… и дыхание его вдруг перехватило от невыносимой горечи, которая разлилась во рту и ринулась вниз, обжигая все его нутро. Лицо его стало багровым, точно перезрелый помидор, слишком долго пролежавший под солнцем, он широко разинул рот, чтобы погасить полыхавшие в глотке раскаленные угли, но заботливая супруга тотчас заткнула его соленым огурчиком, который, как ни странно, был отравлен той же горечью. Егор Кузьмич выплюнул огурец и чуть было не разразился отборной руганью, но вместо слов наружу вырвалась икота.
   Варвара Гавриловна всполошилась, никогда еще Амбаров так смачно и продолжительно не икал, а тут, как будто кто-то помянул его недобрым словом. Она толкнула мужа в бок. Это помогло, но не надолго. Егор Кузьмич успел крикнуть одно короткое матерное слово, выражавшее все его чувства, которые он переживал в это мгновенье. Затем икота с новой силой напала на Амбарова и уже не отпускала его.
— Ему надо что-нибудь выпить.— осторожно посоветовал Елизар Тимофеевич.
— Да, пусть выпьет.— согласился с ним Аристарх Петрович,— У вас же есть что-нибудь на всякий случай?
   Варвара Гавриловна понимающе кивнула головой, и в руке ее вдруг появился флакончик с жидкостью ядовитого цвета.
— Вот, на всякий случай настоечка.— призналась она и нежно поцеловала Амбарова в лоб,— Выпей это, мой ненаглядный супруг. До дна, до последней капли выпей.
   Егор Кузьмич недоверчиво глянул на супругу, затем на флакончик и перевел взгляд на Подкорытько и Лисина. Те одобрительно кивнули ему головами.
— Вот ведь как бесы вас скрутили.— ухмыльнулся в бороду отец Антоний,— Пейте, Егор Кузьмич, авось, пронесет.
    Амбаров, уже отчаявшись избавиться от икоты, взял из рук жены флакончик и решительно одним глотком опустошил его. Последней вспышкой ускользающей от него жизни был встревоженный взгляд Варвары Гавриловны и ее странные слова:
— Умер. Он умер…