Копье Судьбы. Книга Первая. Глава 10

ВАСИЛИЙ ЖУКОВ. ПРЯМАЯ РЕЧЬ. КРЫМ. 1942 г.

«Вася, вставай!»
Открыл я глаза. Лучше б не открывал.
Из темноты склонился военный… Рыжая щетина, никотиновые глаза.
Гуськов!
Он курил немецкую сигарету, одет был в форму немецкого диверсанта! 
Окоченевший, сел я с трудом.


Светало. Возле потухшего костра вповалку лежали мои ребята, все ножами снятые, без единого звука. Абверовские диверсанты расхаживали по нашему лагерю и обрезали моим побратимам уши. Я хватился своего СВТ, но Гуськов подгреб полуавтомат под себя, а на меня направил парабеллум.
- Не дергайся, Вася. Курнуть не желаешь? Дас ист гут сигаретен, не мох лесной. 
Он протянул мне пачку немецких сигарет, как сейчас их вижу – серо-желтая коробка «St. Felix BURGER».


- Гришка… ты… ты че натворил? Ты зачем ребят порезал?
Он приложил к губам тонкое дуло парабеллума.
- Т-с-с-с, нету больше Гришки Гуськова. Я теперя Леня Миттлер, так меня и
называй.


Так вот кто оказался легендарным «Каннибалом» Миттлером! Вот откуда он знал наши тропы и точки сброса! Я рванулся, чтобы голыми руками задушить гада: «Предатель! Иуда!» Ногою в немецком горном ботинке придавил он меня к снегу, склонился, смеясь издевательским смехом, скинул рюкзак, запустил в него руку.


- На-ка, Вася, подхарчись, – и прямо на рот мне налепил нарезку немецкого шпика в вощеной бумаге. Прижал я обеими руками сало, и, стыдно признаться, начал его жрать. Каюсь, ел с руки предателя, все в голове помутилось от голода…
Ну, что тут поделаешь? Слаб человек… Мы же в лагере шишки жрали да кору, одежду кожаную кушали как деликатес, по праздникам, на 7 ноября. На Новый год ремни командирские порезали на полоски, обжарили и жевали, как свиные шкварочки. Оленя ранили… он уходил, кровь с него капала, а мы шли по следу и кровь эту подъедали вместе со снегом, оленя не догнали, ушел… Вечно Гуськов меня жратвой  соблазняет.

 
- Куфай, куфай, не обляпайся, – посмеивался он. – Ты  меня предателем считаешь, а ведь лично тебя я никогда не предавал, наоборот, сколько раз выручал, кормил-поил, из боя вытаскивал. Я и сегодня твою душу спас, на твои уши много охотников было. Пара копченых партизанских ушей нынче на тыщу марок тянет! А ты заместо «спасиба» обидеть меня норовишь, нехорошо… На, хлебани шнапсику. Пошли со мной, Васька, сыт, пьян будешь, Чистякова твоего порежем на куски, а? Я ведь не Лобова тогда - Чистякова поджидал, да жаль, Лобов попался… 


- Погоди, – я поперхнулся шнапсом. – Так это ты… Лобова?..
- Знаешь, сколько мне за его голову дали?
- Ты Лобова… ты?!…
Я хотел кинуться и растерзать его, но он придавил меня ногой к земле, слабый я тогда был от бескормицы, вот как сейчас, на старости лет, когда еле встаю с постели.


- Не пырхайся, Вася. Я ж и тебя тогда спасал, дурака. Лобов бы нас расстрелял как  людоедов, а так я его - чик по горлу, и даже не обляпался, а-ха-ха… - ухмылка Гуськова стала презрительной. - Дурная голова была у Лобова, вот он ее и лишился. Ему наплевать было, что люди с голоду дохнут, ему мораль коммунистическую надо было соблюсти. Зубров нам запрещал стрелять, мы с голоду пухли, а их потом татары пожрали. За Лобова мне «Серебряную медаль за храбрость 2 класса с мечами» дали. Во как! А комуняки - они нас хоть чем наградили?
Я возился под его пятой в бессильной злобе, никого в жизни я так не ненавидел, как Гришку Гуськова, подлого предателя, фашистского наймита.


- Ты Лобова убил… - скрежетал я зубами, - Николая Тимофеевича… Он же с нами с первого дня воевал, последним делился, он же мировой был мужик…
Гуськов только смеялся, глядя на мое унижение.
- Две тыщи марок, – сказал он, когда я затих. - По курсу – двадцать тысяч рублей. Я за такие деньги сто Лобовых завалю. Все, Вася, теперя я богатый.
- Лобова за деньги продал, ребят порезал, как дальше жить будешь? Иуда! Будь ты проклят!


Гуськов до войны работал электромонтером, он и в лесу не расставался с «когтями» для лазания по столбам, носил их принайтовленными к рюкзаку. Так вот он этим своим когтем вдруг как зацепит меня за горло, а вторым – за рот и щеку.
- Вот так дерну и порву тя на хрен, понял!
От мороза стальной коготь примерз к моему языку. Я не испугался, вырвал его из своего рта.
- Не взнуздал! – и харкнул в него кровью. Пускай, думаю, убьет он меня, хоть отдохну на том свете. 


Но Гришка превозмог свою злобу. Жадность, видно, взяла в нем верх.
- Знаешь, - говорит, - сколько за твою башку немцы награды дают?
- Я кто такой, чтоб за меня награду давали?
- Ты оберста завалил, чемодан Гитлера спер, ты теперя для них преступник номер один в Крыму. Личный враг хфюрера! Гордись, Вася, ты важишь почище Лобова!
- Так ты за моей головой пришел?


Он присел и зашептал, чтобы не слышали его напарники по лютым делам.
- Я корешей не продаю. Лобов никакой мне не друг был. А с тобой мы
воевали, делились последним… Нет, Вася, не за твоей головой я пришел.
- А за чем?
Гуськов так и впился мне в лицо.
- За чемоданом оберста. - И вкрадчиво. - Скажи, куда ты его дел?
- Что ты как Чистяков, заладил: «Куда дел, куда дел…» Я же говорил – выбросил.
- Где?
- Не помню…. Просто бросил в снегу.
- Просто - срать с моста, товарищ Жуков. Зная тебя, ты б никогда не выбросил бы трофей. Ты же охотник заядлый. А ну, говори, где спрятал чемодан!


Я отвернулся, подставив шею. Пусть, думаю, перервет мне жилы своими когтями. Он звякнул ими, пристегивая обратно к рюкзаку.
- Награда за чемодан объявлена - поболе, чем за твою голову. Пятьдесят тысяч марок, во как! – и замер, ожидая моей реакции.
Сумма была непомерной по тем временам. Что ж там лежит такое исключительное в том проклятом чемодане? Золото? Или что-то поважнее? Эта тайна меня съедала всю жизнь, я бы многое отдал, чтоб ее узнать, а Гуськов и говорит.


- Пойдем со мной, Вася. Наплюй ты на Сталина с его комиссарами. Родина – там, где тепло и сыто. Покажешь, где чемодан, возьму тебя в долю, матерью клянусь! Немцы нам по «Железному кресту» дадут, денег мешок, вид на жительство в Германии, купим там дома, фермы, заживем по-человечески…


- Они мне оберста не простят…
Гуськов обрадовался, что я вроде как иду с ним на сотрудничество.
- А мы тебя другим именем назовем, - зашептал он. - Я тебе паспорт деверя отдам, он тоже Василием был, только Лукьянов, твоего примерно возраста, помер от тифа на масленицу. Награду пополам поделим...
- А если я не соглашусь?
- Соглашайся, Вася, лучше соглашайся.


Я задумался. Гуськов не человек - зверь. Ради денег замучает, под пытками все равно выведает, где спрятан немецкий чемодан.


БОЙ С ЛЕСНИКОМ. Крым. Голый шпиль. Наши дни

Сбитые дробью, сыпались на Дашу сучки и ошметки коры. Зажав ладонями уши, она присела на корточки, сердце колотилось.
«Кто победил? Куда попало копье?»
Ей хватило мужества выглянуть - вдруг они дерутся…


Скворцов лежал в позе намаза, егерь держался за вонзившееся в грудь копье. Обрамленный седоватой бородкой рот его с мучительной дрожью зевал, очки в черной оправе съехали с носа, выпавшее из рук ружье дымящимся дулом уткнулось в собачий бок.
Даша кралась, не чуя под собой ног.
- Сереж, ты не ранен?
Ее губы шевелились беззвучно.


Оглохший, он читал - сквозь набат в голове - по ее беззвучно шевелящимся губам. Замедленно встал, левой рукой поднял егерское ружье, отщелкнул скобу, переломил ствол через колено, выбросил стреляные гильзы, из патронташа на поясе егеря вынул два алых патрона с золотистыми капсюлями, пятясь, перезарядил.


Спешка была излишней, егерь умирал - копье пробило ему легкое. Колени в камуфлированных штанах подогнулись, выпученные глаза помутнели, изо рта красным собачьим языком излилась пузырящаяся кровь.
Даша слабо водила руками, силясь закрыться от зрелища смерти, ведь это она отпустила ветку, она уб-уби… уби…


Скворцов сказал – чересчур громко из-за временной глухоты.
- Не смотри! Отвернись! Я сам…
Она отвернулась.
Он потрогал себя за темя, крови не было, дробь прошла по волосам. Звон в голове стихал, слух восстанавливался, а обострившее чутье уловило зубодробительный аромат съестного. Сергей обыскал пожилого мужчину, уже ставшего на колени и не падающего на спину только потому, что его удерживало вонзившееся в грудь копье, обнюхал, рванул клапан на кармане брезентового рюкзака. Есть! Бутерброды с черным хлебом и салом! Крупные крупицы соли блеснули на желтоватой шкурке, которую так приятно жевать… о-о-о… вот оно, счастье! Жрать, жрать, - до заворота кишок – жрать!


Даша услышала ворчаще-чавкающие звуки, какие мог бы издавать вурдалак, только что разрывший свежую могилу, - это Скворцов обеими руками запихивал себе хлеб и сало между жадно жующих челюстей.
«Как он может кушать рядом с трупами, неужели он так проголодался?»


Сергей протянул ей трофейный бутерброд.
- Куфай, - сказал он с полным ртом. - Куфай-куфай… Нам силы нужны…
Она не могла «куфать»…
Зато Скворцов ненасытно счавкал три «бутэра», а два заботливо завернул и оставил про запас. Утолив голод, он уперся левой рукой в плечо егеря, а правой взялся за копье - непослушные пальцы сомкнулись вокруг рукояти и… будто молния ударила по клинку, сотрясла-пробила, растекаясь по телу волной электрически знобящей ломоты.


Наконечник выполз из раневого канала, егерь повалился на спину, голубое истечение прекратилось, мерцающее копье вновь обрело свой прежний пошарпанный вид. Что удивительно, прокушенная рука быстрее обычного обрела силу и чувствительность, словно омылась в живой воде.


Сергей снял с трупа патронташ, флягу, компас и часы, великоватую в плечах и животе куртку надел на себя, засаленное кепи с трезубой кокардой во лбу натянул на голову. Хрен с ним, что чужим потом и табачищем воняет, зато голову не будет печь и козырек защищает глаза от солнца.


В рюкзаке егеря запищала рация. Сергей вынул тяжеленький «Kenwood», включил. В динамике зашипело, пробился искаженный горными перепадами голос. «Матвеич, вертолет уже вылетел, там бригада врачей и люди Викторыча. Обеспечь посадку, прием».


«Понял, - сказал Сергей, - сделаю, отбой».
Он поймал себя на том, что отвечал прокуренным хрипловатым егерьским тенорком. Раньше способностей к голосовой имитации за ним не замечалось.


«ТЫ МОЯ БУДУЩАЯ ЖЕНА»

Вместе с одеждой егеря Скворцов, казалось, натянул на себя и его личину. Он откуда-то знал дорогу на заставу, знал тропинки в лесу, названия гор и высоток, знал по именам егерей и главного лесничего заповедника Толстунова Леонида Станиславовича. Он знал также, что для спасения обожженного Капранова вызван вертолет МЧС и что на нем уже летят вооруженные люди с собаками для организации облавы на «черных археологов».


Вышли на межгорное плато, покрытое сероватой шерсткой выгоревшего на солнце разнотравья, сбрызнутого мелкими красными маками. Юркнула в земляную трещину ящерица, ф-р-р - взлетела яркая птица, грудь - синий металик, подкрылья – розовые.


В рюкзаке подала сигнал рация. Сергей нажал на кнопку.
- Прием.
- Матвеич, я сейчас дам рацию отцу пострадавшего, поговори с ним.
В «Кенвуде» раздался резкий мужской голос.


- Где черные археологи?
- Иду по их следу, Виктор Викторович. От меня не уйдут.
Взвинченный тон Капранова изменился на благожелательный.
- Это ты молодец. Я учредил награду в 5 тысяч долларов. Не упусти их! Доставь мне
живыми этих отморозков, слышишь!
- Слышу. Сделаю.
- Я их… (мат) на ремни порежу! Лично вылетаю, деньги со мной… Не дай им уйти!
- От собачки не уйдут. Отбой.


Сергей отключил рацию.
Верхорез (марево, скрывающее вершины гор) загустел, слился с темным небом, горы потеряли объемность и превратились в силуэты. Нужно было устраиваться на ночлег. В ложбинку натаскали валежника, улеглись на импровизированную кровать.
- Сереж, - шепнула Даша, - обними меня, мне холодно.
Он обнял ее со спины. Прижавшись друг к другу «стульчиком», согревались.
- Сереж…
- А?
- Ты так изменился...
- Еще бы, столько фингалов…
- Нет, не потому… Ты стал сильным, уверенным в себе.
- А был другим?
- Извини, но в Симферополе ты показался мне полным лохом. 


- Я должен тебе признаться - шепнул Сергей ей в затылок. - Когда меня повели на заставу, я… я струсил. Думал: ну, что я могу сделать один против банды. И в конце концов, кто ты мне такая?


Даша хотела что-то сказать, но он осторожно приложил ей пальцы к губам.
- Дослушай, я сам еще не понимаю, что происходит. Когда я убегал с Голого шпиля, голос с неба вдруг так на меня наорал! «Вернись! Вернись и дерись за нее, трус!» Ты должен ее спасти!» Показалось, что мне надавали пощечин, у меня горело все лицо.
- Наверно, это был голос твоей совести, - предположила Даша.


- Нет, - сказал Сергей. – Это был голос Бога. Я спросил Его: «Господи, ну, почему я должен ее спасать? Кто она мне такая?» Знаешь, что мне он ответил?
- Что?
- Что ты – моя будущая жена и мать моего ребенка.


БИТВА В ГОРАХ. КРЫМ. Наши дни

Едва рассвело, Скворцов встал и сделал разминку. Затем он разобрал патронташ. В лунке вмятого рюкзака образовалась зернистая кучка дроби, высыпанная из развальцованных гильз. Ножом он нарезал из егерской майки десять квадратных кусков ткани, в каждый квадратик насыпал ползаряда дроби, концы тряпиц связал суровой ниткой. Получились десять полновесных шариков. Обкусав торчащие нитки, хвостиками вниз он засунул заряды в опустевшие гильзы, а пластмассовые края снова завальцевал ножом. Теперь у него были патроны с разрывными пулями.


Когда небо над темными контурами гор посветлело, он разбудил Дашу.
- Что-то нехорошо мне… - пробормотала она, садясь и зябко обнимая себя за
плечи. И тут же охнула. - Прикоснуться больно…
Красный загар лежал на ее лице и руках четко, как отпечатки горчичников.
Пока Даша отходила в кусты по утренним делам, Сергей приложил холодное копье к опухшей глазнице, и – о чудо – глаз приоткрылся и стал видеть лучше.


Даша сорвала сосновые иглы и пожевала вместо зубной пасты. 
- Куда пойдем? – спросила она.
Скворцов глянул на компас.
- На квартальный столб 19-19-20-44.
Выпили воды, надели рюкзаки и зашагали. Он «видел» ушами, как локаторами, чуял на расстоянии до километра шорохи лесных животных и птиц, остро обонял запахи леса, и поэтому мгновенно засек на северо-востоке, примерно в полутора километрах, мужскую поступь и хриплое дыхание большой собаки. Кобель. Матерый. Учуял. Тянет хозяина в нашу сторону.
Что делать, копье?


Пришедший неизвестно откуда жесткий голос с гуттуральным кхэканием произнес заклинание «Истечение адской бездны»: «Warrom – StiBeTTChePhMeShihSS», погрузивший Сергея в омут беспамятства, вынырнув из которого – обновленный и злой, - он теперь точно знал, что ему надо делать…


Дождавшись, когда преследователь выйдет из перелеска на плато между отрогами Узан-Крана и хребтом Абдуга, Скворцов под конвоем вывел Дашу ему навстречу.
В рослом охотнике с зеленой банданой на голове он узнал Рустема Валиева, активиста татарского Меджлиса, приятеля Капранова по совместным охотам. От мужчины пахло кожей автомобильных сидений, смазкой вчерашней проститутки, коньячным перегаром, бараньими шашлыками, тандырными лепешками и кальяном.


На металлической цепи Валиев вел белого в рыжих пятнах «азиата». Неведомым способом Сергей знал не только имя этого человека, но даже кличку его собаки, хотя в реальной жизни никогда Валиева не встречал и ничего не читал о нем в прессе.


При виде вышедшей из перелеска пары Валиев сбросил с плеча винчестер. Волкодав встал на цепи в дыбки, высотой превысив хозяина, и зашелся в гулком лае.
- Эй, там, стоять! – крикнул охотник.
- И вам не хворать, – отозвался Сергей с «пожилым» егерским кашлем.
- Бросай ружье!
- Это еще почему?
- Бросай, говорю! Мы ищем бежавших преступников. Бросай или собаку спущу!
Кобель рвался с цепи, винчестер в руке Валиева ходил из стороны в сторону.


Скворцов прислонил ружье к чахлому кустику, обиженно закричал.
- Какой я тебе преступник! Ты на мою форму глянь, удостоверение посмотри! Я
егерь, а ты кто таков?
- Если егерь, покажи документы.
- На, вот, смотри, – Скворцов вынул из нагрудного кармана удостоверение и кинул перед собой. Валиев взял рычащего пса за ошейник, поднял удостоверение.


- «Скороходченко Михаил Матвеевич, егерь», – прочитал он. - Что-то ты не очень похож на свою фотографию…
«Егерь» потрогал набрякшее гематомами лицо.
- Я теперь на черта похож… Вы черных археологов ищете, я сам за ними сутки уже гоняюсь. Вот эту мадаму задержал, а подельник ее сбежал. Это он меня так отделал. Ушел, паршивец, будь он неладен!


Валиев недоверчиво перевел взгляд с «егеря» на девушку.
- А ну, погоди… - поднес он рацию ко рту. – Леня, прием.
- Прием, - прошипела рация.
- Я тут егеря вашего встретил, фамилия Скороходченко… да… сейчас дам…
Валиев протянул рацию.
- Матвеич, ты? – раздался в трубке голос главного лесничего.
- Так точно, Леонид Станиславович! - отрапортовал Скворцов.
- Почему на связь не выходил?
- Батарея села…


- Нарушители где?
- Я за ними до сумерек шел, пришлось в лесу заночевать. С утра девицу удалось задержать, веду ее на заставу…
- Взял деваху-то? Молодцом. А у нас тут такой кипиш! Милиции понаехало, на
Голом шпиле куча трупов, вывозить нечем…
- Понял. Мои действия?
- Веди задержанную на заставу, там штаб организовали…
- Слушаюсь.
- Отбой.


Сергей вернул Валиеву рацию.
- Убедились теперь, Рустем Мустафаевич?
- Ты меня откуда знаешь?
- А вы у меня на заставе с Виктор Викторовичем бывали, да, видать, меня не
помните, сильно были подшофе.


- Тебя сейчас мать родная не узнает, - усмехнулся Валиев, возвращая «егерю»
удостоверение. – Как считаешь, куда он пошел?
- На Абдугу, тут другой дороги нет. – Скворцов за ремень поднял с земли «Зауэр». – Поймайте этого паршивца. Удачи вам.
- Не уйдет, бывай.


Валиев набросил винчестер на плечо, потащил прочь пса. Волкодав веретенообразно встряхнулся, разметав ошметки пенной слюны, взбитой во рту артиллерийским лаем, и потрусил на цепи за хозяином.


Еле слышно - щелк… щелк… - это Скворцов взвел курки и вскинул ружье к плечу, целясь уходящему охотнику в спину. Шутник!


…гром выстрела перевернул долину - охотник рухнул, пес шарахнулся, обнюхал неподвижного хозяина, взорвался лаем навстречу подходящему чужаку…
Скворцов на вытянутой руке вставил дуло в бешено грызанувшую пасть.
!!!Бханг-чхуанг!!! – громогласно чихнуло ружье.
И вдруг!

Пронзительный визг раненой собаки ветвистой молнией расколол синь небес - у азиата была отстрелена нижняя челюсть, кровь била струей.
…И-и-И-и-и-и-И-и-и-и-иИИИИИИИИИИиииииииииииии...
Даша зажала уши в ознобе, огромными глазами следя за происходящим зверством…


Раненый азиат рвался на цепи, норовя дать деру от страшного незнакомца, неспешно перезаряжающего ружье, - мощный зверь тянул так, что мертвый его хозяин проехал по дерну около метра...
Истошный визг всверливался в череп, током пронзал душу.   
… И-и-и-и-и-и-и-и- А!-А!-А!- и-и-иИИИИИИИИИИИИИИИАв-ав-ав-ав…


Глухо - сквозь наушники ладоней - грохнул выстрел.
Когда Даша усилием лицевых мышц разжмурила веки, азиат лежал на боку, с купированной морды в сухую землю стекал бордовый кисель.


Скворцов обыскивал труп охотника.
- Налегке шел, ни харчей, ни курева, – выругался он, отхлебывая воды из чужой фляги. Слил себе в руку, умылся и утер лицо пучком сухой травы, протянул флягу через плечо. – На, попей.


Фантомный визг собаки все еще перекатывался над притихшей, колеблющей пучками белесого ковыля, шалфея, репейника и крапивы долиной. Даша машинально приняла тяжесть фляжки в руку, пить она не могла. Голова кружилась на скользкой  грани потери сознания.


Скворцов вынул валиевский бумажник, пересчитал банкноты, спрятал деньги в карман, нащупал в штанах убитого связку ключей на черном брелоке с рельефной буквой «W», в бушлате обнаружил плоскую флягу с коньяком, встал, принялся мочиться тут же, рядом.


Камуфляжная спина Валиева, кучно продырявленная между лопаток, напитывалась изнутри кровью. Ветер лохматил белую с рыжими пятнами шерсть на собаке.
Даша шептала с остекленелыми глазами: «Ты даун, Скворцов, даун…»
Он заправлялся, подрыгивая тазом.


Надувая жилы на горле, она закричала – в этот плывущий зной, в эту спину с капюшоном ветровки, в пропотевший затылок, передавленный засаленной кромкой егерьского кепи.
- Он УХОДИ-И-ИЛ!!! Пусть бы себе шел! Зачем было стрелять - в спину?!
Скворцов повернулся - она осеклась.


В размазанной мороси собачьей крови он был как в гриме спецназа. На месте глазниц синели круглые вздутия - такие оставались у деда после банок, вскрытые наискось ланцетом, чтобы выпустить дурную кровь… Сквозь человечье лицо проступила - бугрясь шишками и гематомами, - харя потустороннего существа, сквозящего в рыжем кустарнике осенней щетины карстовыми полостями ноздрей, щерящего в оскале известняковые камни зубов… «Кто это? – прошелестело в голове окоченевшей Даши. – Это не Скворцов…»


В щели распухших глаз – темно-янтарными зрачками, - вглядывался в нее пришелец из иных миров - такой же дремучий и свирепый, как эти первобытные, медведями залегшие в спячку крымские горы…