Другое Солнце. Часть 1. Точка 2

Точка 1: http://www.proza.ru/2013/08/07/230


2. Смена дислокации. Исходная Точка: Север, Больница.



Сквозь дымку сна я слышу монотонный, жужжащий звук. Я пытаюсь открыть глаза — но моё тело, кажется, почти не повинуется мне. Через узкий просвет и решётку ресниц я вижу длинные люминесцентные лампы под беловато-грязным потолком.

Во всём теле свинцовая тяжесть. Я не могу пошевелиться. Кроме того, запястья и лодыжки, похоже, стянуты ремнями и привязаны к кровати, на которой я лежу.

Я пытаюсь понять, что со мной происходит, но кажется, что в голове ничего не осталось, кроме тяжести и жужжания ламп.

К горлу подкатывает сладковатый тошнотворный комок. Меня тошнит, а я не могу даже повернуться на бок. Теперь осталось только захлебнуться собственной рвотой. Бесславный конец.

— Тошнит, да?

Голос приплывает откуда-то сверху.

— Ничего, ничего, сейчас мы головку повернём, вот так вот, вот так. Давай, вот тазик, давай.

Меня выворачивает наизнанку. Тазик заполняется какой-то зеленоватой слизью.

— Хорошо, хорошо.

Кто-то промакивает мне рот влажным полотенцем, заботливо поддерживая голову.

— Ну что? Ещё тошнит? Нет?

Нет, кажется, больше нечем.

— Хорошо, вот так. Давай, милая, сейчас ляжем. Головку приподымем — я тебе попить дам, чтобы во рту гадостно не было.

Стакан легонько бьёт мне по зубам, но я уже глотаю свежую, прохладную воду, как будто сто лет не пила.

— Умница девочка, молодец. Всё, ложись, ложись. Поспи. Поспишь — легче станет, вот увидишь. А потом доктор придёт, посмотрит тебя. Как же тебя так угораздило-то, горе ты моё луковое. Ладно, спи.

Краем глаза я вижу трубку капельницы, тянущуюся к моей руке. Интересно, думаю я, что же случилось? Ничего не помню, ничего не…

Но сон наваливается сразу же, и я окунаюсь в уютное забытье.


…


Я открываю глаза.

Сразу становится ясно: это уже другое место. Видимо, палата. А там что было? Реанимация?

Окно льёт белый, отчего-то приятный свет. Кажется, там даже светит Солнце.

Свинцовость тела исчезла, пропали и капельницы. Однако ноги и руки по прежнему пристёгнуты к кровати. В остальном… Такое чувство, будто я видела кошмарный сон. Если бы не эти браслеты, можно было бы подумать, что это и правда был сон. Но увы…

Я поворачиваю голову и осматриваю палату. Она довольно просторная; в то же время здесь только две кровати, включая мою. Вторая кровать, впрочем, пустует, хотя на ней и нет покрывала. Выходит, в палате я не одна?

На столике возле кровати стоит ваза с цветами. Я всегда довольно равнодушно относилась к цветам, но сегодня они отчего-то в радость.

Вдруг — щелчок замка: в палату входит женщина. Лет пятидесяти, в аккуратном белом халате, в шапочке поверх светлых волос, собранных в пучок. У неё открытое, приятное лицо и добрая, светлая улыбка.

— Ну что, милая, проснулась? — спрашивает она, а я сразу же узнаю этот голос. Это она была со мной тогда, в реанимации, она поила меня водой и подставляла тазик, когда меня тошнило. — Как ты себя чувствуешь? Лучше?
— Да… А скажите… Где я?
— Ты в больнице. С тобой случилась неприятность… — она сокрушённо качает головой. — Но не волнуйся, сейчас уже всё нормально. Всё хорошо. Скоро придёт доктор. Он тебя посмотрит, поговорит с тобой. А меня тётя Аля зовут, Алевтина Владимировна. А тебя Марика, да? Красивое имя. А ты знаешь, с тобой тут девочка лежит, в этой палате, твоя ровесница. Так что тебе и скучно не будет. Обед сегодня уже был, так что я тебе попозже принесу бульончику куриного и чаю с печеньем, договорились? Но сначала доктор тебя посмотрит, Виктор Савостьянович. Он у нас замечательный, лучший специалист в городе. И очень добрый, понимающий. Ладно, пойду я. А ты не скучай, ладно?
— Хорошо…

Я закрываю глаза. Я не помню, что случилось, но сейчас мне не хочется ни о чём думать. Я могу расслабиться. Отдохнуть. Интересно, какая из себя та, вторая девочка? Любопытно.

Тут дверь снова открывается, и в палату входит мужчина. Невысокого роста, пожилой, лет, наверное, шестидесяти или старше. Голова у него то ли лысая, то ли налысо выбрита, и шапочка смотрится на ней забавно. На крупном носу сидят круглые очки. Глаза небольшие, внимательные, от уголков расходятся морщинки-лучики. Он улыбается и говорит:

— Так-так, ты значит у нас Марика, да? Очень приятно. А меня зовут Виктор Савостьянович Охотин. Тебе Алевтина Владимировна сказала что я приду, да? Я тебя утомлять не стану, просто немного хочу с тобой поговорить. Как ты себя чувствуешь, Марика?
— Хорошо, спасибо.
— Хорошо, хорошо, — доктор достаёт из кармана халата небольшой блокнотик и ручку и, зажав последнюю меж толстеньких, коротких пальцев, начинает что-то деловито строчить. — Хо-ро-шо. Так, давай-ка мы тебя сначала отстегнём. А то, ну, нехорошо как-то. Ты же на меня бросаться не станешь, а, хе-хе? Ну вот и славно, — он расстёгивает браслеты. Рукам и ногам сразу становится легче. — Скажи мне, Марика, ты что-нибудь помнишь? Как ты сюда попала, например?

Я силюсь вспомнить хоть что-то, но всё, что я помню, это картины реанимации.

— Нет… Только реанимацию…
— Да-да, было дело. А до этого помнишь что-нибудь?
— Н-нет… Ничего…
— Ага, ага… — он снова делает пометку в блокноте, — ага, понятно… Тогда, Марика, я тебе расскажу, что случилось, чтобы ты не терялась, таксээть, в догадках. С тобой случилась беда. Ты попала… В плохую компанию. Очень плохую. Тебе дали наркотик, очень сильный и опасный. Чудо, что ты осталась жива, что тебя удалось спасти. Ты заперлась в своей комнате. Родители вызвали полицию. Они сначала пытались тебя уговорить открыть дверь, но под действием этого наркотика ты порезала себе вены. Тогда полицейские выломали дверь, и тебя на «скорой» отвезли в реанимацию. Там тебе делали диализ, то есть кровь через особый аппарат прогнали, прочистили, всю гадость из неё убрали. Ах да, ещё же швы наложили, на порезы-то, я и забыл. Вот, а потом уже тебя сюда перевезли. «Сюда» — это значит в Реабилитационный Центр при Первой Городской Больнице. А сейчас уже всё нормально, всё в порядке с твоим организмом, волноваться не о чем, но мы думаем, что действие наркотика могло сказаться на твоей психике, притом сильнее, чем может показаться. Так что ты у нас ещё немного побудешь, ну, скажем, недельку-другую. А потом мы тебя выпишем, вернёшься к мамочке с папочкой как новенькая. Вот так. Помнишь что-нибудь из этого? — он смотрел на меня с сочувствием. А я…
— Нет, ничего не помню…
— Понятно, значит имеет место потеря памяти. Но это тоже нестрашно, это поправимо, так что не волнуйся. Тебе, Марика, повезло. Вот сосед твой, мальчик, Саша Амросов, — вот ему не повезло. Этот наркотик… В общем, не выдержал он, Саша-то. Покончил с собой, прыгнул с крыши дома. Жалко, так жалко. Эх, детки, что ж вы себе жизнь-то гробите… — доктор Охотин покачал головой. — Бедные ваши родители, извелись все.
— И мои тоже?..
— Конечно! Ты ещё спрашиваешь.
— А… А где они?
— Им сюда нельзя, — мягко сказал доктор. — Пока что, во всяком случае. Но ты, Марика, не переживай: скоро ты сможешь с ними увидеться. Хорошо?
— Да…
— Ну вот и славно. Вот и славно, — он дописал ещё что-то в блокнотик, после чего убрал его обратно в карман. — Ну-с, Марика, я тогда сейчас Алевтине Владимировне скажу, она тебе принесёт покушать немного. А ты потом ляг, поспи. Хорошо? Твой организм очень устал, понимаешь, сколько на его долю-то выпало. Так что для тебя сейчас самое главное и нужное — отдых. Отдых, отдых и ещё раз отдых. Договорились?
— Да… Виктор Савостьянович.
— Вот и славно, да-с. Ну, не буду тебе больше докучать сегодня, пойду, у меня ещё обход не закончен. А ты отдыхай, доброй тебе ночи.

С этими словами он улыбнулся и вышел из палаты.

Я лежала и смотрела в потолок.

«Порезала вены? Наркотик? Полиция?»

Я подняла руку — на тыльной стороне предплечья красовались три аккуратных шва.

«И правда… Как же ты, Рика, до такого дошла-то?..»

Тут дверь снова открылась — вошла Алевтина Владимировна. В руках у неё был поднос, а на нём — пиала с бульоном, стакан с чаем и тарелка с печеньем.

— Вот, милая, поешь немного. Ну что, поговорила с доктором? Хороший он человек, правда ведь? Он тебе поможет, а самое страшное уже позади, так что не волнуйся.

Она нажала на кнопку — спинка кровати приподняла меня повыше.

— Вот, так есть удобней будет. Видишь где кнопочка, да? Ты, когда поешь, вот так вот её зажми, и кровать обратно сложится. И ты тогда поспи, тебе сейчас полезно спать.
— Спасибо, Алевтина Владимировна.
— Можно просто тётя Аля, милая, меня здесь все так зовут, — улыбнулась женщина.

Суп был вкусный. Казалось, я уже много… Уже очень давно не ела ничего подобного. На душе было светло.

— А скоро твоя соседка с процедур вернётся, — тётя Аля подмигнула. — Но вы уж, девчата, не болтайте тут много, отдыхайте, отдых нужен и тебе, и ей. Договорились? А то знаю я вас, молодых. Заскучаете, заболтаетесь.

Она легонько потрепала меня по волосам.

— Ну ладно, пойду я. Отдыхай, милая, отдыхай. Посуду — вот, на столик поставь, хорошо? А я потом заберу.
— Спасибо.
— Да на здоровье!

Вскоре и дверь за ней закрылась.

Чай был очень вкусен. Как и печенье. Поев, я поставила посуду на столик и привела кровать в исходное положение, оставив небольшой угол.

За окном краснел закат.

Меня потихоньку клонило в сон. Я уже почти спала, как вдруг услышала, что дверь снова открылась, и чьи-то острожные шаги тихонько прошуршали совсем рядом. Скрипнули кроватные пружины.

Я хотела было сбросить сон, чтобы посмотреть, какова же из себя моя соседка, но сон оказался сильнее, и через минуту я уже крепко спала.


…


— Проснись!

Кто-то несильно толкнул меня в плечо, и я проснулась.

Солнце почти село: палата была озарена неярким красноватым светом.

— Давай, давай, потом отоспишься. Сейчас вечер, врачей нет, только дежурная медсестра, но ей до нас дела нет. Зато хоть можно поговорить спокойно.

Я помотала головой, отгоняя остатки сна.

На моей кровати сидела, сложив ноги по-турецки, девочка примерно моего возраста, худая и по-мальчишески коротко стриженая. Смуглая кожа контрастировала с русыми волосами и зелёными, в желтизну, глазами. Курносая, большеротая… Было в ней что-то привлекательно-лисье. Или кошачье.

— Ирка, — отрекомендовалась моя соседка, — а ты Рика, да?
— Рика…
— Точно, — она усмехнулась, потом вздохнула. — Да уж… Странное имя. А полностью как?
— Марика, но этот вариант мне нравится меньше.
— А-а, вот оно что. Ладно. Рика так Рика. Из наших тут ещё Иман, но она в другом крыле, мы только на прогулке встречаемся.
— Из наших?..
— Ага. Или ты не помнишь ничего? — Ирка сощурилась.
— Не-а, не помню.

Она улыбнулась и похлопала меня по спине:

— Ну, это ничего. Вспомнишь со временем.
— А ты как тут оказалась?
— А, ничего особого. Амнезия у меня тоже была. Сказали, мол, удолбалась какой-то гадостью, прыгнула с балкона. Типа отделалась переломом, во, — она продемонстрировала мне левую руку в гипсе. А мне в голову почему-то пришла странная мысль о том, что мои порезы тоже на левой руке.

«С другой стороны, что тут такого, я же правша, в конце концов».

— А у тебя что тогда?
— А, ну… Вроде бы тоже под каким-то наркотиком… Может, передоз, или что-то такое, но вроде как попытка суицида, — я показала ей порезы.

Ирка почему-то хихикнула.

— А что смешного?
— Да ничего, ничего, прости. Я так. Просто фантазии у них ноль.
— Фантазии?.. Мм, ладно… А ты тут давно?
— Ну как — давно… — она как-то неопределённо пожала плечами. — Месяца полтора, наверное, или чуть больше.
— Полтора месяца?! Доктор мне сказал, что выпишут через неделю, максимум две!

Ирка коротко, резко рассмеялась:

— Да-да, мне тоже так говорили. А потом, когда начались процедуры, тесты, выяснилось, что лучше бы мне тут задержаться. Сначала накинули ещё недельку, потом ещё… Я и не заметила, как месяц пролетел. Раньше всё «завтраками» кормили, а потом и вовсе перестали, и на вопросы, когда я отсюда выйду, знаешь, с укором так головой качают, мол, ну что ты, девочка, ты же не в тюрьме. Типа, недолго осталось… Короче, тут всё зависит от результатов еженедельных тестов. А они, как ты сама понимаешь, каждый раз оказываются неудовлетворительными, — Ирка выразительно покачала головой. — И тебя задерживают ещё на недельку. Говорят, ну что ж ты! У нас же тут прекрасные условия! Мы же о тебе печёмся! А ты, мол, такая-сякая. Ну да ничего, и тебя вылечат.

А ведь условия и правда прекрасные, подумала я. Палаты уютные, чистые. Еда вкусная, прямо как домашняя.

— Не, — Ирка развела руками, — доля правды в их словах есть, конечно. В смысле удобств. Только в гробу я эту золотую клетку видала, поняла? Вот так вот. Я думаю, знаешь, как тут всё устроено? Они рассчитывают, что ты смиришься. Сломаешься. Примешь как факт, что есть правильно, а что неправильно, всю эту приторность за чистую монету примешь. Это не нормализация в привычном смысле, а, скорее, перевоспитание. И вот тогда, когда тебя перевоспитают, вот тогда-то тебя и выпустят. Но ты же понимаешь… Эх, чёрт, надо же было сюда попасть! Теперь поди вырвись.

Как по мне, Ирка несла какую-то околесицу.

— Я тебя, если честно, не очень понимаю, Ир… Ты о чём?
— А? — она посмотрела на меня изумлённо, а потом хлопнула себя по лбу. — Ах ты, дьявол, у тебя же память отшибло! Ты же не помнишь ничего. Эх. А заметила, какие тут козырьки на окнах? Типа от Солнца. А на деле — чтобы Стену не было видно. Они специально так устроили, чтобы мы не могли память восстановить. И вот, пожалуйста: ты поверила в сказку, которую они тебе напели. Они про родителей говорили что-нибудь?
— Ну, да… Хотя я так поняла, пока я тут, встретиться с ними не смогу.
— Ясное дело, — усмехнулась Ирка. — Но я более чем уверена: если надо будет, они тебе и родителей сделают. И кого угодно, лишь бы ты уверовала. Вот так вот.
— Всё равно как-то это… Нелепо звучит.
— А, забудь, — она махнула рукой. — Пока что всё равно не вспомнишь. А потом и объяснять ничего не придётся. А я всё думаю, может, дурочку сыграть, прикинуться, будто перевоспиталась. Может, они и клюнут, и выпустят… А там — ищи ветра в поле.
— Кстати, а ты меня откуда знаешь?
— Ну как же! — Ирка рассмеялась. — Ты же у нас персона известная, о тебе Ли сколько рассказывал.

Мне показалось, что в её голосе прозвучало раздражение. Зависть. Ревность? А я даже не знаю, о ком речь.

— А ты, небось, и его забыла, да?
— Видимо, да…
— Ты же его спасла, от нормализации. Он точно так же всё забыл, а ты ему Стену показала, и он всё вспомнил… Но меня другое интересует. Мне интересно, что они тут сделали, или со мной сделали, что я, помня о Стене, и обо всём, не могу никак на реальность воздействовать. Вот это вопрос вопросов. Я бы сейчас — фьюить! — и нет меня. Или их нет. Или и то, и другое. Но вместо этого… Получается, ну, такое ощущение, словно я… Всех навыков лишилась. Проклятье! — она сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

А перед моими глазами вдруг промелькнула странная картина. Я и ещё какой-то мужчина, и с нами двое полицейских. Он остаётся, а я ухожу… Куда-то.

Что это было? Кто был тот мужчина? Лица я не рассмотрела; может быть, это и был тот самый Ли?

Казалось, будто кто-то поджёг красивую картину с уголка, и она начала чернеть и съёживаться. Этот мир выглядел таким приветливым, таким уютным… Неужели он — неправда?

— Сомневаешься, да? — Ирка глядела на меня понимающе. — Ясное дело. Знаешь, что? Ли говорил, что ответы на все вопросы нам уже известны. Просто мы их или не слышим, или не можем принять, не верим им… Сомневаемся, боимся. Так я о чём: ты задай себе вопрос, на который хочешь получить ответ. И первое, что придёт в голову, и будет этим самым ответом. Вот спроси — правда ли всё то, что тебе говорили врачи?

Мне почему-то стало страшно. Не нужно было даже спрашивать — я знала, вот прямо с этого момента я знала, что всё это — неправда.

Пасторальный пейзаж превратился в кучку пепла.

«Даже жаль…»

— Ну что? — Ирка заглянула мне в глаза. — Вспомнила?

Да. Совершенно точно.

Внезапно голову сдавила боль. От неожиданности я чуть не упала с кровати — Ирка успела подхватить меня буквально на лету.

— Что, головка заболела? Это да, это конечно. Я не знаю, как они это сделали, но когда вспоминаешь то, что они тебя забыть заставили, голова болит просто адски. Хотя Ли говорил, после нескольких нормализаций перестаёшь её замечать. Но у тебя-то в первый раз. Так что терпи, сестрёнка, терпи. Как говорит мой учитель, «Ли терпел и нам велел». Ну это он типа шутит так. Сейчас, — она соскочила с кровати и, подбежав к тумбочке, достала оттуда пачку таблеток. Выдавив две, она протянула их мне: — Держи вот, проглоти. Это мне тётя Аля дала, тайком. Она… Не знаю, но вроде как из сочувствующих, что ли… А может, и правда поверила в то, что у меня просто болит голова.

Я проглотила таблетки, запив водой из стакана. Таблетки были горькими — меня аж передёрнуло. Ирка заметила это и усмехнулась, но как-то невесело:

— Ну да, а ты что хотела? Ничего, потерпи. Минут через десять боль поутихнет.

Десять минут… Учитывая тот факт, что моя голова раскалывалась, как ваза, бесконечно падающая с полки и каждый раз разлетающаяся на тысячи осколков, это будут самые долгие десять минут в моей недолгой жизни.

— Вот так… Закрой глаза, будет полегче. А вообще, попробуй заснуть. А завтра уже подумаем, что нам дальше делать. Ну правда, не век же тут куковать, в этой психушке.

Потом Иркин голос стих, и я, видимо, заснула.


…


— Ну что, Марика, готовы к осмотру?

Вопрос был столь неожиданным, что я проснулась.

— Что ж вы так пугаетесь, — улыбнулся доктор. — Я вас не съем, правда-правда.

В глазах мутилось, я не могла понять, где я и что происходит. Судя по всему, я была в палате. Но где Ирка?

Да и сама палата… Изменилась. Стены иссекла сетка трещин, пол был усыпан кусками штукатурки, сквозь мутное стекло не пробивался свет, — если только допустить, что там, за стеклом, он был.

Кровать моя стала настолько ржавой, что грозила рассыпаться прямо подо мной. Вместо белья на ней был только продавленный матрас, чьи пружины впивались мне в бока. Я с досадой обнаружила, что мои руки и ноги снова в оковах.

— Ну-ну, не надо дёргаться. А то не ровен час, кровать разрушите. А имущество-то казённое, между прочим.

Я поглядела на доктора.

Он тоже изменился, если только можно так сказать. Казалось, из славного румяного толстячка откачали жир и всю «славность» заодно. И вообще, сделали что-то нехорошее. Худой, высоченный, он был полной противоположностью тому Охотину, которого я видела вчера. Огромная, гладко выбритая голова сверкала, как полированный шар для боулинга. На лице доктора не было ни бровей, ни ресниц, а надбровные дуги выдавались вперёд. Высокие скулы резали воздух, нос был словно высечен из камня. Тонкогубый рот кривился в презрительной гримасе. Бледно-голубые, почти прозрачные глаза казались стеклянными. А ещё, было совершенно невозможно определить его возраст. На лице не было морщин, но кожа казалась тонкой и сухой, словно бумажной.

— Грустно, Марика, очень грустно, — промолвил доктор. Изменился даже его голос: вместо высокого хрипловатого голоска прежнего Охотина у нынешнего доктора был звучный баритон с бархатными интонациями.
— Кто вы?
— Я-то? Ну как же. Доктор Охотин, Виктор… А, этого достаточно! Не люблю своё отчество. Вы мне лучше скажите, Марика: зачем? Зачем вы это сделали?
— Что — «это»? А где Ирка? Что вы с ней сделали?

Он отмахнулся:

— Её тут нет. И ничего я, кстати, с ней не делал. Больно надо. Вы, душа моя, как и все ваши, слишком много на себя берёте. Думаете, вы бог знает какие важные персоны, да? А вот ничуть не бывало. Ничем не лучше прочих. Эх, Марика… Признаться, я в вас разочаровался. Правда, не полностью, но всё ещё впереди. Так вы мне скажите: вы зачем вспомнили? Зачем разрушили мир, такой славный, такой уютный мир, который мы создавали для вас? А? Что, не понравился он вам? Чем, ну чем он вам так не угодил? Эх вы…
— Потому что ваш мир — это просто лживая картинка для дурачков.
— О, вот оно как? — губы доктора резиново растянулись в жутковатой улыбке. — Вот оно что! А я тут голову ломаю… А тут всё просто… Значит вы, Марика, для такого светлого и ласкового мира слишком умны. Так, да? Вам, значит, нужны страдания, лишения, ужас — так? О, поверьте, это не ново. Не вы, как говорится, первая, не вы последняя.

Он встал с кровати и подошёл к окну. Его громадной фигуре было тесно в небольшой палате; казалось, он того и гляди упрётся головой в потолок.

— Лживая картинка, говорите? М-да. Знаете, что меня всегда раздражало в людях? Они вечно ищут истину, какой бы уродливой… Вот именно — какой бы уродливой она не оказалась. А когда находят… То оказывается, что это вовсе даже и не истина, а так, некрасивая картинка. И вот вы, Марика, ныне отвергли картинку красивую, пусть, как вам кажется, и лживую, ради картинки некрасивой, пусть и более близкой к той правде, к которой вы привыкли. Но не думаете ли вы, что тем самым приблизились к истине, а? А-ха-ха-ха, как смешно, да, так смешно, что аж противно. Истина… Знаете, Марика, сколько этих ваших истин я слышал за свою жизнь? Вы и представить себе не можете. Но в конце концов все они оказывались одним и тем же — пеплом. Прах к праху. А ныне ничего не осталось ни от этих истин, ни от тех, кто их проповедовал, ни-че-го. Но люди неутомимы. Они верят, что вот-вот, вот уже совсем близко, вот за тем поворотом — Истина. Настоящая. Большая. Толстая, ха-ха-ха! И — единственная, одна и на все века. Да… Но время идёт, и на проверку-то оказывается, что… Ну, вы понимаете. Прах к праху, пыль к пыли.
— Кто вы такой? — голос дрожит.
— Ну я же вам сказал, дурочка. Доктор. Виктор. Охотин. Ну чего вам ещё-то надо? Ещё какую-нибудь уродливую истину хотите выкопать, да? Это можно, конечно, но лично я бы не рекомендовал, да-с. Ладно. Что же вы теперь хотите, Марика?
— Я хочу выйти отсюда. И не одна, а вместе с Иркой и Иман.
— У ты, какая! — доктор хохочет. — Выйти, выйти, выйти! Неоригинально, вот что я тебе скажу. Все хотят одного и того же. Выйти. А куда, куда ты выйдешь, девочка? А? Ты знаешь, что там — снаружи? Знаешь? Для того, чтобы выйти, нужно знать две вещи, а именно: откуда выходишь и куда выходишь. Ты — знаешь? Ну? Вот то-то же. Но — как хочешь. Как говорится, желание пациента — закон. Так что давай, иди. Попробуй, по-крайней мере, ха-ха-ха.

Кандалы развалились на кусочки. Я вскакиваю и, подбежав к двери, распахиваю её. Передо мной — коридор, столь же неприглядный, как и палата.

«Куда же идти?..»

— Вот-вот, вот именно, куда же идти? — несётся мне вслед насмешливый голос доктора. Я сворачиваю направо и бегу по коридору, мимо запертых дверей, мимо разрушенных, словно после бомбёжки, палат, мимо… И вдруг натыкаюсь на двустворчатые двери. Попытка открыть их терпит фиаско.

— Ай, вот незадача, — говорит доктор. Он стоит рядом со мной и полирует ногти пилочкой. — Кажется, заперто.

Но я уже бегу в другую сторону. Неожиданно из пола вырастает вздыбленная плита, и я, не успев среагировать, лечу лицом вниз на бетонный пол, припорошенный штукатуркой.

— Ай-яй-яй, как нехорошо. Не ушиблась? — участливо интересуется доктор.

Встаю. Колени и ладони разбиты и саднят, но я не замечаю боли. Я бегу дальше по коридору, покуда не упираюсь в точно такую же двойную дверь.

— Оп-па. Конечная. Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны. Ту-ту! — издевается доктор.
— Откройте дверь!
— Сама открой. Мне недосуг.

Я рву дверь на себя. Она сперва не поддаётся, но потом с жутким скрежетом открывается — при этом ручка двери отваливается, и я снова оказываюсь на полу, но тут же вскакиваю. За дверью — снова коридор, и я бегу по нему, стараясь уйти от доктора, хотя и понимаю, что это вряд ли возможно…

И вдруг замечаю дверь собственной палаты. И останавливаюсь.

— И вот он, момент истины! — провозглашает Охотин. — Ну что? Поняла?
— То есть… Выхода нет?
— Совершенно верно!

Доктор торжествует. А я чувствую, как силы оставляют меня. Ноги подкашиваются, и в следующую секунду он ловит меня на лету.

— Какая неловкая барышня, подумать только.

Мы снова в палате.

Апатия. Неужели я навсегда останусь тут…

— Эх, бедняжка, — доктор гладит меня по голове, и в его голосе как будто бы не слышно всегдашней насмешки. — Просто птичка в силках. А скажи, птичка, ужель на воле так хорошо, а? Никогда я этого не понимал, если честно. А самое главное, как ты можешь знать, что там, на воле, если на воле и не была никогда?

Он берёт меня за подбородок. Смотрит на меня в упор. В глазах его нечто, смутно похожее на сострадание.

— Ну скажи, зачем тебе это всё, а? Зачем? Объясни мне, глупому, что там есть хорошего, чего тут нет? Что там — Стена, да? А ты знаешь, что за ней, за Стеной? А? Нет, не знаешь. Тогда зачем так туда рвёшься? Ты же понимаешь, что так просто тебе к ней не пробиться. Понимаешь, что тебя и твоих друзей так называемых будут преследовать, ловить, стирать память снова и снова, чтобы вы забыли уже, наконец, свои глупости. Ну зачем? Ведь ты же столько лет жила нормальной жизнью. А? Да, жила. И не жаловалась, и не думала ни о каких стенах, ни о чём таком. И всем была довольна. Так скажи, что изменилось-то? Что? Или, может, это всё из-за этого китайца, да?

И тут я чувствую, что краснею. Доктор это, конечно же, видит.

— Ага! Из-за китайца! Я так и думал. Эх, донна э мобиле! Конечно, это понятно. Он ведь такой… Такой… На него как посмотришь — и всё внутри замирает. Да? И готова куда угодно, хоть к чёрту в пекло, лишь бы с ним, да? Да? Я к чему спрашиваю-то. Дело в том, что ребята из службы безопасности отловили его вчера, — доктор кисло улыбнулся. — Пытался прорваться сюда, вытащить тебя. Вот так вот. Эх, женщины! На что только ради вас не пойдёшь. Только вот нормализатору всё равно, с кем работать. Будь то маленькая испуганная девочка или неблагоразумный китаец…
— То есть…
— Ага, — доктор зевнул. — Нормализовали соколика, и весь сказ. В соседнем крыле сидит, в своей палате. Ну что? Какие мысли? Рассуди здраво, милая. Даже если ты отсюда вырвешься, что вряд ли, — он-то всё равно тут останется. Да ещё и всё напрочь позабывший. И что ты тогда делать будешь, а? Ну или же можешь остаться с ним… Правда, только после нормализации. Не волнуйся, нормализатор можно настроить! И все чувства к нему в тебе останутся. Как и у него — к тебе. Заживёте! А? Ну как?

Я сжала кулаки. До боли, до судорог в пальцах.

— Я вам не верю. Понятно?
— Ну коне-ечно. Ещё бы ты мне поверила. Так что давай, пошли.
— Куда?
— К нему. Я тебя отведу, покажу тебе его… Но не пущу, нетушки. Только покажу. Вот если на сделку пойдёшь — тогда пожалуйста.
— Всё равно не верю.
— Вот же молодёжь-то пошла, — Охотин укоризненно покачал головой. — Ладно, смотри сама. Але-оп!

Он состроил глупую рожу и щёлкнул пальцами, а я вдруг обнаружила, что мы стоим возле двери в палату. Через зарешеченное окно я увидела Ли…

Китаец выглядел как обычно. Он сидел на кровати, откинув дредастую голову на стену, словно разглядывал что-то на потолке.

— Ну что? Теперь веришь? — поинтересовался доктор.
— Чёрта с два. Это может быть такая же иллюзия, как и всё остальное.
— Может, — кивнул доктор. — Может. А ты не думала, милая, что ты — тоже иллюзия, а? Что, если он настоящий, а ты — нет? А? Что тогда? Ты ж понимаешь, призрачно всё, таксээть, в этом мире бушующем…
— И вообще, — перебила я доктора, — это же классический приём. Показать девушке якобы её возлюбленного, который на самом деле копия, манекен. Ждёте, что я на такое куплюсь? Да уж, права была Ирка, фантазии у вас ноль.

Доктор поджал губы. Морок спал и мы снова оказались в моей палате.

— Ну хорошо, умница-разумница. Прямо Василиса Премудрая… Разгадала коварный замысел злобного доктора. Молодец. Возьми с полки пирожок. Фу-ты, устал я что-то. Неужели ты думаешь, девочка, что я тут перед тобой пританцовываю из любви к искусству? Да мне наплевать, что с тобой будет, с китайцем твоим, со всеми вами. Вы — люди, создания безмозглые, непрочные, недолговечные. А я… А у меня просто работа такая. Понимаешь? Думаешь, я злодей, да? А вот и фигушки. Я учёный, глупая девчонка! Исследователь! Да знаешь ли ты, что я изучал сам феномен зла? Да. И знаешь, к чему пришёл? Нет никакого зла. И добра тоже, но это к делу не относится…

Доктор заложил руки за спину и приосанился, как заправский лектор:

— Жизнь — это желания. И только, — произнёс он хорошо поставленным голосом. — По сути, жизнь — это преступления и наказания, прямо по Достоевскому. А почему преступления? А всё потому же — желания. Вот, скажем, древний человек. Хотел, значит, есть. Увидел мамонта. Возникла мысль: хочу! И вот из-за этой мысли, из-за этой мотивации человек устроил ловушку, заточил кости, колья там всякие… Да-с. Поймал, значит, этого мамонта. Съел. Желание оказалось удовлетворено, но — временно. А что в итоге? А в итоге то, что мамонтов не осталось, а людей сколько? Миллиарды. Аж тесно стало на планете. Или там, скажем, глянул древний человек на жену соседа по племени и подумал: хочу! И ей, значит, бусики из ракушек подарил, а та ему… Ну ты понимаешь. А сосед, знамо дело, рассердился. И случился один из первых, значит, в истории человечества конфликт. Но люди живучи. Вас же войны не истребили, эпидемии там всякие, ядерное оружие, катастрофы!.. Однако я несколько отклонился от темы. Так вот. А что нынешний человек? Вот видит он роскошное авто. И думает: хочу! И тут два пути: или он все силы и средства вкладывает в то, чтобы на него заработать, или, если заработать способа нет или просто лень, он это самое авто угоняет. Вот вам и преступление. За которым неизбежно следует наказание… Но интересней другое! За любым желанием, точнее, за исполнением любого желания следует… Расплата. Понимаешь, дитя, мир так устроен, что за всё, что ты получишь, ты заплатишь. Неважно, как и чем. Неважно даже когда. Заплатишь. Но ведь людей это не останавливает, не правда ли? А всё потому, что вся их жизнь подчинена удовлетворению собственных желаний! И тут уже любые средства хороши, поскольку цели их оправдывают. Понимаешь? Ты ведь неглупая девочка, ты должна понять… Далее. Что такое зло? Зло — это стремление получить желаемое, чего бы это не стоило. И вот последняя фраза — ключевая. Чего бы это не стоило, любой ценой. В основе любого зла лежит мотивация. Чаще всего это власть и деньги, притом одно обычно проистекает из другого, прямая зависимость у этих факторов. Это так типично для человека, жаждать власти. Так типично, что даже скучно. Деньги туда же.
Второй тип мотивации — фанатизм. Вот это уже интереснее. Эх, как же иногда получается… Знаешь поговорку — «благими намерениями выложена дорога в Ад»? Знаешь, конечно. Так вот, представь. Жил да был человек. Был он умным, даже мудрым, особенно учитывая весьма юный возраст. Этот человек видел, в сколь плачевном состоянии находится его страна, как страдает его народ, его, таксээть, соотечественники, и ему, конечно же, очень хотелось сделать для них хоть что-то. Он был очень искренним, открытым. Верил в людей. Верил, что можно переубедить сильных не силой, но словом. М-да. Итог классический: не согласные с его точкой зрения власти казнили беднягу. И всё бы ничего, но у этого человека были последователи. Ученики, так сказать. И эти самые ученики верили в то, что их учитель — буквально божество во плоти, пришедшее спасти человечество от всевозможных бед и напастей. Так что, когда он умер, они раздули из этого целое событие! Будто бы этот человек принёс себя в жертву во имя спасения всего народа. Будто бы он — бог… И так они эту легенду раскрутили, что им поверили сотни, тысячи, сотни тысяч… Понимаешь, человек по своей природе существо слабое, и если его придавить, он будет надеяться на то, что придёт некто сильный и спасёт его. И вот, вообрази: эта, так сказать, пиар-акция выросла до таких масштабов, что стала религией для целого мира. Ну хорошо — для изрядной части мира. И теперь этот человек стал богом. Его изображения повсюду, ему молятся, бьют поклоны, верят в то, что он снова придёт и снова всех спасёт. Мистика просто. Ну вот, часть населения фанатеет, другая часть делает на этом деньги. Ведутся войны, до сих пор ведутся войны за то, чья религия истинная, а чья — ложная… А как ты думаешь, дитя, он, этот человек — он бы этого хотел, а?

Я не знала, что ответить. Доктор вздохнул:

— Вот то-то и оно. А сколько людей погибло с его именем на устах! Не счесть… А ведь он совсем даже злодеем не был — наоборот! Хороший был парень, добрый и честный, заботливый. А страна его, кстати, до сих пор в пучине войны. Н-да… Ну-с, продолжая нашу лекцию… Третий тип мотивации зла — помрачение рассудка. Все эти маньяки, да. Понимаешь, чаще всего они-то сами думают, что делают благое дело. Вот, скажем, Джек Потрошитель. Искренне считал, что очищает Лондон от, э-э, падших женщин. А сколько таких, которые верят, что их ведёт рука бога, или ещё какое-нибудь Провидение. Они, почти каждый, абсолютно уверены в том, что не то чтобы ничего плохого не делают, — наоборот, творят добро, таксээть, другим во благо. Но общественность считает иначе, да-с. К чему нас это подводит? Вот ты. Вот твой друг, китаец Ли. И остальные тоже… Вы искренне верите в то, что боретесь против зла. Что боретесь за свободу. Что стремитесь вырваться из оков злодеев-Ловчих и прочих гадких гадов, которые навязывают вам свою иллюзорно-лживую реальность. А вы, значит, развенчиваете этот коварный обман, пробуждаете других, чтобы они тоже поняли, к чему им стремиться надо… Так ведь? А теперь подумай, милая. Вот ты считаешь так. А что, если на самом деле всё иначе? А что, если твой Ли — не более, чем террорист, и террорист опасный? А что, если он простых ребят, вот как ты, с пути истинного уводит, кормит наркотиками, изменяет сознание, заставляет видеть то, чего нет? А в итоге — взрывы. Жертвы. Среди мирного, замечу, населения. Страдают люди. А что они вам сделали, эти люди, а? Они такие же простые мирные жители, как и ты. Чем они заслужили смерть, скажи мне? Понимаешь, злодеи-то не мы, не я вот, не сбшники. А вы, вы — фанатики и маньяки, наркоманы и террористы.

Он тяжело вздохнул и отвернулся к окну.

— Мир непрост. Мир жесток. Но мы, с помощью современных технологий, мы пытаемся сделать его чуть светлее. Чуть добрее. Чуть безопаснее. Ты знаешь, что и ГСБ, и наша больница, мы все находимся под патронажем страхового холдинга «Wall Group»? Наша задача — беречь человеческие жизни. СБ ловит террористов, следит за порядком. Мы оказываем медицинские услуги населению и, замечу в скобках, абсолютно бесплатно. Наша компания занимается страхованием жизни, понимаешь? Мы охраняем людей — а вы их убиваете. Взрываете. Калечите. Кого не калечите физически — калечите психически. Ты и твоя соседка — вы же калеки. С психиатрической точки зрения вы калеки. И здесь вы находитесь для того, чтобы вылечиться. И если для этого нужно использовать моделирование реальности — что ж, значит, так я и поступлю. А нормализация — знаешь, что такое? Ваш наркотик называется «Ultimind». Это сильный галлюциноген, а его приём обеспечивает изменение сознания. Однако наши специалисты разработали, грубо говоря, противоядие, антидот. Вещество, которое действует схожим образом, но, скажем так, в обратном направлении. А чтобы вы не сошли с ума от этого, мы воздействуем на ваш мозг таким образом, что память и весь наркотический опыт блокируется, и вы снова можете жить спокойной жизнью здоровых людей! Но не-ет, куда там. Стоит вам выписаться из больницы, как вас тут же находят ваши дружки и снова сажают на «ультимайнд». И всё заново! Честно говоря, я бы предпочёл с вами и не мучиться. Всё равно сами помрёте от вашей наркоты. Но ведь вы же взрываете дома. Школы. Метро. А этого ни я, ни «Уолл Груп» в целом допустить не можем. Потому-то и держим вас тут как можно дольше. Вот так-то, деточка.
— То есть, по-вашему, всё, что говорит Ли — неправда?

Я не узнала собственный голос. Да и смогла бы я сказать такое?

— Неправда? — доктор глянул на меня с сомнением. — Неправда… Нет, не скажу. А знаешь, почему? Потому что правда — не одна, что бы там не говорили разного рода фараоны. Правд — их много. Фактически, у каждого своя правда, а то и парочка или больше. И когда удобно… Плюс изменённое сознание… Скажем, всего сутки назад ты и не задумывалась о том, что та палата и весь тот ванильный мир — иллюзия, верно? Верно. Было это правдой? Нет — правда ли это? — потому что я могу прямо сейчас нормализовать тебя и отправить обратно, в ту же палату, и для тебя это будет правдой. А то, что говорит китаец — неправдой. А сейчас — наоборот. А появись кто-то ещё, кто-то третий, и выдай свою версию происходящего, притом так, что не поверить ему будет невозможно — правда будет за ним. Понимаешь, ты не рассуждаешь, где правда. Ты её принимаешь. Эмоционально. Проще говоря, веришь. Сегодня веришь в одну, завтра — в другую, вчера — в третью. Вот тебе и правда. Так что, отвечая на твой вопрос — да, конечно. То, что тебе говорит Ли — неправда.
— Ну, можно же доказать, что правда, а что неправда, — возразила я. Доктор улыбнулся.
— Да неужто? Что такое эти твои доказательства? Игры ума. Вот ты видишь всё это, вокруг — как ты можешь доказать, что это иллюзия? Или наоборот — что это настоящее?
— А как вы можете доказать?
— А никак. Я ничего не доказываю. Я просто предлагаю почувствовать. Поверить. И там уже человек сам и довольно быстро понимает, что правда, а что нет. В тебе живёт память о событиях, перевернувших твою жизнь. И, даже учитывая нормализацию, это очень живучие воспоминания. Блокировать их практически невозможно. Ну, во всяком случае, для современной науки. И вот представь: если я прав, и это был наркотик, то эти исключительные воспоминания есть ни что иное, как трипы. Наркотический бред. Который, тем не менее, ты считаешь абсолютной правдой и истиной. Что тогда? И что будет, если я прав, и всё кончится тем, что на тебя оденут пояс шахида и отправят в метро, или ещё куда-нибудь? Впрочем, думаю, к этому моменту ты будешь верить в то, что выполняешь священную миссию по уничтожению зла, и это для тебя будет правдой. Какая ирония, не правда ли? А потом — бабах! — и больше никакой правды не нужно. Грустно мне, Марика. Будет жалко, если ты окончишь свои дни вот так.

Доктор замолчал. Я тоже молчала.

Да. Доказательства — это роскошь.

«…Конечно, у меня нет доказательств… Но, по-моему, в нашем деле доказательства — роскошь. Мы идём во тьме, Рика. Видела — на лестничной клетке темно, лампочка не горит? Да. Вот и представь. Мы идём во тьме. Наощупь. Мы не знаем, мы можем только догадываться, что ждёт нас в пути. Может быть, под ногой пропасть — невидимая? А может… Лестница в небо?..»

— Мы идём во тьме… — прошептала я.
— Ты мне, Марика, конечно же, не поверишь, — доктор грустно улыбнулся, — но я… Нет, — все мы тоже идём во тьме. По сути дела, в этой тьме и не видно, с кем идёшь… А хочешь честно? Вот настолько откровенно, что дальше некуда?
— Немного страшновато, но давайте.
— Я тебе завидую.
— Что?..

Я смотрела на него с изумлением. Он снова грустно улыбнулся:

— Ну что ты, право. Я ведь… Не каменный будда. Ваша жизнь… Да, она — путь во тьме, но вместе с тем… Пусть даже в наркотическом бреду, но вы — борцы. Вы боретесь за свои цели, пусть даже они фантомны. Ты молода. Тебя окружают друзья. Вы там играете в сопротивление, и вам кажется, что вы отважные войны, — пусть даже вы просто кучка наркоманов-террористов. Ты считаешь иллюзией мой ванильный мирок, но сами вы живёте в такой изумительной иллюзии, что моим поделкам до неё далеко. И вам ведь даже никто ничего не может за это сделать. У нас, видите ли, нет тюрем, нет смертной казни… Вот, наш Реабилитационный Центр — это, по-вашему, наибольшее зло. Вы идёте во тьме — и она будоражит вам кровь, эта тьма. А я… Я тоже иду во тьме. Но я… Иногда я думаю, а зачем? Для чего я иду в этой тьме? Неужели нет ничего более стоящего, чем пытаться перевоспитывать трудных подростков? Я ведь не педагог Макаренко, ни боже мой. Но вынужден возиться с вами… Терпеть ваши выходки… Видеть ваши физиономии снова и снова, каждый раз надеяться, что уж в этот-то раз всё получится, и вы вернётесь к нормальной жизни… А после — видеть, как всё снова рушится, раз за разом, и снова ждать, когда вас привезут ребята из службы безопасности — невменяемых, суицидальных, полуживых… И снова спасать вас, снова пытаться сохранить ваши жизни… Для чего, Марика? Для чего это всё, ответь мне? Если я — злодей, если то, что я говорю — ложь, зачем мне всё это? А? Зачем всё это сбшникам? А знаешь, как им влетает, когда очередной ваш смертник отправляет в небеса ещё сотню-другую мирных жителей? Мы ведь храним ваши жизни, мы свою жизнь положили на это. А что в результате?.. Вот и думаю иногда, лучше бы мне было быть одним из вас. Взорвался бы в итоге в какой-нибудь школе ради великой и светлой идеи, и всё. Но увы… Ладно. Что уж тут поделать… Ты, Марика, вот что. У тебя есть варианты. Ты можешь пойти на сделку — и тогда у тебя будет та жизнь, о которой ты всегда мечтала. И ты никогда не вспомнишь, что это иллюзия. Будешь жить вместе со своим любезным китайцем где пожелаешь. Хоть в домике у моря, хоть в замке у океана. Всё равно. Вот…
— А второй вариант?
— Второй? Вы трое пытаетесь сбежать из Центра, а мы этому яро сопротивляемся. Сбежите — ваша взяла. Нет — ну, тогда уж мы о вас позаботимся по своему усмотрению, да-с… Но это не всё. Есть ещё и третий вариант… — доктор загадочно улыбнулся. Тусклый свет окна блестел в круглых линзах его очков.
— Третий?..
— Да. Он заключается в следующем… Вас выписывают. Всех троих. И вы идёте, куда захотите.
— А в чём подвох?
— Ну Марика, ну почему сразу подвох? — делано возмутился доктор, но тут же рассмеялся. — Подвох в том, что ты, девочка моя, когда вы окажетесь на вашей базе, или лагере, или как там вы это называете… Вот, ты используешь вот это, — в руках у Охотина появилась полоска белой бумаги, совсем как та, у Ловчих.
— Что это?
— Это? Это особый… Особое заклятье. Ты его незаметно прилепишь на стеночку, и всё. Больше ничего делать не нужно. Остальное сделает наряд Ловчих. Таким образом мы не будем отлавливать вас по одному, а накроем сразу всё гнездо ваше осиное. После чего все члены вашей группы будут нормализованы и отпущены на свободу, где и продолжат жить и трудиться во благо общества. Вот и всё! И больше никаких взрывов, никаких терактов. И все живы, и все довольны. Ну, как тебе? Конечно, я не жду, что ты радостно согласишься, но, быть может… Я смог тебя убедить хоть в чём-то… Ну же, не лишай старика надежды, что тебе стоит, Марика!

«А ведь ещё недавно я даже подумывала, не сдаться ли на нормализацию добровольно. Чтобы забыть всё это, досадное, ненужное... И когда это я успела стать такой идейной?..»

— Вы и правда думаете, что я соглашусь на подобное?
— Ну, не обязательно, конечно. Ты можешь выбрать и первый вариант, он куда как проще. Для тебя. Для нас сложнее, ну да нам не привыкать, знаешь ли.
— А другим вы тоже такое предложили?

Доктор улыбнулся:

— Ты умна, — но я тебе ничего не скажу. Может, предложил. А может, и нет.
— Я всё равно выберу второй вариант.
— Да, весьма предсказуемо и весьма грустно. Ну, что поделать. Хочу только предупредить кое о чём. Понимаешь, бегать за тобой по больнице ни я, ни остальные не станут. На выходе — если, конечно, сможешь найти выход — так вот, на выходе дежурят сбшники. Я о чём говорю, я говорю о том, что специально вас никто ловить и не станет. Не мой это метод, не мой… Но… Ты знаешь, мой конёк — иллюзии. Так что учти это, смотри по сторонам, думай, что делаешь, что говоришь. А вдруг происходящее — иллюзия? А вдруг ты даже не внутри мира, а внутри иллюзии? А вдруг твои подруги ненастоящие? А вдруг не обе, а одна из них? А вдруг ненастоящая — ты? А вдруг я незаметно прилепил на тебя табличку с заклятьем, и даже если ты доберёшься до вашего убежища, там уже будет ждать отряд СБ? А вдруг такую табличку я прилепил на одну из твоих подруг? Словом, возможностей у меня множество, и для достижения цели — то есть любой удобной для меня цели —  я использую все доступные мне средства. Так и знай. А теперь давай, иди. Я могу даже отвернуться, чтобы не смотреть.

Доктор закрыл глаза руками и отвернулся.

— Ну же, вперёд!

Я выбежала из палаты и побежала по коридору, прочь от своего инфернального собеседника, и внезапно проснулась.


…


Мир не был славно-слащавым, как тот, первый, но он всё же был поприличнее той постапокалиптики, в декорациях которой состоялся наш разговор с доктором.

«Ирка!»

А она сидела на кровати, подперев стену, словно в полусне. Я подскочила к ней и стала трясти её за плечи:

— Ирка! Ирка, проснись!

Она открыла глаза и некоторое время смотрела на меня мутным, непонимающим взглядом.

— Что… Чего шумишь, Рика? Что стряслось?
— Надо бежать! Прямо сейчас!
— Чего? Ты что, шутишь? — она наморщила лоб. — Куда бежать-то? Тебе что, кошмар приснился, да? Понимаю. Это тут частое дело…
— Да нет же! Я говорила с доктором, он сказал, что мы можем бежать, хотя он и будет нам…
— С Охотиным, что ли? —удивилась Ирка. — Да ну, бредишь.
— Серьёзно! Просто не пересказать всего.
— Вот как…

Ирка задумалась, а меня вдруг осенило.

«А что, если это иллюзия?»

Вот вопрос: что считать иллюзией, а что нет, если что угодно может как быть ею, так и не быть? Возможно, втягивать Ирку, даже если она настоящая, будет ошибкой… Тем более, что эту Иман я вообще не знаю…

— Ну и что ты предлагаешь? — деловито поинтересовалась Ирка.
— А… Ну… Честно говоря, не знаю, — призналась я. — Место, в котором мы разговаривали с Охотиным было похоже на это, но выхода оттуда не было. Вот я и думаю, а есть ли он тут вообще?
— Вопрос понятный, — Ирка выдвинула ящик и извлекла оттуда листок бумаги с карандашным наброском. — Вот, гляди. Это — схема больницы, то есть тех коридоров и комнат, в которых я или была, или которые видела. Я зарисовала их по памяти, хотя конечно, рисунок не ахти какой. Смотри, — она ткнула пальцем в крестик на схеме, — вот наша палата. Как видишь, больница в плане круглая, притом по краю этого круга проходят коридоры обоих крыльев. Каждое из крыльев представляет собой полукруг, плюс пристройки, — хотя их-то я не видела, просто предполагаю, что они там есть. Коридоры переходят друг в друга, но из одного крыла попасть в другое нельзя, там замки, а ключи только у персонала. Иман, кстати, в другом крыле. Так что нам туда надо так или иначе. Только вот не знаю, — Ирка вздохнула, — как-то это нереально… Уж прости мне мой пессимизм, но я тут сижу давно и сбежать отсюда пыталась неоднократно. Я даже пробиралась во второе крыло, — но там тоже нет выхода, как и в этом. То есть круг замкнутый, во всех смыслах. Вероятно, выход где-то в этих прилегающих помещениях, вот в этих вот пристройках. Но как туда попасть — не представляю. Ни из нашего крыла, ни из соседнего выходов в них я не заметила. Вот и думай…
— Слушай, Ир… А что, если всё это — иллюзия?
— В смысле?
— Этот Охотин, он большой спец по изменению реальности, он сам так сказал. Он мне предлагал… В общем, пройти нормализацию и поселиться в такой иллюзии, в которой я могла бы получить что угодно…
— Ну, мог же и соврать…
— Мог. Но почему-то мне кажется, что не врал. Он не так прост; думаю, никакой он на самом деле не доктор. И он сам сказал, что я могу попытаться сбежать, но он будет мне мешать, путая иллюзиями. Не знаю, может быть, я с тобой говорю сейчас, а на самом деле…
— А. Понимаю, — Ирка криво улыбнулась. — Да. Может, и так.
— Но я о другом. Если сама больница — иллюзия? Может быть, выход совсем рядом, просто мы его не видим?
— Может быть. А что поделать! — она с досадой хлопнула ладонью по столику. — Для того, чтобы развеять иллюзию, мне бы пригодились мои умения… А они почему-то заблокированы. И Стену, если помнишь, отсюда не видно… Кстати, это вполне логично. Если это иллюзия, то неудивительно, что я ни на что не способна, и ты, кстати, тоже. Если это иллюзия, за окном и Стены никакой нет, я думаю… Да… Ну и если твой доктор-недоктор действительно такой профи, нам его иллюзии не развеять и выход не найти, даже если он будет у нас под носом…

В палате повисло молчание. Бог весть, сколько бы оно длилось, но дверь внезапно распахнулась, и в палату вошла тётя Аля.

— Ну что, девчата, как настроение? — весело поинтересовалась она. — Ира, тебе пора на процедуры.
— Да, да, конечно, — Ирка состроила кислую мину, но накинула рубашку, вступила в тапки и вышла из палаты.

Тётя Аля посмотрела на меня неожиданно серьёзно. Потом вдруг сказала:

— Как знать. Может, именно у тебя и получится.

Но не успела я открыть рот, как она уже вышла.

Я снова осталась одна.

Однако времени предаваться грустным мыслям не было. Слова тёти Али явно намекали на какую-то возможность: Ирка же говорила, что тётя Аля «сочувствующая». И эти её слова… Непонятно, что тут творится.

Но попробовать стоит.

Я заглянула в зеркало и нахмурилась. На мне была только пижама и тапочки. Розовые и пушистые.

«Так себе обмундирование…»

Поиск по шкафчикам ничего не дал. Наконец, я смирилась.

«Ну и ладно, пусть будет пижама».

Стараясь не шуметь, я выглянула в коридор. Здесь никого не было — или мне так казалось. Я вышла из палаты и пошла по уже знакомому, но совсем не разрушенному коридору в сторону одной из двойных дверей и входу во второе крыло.

Почти дойдя, я вдруг остановилась. У самых дверей стоял небольшой письменный стол, а за ним скучала медсестра. Пройти мимо не представлялось возможным.

«Скорее всего, у второй двери то же самое. С другой стороны, Ирка говорила о том, что дежурная медсестра только одна. Или это не дежурная медсестра? Кто их тут разберёт…»

Но — ничего не поделать. Я развернулась и тихонько пошла в обратную сторону.

Двери в коридоре вели, судя по всему, в палаты, так как были аккуратно пронумерованы. На одной из них красовалась табличка «Служебное помещение». Внезапно меня посетила странная мысль.

«А что, если выход замаскирован под такую вот подсобку? И потому совершенно не бросается в глаза».

Это стоило проверить. Я осторожно потянула за ручку двери, опасаясь, что она окажется попросту закрытой, но к моему удивлению дверь оказалась незаперта.

Внутри было темно. Я пошарила по стене в поисках выключателя, но ничего не обнаружила. Оставлять дверь открытой было опасно, так что мне пришлось закрыть её и остаться в полной темноте.

Мы идём во тьме, снова пришло в голову.

Я попыталась было пройти наощупь, как вдруг сильные, ловкие руки схватили меня и быстро налепили на рот что-то вроде бумажного скотча.

— Йоханга, человеческий детёныш, — прошептал голос из темноты. — Не бойся, я тебе не враг. Говорить ты некоторое время не сможешь, так что предлагаю послушать.

Он застиг меня врасплох, я даже испугаться не успела. А он подождал немного, видимо, моей реакции и, убедившись, что я веду себя тихо, продолжил:

— Первое и главное: я от нашего общего китайского друга. Тебе просили привет передать. Передаю. Вот. Теперь второе. У тебя наверняка… Где-то что-то…

Невидимка довольно бесцеремонно обыскал меня, потом словно бы торжествующе хмыкнул:

— Ага, так и думал, Соглядатай. Соглядатай, детёныш, это такое заклятье. Видимо, наш драгоценный док не стал особо распыляться на иллюзии, а просто прилепил его к тебе. Ну или же он слишком хотел накрыть нас всех разом. Жадность фраера сгубила, — невидимка свистяще рассмеялся. — Так. Теперь подожди немножко.

Он достал откуда-то несколько полосок бумаги, таких же, какие я видела у Ловчих. Полоски тускло светились в темноте. Он подкинул их в воздух — оказалось, что их не несколько, а очень много — но вместо того, чтобы упасть, они вдруг начали облеплять меня с головы до ног! Я задергалась, но хватка невидимки не ослабевала.

— Не дрыгайся ты, стой спокойно.

Это было непросто. Бумажки наклеивались на меня, пока, наконец, на мне не осталось живого места. Затем они все разом опали и вдруг закружились, как маленький смерч.

Я с изумлением смотрела, как они лепятся друг к другу, понемногу приобретая очертания человеческой — моей! — фигуры! И в следующую же секунду… На меня смотрела вторая я!

— Вот, хорошо, — довольно произнёс невидимка. — Теперь, так сказать, заключительный аккорд.

Он вдруг развернул меня спиной к другой «мне», и я, содрогнувшись, почувствовала её прикосновение.

Она была тёплой. Живой. Как человек.

Кроме того, что-то маленькое отлепилось от моей шеи.

— Ага, бинго. Смотри, — он снова развернул меня, и я увидела, что в основании шеи у моего двойника была словно прилеплена маленькая бумажная фигурка человечка. — Вот это называется Соглядатай. Нам он не нужен, а кукла отправится в палату. Конечно, умом она не страдает, но даст нам время и возможность попудрить доку мозги. Давай, кукла, иди домой, — кукла безропотно выполнила команду, и вскоре дверь за ней закрылась. Невидимка вздохнул: — Так, детёныш, теперь дальше. Скажи мне, где мои мальки? Да говори уже, можно.
— А-а… — вырвалось у меня. Язык меня и правда снова слушался.
— Все и всегда говорят «а-а», как только заклятие спадает, — невидимка хихикнул. — Ну так что? Мальки где?
— Кто?
— Детёныш, не тупи. Ирка и Иман. Где?
— А-а… Ну, это… Ирка на процедурах, я не знаю, где именно… А Иман, про неё я знаю только то, что она в соседнем крыле, но вам туда не пройти! Там медсестра дежурит…
— Детёныш, — в его голосе зазвучали снисходительные нотки, — вот как ты думаешь, если я смог попасть сюда, я в то крыло попасть смогу, не?
— А как вы…
— Молча. Так, теперь последнее. Мы тебя нормализуем.
— Что?!
— Да не вопи ты, ксогаки(1). Что ж все такие эмоциональные-то, а? Слушай. Нормализация… По-твоему, это что, какой-то механизм? Я имею в виду нормализатор? Да ничуть не бывало. Такое же заклятье, как и все остальные. Обычно неприметно, ты его и не увидишь. Может прикинуться, скажем, заколкой. Но в последнее время у Ловчих в моду вошли татуировки. Лепят туда же, в основание шеи — ты там её ни в жисть не увидишь, потому что в голову тебе не придёт, особенно когда волосы длинные. А она работает, на мозги действует. И если у подопытного контакт со Стеной восстанавливается, заклятье разрушается. Ну вот. Я теперь тебе налеплю похожую — только без мозгоправства. Почти. Но внешне, в частности для Ловчих, будет как настоящая. То есть они будут искренне думать, что ты обычная нормализованная девчонка. Поняла? Вот. А ты между тем направишься к Заводу. Куда идти — рассказывать долго, поэтому я в заклятье вплету, э-э, нечто вроде дополнительной памяти. О том месте, куда тебе попасть надо. Не потеряешься, гарантирую. А когда доберёшься, когда встретимся там, я тебе, если захочешь, побольше расскажу обо всём этом.
— А ты сам-то кто такой?

Невидимка замялся, будто бы смутился.

— Пастырь я. Вот, пришёл овечек заблудших в стадо возвращать. Ну, Ли-то мне теперь должен, за то что я его детёныша спас. Я ж за своими шёл, в принципе. Ну да ладно, все мы братья — сестры. А звать меня Валера. Друзья зовут Валерьянка. А враги — проклятый оммёдзи(2), ну или как-то так, — Валерьянка рассмеялся.
— Очень приятно.
— Ага, мне тоже. Лады, детёныш, пойду я. А ты иди прямо — упрёшься в дверь. Я там налепил… Словом, выйдешь наружу, в город. Там будет блокпост, Ловчие… С ними просто поздоровайся, улыбнись им и иди своей дорогой. Поняла?
— Поняла… Спасибо тебе, Валерьянка.
— Незачем. Давай, покеда.

Что он сделал — я не поняла, но в тот же самый момент я почувствовала, что в комнате снова нет никого, кроме меня.

Значит, Ли всё-таки…

«Ох, хоть бы это была не иллюзия!»

Дверь я нашла быстро. Когда открыла — в глаза ударил неожиданно яркий свет. Видимо, я уже успела от него отвыкнуть.

Передо мной были ступеньки, крыльцо, а позади — громада больницы.

Больничный двор был укрыт тонким слоем белого-белого снега, чистого, как первая любовь.

Я обнаружила, что вместо пижамы на мне моя старая одежда. Этому невозможно было не порадоваться. Я не знала, как Валерьянка это устроил, но в его способностях сомневаться не приходилось. Впрочем, пижама тоже могла быть иллюзией, рассеявшейся после выхода из больницы.

«Неужели он и правда спасёт Ирку и Иман… Вот здорово!»

Я медленно пошла в сторону блокпоста, не замечая, что улыбаюсь как дурочка. Двое Ловчих, скучавших в будке, увидев меня, радостно заулыбались мне в ответ:

— Ну что, девушка, выписались?
— Ага!
— Ну вот и славно! За вас можно только порадоваться. Будьте здоровы и больше сюда не попадайте, договорились?

Чудно, но в этот момент даже Ловчие показались мне… Нормальными ребятами.

Я прошла блокпост и медленно пошла по улице на восток, туда, где торчали черные от копоти трубы Первого Городского Мусороперерабатывающего Завода. Я шла, сунув руки в карманы, понимая, что бояться нечего, ведь для всех я нормализованная.

«Как же хорошо…»

Внезапно рука в кармане нащупала кусочек бумаги, сложенный в несколько раз. Я достала его из кармана, развернула… И застыла в ужасе.

В записке было сказано:

«Марика, мои поздравления!

Хоть и не без помощи со стороны, но вам удалось покинуть больницу, а значит, я более ничего не могу сделать, чтобы вас остановить, по крайней мере, сейчас.
Если честно, мне немного грустно. Мне нравилось с вами разговаривать. В отличие от вас, с вашей соседкой говорить практически невозможно, да и не о чем. Её подруга, с которой вы пока что познакомиться не успели, так вообще словно обет молчания приняла. А вы, должен заметить, прекрасный собеседник. Жаль, очень жаль.
А ещё больше жаль того, что вы теперь снова окунётесь в тот самый омут, от которого я пытался вас спасти. Что ж, видимо, это то, что люди зовут судьбой.
Не так ли?
Но я не прощаюсь. Мы с вами ещё не раз увидимся — это я вам обещаю. И тогда уже поговорим… На совсем другом уровне. И я открою вам ещё немало уродливых истин, вот так. Ну а пока — будьте здоровы, Марика, и благоразумны, насколько это возможно.

Искренне ваш,
Виктор Охотин, доктор медицины».

Солнечный день мигом помрачнел. И хотя сама по себе записка была безобидна — во всяком случае, мне хотелось так думать, — слова Охотина оставили во мне глубокий и болезненный след.

Памятуя обо всех этих заклятьях, я порвала записку на крошечные кусочки и пустила по ветру.

Я не знаю, что будет дальше. Я иду во тьме.

Но, как бы то ни было, сейчас мой путь лежал в сторону Завода. Снег хрустел под моими ногами.

А позади, за моей спиной, высилась, уходя незримой вершиной в небо, Стена Из Зеркал.




(Читать дальше: Точка 3. http://www.proza.ru/2013/08/10/322)
(1)Ksou gaki — яп. прибл. перев. «мелочь пузатая», «чертова малолетка».
(2)оммёдзи (мастер инь-ян) — яп. мудрец, колдун.