Детство

   Каждый день всплывает что-то новое из  далекого, забытого детства. На душе становится теплее, греет солнце детства и доброты,  надежд и планов. Все у меня еще  впереди, какие амбиции обуревают, какие силы в себе ощущаю, какая нестерпимая   жажда все изменить в своей, только начавшейся  жизни.

Раннее детство.
    Шел 1961 год. Мы переезжали  жить из Рязанщины  в Хакасию  к маминому брату, дяде Паше.  Помню поезд, свое удивление  всему и открытую жажду общения.  Я безумолчно болтаю с попутчиками, моя разговорчивость смущает маму и забавляет их.  Потом вокзал в Москве, запахи для меня почему-то важнее,  в памяти всплывают нераздельно от зрительных  картин.

    Теплый  летний день,  ловлю вкусные запахи из раскрытых дверей  продовольственных магазинов и ароматы духов или одеколонов, исходящие от прохожих. Картина суеты и праздника. В два, обтянутых дерматином,  больших чемодана  поместился весь  гардероб: родителей и наш с сестрой.

    Когда  мы приехали к дяде Паше, нас поселили во времянку, так похожую на землянку, потому что окна были почти  на уровне земли.  Отчетливо помню запах оттаявшей весенней земли огорода,  припекающее лицо солнце,  завалинку,  на которой мы сидим и греемся.  Дом был засыпной, двухсторонняя обшивка из досок,  а между ними  утеплитель - древесные опилки. Вот и вся картина дома дяди.

   Мне запомнилась моя природная послушность и исполнительность, когда мне говорили, что это полезно, я послушно ела чеснок, лук и пила рыбий жир, хотя от него меня просто выворачивало, а вслед за ним в качестве утешительного приза,  давали  сладкую воду.

   По печени был  точно удар: столовая ложка жира, три раза в день, противней ничего в жизни не пробовала. И дяде Паше доставляло такое удовольствие видеть, как я морщусь, но стойко все  проглатываю под магические слова: полезно, надо!

   Любила поездки в автобусе. Я  до сих пор люблю фантазировать, глядя из автобуса на мелькающие передо мной  картины,  примеряя на себя увиденное  из окна:  то жизнь в понравившемся доме  с  красивыми шторами на окнах, то подсмотренный фасон платья.

   Однажды   я зашла в гости  к девочке, ее имени, к сожалению, уже не помню,  ухоженной, красиво одетой. Она жила в такой же комнатке, как и наша семья. Отличие было в том, что прямо от дверей в ней начинался книжный шкаф, до потолка забитый книгами.
   
  Мое открытие мира книги.
   Это было так похоже на библиотеку, что я сразу же стала говорить шепотом, чтобы не  спугнуть жизнь героев, сконцентрированную  в книгах.
 
    Позже я поняла эту  свою тягу к книгам. Книги развивали мое воображение, ведь читая их, сам режиссируешь, моделируешь ситуации, даже одежду. В фильмах же принимаешь  видение  его создателей. Редко, когда недосказанность  финала фильма, дает возможность его додумать.

     Мне так хотелось прикоснуться к жизни, недоступной для моей семьи,  что я забиралась вовнутрь  понравившегося героя,  вместо него путешествовала, сражалась, любила и плакала.

   В мою небольшую жизненную копилку складывалось  все прочитанное  мною, так  я становилась взрослее и умнее на целую книгу.  Я выписывала в тетрадь умные высказывания писателей,  чтобы они стали тезисом для моих школьных сочинений,  красивые описания природы, чтобы научиться через слова передавать, увиденный тобой окружающий мир, состояние души, эмоции.
   
    Увлечение было таким сильным, что я записалась  в  литературный кружок школы.
Вел его профессиональный журналист, который делал разбор наших тематических заданий.
 
    Те уроки  творчества  я до сих пор помню.  Он раскрывал нам  приемы и правила этого ремесла,из чего я сделала вывод: дилетантам ни в одной профессии долго не удержаться. Желающих посещать литературный кружок было мало,через месяц его закрыли.

    На этом мое обучение литературному искусству закончилось, но библиотеки и читальные залы, к счастью, никто не закрывал.

    Я  помню запах  свежей типографской краски, исходившей от красочно оформленной обложки новой книги. Книги с не загнутыми, не стертыми пальцами,  уголками страниц, я перелистывала  бережно,  касаясь пальцами верхнего ее уголка, я относилась к ним, как к драгоценностям.

    Девятилетней школьницей я засиживалась в читальном зале  до его закрытия, хотя возвращаться приходилось  по неосвещенным закоулкам. Пугаясь от каждого шороха, я шла, преисполненная гордости, что  мне удалось прочитать  редкую книгу,  которой еще нет ни в библиотеке, ни в магазине.
 
    Покупка книг была  непозволительной роскошью для нашего семейного бюджета, мы ограничивались выпиской газет  и библиотечными книгами. Книгу про Винни-Пуха, с красочными иллюстрациями,  мы читали с сестрой  под одеялом  с фонариком, так хотелось продлить это путешествие в мир сказки.

     В единственном на весь город, книжном магазине "Кругозор" я ощущала  уединенность, в нем  всегда было тихо, слышалось лишь шуршание перелистывающих страниц.

     В нем продавались брошюрки поэтов за 10-20 копеек и мы скупали их  все подряд, а это были: Демьян Бедный, (кто его помнит сейчас?), Юлия Друнина, Евгений Евтушенко, Василий  Твардовский,  все, кого проходили по школьной программе. Когда надо было готовиться  к урокам, нужных книг в  школьной  библиотеке не было, мы клянчили их у старшеклассников, и нам давали их, но на один день, понятно, очередь.

     Представьте, "Преступление и наказание" дали нам  на одну ночь, я читаю вслух, сестра слушает, потом мы меняемся. Я  на всю жизнь запомнила, доставшуюся мне читать,  сцену с топором.

    Глубокой ночью мне  казалось, что  передо мной не шифоньер, а Раскольников и замахивается  он на меня, а не на старуху.  Я тогда поняла то состояние  отчаяния от унижающей  бедности и безысходности, которая толкает на преступление.


     Мама  в целях экономии электроэнергии, ворчливо  говорила: «Не читайте много, испортите зрение".  Папа, напротив, поощрял нашу тягу к чтению:  "Только учитесь дочки, мне не пришлось, война помешала, а вы обязательно должны поступить в институт".

     Необходимость нашей учебы она  аргументировала так: "Учитесь, чтобы не работать, как я". Статная, красивая женщина, чтобы как-то свести концы с концами, наша мама  вынуждена была  работать на тяжелой физической работе: укладывала асфальт на дорогах, работала   штукатуром-маляром, кочегаром. 

    После такой работы она приходила всегда  уставшая и рано ложилась спать. Мы  же с сестрой, чтобы ей не мешать, закрывались в своей комнате и готовили уроки или читали книги. Родители с удовольствием  ходили на школьные собрания, нас с сестрой всегда хвалили.

    С 1962 года мы жили уже в бараке, а не у дяди Паши. Деревянный двухэтажный дом коридорного типа, с  комнатами площадью  не больше двенадцати метров. Внутри  русская печь, удобства во дворе.  Сбоку,  по торцевому фасаду  дома, была деревянная, высоченная, как  мне казалось,  лестница. С ней у меня связана одна история.

     Мне было уже семь  лет. Я вызвалась посидеть с соседской  двухлетней дочкой, пока ее мама  сходит в магазин.  Мы  стоим с ней  на краю   площадки этой лестницы,  она повернута спиной к ступеням, в руке держит игрушку.

     Я облокотилась  на перила лестницы,  крепко держа  девочку за руку,  беспечно болтаю со   стоящей внизу сестрой. Девочка  роняет игрушку, она  скатывается по ступеням вниз.  Вслед  за ней   устремляется девочка, она  кубарем  катится вниз, считая своим тельцом все  ступени!

   Не помня себя от страха,я лечу вслед за ней, хватаю на руки, ощупываю, прижимаю к себе. Дикий  испуганный плач ребенка, моя смертельная вина, испуганная мать, ругань в мой адрес-вот такая картина  запечатлелась в моей  памяти на всю жизнь.

    Урок ответственности за, доверенную тебе, жизнь чужого ребенка мною был  крепко  усвоен.  Позже эту злосчастную   лестницу убрали, оставив только внутреннюю.

     Ели мы  в основном картошку, рыбу, щи и кашу. Самой вкусной рыбой  была маринованная селедка, она была жирная и ароматная, иногда была копченая, но мне она не нравилась. Рыбы в магазинах было много, а хлеба мало.

     В столовой продавали недорогие  бутерброды с икрой горбуши, она была крепко-соленая, и ее есть не хотелось, а хлеба хотелось, тогда папа нас научил  стряхивать  икру с хлеба, чтобы съесть просто хлеб.

      Очереди за хлебом я очень хорошо помню, мы их  занимали с утра. Магазин был напротив нашего барака, одноэтажный домик, там был только привозной  хлеб и булочки «посыпушки».

      Летом мы простаивали под солнцепеком  почти  полдня, пока не привезут долгожданный хлеб.  Считалось удачей,  если он нам доставался.  Довольные, мы прижимали к себе буханку хлеба, теплую, с  хрустящей корочкой, отламывали от нее аппетитные кусочки и отправляли их себе  в рот, домой иногда приносили меньше половины буханки.   

      Однажды нам с сестрой посчастливилось. От безделья загребая горячий песок возле магазинчика,  мы нашли целый рубль. Это по тем временам было  целое богатство, за такую находку мы с сестрой получили по двадцать три  копейки на кино и мороженое.

       Счастливые,  мы бежали к зданию клуба. Там был киоск, где продавали привозное  мороженое в вафельных  стаканчиках.  Стаканчик был всегда полупустой, только сверху был красивый шарик, мороженое было молочное или фруктовое, но вкуснее было  сливочное.   Продавали его  редко, когда нам удавалось его купить, мы  растягивали  удовольствие,  медленно облизывая  шарик, чтобы его хватило подольше.

       Билеты в клуб стоили 5 копеек. Зрительных  мест в зале  было мало, рядов пятнадцать,  не больше. Сцена была с двумя   лестницами по бокам и плюшевым занавесом,  наверно  бордовым, точно не помню. 

       В этом зале мы ставили спектакли,  кукольные и настоящие, такие, как «Снежная королева». Это будет позже, в классе девятом. Я играла там сначала ворону и оленя, а потом даже Герду, а сестра маленькую разбойницу. 
      
       Мы так азартно играли и репетировали дома , что на сцене у нас получалось ничуть не хуже, чем в фильме «Снежная королева» с Еленой Прокловой в главной роли.

       Олень мой был таким трогательным еще и потому,  что я пряталась    под тяжелой маской  головы оленя, от этого голос мой  был приглушенным и  гулким, а главное  меня в ней никто не узнавал.
    
      Это был первый  актерский опыт и мне он так нравился,  будучи совсем взрослой, я во сне по-прежнему все пыталась попасть на сцену  в театре.
    
      Меня,  зажатую, неуверенную в себе девочку, сцена  очень сильно раскрепощала. Ведь  я не себя играла, а примеряла на себя разные  маски.   Я за ними пряталась,  вытаскивая из себя ту, какой хотелось бы быть, легкой, жизнерадостной, красивой и значимой. Больше всего у меня получалось передать через голос смысл и чувства моей героини.

       Я и сейчас считаю, что выдуманная жизнь театра - это  убежище от быта и прекрасная психологическая  релаксация.  Первый свой поход в театр в первом классе я помню до мелочей.
      
        Зимние каникулы. Идем на спектакль "Марья-искусница". Фойе театра это  внутренняя подготовка к встрече с искусством.  Красивые,  обитые плюшем,  кресла, бархатный  занавес.  Декорации леса. Герои в сказочных одеяниях.  Я зачарованно слежу за сюжетом  и верю, верю выдуманному счастливому сюжету   сказки.  Я не хочу возвращаться в реальность, "волшебная сила искусства" свое дело сделала, я у него в плену.

      Кино было нам доступнее, мы его любили. Был один случай, доказывающий эту любовь.   Отстояв длиннющую очередь в билетной  кассе, нам с сестрой достался один билет на двоих, и вот стоим  мы перед контролером  с зажатым в руке билетом, препираемся у нее на глазах кому идти.
      
       Видно так было написано на наших лицах,  как нам хочется в кино,  что билетерша не выдержала  и пропустила нас  в зал двоих.  Вот где был праздник!  Может потому, что  видела она  нас здесь  часто, или  знала, что мы сестры, но этот ее подарок я запомнила на всю жизнь.

      Радости в нашей жизни было немного, и одна из них: подсматривание чужой жизни в кино  и фантазирование. Мы всегда задавали себе вопрос: "А у нас, как будет у нас?" Далеко мы не уплывали, но мечтать  ведь  никто нам не запрещал.

      Первый телевизор у нас был «Старт», маленький, черно-белый.  А когда его не было, нам разрешали смотреть фильм у соседей. У них перед экраном телевизора была приставка с полосками, внизу темно-коричневая, а вверху синяя, имитирующая  плавный переход от земли к небу.
 
     Она лично меня отвлекала и раздражала, такой вот вариант цветного телевидения. Телевизионная  программа начиналась с семи  часов вечера, а заканчивалась  в девять,  это были новости "Тугенчи-хабарлар" и какой-то  один фильм,  и все! 
      
     Я любила школу. Но никто не учил нас азам поведения в школе. И мы не ходили в детсад, росли как сорняки. Мама с папой на работе, а мы одни дома. В обед мама приходила домой проверяла все ли в порядке у нас.

      Работали они до 4-х часов, а в субботу до обеда.               
Помню первую школьную  линейку, где мы с сестрой стояли в самом ее конце, так как все были ростом  выше нас. Посадили меня  на первую парту, перед учительницей.  Тогда были перьевые ручки и чернила в непроливайке с чехольчиком.
      
      Перья были не с круглым кончиком, а с тонким разрезом на конце, чтобы буквы писать с нажимом, каллиграфическим почерком. Помню, я была такой старательной, что моя тетрадь по правописанию была даже  на доске почета по чистописанию.

      Я забыла эту перьевую ручку дома, а передо мной, на столе учительницы лежит ее ручка, она ей не пишет. И вот я протянула  руку за ручкой, лежащей на столе учителя, со словами: " Дай мне ручку", тут же  получила первый урок вежливости.

     Меня  так отчитали,  что у меня появился  страх, что меня могут отчислить из школы,  в ее лице я приобрела первый типаж властного чиновника, от которого зависишь и вынуждена ему подчиняться и терпеть.   

     Мамины уроки были очень скорые на руку  и всегда со шлепаньем, куда придется. На меня нажаловалась соседка, что видела меня,  срывающую с ее огорода стручки гороха, мама в этот момент топила печку, недолго думая, поленом отхлестала меня по попе, было больно и долго занозы напоминали мне урок: не бери чужого!

    А еще всплывает в памяти мои мучения  при заучивании  стихотворения Некрасова "Мороз-Красный нос".  Ну,  никак не могу выучить одно его четверостишье, и все тут, от отчаяния, своим пером без чернил,  я стала  царапать неподдающиеся строки и  сверху поливать их слезами. Так в  моей памяти и осталась страница учебника, которая меня победила.

     И по математике мне никак не удавалось правильно написать цифры 2  и 4. Почему-то я крутила круги у двойки, и только после 3-го круга делала хвостик, а четверку писала зеркально. Папа из-за  моего упрямого непонимания, как надо писать, чуть не оторвал  мне ухо, это при том, что он вообще нас никогда не ругал, а не то,  что бил.

      Вообще, если кто-то и открывал нам жизнь вне квартиры, то это был папа. Мама часто говорила: "Сидите дома, вы что, не можете найти занятие, вот вам тряпки,  куски трикотажные, распускайте их, связывайте в клубки и учитесь вязать шапочки, шарфы, рукавички».

     Мы были домашними девочками, нас так запугивали улицей, что особого желания болтаться без дела не было. Но пока родители были на работе, мы с сестрой, (мы всегда вдвоем, так надежнее и веселее),  шли от Гавани до города по  самому   длинному и праздничному  маршруту. Он пролегал  через парк, рынок, вел  к кинотеатру "Победа".  Это здание до сих пор является архитектурным  украшением города. Когда мы попадали вовнутрь, для нас  это был храм и музей: холл с колоннадой, перила с балясинами из  белого мрамора, такие же широченные ступени.

     По  ним мы поднимались наверх, там в два ряда висели фотографии знаменитых актеров.  Я зачарованно смотрела на портрет красавицы  Лионеллы  Пырьевой,  она Пырьевой  стала позже, а тогда там висел портрет  Лионеллы Скирды.  Она часто снималась   в шестидесятые годы.  Запомнился  фильм с Высоцким "Последние гастроли",  позже "Братья Карамазовы", где она играла Грушеньку.
   
     Мы с сестрой скупали все фотографии знаменитых актеров, а портрет Галины Польских,  после  выхода фильма "Дикая собака Динго" я любила больше всего, потому что мой одноклассник сделал мне комплимент,  заметив  мое внешнее с ней сходство.

 Картины детства живые, разные, они  видоизменялись с течением лет, но все они полны добротой и любовью. Детство - это неиссякаемый источник жизнеутверждающей силы, который питает нас до старости.