гуманизм и геополитика

Гуманизм, как его ни трактуй - как идейную установку, как идеал, ценность в ряду других ценностей, как склад или стиль мышления, или, наконец, как нормативный свод правил поведения, - имеет бесспорное понятийное ядро. Это идеальный регулятор поведения, предписывающий располагать в центре (или наверху пирамиды «идеалы-ценности-нормы») интересы человека. Тут тоже много вопросов, – какого человека? Идею человека, его сущность, или конкретного человека (тирана, самодержца, гражданина, правоверного …), или общество как предельное понимание человека, или просто набор конвенциональных фиксаций человеческих качеств . Причем, как ни шатко, сколь ни условно определение гуманизма как примата человеческого над всем прочим, оно твердо удерживает свой смысл именно в этих (абстрактных!) рамках. Поясню: любой крен в сторону чреват полным извращением принципа. Если от позиции «человек» по каким-то причинам двинуться к позициям «общество», «государство», «нация», «суверенитет», «Бог», очень скоро от гуманизма ничего не остается. Так, теоретическим оправданием антигуманизма был большевизм -  в нем классовое было значительнее общечеловеческого. Причем если у Маркса был гуманизм, но отложенный, который может быть только коммунизмом, то в большевизме главным стала диктатура пролетариата и отвержение «абстрактного буржуазного» гуманизма. Именно эта трактовка оправдывала гражданскую войну, истребление буржуазных ценностей, вместе с их носителями. Трактовка коммунизма как реального общественного движения, а не как отдаленного идеального состояния общества, казалось бы, делает гуманизм обоснованием и содержанием этого движения. То есть противоречие между средствами – классовой борьбой, и целями – снятием отчуждения, упразднением эксплуатации, сохранялось, но в принципе всегда была возможность «вывести», или «свести», или просто оправдать насилие благородными целями или неумолимыми законами истории.  Но  эта противоречивая дилемма исторически разрешилась в пользу классовых, политических и идеологических аргументов . Социум стал молохом, тотальностью, в которой нет места нежным материям гуманизма. Если же  не классовое, а национальное оказывалось самым важным в жизни человека и государства, есть риск получить неожиданный, но вполне реальный  национал-социализм.  Исламская республика Иран поставила надо всем святыню веры, и на улицах иранских городов стреляли из автоматов по ногам женщин в юбках -  оскорбление религиозного чувства, ничего не поделаешь… Нынешние российские государственники искренне не понимают, о каких правах каких людей может идти речь, если государственный порядок (а проще говоря – властные реалии) требует укрепления «вертикали власти».
Так что в данном случае дефиниция – вещь далеко не формальная. Остановимся пока что на классическом определении Канта: человек не может быть средством достижения целей другим человеком, - он должен быть только целью.
Так вот, как его ни трактуй, у гуманизма в любом случае есть неявный, но очень серьезный оппонент. Это геополитическое мышление, которое, во-первых,  доминирует в политической практике, и, во-вторых, ставит в центр (или наверх пирамиды) интересы государства – опять-таки, как бы его ни понимали. Его аксиологический статус труднее установить, поскольку этот стиль мышления явлен как сам собой разумеющийся, как очевидный, замешанный на здравом смысле, страхе и стремлении к доминированию. Здесь высшей ценностью выступают амбиции превосходства, силы, обладания исключительным статусом, завоевания лидерства. Совершенно очевидно, что человек здесь – средство, и не всякий человек, а «обыватель» как расходный материал стратегического замысла политика. Импликациями геополитического мышления с необходимостью становятся  сильная дифференциация общества и морально-правовой нигилизм в международных отношениях. Оппонент этот имеет безусловный приоритет всякий раз, когда перед инстанциями принятия решений стоят стратегические задачи.
Иными словами, гуманность – это черта поведения хорошего человека, а гуманизм – это то, что все (кроме революционеров) признают хорошим, но только как-нибудь потом, не сегодня, поскольку между субъектами мировой политики идет борьба за реальные политические выгоды – влияние, безопасность, ресурсы, амбиции. Именно в этом состоит утопизм гуманизма – наивно руководствоваться интересами какого-то абстрактно понятого человека, общества, человечества в целом,  когда вот эти конкретные люди (государства, блоки, альянсы) пытаются достичь над соседями (а стало быть – соперниками)  стратегического преимущества. Геополитика – это предельный, максимально ярко выраженный склад сугубо политического мышления, который часто не под силу самим политикам, он принадлежит самым выдающимся политологам, вроде А. И. Уткина, и уже из профессиональной среды транслируется в политический дискурс.  Противостояние гуманизма и геополитики - вовсе не приобретение сегодняшнего дня, а конфликт, изначально вписанный в историю с первых дней существования политической власти. По крайней мере – с первых, пусть робких, но отчетливых альтруистических, человеколюбивых устремлений, которые были противопоставлены устремлениям тоталитарным. Победить, чтобы отнять, захватить, чтобы иметь, разгромить, чтобы быть в безопасности. Излишне напоминать, что политика по природе своей избавлена от груза гуманизма, а политики – это особые люди,  цинизм у них – достоинство, а не порок.
Конфликт геополитической идеологии (примата государственного стяжательства) и гуманизма (примата человеческой экзистенции) и составляет, вообще говоря, основное противоречие любой эпохи. Но нынешняя эпоха особая – она уже не простит исторической ошибки.  Во всяком случае, силовые методы разрешения этого конфликта запредельно опасны.
Как этот конфликт может быть разрешен?
Как он разрешался в реальной истории? В познании, в культуре – гуманизм победил . В политике – потерпел сокрушительное пораже-ние .  Дистанция между культурой и политикой в этом смысле не со-кращается. Что в сегодняшней ситуации меняется, и в чью пользу? Есть ли силы, или возможности, или интересы, или еще что-то – по-зволяющее перевести гуманизм из утопии в жизнь? Или хотя бы в науку? Где они – в сознании людей, в изобилии средств жизни, в международном праве, в экуменизме? Или в угрозе глобальной катастрофы, грозящей из-за традиционного геополитического мышления? К угрозам, кстати, люди относятся внимательнее, чем к доводам разума, заблаговременно предупреждающего об угрозах. Эти вопросы серьезные и требуют изучения. Коснемся лишь одного из них, самого очевидного.
Основа геополитического мышления – стремление к победе в борьбе за ресурсы. Вообще-то войны и невоенные конфликты пылали и в силу иных мотивов – привычка или обязанность воевать, амбиции правителей, разные боги спорили за приоритет, или династии вздорили столетиями. Но в сухом остатке – всегда ресурсы.  Это неоспоримое благо, от него зависит если не жизнь, то благополучие. Все остальные цели вторичны, хотя и серьезны. Победа в борьбе за ресурсы всегда ценнее жертв, принесенных на алтарь победы, и все средства хороши, когда помимо воинской доблести и славы победа сулит грабеж и скорое богатство. Какими бы красивыми идеологическими декорациями ни прикрывались бы войны – от защиты истинной веры до святынь демократии, - искать в политике надо не женщину, а нефть, земли или золото.

Конфликт гуманизма и геополитического мышления не может быть разрешен ни только в идеологической форме, ни только в материальной сфере. У сторон антагонизма   разные преимущества (свои резоны), и эти преимущества (эти резоны) взвешены на разных весах. Никак не удается свести разные шкалы оценок к единой основе. Сейчас в моде наоборот, обоснования всякого рода именно отказа от таких поисков – многообразие мира никак не помирится  с единством мира. Но не разрешить его – значит подвергнуть серьезному риску небывалый уклад цивилизованной  жизни, выстраданный мировыми войнами, геноцидом и атомными ударами по мирным городам. Цена за мир уже заплачена, остается только его поддерживать. Но как? Возможны только два пути, назовем их сверхстратегическими:  в сфере ментальной - обуздать алчность политиков, и в сфере материальной – ограничить жадность к ресурсам, то есть преодолеть тягу к изобилию за счет признания ценности достатка.
Возможно ли и то, и другое? Или даже хотя бы одно?
Конечно, само по себе это не произойдет. Но обратный счет уже идет – если конфликт не разрешится, конца света не придется ждать еще 26 000 лет. Прагматический вариант – балансировка на грани срыва за счет взаимного сдерживания, который до  сих пор был гарантией безопасности, уже становится сомнительным. По многим причинам, среди которых набирает вес терроризм. Баланс между гуманностью и реальной политикой достижим в принципе только во встречном движении прогресса в воспроизводстве ресурсов, с одной стороны, и умеренности притязаний, с другой. И то при условии, что «мировое сообщество» одолеет алчные национально-государственные поползновения стран-гегемонов. (Мы абстрагируемся от уже надувшихся нарывов в международной политике, которые вот-вот лопнут в силу исторически сложившихся зон напряженности.) Такие шаги уже реально предпринимаются .
Но как избавиться от соперничества за ресурсы? Как умножить до гипертрофически разросшихся потребностей ограниченные возможности? За счет «двух прогрессов» – техники и разума.
Технократизм как антипод гуманизму – привычная, но уже недостоверная схема рассуждений. Противопоставление техники, технологии, с одной стороны,  и человека с его экзистенциальными запросами, с другой, не только непродуктивно, но и опасно. Критика техники, так называемая Kulturkritik, отработала очень важные ходы мысли, связанные с дегуманизацией технологизированной жизни, с давлением техники на экзистенцию человека. И она же подвела черту под противопоставление техники и человека, обнаружив глубинные связи, даже сильнее – общность - природы человека и техники.
Это противопоставление игнорирует сущностную черту всей техносферы – ее коммуникативную природу. Техника и технология – это одна из коммуникативных стратегий, созданных руками и мыслью человека не только для выживания, и для развития своей креативной тяги к жизни. Иными словами, техника – это культурный код, используемый и для межличностного, и межнационального, и социального общения. В них – наряду с тягой к господству над природой – прячется также тяга к обустройству совместной жизни людей. Правда, часто эта тяга оборачивается стремлением к господству, и здесь как раз находится место геополитике. Но господство – не сущностный компонент общения, коммуникации. Гораздо глубже лежат такие основания коммуникации, как ценность жизни, солидарность, общность, - коллективизм в каком-то смысле слова. Им на службу стремится поставить человек всю мощь второй природы, или техносферы. Приоритетом творения второй природы не может быть и дальше наращивание средств уничтожения – природы, себе подобных людей, чьей-то злой волей назначенных врагами. Хоть военной технике и принадлежит огромная роль в техническом прогрессе, эта роль уже не так велика, как в прежние исторические эпохи, ее заметно теснят технизация досуга, медицины, НИОКР, транспорта, жилища и т.д.
В технике – и только в ней, есть надежда на воссоздание изобилия ресурсов. Индустриальное общество создало технику использования природы ради комфорта и безопасности. Постиндустриальное общество создало технику коммуникации и имитации природы. Благодаря этой имитации вновь появляется возможность вернуться – уже на новом уровне – к воспроизводству ресурсов потребления – пищи, энергии, новых материалов, лекарств и т.д. Техника непосредственно связана с науками, в том числе и с фундаментальными, когда она занимается генной модификацией продуктов питания, производством лекарств, диагностикой, новыми видами энергоносителей. Но главное в современной технике, на мой взгляд, - это то, что в ней растет сегмент сознательного планирования пропорции «выгода – риск». То есть прогресс техники и технологии становится процессом управляемым, и параметры такого управления активно разрабатываются уже с учетом гуманистических приоритетов.
Разумеется, мало перестроить мышление о технике в сторону ее гуманизации,  таким образом, чтобы снять ментальную противопос-тавленность человека и технической среды. Главное дело – гуманизировать саму эту среду за счет вдумчивого и ответственного проектирования, изготовления и эксплуатации техники. Вместо того, чтобы пугать публику бесчеловеческим характером техники, надо видеть, что в нем лишь проступает бесчеловечность самого человека. Наивно винить автомобили в авариях, или в отравлении воздуха, или в пробках на дорогах – ведь ими управляют люди, несущие – нет, не несущие, скорее – игнорирующие, -  свою ответственность за машины.
Технократизм в этом отношении подобен геополитике. Эти идеологемы тесно связаны, и обе оказались в конечном счете непродуктивными. Обе направлены на максимизацию выгод, на быстрый выигрыш, на закрепление позиций и сдерживание противника. Но им обеим свойственны невнимание, непонимание основ преодоления конфликтности как таковой. Их близорукость в том, что они не видят человека на вершине ценностной пирамиды. Иными словами, и технократизм, и геополитика помогут обыграть соперника, но не помогут выиграть в глобальном смысле, выстроить перспективу бесконфликтного разрешения проблем.
Вторая сторона  медали – ограничение претензий на сверхизобилие. Во-первых, (должно быть) неловко пировать, когда рядом голодают. Но это чувство неловкости должно как-то прививаться любителям роскоши и неги. В массовой культуре мы видим прямо противоположные тенденции – показное благополучие «звезд» - это модель для подражания Эллочкам-людоедкам, и если у Ильфа и Петрова это было смешно, то нынче – это сбывшаяся антиутопия, это тяжкий хронический недуг общества. Слово «гуманизм» отсутствует в двух одинаковых местах – в глянцевых журналах и в головах их читателей. А головы уже устроены так, что ничто постороннее туда не попадает - срабатывают культурные фильтры, встроенные в идентификационные матрицы, которыми массовая культура заражает общественный организм.
Ну и еще наши надежды - в педагогике: она должна воспитывать стоиков в массовом масштабе, которые придерживались бы теории золотой середины и не стремились бы к господству. Она должна вспомнить несколько забытых слов: достоинство, предупредитель-ность, уважение, добро и ответственность. Если еще ребенком не узнать, что это все значит, никакие гуманистические прорывы, никакие гуманитарные экспертизы, или гуманитаризации образования эффекта не дадут. Новая стадность массовидного человека тем сильнее, чем меньше рефлексии, самостоятельности и ответственности в каждом человеке. Гуманизм должен быть приоритетом в школе и в ВУЗе, он же должен господствовать в СМИ и в более узких каналах информации и коммуникации, он должен быть воздухом публичности.
Резюмирую. Выход я вижу вот в чем: компромисс гуманизма и геополитики достижим за счет двух трендов: с одной стороны, ресурсов больше, а с другой,  потребления – меньше. Геополитическое мышление должно тесниться гуманизмом как сводом «нового мышления», которое так и не определил М.С. Горбачев. Но о котором размышлял и писал И.Т. Фролов . Парадокс: самым надежным средством гуманитарного поворота может стать технический и научный прогресс. Больше не что уповать – развитие производительной силы человека есть условие развития его потребительских капризов. После которых не сразу идут высокие человеческие качества. Зрелость человека и человечества – в ограничении, а не в расточительстве.  Вспомним основы марксизма: производительные силы будут толкать общественные отношения, стимулировать идеологию выживания при экзистенциальных доминантах. Пока, как ни больно признаваться, от человека, или от людей, от обществ и стран – хорошего ждать труднее, чем от не-одушевленного и тысячи раз обруганного «технократизма», то есть развития техники и технологий. Люди хуже машин, в этом контексте. Но машины – это просто общение людей, и ничего более . И вечная схватка оптимизма и пессимизма окрашена сегодня пониманием принципиальной (а не реальной, надо надеяться, что только пока) управляемостью, или слабее сказать, корректируемостью,  общест-венного бытия.
Гуманизм – это не механизм, срабатывающий сам собой, в автоматическом режиме. Это самая главная забота человека – забота о себе как виде, о другом как абсолютной ценности, о природе как условии жизни, о культуре как о ее содержании. Во всяком случае, отнюдь не утопическая цель состоит в активном и продуктивном поиске компромисса гуманизма и геополитики, а не в миражах движения «Россия 2045».