Можно ли научиться любить? Часть 5

Я весь преобразился. Необычайная энергия била во мне ключом. Мысль о том, что у меня есть теперь женщина, о которой я столько мечтал, помогала мне сворачивать горы. Работа спорилась. И, если я раньше всем казался чуть придавленным, то теперь меня спрашивали, что это со мной произошло. В отделе было сто двадцать человек. Перешёптывались, улыбались. Кто-то уже и знал- это был маленький город и утаить было ничего невозможно. Меня это не беспокоило.  Во мне как бы звучали победные марши. Мой голос окреп и просьбы к сотрудниками превратились в чёткие приказы. Я по природе не был домоседом и по первому требованию начальства выезжал в любые места, где бы они не находились.  Ташкент, Львов, Фрунзе, Саранск, Йошкар-Ола и так далее. Она терпеливо ждала меня. Я звонил ей отовсюду. Но первую свою командировку я запомнил на всю жизнь. Первую командировку уже с ней.  Я сказал, что уезжаю в Прибалтику на несколько дней. Начальство знало, что сюда на завод я перевёлся из Прибалтики. И как у нас водится, я был первым кандидатом поездки туда. Мне это было очень кстати. Я прекрасно говорил по-литовски и там для меня были везде открыты дороги и первая очередь. В след за моим отъездом выходили машины в Вильнюс, Каунас.  На Белорусском вокзале в поезде Москва-Вильнюс всегда повторялась одна и та же картина. Входил в купе литовец и спрашивал: «Все литовцы?». Молчание было знаком согласия. Молчал и я. У литовцев принято, если есть хоть один русский, то все будут говорить по-русски. Это очень важная черта в их характере, чего я не встречал более нигде, разъезжая по миру. Дверь купе закрывалась, поезд трогался и начинались бесконечные разговоры, как у все, как и везде у людей, связанных дорогой и местом пребывания. Но в данном случае говорили уже по-литовски. Кто спрашивал меня, кому-то я отвечал. Но никто не усомнился, что я не литовец. Наоборот, один сказал, что у меня верхне-литовский акцент. И спросил не родился ли я в Верхней Литве. Я утвердительно кивнул и сказал, что родился в городе Игналина, где сейчас атомная станция и они молятся на неё. А тогда их «зелёные» долго бушевали против этой станции. Так и доезжали до Вильнюса, тепло прощались, записывали телефоны. Я подходил к обменнику и менял доллары на литы. Мне на работе командировочные выдавали в долларах. Кроме того у меня был литовский паспорт с шенгенской визой из Литвы, но я сохранил и наш Российский паспорт. На тот период у меня было два гражданства. Таможенники, обращаясь ко мне по-литовски, с улыбкой ставили штамп и любезно протягивали паспорт обратно. Ну всё, как у Штирлица.
После завершения необходимых дел, я уезжал в центр Вильнюса и ходил по магазинам. Язык чужой страны – вещь величайшая! Ты плывёшь среди людей, как рыба в океане. Вильнюс часто называют Новым Вавилоном. Тут слышна любая речь. Отчётливо слышится польская, русская, белорусская и многие другие. И когда ты по-литовски просишь показать тебе ту или иную вещь, тебе с удовольствием её протягивают. Если бы я приехал в Англию, то неплохо бы говорил по-английски. В последствии меня много раз выручал английский язык и даже казахский. Я закончил три последних класса в Алма-Ате и по казахскому у меня была четвёрка. Как жаль, что наступило безвременье и мои языки оказались никому не нужны. Но это было далеко потом.
Я покупал нежный литовский трикотаж моей подруге, стоя среди одних женщин. Покупал бюстгальтеры на поролоне второго размера. У неё была маленькая грудь и она стеснялась этого. Я специально выбрал с поролоном, чтобы грудь выглядела побольше. Покупал сумку белую, ветровку и многое другое. И так получилось, что в командировке я пробыл две недели. Вы не можете себе представить, как она плакала, когда я вернулся. «В кои веки попался путный мужик, и тот сбежал» - сквозь слёзы говорила она. Я успокаивал ей, но ещё не распаковал свой свёрток.  Она потеряла дар речи. «Где я тебе возьму столько денег? У меня их нет».  Я сказал, что не нужно никаких денег-это мои подарки тебе из Прибалтики. Обида была забыта и, как ребёнок, она брала одну вещь за другой и её восторгу не было конца. Такого она никогда не носила и не видела. Но особенный фурор произвели лифчики. Они точно пришлись по фигуре и её грудь стала больше и рельефнее. Радость и слёзы были одновременными. Она обнимала и целовала меня бесконечно. Я ещё достал помады и тени и окончательно на этот день сломил её.  Потом мы долго целовались, ели, валялись в постели и снова было трудно расстаться. Прошло несколько дней, она успокоилась, что я не пропал и не бросил её. Её сослуживцы – женщины рассматривали её как манекен.  Ну конечно они завидовали ей. Она шла на работу в белой куртке, с белой сумкой на плече, на шее была шёлковая косынка. Стройная, на высоких каблуках, она казалась здесь иностранкой.
Дома всё было спокойно. Я привозил из командировок «всем сёстрам по серьгам». И все были довольны.
Так прошёл год до следующей весны. Если я не был в командировках, то мы виделись каждый день. И каждый раз ощущение новизны не покидало нас. Каждая встреча была праздником души и тела.
И вот однажды весной уже следующего года я задумал взять её с собой в Ленинград.
Выписал командировку с пятницы и заказал гостиницу на двоих. Когда я ей сказал об этом, она долго отказывалась и опять говорила про деньги. Я попросил её взять два дня за свой счёт или они тогда не работали, не помню. И – мы поехали. Два выходных дня я, как истинный ленинградец, показывал ей город. Мы сидели в кафе, гуляли по набережным, немного побыли в Эрмитаже и чуть-чуть в Русском музее, чтобы не утомлять её, я не задерживался в этих великих музеях, а только обозначался в них. Когда мы пришли в Эрмитаж, то я спросил у пожилой женщины в униформе, а где же скульптуры Родена»
Она встрепенулась, с интересом посмотрела на меня и сказала, что я- первый за последние годы, кто спросил о Родене. Она повела нас на галереи, и далее куда-то в запасники. В одной из комнат стояла «Вечная весна» Родена из бронзы. Это была моя любимая скульптура. Я рассказывал своей спутнице о Родене и об этой скульптуре. А работница Эрмитажа поражалась моим знаниям. Мы вышли и долго молчали. Эта скульптура поражает своей вечной молодостью, любовным порывом и неиссякаемой страстью. На неё можно смотреть долго, не отрываясь!
В Русском музее я сказал, что покажу лишь одну картину для начала: «Лунную дорожку» Куинджи. Мы пришли в зал Куинджи. Она стояла перед картиной, как зачарованная. Эта картина редко бывает на месте. Большей частью она путешествует по миру в порядке обмена. И на её месте висит табличка: «Картина в Лувре» или где-то ещё.
Я показывал ей сфинксов на набережной у академии художеств, памятник Петру 1, Исаакиевский собор, здание адмиралтейства, Сашкин сад, арку Генерального штаба, академическую капеллу, Мариинский театр, Никольский собор. Я называл имена архитекторов, построивших эти здания, мосты, дворцы на Невском, на Фонтанке, на Мойке. Если бы сейчас начать перечислять, что я в неё вкладывал за эти дни, получилось бы много страниц и мой рассказ превратился бы в учебник истории, архитектуры и живописи.
Мы поехали на Васильевский остров, там был магазинчик, где можно было купить пирожные «буше». Такой прелести нельзя больше поесть нигде! Мы шли по линиям Васильевского острова, пересекая проспекты: Малый, Средний и Большой. Там я показал роддом, где я родился и общежитие, где жил, учась в институте.
Уставшие, но не голодные мы возвращались в гостиницу, мылись, ели мандарины, лёжа в кровати и обнимались…
Мне хотелось бы здесь добавить, что до приезда в наш город из Литвы, я много времени посвящал своему хобби- экскурсоводческой деятельности в свободное от работы время. Это огромный потенциал экскурсий наизусть и не сказать пару слов в каких-либо местах своего рассказа я просто не могу. Это уже профессионализм. Я думал, что моя любимая спутница впитает в себя часть рассказанного мною, но я ошибся. Мы приезжали в Ленинград, а потом уже в С-Петербург тринадцать раз в разные годы и в разные сезоны. Я иногда в шутку спрашивал её о художниках, скульпторах, архитекторах или же просто о том, как это называется, но ничего вразумительного в ответ не получал. Жизнь в уездном городе, то есть в провинции, делает людей с очень узким кругозором, да ещё годы перестройки, усложнившие всем жизнь в десятки и сотни раз, сделали своё дурное дело.


Продолжение следует…