О девушках и матфизиках

Мы лгали оба.
Но худшей ложью было: «До свиданья».
Мы знали оба то, что услыхало
В тот влажный, тёмный летний вечер море:
«Конец. Навеки».

Томас Манн


 - Не ушиблась?
 - Испугалась больше. Если бы не ты, точно бы упала.  Спасибо тебе!!!
 - Не за что.
 - Дурацкие лестницы! Университет даже не пошевелится, чтобы поменять ступеньки!
  - Да.

Через неделю они случайно встретились в коридоре. Он робко улыбнулся. Несколько дней спустя они встретились еще раз, в столовой. На этот раз он, явно стесняясь, неловко подошёл к ней, и, тихим голосом, опустив взгляд, спросил, не найдется ли у неё времени сходить с ним в театр. Разумеется, она согласилась. Знал бы он, как она этого ждала.

Они проводили массу времени, гуляя: по широким, залитым закатным солнцем проспектам, вдоль каналов, искрящиеся волны которых отбрасывали блики на стены набережных. Стояли черного чугуна резных парапетов на мостах, смущенно-радостно переглядываясь, когда в поле их зрения попадали целующиеся парочки, - сами они ещё даже не осмеливались взять друг друга за руку.

Он был удивителен.Она никогда не встречала никого подобного ему. Он был так тих, мягок и интеллигентен, что она удивлялась, как у него вообще хватило смелости подойти к ней тогда, чтобы пригласить в театр. Робкий, застенчивый, он изучал теоретическую физику, и в ней и была вся его жизнь. Он рассказывал ей про задачу Штурма-Лиувилля и неравенство Коши, про уравнения Лапласа и палиномы Лежандра, про Гаусса, Римана, Остроградского, про теоремы Лагранжа. Объяснял, что такое краевые задачи и топологическое пространство; от него она впервые узнала о существовании свернувшихся в клубок векторных ежей – которых невозможно причесать*.


Она тоже рассказывала ему о себе. Он всегда слушал молча, внимательно, тактично, не перебивая. Он расспрашивал о её друзьях, мечтах, увлечениях. Никто никогда не слушал её с таким интересом. Один раз он спросил, какой её любимый цвет.

- Синий. А твой какой?
 - Белый.

С тех пор в её гардеробе появились белые платья.

Он нравился ей, и она старалась нравиться ему. Она всегда приходила на свидания в тщательно подобранных платьях, уложив волосы, накрасившись, - и наградой ей был его сияющий взгляд из-под стёкол очков, от которого лицо её вспыхивало самолюбивым румянцем. Она нравится ему! Однажды во время прогулки он робко взял её за руку, - с тех пор, по молчаливому обоюдному согласию, они держались за руки всегда.

В середине октября в трубке раздался его робкий голос: «Пойдешь ко мне на День Рождения?» Она с радостью согласилась. И купила белое платье: лучшее из всех, что были у неё до сих пор, полыхавшее нежной стыдливостью белой розы.
Они пили вяжущий черный чай, заедая его тортиком с тарелок из тонкого, почти бумажного фарфора с кремово поблёскивавшими пионами, - она подарила их ему сегодня.

Когда в открытое окно ворвалось влажное тёмное дыхание осеннего вечера, они вышли на улицу.
Сухие степные луга за общежитиями, гул далёких машин по ту сторону скошенных трав, чёрные воды небес над их головами. «Посмотри. Вот древнее созвездие Лиры, возглавляемое Вегой. Вот Денеб из созвездия Лебедя, он вместе с Вегой и Альтаиром отмечает вершины Большого Летнего Треугольника…». Она смотрела и видела. Впервые в своей жизни. Видела мощный квадрат Пегаса, длинную ломаную линию устремленной вверх Рыси, всполох крошечного Дельфина.

«Можешь отвернуться на секундочку?» - вопросительно проговорил он, опускаясь на колени возле небольшого, принесенного им с собой черного рюкзака.   - «Конечно».
Сюрприз. На свой собственный День Рождения он приготовил ей сюрприз. Она подняла глаза к густому блеску небес, всей кожей ощутив ласковость и плотность охватывавших её воздушных потоков. О Бог. Как же она счастлива.

Он мог видеть происходящее как будто со стороны. Они стояли на холме: две слившиеся воедино тени, освещённые крупной белой луной: он – чёрная, строгая, сурово-расправленная, прямая, она – безвольно обмякающая, ищущая опоры в его силе, готовая покорной белой волной скатиться к его ногам. Свет луны падал на лёгкие, текучие складки белого платья, на матовую кожу её лба, на прочерк тёмных дуг ресниц на изящных скулах, её светящееся томным, безотчётно-покорным спокойствием лицо было воздето к сияющему среди тёмной синевы кругу, тяжелые блестящие волосы змеились по плечам завораживающими каштановыми спиралями. Объемные, влажно поблёскивавшие струйки крови спускались вдоль шеи, преодолевая изгибы ключиц, тонкими извилистыми ручьями долины Амазонки. Так они стояли в тишине. На его лице была понимающая, отцовски-назидательная отрешенность созерцающего, её было спокойно, с оттенком жертвенной чувственности.

Это было прекрасно.

На холме за общежитиями в конвульсиях, не имея возможности выкрикнуть хоть что-нибудь сквозь запечатавшую её рот жесткую руку, извивалась девушка, удушаемая стальной проволокой. Лицо её распухло, приобретя багровый мясной оттенок, глаза вывалились наружу, как у умирающего от безумной пытки животного. Её держал, с искаженным, взмокшим от напряжения лицом, юноша в толстых кожаных перчатках. Во рту у него пересохло, глухая пульсация в ушах почти заглушала шорохи борьбы и полузадушенное мычанье его жертвы. Черная куртка из кожзама была уже почти вся спереди залита кровью, перчатки порвались в нескольких местах и короткие отрезки проволоки неприятно кололи ему руки. Длинные пряди кауро-пепельных волос спадали на глаза, а очки слетели на траву, пока он удерживал бессмысленное, вырывавшееся тело, и все вокруг расплылось. Скорей бы она уже сдохла.

Девушка дернулась, ломано выгнулась, булькнула и обмякла. Видимо, проволока порвала сонную артерию. Кровь пульсирующими волнами покрывала оставшиеся светлыми участки кожи влажным плазменным слоем.

Он устало поднялся с колен и снял перчатки. Ему почему-то вспомнились фильмы ужасов. Нет, расчленять он её не будет. Он же не какой-нибудь больной маньяк-извращенец. Поэтому он аккуратно упаковал её тело в пакет и оттащил к рощице, где было небольшое торфяное болотце. Он терпеть не мог разводить лишнюю грязь, да и не мог себе этого позволить: на это не было времени. Он и так потратил кучу времени зря, лучше бы поботал. Любовь любовью, но теперь его ждет нечто более интересное: теория Янга-Миллса. Да и диффуры он в последнее время что-то совсем забросил, надо бы повторить. В общем, есть чем заняться.


 - О Господи, я уж подумала, сейчас всё разобьется! Спасибо тебе!!!
 - Не за что.


*Прим. - Свернувшегося в клубок ежа невозможно причесать. Murray Eisenberg, Robert Guy. A Proof of the Hairy Ball Theorem. — The American Mathematical Monthly. — Vol. 86. — No. 7 (Aug. — Sep., 1979). — pp. 571—574.

*Прим. - В северных широтах летне-осенний Треугольник виден до ноября.