КыНыЖы

Сердечная благодарность Юлии Горской за оказанную помощь

Пришла как-то Лень к брату своему названному Подхалимажу, сидит и жалуется:
— Скучна нынче жизнь, Лимка. Скучна. Не тот мужик пошел. Совсем не тот. Вот раньше, помню, заляжет на печь, и знай себе, с одного бока на другой ворочается. Вот это лень! Вот это уважение! Не то, что сейчас. Коль на работу не пошел, игр компьютерных ему подавай. А то еще хуже, весь день по телефону работу работать будет. Ну, как тут выжить, скажи? Как в себе не разувериться? — стенала Лень, закусывая горе нешуточное шоколадными конфетами с чаем  вприхлебку.
— И не говори, Лень, — согласился с сестрой Подхалимаж. — Обмельчал нынче люд. Сильно обмельчал. Вот бывало, заглянешь к монаршему двору в гости — душа радуется. Тут тебе и «как Ваше величество умны», «как Ваше высочество прелестны» — песня для моих старых ушей. А сейчас что? Одни бизнесмены, да бизнес леди, с рукопожатиями, да воздушными поцелуями. Ни тебе поклонов земных, ни реверансов. Скукота.
Так сидят Лень с Подхалимажем на жизнь свою нелегкую сетуют, да чай с конфетами попивают. Разок посидели, другой,  и решили клуб для недовольных жизнию открыть,  КНЖ по-свойски. Клич кинули, новых членов ожидают.
Вот собрались они в третий раз, сидят беды свои обсуждают, вдруг слышат стук в дверь. Гости долгожданные нагрянули. Открыл Лимка дверь, стоят на крыльце Прямота с Трудолюбием, головы свесили, приглашения ждут.
Удивился Подхалимаж, пустил пожаловавших гостей в дом, за стол усадил и спрашивает:
— С чем пришли, враги непримиримые? Просто так или по делу какому?
— Слышали мы, клуб вы открыли для недовольных  жизнию, —  ответила Подхалимажу Прямота. — Вот, решили членство приобрести. Примете?
— Вы? Членство? — удивилась Лень. — Вот уж кому жаловаться грех, так это вам, други-недруги. Во все времена приверженцев хоть отбавляй было, и ныне тоже.
— Ах, кабы так, кабы так, — запричитало Трудолюбие. — Нет нынче тружеников настоящих, трудоголики  сплошные. Не ради удовольствия дело делают, но ради выгоды. Везде наживы ищут.  А так, чтобы с песней, да для души… Канули те времена. Давно канули.
— И мне несладко ныне. Вовсе несладко, — поделилась своим горем Прямота. — Нельзя в наши дни о чувствах своих открыто заявлять. Не поймут, обидятся, а там и до суда дорога недолга, до санкций штрафных и выплат морального ущерба. Вот такие времена настали — завуалированные, — сетовала она, горестно вздыхая. — Все в обход, да кругами, а в лоб никогда.   
— Ну, что ты, Мотя. Незачем слезы лить, — пожалел Прямоту Лимка. — У всех ныне не сахар, не у тебя одной. 
— Делать нужно что-то. Делать! Менять ситуацию, — воодушевилось Трудолюбие.  — Коли всем так непросто, давайте скооперируется и…
— Что «и»? Вот что «и» то? — перебила Трудолюбие Лень. — Нечего тут не сделаешь. Времена вспять не воротишь.   
— Да, да, — поддержал Лень Подхалимаж. — Это все научная революция, прогресс, глобализация. Все они. Испортили человека. Ох, испортили, не исправишь!
Так посидели, поохали, чаю с пирогами отведали и разошлись по домам до следующего раза.
На очередном заседании КНЖ в полку недовольных прибыло. Бессрочного членства в нем удостоились: Терпимость, Неподкупность и Вожделение, также захотевшие поведать о своих напастях. Особенно расстраивалось Вожделение, казалось бы,  во все времена востребованное.
— Ох, тяжко мне, братья и сестры. Ох, как тяжко. Загнал себя человек, замучил, здоровьем ослабел. Сам уж не может почти ничего. К дурману, да химии прибегает. Но это полбеды. Коли не можешь, куда деваться? И химия амброзией покажется. Так ведь не хочет! Вот, в чем беда! — обливалось горючими слезами Вожделение, размазывая влагу по красным щекам. Лимка даже горячительного ему в чай плеснул, чтобы немного нервишки успокоить. Только без толку все.  Не помогло.
Также на четвертом заседании клуба был единогласно утвержден его бессменный председатель. Им стала светящаяся от гордости Лень, впервые занявшая столь высокую должность. Общим мнением постановили проводить собрания еженедельно и разнообразить меню, известно же — чаю много не выпьешь. Ответственным за последний пункт вызвалось быть Трудолюбие.
Сказано — сделано. Обязательные встречи по субботам, ломящийся от яств стол, небывалое разнообразие напитков и с каждым днем все больше сторонников. Не прошло и полугода, как членство в клубе приобрела большая часть духовно-нравственных качеств человека, и у всех беды нешуточные, у всех претензии к роду людскому. Даже Милосердие в ряды недовольных вступило, то и дело повторяя: «Сил моих больше нет. Все высосали, окаянные. Все высосали».
Вскоре выяснилось, что к братьям и сестрам своим не примкнули лишь Гордость, Самомнение, Совестливость, да некоторые отщепенцы, и людей и собратьев сторонящиеся. Первая понятно, по каким причинам. Не пристало ей на жизнь жаловаться. Нельзя в грязь лицом ударить, не подобает. Самомнение просто так, ради отрицания. Совестливость же никак с собой договориться не может. И обид вроде накопилось, хоть волком вой, и бросить человечество на произвол судьбы невмочь. Совесть не позволяет.
Так остались средь людей только Гордость с Самомнением, и осиротело человечество. Ходят люди, пыжатся от осознания собственной значимости, того и гляди лопнут. А разрывающаяся на части Совестливость наблюдает за всем этим безобразием со стороны, и не знает, как круг порочный разорвать. Одной ей не под силу.
А помощники тем временем разгулялись. Заседания проводят, лозунги выдвигают, себя восхваляют, и все под чай с плюшками,  под закусочку отменную, напиточки горячительные, да икорочку разнообразную. Не жизнь — сплошное удовольствие. Лень с высоты занимаемой должности своим детищем любуется. Подхалимаж поблизости околачивается, о себе напоминает, тарелочки с вкусностями подносит по мере необходимости. Трудолюбие в поте лица обеспечением гульбища занимается. Все при деле, о людях уж не думают вовсе, всем довольные.
Одно лишь Милосердие между стопками горестно вздыхает, да по Совестливости скучает. Друзья, как-никак, лучшие. Друг без дружки никуда.
Так кутили члены КНЖ, кочуя из одного дома в другой, покуда не пришла пора собираться в хоромах Тщеславия. Уселись за столы, Лень как полагается во главе, за процессом наблюдает. Подхалимаж по правую руку, на почетной должности тамады: тосты произносит, да угодить всем старается. Дошла очередь и до хозяина. 
Поднялось Тщеславие из-за стола, от кремов лоснится, белозубой улыбкой сияет, к приему почестей готово, а Лимка возьми да ляпни, что куропаточка настоящее объеденье, почти так же вкусна, как намедни у Откровенности, та, что на винном соусе томленая.
— Не по рылу еда! — взбеленилось в ответ Тщеславие, ну и понеслось.
Слово за слово, до рукоприкладства дело дошло. Оскорбленная в лучших чувствах Откровенность отмерила пуд лиха нарумяненной щеке взбешенного Славия, а тут и Враждебность не устояла.
— Как так, наших бьют? Не бывать этому! Не в жизнь! — раздался боевой клич, ознаменовавший конец вечеринки.
Далее, кто во что горазд. Припомнили по самое не хочу, до мира творения. Да и там недовольные нашлись. Зависть с Жадностью акт грехопадения не поделили, сошлись в рукопашном. 
В общем, всем влетело: Лени за неспособность руководить, Подхалимажу за отсутствие предпочтений, Напористости за неумение вовремя остановиться. Даже собаке хозяйской досталось, оттоптали все конечности, и хвост дверью прищемили. 
В тот день разделились члены КНЖ на три коалиции: правых, особливо правых и ни с чем не согласных. К последним отнесли себя Мнительность, Слабоволие, Вредность и Милосердие: кто из-за нежелания выбирать, кто в силу элементарной неадекватности, а кто просто так, дабы отличаться. 
Остальные, вспомнив о давней вражде, разбились соответственно изначальной принадлежности, и давай друг друга во всех смертных винить. Положительные — со своими претензиями наседают, отрицательные — со своими, да суть одна: плохо на людей влияете, товарищи!
Дальше — хуже. Баррикады строят, смесями горючими запасаются, готовы войной идти, осталось предводителей выбрать. А с этим у особливо правых заминочка, желающих на должность хоть отбавляй. Каждый мнит себя наиценнейшим из полководцев.
Чем бы все это могло закончиться — непонятно. Но отошло от пьяного угара Милосердие, огляделось по сторонам и ахнуло. Кличи боевые отовсюду, разгром, куда не глянь — одним словом, беда. И ведь бесстрашные все, ни меча, ни пули не боятся. Идут напролом.
Так на Милосердие снизошло откровение. Призвало оно в соратницы Совестливость, подруга как-никак, и отправилось Боязнь с Трусливостью из норы выкуривать, да сестру их сводную разыскивать Рассудительность — большую любительницу одиночества. 
Вот все вместе и встали они меж враждующими. Милосердие к Жалостливости взывает, Боязнь с Трусливостью к Самосохранению, Рассудительность к Безрассудству и Осторожности. На больное давят, стараются, да толка мало. Ослеплены все.
Тут говорит Рассудительность Совестливости:
— А что если человека им показать, сиротинушку неприкаянную? Кольнет в душе что, как думаешь?
Так сговорились миротворцы человека достать. Из полона Гордости с Самомнением освободить, да на растерзание спорщиков поставить. Поднапряглись Боязнь с Самосохранением и вырвали индивида из лап загребущих.
Стоит человек супротив качеств своих положительных, вздохнуть боится, а те его как неведомую зверюшку разглядывают. Первой оклемалась Жалостливость:
— Батюшки, какой малюточка, — говорит. — Так и тянет приласкать. — Подошла она к человеку, к груди прижала, баюкает.
И сошел испуг с лица оного. Осматривается, головой качает, да слезы с глаз утирает. Жалеет помятые в спорах качества.
— А красавчик-то какой, смотри, — подтолкнула сестру свою Мечтательность.
— Ох, а как на Ромео похож, — подхватила Романтичность. И вместе они направились обихаживать льющего слезы человека.
Так постепенно одно за другим все и подтянулись. Радуются, человека на руках качают, нашли себе достойное применение.
На хохот и рукоплескания,  доносящиеся из-за баррикад,  обратили внимание особливо правые. Носы повысовывали, смотрят, что же так положительных развеселило. А тут человек меж качеств ходит, весь такой из себя правильный,  благородный.  Не выдержала тут Подлость:
— Это еще что за дискриминация? — говорит. — И чего это они себе человека заграбастали? Не позволю! — Перемахнула она через заграждение и давай сквозь правых к человеку пробираться, раздавая тумаки во все стороны. — Разойдись! Посторонись! И мне чуток положено! Не вам одним пировать!
— И мне, и мне кусок! — последовала за сестрой названной Зависть, а за ней и Жадность сорвалась с места. Какая ж дележка без нее? Непорядок! 
Стоило начать, называется. Повалили отрицательные со всех щелей, о бедах своих и недовольстве позабыли, ведут на человека охоту, за право главенствовать сражаются, как с положительными, так и меж собой. Все как должно, как надобно.
Вот так встало все на свои места. Бродят качества в толпе человеческой, заглядывают в души, в поисках уютного местечка, и коли найдут таковое, заселяются. А к худому ли, к доброму значения не имеет. Каждому по совести отмеряно, по делам его, по заслугам.