Не могу объяснить

               
Сижу я с приятелем своим Абдуллою Гаибовым, черноволосым таджиком. Черты лица у него правильные, но цвет глаз и оттенок кожи не дают повода сомневаться, что напротив меня за столом сидит человек востока. Говорим по-русски. Гаибов отлично знает его, даже в предгорьях Памира в большом кишлаке преподавателем русского языка работал. Произносит он слова правильно, но акцент слышится восточный, не слышно буквы «ы». Можно, разговаривая, сразу определить, к какой национальности собеседник относится. Так по-русски, как говорит Абдулла,  скажем, грузин говорить не может, у него – сочетание согласных звучит резко, словно слово произносится в тот момент, когда он воду пьет. Молдаванина выдает мягкое произношение буквы «л». Абдулла говорит неторопливо, в его словах звучит ничем несокрушимая убежденность в правоте взглядов.
«Ви, русские, не понимаете, что Таджикистан – это не Россия! Не ви культуру нам принесли. Она у нас – древняя, соединившая мудрость многих народов. Восток не привик торопиться. Куда бежать, когда смерть за плечами, и, может бить, ти уже не увидишь того, что находится сейчас перед тобой? Наслаждайся видимим глазами, слушай невидимое ушами!! Я могу говорить на афгани, могу на фарси, могу по-узбекски. С тобой говорю по-русски. Ти этого не можешь! Тебе хорошо, один язык знаешь, и все тебя должни понимать! А у нас – от Сталинабада 30 километров отошел, никто русский не знает… Ти думаешь, что ми за годы советской власти изменились? Нет. Ми одеваемся, как русские, но думаем и живем по-своему. У вас, учений, известний человек одну жену имеет. Наш профессор одну жену законную имеет, а пять – незаконных. Все знают, все молчат. Наш секретарь райкома из Москви назначили, а кто слушает его? Никто! Наши девушки в городе учатся, а за городом нет. Какой отец пустит дочь из кишлака в город? Женщини наши неграмотные. И нам еще нужно много учиться.
Зачем я в Ленинград приехал? Учиться. Наш профессор плохо знает, я плохо знаю, и другие плохо знают – это нехорошо. Вот ти сегодня мне соединительную ткань показивал, я смотрел и долго не понимал. Смотрел и думал: «Какой ти умний, как много знаешь. Но ти, как был, так простим врачом и останешься, а я – профессором буду! Ведь я – национальний кадра».
Последние слова он исковеркал так, как ни один другой не сделает. Я слушал его, а сам думал: «Что-то не то происходит? Почему эстонец Лембит открыто ненавидит русских, и великого уважения от Абдуллы к русским не вижу.
Почему на Западной Украине национализм живуч? Что мы принесли им в 1939 году? Почему в местности, где Батько Махно гулял, в сельской местности к русским относятся подозрительно?
Дезертирство в период войны было не редкостью, у всех воюющих тогда отмечалось. Вермахт  вынес 27 тыс. смертных приговоров только в пехотных войсках за дезертирство. Каторжные работы – 110 тысяч получили – не хотели служить в армии.
А среди украинцев число нежелающих воевать  зашкаливало. Нельзя было скрыть, что украинцы  часто покидали Красную Армию, как только немцы занимали их родные места, после того, как немцев выбили, в Красную Армию было мобилизовано два с половиной миллиона украинцев.
Чем это было можно объяснить?
А борьба с бандеровцами и в период войны, и после. Почему бандеровцы убивали и украинцев, и евреев, и поляков, и русских?
Они убивали тех, кто боролся с фашистами. Это они убили не только русского легендарного разведчика Николая Кузнецова, их жертвой пал и талантливый русский генерал Ватутин.
Объяснить все это живучестью украинского национализма было трудно. Напрашивался сам вопрос: а откуда сам национализм, если нации в СССР равноправны.