Сон 2013-07-18. Гиммлер

Из серии "Репортажи спросонья"
- - - -

"А можно вместо казни на поруки?" (Жульен Стебо).
- - - -

Краткое содержание "предыдущих серий". В смысле, небольшая преамбула.

Я случайно встретил свою давнюю знакомую, с которой в жизни у меня контакт, скорее всего, уже утрачен. Мы посидели в кафе, пожаловались друг другу на сложности бытия, после чего она попросила меня помочь ей купить мотоцикл. Не могу сказать, что я хорошо разбираюсь в мотоциклах, но она в них разбирается ещё хуже. Как я понял, мотоцикл был нужен не для подарка кому-нибудь, а ей лично. Просто покататься. Я не стал выяснять, чем вызвано такое внезапное стремление оседлать два колеса, и согласился помочь, хотя и с некоторым удивлением.

Фирма, торговавшая мотоциклами, находилась в здании, из которого уже почти все выехали. Фирма тоже собиралась выезжать и потихоньку сворачивала деятельность. К моменту нашего визита основное помещение было освобождено, а группа специалистов, оформлявших документы, временно находилась в высотной пристройке к основному корпусу. На входных дверях фирма честно предупреждала, что они находятся на самом верху, а лифт не работает. Также указывалась высота подъёма по лестнице для особо настырных покупателей – 85 метров.

Я задумчиво поскрёб затылок. Такая гимнастика для моей астмы – это слишком, решил я, и попросил знакомую немного подождать. "Я тут внизу быстренько выясню, куда они переезжают, а через недельку-другую мы их навестим по новому адресу и всё оформим". Знакомая сначала неохотно согласилась, а потом всё-таки решила, что мотоцикл – это не предел её мечтаний и она вполне может обойтись без него. Я с энтузиазмом поддержал её, после чего мы расстались.
- - - -

Теперь, собственно, сам сон.

Возвращаясь от продавцов мотоциклов, я решил срезать путь и пройти дворами через квартал, в котором не был уже давно, но в котором в детстве бывал довольно часто.

По пути мне пришлось пересечь территорию поликлиники, о которой у меня остались нехорошие детские воспоминания, ибо тут мне делали уколы.

Поликлиника была старой, довоенной ещё постройки, но, тем не менее, неплохо сохранилась. Видимо, потому, что до и после войны она была ведомственной и обслуживала районную партийную и руководящую номенклатуру, а во время войны её по прямому назначению использовали немцы, которые тоже не дали зданию пропасть.

С некоторым удивлением я увидел, что со времени моего последнего визита поликлинику перепрофилировали, и теперь она выполняла функции санаторного филиала, тоже номенклатурного. Дорожки были вычищены и подметены, несмотря на недавно закончившийся снегопад. Кусты по бокам дорожек и аллей были полностью засыпаны снегом выше человеческого роста. По дорожке навстречу мне неспешно шёл господин преклонных лет в военной форме, в очках, руки за спину.

Что-то в нём показалось мне знакомым. Я его определённо видел раньше. Я пристально всматривался, пытаясь вспомнить, где я мог его видеть и кто он?

Когда мы почти поравнялись, я вспомнил. Гиммлер! Это был Генрих Гиммлер! Я скованно улыбнулся ему и косо так кивнул, приветствуя.

Гиммлер приветливо кивнул мне в ответ и слегка приостановился, – он был не против пообщаться. В мои планы это совсем не входило, и я поспешил дальше.

По мере удаления я неведомым мне образом понял, что Гиммлер здесь не случайный гость, – он живёт в этом санатории.

Его настоящая биография несколько отличалась от официальной версии. Он не умер в мае сорок пятого под Люнебургом. Он был арестован советскими чекистами и переправлен в Москву. После длительной серии допросов и быстрого революционного суда его приговорили к десяти годам лишения свободы, которые он провёл в относительно комфортных условиях. Во всяком случае, некоторые из наших современников, на мой взгляд, имеют условия жизни хуже, чем те, которые были обеспечены высокопоставленному "сидельцу".

Отмотав срок, он еще несколько лет провёл в российской глубинке на вольном поселении под постоянным надзором ЧК-НКВД-КГБ, после чего был переведён в это вот спецзаведение до конца дней своих.

Как я понял, он осознал и осудил свои злодеяния, и его раскаяние было вполне искренним. Видимо, поэтому ему и была предоставлена относительная свобода, которая, впрочем, не принесла ему большой радости.

Все его родственники, соратники и близкие друзья остались там, в прошлом. Здесь он был совсем один. И хотя к нему относились вежливо и предупредительно, окружающие всегда помнили, с кем имеют дело. Друзей или просто хороших знакомых он за эти годы так и не приобрёл. Он искательно и с надеждой, как брошенная собака, смотрел в глаза каждому встречному: а вдруг кто-нибудь проявит милосердие и захочет с ним пообщаться? Но нет, никто не хотел. Старшее поколение слишком хорошо помнило войну, младшему был не интересен старый дед в прикольной форме. Исключение составляли только совсем маленькие дети, к которым он относился с искренней любовью и нежностью. Правда, каждый раз это продолжалось не слишком долго. Как только игры и забавы становились слишком весёлыми и "визгливыми", тут же прибегали мамки-няньки и детей с рёвом уводили подальше от страшного "воспитателя". Он опять оставался один. Раз за разом, год за годом.

Я вот тоже не захотел с ним общаться, испугавшись неведомо чего. Он понимающе улыбнулся и грустно продолжил своё одиночество.