Прасковья

      Казачья станица погрузилась в полуденный зной. Солнце стояло высоко в зените, жара струилась в раскалённом воздухе. Всё живое старалось выжить в суровое время южного летнего дня. Но только так земля рожает спелые колосья хлеба, наполняя их золотым дождём солнца. И потом, после долгих трудов, они  Короваем украшают стол хлебороба. Вдоль реки ещё кое-где остались клочки слабо зеленеющей травы. Степь выгорает в это время, чтобы снова возродиться ещё более насыщенным цветущим ковром на следующий год. Она как будто набирается сил под палящим солнцем, накаляясь днём и остывая ночью.
    В саду усадьбы графа Воронцова всегда прохладно. Он расположен у самой реки, и вековые деревья, впитывая своими длинными мощными корнями живительную влагу, раскинули высоко могучие зеленые кроны. 
   Вокруг усадьбы разбросаны дома казаков. Улицы широкими линиями растекаются по низине. Огороды спускаются  к воде, на подворья мычит скотина, блеют козы, кричат петухи. Тихая мирная жизнь идёт своим чередом. Ставни на окнах наглухо закрыты, сохраняя хрупкую прохладу внутри нехитрого жилища.
   Дом Прасковьи стоял неподалёку от усадьбы графа. Он отличался своими размерами и высоким крыльцом, которые говорили о зажиточности его хозяев и материальном благополучии казачьи семьи.
   Прасковья была единственным ребёнком, что было не типично для больших казачьих семей. Но что поделать, так распорядился Бог. Мать очень любила девочку и баловала с детства. А вот отец был более чем строг. Он понимала, что всей его землёй хозяйкой станет дочь, а значит надо воспитывать её в строгости и конечно приучать не только к женскому, но и к мужскому труду.
   Прасковья работала вместе с батраками в поле, ездила на лошадях, ухаживала за скотиной и всё делала по дому, наравне со всеми. Учиться, её не отдали, считали это баловством, которое ни к чему хорошему не приведёт. Считать умеет и это самое главное. А премудростям ведения казачьего хозяйства, и управления землёй отец и сам мог её обучить.
   Так что к моменту выдачи её замуж, эта красивая, с синими глазами и черной косой девушка, абсолютно не умела читать, но в поле могла заменить любого работника, а в доме была замечательной хозяйкой. Она пользовалась успехом у казаков, а её приданое было настолько обольстительным, что отец знал точно, что в девках ей не засидеться.
   Сваты пришли по осени, девушка даже не ожидала. Отец сговорился сам и поставил её в известность только в день сватовства. Перечить было без толку, да она и не была приучена к этому. Вся надежда оставалась только на Бога, чтобы жених не был рябой или косой.
    Прасковью вызвали в большую комнату, за столом сидели нарядно одетые казаки и казачки. По их виду девушка смекнула, что жених  не из бедных, и наверно не плох собой, а это уже счастье. Ведь она знала, что такое труд, знала, что для того, чтобы выжить в этой жизни нельзя лениться. И если у тебя есть деньги, это не значит, что ты можешь проматывать их налево и направо. И мужа ей хотелось серьёзного, самостоятельного, а ни какого-нибудь гуляку, что по девкам шастает и хозяйства не знает. В этом вопросе она надеялась на отца, на его жизненный опыт.
   Сваты стали расспрашивать девушку, что она умеет делать. Казачка, постарше, вышла на середину комнаты, встала рядом с ней, и, бросив на пол иголку, попросила поднять её. Девушка наклонилась и подала в один момент, зрение у неё было зоркое, да и здоровьем бог не обделил. Несмотря на небольшой рост, телосложение у неё было крепкое, формы округлые и очень даже привлекательные.
    Жениху, его звали Григорий, Прасковья приглянулась, сговорились и свадьбу решили отгулять в скорости.
   Григорий был единственный сыном, последышем. Он был самым младшим ребёнком, после четырёх девочек. Когда он родился, отец выкатил бочку вина на улицу и поил всех, желающих разделить с ним его радость.
    Казак он был исправный. В седле держался крепко, да и по хозяйству мог сделать всё, что надлежит мужчине. Правда Прасковья была на год старше его, но по его телосложению ему давали больше лет, чем было на самом деле. Самое главное, что он не выпивал, что водилось среди молодёжи.
    За ним тоже была земля, ведь дело было ещё до революции 1917 года, и тогда у казаков земля переходила только к детям мужского пола, если таковые имелись.
   Так что работать было на чём, земли теперь добавилось и хлопот тоже. Молодые жили в доме жены, хоть это и не положено, но как вы уже знаете, Прасковья была единственным ребёнком и обязана была доглядывать родных.
     В скорости у них родился сынок Митя. Прасковья разрывалась буквально на части, выполняя то домашние дела, то по  хозяйству. Мальчик рос на радость матери очень смышленым и здоровым. Однажды зимой, а зимы в степя лютые, с ветрами и большим обилием снега, ребёнок приболел. Русскую печь топили дровами, бабушка положила мальца наверх, прогреть косточки и пропотеть. Прасковья управлялась с хозяйством, когда зашла в дом, ребёнок сильно плакал, лёжа на полу. Она подбежала к нему и поняла, со слов матери, что он упал с печи. С этого дня у мальчика стал расти горбик. Горе и слёзы молодой женщины нельзя было унять. А тут ещё какая-то непонятная революция докатилась до их мест. Григорий тогда уже был сотенным атаманом, присягу принял царю и отечеству. Стали поговаривать, что всех казаков будут призывать на войну. И без того трудная жизнь обещала стать ещё более тяжелой.
    У Прасковьи родилась двойня. Колю и Ванечку она с рук не спускала, боялась повторения случая с Митей. Тот совсем расхворался, горбик рос, а мальчик тлел на глазах. Врачи разводили руками, да и какие тогда были врачи, медицина то в больших городах хромала на обе ноги, а здесь в станице и вовсе её не было. В пять лет Митю похоронили, а следом за ним и Ванечку. Он родился слабеньким, а двадцатый голодный год дал о себе знать. Кругом гражданская война, неразбериха, ни в поле дела нет, ни дома еды.
   Казаки поделились на белых и красных. Те, что были босые и голые, по большей части батраки, да выпить любители в красных оказались, а которые присягу царю давали - в белых. И началась мясорубка человеческих судеб.
    Коленьке два годика было, когда Григория зарубили. Прискакал друг его, Герасим, и сообщим Прасковьи, что зарубили её мужа. Указал место, где видел его мёртвым. Та бросила всё и туда. Все окопы оббегала, но тела так и не нашла, может конь в степь утащил, или ещё что, не известно. Только больше она своего мужа не увидела в своей жизни не живым, не мёртвым. А Герасиму спину шашкой располосовало так, что пол лёгкого, как и не было. Конь только до дому и привёз, а в горячке ещё и к Прасковье заскочил, про Григория сказать.
  Землю,  стали отбирать в колхоз, скотину тоже, а кто сопротивлялся - к стенке и расстрел. А тут ещё горе. Прасковья поняла, что снова беременна. Что она только не делала: и травы пила, и парилась, на животе дрова носила, чтоб только избавиться от ребёнка. Время то тяжёлое, да и Коленька совсем маленький на руках. Всё без толку, как господь решил, так и будет. И родила она после того, как пропал её муж, дочку. Так что Григорий и не порадовался с ней, и никогда не увидел кровинушку свою.
       Пошла крестить в церковь, а поп её Фёклой называет:
 - В такой,- говорит, - ты её день родила. Если хочешь Натальей, вези подводу пшеницы. 
       Пришлось везти.
     Жизнь не налаживалась. Наталье уже пятый год пошёл, и Коленьке семь, в колхозе ничего не платят, да и по станицам раскулачивают, в Сибирь семьями высылают. Сёстры мужа то за батраков замуж повыходили, чтобы власть не трогала. Старшая Мария, уехала в город Нальчик, там потише, спрятаться можно было. Её то - муж зажиточным казаком был, страшно. А Прасковья день ото дня ждёт свой черёд, с детьми на выселки ехать. Григорий то был сотенным атаманом, немало порубил красных казаков. Не пощадят, время то страшное, никаких тебе судов. Да и сёстры его настаивают на её отъезде. Григория то никто мёртвым не видел, так они придумали, что он умер от сибирской язвы, когда шкуры выделывал. А про то, что он недалеко от станицы зарублен был мало, кто ещё знал. Отряд то его далеко от их мест воевал.
  Но куда ей с двумя малыми детьми, без мужика. Однажды вечером в окошко постучали. Прасковья выглянула, во дворе стоял Герасим. Она слышала про его горе. Жена после родов не оправилась и умерла, а мальчонка остался, да ещё трое. Бедовал Герасим, сам- то после ранения ещё не окреп, а тут такое.  Вышла она во двор поговорить, не зря, думает, ночью то нагрянул. И права была. Велел он ей детей собирать и пожитки кое-какие, на рассвете бежать надо. На завтра обещали большую облаву на кулаков, белых казаков и их семьи. Как рассвело, она уж готова была. На подводе кроме неё и её двоих детей, ещё четверо душ. Герасим  взял своих троих ребятишек, старшую дочь из жалости сестра жены себе забрала. А грудничок  Володька плакал на руках у сестры, которой самой- то от силы лет семь  было. Глянула Прасковья, прослезилась, и погрузила свои нехитрые пожитки. Перекрестила свой дом, отец то с матерью  с горя умерли, после нервного удара. Вся жизнь их прахом ушла, не перенесли разорения. 
    Прощай станица, прощай степь вольная, увозила её старая кобылёнка в чужие края, подальше в горы, в чечню. Там многие уже нашли себе место, чтобы скрыться от погибели. И старший брат Герасима прислал весточку оттуда. Так что дорога не близкая, верст пятьсот, хоть бы лошаденка выдержала.
   Ехали долго, дети капризничали, есть просили. В станицы по пути днём не заезжали, боялись. Спали кто где: старшие на земле, маленькие на подводе. Что ждёт их там, в чужой стороне? Эта мысль не давала покоя Прасковьи. Да и кто ей Герасим, друг мужа покойного и не более.
   Да и не нравился он ей совсем. Григорий у неё справным казаком был, а этот росточком маленький, сутулый. Да и опять же, трое детей у него на руках. Обо всём она передумала за долгие дни дороги, просила бога, чтобы не бросил её и детей малых.
   Как стали к городу подъезжать, всё вокруг зазеленело. Степь то их  уже голая стояла, когда они в путь тронулись, а здесь красота. Орешник кругом, яблони, груши и трава высокая сочная. И люди кругом русские, а ведь она ждала чеченцев увидеть. Немало она про них слышала всякого от терских казаков, боязно ей было.
   Старший брат Герасима работал на заводе, жильё ему дали в рабочих бараках. Принял всех и накормил. Жил он бедно, да и нельзя было особо высовываться. Здешних то, сунженских и терских казаков, ох как красные уничтожали. Кого порубили, кого выселили. А приезжих то мало кто знал, они  кубанские, да донские, вот и не трогали, не было особо времени разбираться.
   Городок был небольшой, но очень уютный. Белые мазанки были совсем такие же, как в их станице. Правда больших домов  много и поездок ходил через весь город до окраины. Таким показался он ей причудливым,  колея узенькая и станции с интересным названием: Алды, Черноречье, Минутка. Возил рабочих на работу и с работы.  Вокруг леса, да качалки в них, да озёра чёрной смолянистой жидкости. Запаха от них особого не было, но если руки выпачкаешь, отмыться с трудом удастся.
     Прасковье всё в диковинку было, она ведь вообще мало где бывала, а тут город. Да и мало она подходила для городской жизни. Грамоте не обучена, говор у неё казачий, родом то её предки с Харькова. Да ещё и без мужа. Кто ей этот Герасим, да никто.
    Но за это короткое время прикипела она душой к его детям. Жалко сильно ей было сирот. Володю она уже успела полюбить. Мальчик был очень добрый, за мамку её признал. Правда, старшие волчатами смотрели, злые они какие-то, может время такое на их долю выпало, искалечило детские души. Но что она, Прасковья, могла поделать, когда мир вокруг  рухнул. Разве она рада той жизни, в водоворот которой закинула их судьба. Ну что тут говорить, события  не остановить, а тем более не повернуть вспять.
     На завод Герасима не взяли, лёгкое то одно здоровое, так что надо было искать другую работу. Да и жильё своё нужно, у брата своих детей двое, а тут приехали семь душ. И квартирка при заводе была маленькая. По соседству стояли ректификационные колонны, день и ночь гудели градирни. Так назывались огромные установки похожие с виду на бочки, в них вода падала с шумом и охлаждала трубы. Запахи отравляли воздух, с непривычки кружилась голова и тошнило. Жена брата хоть и молчала, но видно было как ей тяжело. Она ведь тоже по сменам работала.
         Стали искать хоть плохенький, но свой домик. На окраине города, почти в лесу, присмотрели один. Небольшая комнатка, кухонька и тамбур. Выбирать особо не пришлось, с деньгами туго, поиздержались в дороге. Вот и разместились все дети в комнате, а Прасковья с Герасимом в кухне. Но не было про меж них и намёка на любовь. Дружно впряглись они в телегу нелёгкой жизни, каждый со своим горем, со своими надеждами, а вот кров один, общий.
       Сосед работал на железной дороге, и предложил Герасиму пойти с ним. Прасковьи и дома дел хватало. Детей то полон дом, один ещё грудничок. Огород двенадцать соток, лошадёнка какая никакая, корову прикупили, кур завели. С утра до ночи трудилась, старшие помогали, но приёмные не в охотку. Всё на Колю оглядывались, чтобы меньше их не работал, ревность их заедала. С Володи и Натальи толку не было, малы ещё в помощники.
       Наконец Герасима взяли проводником на Астраханский поезд. Стало легче жить: то рыбы привезёт, продадут соседям, да сами наедятся. Зарплата в дом пошла. Уголь на зиму выписали бесплатно. А самое главное, от железной дороги ещё земли под огороды дали. Прасковья рада была. Хоть и далеко от дома, но на подводе то, можно добраться. Семь огородов по девять соток, да дома двенадцать, выжить можно. Так она тогда рассуждала. Работать, ей не привыкать, и здоровьем бог не обделил. А ведь Герасим то всё время в рейсах, всё на её плечах. Не думала она о трудностях, хотелось поскорее на ноги встать.
   Вот так и сошлись Герасим и Прасковья. Любви между ними не было, в церкви не венчаны, горе их соединило до конца дней. Детей общих не заводили, не к чему, да и не были бы они счастливыми. От любви счастье то идёт, нарождается, а не от безысходности.  Тех бы, что уже есть, поднять, накормить, да ума дать.
        Три года промыкались в одной комнате, на четвёртый  решили дом ставить. Саман сами месили, старшие дети помогали. А как высох, соседей наняли на кладку. К осени  под крышу завели, поштукатурили всё сами. Переехали уже к зиме, радости было хоть отбавляй.
  Три комнаты, два больших коридора, веранда. И всё это соединили с маленьким домиком проходом через дверь. В самой большой комнате на стене красовались два портрета: Прасковьи и Григория. Герасим не возражал. Он знал, как ей дороги воспоминания. А у него от жены, даже фотографии не осталось. И он, в отличие от Прасковьи, редко думал о прошлом. Настоящая жизнь захватила его всего, да и человек он больше практичный, хотя и не был лишен чувства любви и привязанности. Последнее, пожалуй, доминировало в отношениях с близкими людьми.
    По улице пошла зависть, куркулями стали звать. А ведь никто так не работал, как Прасковья. Да и мужья в бутылку на день по пять раз заглядывали, а Герасим не пил и не курил.  Жили не хуже других. Дети старшие в школу ходили, Наталья подросла и помогала по дому. Один Володя ещё отставал от всех, но тоже мальчик трудолюбивый рос. Всё старался чем-нибудь помочь, видел, как матери трудно. Он Прасковью мамой называл. А вот старшие дети, так и сторонились, не могли забыть родную мать, да и отца ревновали. Они росли в станице, особого обучения там не видели, в городе им было сложно. По сравнению со своими сверстниками отставали в развитии, и поэтому поход в школу не доставлял им удовольствия. Николай же наоборот, сразу втянулся в учёбу, она давалась ему, и он мечтал стать военным, как его родной отец.
   Старших детей Герасима пришлось определить в училище при железной дороге. Сына на машиниста, а дочку на оператора. Дети Прасковьи и Герасима между собой не дружили. Коля, старший сын Прасковьи, старался наладить отношения. Во многом помогал, никогда не обделял никого из своих братье и сестёр вниманием, заступался на улице. Однажды произошел такой казус. У Прасковьи всегда были небольшие запасы продуктов, не дай бог детей нечем будет накормить. На потолке дома стоял сундук, в котором она держала сахар, соль, и другие непортящиеся продукты. На нём висел замок, чтобы дети не перетаскали всё раньше времени. Коля рос смышлёным мальчиком и очень справедливым. Смастерив отмычку, он достал оттуда куски сахара и всем раздал поровну. Маленький Володя ещё тогда сидел в люльке. Но и ему Коля дал столько, же сахара, как и всем остальным. Все дети съели свой сахар, а Володя, конечно, же, не осилил такую порцию, и уснул с кусочком в руке. Вот Прасковья его и застала. Николай сразу признался, наказали только его. В доме никогда никого не били даже ремнём. Труд был всегда методом исправления всех ошибок.
      Герасим, как не больно было видел, что его дети во многом отстают от детей Прасковьи. Но он так же, и видел, что она не разделяет  на своих и его,  за что он её очень уважал.
       Город разрастался, и их дом уже стояла не в лесу на окраине, а почти в центре. Построили рядом большой кинотеатр, провели дороги, поездок преобразовали в трамвай.
Опасения,  с которыми женщина ехала в этот город не оправдались. Население в большей своей массе были казаки, армяне и евреи. Чеченцы жили в аулах в горах, а город стоял по берегам большой реки Сунжи. По выходным на базарной площади станции Минутка можно было увидеть чеченца на арбе, который спускался, продать свои продукты и купить кое-что из скобяных товаров. Дети Прасковьи бегали смотреть на этих людей, о которых местные рассказывали такие ужасы, что можно было слагать сказки. Они приглядывались к их одежде, прислушивались к незнакомому им языку, и удивлялись отношениям между мужчиной и женщиной. Почти всегда она шла навьюченная, как ишак, а впереди шествовал в папахе её муж. Их отец не позволял себе такого, но это, же чеченец. С опаской они сторонились этих людей, помня наказ старших.
    Жизнь кипела, и Прасковья старалась успеть за ней. Старших детей Герасима поженили и отдали замуж, как положено чин по чину. В семье остался Володя и Наталья. Колю от военкомата отправили учиться на танкиста. Мать гордилась им, ведь из троих претендентов выбрали его. Приезжал на каникулы в нарядной форме, она ему очень шла, и уж больно на Григория походил. Посмотрит, и тайком всплакнёт, по прожитой жизни, и по той, что сейчас живёт. Нет, Герасим её не обижал, но не было любви промеж них. Он всё больше книжки разные читал,  грамоте обучен. А Прасковья чувствовала себя не то, что любимой женой, просто удобным для жизни человеком. Да и могла ли она на что-то жаловаться, когда и сама никаких особых чувств к нему не питала. Вот когда ей пригодилось отцовское воспитание: терпеть, если надо, трудиться, раз требует время.
     Война застала всех на пути к светлому будущему. И хоть немцы были ещё далеко, Прасковья точно знала, что придется им ещё хлебнуть лиха. Коля ведь тогда уже был лейтенантом танковых войск. Побывал на реке Ханкин – Голе, на финской границе и много рассказывал, когда по ранению был в отпуске. Так что неожиданности большой не было. Прасковья была запасливой, голода при её хозяйстве не боялась, да и Герасима на войну не взяли, инвалид. Чужое горе конечно она понимала, но своё она уже пережила давно одна, и теперь была готова ко всему. Наталья училась на медицинскую сестру, Володя ходил в школу. Старший сын Герасима железнодорожник, у него бронь. Так что один Коля не давал  покоя её сердцу. Письма от него приходили редко, а как немец подошел к их городу, и вовсе перестали доходить. Гитлер рвался на Кавказ, дошёл до нефтяных ворот и остановился. Не по зубам оказалась ему крепость Грозная. Бомбил нефтехранилища, город горел, пожарники тушили ценой своих жизней. Казаки стояли на смерть, женщины копали окопы, ведь здесь жизнь собрала люди не из робкого десятка, испытавших все тяготы революции, а до этого кавказской войны. Так что трудно пришлось немцу, не по силам казачья напористость. Так и не взял он заводы, при общем наступлении советских войск был выброшен из Кавказа, а потом и из страны. Прасковья никогда не сомневалась, что так будет. Верила она в свой народ, в его нежелание жить под чьей-то пятой. Она и сама всегда была себе хозяйкой. К коммунизму, к которому её вели, относилась с интересом, как ко всему новому.
      Когда немца отбросили за Ростов, дошли и Колины письма. Он горел в танке, но сейчас после госпиталя, опять воевал, уже далеко в чужих странах. Писал, чтобы не переживали, войне скоро конец, и он приедет в отпуск.
       Наталья работала в госпитале, Володя учился, жизнь шла своим довоенным чередом. Город пострадал от бомбёжек и пожаров, но люди уже вовсю разгребали завалы и восстанавливали свои разорённые дома. В их памяти были свежи тяготы переездов, и они трудились так же самоотверженно, как когда-то по прибытию сюда. Жизнь здесь, на юге большой страны, всегда была богата войнами и лишениями. Так, что и народ здесь задерживался только тот, что может переносить все тяготы, молча, напрягая все свои силы, и при этом, не раскисая, подставляя своё плечо соседу. Только так здесь можно было выжить. Братство людей было не на словах, а на деле, как одно из условий пребывания в сложной обстановке многонационального общества.
      Коля приехал не один, с женой и маленьким сыном. Получал в сорок третьем году новый танк в Горьком, там и встретил свою любовь на заводе. От матери скрывал, её благословления не было получено, а у казаков это строго. Но Прасковья была счастлива, Герасим радовался за неё. И Наталья вскорости вышла замуж за военного и покинула дом. Остался только Володя, он доучивался в школе, и тоже мечтал поскорее уехать из дому. Все же нашли свою жизнь, и он хотел стать таким же героем, как Коля.
     Когда дом покинул последний, младшенький Володя, Прасковья совсем было пригорюнилась. Для кого жить, о ком заботится. С Герасимом так они толком и не общались, он вышел на пенсию, и всё читал, говорил мало.
    Колин полк стоял в Венгрии, в гости не поедешь. Она его больше всех любила из детей, всё раньше думала, что будет с ним век доживать. Да вон оно как выходило, не до неё ему, полком командует. Жена его родила ещё двоих сыновей. Трое внуков, они только и были её радостью. Когда, двоим старшим, надо было идти в школу, привезли их  Прасковьи. Счастью, не было придела. Да вот беда, она же безграмотная, а Герасим наотрез отказался заниматься с детьми. Пробежала между ними невидимая глазом размолвка. Стали они отдаляться, но Прасковья старалась всё сглаживать.
       Наняла мальчишкам репетитора, как сейчас говорят. Проверял он у них уроки. А сама трудилась день и ночь на огородах, продавала лишнее, ведь теперь кормить то особо было некого. Володя и тот уже в Волгограде жил после техникума. Писал часто, женился, и в гостях уже один раз был. А старшие дети Герасима и вовсе не стали приходить. Разлаживалась её семейная жизнь, да она и не была никогда ладной. Это в трудности человек не задумывается о себе самом, а как полегчает, так всё в другом свете видится. Годы шли, жили рядом два чужих человека, которых когда-то объединили общие заботы и трудности. А теперь, когда жизнь наладилась, одиночество приставило нож к горлу. Герасим решил расписаться с Прасковьей, наверное, чувствовал себя виноватым. А то не понятно, кто она ему, а может, думал, что-то изменится от этого, роднее станут.
     Коля детей своих в Венгрию забрал через три года, там школу открыли для детей военных. Заскучала Прасковья по мальчишкам, привыкла к ним. Наталья с девчонками приезжала в гости, но они ей совсем чужие. Она, правда, на роды  первой дочки к матери приезжала, а потом всё по гарнизонам, некогда.
     После венгерских событий Колин полк перевели в Белоруссию, там он и остался. Вот тут то, наша Прасковья и решила ехать к сыну. Приняли её очень хорошо, пробыла две недели и засобиралась домой. Не понравилось ей там, холодно, земли нет, всюду сосны, да болота. Поняла, что не сможет жить там, да и Герасим сильно захворал. Собралась домой, а у самой душа не на месте. Её любимый сын остаётся так далеко, и увидит ли она его ещё, старость не за горами.
     У Герасима после ранения образовался рак лёгких. Умирал тяжело и долго. Почти год Прасковья ухаживала за больным. Кололи обезболивающие, выносила судна, поила, кормила. Но боялась она одного, что дети его старшие после смерти придут с ней дом делить. И останется она опять на улице. Гнала она эту мысль от себя, но знала, не миновать ей и этой участи. На похороны смогли приехать только Наталья и Володя, Колю не отпустили, остальные не сочли нужным. Как и предполагала Прасковья, это был первый их шаг  к делёжке дома.
      Не прошло и сорока дней после похорон, как пришла весть о том, что дети Герасима требуют долю отца. Володя пытался образумить старших, но всё без толку. Он отказался участвовать в их заговоре, сказав, что считает Прасковью своей родной матерью, и обижать не будет. Через полгода суд присудил детям тот маленький домик, в который когда-то переехала эта огромная семья из далёкой станицы. Прасковья стойко держалась, все соседи пошли в суд свидетелями её нелёгкой жизни. Было принято решение выплачивать из пенсии колхозницы, которая составляла такие крошечные деньги, что кабала растянулась на восемь лет. Прасковья, на отрез, отказалась от чьей либо помощи. Каждый месяц старуха исправно отправляла эти крохи тем, кого когда-то обогрела своим теплом и заботой. Но такая обида закралась в её душу на Герасима, что она больше никогда, до конца дней своих не ходила к нему на могилку. Дети сделали всё сами: памятник, ограду, посадили цветы. Наталья, которая вернулась в свой город с семьей, жила неподалёку и часто приходила к матери. Она уговаривала её не поступать так с человеком, память о котором была дорога всем. Ведь он никогда ни кого не обидел, не упрекнул, трудился не покладая рук. Она не судила своих сводных сестру и брата, старалась смягчить их действия, объясняя, что это их отец, и они имели право на долю. Но все уговоры были тщетны, Герасим навсегда ушёл из её жизни, теперь уже безвозвратно. Он перестал существовать в её воспоминаниях. Она никогда не произносила его имя вслух. В доме не было не одной его вещи, которая хоть чем-то могла напомнить о нём.
   Прасковья все эти годы так же работала на огородах, правда половину земли уже продала, тяжело  было. А когда выплатила за дом по суду, оставила только огород при доме. Силы покидали эту когда-то крепкую и телом, и духом женщину.
    Она уже не ходила торговать на базар, но все соседи по привычке шли к ней, кто зачем. Кому-то петрушечки, редиска ранняя, клубника, малинка. А там помидоры, груши, яблоки, виноград, и так до поздней осени. Она не привыкла  быть кому-либо в тягость. Время согнуло её спину, но не силу её характера. Веник и тяпку крепко держали натруженные руки. Только иногда на морщинистом лице появлялись слёзы тоски по Коле, любимому ею сыну. Наталья не говорила ей, что Коля больше уже никогда не приедет к ней в гости, он перенёс инсульт и не мог навестить мать. А сама Прасковья уже не в состоянии поехать к нему, и обижалась, что он не едет. Внуки её выросли, все трое мальчиков получили высшее образование. Один стал военным моряком, один доктором, младший инженером. Она очень гордилась ими, и всё чаще вспоминала Григория. Рассказывала ему о своих переживаниях, просила совета, делилась радостью. Он так и остался для неё живым, ведь она не видела его мёртвым. Ей всё время казалось, что откроется дверь, и он войдёт, и придется ей держать ответ перед ним за всю жизнь, прожитую без него.  И за Герасима, и за детей, за все мысли и дела, о которых он не знал. Сможет ли он её понять, одобрит ли всё то, что она делала, простит ли замужество.
   Прасковье было уже девяносто, когда Наталья решила вызвать ей врача. Старуха продолжала жить в своём доме. Она никогда не обращалась по поводу своего здоровья, у неё даже не было больничной карты в поликлинике. Пришедший, по вызову терапевт, поинтересовалась, зачем  пригласили. Старушка здорова, а склероз дело обычное в этом возрасте. Наталья пояснила всю ситуацию, но её успокоили, сказав, что такие люди не болеют, они умирают сразу.
   Слова доктора стали пророчеством. Смерть пришла ночью, а утром  Прасковья уже была на пути к Григорию. Её душа наконец-то обрела покой рядом с любимым человеком.   
       Похоронили её отдельно от Герасима, как она и просила. Рядом с крестом рос куст желтой розы. Его посадила внучка Прасковьи, в память о том одиночестве, которое пришлось пронести этой женщине через всю её нелёгкую жизнь. Почему рос? Потому что, не известно есть ли вообще эта могила, не сравняла ли её с землёй какая-нибудь бомба, сброшенная  на город, во время авиа налёта. А может ваххабиты устроили погром на русских кладбищах, сводя свои счёты с покойниками.  И сейчас её останки, одиноко лежат в земле. В мирное время, после не признанной чеченской войны двадцатого века, кладбище заросло травой, кресты покосились, никто не навещает могилы своих родных, опасно для жизни. Кавказ был, есть и будет клубком запутанных межэтнических отношений и войн, а люди, живущие в тех метах, разменной монетой власти имущих. Но, ни кто, ни кого, ни в чём не винит. Каждый имеет то, что подарит ему судьба. Вот и Прасковья, несёт свой крест одиночества. А, её родная казачья степь разбросала своих детей по необъятным просторам земли, созданной творцом для счастливой, но на самом деле такой несчастной, жизни.





 
    P.S.
По дорогам Чечни, утопая в грязи,
люди русские, крова лишённые,
Цепью рваной  бредут, спотыкаясь, клянут,
силы варваров,  вооружённые.

Под руинами там, где когда-то стоял
город в зелени утопающий,
Оказался казак, без креста, не отпет,
а на бога душой уповающий.

До царя не достать, не понять ему их,
он зовётся уже президентом.
Вот и мучают люд, унижают и гнут,
прославляя на мир «интервентом».

Там казачья земля, там родные поля,
горем предков она обмеряна,
Русской кровушкой залита вся сполна,
потом вспахана и засеяна.

И пустые глазницы могильных ям,
смелых предков и гордых отцов,
Упрекая, глядят на позор и  срам,
что постиг их любимых сынов.