Опасный фокус

   Я был на седьмом небе от счастья, когда меня сразу после окончания института распределили на подготовительный факультет для иностранных граждан. «Это перст божий. Само провидение заботится о том, чтобы я стал ученым», - со свойственной мне скромностью подумал я. Конечно, меня, как человека семейного, несколько смущала зарплата в 125 рублей (раньше я был уверен, что преподаватели вуза получают значительно больше). Но ради прекрасного будущего я был готов терпеть материальные лишения.
Приятно было осознавать избранником судьбы, но, чтобы получить направление в аспирантуру, нужна была репутация хорошего специалиста и идеологически подкованного преподавателя. С первых дней я энергично взялся за дело.
Я упорно шел к своей цели, но одно происшествие чуть было не разрушило мои далеко идущие планы.
  Приближался 1 апреля — День смеха. Факультеты готовились к юморине. Никто не требовал, чтобы студенты-иностранцы участвовали в конкурсе, но в голову мне пришла мысль подготовить с ними юмористическую программу и выступить. Ребятам-цейлонцам, с которыми у меня были особенно тесные отношения, моя затея пришлась по душе. Работая над сценарием, я учитывал творческие возможности своих студентов- «актеров». Роль Амурчика мы поручили сыграть Нандасири, буддийскому монаху, который, несмотря на свои 20 лет, был похож на миловидного мальчика. Роль прорицателя и фокусника взялся сыграть Даднасири, красивый, высокий (что для цейлонца редкость) юноша. Роль девушки, жаждущей знать свое будущее, досталась смешливому Пиесири, обладавшему  писклявым голосом, боготворившему Ленина и носившему, как Ленин, фуражку с козырьком. За реквизит отвечал я сам. Моя жена (теперь бывшая) сделала из плотной бумаги крылья Амурчика, а я смастерил лук.
Репетиции заняли у нас довольно много времени. Жуткое впечатление на меня произвел Даднасири: во время танца вращались белки его глаз.
    В день конкурса я завернул крылья и лук в старую газету, которую взял на шкафу, и отправился в институт. Наш факультет выступал четвертым. За театральным действием я наблюдал из-за кулис. Нандасири с белыми крылышками на спине и маленьким луком в руках подкрался к юноше и девушке и поразил их  своими воображаемыми стрелами. Они сразу влюбились друг в друга...
    В середине спектакля, во время «гадания», произошел казус. -         
   -  Юные девушки, - обратился Даднасири к зрительному залу. - Кто хочет узнать свое будущее, прошу подойти ко мне.
   По сценарию предполагалось, что никто из зрителей не решится выйти на сцену. К прорицателю подбежит вульгарная особа, роль которой играл загримированный Пиесири. Но я просчитался. На сцену с улыбкой на устах вышла девушка. Даднасири растерялся, замешкался. Я был рядом. В голове у меня мгновенно родилось режиссерское решение: «прорицатель берет руку девушки и начинает «гадать». Но я не мог повлиять на ход спектакля.
   - Куда залезла! - закричали зрители, заметившие замешательство «прорицателя».- Сядь на место.
    Девушка смутилась и покинула сцену.
  Выскочил Пиесири, и действие продолжилось.
  Мне было стыдно, что из-за моего сценарного просчета в неловком положении оказалась студентка. Тогда я еще не знал, что допустил более серьезный просчет.
    Финальные сцены спектакля были великолепны. Даднасири, как настоящий фокусник, проделывал невероятные действия с шарами, косынкой, газетой. Когда выступление закончилось, зал разразился аплодисментами. Мы наслаждались триумфом. «Все, - подумал я, - теперь обо мне пойдет слух если и не по всей Руси великой, то по крайней мере по всему институту». Меня давно томила жажда славы и признания, и теперь, как мне казалось, я мог частично утолить ее. Я долго не мог заснуть, предвкушая встречу с коллегами, которые, я был уверен, набросятся с поздравлениями. Я решил не кичиться талантом, а скромно говорить: «Причем здесь я. Это заслуга студентов».
    Когда утром я зашел в кабинет русского языка, там уже сидели Вася  Звягинцев и Таня Шостак, мои коллеги. «Наверно, прослышали о моем успехе, - подумал я. Вася, высокий мужчина тридцати двух лет, с голубыми глазами,  имевший неприятную привычку во время разговора хватать руку собеседника, увидев меня, оживился:
  - Ты концерт готовил?
  - Да, - тихо ответил я, потупив взор от скромности.
  - Говорят, наши студенты во время выступления порвали газету с портретами членов политбюро. - Васина рука впилась в мою руку.
 Он был любителем мистификаций, поэтому я не поверил ему.
- Разыгрываешь? - проговорил я с усмешкой.
  - Нет, правда. Фокус показали, - подтвердила Таня, маленькая, хрупкая, с острыми чертами лица.
   Я похолодел:
- Кто вам сказал?
-   Демьянова.
 - Ирина Демьянова, стройная, коммуникабельная, деловая женщина, посещала все факультетские мероприятия. «Наверно, мстит, - я раздражением подумал я, - хочет мне насолить.
        В течение двух месяцев я был влюблен в Иру, но она дала понять, что между нами может быть только дружба. Постепенно я разочаровался в ней, и отношения между нами испортились.
   Я бросился разыскивать своего бывшего кумира. В душе теплилась надежда, что произошло какое-то недоразумение.
   - Ничего я не перепутала, - сказала Ира.
   - А, кроме тебя, кто-нибудь заметил?
   - Трудно было не заметить. Все видели. Даднасири сначала развернул газету, показал портреты, а потом изорвал на мелкие клочья.
   Меня охватил ужас. Мне как можно скорее хотелось узнать из других, более объективных источников, что произошло во время нашего выступления. Я сам был на сцене, но не заметил никакого криминала.
   - Ну и учудили ваши студенты, - сказал бородатый весельчак Шатохин, преподаватель английского языка, который хоть и был старше меня лет на десять, при встрече всегда по-приятельски пожимал мне руку.
      После разговора с Шатохиным мрак в моей душе сгустился: злополучный фокус мог испортить мою жизнь. «Посадить меня не посадят, - думал я, - но моей ученой карьере пришел конец. Вряд ли мне теперь дадут направление в аспирантуру».
 Вскоре меня вызвал декан Ушаков — импозантный мужчина, державший в страхе весь факультет. Я представил, как будут багроветь от гнева его полные щеки, а из уст вылетать гневные тирады, и волосы мои встали дыбом.
       Декан сидел в кресле за столом.
       - Проходите, садитесь. - Меня удивил его вежливый тон. - Говорят, наши студенты вчера хорошо выступили на юморине? Вы их готовили? Спасибо.
      Я понимал, что декан вызвал меня не за тем, чтобы выражать благодарность, и ждал удара.
     - А теперь расскажите, что произошло, - потребовал декан.
     - Сам я не видел. Я был за кулисами. - Голос мой срывался. - Мне сказали...Даднасири порвал газету...Члены политбюро... Этого не может быть.
  - Как же не может быть... Все видели.
  -   Произошло какое-то чудовищное недоразумение. Наверно им случайно попалась на глаза эта газета. Я знаю этих ребят. Они лояльны к нашей стране, к социализму. А Пиесири — коммунист.
    -  Никакой случайности здесь нет, - жестко сказал декан. - Показали портреты, а потом изорвали газету. «Фокус» показали.
   - Я поговорю с ними, выясню, как это произошло.
   - Не надо, - проговорил декан после небольшой паузы. - Ничего им не говорите. Они ждут, какя будет реакция. Сделаем вид, что ничего не произошло.
 - После разговора с деканом у меня все валилось из рук.  На следующий день на факультет приходил человек из КГБ. Он носил цивильный костюм, но мы знали, что он капитан. Тема и содержание его разговора с босом мне были не известны, но я был уверен, что гостя интересовал инцидент на сцене.
    Меня угнетала неопределенность: я не знал, какие санкции будут применены ко мне, руководителю программы.  Я проклинал себя за нелепое служебное рвение. Я проклинал тоталитарный режим. «Я не делал ничего плохого. Почему я должен бояться?»  - с горечью думал я.
    Мое терпение иссякло, и я решил сам провести расследование. Меня не покидала мысль, что студенты не виноваты. Я решил сначала поговорить с Пиесири и Нандасири, учившимися в моей группе.
   На лицах студентов отразилось изумление: они впервые слышали о том, что произошло на сцене.
  - Мы не могли шутить, - с трудом подбирая нужные слова, с акцентом проговорил Нандасири. - Когда мы ехали сюда, нас предупредили, что здесь не любят, когда критикуют руководителей.
   Привычная улыбка исчезла с его лица.
   - Нет, нет,  мы не шутили, - испуганно подтвердил слова товарища Пиесири.
   - Но, может, Даднасири пошутил? - я подбирал слова, которые были известны, - сам пошутил, а вы не знали.
    Даднасири был из буржуазной семьи. Он был наиболее вероятным инициатором «преступления». По моей просьбе Пиесири сходил за ним.
 - Где вы взяли газету? - спросил я.
 - Сначала мы купили газету в киоске, - отвечал «подозреваемый». - Мы принесли ее. Она маленькая... На стуле лежала большая газета. Я ее взял.
- На каком стуле? Где стоял стул? - спросил я.
 - Там, на сцене.
 - Кто принес туда эту газету?
 - Не знаю.
 С моей души свалился камень: значит, мы не виноваты.
На следующий  день я зашел в кабинет к декану.
-  Студенты сказали, что взяли газету на сцене, уже во время выступления. Кто-то другой принес ее. Наверно, им подбросили...
 На лице декана появилось брюзгливое выражение:
- Вы все-таки говорили с ними на эту тему?
 - Я не мог молчать.
 - Ну ладно, пусть знают, что у нас такой юмор неуместен.
 - Но ведь это не они, - повторил  я, подумав, что недостаточно ясно выразил мысль.
 - Не рассказывайте мне сказки, - прервал меня декан. - Кто-то принес, подсунул... Я поверю, что они не виноваты, если вы скажете, что сами принесли эту газету.
    С тяжелым чувством я покинул кабинет декана. Казалось, мне никогда не удастся узнать, кто принес эту газету на сцену. С одной стороны, я не сомневался в искренности своих студентов. С другой — трудно было поверить в то, что кто-то подложил газету. Ведь этот человек должен был знать, что ему непременно захочется взять другую.
   И все же мне удалось раскрыть тайну.
   Через месяц после происшествия  мне понадобился  доклад  генсека КПСС. Я достал со шкафа кипу газет (мы хранили только те номера, которые были нужны для работы — с докладами руководителей партии и правительства). Нужного номера не было на месте. И тут  меня осенило: «А ведь газету, в которую я завернул реквизит, я взял из этой стопки. Значит, я сам занес на сцену газету с портретами вождей». Это открытие потрясло меня. Парадокс состоял в том, что «преступником», которого я искал, оказался я сам.
  Во времена социализма я тщательно скрывал факт преступления даже от друзей, но когда произошла «перестройка», я, вслед за другими диссидентами, стал  с гордостью   рассказывать о своей выдающейся роли   в падении тоталитарного режима.