Копье Судьбы. Книга Первая. Глава 9

Я, ГАЙ КАССИЙ ЛОНГИН
Иевус-Салем. 33 год нашей эры. Великая Суббота

Вечером пасхальной субботы Гай Кассиус постучал в дом на Офеле.
Оббитая бронзовыми полосами дверь бесшумно отворилась.
Слуга побежал оповестить хозяина.
Темный конец коридора озарился лампадами. Иосиф торжественно шествовал, одетый по праздничному обряду. Голову его венчал тюрбан, перехваченный у основания широкой золотой лентой, тело облегала «лазурная риза», поблескивающая драгоценными камнями, нашитые на подол гранатовые яблочки постукивали в шагу.
Не отвечая на приветствие, Лонгин вынул из складок пурпурного плаща наконечник Копья в засохших потеках крови.
- Кто был тот человек, грудь которого я пронзил вчера этим копьем? Поистине, он
был великим праведником, от его крови я прозрел. Сегодня стало известно, что тело распятого пропало из гробницы. Дело пахнет колдовством и надругательством над мертвыми. Говори! Почему я должен был убить его непременно вашим копьем?
Иосиф жестом удалил слугу с лампой.
Лица Воина в пыльных доспехах и Священника в ризах лизали лишь отсветы факелов над входом.
- Ты спрашиваешь, кем был убитый тобой человек? – Иосиф прикрыл глаза и вдруг
распахнул их так, словно толкнул Лонгина черной вспышкой взгляда. - Он был сыном нашего бога!
Римские божества нередко навещали землю и жили среди людей, поэтому Гай Кассий не очень удивился этому известию. Но встреча, оказанная божьему сыну в среде иудеев, поразила его до глубины души.
- Так зачем же вы распяли его? – спросил он в растерянности.
- Это не мы, - покачал головой священник, - это вы распяли его!
Копье рассекло седую бороду и вскинуло раввинов подбородок кверху.
- В какие черные дела ты вовлек меня, проклятый некромант? - взрычал Гай Кассий.
– Вы обошли римские законы, обманом заставили прокуратора обречь праведника на казнь, а меня подкупили, чтобы моими руками зарезать его на алтаре. Вот для чего ты собрал его кровь в чашу! Это было жертвоприношение? Я правильно догадался? Вы использовали меня вслепую, заставив убить сына Бога?
- Вслепую? – Иосиф взялся за копье, приставленное к его горлу. – Странно слышать
такие слова от прозревшего человека. Ты избавил страдальца от мучений, за что получил исцеление. Это храмовое копье, только им можно пресечь жизнь искупительной жертвы. Отдай мне копье, и я открою тебе все тайны!
Галльский шлем сдавил распухший череп. Гай Кассий рванул пряжку у подбородка, за гриву совлек бронзу с головы и занес копье над головой, проревев гортанным, никогда дотоле не свойственным ему  голосом.
- КХАПЬЕ-О-О-О МАЙЁ-О-О!
Иосиф попятился перед воздевшим оружие Воином.
- Приветствую Владыку Копья! – кланяясь, сделал он манящие знаки за собой. – Сделай мне честь, войди в мой дом, я должен посвятить тебя в таинства.
ПЕТУШЕНИЕ
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь

Сергей весь дрожит в жутком ожидании проникновения в его нутро.
Вдруг
сверху
мелькает тень –
в балдоху врезается шленка, лампочка хлопает и гаснет –
с верхней шконки на толпу обрушивается тело –
насильников сносит –
телевизор падает на пол, гаснет – фонарик улетает под шконку и тоже гаснет.
В кромешной темени взрывается хор ругани и проклятий.
 
Голос Гуся дрожит в злобном напряге: «Ах, ты с-с-с-сучонок нед-д-д-доповешенный!»
Судя по крикам, блатные бьют Мишаню, спрыгнувшего с верхних нар и помешавшего петушению. Суицидник вскрикивает. Скворец извивается в змеино-скользких кольцах держащих и душащих его рук, топчущих колен, вминающих локтей. В очередной,  самой сильной потуге что-то вдруг громко щелкает в ушах и c резким звуком – пью-ю-ю-у-у-у-у! – переходящим в галактический гул, врывается гомон незнакомых голосов.
 «Что случилось?»
«Даша, сбой в системе, не работают помпы, Римма его откачивает»
«Дашутка, у меня уже сил нету, дыши ему в рот. По моей команде. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Дефибриллятор принесли!»
«Наконец-то! Давайте!»
«Руки уберите! Разряд!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«Есть! Он задышал!»
«Есть пульс!»
 «Смотрите, он дышит САМОСТОЯТЕЛЬНО! Помпы же еще не включились!»
«Ну, чего ты плачешь, Даша? Все уже хорошо…»

…чьи-то пальцы влезают в глазницы, выдавливают шнифты… сука, больно! невыносимо ломит глазные яблоки, перед внутренним взором все пылает и вдруг… бешено взрывается! 120 миллионов палочек, 6 миллионов колбочек и сто восемьдесят миллионов фоторецепторов в глазах вспыхивают белейшим, нестерпимым светом.
Я, ГАЙ КАССИЙ ЛОНГИН
ИЕВУС-САЛЕМ. 33 год нашей эры. Великая Суббота

54 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.
55 Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие.
56 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем.
57 Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною.

При появлении римского воина в обеденном зале настала тишина.
Одетые в белое, бородатые и пейсатые старики в тюрбанах сидели за праздничным столом. Черты их лиц плохо читались сквозь дым курительниц, от которого в глазах и носоглотке Лонгина начало щипать.
Иосиф представил собранию гостя.
- Сегодня у нас праздник, Великая Суббота, Шабат га-гадоль, - пояснил он, переходя
на латынь. - В этот день наш народ получил первую заповедью «В десятый день этого месяца пусть возьмет себе каждый по ягненку на каждое семейство, по ягненку на дом». Мы взяли в Дом наш Агнца и сейчас едим Его. Присоединяйся и ты к нашей трапезе, будь нашим почетным гостем.
В давящей тишине члены Синедриона неотрывно следили за каждым движением  римлянина. Проклятые колдуны! Усевшись, Лонгин запустил руку под стол и через портки стиснул себе яйца, обиталище Приапа, отгоняющего сглаз.
- Хозяин, твои гости принимают меня за цирковую диковину? Они что, никогда не видели римского солдата?
- Прости им их любопытство, - Иосиф сделал соплеменникам знак умерить накал
любопытства. - Они хотели бы знать, чья душа воплотилась в твоем теле, ибо только избранным и поистине великим душам, да будет райский сад их уделом, даруется честь принести в жертву Сына Бога.
Напоминание о богоубийстве опять замутило душу дымом суеверного страха. Чтобы взбодриться, Гай Кассий осушил налитую виночерпием чашу.
Двое слуг подняли над блюдом в центре стола выпуклую серебряную крышку с крылатыми фигурками быков, подобных тем, какие украшают жертвенник Иевус-Салемского Храма. На блюде «кеара» открылось дымящееся жаркое. Гостю положили хорошо пропеченный бок с дугообразными ребрами.
Выпитое вино ударило в голову, очертания зала расплылись в тумане каждения, фигуры тринадцати белых раввинов медленно закружились, звон от удара молота по наковальне наполнил голову.
Ты очнулся от чьего-то нечестивого чавкания и не сразу сообразил, что это твои челюсти так громко жуют в гробовой тишине чужого дома.
На двух запеченных ребрах, которые ты держишь перед собой, темнеет след от раны.  Сюда вошло копье.
На зубах хрустнул уголек.
Пар над блюдом развеялся.
Формируя подобие сплющенной мужской фигуры, на «кеаре» дымились кисти, ступни, ребра и голова в рыжих, облепивших бородатое лицо волосах…
ПРОЗРЕНИЕ
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

Кости черепа растворяются, границы между внутренним и внешним мирами исчезают.
Ты - точка сознания внутри слепящего пекла Большого взрыва. Смотреть больно, но и закрыть глаза невозможно, ибо термоядерный синтез происходит не снаружи, а внутри глазных яблок, - это сотни бурлящих, бешено вращающихся, разлетающихся со скоростью света галактик, созвездий и туманностей.
Сквозь вселенский хаос проступает серебряная чеканка горы, усеянной ангелами, и рядом юная Богородица, стоящая у изголовья. Глаза ее блещут от слез. Губы шевелятся.
«От-крой гла-за, Се-ре-жень-ка… от-крой глаз-ки»
Ты рвешься к ней в порыве любви и страстном желании спасения, силишься закричать, но рот забит кляпом. Силишься дотянуться, но не можешь высвободить руку из змеиного клубка, в который превратилась зековская куча-мала.
Чужие пальцы покидают глазницы, давление на глазные яблоки прекращается, слепящий свет меркнет. Даша исчезает, мир затопляет багровая мгла. Те же пахнущие куревом пальцы лезут в рот, дерут щеку на разрыв и при этом вытягивает клейкий кляп полотенца. Ты освобождено вдыхаешь и овчаркой вгрызаешься в чужую руку, – глухой вопль раздается в чреве кучи-малы, - это голос Менялы.
В суматохе потасовки заключенные содрали с веревок белье, замотались в тряпки и слиплись в единое орущее месиво… «задавите суки… харе… хватит… где он? а-а-а-а!!!! жеребена мать, вы мне руку сломали… шо ж вы робыте? задавите же-е-е-е, гады!!! Ну, жаба, я тебе ноги вырву, будешь сосать, не нагибаясь! Рожаю… а-а-а-а-а!»
Ты бьешься неистово и отчаянно, на пределе сил выкорчевываешь правую кисть из брикетированного клубка тел, дотягиваешься до шконки, обретаешь точку хвата, каким-то нечеловеческим, выдувающим геморроидальные узлы сверхусилием выволакиваешь свое тело из костоломной давки и протискиваешься в угол нижних левых нар, под которыми обитает Шмонька.
Хриплый голос Гуся приказывает всем остановиться.
Драка прекращается. Зеки расцепляются. Кряхтя и постанывая, встают.
Легкие камеры дышат, как мехи кузни, нагнетающие в горниле жар.
Включается фонарик. Батарейки сели, по стенам ползут смутные тени.
Слышится дрожащий тенорок Юрия Соломоновича.
«Люди, ну, шо за геволт, успокойтеся вже».
Из иного мира доносится голос Даши.
«Риммочка Львовна, по-моему, у него глазки приоткрылись».
«Сейчас посмотрим твоему Сереже глазное дно».
Солнечный зайчик выхватывает забившуюся в угол жертву.
 «Кажется, у него появился зрачковый рефлекс».
«Вон он! Держи крысу!»
«А-а-а-а! Вот он! Вот сука!»
Десятки рук с растопыренными пальцами тянутся к тебе, ты отбиваешься ногами, цепляешься за стойку локтевым сгибом, пальцы рук сцепляешь в замок, тебя тащат за щиколотки, тянут всей камерой, рука хрустит в локте, ты  вопишь от боли…
Извивайся, словно угорь,
Но найди свой пятый угол!
Там скрывается, увы,
Выход из твоей тюрьмы.
«Меня загнали в пятый угол! Я вижу свет другого мира и слышу оттуда голоса».
Фонарик Менялы окончательно гаснет.
Пахан приказывает зажечь свечу.
Кухарь впотьмах чиркает зажигалкой.
Чирк - пыф! В полный рост во тьме проступает горящая фигура и освещает толпу.
Замирают растерзанные, потерявшие человеческий облик узники, которым мерещится, что в тюремный каземат сошел светозарный спаситель. Зверство стекает с их лиц и сменяется детским удивлением, радостным предощущением чуда.
ПЕРВАЯ ЕВХАРИСТИЯ
Иевус-Салем. 33 г нашей эры
Евхари;стия,  Свято;е Прича;стие — главнейшее Таинство христианства, при котором христиане вкушают Тело и Кровь Иисуса Христа Искупителя и, таким образом, соединяются с Богом. Некоторые западные учёные связывают происхождение евхаристии с древними обрядами ритуально-магического каннибализма (теофагия).
Гай Кассий застыл с полным ртом. 
- Радуйся, - шепнул ему на ухо Иосиф, - сегодня ты причастился Агнцу пасхальной
жертвы. Ты успел убедиться в силе крови нашего Бога – ты прозрел. Скоро ты убедишься в силе его плоти. Отныне твой удел - рождаться снова и снова, чтобы сопровождать Копье, пока Путь его на земле не будет закончен. 
Страшный плевок обдал раввинов жеваным мясом.
- Проклятые иудеи, чем вы меня накормили?! – проревел римлянин, вскакивая и
хватаясь за меч. Профессиональный воин, он был способен выхватить меч и нанести удар быстрее, чем моргает человеческий глаз. Гай Кассий удержал руку в последний момент. Оба его ясно видящих глаза смотрели на блюдо в центре стола. Запеченная баранья туша исходила ароматным паром.
До окоченевшего воина, пораженного каким-то жутким видением, донесся голос Иосифа, протягивающего миску.
-    Это марор, горькие овощи, заешь…
ПЕТУШЕНИЕ (продолжение)
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

От «ангела» изошел дым. Запахло паленым.
Народ очнулся.
Кто-то ахнул – горим!
Горящий человек обвел сокамерников светлым и страшным взором.
Каждому заглянул он в глаза.
До конца своих дней запомнят они этот взгляд.
«Да это Шмонька! - ахнул Кухарь, разбивая наваждение, - он нашу зимбуру пьет!»
Спасло Сергея не падение со шконок Миши Недоповешенного, Мишаня только затормозил процесс петушения. Спас его камерный изгой Шмонька.
Воспользовавшись темнотой и неразберихой, чухан добрался до общаковских запасов зимбуры, зубами содрал с трехлитровой банки пластмассовую крышку и принялся пить самогон из горлА. Культи не удержали банку, ядреный первач хлынул через широкое горлышко и с головы до ног облил жадно глотающего бомжа. Чиркнувшая зажигалка воспламенила пропитанную горючей жидкостью одежду. Веником вспыхнула борода, и, скручиваясь багровыми спиральками, прогорела до кожи. Косматым нимбом полыхнула шевелюра, и - открылось лицо, прежде закамуфлированное седой растительностью, а теперь обритое огнем, удивительно молодое и ясное.
Чухан запрокинул голову и торопливо припал к трехлитровой банке. Полная самогонных паров, она вспыхнула и лопнула в его руках, окатив Шмоню с головы до ног синеватой прозрачной волной.

ДЫШАТЬ! Дыша… ды…
но вдох невозможен, -  захлебнешься! - огнем со смрадом зимбуры –
горящий самогон, обжигая язык, нёбо, гортань, льется по пищеводу в желудок, раскаленные спиртовые пары - через бронхи - 
врываются в легкие – аг-аг-кха-кха-кха-кха-кха-кха-кха
в кашле и судорогах 
расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани, 
освещается потусторонним светом вечная тьма человечьего нутра

Пылающий партизан медленно бежит по глубокому снегу.

«Туши его!» гаркнул Гусь.
Зеки бросились к раковине.
Воды не было! Воду же на ночь отключают…
От опущенного шарахнулись, никто не хотел законтачиться.
Удушающая вонь заволокла бетонный бокс.
Кто-то из зеков бросился на верхние нары, поближе к окну, но дым поднимался именно кверху, густой пеленой собираясь под потолком, и лающий кашель Менялы и Кухаря тут же ссыпался с «решки» на продол.
Шмоня плясал и кружился, охлопывал себя руками, сыпал искры и разгонял дымовал, особенно вонючий из-за горения донельзя загрязненной одежды.
Загорелось белье на веревках, затлели одеяла на нижних нарах, занялась газета на столе, черными пятнами взялась статья о «Крымском душегубе».
Дымная хата празднично озарилась костерками возгораний.    
Качан изо всех сил заколотил ногой по «тормозам».
«Пожар! Пожар! Гори-и-и-и-им!»
Зеки истерично завопили в щели кормушки.
«Воду открой!» «Старшой! Воду дай, воду! «Воды-ы-ы-ы! Открывай нах! Пожар!»
Прошло минут десять, пока стук достиг слуха дремлющего надзирателя.
Он сонно побрел на шум.
Шумели в конце коридора, в хате 5-4-7. Вечно эта камера покоя не дает.
Ну, сейчас пройдусь «демократизатором» по ребрам, подумал Новиков, вынимая из-за пояса резиновую дубинку.
В открытую кормушку хлынул дым вперемешку с кашлем и истошными воплями.
Чтобы открыть тюремную камеру, надо воспользоваться тремя ключами и сдвинуть два громоздких засова. Для клиентов душегубки это время показалось вечностью.
Наконец дверь приоткрылась. В клубах дыма вырвалась в коридор свора блевотно кашляющих зеков.
- Пожар! – пушечным жерлом пасти проревел голый, татуированный с головы до ног
зечара. – Пожаа-а-а-А-А-А-а-р, начальник! Кха-кха… Воду, воду включай! 
- Что горит? Кто поджег? Стоять! Всем к стене!
- Огнетушитель давай! Там чухан горит!
- Красного петуха пустили!
- Твою мать…
- Ох…
- Кха-кха-кха…
- Тревога!
- Горим!
- Пожар!
- Пожежа! Рятуйте!
- Стоять! Всем на пол! Лежать!
Всеобщий кашель кипятком выкипал из бронхов, разбрызгивался хрипом и чихом. Заключенные на карачках расползались по задымленному коридору.
Уразумев степень опасности, дежурный бросился к пожарному щиту.
Заполошно зазвенел сигнал тревоги.
Скворцов, мало что соображая, действовал на автопилоте. Дыша в локоть, в спазматических приступах кашля, наощупь в едком дыму он содрал со своего матраца одеяло, набросил на горящего бомжа, повалил его на пол и принялся руками захлопывать пламя. Шмонька рвал на себе тлеющее тряпье, хрипел, выгибался дугой и колотил пятками по полу…
Вбежал дежурный, зашипел огнетушителем. Скворца с бомжом залило пеной.
В мутном тумане метались фигуры, кто-то делал Сергею массаж сердца, кто-то дышал в рот, кто-то бил по щекам, но это были не сокамерники или дубаки, это были люди из другого мира. Сквозь туманные колебания призраков наплывали глаза Даши – сердоликовые, омытые слезами, любящие, сострадающие…
ДОКТОР САМУЭЛЬСОН В САНЧАСТИ

Я пошел навестить Скворцова в санчасти.
Он спал, измазанный йодом, на голове в проплешинах выстриженных волос виднелись хирургические стежки, нитки торчали, еще не обрезанные.
Услышав шаги, открыл глаза. 
- Как вы? – спросил я. – Что с вами случилось?
Рот его был пересечен наискось кровоточащей трещиной.
- Они би-и меня всей ка-эрой…
- Кто?
- Они у-нали, шо я - сери-йый у-ийца…
Трещина на губах его раскрывалась - казалось, у него образовалась «заячья губа».
В ту ночь дежурил хронический пьяница врач Ляпунов, за черствость и халатность прозванный заключенными «Тяп-ляпычем». Он сделал свою работу крайне халтурно.
- Почему вам не зашили губы? – спросил я. - Вам надо срочно наложить швы.
Я заглянул в ординаторскую. Там дремал на стуле фельдшер. Я спросил его, где хирург.
- Спит…
- Как это спит?
- Так мы всю ночь этого припадочного штопали…
Когда я вернулся в палату, Скворцов был сильно взволнован.
- Зачем вы ска-али, шо-бы мне заши-и убы?
- Вам срочно нужно зашить рот.
- Нет! Не на-а заши-ать мне от! Па-алуста…
Он, наверное, был наслышан о нравах зоны, где в наказание зашивают рты стукачам   либо тем, кто «метет метлой» не по делу.
- Успокойтесь, вы не так меня поняли. Вам надо зашить сечку на губе, иначе останется шрам.… Бракоделы, эти тюремные хирурги. Вы сказали, вас били…кто вас бил, за что?
- Следак газетку а-абросил в каме-у… Они решили, что я – серийный убийца… Если
бы не Миша и Шмоня, меня бы «опустили»…
- Какой Миша? Какой Шмоня? 
Скворцов показал на соседние кровати.
Слева от него на кровати лежал молодой заключенный со странгуляционной линией на горле. Это был недавно совершивший попытку суицида Михаил С.
Справа стонал забинтованный с головы до ног пожилой зек, совершивший попытку самосожжения в одной из камер «Столыпина» (облился тюремным самогоном и поджег себя).
Выходит, Скворцов принимает их за своих спасителей.
Я взял у стены стул, принес его и сел, потому что, честно говоря, у меня ослабли колени. Я ПОНЯЛ, ЧТО ОШИБСЯ В ДИАГНОЗЕ! Он не симулировал! Передо мной лежал галлюцинирующий шизофреник! Он достраивал свою картину бреда за счет новых впечатлений, полученных уже в лазарете. В психиатрии это называется рационализацией. 
- Скворцов, - сказал я, - послушайте меня очень, очень внимательно! Вас никто не бил…
- Как никто не бил? А это? – он показал на свое лицо.
- Вас никто не мог бить, поверьте мне.
- Почему я должен вам верить?
- Да потому что, как особо опасный преступник, вы сидите… в одиночке!
НА БОЛЬНИЧКЕ
Лукьяновское СИЗО. Санитарная часть. День. Температура воздуха 27 градусов

Ужас неминуемого изнасилования, запредельное напряжение драки, - все это прорвало какие-то перепонки в мозгу. Сергей начал видеть «тот свет» и слышать потусторонние голоса. Призрачные фигуры «ангелов» регулярно навещали его и разговаривали с ним. Он попробовал показать призраков Мише Недоповешенному, но тот никого не разглядел.
- У тебя гон, - сказал он, кашляя в хрусткую от засохшей крови тряпицу. – Гониво
бывает типа галлюцинации с открытыми глазами. Это пройдет, к-ха, к-ха... Главное не натворить глупостей во время гона. Контролируй себя.
Но как контролировать видения? Голоса и явления не прекращались ни на минуту, они продолжали проплывать перед глазами, налагаясь фантомными фигурами на мрачный быт Лукьяновского СИЗО. Сергей одновременно видел два мира. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы не замечать призраков, делал вид, что их нет, вел себя с заключенными нормально, вменяемо беседовал с врачами, с психиатром и пришедшим навестить его начальником тюрьмы. Но призраки не оставляли в покое, привлекали к себе внимание, махали руками, показывали какие-то таблички, рисунки, просили дать знать, слышит ли он их или видит, например, пошевелить пальцами или закрыть глаза.
Сергей не реагировал. Он знал, что перед ним не реальные люди, а галлюцинации его больного мозга. «Я не верю в призраков, в паранормальные явления, в загробный мир, твердил он и читал молитвы». Была слабая надежда, что чем упорнее он будет не замечать призраков, тем скорее они поймут тщетность своих попыток и оставят его в покое. И,  действительно, вскоре ангелы в белых одеждах стали появляться реже, одна только Даша приходила и часами сидела рядом с его кроватью, читала ему вслух книги и разговаривала с мамой по телефону. Из разговоров он понял, что она беременна, а отец ребенка – он, Сергей. Но этого быть не могло, они не успели даже переспать!
Что ж, этот факт был одним из главных «доказов» того, что его мозг видит «гальюники» и строит свою, бредовую реальность, где все идет так, как надо. Эх, если бы Дашка его не предала и стала бы его женой! Как было бы здорово, если бы у них был сын!
Эти мечты смягчили ожесточенную душу, и Сергей заплакал о несбывшемся счастье. Призрачная Даша увидела это и протянула руку. И тут Сергей понял, что РЕАЛЬНО СПЯТИЛ: прямо перед его лицом из воздуха материализовались четыре тонких девичьих пальчика. Они были всамделишными, из мяса и кожи, с припухшими кутикулами (Даша имела привычку обкусывать заусенцы) с облупленным красным маникюром на ногтях. Эти реальные пальцы произрастали из призрачной кисти. Они приблизились (Сергей зажмурился) и вытерли ему слезы, погладили по лицу. До слуха донесся Дашин шепот.
- Сережа, ну ты же видишь меня и слышишь, я это знаю, ответь мне, глазки открой.
Он мелко дрожал. Нет! Нет! Нет!
Он не мог общаться с призраками! Признать их реальность означало впасть в окончательное безумие.
ДОКТОР САМУЭЛЬСОН В САНЧАСТИ
Лукьяновское СИЗО. Санитарная часть. День. Температура воздуха 27 градусов

Услышав, что он сидит в одиночке, Скворцов приподнялся на локтях и в крайнем возбуждении прокричал, не обращая внимания на рану на губе.
- Вы что, хотите сказать, что я сошел с ума? Я нормален! Я сижу в хате пять-четыре-семь! Вместе со мной сидит еще 12 человек! Это они меня избили и хотели изнасиловать!
Он брызгал слюной вперемешку с кровью.
Я отодвинулся и сказал как можно спокойнее.
- Сергей, почему вы не сказали, что у вас эпилепсия? Ночью с вами случился припадок, вам некому было помочь, вы бились об острые углы нар и поранились.
Он замер.
- Какая еще эпилепсия? У меня никогда не было никакой эпилепсии…
- У вас не было и таких условий существования. Нередко припадки эпилепсии
провоцируются у совершенно здоровых людей через стресс и лишение сна. В тюрьме они особенно часты. Чаще всего их даже не диагностируют, микроприпадок может выглядеть, как фебрильные подергивание пальцев рук и ног, а также мимических мышц. После поставленного вам диагноза, что вы вполне вменяемы, мы сочли вас, извините, симулянтом. Две демонстративные попытки самоубийства были расценены как давление на следствие…
- Чьи попытки? – не понял он.
- Ваши.
- Я не делал попыток самоубийства. Думал, да, но не делал! 
- Один раз вы повесились на старой простыне, а второй раз вскрыли себе вены.
Никто так и не смог найти лезвие. Кто вам его дал?
- Гусь. Это он вскрыл мне вену, он брал кровь на кровянку…
- Какой Гусь?
- Смотрящий по нашей хате.
- Сергей, повторяю, в вашей камере, кроме вас, никого нет. Вы там один.
- Уходите! – закричал Скворцов. - Вы заодно со следователем. Вы меня обманываете! Вы и Дашку подговорили сказать, что я в коме! Это от ваших таблеток у меня видения! Что вы мне прописали? Клятву Гиппократа давали? Передайте Гиппократу, чтоб засунул свою клятву себе в жопу!
РАЗБОРКА ФИНТА.
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

После отбоя дверь в камеру «5-4-7» вдруг открылась, узкая полоса света рассекла душную темень (разбитую лампочку еще не успели заменить), кто-то вошел, и дверь снова захлопнулась.
- Я Финт, - негромко сказал вошедший. – Гусь, ко мне!
Услышав погоняло смотрящего по СИЗО, пахан включил фонарик и пошел навстречу с протянутой рукой.
- Приветствую, уважаемого ФинтА!
Голос Гуся прозвучал крайне почтительно. Финт руки не пожал, стукнул кулаком в дверь. Кормушка открылась.
- Свет, – сказал Финт.
Надзиратель подал аккумуляторную лампу, какими охрана пользовалась при ночных шмонах.
Стол был очищен и освещен. Финт сел на козырное место, которое обычно занимал Гусь. Элита камеры стояла навытяжку. Никакой тюремный спецназ не смог бы оказать на заключенных такого устрашающего воздействия, как посещение смотрящего по СИЗО.
Законник заговорил негромко, иногда переходя на шепот, блатным приходилось наклоняться, чтобы расслышать его слова.
- Почему беспредел в хате?
- Назови, Финт, что не так, и обещаю, мы все исправим.
- Косяки не исправляют, их смывают кровью. Молись, чтобы это была кровь не из
тухлой вены…
Угроза петушения озлила Гуся.
- Назови, в чем я накосячил, - с вызовом потребовал он.
- Ты плохо принимаешь гостей.
- Прости. Разреши пригласить тебя на закусон… Кухарь, Меняла, стол накрыли!
Пристяжь пахана бросилась выполнять приказание.
- Я тут не гость! – оборвал суету Финт. – Я хозяин. Гости у тебя – первоходы. Ты
их прессуешь не по делу. Три косяка на твоей хате. Почему я должен лично разруливать твои непонятки?
- О чем ты говоришь, уважаемый Финт?
- Самосожжение чухана - раз.
- Опился зимбуры, сам подпалился.
- Доведение до самоубийства заключенного… Кто тут у вас вешался?..
- Миша Недоповешенный, но и его мы не трогали, он сам себя пришмотал.
- Сам? И на больничку сам загремел – синий от побоев?
- Синий он не потому, это он в разборняк вклеился не по делу, вот ему и досталось, а
в «пеньку замотался» он по своим понятиям, он бытовик, жену порешил, видать, совесть замучила, из наших никто его и пальцем не трогал, он сам подтвердит. Позвать его?
- Зови.
Мишаню выдернули с нар.
- Здравствуй, - сказал ему Смотрящий. – Я Финт. Как тебя зовут?
Держась за горло, Недоповешенный прохрипел.
- Михаил.
- Почему вешался, Миша?
Туберкулезник давно ни с кем не разговаривал, его начали типать нервные тики.
Финт сказал успокоительным тоном.
- Отвечай честно, Миша, ничего не бойся. Если кто тебя прессовал не по понятиям,
тот ответит. Тебе ничего не будет.
Качан пихнул сокамерника в бок.
- Говори все, как было!
- Ты, - глянул на Качана Финт, - сдуйся.
- Все… - поднял руки Качан.
- Итак, - Финт перевел глаза на Недоповешенного. - Кто тебя прессовал? Кто довел
до самоубийства?
- Никто, сам я.
- Сам? Причина должна быть
- Причина? Причина - совесть.
- Он жену убил, вот совесть его и замучила… - вновь за Мишу ответил Качан.
- Ты кто? – посмотрел на него Финт.
- Пацан в пределах. Погоняло Качан. 5 лет л.с. (лишения свободы) по гоп-стопу, из
них 3 года т.з. (тюремного заключения).
- Я тебе слова не давал, Качан.
- Мы тоже не от лысого прикуриваем, понятия знаем.
Финт сжал зубы, выдавил на впалых скулах миндалины желваков.
- Говори на нормальном языке, Качан. Или разучился? Феня ваша верченая заебала.
На настоящей фене, знаешь, кто говорил? Офени. Это язык был особый, тайный. А вы превратили его в ботало. Повторяете друг за другом, как попугаи, поговорки-присказки. Будешь вставлять слова, когда я разрешу. Иначе удалю из зала суда. В парашу.
Качан с достоинством кивнул, мол, понимаем, не пальцем деланные.
- Продолжай,  Миша, - обратился Финт к Недоповешенному. – Легче станет. Я таких, как ты, много перевидал, подскажу, что делать надо, когда душа не на месте.
Суицидник переминался с ноги на ногу. Горло его, стянутое странгуляционной полосой, еле вышептывало слова.
- Я это… женился два года назад… Жена меня дождалась из армии… Очень мы друг
друга любили… со школы… с пятого класса… Хотели это… ребеночка… Но все не получалось… Пошли к врачам, сделали анализы. Как-то я это… с работы вырвался пораньше и приехал домой часа за два до окончания смены. Слышу, в спальне вроде как это… разговаривают. Я подкрался…
Миша замолчал, гуркотя горлом, как голубь.
- Что ты увидел? – спросил Финт.
- Наталья это… верхом сидела на мужике, голая, и двигалась туда-сюда… Все у
меня это… в голове помутилось, стал я сам не свой, пошел в чулан, взял топор, ее первой рубанул в затылок, занес топор над этим и… обмер.
- Чего обмер-то?
Миша выклацал одной своей скачущей нижней челюстью.
- Отец… то… мой… был…
- Ни фуя себе, – крякнул Качан.
- Вот те на-а-а-а… – выдохнул Меняла. – Во, бабы, сучки…
- Снохач, – сказал Кухарь, – у нас в деревне тоже случай был…
Финт обвел взглядом толпу и все примолкли.
- Продолжай, Миша. Я понимаю, тебе тяжело. Но пока не выплеснешь из себя, не
вылечишься. Что ты с отцом сделал?
- Ничего... Наталья на него упала и кровью залила, а я топор бросил и убежал.
Напился. Потом сдался в милицию. Отца видеть не хотел, на свидания не допускал, письма его не читал. Потом свели нас на очной ставке… После того я и повесился… Жаль, не до конца…
- Что отец сказал?
Недоповешенный начал говорить, вперившись глазами в одну точку, будто письмо читал с грибковой стены.
- «Дорогой Миша, жена твоя, Наташа, царство ей небесное, тебе не изменяла, а
любила тебя очень. Это она пришла ко мне и рассказала про твои анализы, что ты не можешь иметь детей. Это она умолила меня зачать с ней ребенка, чтобы он был нашего рода. Да судьба так сложилась, что ты именно в тот день вернулся домой и нас застал».
- Врет, – вырвалось у Качана.
Хата повернулась на его голос.
- С чего решил, что врет? – спросил Финт.
- А чего это она на старика взобралась? Сверху сидела. Если б просто хотели
ребенка зачать, то применили бы нормальную позу, баба снизу, мужик сверху.
- Отец мой не мог… - сказал Миша, - инсультник он. Не может вставать.
Было слышно, как в животе у него забурчало.
- А как же его на очную привезли? – недоверчиво спросил Меняла. –
Парализованного-то?
- В кресле инвалидном…
- Т-твою д-дивизию! – выругался Меняла. - Выходит, зазря ты жену погубил?
- Ничего не зря! – грубостью пытаясь замять ошеломляющую силу только что
рассказанной истории, перебил Менялу Качан. – Во всем бабы виноваты! Хочешь ребенка, обговори все с мужем, спроси разрешения. Он бы понял, согласился. Все потому, что втихаря делала. Есть же еще искуственное там оплодотворение.
- Оно денег, знаешь, каких стоит, - сказал Меняла.
Финт приподнял руку – голоса стихли.
- Наворотил ты, Миша, дел. Посмотри на своих сокамерников. Изломанные зонами,
изрубленные, измученные. Спроси, кто из них променял бы это узилище на смерть. Никто. Им всем плохо, как и тебе, но они живут. Выламываться из жизни, как и из камеры, для порядочного арестанта – западло. Слушай мою постанову. Ее не может отменить никто, ни один суд, ни одна инстанция. Грех твой тебе отпускаю. Ты не ведал, что творил. Отсидишь за невинно убиенную жену положенный тебе срок. Уйдешь в монастырь. Замолишь. Запомни, если еще раз попытаешься повторить суицид, будешь о****ошен и загнан под нары. Тогда поймешь разницу между твоим нынешним положением и настоящим адом. Я вор в законе, я для того на крест пошел, чтобы вас тут, обездоленных, судить и править. Запомни, суицидом ты подставляешь своих же товарищей по хате. За тебя их прессовать могут. А если ментам понадобится, они твой суицид повесят на них и срок дадут как за убийство. Понял?
- Понял, - сказал воспрявший духом Миша, перед которым в кромешной тьме
высветилась какая никая, но перспектива дальнейшей жизни – тяжелой, но осмысленной покаянием. Он даже руку поднял, как ученик за партой.
- Можно спросить?
- Спрашивай.
- Можно я не в монастырь уйду, а в лесничество? Буду грехи замаливать и зверью помогать. Я животных люблю.
- В лесничество? – мечтательно протянул Финт и улыбнулся. И зеки тоже заулыбались, представив лес, зверей и свободу. – В лесничество, Миша, можно… Можно, братва, ему в лесничество?
- Конечно, можно, - загудела камера.
- Спасибо. Великое вам спасибо... – Миша зарыдал, закрыв лицо руками.
Его обняли, увели в угол, дали воды…
Финт глянул на Гуся.
- Первую непонятку разрулили. Вина с тебя снимается. Вторым гостем у тебя был
«Скворец».
Смотрящий встал, стукнул в дверь, что-то тихо сказал в кормушку.
Скрежетнул засов, дверь открылась, впуская того, о ком только что зашла речь.
Сергей Скворцов вернулся в родную хату.
РАЗБОРКА ФИНТА (продолжение)
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

Камера встретила Скворца угрюмым молчанием.
Финт провел Сергея к столу и поставил перед собой.
Но первый вопрос он задал пахану.
-   Гусь, ты знал, что дело Скворца резонансное и находится на контроле у Президента? Как ты додумался опустить его без моего разрешения?
- Все по понятиям, - с достоинством «обосновал» Гусь. – Скворец - серийный
мокрушник, насиловал и резал женщин и малолеток. Мы за это с него спросили.
- Кто назначил тебя третейским судьей?
- Я смотрящий по хате. Скворец сидит в моей хате, значит, я должен…
- У тебя в хате сука! «Пушнину» куму носит. (доносит администрации) И Скворца
эта сука подставила. Скворец ушел в глухой отказ, следак за то рассерчал на него, заказал журналюге статью, чтобы прессануть его вашими же руками. Объективно ты сработал на легавых. Мусорскую разводку не смог разглядеть. А если масла в голове не хватает, ты меня спроси, своего старшего товарища. У Фоминых давние терки с кумом, с Лысенко, ты про это сам знаешь. Вот следак и нашел способ убить двух зайцев. Прессанул вашими руками терпигорца и заодно подставил кума. Забросил к вам газетку, а вы и повелись. Дело Скворца резонансное, про избиение написали все СМИ, Президент узнал про беспредел в СИЗО, куму дали по шапке. На его место прислали Савельева. Помнишь «Соловья-разбойника»? Он мой личный враг. Теперь ты понимаешь, что это для нас, для нашего хода воровского, значит? Шмонают хаты, меняют прописки. Мы еле успели общак перекинуть. Ты всех подставил.
Финт говорил тихим голосом, с минимумом мимики на худом лице, но от его слов Гусь побледнел, как чай от лимона.
- Я беспредельщика наказал, - хрипло сказал он. - Народ потребовал.
На шконках воцарилась такая тишина, что стало стышно похрустывание суставов, когда Финт с демонстративной медлительностью переплел пальцы лежащих на столе рук и вытянул их перед собой. В свете фонаря был заметен выколотый на внутренней стороне фаланги среднего пальца перстень с черепом и костями.
- Да ты у нас демократ… - с едва чуемой в голосе усмешкой сказал смотрящий. –
Прислушался к гласу народа. Тебя случайно не Понтий Пилат зовут?
- Я на понт никого не брал, – огрызнулся пахан. – Я Скворцу предъяв не делал. Я
разборку разгребал.
- Кто предъяву делал?
По понятиям, отвечает за косяк тот, кто конкретно делал предъяву.
- Вот он, Мытник, - большим пальцем ткнул за спину Гусь.
Качан покосился на Рубленого. Глаз циклопа понимающе прикрылся: «Ловко Гусяра стрелки перевел».
- Сюда его, – сказал Финт.
Толпа раздвинулась, Мытника вытолкнули к столу.
- Ты кто? – спросил Финт, смещая луч фонаря в лицо нового фигуранта.
- А вы хто? – спросил таможенник, прикрывая глаза ладонью.
Финт глянул на Качана.
- Объясни ему, кто я.
Удар кулаком в печень согнул таможенника до полу.
Он опустился на корточки и прокряхтел натужно.
- За ш-ш-шо?
- Отвечай, когда спрашивают! – Качан снова замаханулся, но Финт остановил его.
- Встань, - сказал он Мытнику. - Мне повторить вопрос?
Мытник встал, представился по форме.
- Старший инспектор украинскои мытныци Довгий Олесь Витальевич.
- За что сидишь?
- Підставили мене, хабар підкинули. (подбросили взятку)
- Говори по-русски.
- Українська - державна мова, її треба поважати.
- Я уважаю украинский язык. Но я русский и веду разборку на русском. Ты не
хочешь оказать мне уважение и говорить со мной на русском?
Финт посмотрел на Качана. Второй крюк прилетел в печень – тень мотнулась по стене.
- Говорить по-русски! – рявкнул Качан.
Рвотно кашляющего таможенника подняли, далее он отвечал по-русски.
- Ты делал предъяву?
- Я газету только читал.
- Кто принес газету в хату?
- Ну, я...
- Кто дал?
- Выводной.
- Который? Ступак или Молдаван?
- Ступак.
- Ступак работает в связке с Фоминых. Фоминых – сука. «Глухарей» вешает на
терпигорцев, многих безвинно отправил зону топтать. – Финт перевел взгляд на Гуся. –Таможня – та же ментура. Как ты мог поверить легавому?
Под неандертальскими надбровными дугами встревожено забегали глаза.
- Скворец же на разборке сам подтвердил, что да, он кендюхи порол…
- Он признал, что женщин и малолеток резал?
- Баб и малолеток отрицал. Кто в таком признается?
- Тогда за что ты решил его опустить?
- Он впервые чалился, обозвался мужиком, в поле репу дергал, оказался –
мокрушник, даже не бытовик, а маньяк серийный! Должен был я с него спросить? – Приняв молчание хаты за поддержку, Гусь взвыл на блатной разгазовке. - Ты уж прости меня, Финт, что я действовал по понятиям, свято соблюдал наш воровской закон!
Ответ Финта был так же тих, как и его предыдущая речь.
- Это ты-то свято соблюдал воровской закон? Думаешь, я не знаю, что ты завзятый
«трубочист» (активный любитель анального секса)? Мне и раньше приходили цинки на тебя, что ты опускаешь молодняк не по понятиям. Для своего удовольствия. Удовольствие - «уда вольство». Ты дал слишком много воли своему уду, Гусь. Мы тебе его укоротим. Ты тут больше не пахан. Качан будет смотреть за хатой.
Гуся будто обухом ударили в лоб.
- Я честняк, судил по понятиям, – он обвел хату налитыми кровью глазами. – Зира, Рубленный, вы со мной? Верите мне?
Паханская пристяжь отвела взгляды.
Вне себя от гнева Гусь заорал, колотя по дубку кулаками.
- Я - положенец! Ты в одиночку не имеешь права меня землить, только сходка! Не по понятиям!
Финт искоса кинул взгляд на бушующего блатаря.
- А по понятиям на абвер работать?
Пахан отшатнулся.
- Ты что такое говоришь, Финт? Это серьезная предъява. Обоснуй!
- Ты же не «апельсин», ты вор старой закалки, ты не мог не знать, что опускание через педерастический акт придумали менты. Его нет в правильных понятиях. Давно ты прессовщиком стал, а, Гусь? 
- Я шерстяным никогда не был! А Скворца мы не опустили, попугать хотели, чтоб
раскололся…
- А мне сдается, в прессовщики тебя следак Скворца завербовал. Тебя к нему водили
на допрос в «девятку», а ведь Фоминых твое дело не ведет. Какие у него к тебе были вопросы?
- Не был я у него, не знаю, о чем ты толкуешь.
- Тебя Цысарь видел, в коридоре КСД, когда выводили тебя от Фоминых.
- Цысарю нет веры, он на меня зуб имеет! Не был я у следака, ни с кем ни о чем не
договаривался!
- А откуда тогда у следака запись вашей разборки?
Звенящая тишина наступила в камере. Гусь вцепился руками в край стола так, что побелели фаланги пальцев.
- Какая запись?
- На диктофон.
- Какой диктофон?! Я голый был! Даже без штанов, все подтвердят!
- Ты штаны когда снял? Когда у Скворца рот уже был кляпом забит. А до этого
у тебя в кармане работал диктофон. Суд твой был инсценировкой, чтобы расколоть Скворца на признанку. Чем Фоминых тебя купил?
- Не был я у Фоминых! Не было у меня диктофона! Чем докажешь? Словами
Цысаря? Его слова против моих! Кто больше заслуженный бродяга, я или он?
- У меня свидетель есть.
- Кто?
- Кухарь, - позвал Финт, - расскажи, что лежало в кармане гусевских штанов в ночь
разборки?
Шнырь просунул между сокамерников скопческое личико.
- Я, когда штаны в угол относил, карманы обшмонал, чисто по привычке, смотрю, а
там черненький диктофон «Olimpus» в чехольчике матерчатом, подтверждаю. 
На Гуся было страшно смотреть.
- Становись на лыжи, - сказал ему Финт. – У тебя пять минут. Вещи твои на
утренней поверке передадут.
Гусь бросился к двери, заколотил в нее руками и ногами.
Открылась кормушка.
- Чего тебе?
- Выпускай!
- С какого х…?
Гусь заорал.
- Что мне, вскрыться тут при тебе?
Только после этого вертухай раскоцал тормоза.
Когда за ломовым захлопнулась дверь, кто-то сказал.
- Фу, даже дышать стало легче.
На правах нового главшпана Качан сделал объяву камере.
- Я пацан в пределах. Пятерик за шлюзом оттянул, понятия знаю. Будем жить без
террора и прессухи. Уважаемому Финту благодарность за высокое доверие. А как с ментами поступать, мы знаем
Качан кивнул Рубленому и Зире на Мытника. Те скрутили таможенника.
- Я нє мент! – забился украинец в цепкой хватке. - Митниця не мае нічого спільного
з ментами! Ми самі ментів ненавидимо. Це вони мене сюди запхали. Срав я на ментів!
Качан за волосы отогнул его голову к лопаткам – до хруста шейных позвонков.
- Срал ты мамке в дойки, когда ходить не умел.
- Боляче... боляче, - заблажил Мытник. - Шию зломаешь! Відпусти!
Луч фонаря высветил выпученные глаза и провал мучительно оскаленного рта в подкове черных усов. 
Финт сказал, обращаясь к офицеру.
- Кто принес весточку в хату, что Скворец серийный убийца?
- Я... – выикнул Мытник, - я… больно, отпустыть…
- Отпустите его, - сказал Финт, - откуда знаешь, что Скворец маньяк?
- Вот, - Олесь полез в карман, вынул сложенную вчетверо, прожженную газету. Финт побрезговал даже взять ее в руки.
- Что тут?
- Статья про Скворца. Все его художества расписаны.
- За базар ответишь? – спросил Финт. - Если правда, что там написано, Скворец
пойдет под низ, будет жить под шконкой, любой сможет его бить и насиловать. Но если это не правда и ты гонишь пургу, тогда ты пойдешь под шконку. Согласен?
Перспектива напугала Мытаря, он включил заднюю.
- Я  ничего не утверждаю. Я статью читал. В статье все написано.
- Ты веришь статье, журналюгам продажным, следаку, со слов которого написано?
Или товарищу своему? Его слову?
- Да он сам вызнал, шо колол людей в лесу, як баранов.
- Скворец, - позвал Финт.
Сергей встал.
- Убивал людей?
- Убивал. И не убивал.
- Как тебя понять?
- Я защищался. Женщин и детей не убивал, их на меня следак пытается повесить.
- Кто был твоей первой жертвой?
- Я не знаю, моя ли это жертва. Он хотел изнасиловать девушку. Я вмешался, меня
завалили и отбуцкали ногами. Когда очнулся, он лежал уже мордой в костре с разрубленным затылком.
- Кто – он?
- Дмитрий Капранов.
- Капранов? А папаша у него случайно не депутат Верховной Рады Крыма?
- Вроде бы да.
Камера загомонила.
- Про него еще писали, что он сбил девку на мотоцикле.
- А папаша его отмазал. Мажор, сучонок мелкий, гнилой на все четыре метра.
- Это сволочь, на нем клейма негде ставить.
- Он под судом был, замяли, вся Украина читала.
- Я видел видео в интернете, как он девку бил в баре и за волосы таскал
- Получается, - подвел итог смотрящий, - что Скворец не соврал. Он защищал свою
женщину от мажора, а пристяжь депутата Капранова пыталась его загасить в лесу.
- Так и было, - подтвердил Сергей. - Мы уходили от погони. Капранов-старший 
расстреливал нас из автомата с вертолета. Я его сбил.
- Как тебе удалось?
Сергей рассказал.
Финт встал.
- Сергей, вот тебе моя рука. Кто замочил моего врага, мой брат! Отныне ты под моей
защитой. – Финт объявил камере. - Я не верю, что он резал женщин. Скворец правильный пацан. Мытник, ты делал предъяву Скворцу. Буквоед, слепой повторялка заученных правил, ты судил неправедно, без души, по газетке. Пускай твои товарищи сами вынесут тебе приговор.
Финт глянул на Качана. Новый смотрящий вынес свой первый приговор.
- Ты, - сказал он Мытнику, - возьми нитку с иголкой.
- Навыщо… нитку… та й голку?
- Очко свое рваное будешь штопать. Твоя предъява не проканала. Отвечай за базар.
- В пердак хохла! – заистерил Кухарь. – В пердак! В пердак! В перда-А-ак!
- Птица дятел станет петухом, - Качан расстегнул штаны. - Жил-был стропальщик, и было у него две дочки - Вира и Майна. Вира, пацаны! На дальняк, широкой кверху!
ЗАПИСКИ ТЮРЕМНОГО ПСИХИАТРА. «МНОГОМЕР»
Доктор Самуэльсон о феномене СК

Каюсь, я ошибался, считал мистификацией попытки Скворцова «выпустить наружу» спрятанные внутри него персональности. Но чем больше я с ним общался, тем сильнее меня охватывало ощущение, что я беседую с самостоятельными отдельными личностями. Иногда я забывал, кто передо мной, настолько достоверным было его преображение: менялась мимика, тембр речи, выражение лица. Передо мной появлялся то дерзкий преступник, то расчетливый торгаш, то камерный шнырь, то еврей-одессит с изрядным чувством юмора.
Но полностью убедило меня появление из глубин Скворцовской психики жуткого персонажа по фамилии Гуськов. Предупредив, чтобы я не пугался и не предпринимал никаких действий, пристегнутый наручниками к стулу Сергей закрыл глаза и некоторое время посидел неподвижно. Лицо его подернулось нервными тиками, которые вскоре перешли в волнообразные пульсации. Я могу объяснить этот феномен исключительной лабильностью сухожильных меридианов, управляющих мимикой человеческого лица.  У меня мороз прошел по коже, когда он отверз очи и пристально посмотрел мне в глаза. Офисное кресло подо мной было на колесиках, и оно… откатилось назад! При этом, клянусь, я не отталкивался ногами.
Говорят, есть сильные суггестологи, способные усыпить одним взглядом. Есть спецназовцы высокого уровня, отрабатывающие так называемый «взгляд порабощения». Я с такими феноменами не сталкивался, к тому же я не гипнабелен. Но когда «партизан-людоед» взглянул на меня, я оцепенел. Дьявольская злоба, ликование звериной силы – вот что читалось в его глазах. Сердце мое заколотилось, кожные покровы увлажнились, руки задрожали, а ведь Гуськов ничего еще не сделал, ничего не сказал, он всего лишь глянул на меня. Что за сила должна таиться в этой психической структуре, чтобы так воздействовать на окружающих? Поневоле поверишь в существование исчадий ада, способных просачиваться через человеческую психику и появляться в мире живых.
«Феномен Скворцова» произвел на меня глубокое впечатление. Я чувствовал, что за ним кроется что-то очень важное для психиатрии как науки. Грешным делом, мне даже замерещилась кандидатская диссертацию, которую я надумал писать, выйдя на пенсию.
По моим наблюдениям, «семья» Скворцова вмещает дюжину персональностей. Вот почему ему в камере-одиночке привиделась «хата», полная враждебно настроенных заключенных. Каждая из персональностей ощущает себя в тюрьме, ведь выйти на поверхность сознания они могут только с разрешения высшей личности, каковой является Наблюдатель. Вот и борются, вот и придумывают они всякие увертки и создают соответствующие ситуации, чтобы хоть ненадолго завладеть телом.
Ядром Семьи  является Сергей Скворцов – самонаблюдающая основа Сверх-Эго, погруженная в текущую физическую реальность. «Высшим Я» является ветхозаветный первосвященник времен Исхода Финеес, что указывает на его принадлежность к миру великих Архетипов. Низшим «Я» СК, воплощающим первобытную силу Жизни, является партизан-людоед Гуськов.
Передо мной словно приоткрылась загадка того чуда, которое называется человеческим сознанием. В случае Скворцова вскрылись необозримые миры и планы человеческого духа! Его пример показал, что, являясь составными частями высших сущностей, мы внутренне также состоим из множества персональностей, сил, духов, животных, природных и иных аспектов мироздания.
«Все во мне и я во всем».
Мы не трехмерны и даже не четырехмерны (если считать время измерением) мы – многомерны! Многомер – вот точное наименование для Сергея Скворцова!
Как это часто бывает, в руки мои вроде бы случайно попали материалы о мультиплетах. Открылся незнакомый дотоле массив информации о ЗМП (заболевании множественными персональностями). Оказывается, первые сведения о ЗМП появились еще в 17 веке! Суть заболевания состоит в том, что в психике человека-мультиплета живут и сосуществуют несколько (иногда до десятка и более) отдельных персональностей со своими именами, лицами и характерами. Обычно они ничего не знают друг о друге, но иногда заболевший человек отдает себе отчет о населяющих его существах. Дело в том, что причиной появления на свет мультиплетов являются перенесенные в раннем детстве сильные физические, эмоциональные или психические страдания.
Многомеры, пережившие много издевательств, формируют альтеров, стоящих на их защите, крайне жестоких и агрессивных. Так как эти полные боли и убийственной ярости персональности отделены от психики крепкими стенами, центральная личность ничего о них не знает, и может очнуться в комнате, залитой кровью, и при этом ничего не помнить. Большинство из осужденных за тяжкие преступления утверждают, что они не совершали приписываемых им злодейств. В США уже введен в судебную практику анализ на ЗМП. В случае, если психиатрическая экспертиза подтверждает, что преступление совершено альтером, заключенные передаются тюремным врачам-психотерапевтам для дальнейшего лечения.
Случаи заболеванием ЗМП ширятся с каждым днем, альтеры становятся все более самостоятельными и ярко выраженными, при этом они хотят обзавестись собственным телом и вести автономную жизнь. Вот почему в наше время  массовое распространение получила пластическая хирургия. Альтеры, кроят тела под себя. И часто бывает, что центральная личность, очнувшись после операции, приходит в отчаяние от того, что она с собой сделала, но менять что-либо бывает уже поздно. Известен случай, когда больной дважды менял свой пол. Сначала он стал женщиной, потом опять мужчиной. Это был глубоко несчастный, измученный человек, балансирующий на грани самоубийства.
Кроме того, есть гипотезы, что ЗМП это не просто психическая болезнь. Некоторые ученые считают, что альтернативные персональности представляют собой психические «червоточины», «тоннели» в иные временные и пространственные измерения.
ПРИНЯТИЕ В СЕМЬЮ. РАЗБОРКА ФИНТА (продолжение)
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь

- Слушайте мою постанову, - сказал Вор. – Мытника замастовать, но не вскрывать.
Второе мое решение. Примите его в семью, - Финт указал на Сергея.
- Кого? – возмутился Качан. - Скворца?
- Нет больше Скворца, - сказал Финт. – Сергей показал себя несгибаемым бойцом.
Его не сломили ни облавы, ни вертолеты, ни допросняки, ни «стаканы». Вся ваша хата во главе с Гусем не смогла его сломать. Это говорит, что дух в этом парне спрятан стальной, как копье в ножнах. Поэтому я, вор в законе Финт, поднимаю его в наше воровское братство. Определяю его честным  фраером по масти с погонялом «Черный Археолог». Отныне он мой крестник. Кто имеет что-то против него, пускай говорит со мной. Кто будет за него, тот будет иметь мою поддержку. Качан, примите Арехолога в семью. Ну, братва, просите друг у друга прощения. Сначала ты, Археолог.
Новокрещенный Черный Археолог встал.
Потупив голову, стоял Сережа Скворцов перед шайкой бандитов, воров и убийц. В очередной раз он должен был унижаться и просить прощения. За что? В чем он провинился перед ними? Он никогда не простит избивавшего его Качана, неправедно обвинявшего Мытника, обиравшего Менялу.
- Чего молчишь? – спросил Качан. - Проси прощения у народа!
Обида стала поперек горла. Сергей был не в силах заговорить с оскорбившим его отребьем…
Сокамерники словно услышали его мысли. Сергей не в первый раз замечал, что кто-то вслух произносит то, что он помыслил. На этот раз «услышал» его тайные мысли Качан.
- Молчит, обиделся, гордый… - сказал новый смотрящий. – Что такого выдающегося
ты совершил? Перебил кучу народа? Это дело нехитрое. А с гордецами у нас разговор короткий. Если через голову не доходит, народ до тебя через фуфло достучится. Я неправильно говорю, люди? Скворец с самого начала спесь свою показывал, не уважал никого, считал нас отбросами, быдлом…
- Археолог… - поправил Финт.
- Если теперь он Археолог, если стал одним из нас, пусть извинится, покажет
уважение!
- Сергей, люди ждут… – сказал Финт.
Ослушаться было нельзя.
Но Скворцов упрямо смотрел в пол.
«Что им сказать? Простите, что не дал себя изнасиловать?»
Наконец в голове сложилась подходящая формулировка: «Простите, что ввел вас в заблуждение о своей масти, не сказал, что иду по статье за убийства…»
Набрав в грудь воздуха, Сергей поднял глаза и…
Сдвинулись стены, спазмой сковало затылок, в жаркой духоте хаты изморозью иголок пронзило спину, руки, ноги.
Пелена спала с глаз.
Перед ним – расстрельной шеренгой - стояли убитые им люди.
Смуглый кореец Чан, словно отлитый из желтого воска церковных свечей, тускло смотрел щелочками меркнущих глаз, как тогда, в лесу, когда  копье колебалось между ребер в такт последним его вздохам… Качан, ты ли это? 
Раздетый до майки и трусов Егерь Скороходченко, грузный, седой, с волосатой грудью, с пузырящейся изо рта легочной кровью, остекленевшими глазами глядел куда-то вдаль, в тот далекий заповедник, куда Мишаня «Недоповешенный» после отсидки устроится работать лесником.
Долговязый Меняла с рыжими усиками под хрящеватым носом кренился на бок, зажимая рану в печени… Костя «Антиквар», и ты тут!
Навытяжку стоял офицер украинской таможни Олесь Довгий, кровью набухла форменка в месте прокола…
Понурил голову лысый толстяк-еврей в майке и трениках, из досужего любопытства выглянувший в вагонный коридор и получивший удар копьем в живот. Весельчак и умница Юрий Соломонович…
Зира и Рубленый, изуродованные взрывом гранаты, сидели на нарах, глядя остатками глаз. Они пожертвовали собой, отогнали его от раскопа, спасли, а он, дурак, возненавидел их и радовался их смерти. Через облики парней, погибших на Голом шпиле, замерцали силуэты немецких карателей в зимнем камуфляже. В новой жизни они вернулись на Голый шпиль, чтобы искупить совершенный ими грех. Вот огнеметчик с обгорелым лицом, русский мальчик Дима Капранов.
Кто скулит в мертвой тишине хаты «5-4-7»?
Виляет хвостом овчарка с бурыми подпалинами на животе и пышных лапах… в животе ее запекшаяся рана, не кормить ей больше щенков… 
А-а-а-а-а-а-А-А-А-А!!!
Гейзером вырвался из недр души жуткий вой эпилептика, жилы неистово натянулись на горле, пальцы рук свела судорога, ноги подогнулись, Сергей упал, завыл-замычал-забился в корчах, язык прокусил разбухший. Односиды навалились на колотящиеся ноги, прижали руки, в пенном рту скрежетнула на зубах ложка…
Он бился… не помнит сколько…
Утих…
На лицо пролилась вода… 
Глаза открылись.
Сверху в ореоле фонарного луча сгрудились рожи, лица, лики.
Ложка во рту мешала, Сергей мыкнул, ее вынули.
«Убейте меня… - послышался его косноязычный шепот, - нет мне прощения!.. Простите!.. Простите!!.. Прости-и-и-ите!!!...»
- Все, все, - сказал Финт, - успокойся! Поднимайте его.
Сергея подняли, посадили на нары.
Он глухо стонал, отдышался, пошел к раковине, умылся, высморкался, ему дали выпить зимбуры, пахнущей тем удушливым запахом, с каким сгорал Шмонька.
То, что он воспринимал как агрессию и предательство, было его спасением.
Он ненавидел избивавших его пацанов на Голом шпиле, а они спасли его от взрыва. Таможенники, менты и погранцы ценой своих жизней арестовали его и поместили в тюрьму, чтобы он прозрел.
Миша Недоповешенный повесился, когда Сергей сам был готов вздернуться.
Шмонька принял страшное самосожжение.
Но главной спасительницей была Даша, не позволившая устроить в поезде бойню. Она душу его спасла,  понимая, что - возненавидит, но пошла на это, любовь свою принесла в жертву.
Обида слепа. Она всех обвиняет облыжно, всем делает предъявы, орет, бесится, негодует и ненавидит. Вот почему в тюрьмах обиженных загоняют под шконку.
Пей!
Пьют побратимы. Прямо из бутылька, передавая его из рук в руки. В желудках и венах пылает зимбура. Причащаются огнем. Пылает зимбурой дух Толи Колкина, дух Шмоньки, общий дух хаты 5-4-7. Острое чувство братства переполняет всех.
Загрызли одной черствой краюхой, причастились дружбе.
- Ну, калики перехожие, братайтесь! – смеется Финт, радуясь удачно проведенной
«разборке», ибо так, братанием, в идеале и должна заканчиваться каждая «разборка по понятиям».
Встали и поклонились названные братья.
Вразброд зазвучали голоса.
- Прости нас, Сергей Геннадьевич… прости Сергей… прости, Археолог… не держи
зла… не серчай, Серый… ты теперь нам как брат… кто старое помянет… будь нам братом…
Встал и поклонился Сергей Скворцов, повторил слова клятвы, подсказанные   крестным.
- Я, Сергей Скворцов, Черный Археолог, прощаю и прошу прощения у своих
братьев, вступаю в Семью и клянусь любить и защищать ее до последней капли крови…
Эхом донеслось.
- Я, Андрей Качан, прощаю и прошу прощения у Черного Археолога Сереги
Скворцова, принимаю его в Семью как брата и клянусь любить и защищать его до последней капли крови…
- Я, Константин Лопушанский…
- Я, Михаил Скороходченко…
- Клянусь…
- Клянусь…
- Клянусь…
- Теперь целуйтесь! – повелел Финт.
Первым по старшинству подошел забияка и драчун Чан, принявший в камере облик блатного Качана. Еще не утихший от плача, размякший Сергей обнял его, всхлипывая.
- Все, братан, все, – Качан крепко стиснул плечи бывшего недруга, шепнул на
ухо, – я за тебя теперь любого порву.
Троекратно, по-русски поцеловались побратимы. Прижал Чан Сергея к себе и растворился в нем.
Вторым подошел Егерь, Михаил Матвеевич, Миша Недоповешенный, поцеловал  троекратно, и тоже вошел внутрь через объятие.
Третьим был Антиквар, ставший в хате Костей Менялой. За ним приняли целование и растворились в Сергее Таможенник Олесь Довгий, Юрий Соломонович, Кухарь, Рубленый, Зира.
Вдохновляющее чувство душевной наполненности, избытка сил и умений, ощущение внутренней целостности и нарастающего могущества преобразили Сережу Скворцова.
ЦЕЛОвание сделало его ЦЕЛым.
Кто-то лизнул руку, это Шалава подарила целование, перед тем как войти в Многомера.
Потрясая, раздался инфра-голос.
- Теперь целуй своего крестного!
Сергей раскрыл объятие и замер. 
Сам первосвященник Финеес в белоснежных, обагренных кровью одеждах лично пришел проконтролировать процесс закалки духа нового Великого Потрясателя Копья. Как и тысячи лет назад в Аравийской пустыне, маг-кузнец не прерывал своей работы ни днем, ни ночью. Раскаленная добела в схватках и сражениях, грубая поковка Духовного Клинка погружалась в ледяную купель тюремных камер и допросняков, и снова раскалялась на очных ставках, и отбивалась и выковывалась ударами рук и ног сокамерников, и вновь погружалась – горячечная, обеспамятевшая, - в холодную воду тюремных стаканов и лазаретов.
В глубокой древности была нанесена на еще не остывший клинок иероглифика имен, и были то имена белоснежных ангелов и чернокрылых аггелов.
Прошли века, настал их час. Хтонические Силы Ума, формирующие само Мироздание, обрели человеческие тела, и воссели напротив Копьеносца на тюремных нарах, дабы  лицезреть Избранного земными очами. Их нынешние имена были заурядными, а лица простецкими, но были они – Ангелами Света и Демонами Тьмы, и были они - его, Сергея Скворцова, отражениями, аватарами, силами и аспектами в высших и низших мирах. Их стянуло в одной пространственно-временной точке, в камере «5-4-7» Столыпинского корпуса СИЗО № 13 г. Киева, чтобы смогли они узнать друг друга, и стать братьями, и осуществить предначертанное.
Вскрылся в стене вихревой тоннель света и вздул одеяния и кудри Пророка.
Отрок чистый подвел в поводу коня. 
Взлетел Финеес в седло. Из уст его изошел меч, чтобы им поражать народы.
С грохотом помчался он по тоннелю света, пронзившему спящий следственный изолятор, разил направо и налево мечом и посохом - и рассекались кармические узлы, и осуществлялись судьбы.
Воинства небесные следовали за ним на конях белых. Ржание, грохот копыт, хлопание крыл, хриплые выкрики и щелкание бичей наполнили «Столыпинский» корпус.
Так пролетает поезд мимо ночного полустанка и с перестуком колес пропадает вдали.