Копье Судьбы. Книга Первая. Глава 10

КАМЕРА ОБЪЯВЛЯЕТ СКВОРЦУ ОСТРАКИЗМ

Опасность в тюрьме начинаешь чуять, как собака. Достаточно косого взгляда, ухмылки, раздутых в твою сторону ноздрей. А уж если тебя сторонится вся хата, это ввергает просто в панику.
Страху добавил Меняла, шепнувший, улучив момент, когда все отвлеклись на прием от баландера мисок с кашей.
- Серега, внимание! Идет большой шухер. Осмотрись по сторонам, прижми хвост и
уши и что-то делай и делай быстро!


В камеру с больнички вернулся Миша Недоповешенный. На горле его чернела странгуляционная полоса. Он прохрипел Скворцу всего одно слово - «спасибо». Мишаня мог заложить хате, что Скворец законтачился, пил из рук чухана.
На прогулке Сергей попытался заговорить с Иловайским, но тот обошел его, как памятник.
- Юрий Соломонович, - позвал Скворцов. - Куда вы убегаете? Чего вы боитесь?
- Разве тут нет, чего бояться? – бросил на ходу еврей.
- Всего два слова!
- Сережа, сейчас не время.
- Эвейну, шалом алейхем, - тихонько напел Сергей в спину уходящего сокамерника.


Тот споткнулся, постоял, заложил себе руки подмышки и сделал несколько танцевальных па.
- Вот шо вы за люди, - сказал он, оборачиваясь с бледной улыбкой, - тычете пальцем в больные места. Ладно, пусть у меня будет цурес с гогошарами, но я немножечко ваш должник. Я не знаю, шо вы там напортачили, но мне было сказано держаться от вас подальше.


День был солнечный, после камерного смрада и сумрака глаза радовались яркому свету, а легкие привольно дышали теплым воздухом последних летних денечков.
Наверху, по огражденному периметру крыши прохаживалась полная женщина-контролер в темно-синем кителе. Она следила, чтобы заключенные не нарушали режим, не перебрасывались через решетки  записками и дачками.


Иловайский снял очки, подолом рубашки протер стекла. Он делал вид, что случайно остановился возле изгоя, смотрел в другую сторону и разговаривал, едва шевеля губами.
- Где вы могли накосячить?
- Миша вернулся с больнички, он мог рассказать, что я откачивал его вместе со
Шмонькой.
- Имею интерес спросить, вы шо, дотронулись до того шмокнутого Шмоньки?
- Я пил воду из его рук.


Еврей даже перепрыгнул на месте, будто сплясал па из хава нагилы.
- Вы с ума сошли! Зачем?
- Воду отключили, я сутки простоял в «стакане», ничего не соображал. Помогите
мне, Юрий Соломонович, вы же мудрец. Придумайте что-нибудь!
- Кто-нибудь видел, как вы пили?
- Только Миша. Но он никому не расскажет, я же его спас.


Иронический прищур сквозь треснутые очки.
- Вы думаете, он вам мерси скажет? Вы теперь для Миши хуже надзирателя, вы же вернули его обратно в гееном, из которого он чуть было успешно не сбежал.
Молодой охранник, улыбаясь, разговаривал по мобильному телефону. «Да, Галочка, да Галчонок…» Где-то шла нормальная жизнь…


Гуляющие сокамерники косились на изгоя, но близко не подходили, Скворца сторонились как зачумленного.
Юрий Соломонович нервно потирал руки.
- Ну, вот шо вы тут улыбаетесь, как скаженный? Вам шо, пломбы жмут в зубах?
Быстро вспоминайте мне, кто видел, как вы пили Шмонькину воду? Дубак видел?
- Нет, он ушел за санитаром.


- Откуда же босота узнала? Тут везде глаза и уши. Ничего нельзя скрыть. Ба! Скорее всего, сам Шмонька вас и заложил. Вы не знаете чуханов. Думаете, их зря загоняют под нары? Они спецом стараются запомоить как можно больше народу. Слушайте сюда! Если будет очная ставка с этим клятым Шмонькой, отпирайтесь, говорите, что с чуханом не контачили, ничего не знаете. Ваше слово против его. Надеюсь, Мишаня не подтвердит, ему самому смерти подобно, что Шмонька его откачивал, он тоже получится законтаченным.   


Нарочито медленно, наставив ухо, мимо проплыл Кухарь.
- Давайте шагайте, - зашептал Юрий Соломонович, - сделаем вид что мы
перипатетики. Ох, засунут нам митральезы в тухес.
Сидельцы хаты 5-4-7 цепочкой ходили по периметру прогулочного дворика.
«Не зря Шмонька сказал, что он - бич божий, вот Господь и загонят меня этим бичом под нары».


- Шмонька не показался мне подлым, скорее юродивым, - зашептал Сергей через
плечо, - я не верю, чтоб он стал меня нарочно зашкваривать.   
- Этот шлёма из дурдома имеет обыкновение орать что ни попадя из-под нар. Не
исключено, что он проорал и про вас.
- Он частушку мне спел, «клюв горит, как жаркий уголь, поищи-ка пятый угол», это к чему?
- Это намек на петуха, шо не понятно?
- Да нет же, он твердил, что выход из тюрьмы находится именно в пятом углу.
- Чуханы – это ж такие мстительные цидрейтеры, они ж тоже хочут, чтобы соседи по камере испытали их цурес на собственной шкуре.


- Но вы же сами учили меня анализировать любую весточку из внешнего мира.
«Поищи-ка пятый угол! Там скрывается, увы, выход из твоей тюрьмы». Что это значит?   
- Шоб я так знал. 
- Вы же умный, вы все знаете, Юрий Соломонович, помогите!
- Серожа, не сходите с ума из-за бреда костюженого чухана. Все просто. Шмонька знал, что запомоил вас, потому и предсказал пятый угол и даже частуху петушиную исполнил вам в подарок. Ай, беда, беда, беда…


РАЗБОРНЯК
Лукьяновское СИЗО. Киев. Камера 547. Ночь


В 22-00 дали отбой.
Сергей лежал на шконке, сон не шел. Работал телевизор, за дубком воры играли в карты и пили свежую зимбуру, которую недавно выгнал Кухарь.
На нарах храпели. Гусь ушел к себе за занавеску. Появилась надежда, что сегодня разборки не будет, как вдруг внизу, в паханском углу загорелся фонарик.


Темные фигуры соскользнули со шконок. Скворца рывком сдернули с нар, проволокли по продолу, прижали к стене.
В глаза ударил луч света, сиплый голос сказал.
- Скворец, ты что же это? Назвался мужиком, а сам мокрушник…
- О чем вы?
- Ты, когда малолеток и баб резал, что думал - не заляпаешься?


Сердце бьет в набат, зрачки режет блестящий раструб отражателя. Ослепленный, ты отворачиваешься. Пекучая оплеуха возвращает твое лицо  в исходное положение.
- В глаза нам смотри!
- Женщин и детей – не трогал, клянусь!
В бликах и отсветах ворочаются угрожающие рожи, разгневанные глаза, кричащие рты.
- Не трогал? Не трогал?! – в самое ухо орет Качан. - А кого ты трогал, тварь?
- Никого!
- Врешь! Сколько людей убил? Отвечай! Че шифруешься, дуплись!
- Никого не убивал.


Сильнейший удар в печень - ты выблевываешь язык, задыхаясь, падаешь на четвереньки, получаешь удары ногами в живот, по ребрам, еще в живот, в живот – «на, на, сука!» - испускаешь хрип боли вперемешку с матом: «бляа-а-а…»
- Не бейте… за что?..
Качан за волосы задирает твою голову, заглядывает в оскаленное лицо, заведенные под лоб зрачки.
- Почему не сказал, что ты серийный мокрушник? Упырина, сколько на тебе трупов?


- Остынь, - одергивает пахан, - тут не ментовской беспредел, а правилка по
понятиям. Сейчас сделаем предъяву, пусть ответит.
Ночь, жарко, душно, над дверь слабосильно горит балдоха, 6-ваттная засиженная мухами лампочка. Накурено так, что ничего не видно. в потолке горит слабосильная лампочка, по лицам мечется световое пятно фонарика, за решеткой темно. 


Гусь садится во главе стола. Мозаичный от синих наколок торс его облачен в чистую белую майку-алкоголичку. На низком, изрезанном морщинами лбу под серой коркой «ежика» блестят капли пота.
- Вот газета, видишь? – говорит Гусь. - Тут статья про тебя. Ты, когда прописывался, что сказал?
- Что я сказал?
- Что ты мужик. А ты не мужик. Ты мокрушник. Ты зачем обманул общество?
- Я не мокрушник.
- Короче, к тебе предъява, Скворец. По газете ты выходишь конченный отморозок, серийный маньяк. Резал малолеток, женщин насиловал и убивал. Знаешь, что с такими, как ты, делают?


Качан злобно врывается в разговор.
- Сначала мы тебя замесим всей хатой, переломаем всего, потом отпидорасим и
загоним под шконку. Там ты будешь молиться, чтобы сдохнуть побыстрее, но никто тебе не поможет. Все будут тебя трахать и п...здить беспощадно.
- Я не читал газету, - говоришь ты, - я не знаю, что там написано.
- Мытник, делай предъяву, - говорит Гусь, указывая на место рядом с собой.


Полный чувства собственного достоинства, Мытник в синей прокурорской тенниске садится справа от пахана. Вдоль маленького столика уместились Рубленый, Зира, Кухарь и Меняла. Остальные либо стоят, либо свисают с верхних шконок.
Гусь передает фонарик Мытнику, тот разворачивает на столе газету.
- Оцэ бачишь, сволота? – короткий палец тычет в заголовок «Крымский душегуб». – Цэ про тебе стаття. Ти занапастив тридцять п'ять душ! Хлопців рятувальників у горах попалив, шоб розкопане добро не повертати державі.


- Никого я не палил. Стояла жара, лес загорелся, они там задохнулись в дыму.
- А хто ліс підпалив? Москалыки?
- Ты че на москалей наезжаешь? – перебивает Мытника Качан. – Главный
пожароопасный фактор - укросранская быдлосрань, выезжающая на природу выжрать ханки, oбoсрaть все вокруг и уехать, не потушив костер.


- Ша! – обрывает перебранку Гусь. – Продолжай, прокурор.
Назвав Мытника прокурором, Гусь кинул гирьку на чашу весов в пользу Качана. Зеки  ненавидят прокурорских, ненависть эта проецируется на охамевшего хохла, который и раньше на таможне щемил людей, а теперь вновь за старое взялся. Самоупоенный таможенник не чувствует настроений народа. Гневно пружиня толстыми ноздрями над черными шевченковскими «вусами», он зачитывает отрывки из газетной статьи "Крымский душегуб", где описываются "подвиги" Скворцова.

 - Скворец обвынувачуеться, що він навмисне підпалив ліс, щоб люди там згоріли. Він пацанів переколол скільки! Одного парубка особою в мангал палаючий кинув і наступив на голову. Він бєспрєдєльщик, маніяк, він не гідний життя. Але ж це не найгірше. Вин жiнок та й дітей ґвалтував та різав. Вісь їх імена та прізвища.
Мытник цитирует по газете имена предполагаемых жертв маньяка.


«У тебя все? – спрашивает «судья».
«А шо, цёго за мало?»
Гусь берет фонари и направляет свет подсудимому в лицо.
- Что, друг мой человечек, ты скажешь на это?
Нависшие со всех сторон зеки угрожающе смотрят. Предельная жестокость и полное отсутствие даже намека на человечность написаны на этих серых, небритых, изломанных лицах.


Во рту и мозгах сильно вяжет. Ты кренишься от боли на правый, ушибленный бок,  перемежаешь сбивчивую речь подсасываниями воздуха.
- Статья заказная… ох… Я не убивал малолеток и женщин –ох-с-с-с. На моей
совести несколько сук, от которых я защищал женщину. Они хотели ее изнасиловать. В лесу дело было, вс-с-с-с… копал… Помогал одной девушке найти… с-с-с-с… кости, там ее дед партизанил, невеста там его погибла, мы должны были ее пере… пеза… пере-захоронить…


Меняла упирает палец в обведенный красным фломастером абзац.
- Опять врешь! Суду врешь! Какое захоронение партизанки? Ты золото искал. В
статье написано, что ты нашел там золото и бриллианты с каким-то антикварным копьем.


Пахан берет из пачки и отправляет в рот щепотку байхового чая. Он курит и жует заварку одновременно.
- Отвечай правду, иначе хуже будет.
Ты облизываешь пересохшие губы.
- Воды попить можно?
- Обойдешься. Отвечай на предъяву.
- Народ, ну шо за геволт! – вмешивается Юрий Соломонович. – Вы набросились прямо как на зверя! Он же растерян, не может сам защищаться, человеку нужен адвокат.


- В какой палате у нас адвокат? – спрашивает Качан.
- Там где и прокурор, - в тон ему отвечает Меняла.
- Прокурор уже есть, он предъяву делает.
- Пускай сам Скворец защищается.
- Прокурор есть, а адвоката нет! Вы шо, не видите, что ему надо с кем-то  посоветоваться, собраться с мыслями. Вы прямо как звери набросились.
- Нагнетаешь, Соломон! Тебе слова не давали. 
- Так дайте! Или у нас тут диктатура, а не босяцкая демократия? Если тут настоящая разборка по понятиям, а не Печорский суд, то у обвиняемого должен быть защитник!


Никто не ждал подобных слов от робкого еврея. Хата выжидающе смотрит на пахана. Тот пыхает цигаркой:
- Ты потому еще дышишь, урод, что я - реальный демократ!
По камере катится открытый ржач. «Гусь – демократ, цэ ва-а-аще!»
А Гусю понравилось юморить. Он сплевывает чаинку с губ.
- Да имать их так! Хотите демократии, лопайте, не обляпайтесь! Кто хочет быть
Скворцу защитником? Есть смельчаки?
- Как не быть смельчакам в гусской земле, - обрадованно картавит Юрий Соломонович, - мне есть, шо сказать в его защиту. Я буду его адвокатом.


- Впрягайся, - соглашается Гусь.
- Только у меня есть одно условие, – воздевает палец Юрий Соломонович.
- В чем твое условие?
- Мне нужны ваши личные гарантии неприкосновенности, уважаемый Гусь, а то
потом опять во всем виноватыми будут евреи.
Пахан гасит окурок в жестяной крышке от «нескафе», берет из пачки щепоть чая. Жуя, кивает. Идея устроить суд с адвокатом ему нравится.


- Ладно, Соломон, даю тебе гарантии безопасности.
- В таком случае я прошу у высокого суда провести судебное следствие, а не верить с непонятно какого панталыку статейке в желтой прессе. Мы должны таки выяснить, шо там за доказы собрали следаки вместе с продажными журналюгами, потому что, сдается мне, это гефильте-гелзеле шито белыми нитками?
- Что за гефильте ты упомянул к ночи, Соломон?


- Гефильте-гельзеле? О, это чудо! Фаршированная куриная шейка. Лучок,
морковочка, сельдерейчик и миндаль. Пальчики оближешь! Эту шейку моя мама зашивала белыми ниточками перед тем как покласть в духовочку. И мине сдается, что дело Скворца шито точно такими же белыми нитками. И нам его нарочно поклали в духовку, чтобы нашими руками запечь до хрустящей корочки. Вот почему, высокий суд, на основании понятий судочинства я прошу учредить коллегию присяжных заседателей. Или мы тут шмирготники, а не сурьезные люди?


- Какие нах присяжные? – удивляется Качан. - Ты че, остынь, Соломон, мы не в
суде, это разборняк. 
- Погоди, - говорит Гусь, - мысль Соломона верная. Пусть народ тоже поучаствует. Все мы тут односидки, все Скворца знаем, каждый имеет о нем мнение, верно? Короче, народ, вы все назначаетесь присяжными заседателями. Каждый имеет один голос.


Ночное судилище представляет собой хоть какое-то развлечение в душной тягомотине тюремной жизни. Камерный люд переглядывается и кивает,
Только трое блатных просекли тайную прокладку пахана. Понятия не предусматривают участия в разборке присяжных, суд вершит вор, его слово закон. Не будучи вором Гусь подстраховался присяжными на случай косяка.


Судья дает слово защите. Юрий Соломонович берет тайм-аут, лезет на свою шконку, и возвращается одетым в чистую белую сорочку с длинным рукавом, поверх которой накинут черный лапсердак. Для полноты картины ему не хватает пейсов и черного котелка голове. 

ВЫЕЗДНОЕ ЗАСЕДАНИЕ СТРАШНОГО СУДА

- Откуда клифт, Соломон?
- Жена передала, меня самого со дня на день в суд повезут. Итак. Высокий суд,
многоуважаемые господа присяжные заседатели. (При этих словах согбенные зеки приосанились). Мы выслушали обвинения прокурора и должны провести судебное следствие. У меня есть ряд вопросов к подсудимому. Вопрос первый. Вы обвиняетесь в убийствах в горах  Крыма. Зачем вы туда поехали и с кем?


Сергей говорит сбивчиво, волнение коробит губы, сушит глотку.
- Девка одна меня сфаловала… Москвичка… Уговорила отвезти ее в лес, помочь в
раскопках. Наплела сорок бочек арестантов – «могила партизанки, завещание деда, помогите захоронить косточки». А когда приехали в заповедник и поднялись в горы, я ей говорю: смотри, костер не разжигай. Она нарочно его разожгла ночью, когда летал вертолет МЧС. Дурак я, надо было сразу сваливать. Егеря пришли – она сразу стрелки на меня перевела. «Я не копала, я просто туристка. Он копал». Сдала с потрохами. Ладно, думаю, зачем девчонку губить, у нее же вид невинный, губки не целованные… Я же не знал тогда, что это – сама жрица Хазва, дочь лжи, колдунья!


Ладно, думаю, девка дура, молодая, выручу, возьму все на себя. Повели меня на заставу. А она осталась на стоянке и стала перед пацанами там сиськами трясти, выпивать с ними, заигрывать, в общем, соблазнять. В Древней Аравии она вообще не стеснялась, ходила по стану голой, чтобы воинов охмурять… Короче, Хазва и тут пацанов завела, возбудила и заставила наброситься на себя. И меня заставила вернуться на стоянку.
- Как заставила?


- Не знаю, гипнозом! Я ноги сделал от егеря и вернулся на чаир, мне нужно было забрать документы и ключи от машины. Я их спрятал не в палатке, а на всякий случай рядом, под неприметным камнем. Я всегда так делаю. И вот подползаю я к палатке и слышу: он ее уламывает, а она сопротивляется. «Я еще девочка…» «А я мальчик. Убрала руки, тварь!» Ну, я не выдержал и вмешался. Не понимал тогда, что это она все подстроила, чтобы я не ушел от тюрьмы. Ну и повелся, как дурак, вступил в драку, они меня избили всей кодлой… короче, пока я там валялся без сознания эти пацаны подорвались на боеприпасе времен войны, а она оглушила того парня, который хотел ее изнасиловать, лопатой по голове, оттащила и положила лицом в горящий мангал.


- Чего-чего? Мордой в костер? Жесть!
- Крутяк!
- Че за девка такая стремная? Маньячка?
- Ты сам это видел?
- Я не видел, она мне сказала, что он якобы случайно, оглушенный, упал в мангал. Там мангал всего сорок сантиметров, как в него можно случайно угодить?


- А пацанов кто порешил?
- Каких?
- Ну, вот, в статье написано, погибли члены отряда поискового отряда «Совесть», имена и фамилии… Кто их взорвал?
- Граната там лежала еще со времен войны…
- Так ты знал, что там граната? Почему не предупредил?
- Я не знал, что там граната.


- Погоди, кто спрятал клад?
- Дед Даши.
- Значит, клад он заминировал?
- Получается, так. 
- Погоди, дед заминировал клад и не предупредил внучку? Он что, из ума выжил?
Зачем ему убивать собственную внучку?
- Он из памяти выжил, ему же 90 лет!
- Во дела!
- Стоп, пацаны, стоп! – берет слово Меняла. – Если дед закладывал клад вместе с гранатой, то он должен был предупредить внучку. Так?


- Так, - согласно кивает хата.
- Значит, внучка знала про гранату! 
- И?
- А Сереге ничего не сказала. Значит, резвая девочка хотела, чтобы Скворец сам подорвался на той гранате, тут и к бабке не ходи!
- На хера ей это? – спрашивает Качан.
Меняла обводит сокамерников сожалеющим взглядом, эх, вы, женской логики не понимаете.
- Чтобы не делиться!
- Да ну… - кривится Качан. – Ты ваще…
- А ведь верно! – осеняет Сергея. – Конечно же, она знала про гранату! Дед не мог ей не сказать. Значит, она ждала, когда я докопаюсь до чемоданчика и взорвусь… Ёпэрэсэтэ! Она со мной делиться не хотела, бабки с самого начала зажимала. Ну конечно, Костя прав, как я сразу не догадался! Но тут пришли поисковики и приняли взрыв на себя. Они случайно подорвались вместо меня! Она, она во всем виновата! И Капранова она соблазняла, сиськами перед ним вертела, а потом ударила по голове лопатой и бросила в костер…


- Че ты гонишь, – перебил Качан. – Чтобы девчонка – сколько ей лет?
- 19.
- Чтобы девчонка в 19 лет лет так поступила с мужиком? Тут почерк серийного
маньяка! А не ты ли ударил пацана лопатой, а потом зажарил в костре, признавайся!
- Не я!
- А кто тогда?
- Она! Вы не понимаете, это не Даша, не девочка 19-ти лет, это моавитянская злая колдунья! Она замаскировалась под девушку, а сама в прошлой жизни была жрицей кровавого культа Ваала-Фегоры!


Хата набрасывается на Скворца с криками.
- Сука, ты достал уже под шиза косить!
- Коса косит траву, а шиза людей.
- Харэ хлестаться! Лапшу нам на уши вешать!


Скворец растерянно оправдывается.
- Это Хазва, повторяю вам, ведьма и колдунья! Она подставила меня! Теперь
твердит следаку, что это я спалил пацану морду.
- Погоди, ты говоришь, что сбежал от егеря, так?
- Да.
- И вернулся на стоянку?
- Да.
- Зачем же ты вернулся, если знал, что она ведьма? На фига благородного мстителя из себя корчил?


- Я тогда не знал, кто она, она же маскируется под невинность. Я не мог бросить девушку в беде.
- Не бросай меня в бидэ, - вздыхает Качан. – Во, бабы, стервы!
Его сочувствие словно пробило летку в доменной печи – из горла хлынул поток раскаленных слов, Сергей заговорил все запальчивее, все лихорадочней.
- О-о-о, она все рассчитала, она же меня соблазняла всю дорогу, пока мы были в горах, притворялась милой, улыбалась, хохотала, загорала там при мне топлесс… она же знала, что я на самом деле Финеес, а Финеес один восстает против всех. Он не позволяет надругиваться над святынями. А женщина – это святыня.
- Какой Финес? Говори яснее.
- Не дури нам бошки!
- В прошлой жизни я был Финеесом, а Даша Хазвой. Сейчас Даша об этом не
помнит, она одержима Хазвой, в нужный момент Хазва отключает ее сознание и руководит ею. В древности Хазва выбрала Зимри, генерала израильской  армии, возбудила его племя против левитов, целый военный переворот организовала, чуть не погубила весь Израиль.
Хата опять загалдела.
- Вот же бред!
- Сказки!


Гомон перекрывает голос адвоката.
- Вы зря не верите рассказу моего подзащитного, господа присяжные заседатели,
Каббала утверждает, что гилгуль вполне возможен и существует.
- Какой еще гулгуль? Гугл?
- Переселение душ, новые воплощения одной и той же души в разных телах и в
разных исторических эпохах. То, что рассказывает Сергей Геннадьевич, имеет под собой вполне научную основу.
- Ты за него впрягаешься, потому что он был жидком в прошлой жизни?
- Не исключено, что и вы, дорогой Качан, в одной из будущих жизней, тоже будете  евреем.
- Кто? Я? Да я лучше удавлюсь!
- Прожить жизнь евреем - тяжелое испытание. Обычно это последнее воплощение на Земле, экзамен на аттестат зрелости. 
- А ну ша! Замолкли! Заканчивай, Скворец.
- Она влюбила в себя генерала, и он возглавил военный переворот против левитов…
- Кто такие нах… левиты?


- Жрецы Иеговы. Армия пошла против жрецов, начали устанавливать жертвенники
новому идолу, Ваалу Фегоре, культ Иеговы свергли. Осталось всего ничего – уничтожить Ковчег Завета в Скинии Собрания. Моисей был в падучей, лежал без сознания. Все остальные перепугались, попрятались, против Зимри и его воинов никто не мог бы устоять, они были израильским спецназом. Ну! Пришла толпа солдат, с мечами, щитами, в косматых шкурах, во главе эта дрянь голая, идет, пританцовывает по-змеиному, красоты непотребной, сиськи – во, бедра - во, высокая, стройная, накрашеная, она же жрица бога похоти и лжи, обучалась искусству любви и ритуальным танцам при храме, это их тактика была, они соблазняли лидеров вражеских племен и через них диктовали волю своего божка.


Ну вот, она замутила целое восстание, левиты разбежались, они смелые, когда надо безоружных изрубить в назидание, а когда реальное боестолкновение, так их нет. Всё, Скиния Собрания осталась без охраны, один Моисей с пеной у рта лежит у входа на солнышке, просыхает. Толпа ревет: «Хаз-ва! Хаз-ва!» Она сама решила войти в Скинию и опрокинуть Ковчег, чтобы показать, что ее бог сильнее. Народ был озлоблен лишениями в пустыне, мы их вели в землю обетованную, типа как КПСС вел советский народ в коммунизм, а они хотели жрать, пить и совокупляться.  К ним выйти – все равно что на арену к диким животным.


Но я вышел. Я закрыл собой вход в Скинию Собрания, Огромная толпа шла на меня. Вот они, пьяные, в звериных шкурах, с копьями и мечами. Хазва впереди всех, голая, в цепях и браслетах, вот же она!
Сергей бросился к дверям, поставил поперек тормозов невидимое копье, схватился с фантомным врагом, начал бороться.


У господ присяжных заключенных наступило в мозгах прояснение.
- Пацаны, да он гонит! – крикнул Качан. - Это гониво!
«Гон, гониво, ты гонишь». в обычной жизни эти слова употребляются, когда собеседник заливает, говорит неправду, облыжно кого-то обвиняет. В тюрьме «гониво» – это тяжелое психическое состояние заключенного, характеризующееся неконтролируемым возбуждением, человек как бы сходит с ума на глазах остальной камеры, может не спать сутками, безостановочно ходить туда-сюда по камере, спорить с невидимыми собеседниками, произносить речи в свою защиту на суде, хохотать, плакать, кричать.


Теперь всем становится ясно, что Скворец поймал гон. Смотреть на него страшно. Он разговаривает с призраками, борется с фантомами, проклинает и «пронзает» копьем  невидимую Хазвую.
"Э, школота, сними пакет с головы, хватит клей нюхать!" – сильно хлопает его по плечу Качан.
- Погоди, Качан… - говорит Рубленый. - Интересно послушать. Пусть гонит.
- Да, гонит художественно.
- Я такой «тысячи и одной  ночи» в жизни не слышал.
- Акунин отдыхает.


- Я не гоню, я в норме, - торопливо бормочет Скворец. – Поверьте мне. Это
реинкаранция. Вы верите в реинкарнацию? Ну, в перерождение, в то, что наши души раньше уже жили и встречались? Много веков назад я был жрецом в древнем иудейском племени и… я убил вражескую жрицу, колдунью Хазву. С тех пор она преследует меня в каждой новой жизни. Сколько жизней я проживал, столько раз она являлась мне, – то в облике матери, то жены, то любимой – и предавала, подставляла, губила. В этой жизни она пришла в теле совсем молоденькой девушки, глазки сердоликовые, носик мягкий, чуть картошечкой,  губки пухлые, груди разные, большие такие, тяжелые...


- Как это разные? – удивляется Качан.
- Одна круглая и твердая, как мяч, вторая овальная и мягкая, в ней как бы две разные женщины, и лицо ассиметрично, один глаз чуть выше, бровь чуть ниже другой… Да! Я вам главного не сказал. Она до Зимри… со мной путалась…


Отталкивающие хари грудятся вокруг подсудимого, все они выражают какие-то низменные человеческие качества – гнев, жадность, зависть, подозрительность, мстительность, и в то же время – наивную доверчивость и сочувствие к собрату-мужику, пострадавшему от вероломства женщины.


Нервная дрожь все сильнее охватывает тело Скворцова, горит лицо, трясутся руки и губы, ему стыдно, но он ничего не может с собой поделать, страх сильнее, его можно перебороть только воодушевлением, он говорит, как не говорил ни разу в жизни,  пифийствует с одержимостью осуждаемого на казнь, с пенкой закипающей на деснах слюны…
- Мы трахались с ней, как кролики, круче секса у меня в жизни не было, парни. За все мои жизни ни разу ни с кем я не получал такого кайфа. То был просто космический улет! Впечатление, что тебя обхаживает целый гарем гурий, при этом стояк невероятный, эрекция не спадает ни на минуту, она умела как-то так приворожить, давала такие настои, мазала такими мазями, что я с ней трахался сутками напролет, без сна и отдыха. Я улетал, меня не было на земле, я парил в раю, а она нашептывала мне на ухо, подговаривала  совершить переворот против Иеговы, по сути – против левитов, ведь левиты диктовали порядки и законы, они установили десятину. Все другие колена воевали, работали и платили левитам дань на отправление культа Яхве-Иеговы, конечно, за это их не любили.
- Погоди, - прерывает лихорадочную речь обвиняемого судья, - сдается мне, ты спецом затягиваешь время…
- Погодите, о чем я говорил? Вы меня сбили…
- Вы говорили, что Даша - это новое воплощение Хазвы, - подсказал Юрий
Соломонович. Адвокат снял очки и во все свои черно-выпуклые глаза смотрел на Скворцова, покрытого утюговым румянцем во все лицо.
- А, да, спасибо. Даша, да… Она все прокоцала, все просчитала, все так хитро
подстроила, что я сам, не зная как, стал убийцей, преступником, за нами пошла погоня, и я вынужден был все время защищать ее и убивать, убивать, убивать! Ну, не совсем убивать... я не убивал, я копье держал… впрочем, теперь уже не важно, короче – она втравила меня в такой кровавый блудняк, что я превратился в монстра какого-то… но я ни сном, ни духом не догадывался, что это она во всем виновата, хотя и были у меня такие непонятные импульсы ненависти к ней, но я не понимал, в чем дело.


В Симферополе, когда мы уже из леса выбрались, она опять разыграла из себя кроткую овечку, пошла в антикварный магазин продавать перстень, нам деньги нужны были на билеты до Москвы, она сделала так, что продавец ее взял в заложницы, связал скотчем и вызвал милицию. Мне опять ничего другого не оставалось, как снова вступиться за нее, и опять погиб человек. Но и тогда я ничего не понял. Только в поезде у меня окончательно глаза открылись. Вагон полон ментов, погранцов, все из племени Зимри…


Ну, думаю, я вам так просто не дамся, злоба меня обуяла невероятная, пацаны. Ну, думаю, устрою я вам битву у Скинии Собрания. – Сергей говорил в трансе, с полуприкрытыми глазами, с нарастающей яростью в голосе. - Я тогда Зимри и Хазву одним ударом копья прикончил, вместе, обоих, насквозь, они орали - как бешеные!


Она успела меня проклясть! Вижу ее глаза, огромные, черные. И голос слышу: «Будь ты проклят!» Но тогда я ничего не боялся, не понимал угрозы, не знал, что она будет преследовать меня сквозь все мои последующие жизни. Я был горд и ликовал, я опрокинул палатку и всему народу показал, что зачинщики смуты убиты. Толпа перепугалась, побежала в панике. А когда лидеры были убиты, левиты прошли с мечами по стану и утопили мятеж в крови, всех взрослых, носивших оружие, вырезали на хрен под корень!


Ну, думаю, сейчас и я, мусора поганые, пройду по вашему стану!!!.. вырежу ****ь под корень гадов мерзких!!!.. достали, достали, пацаны!!!.. до тряски мозга, нервов!!!... злоба во мне кипела просто неимоверная, меня же гнали, как зайца, все, все, даже собаки набрасывались, овчарки тюремные, все рвали меня в клочья… Знаете, что она сделала? Оставила меня без оружия, сдала ментам на съедение. Я говорю через дверь: отдай копье, меня сейчас повяжут. Пока мы с ней препирались, входит таможня, видит труп напарника, набрасывается на меня, выволакивает в коридор, начинается драка, Хазва закрывается в купе и все, я остаюсь без оружия, без них...я, кругом виноват, все, п...здец! Она погубила меня, предала, подставила, украла копье, она знала, что с ним я непобедим, никакой мент не смог бы меня арестовать!. И вот я в тюряге, и она дает показания против меня, по всем эпизодам. И мне корячится пожизненное, ПЖ! Вот и вся моя вина. А теперь судите.


Скворцов машет рукой, садится на шконку и прячет лицо в ладонях.
После длинной паузы хата загомонила.
- Да, гон был классный.
- Слышь, чушпан, ты какой мох курил?
- Он грибок с наших стен курил, ха-ха…
- Грибы да, вставляют классно…
- Да косит он! Косит под шиза. Лапшу нам на уши вешает.
- Врет! По ушам ездит, чтоб с темы съехать.
- А мне понравилось, че. Завлекательно. Будто роман читаешь.
- Не верю я ему.
- Под шконку, гниду!
- Трепач бесконтрольный…
- А сейчас артист Вуячич вам чечетку зах...ячит. Жалко такого под шконку загонять, рассказывал бы нам истории про евреев и эту Машку, как ее? Хамсу? Или Алсу?


- Я щось таке вже десь читав.
- Скворец, твоя фамилия случайно не Акунин? Роман целый сочинил. Турецкий, бля, гамбит. Гусь, ну гонит же!
Вдруг общий гвалт камеры перебивается раздавшимся словно из-под земли трубным воплем. «Уби-и-и-вец!!! Анафема!!!»
Гомон обрезает. В жаркой духоте по спинам обитателей хаты 5-4-7 пробешает озноб.
- Шмонька, напугал, гад… – криво улыбается побледневший Кухарь.


- А я Скворца понимаю, - говорит Качан, - бабы такие, их хлебом не корми, дай
мужика подставить. Меня, например, тоже баба ментам сдала.
Его поддерживают, многие высказываются в том смысле, что «мужиков бабы губят».

Каждого привела в тюрьму женщина. Кого-то отвергла любимая, кого-то предала, кого-то бросила сразу после ареста, кого-то прямиком сдала в милицию, написав заявление.
- Даже если истории про переселение душ туфта, - говорит Рубленый, - бабы все
равно суки еще те. 
- Верно, - вздохает камера.
- Терпеть не могу эзотерику, россказни про Атлантиду, Нибиру, чакры и тому
подобные реинкарнации, - говорит Меняла. – Не верю я в это. Все проще и гораздо поганее. Девочка золотишко хотела отмести, вот и весь расчет. Слышали, что она заявила на Голом шпиле? «Я не копала, я просто туристка». В поезде тоже сказала, «я его не знаю, мы просто попутчики». Менты повязали подельника, а бодрая девочка поехала в Москву с золотишком на кармане. Зачем ей делиться, верно?


Сергей поднимает понурую голову.
- Ее тоже арестовали. Здесь она, в «Катьке» сидит, дает против меня
показания, топит, как Герасим Муму.
- Значит, не сработал ее план, - говорит Меняла, - но план точно был такой: сдать подельника и отмести золотишко себе.
- Ты о людях по себе судишь, барыга, - брезгливо кидает ему Качан. – Ты бы,
наверно, так и поступил.
- Это ни на чем не основанное обвинение, - вскидывает костистый нос Костя.
- Погоди, народ, че мы уши развесили, – говорит Зира. – Это же голимый бред! Хазва какая-то, левиты, евреи, вы че? Он больной. Его лечить надо. Понять и опустить.


Гусь с хрустом ведет шеей.   
- Мы че-т куда-т уплыли на хер в историю… Хотя интересно излагаешь,
Скворец. Только вот вину с себя не снимешь рассказиками красивыми. Лады. Суд так суд. Говори ты, аблакат, а мы тебя послушаем.

РЕЧЬ АДВОКАТА

Юрий Соломонович одернул лапсердак и вытер вспотевшую лысину марочкой.
- Высокий суд! Уважаемые господа присяжные заседатели! Узнав о страшных
обвинениях, предъявленных моему подзащитному, я много думал и переживал. Я и раньше занимался изучением законов мироустройства, и вот эта история прямо-таки легла в мою теорию. Поэтому я должен сделать необходимую преамбулу, прошу вашего терпения и внимания.


- Чего сделать? – спросил судья. – Преамбулу?
Адвокат разгладил на дубке сложенные вчетверо тетрадные листочки, исписанные от руки.
- Да, Ваша честь, преамбулу. Вступительное слово. Теоретическую часть. Без нее не будет понятно главное.
- Делай, только короче. Ты известный пи…бол.
- Попрошу высокий суд не унижать достоинства адвоката! – неожиданно вспылил
Юрий Соломонович, и Гусь не осадил его, а лишь удивленно хмыкнул.

 
Сосредоточившись, защитник так начал свою речь.
-   В своем выступлении я хотел бы доказать несколько базовых тезисов. Первый тезис высказан Гермесом Трисмегистом много веков назад и звучит он  так: «Что внутри, то и снаружи». Второй тезис мы слышим каждый день: «Все в России через жопу». Я докажу, что это правильные тезисы, и они приведут к освобождению моего подзащитного прямо в зале суда. Начнем с «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста. 


Что находится у нас внутри, в нашем черепе? Головной мозг. Он состоит из двух полушарий – мужского и женского. Из курса средней школы мы знаем, что в доисторическую эпоху на земле царил матриархат, женщина стояла во главе племени, дети считались по матери, а не по отцу, следовательно, на земле правило женское полушарие головного мозга. Затем произошел переход от матриархата к патриархату, на планете в глобальном масштабе победило мужское начало, установились мировые монотеистические религии, была утверждена христианская мужская Троица, из которой женщина была исключена как класс.


Ева была обвинена в грехопадении, названа пособницей дьявола и главной виновницей изгнания из рая. Как следствие, мужчины объявили женщинам войну, причем, войну на уничтожение. Знаете ли вы, господа присяжные заседатели и высокий суд, сколько ведьм было сожжено за четыре века, пока в Европе свирепствовала инквизиция?


Костя Меняла как старейшина присяжных осторожно заметил.
- Причем тут наша разборка и ваши ведьмы, Юрий Соломонович?
- Если вам скажут: «Иди кидайся головой в навоз», вы шо, кинетесь?
- Не понял, причем тут навоз?
- Я тоже не понял, причем тут ваш вопрос. Так кто скажет мне, сколько ведьмов
сожгли эти клятые цидрейтеры?
- Ну, тысяч пятьдесят-семьдесят уж точно спалили за четыре-то века, - прикинул кое-что к носу Костя Меняла.


- А 9 миллионов не хотите? – огорошил его и всю камеру адвокат.
- Сколько? – охерела хата – Девять лямов телок сожгли?
- Откуда столько ведьм набрали?
- Они там что, спятили?
- Да-да, девять миллионов самых лучших, самых красивых своих женщин
толерантные европейцы сожгли на кострах за время так называемой «охоты на ведьм». Кто в древности был объектом полонения человечества? Великая Мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небеса, моря и земли. Ее звали Минервой, Венерой, Дианой, Прозерпиной, Церерой, Юноной, Беллоной, Гекатой, Рамнузией, но ближе всего к истине были шумеры и их потомки египтяне. Шумеры называли женское божество Тиамат – Мать-Тьма, а египтяне Изидой. Ну, а где Изида, там  и Пизида, то есть что?


- П…зда! – ляпнул Качан.
- Вы необыкновенно догадостны, уважаемый Качан! Кстати, культ Ваала-Фегоры
происходил из местности, которая называлась Пеорой, тоже очень близко по смыслу в благословенному женскому влагалищу, из которого изошла жизнь и мы с вами, неблагодарные мужчины, уничтожающие женщин. Что пришло на смену культу Великой Матери?  Авраамические религии - иудаизм, христианство и ислам! Это были религии  победившего патриархата, экстремально враждебные по отношению к женщине. Женщина была низведена до положения рабыни, да что там говорить, в пятом веке нашей эры христианские соборы всерьез спорили, обладает ли женщина душой!


Я молчу уже про страны ислама, где, не мудрствуя лукаво, девочкам просто вырезают клитор, чтобы они не могли ощущать радость жизни и своевольничать, а тела запечатывают в хиджабы и паранджи. В генетической памяти наших прародительниц отложились эти невероятные по своей жестокости и широкомасштабности гонения и карательные акции, поистине зверские надругательства над женским полом. Нашим матерям, женам и сестрам ничего другого не оставалось, кроме тайного сопротивления и глубоко скрытой, коварной мести. Что мы и имеем в виде великой битвы полов, разворачивающейся уже которое тысячелетие на нашей планете.


Население Земли составляет сейчас более 7 миллиардов, большинство женаты или замужем, значит, нетрудно подсчитать, что примерно в трех миллиардах семей мужчины и женщины мучают, режут, колют, рубят, топят, душат друг друга, разводятся, отсуживают детей и имущество. На этом фоне мировые войны могут показаться просто детской забавой.


Адвокат закашлялся.
- Можно не курить в зале суда? - спросил он. - Я не могу сосредоточиться.
Зеки удивленно переглянулись, но судья сказал.
- Харэ дымить. Потерпим без курева.
Присяжные сделали по последней глубокой затяжке и забычковали цигарки в крышке от «Нескафе», стоящей по центру дубка.


Развеяв дым рукой, Юрий Соломонович продолжил.
- Если внутри, то есть в головном мозгу человека, мужское полушарие победило
женское, то и снаружи, в глобальном планетарном мозгу происходило то же самое. Весь мир был завоеван и попал в рабство к Западу, а, по сути, к мужскому полушарию Земли. Из Африки кораблями вывозились миллионы негров-рабов для работы на плантациях, в Индии расстреливались восставшие сипаи, в Китае, Алжире, Тунисе топились в крови народные восстания, в Северной и Южной Америке западные конкистадоры устроили геноцид коренных народов, вырезали под корень краснокожих, майя и ацтеков.


Россия, святилище женственности на планете, была раздавлена с особой жестокостью, свободный народ забили в крепость, людьми стали торговать, как скотом, а за то, что Русь  сопротивлялась диктату, Запад  дважды ее зверски изнасиловал в форме военных нашествий 1812 и 1941 годов.


«Так вот почему Дашу хотели изнасиловать на Голом шпиле, - мелькнуло в голове у Сергея. - Даша – ведь это Россия».


Старейшина присяжных вновь обратился к судье.
- Мне кажется, Ваша честь, что эти псевдоэзотерические лекции не имеют ничего
общего со Скворцом и его делюгой.
- Как раз имеют! – энергично возразил Юрий Соломонович.  - И не только со
Скворцом, но и с каждым из нас! Если вы хотите узнать, друзья мои, почему мы сидим в тюрьме, а не гуляем на свободе и не дышим свежим воздухом, не целуем своих возлюбленных, то послушайте сюда умного человека и запоминайте себе на ус!
- Чистой воды еврейское п...здобольство, – в сторону проворчал Качан, недовольный запретом курить.


- После этого они еще спрашивают откуда у них фимоз мозга! - искоса глянул на
него адвокат.
- Соломон, - недовольно крякнул Гусь, - ты нам лекцию до утра будешь читать или как? Переходи к конкретным косякам Скворца. Что ты можешь сказать про них?
- Моя преамбула почти закончена, Ваша честь, - заверил судью Юрий Соломонович. Он более не грассировал, оставил свои одесские ужимки и говорил серьезно. – Перехожу непосредственно к делу. Шо я могу сказать за косяки? Если бы такие косяки были у советских деревянных окон, нам не понадобились бы пластиковые стеклопакеты. За Скворцом нет косяков.


В его истории мы имеем как бы две стороны медали. Современная история молодого мужчины и юной девушки. Они находят в горах клад, а затем спасаются от погонь и преследований. Весь этот перельмутер перемежается  библейской историей жрицы Хазвы и первосвященника Финееса, сцепившихся в яростной схватке за свои культовые интересы. Сначала рассмотрим более древнюю часть.


Трагическая история любви и ненависти жрицы Хазвы и первосвященника Финееса отражает конфликт между матриархатом и наступающим патриархатом, между женским культом Любви и Плодородия и нарождающимся культом Иеговы, сурового и наказующего Бога-Отца. Культ Ваалфегоры на самом деле был одним из разновидностей культа Великой Матери, Матиат, Кибелы, Изиды. Ваалфегору нередко изображали прекрасной женщиной с грудями, полными млека и меда, это иеговисты позднее приписали ее культу разнузданную похоть и человеческие жертвоприношения.


Иудеи были первыми в истории носителями монотеистической мужской религии, они первыми провозгласили, что Бог - это Отец и он един, они первыми объявили женщину пособницей дьявола. Вот почему великая жрица Ваалфегоры восстала против мужской религии Яхвеизма, вот почему она хотела войти в Скинию Собрания и опрокинуть Ковчег нового мужского завета. – Адвокат обратился напрямую к подсудимому. -


Сергей Геннадьевич, вы ведь сами недавно признались, что любили эту колдовскую Хазву, что у вас с нею был бурный роман. Так признайтесь же, как на духу, что убили вы ее вовсе не из-за Скинии Собрании, а из примитивной, поганой ревности!


- Веселой, полной жизни и страсти Хазве надоел этот поц-иеговист, ей понравился другой парень. Как его звали, Сергей Геннадьевич?
- Зимри.
- Вот, его звали Зимри. Этот Зяма был воинственным мускулистым мачо, она ушла к нему от священника-зануды, и тогда этот зануда под предлогом борьбы с ересью пошел и заколол свою любимую женщину вместе со своим более удачливым соперником. Как поется в песне, «и одною пикой он убил обоих и бродил по берегу в тоске».


Это вы, Сергей Геннадьевич, в облике религиозного фанатика и изувера Финееса развязали кровопролитную войну между мужчиной и женщиной, вы положили начало вековечной вражде мужского и женского начала на нашей прекрасной планете! Так чего же вы теперь приходите сюда, в нашу уютную хату, и начинаете жаловаться, что Хазва вас преследует и строит вам козни? Вы и есть первопричина этих козней, так идите и миритесь, валяйтесь у Хазвы в ногах, вымаливайте прощение! Почему мы  должны страдать из-за ваших кармических разборок? Вот и пригодилась мне моя преамбула, господа присяжные заседатели, вот мы и вышли с вами на болевой нервный узел мировой истории!


Никто не ожидал, что в зачумленной хате вскроется делюга исторической значимости для судеб человечества. Да и мало кто из присутствующих понял это, многие решили, что адвокат вместо защиты сделал Скворцу еще одну предъяву.


Сергей смотрел расплывшимся взглядом в одну точку, протаяла зараженная грибком стена, проступили бездонные глаза умирающий Хазвы, по ушам резанул предсмертный ее стон: «Будь ты проклят!»
Скворцов вздрогнул и очнулся.


«А ведь верно, подумал он, Финеес убил Хазву, не позволил ей свободно любить другого, убил из ревности, гордыни и чувства собственничества, убил, защищая мужскую религию, поработившую женщин, и за это она мстит мне вот уже столько веков. Это я, я виноват в смертельной вражде Мужчины и Женщины».


- Где я теперь возьму ту Хазву, чтобы просить у нее прощения? – спросил он у
защитника, с трудом стряхивая наваждение и муку тысячелетней вины.
- Зачем вам «та Хазва»? – «удивился» адвокат. - У вас есть «эта Даша». Если она простит и полюбит вас, то изменится вся мировая история, правое и левое полушария помирятся, наступит гармония и благоденствие, и будет всем нам счастье.


Ведь именно с момента пронзания прекрасной жрицы копьем Финееса, все женщины мира получили свою теневую, зловещую и мстительную сторону – жрицу Хазву! Она прокляла вас, и культ ее божества стал действительно кровавым, потому что Женщина вступила на тропу войны против Мужчины.


- О чем ты хлещешься, Соломон? – терпение у Качана лопнуло. – Ты нам лекцию
читаешь из вашей жидовской истории или Скворца защищаешь? Его древнее гониво никого не интересует, он обвиняется в реальном мочилове женщин и малолеток!
- Многие сочли историю про Хазву и Финееса бредом, гонивом, но на основании
этого «гонива» мой подзащитный обвиняет во всех своих бедах женщину, и это, между прочим, логика всех сидящих здесь мужчин. Тогда у всех у нас гониво! Все согласны, что женщины предают и подставляют мужчин, а?


- Да, да, да! – закивали присяжные, каждый вспоминал свою историю, свою
женщину, вспыхнули старые обиды, помутнели от гнева глаза, сжались зубы.
- Меня супружница вломила…
- Меня сеструха с потрохами сдала, чтоб квартирку отхапать…
- Меня мать родная, мать сдала… - Кухарь истерично всхлипнул.
- Так ты все из дома вынес, утырок, ты же старуху свою избивал!
- Меня лечить надо было! – взвизгнул шнырь. - Наркомания это болезнь!
- Баба – чехол для х…я. 
- Курица не птица, баба не человек.
- Такое впечатление, что все тут клина ловят при одном упоминании баб.

 
- Бабы - сучки конченные! – прорычал Качан. - Я всю жизнь им мстить буду. Меня одна такая сдала. Шмара проклятая! Выйду - урою! Ей не жить!
- Уж не за то ли, что вы подпоили ее клофелином и изнасиловали во сне? – спросил его Юрий Соломонович.
- Чего? – возмутился Качан. – Ты на кого бочки катишь? Соломон, я не посмотрю, что ты лицо неприкосновенное…
- Ша!  - сказал Гусь. – Адвокат под моей защитой. Пусть хлещется, че, забавно.


Дирижерским жестом адвокат смел остатки разговоров.
Наступила тишина.
- Друзья, вот мы и пришли к ответу на вопрос, какая сила запирает нас в тюрьмы и держит здесь долгие срока. Женщина. Вражда с нею. Нас засаживают в тюрьмы наши жены, подруги, матери.
- Мать не трогай, Соломон, - сказал судья. – А Кухаря мать правильно посадила, он на нее руку поднял, а мать это святое.


- Вам того же, помноженного на мильон баксов. Шо верно, то верно, Ваша честь,
мать в тюрьме – самое святое, шо только может быть! Ну, правда же, друзья мои? Кто приходит нас проведывать, кто приносит нам передачи? Мама. Верно? (да-а, верно, растроганно загудела камера). Мама, мама, я рыдаю твоими слезами! Друзья мои, я плачу вместе с вами, я так любил свою маму Дору Моисеевну…


Юрий Соломонович всхлипнул, зажал глаза ладонью, но тут же строго добавил. - Но я не имею права закрывать глаза на истинное положение вещей. Мать тоже женщина и она тоже мстит нам, мужчинам, за скотское к себе отношение. Вы спросите, как? Часто совершенно бессознательно. Ну, например, после родов молодая мамаша обычно лишает мужа секса и переносит свою любовь и нежность на крошечного новорожденного ребенка, особенно если у нее родился мальчик. Ведь так? (хата закивала). Молодой муж начинает ревновать и беситься, пьянствовать и куролесить, ходить по бабам налево, (опять «лево!») далее следует что? Развод.

 
- Все в масть, Соломон, я один был у матери, - прогудел Рубленый. – Батя свинтил, как только я родился. Найти хочу его и в бубен настучать.
- Нас батя тоже бросил из-за крали одной…
- Мой умер, спился…
- Мой с мамкой дрался-дрался, не выдержал, ушел, когда я уже школу закончил, я его не обвиняю.
- А я обвиняю! – перекричал общий гвалт Качан. – Мой батя меня ни разу даже не проведал, алименты не платил, мать в трех местах уборщицей работала, мы с хлеба на воду перебивались. Не сука он?


- Вот вам типичный пример, - пальцем указал на раздухарившегося блатного
адвокат, - сын ненавидит отца! Кто воспитал в нем ненависть? Мать! Мать-одиночка выращивает сына в ненависти к отцу, сын вырастает отрицаловом, а так как отец - это Закон и Порядок, а сын отрицает отца, то он автоматически нарушает Уголовный кодекс и попадает в тюрьму. Вот таким тайным и крайне извилистым путем женщины отправляют нас в тюрьмы. Так действует проклятие жрицы Хазвы.


- Не все же попадают в тюрьмы, - возразил Костя Меняла, - вы преувеличиваете, Юрий Соломонович. И вообще это чистая казуистика.
- Даже если мужчина не попадает в тюрьму и остается жить на воле, мать не оставит его в покое до конца дней его, ведь она выращивала для себя эрзац-мужа, она не желает делиться им с другими женщинами. Такая мать не дает сыну жениться, ненавидит невестку, делает все, чтобы разрушить молодую семью. Потеряв семью, сыну ничего не остается, как забухать по примеру отца. Отсюда повальный алкоголизм в России. Вы никогда не задумывались, почему страстная материнская любовь распространяется именно на сыновей, а не на дочерей?


Именно над сыном мать трясется и носится с ним, как с писаной торбой, в армию вместе с ним идет, записывается в Комитет солдатских матерей, бежит рядом в атаку, подносит патроны, закрывает своим телом в окопах. И после армии не оставляет в покое, лезет в семью, если таковую удастся мальцу создать, ревнует, поучает, разрушает, и вот, оба несчастные, мать и престарелый сын, седой подросток с обрюзгшим лицом в алкогольной крапивнице, доживают свой век вместе, сын пьет и материт старушку, а она не понимает, что же такого плохого она ему сделала. Так осуществляется еще одна схема женской мести за надругательства святой инквизиции. Я знаю это по себе, потому что еврейская мама – это отдельная песня песней.


Россия - женская держава, женский полюс планеты, вот почему в России самые страшные тюрьмы и зоны. Ужасные условия содержания отягощаются у нас еще и повальной педерастией. Миллионы мужчин проходят через мужеложство, активное или пассивное, не суть важно. То, чего в мирной жизни мужчина не может допустить в силу воспитания и моральных принципов, в тюрьме осуществляется насильно, как бы против воли самого человека.


Если мужчина не принимает, отвергает, ненавидит женщину, тогда его насилуют и заставляют на собственной шкуре испытать женскую участь. Я изучал проблему по данным в Интернете. В одном лагере опросили 246 заключенных. Как вы думаете, господа присяжные заседатели, скольких из них изнасиловали в камере предварительного заключения?
- Пяток-другой, - ухмыльнулся Качан.


- Половину! 39% изнасиловали по дороге в «зону», 11% - в самом лагере и только 1% имел гомосексуальный опыт до тюрьмы. В КПЗ я имел честь сидеть с опытным бродягой, я спросил его, знал ли он хоть один случай, когда мальчик сохранился нетронутым в тюрьме. Он ответил: "Никогда". Это что же получается? Мы привыкли думать, что гомосексуализм девятым валом валит к нам с Запада, а не видим того прискорбного факта, что именно наши тюрьмы и зоны являются кузницами массовой педерастии.

Миллионы мужчин, прежде ни во что не ставившие женщин, в тюремном аду начинает понимать, что такое жить без женщины. Более того, они сами превращаются в женщин, на собственной шкуре проживая все те несправедливости и подлости, которые учиняли со своими подругами, когда были на воле. В качестве насмешки опущенные нередко получают даже имена своих обманутых любовниц или брошенных жен, становятся всякими там Машками и Ленами.


Работает закон перевертыша. Ты унижал и насиловал женщину, добро пожаловать в петушиный угол! Вы в женской стране, господа, а относитесь к женщинам, как к существам низшего сорта. Это наказуемо. Жизнь через жопу наказывает мужчин за наплевательское отношение к женщинам. Вот почему «Все в России через жопу»! Этот тезис я считаю доказанным. Далее…
Тут камера возмутилась.
- Как это, погоди, Соломон! Получается, мы сами себя «наказываем» (Качан
употребил словечко покрепче) в утеху бабам?
- Замечательно сказано! – «пронзил» его пальцем адвокат.
Хата загалдела, но судья хлопнул по дубку ладонью, и наступила тишина. Гусь медленно вынул из пачки чая щепоть черных чаинок и отправил их в рот. Жуя, спросил.
- Ты закончил свою преамбулу, Соломон? Что ты имеешь сказать конкретно в
защиту Скворца?


- А разве вся моя речь не в его защиту, Ваша честь? Скворцов Сережа – наш собрат, один из нас, типичный терпигорец, пострадавший от женской мести и беспредела ментов. Я напрочь отметаю обвинения в убийствах малолеток и женщин, мы с вами убедились, что Сергей не такой человек, не садист и не маньяк, он сам жертва, жертва женского коварства. Чего же требует прокурор? Признать моего подзащитного кровяным мокрушникм. Чем это грозит моему подзащитному? Опусканием. Петушением. Изнасилованием в зад.


Ему заедут в то место, где спина заканчивает свое благородное название. В то место, где равнинность спины плавно  переходит в возвышенности жопы. А давайте задумаемся, а что такое есть обряд опускания! Все мы помним увлекательный сеанс, устроенный для нас нашим другом Качаном. Мастурбация на людях, превратившаяся в совместную мастурбацию однополых партнеров, сама по себе уже носит гомосексуальный характер. Не возмущайтесь, ведь по утверждению Юнга для подавляющего большинства мужчин чужие сексуальные действия, разворачивающиеся на их глазах, обладают естественной психологической заразительностью.


При таких условиях мало кто может устоять и не втянуться в гомосексуальную практику. И это считается по понятиям не западло, когда вор или мужик пользуется услугами пидора, ведь женщин на зоне нет. Главное, чтобы вор или мужик не исполнял при этом пассивную роль. Поправьте меня, знатоки тюремных понятий, если я в чем-то косячу.
- Все в цвет говоришь, Соломон, - кивнул Рубленый. – Западло свой фуфел
подставлять, обувать пидора не западло. 
- В елочку, - подтвердил Зира.
- Между прочим, Финеес и Хазва, будучи библейскими персонажами, относятся по
классификации Юнга к так называемым архетипам, то есть к фундаментальным образам коллективного бессознательного, лежащего в основе современного ума.


- Какого юнгу ты постоянно упоминаешь в своей речухе, Соломон? – спросил судья.
- Юнг - это ученый психиатр из Австрии.
- ***встрии! Юнга, чтоб ты знал, это шнырь из молодых на корабле.
Качан вставил свои пять копеек.
- Соломон, ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан, что по-русски значит «Где мона поссать». – и расхохотался своей шутке.


«И это быдло меня судит, - подумал Сергей, оглядывая сгрудившиеся вокруг криминальные рожи, - эти ублюдки могут сделать со мной все, что угодно, избить, кровь пустить, трахнуть в жопу. Вот у кого власть в этом мире – у нелюдей».
Слегка сбитый с толку замечанием насчет юнги, Соломонович некоторое время нервно снимал и надевал очки.
- Так что мы имеем с гуся, кроме жира и шкварок? А имеем мы…
- Еще раз упомянешь «гуся», удалю под шконку, - сказал Гусь.


Соломонович поперхнулся.
- Шо пардон, то пардон! Я дико пардонирую!
- Маца в горлышке застряла? – засмеялся Качан. Камера заржала.
Юрий Соломонович прокашлялся, дожидаясь тишины,
- О чем я говорил? А! Пассивная роль в гомосексуальном сношении
отождествляется с женской ролью, то есть в петухах мы видим женщин. А это в тюрьме самая презираемая каста! Вот так мы презираем и женщин на воле!


- У мэне таке враження, що захистнык хоче затягнуты процесс, - вполголоса сказал судье прокурор.
- А у мэнэ такэ враження, - передразнил его Юрий Соломонович, - шо наш прокурор не удосужился заглянуть в душу человека, все больше по чемоданам шарился,  бедных пассажиров грабил. Вот он, - палец адвоката ткнул хохла в обритый под оселедец череп, -  и есть тот самый однополушарный мужской ум! Верит всякой писанине, которую продажные журналюги напишут по заказу, верит циркулярам и таможенному кодексу, а на живого человека ему наплевать!


- Ты шо сказав? – привстал Мытник. - Ты про мэнэ цэ сказав?
- Я лицо неприкосновенное, - быстро проговорил адвокат, - у меня гарантии
безопасности.
- Сиди, - внушительно сказал Гусь разъяренному прокурору.
Мытник сел, пожирая глазами наглого адвокатишку. «Ну, кончится процесс, ты у мэнэ спляшешь гопака!»


Юрий Соломонович подтянул узел невидимого галстука.
- Знаете ли вы, что согласно статистике в тюрьмах и зонах меняют ориентацию до 90 процентов заключенных? Установлен тот факт, что после периода насилия, сам объект этого насилия начинает испытывать удовольствие от извращенного секса, пристращается к нему и переходит в ряды активных «трубочистов».


Общество заражается грибком педерастии, как наша камера заражена аспериллиусом черным. Что внутри, то и снаружи. В моду уже давно вошла блатная лексика, шансон, татуировки и глубокий, неистребимый, ширящийся гомосексуализм. Неужели мы допустим, чтобы в голубые ряды влился еще один член, своими собственными руками будем ширить то, что нам так ненавистно? Вот действие закона: что мы ненавидим, в то и превращаемся. Чего избегаем, то нас и настигает, то и ширится и захлестывает уже весь мир.


В Англии и Франции приняты законы об однополых браках, теперь родителей там называют не папа-мама, а родитель номер один и родитель номер два. Что такое толерастия? Признак однобокости мужского ума, он пытается преодолеть свою жестокость и впадает в другую крайность, начинает жалеть умирающее, терпеть нетерпимое, что извращает ход цивилизации и ведет к извращению и вымиранию самого Запада. Это есть полный круг, который описал одноногий, одноглазый и однорукий паралитик – мужской ум.


И таки зададимся вопросом, а нам оно надо? Мы все против засилья гомосексуалистов, и сами же воспроизводим их в масштабах настоящей эпидемии! Или вы хотите увеличить число слабозадых? Голубопопых? Поэтому я прошу высокий суд ни в коем случае не назначать моему подзащитному наказание в виде изнасилования в жопу, превращая его таким образом в пассивного педераста, потенциального участника будущих гей-парадов, а снизойти к тому, что он совершил свои преступления впервые и не является рецидивистом, а также учесть тот факт, что он глубоко раскаялся.


Конечно, господа присяжные заседатели, в вашей воле расквецать моего подзащитного, но я прошу его оправдать ввиду недоказанности обвинений прокурора. И я вам так скажу, что наш прокурор, только и умеет, шо цитировать таможенный кодекс и читать газетки, написанные борзыми писаками. Он привык заглядывать в чужие чемоданы на своей таможне, а в душу человеку ему заглянуть западло. А раз у нас разборка по высшей справедливости, то мы должны разобраться, есть ли тут вина подсудимого, и, если ее нет, вынести справедливое решение.


Да, именно с убийства женщины, жрицы Ваала Фегоры, утвердился на земле мужской монотеизм, который до сих пор растаптывает и унижает миллионы  женщин. Что делает в отместку женщина? Разве она только мстит нам, тупым бездушным ослам? Нет! Она дает. Она дает, и дает, и дает. Она дает в постели, дарит себя, дает тепло, ласку, заботу, внимание. Выкармливает своих будущих мучителей, избитая, забирает заявления из милиции, носит передачи в тюрьмы, хоронит рано умирающих мужчин и оплакивает их. Так и Русь. Она дает. Она дает миру газ, нефть, лес, женщин своих несравненных, а когда закончится на планете питьевая вода, она всех напоит из своего сердца, из самого глубокого в мире озера Байкал, кристально чистого, как и ее вечная женственная душа. Я закончил, господа, спасибо за внимание!


Наступила торжественная тишина. Присяжные были впечатлены финальным пафосом адвокатской речи. Один Качан фыркнул под нос себе: «Притянул муде к бороде…»
Юрий Соломонович обливался потом, с носа капало, лапсердак промок подмышками и вдоль спины. Ты утираешься марочкой, жалкий, смешной и великий в своей самоотверженности Юрий Соломонович, ты вступился перед лицом страшного судьи за все человечество, как и твой народ, ты выступаешь вечным защитником рода людского, принимаешь на себя гнев безжалостного Бога-Отца и проклятия научаемых тобою племен.


СОВЕТ ПРИСЯЖНЫХ ЗАСЕДАТЕЛЕЙ


Для совещательной комнаты выбрали нары Зиры, туда заползли и задышали друг на друга перегаром. Шушукание продолжалось минут десять. Совещание ни к чему не привело, заседатели переругались
- Не по понятиям, – прогудел Рубленый, выбираясь из духоты «совещательной
комнаты» и утирая со лба пот, - Не по понятиям втихаря решать вопросы. Есть мнение – скажи в глаза.


Братана поддержал Зира.
- Пусть каждый открыто выскажется, - сказал он.
Судья принял поправку.
- Хорошо. Пусть все говорят открыто. Кто первый?
- Я, - сказал Качан. – Я первым был за то, чтобы мочить Скворца. Но послушав
обвинение, слова самого Скворца и слова адвоката, мое мнение переменилось. Скворец один из нас, выступил против ментовского беспредела, защищал телку от рогатых, он честный бродяга, гонимый ссученной властью. Предъява насчет малолеток не проканала. Газеткой этой можно подтереться. Это не доказы. Тут не обошлось без ментовских прокладок. У меня чуйка. Я чую мусорские прогоны через три стены. Поэтому нельзя спрашивать с него как с гада. Надо спросить по-братски.   


- Кто еще хочет держать слово? – спросил судья.
Руку поднял Костя Меняла.
- А я считаю, что Скворец виновен. Он убивал невинных людей. Такому не место в человеческом общежитии. Я поддерживаю обвинение.
- Обоснуй, – потребовал Качан.
- Я не обязан что-либо обосновывать. Виноват, и все.
- Нет, ты скажи! Что за дела? Ты считаешь обвинение доказанным?
- Качан, не наезжай, – пресек перепалку Гусь. – Человек высказал свое мнение.
Следующий.


Кухарь зашмыгал носом.
- Я – за, - сказал он. 
- За что? – спросил судья.
- Что виновен.
- Обосновывать будешь?
- А че тут обосновывать? Я его нутром чую. Он всех презирает, терпеть нас не
может, значит, и других людей мог резать и колоть, как скот. Что, я неправильно говорю? Скажите хоть вы, Зира, Рубленый.


Но Рубленый отрицательно покачал рассеченной пополам башкой.
- Не виновен, - прогудел он.
Напряженное молчание накрыло хату. Все закурили, клубящийся дым заволок лица, скрыл потолок и мутную лампочку.
- Ты, Зира, - сказал Судья.
- Виноват.
- Недоповешенный?
- Не виновен.
- Не виновен, - снова встрял Качан. – И я докажу!
- Ша! – прервал пахан. - Ты свое слово уже сказал. Короче. Трое за, трое против.
Ничья.


В этот момент глаза Скворцова и Гуся встретились.
Тоскливо глядя из-под нависших надбровий, старый вор словно взывал: «помоги, я не хочу тебя осуждать, дай знак, что ты уступишь, и тогда я пощажу тебя»
Любовь задним числом, так я называю этот вид скупой мужской ласки, акт предельной дружбы и доверия, ты даешь другу использовать твой задний проход, потому что тебе не жалко, ты готов потерпеть ради дружбы, потому что делишься с другом последним, а прямая кишка это реально самое последнее, что есть у человека в тюрьме. У мужчин нет органа, которым он может давать, мужчина предназначен, чтобы брать, вот еще почему мужчин России в массовом порядке насилуют в жопу, чтобы у них появился орган, которым они могли бы научиться давать.


Но Сергей не мог ДАТЬ! На душе было нестерпимо погано и стыдно. Заключенный с погонялом Скворец отвел взгляд в сторону.


Пахан откинулся к стене, скрестил татуированные руки на груди и закрыл глаза. Таким образом «судья удалился в совещательную комнату».
Плосколицый, с расплющенным носом и неправильным прикусом топорно вставленных зубных протезов, заросший седой щетиной от горла до глаз, в полной недвижимости старый вор размышлял над приговором.


«Что делать? Схватить телевизор запустить Гусю в голову? Миску взять и драться? Кричать? Звать на помощь? Не дадут, заткнут рот. Скрутят. Нет выхода».   
С надеждой, со страхом и отвращением вглядывался Скворец в изломанное зонами и низменными страстями лицо Гуся. Закрытые глаза пахана были так глубоко погружены в глазницы, что он выглядел слепым, как сама Фемида.


ТРИ СКВОРЦОВСКИХ КОСЯКА


Желваки «дворниками» заходили по заиндевелым щекам, когда пахан отверз очи и хриплым, навечно простуженным голосом просипел, глядя из-под нависших мохнатых  надбровий, как из берлоги, - темно и страшно.


- Слушай меня внимательно, Скворец. Ты - козел недоношенный, мокрушник и
беспредельщик. Ты мочил человечков направо и налево, ментов, егерей и спасателей. Ментов и егерей мочить - дело благородное, но спасателей, которые пришли тебя выручать, это беспредел. Адвокат тут говорил за поисковиков, и он прав, пацаны погибли от гранаты из-за тебя. Ты опытный кладоискатель, ты знал, что первым делом надо проверять раскоп на предмет ржавых мин, но ты этого не сделал, никого не предупредил. Это первый твой косяк.


Слова судьи потрясли Сергея, он понял, что пропал, тело ослабло, кожные покровы словно бы вспыхнули от нестерпимого волнения, фокус внимания расплылся, горло затлело, слова чадили в ротовой полости, когда он пы… пытал… пытался сказать.
- Че мычишь?
- Не…
- Ну, говори…
- Не…
- Что?
- А?
- Чего он мычит?


Нервные токи проскочили мелкими тиками по губам и векам. Раз, другой. Сергея встрясло.
- Н-н-не м-м-могу…
- Значит, нечего сказать…
- М-мен-ня у-в-вели от-туда, я не…
- Ну, что?
- …не успел никого предупредить.
- А ты и не хотел. Гибель пацанов на твоей совести.
- Я не…
- Воды дайте.


Дали воды, Сергей промочил горло.
- Я не знал про гранату… Зачем они полезли в раскоп? Моей вины в их гибели нет.
Гусь налил ему долгим взглядом горячего свинца в душу.
- Есть! Ты хотел их гибели. Ты это допустил. А ведь пацаны, по ходу, спасли тебя и твою телку, приняли взрыв на себя. Это первый твой косяк. Ты пытался тут проканать за  психованного. Ты думал развести нас на голимый бред, приплел видения про Хазву и Финееса, думал, мы примем тебя за шиза и отпустим, только не получилось у тебя.  Видел я перевидел вольтанутых, меня не проведешь. Это твой второй косяк.


Судья вынул щепоть чая из пачки и «посолил» заваркой широко открытый рот. С хрустом жуя, продолжил «чтение» вердикта. - Да, верных доказов насчет малолеток и беременных у нас нет. Но судя по той мясне, что ты устроил в горах и потом, в Симферополе, и особенно в поезде, ты вполне способен замочить хоть бабу, хоть мальца. Теперь главное. Прокурор про это даже не заикнулся.


Гусь обвел камеру пристальным взглядом и повысил голос. – Вы что, босота, забыли, как Скворец назвался мужиком, когда заехал в хату? А он мокрушник серийный. Он спецом попутал масти, ввел всех нас в блуд. Это его третий и главный косяк. – Оттопыренным углом рта пахан сделал долгий вдох (послышался бормочущий звук втягиваемой за щеку слюны), и, как судейским молотком, стукнул кулаком  по столу. -За это я постановляю замастовать его в петухи!


Гробовое молчание накрыло прокуренный склеп.
Зеки переглядывались одними глазами, будто всех настигло косоглазие, лица же  оставались неподвижными.
Внезапно из-под нар реванул дурным голосом Шмонька.
- Похоть скотская! Ана-а-А-А-афема!!!


Хата вздрогнула, и тут же взорвалась.
- Да заткнись ты, сволочь!
- Убейте чухана кто-нибудь!
- Вот же долбо...б завелся.
- Ша! Тишина в зале суда…
Гусь утихомирил сидельцев.
- Завтра чухан за все ответит, - зловеще пообещал он. – Сегодня у нас другая забота. Вновь наступило тягучее молчание. Приговор был вынесен, но кто и как будет приводить его в исполнение?


Качан шепнул Гусю на ухо.
- Без ведома и согласия Вора опускать не по понятиям.
Гусь сидел истуканом, только губы в черных чаинках шевельнулись. 
- Я своих постанов не меняю.
- Давай кс (ксиву) Финту тиснем, - шепотом настаивал Качан, но так, чтобы хата слышала, - пусть Финт решает.
- Ты куда лезешь, фуцан? – побурел от гнева Гусь. – На мое место зенки пялишь?


Качан гордо выпрямился.
- Мне твое место ни к чему, Гусь. Только опускать без верных доказов и решения воров в законе - не по понятиям.
Ноздри пахана вздулись, заметались желваки под наждачной кожей щек.
- Ты стань сначала фраером, тогда и будешь предъявы мне кидать! Я положенец, а ты кто? Скворец – беспредельщик, и  мы сейчас за это с него спросим.  Верно, братва?


Хата молчала, но по мере того, как Гусь обводил присяжных остервенелым взглядом, начали раздаваться голоса в его поддержку.
- Скворец за серийную мокруху сидит, а сказал, что мужик, бытовик. Сразу должен был объявиться.
- Якый вин мужик, маньяк.
- Шиз он. Нес тут околесицу, значит, мог и людей косить.
- Коса косит траву, а шиза людей.
- Вставьте пидору пистон.
- На кол падлу.


В хате поднялся шум, и невозможно было уже разобрать, кто о чем кричат. В табачном тумане мелькали разверстые рты, махали растопыренные пальцы, нетопырями мелькали  тени по стенам.
- А мне монопенисуально, - прорвался голос Кости Менялы. – Скворец мне должен, и я хочу, чтобы долги мне возвращал нормальный сиделец, а не пидорас. Неужели нет других вариантов, кроме как отправить его в петушатник?   
- Откуда выползла эта тварь мерзопакостная? – истерически визжал на
приговоренного Кухарь. – Тебя бы в печи гестаповские, сжечь, как хлам!
- Какие вы жестокие, - хохотал Зира, - его надо понять и простить. Просто хребет сломать.


Юрий Соломонович одесскими прибаутками пытался утихомирить общий бедлам.
- Ну шо за геволт, люди, успокойтеся вже, мы ж не шмирготники, чтоб решать таких вопросов, кто кого перекричит. Чего вы хочите? Чтобы за недоказанные шкоды моего подзащитного взяли на цугундер и заморочили ему полуспину? Это будет хохма! Вам шо, мало тех «передастов», что развелися повсюду, как тараканы на кухне у тети Баси, шо с Манежной? 


- Ниче, Соломон, одним кукарекой станет больше, невелика беда, - успокоил его Зира.
- Ай, бросьте! Давайте я лучше расскажу, как решал этих вопросов любавичский
ребе. Одного раза приходит к нему Мойша и говорит:
«Ребе, я люблю Богю…».
«Все мы любим друзей своих, сын мой».
«Не, говорит Мойша, я люблю Богю, как мужчина любит женщину».
«И шо, ты-таки спишь с ним?» - спрашивает ребе.


Хата притихла, слушая байку, но тут вмешался Мытник.
- Замовкны, – сказал он адвокату, – зараз не час для жартів. (Сейчас не время
для шуток).
- Пусть расскажет, - недовольно загудела камера.
- Пусть хлещется, – басом утвердил общее мнение Рубленый. – Гусь, че?
- Соломон и так сегодня много говорил. Ладно, пусть доканчивает байку, - разрешил Гусь, прикуривая сигарету от услужливо поднесенной Кухарем зажигалки.
Юрий Соломонович потер руки.

КАК РЕШАЛ ЭТИХ ВОПРОСОВ ЛЮБАВИЧСКИЙ РЕБЕ

-    Где я остановился, мне интересно? А! «И шо, ты-таки спишь с ним?» - спрашивает ребе.
«Шобы спать, так нет, говорит Мойша, я с ним регулярно бодрствую. Но недавно я узнал, шо Тора запрещает мужеложство. И шо мне теперь делать, ребе? Неужели я попаду в гееном за такую мелочь, как вставить писю не в ту дирочку?»
«Нарушать законы Торы это большой грех, но Тору можно мудро толмачить, и тогда получается Талмуд! Сколько ты можешь выделить на положительное решение твоих заморочек?»


Мойша шепчет ребе на ухо.
«Так это ж совсем другое дело, сын мой, оживляется ребе, давай пенёндзы и приходи через неделю».
Мойша забашлял, приходит с Борей через неделю:
«Вы придумали что-нибудь для нас, ребе?»


«Конечно, дети мои. Нет такого запрета, чтобы мы, евреи, не обошли его за бабки».
- Нет такой хитрой жопы, чтоб на нее не нашлось правильного хера, – хохотнул
Кухарь, обладающий способностью мгновенно переходить от истерики к смеху.
- На любой хер есть жопа с закоулками, - напомнил Качан.
- На жопу с закоулками есть болт с винтом.
- На болт с винтом есть жопа с лабиринтом.
- На жопу с лабиринтом есть бур с алмазом.
- Ша, – прервал блатной перепихон Гусь, – захлопнули хохотальники! Короче,
Соломон, говори, че ваш ребе порешил, время позднее.


- Ребе сказал так: «Тора пишет: «Не ложись с мужчинами, как с женщиной, это
мерзость в глазах Б-га». Так вот, дети мои, вы с Борей не ложитесь, - тут Соломонович сделал мхатовскую паузу и в наступившей тишине громогласно прокаркал, - вы таки ТГАХАЙТЕСЬ СТОЯ!»


Хата грохнула.
- «Стоя», бля…
- Ой не могу…
- Ну, Хазанов!
- Жиды за деньги завсегда добрые…
- Ты им забашляй, они тебе найдут выход.
- И вход.
- И че, Соломонович, еврейские пиндосы трахаются теперь только стоя?


Отсмеявшись, народ задышал посвободнее, многие закурили.
«Мы - нормальные люди, не воры, не рецидивисты, мы не обязаны подчиняться уголовным понятиям, пусть Скворец идет под нары, а мы пойдем спать», примерно так подумал каждый.


Но пахан думал иначе.
- Стоя, говоришь? – спросил он, разгоняя рукой клубы сигаретного дыма,
застилавшего адвоката на противоположном конце дубка.
- Стоя-стоя… - утирал Соломонович под очками смешливые слезы.
- Инда будь по-твоему, - как-то особенно гнусно усмехнулся Гусь, - раз Тора так велит… - он начал расстегивать на себе штаны. – Рубленый, держи Скворцу левую руку, ты, Зира, правую. Кухарь, мыль ему очко. Я свой х… не на помойке нашел, чтоб всякую непромытую п…проушину на него сажать.


От такого поворота дел хата опешила.
Качан сказал немного растерянно.
- Кончай, Гусь, в наши дни х...ем не наказывают. На парашу посадим, да и хер с ним.
Гусь кинул шнырю снятые брюки.
- Нагнетаешь, - предупредил он Качана.


Кухарь метнулся в паханский угол, сложил штаны и аккуратно положил под матрас.
- На крайняк, давай губы ему елдой помажем и харэ… - предложил Качан.
- Нагнетаешь… – зловеще повторил пахан и вдруг вызверился на хату. – Чего
застыли? Постанову все слышали? Держите его, пор-р-рву!
Рев его ошарашил даже до безобразия.


Рубленый и Зира переломили остолбеневшего Скворца в пояснице.
Пахан обогнул стол и резко рванул сведенные за спиной кисти терпилы кверху -  дыболомно затрещали плечевые суставы - коленом ударил в копчик.
-    Широкой кверху! (Раком стал – жарг.)
Скворец вскрикнул от боли, но тут же смолк.
Грудью в области сердца он ударился об угол стола - острая боль погасила сознание…
Слышится встревоженный голос Качана.
- Ты ему, кажется, фанеру сломал (грудную клетку). Эй, Скворец, слышишь меня? 


«Что случилось? Почему нет света?»
«Тревога! Сбой на подстанции! Отключение электропитания!»
«Тревога! Система жизнеобеспечения не работает!»
«Аварийные генераторы включились?»
«Насосы принудительной вентиляции легких все равно не работают. Сбой в системе!»
«Звоните сисадмину! Черт! Будем дышать вручную…»
«Как?»
«Я буду дышать за него. А вы постарайтесь запустить помпы! Дефибриллятор принесите! Срочно!!! Дышим, Сережа, и-и-и-раз!»


- Эх, стол оп...дорасим, - голос Зиры донесся как из гулкой трубы.
- Чифир-бак убрал, запарафинит…
Со стола быстро все смели, остался только включенный телевизор.
- Ниче, он на газетке, газетку потом выкинем, - сказал Гусь.


Скворец лежал - щекой на газете – от левого глаза расплывчато утекало за горизонт черное название статьи, по которой его судили. «КРЫМСКИЙ ДУШЕГУБ».
Грудь в области сердца чугунно ныла. Камеры сердца слиплись, трепыхались, не прокачивали кровь. Сознание отделилось от мозга и витало где-то рядом.
Чьи-то руки шарили на поясе, расстегивали пуговицы, стаскивали штаны с репелами (трусами).


Сергей с ужасом понял, что ЭТО происходит именно с ним и жалко закричал, закручивая голову в сторону двери: «Помогите! На помощь!».
Была маленькая надежда, что его услышат надзиратели.
Кухарь запихал ему в рот грязное кухонное полотенце. Утрамбовал крик, перешедший в мычание, подтыкал за губы свисающие края тряпки.
Началась мука удушья…


Чтобы терпила не дергался, руки его раздернули по концам «дубка» и наступили коленями, мозжа запястья.
Рядом с лежащим на боку лицом беззвучно работал маленький черно-белый телевизор.
Сергей увидел странную картинку: в огромной телевизионной  студии стоял саркофаг, окруженный людьми, среди которых была беременная молодая женщина, издалека похожая на Дашу, и еще какая-то полная врачиха в белом халате и профессор в очках и тоже в халате. Они о чем-то разговаривали, но звук был убран, и Сергей ничего не слышал.
По уху скользнули губы, запах изо рта выдал Юрия Соломоновича.
- Попробуйте покакать, - шепнул еврей, - может, они побрезгуют…


ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ ПРИПАДОК, РАСПИСАННЫЙ ПО СЕКУНДАМ

Сквозь клубящуюся муть табакокурения тускло светит в потолке засиженная мухами 60-ваттная лампочка.
Воняет табаком и толчком.
Обитатели хаты «5-4-7» тесно сгрудились вокруг дубка, на котором распнули голожопого терпилу, задние просовывают головы, лезут на шконки, чтобы сверху видеть петушение. Конденсат камерного воздуха, как вонючий самогон, оседает капельками на полуголых телах.


Скворец завернут руками назад, как на дыбе. Кухарь уже намылил ему и протер насухо «очко».
- Свети в туза! – отрывисто командует Гусь.
Меняла направляет фонарик. В тусклом свете видно, что правая ягодица осУжденного почти полностью покрыта лиловым родимым пятном с неровными краями.
- Да он тачкованный (меченый), - морщится Зира. – Как Иуда Горбачев. Только у
того пятно на бошке, а у этого на жопе.


Гусь тоже морщится и чешет в затылке, как будто на память ему пришло что-то неприятное и постыдное.
По тюремным понятиям, «включать заднюю» западло. Слово в тюрьме - это дело.  Сказал – сделал. Смотрящий не может дать слабину, не выполнить собственного приговора, иначе его авторитет упадет, он потеряет власть, слухи поползут по крытым и зонам, «Гусяра импотент, очканул…»



Анальное отверстие приговоренного часто сжимается, будто подмигивает камере.
- Очко-то жим-жим… - скалится Зира.
- Пуля дум-дум, - задумчиво говорит Качан.
- Лучше нет влагалища, чем очко товарища, ха-ха…
- Взрывай гудок, Гусь, че тянешь!
- Ай, не говорите мне за гудок! – встряет неугомонный Юрий Соломонович. –
Давайте я лучше расскажу, как Саня Привалов взорвал гудок Вове Хвату, и как вся Одесса за это базарила.
- Нагнетаешь, Соломон, - цедит Гусь в чернильные от чифира фиксы.
Но «Адвоката» поддерживают «присяжные».
«Пусть расскажет, чего... Опаздываем куда-то? Ночь длинная, успеете еще опетушить пацана».
Становится понятно, что в большинстве своем сокамерники против опускания Скворца, потому и помогают затягивать процесс.
А Соломонович и рад стараться.

КАК САНЯ ПРИВАЛОВ ВЗОРВАЛ ГУДОК ВОВЕ ХВАТУ

- Жили-были в Одессе на улице Бадаева мальчик и девочка. Оба такие рыженькие и конопатенькие. Они дружили еще с детского садика. Саня и Соня. Вот такое чудесное совпадение имен и рыжей масти. В школе Саня носил за Соней портфель, ну а когда оба подросли, то пацан в лепешку расшибался, лишь бы угодить своей подружке. Ну, а Соня превратилась в настоящий золотой подсолнух, высокая, тонкая, с распущенными рыжими кудрями, она с 12 лет участвовала в модельном бизнесе и неплохо на нем зарабатывала под чутким руководством своей мамы, Нателлы Тариэловны.

Девушка по матери наполовину была грузинкой, от нее и унаследовала точеные черты лица и рыжие кудри, потому что, да будет вам известно, настоящие грузины - огненно рыжие, а черные - это те, кто побывали под турками.
Если у Сони было золотое тело, то у Сани были золотые руки. Он работал у отца в автосервисе. Старшего Привалова знала вся Одесса, лучше его никто не умел «вытягивать» кузова, искореженные в ДТП.

Тогда не было фирменных автосервисов, на улице стояли дикие девяностые, вечно перемазанный тосолом и солярой Саня умудрился насобирать мал-мало денег и смотаться в Германию за подержанным «мерседесом». Честно говоря, мерс был просто убитый, на нем ездил, наверно, еще Геббельс, зеленый, длинный, с вертикально вытянутыми фарами. Но по тем временам это был настоящий «мерин», символ «немериной» крутизны!


За зеленый цвет Саня окрестил свою машину «крокодилом», сделал внутри и снаружи настоящий Париж, и катал в нем свою рыжую, ненаглядную Соню.
Время тогда летело со свистом, год за десять, все помнят, как быстро менялась страна. Вот был СССР, и вот его не стало. Вот были новые русские, и вот они уже лежат в земле в истлевших малиновых пиджаках, а между кипарисами возвышаются мраморные стеллы с их молодыми портретами в полный рост.


Пришло время Сане идти в армию. Он запер свой зеленый «крокодил» в гараж, провел с Соней безумную ночь любви и ушел служить родине, каковой на тот момент вместо СССР стала уже Украина.


Два года - долгий срок. Все переменилось, когда солдат вернулся. По Одессе уже ездили не убитые иномарки, а дорогие джипы, Соня успела стать «вице-мисс Одесса» на конкурсе красоты, который спонсировал Владимир Иванович Мещеряков, бизнес-бандит с погонялом Хват. Об этом Сане докладывали в письмах его верные друзья.


Сгорая от ревности, дембель прилетает в Одессу, бежит в гараж и выгоняет «крокодила» на волю. Ранним утром он подъезжает к дому своей возлюбленной и ждет в засаде, чтобы сделать ей сюрприз.


К девяти часам на Бадаева выруливает черный, тонированный в уголь джип «БМВ» с номерами 7777. Из подъезда выходит потрясающая красавица в жакете и шляпке от Шанель. Саня даже не узнает сначала своей Сони, потому что девушка перекрасилась в платиновую блондинку, в тот год была мода на Мерилин Монро.
- Здравствуй, Соня, - говорит Саня, внезапно появляясь из своего «Мерседеса». – Я вернулся.
- Ой, Саня, привет! – краснеет Соня под слоем тональной пудры. Она повзрослела, нет больше «золотого подсолнуха», а есть стильно накрашенная «вице-мисс Одесса», у которой заключен рекламный контракт с птицефабрикой «Южная».
- Поехали покатаемся, - говорит Саня. – Надо поговорить. 


Из джипа «БМВ» вразвалочку выходят «быки» в черных костюмах и надвигаются на дембеля. Назревает драка.
Стараясь сгладить ситуацию, Соня говорит.
- Извини, Саша, но у нас с тобой все кончено.
- Почему?
- Потому что я не хочу ездить на старой иномарке и жить в хрущобе.
- Так ты теперь на джипах мечтаешь рассекать?  – похолодев спрашивает Саня.
- На кабриолетах, - надменно раздувает точеный носик «вице-мисс Одесса-1994» и садится в джип, из которого толстым хряком вылезает сам Вова Хват и грозно предупреждает соперника.
- Еще раз рядом с ней тебя увижу, взорву гудок!


Соня уезжает на дорогой машине, Саня остается у разбитого корыта. Видно, не зря на Украине старые таратайки зовутся «корытами».
Но что вы себе думаете? Пацан презрел опасность и на следующий день снова заявился к дому возлюбленной. За это его сильно побили хватовские телохранители, причем на глазах у потрясенной Сони.


После избиения бывшего дружка девушка не спала всю ночь, все вспоминала, какой Саня был хороший и как они ездили на Лиман и ветер трепал ее роскошные рыжие кудри в открытое окно старенькой иномарки. Ведь тогда эта машина казалась ей верхом роскоши, в ней было так привольно мчаться по залитым солнцем дорогам рядом с любимым человеком.


Утром «вице-мисс-Одесса-94» помчалась на квартиру Приваловых, где заплаканная Раиса Владимировна, мать Сани, прокляла ее страшными одесскими проклятиями.
Соня затосковала. В сердце девушки закралась осенняя грусть, углы губ горестно опустились и возле них залегли ранние морщинки, потому что женщина быстро стареет, если живет не с любимым человеком, а с деньгами. Пару раз Соня съездила в больницу, но ее к Сане не пустили.


Минул месяц. Как-то утром она выходит из дома. У подъезда ее ждет тонированный в уголь джип. Вдруг из-за угла вылетает сипфировый кабриолет и со страшным скрежетом тормозит у прекрасных ног «вице-мисс-Одессы-94». За рулем сидит исхудалый Саня Привалов, и веснушки горят на его бледном лице, как утренние звезды.
- Ты хотела кабриолет, садись!
Соня растерялась. В лобовом стекле джипа показалась удивленная морда  Хватовского телохранителя Любра.


Саня говорит.
- Я отсюда без тебя не уеду. Если они выйдут, они меня убьют. Выбирай!
И вот перед Соней, как перед лохом на Привозе, стоят два «наперстка» - джип  и кабриолет. И только в одном находится шарик той рулетки, которая называется судьбой и дарит людям счастье. Соне ни в коем случае нельзя ошибиться, иначе вся ее жизнь пойдет насмарку. Как вы думаете, что выбрала девушка за те десять секунд, что ей отпустила судьба?


- Села, падла, в джип.
- В джип, сука, села, тут и к бабке не ходи!
- А я думаю, она выбрала молодого пацана. Где он только раздобыл кабриолет?
- Давай, Соломон, не томи! Рассказывай, что машка выбрала.
Выдержав мхатовскую паузу и дождавшись тишины, Юрий Соломонович продолжает рассказ.


- Он поступил мудро, этот Саня Привалов. Он поставил девушку в стрессовую
ситуацию. Горе от ума настигает женщин, когда они начинают вычислять и выгадывать. Ибо женщина, друзья мои, это сам Предвечный Хаос, из которого собственно все и произошло, женщина знает, с кем и как ей быть счастливой, надо только не засирать ей «могз». Современная цивилизация типа «купи-продай» навязывает женщинам ценности западного образа жизни – бабловласть и побрякушки от Сваровски. Но если женщина слушает свое сердце, - о-о! - тогда она безошибочно находит единственно правильное решение.


- Че ты несешь про баб, Соломон, – сплевывает табачинку с губ Качан. - Курица не птица, женщина не человек, е-мое! У баб одна извилина и та между ног.
Камера усмехается, но Юрий Соломонович парирует.
- Исследования американских ученых показали, что женский ум эффективнее
мужского. Америкосы отнесли это за счет большего количества нейронных связей в гиппокампе, возникшего вследствие того, что череп самки изначально был меньше черепа самца, и женщине пришлось повышать эффективность своего мозга за счет усложнения его нейронной структуры. Мужчина берет объемом и размером, а женщины глубиной и сложностью.
- Ты прям про секс говоришь, - смеется Качан, - мужик берет размером, а баба
глубиной, ха-ха!
- Много лет спустя мадам Софья Привалова никак не могла объяснить сама себе, как же она решилась на такой безрассудный поступок - променять богатого папика на нищеброда и баламута Саню. 


- Ты долго будешь нам вату по ушам катать?  – Гусь нетерпеливо раздавливает в банке окурок. – Сдается мне, ты затягиваешь время. Предупреждаю, Соломон, если в твоем рассказе не будет про гудок, ты сам станешь раком рядом со Скворцом, и ответишь за базар своим личным гудком, это я тебе официально обещаю.


На эту нешуточную угрозу Юрий Соломонович с достоинством отвечает.
- Скоро будет за гудок, уважаемый Гусь, дайте же себе терпения. С этим рассказом я выступал в лучших домах культуры Одесщины, Херсонщины и Мелитопольщины и везде имел успех. Я надеюсь поиметь его и в нашей дорогой и любимой хате 5-4-7. Итак, девушка Соня вскочила в кабриолет и на глазах своего богатенького покровителя улетела  в неизвестном направлении. Вова Хват не мог стерпеть такого позора. «Догоните мне этого мерзавца, закричал он, я лично взорву падле гудок! А Соньку, стерву, разорву на части!»


Джип «БМВ» рванул с места. Вы знаете, что значило «БМВ» в бандитские времена? «Бабло минус власть». В «бэхе» стоял шестилитровый движок, и бандиты были уверены, что быстро нагонят беглецов. Но не тут-то было. Привалов-младший не зря служил в армии в автороте. И если в груди у Сани стоял форсированный мотор жаркого и бесстрашного сердца, то и в его машине волшебным путем автослесарского шаманства образовался форсированный мотор, далеко превосходящий по мощности заводские аналоги. Кабриолет к тому же легче джипа, поэтому бандиты, сколько ни жали на газ, могли только телепуцкаться сзади и угрожающе крякать блатной своей крякалкой.


И вот машины летят на огромной скорости по Хуторской и вылетают уже на Хаджибеевскую. От них шарахаются встречные и поперечные. 
- Откуда у тебя кабриолет? – спрашивает очумевшая от ветра и перемен в судьбе
Соня.
- Не узнаешь? Это же наш «крокодил»!
Выйдя из больницы, неугомонный Саня Привалов срезал автогеном крышу своей старенькой иномарки, перекрасил ее в синий цвет и перетянул сиденья. И вот вам готов кабриолет!


Соня счастливо смеется, и они летят по дороге, как шар в боулинге, чтобы выбить в конце пути страйк. Волосы платиновой блондинки развеваются на ветру над сапфировой машиной. Рядом краснеет рыжая голова лихого водителя. Визг шин и скрип тормозов стоят на Объездной дороге. Хромированныый радиатор джипа «БМВ» сверкает сзади, как оскаленные медвежьи клыки. Следом увязываются гаишники и оглашают воздух оглашенным улюлюканьем. Эту погоню потом показывали в «Криминальной хронике» по всему СНГ.


В районе Котовки кабриолет зателепуцкался на кочках и джип сумел его нагнать. И когда братки уже были готовы прижать беглецов к бровке, Саня говорит изрядно перетрухавшей Соне.
- Любимая, открой ротик и заткни ушки.
- Ты что, Саша, с ума сошел? Нашел время думать за это!
- Делай, что говорю! – рявкает Саня, и ей ничего не остается, как послушаться
будущего мужа.


Едва девушка затыкает ушки своими тоненькими пальчиками, как Санин кабриолет издает гудок такой пронзительной силы, что от него сотрясаются не только жидкие мозги в бандитских черепах, но и конкретно дрожат окна во всех прилегающих к трассе микрорайонах. Таких низких вибраций мог издавать в Одессе только теплоход «Тарас Шевченко», который продали за долги одесского пароходства итальянской фирме «Эудженио Коста». С балконов хрущевок начинают валиться горшки алоэ и вывешенные на лето лыжи, а в квартирах, как в вагонах скорого поезда «Горловка – Черновцы», дребезжат стаканы и срываются со стен календари за 86 год с Софией Ротару на обложке.


Гуляющие по Приморскому бульвару фарцовщики решили, что с моря подходит неучтенный круизный лайнер и ринулись вниз по Потемкинской лестнице, чтобы встретить таки теплоход и заморочить туристам голову обменом валюты. Каково же было их удивление - порт был пуст!


Со времен Великой отечественной войны, когда скопом выли все сирены противовоздушной обороны, Мама не слышала гудка такой всепроникающей силы.
Оглушенный громоподобным мычанием, водитель Вовы Хвата от неожиданности теряет управление, джип вылетает с трассы и на огромной скорости врезается в киоск по продаже хот-догов, сосисками заваливает проезжую часть, где их с удовольствием сожрали те самые собаки, из которых эти хот-доги и делались. Джип переворачивается три раза и становится на попа.


А все почему? Потому, что Привалов-младший выменял на свою любимую гитару с говорящим названием «Ibanez» гудок от КАМАЗа и вставил этот чудовищный клаксон в багажник своего кабриолета, ибо в другие места автомобиля сия иерихонская труба не вмещалась. Для верности он подключил к камазовскому гудку музыкальный усилитель «Pioneer» и два саб-вуфера запредельной мощности, занявших оба задние сиденья.


А теперь скажите мне, кто кому в натуре взорвал гудок, бандит и «хозяин жизни» Вова Хват или отчаянный паренек с золотыми руками и с форсированным мотором вместо сердца?


Камера смеется. После такого оптимистического финала даже дышать в прокуренном бункере становится легче.
- Круто пацан выступил! – одобряют зеки. - Молоток! Что с ними потом стало?
- Спустя месяц после описываемых событий Саня Привалов на своем сапфировом
кабриолете проехал с Соней, одетой в белое, по маршруту ЗАГС - Аллея Славы и Вечного огня в парке Шевченко, с фотографированием на фоне Оперного театра, Потёмкинской лестницы и Дюка, и закрыванием амбарного замка на перилах Тёщиного моста… У них была настоящая одесская свадьба, на которой три дня гулял не только весь двор, но и вся улица Бадаева.


Сейчас Александр Яковлевич -  известный в Одессе мастер акустического автотюнинга, и у них с Соней двое отчаянно рыжих пацанов. Соня давно вернула себе натуральный цвет волос, этого женщинам ничего не стоит, а вот Вова Хват не смог возвратить своего утраченного авторитета, взрыв гудка стоил ему, шо Гитлеру война, он вскоре погиб в бандитской разборке. – Тут Юрий Соломонович делает длительную паузу и довольно ехидно спрашивает пахана. - Я таки удовлетворил ваш интерес к взрыванию гудков, уважаемый Гусь?


Вопрос звучит двусмысленно. На скулах пахана ерзают желваки, не предвещающие рассказчику ничего хорошего.
- Соломон, - углом скривленного рта цедит он, - если ты думал длинными речугами и глупыми байками оттянуть конец своего корефана, то ты ошибся. Сейчас я казню его в туза и обреку на пернатое существование. Кухарь, сделай Скворцу «копченое солнышко».


Пассивные гомосексуалисты (петухи) на зоне перед приходом любовников тщательно моются и вставляют себе в анальное отверстие смоченную в подсолнечном масле ватку. На тюремном жаргоне такое «очко» называется «копченое солнышко». Видимо, пахану приятно вспомнить былое.


Пассивные гомосексуалисты (петухи) на зоне перед приходом любовников тщательно моются и вставляют себе в анальное отверстие смоченную в подсолнечном масле ватку. На тюремном жаргоне такое «очко» называется «копченое солнышко». Видимо, пахану приятно вспомнить былое.

Кухарь смачивает «олейной» клочок ваты и запихивает терпиле в «саб-фуфел».

Гусь начинает прилюдно «гонять лысого».
Расписанный регалками, старый вор сейчас похож на шамана первобытного племени, исполняющего магический ритуал.


Его «фрак с орденами» богат и тяжел, как парадный мундир боевого генерала. Тут и кот на плече, знак воровского фарта, и оскаленные головы дьявола и льва на обеих грудях, и пятикупольный храм Богородицы на животе, и наколки «ЗЛО», «ИРА» «НМР» на предплечьях, русалки и распятие на спине и на бедрах, но особенно впечатляют большие удлиненные глаза, вытатуированные под ключицами. Их немигающий взгляд действует гипнотически. Остальные художества лучшего кольщика Челябинской ИТК-6 Синца силуэтно сливаются с причудливыми разводами тюремного грибка на камерных стенах.


- Цэ не елда, - шепчет Мытник, - цэ гетьманска булава! С конной статуи Богдана Хмельницкого, шо на Софийской площади. (Драгоценными каменьями выступают шары, загнанные под кожу). - Так він його навпіл розірве. (пополам разорвет)
- На фашистский, сука, знак… - с понятием кивает Качан. – Какать будет больно, а так ничего… Впопулистом станет.
- Да-а, елдырин у Гуся будь здоров, - вздыхает хата.
- Вот это гра-ви-ца-па, - завистливо шепчет Меняла.
- Не дай боже мени такая прылэтыть, - под нос себе бормочет Мытник.


За время десятилетней отсидки за тройное убийство в ИТК-6 Челябинской области Гусь практиковал арабскую технику удлинения пениса «джелык», которой его научил сидевший вместе с ним камерунец.


Из волосни паха дыбом восстает испещренный по пещеристому телу изощренными наколками, венозный и бугрящийся вбитыми под кожу «шарами» детородный орган, увенчанный синевато-бледным, как обложенный язык, глянцпенисом в форме наливной черешни «бычье сердце».


«Шары» - гордость Гуся, он лично нарезал их из пластмассовой ручки зубной щетки, обтесал до яйцеобразной формы, зачистил нулевкой и долго носил во рту, полируя до блеска языком. Опытный зечара с погонялом «Фельдшер» заточенной отверткой пробил отверстия в коже члена, засунул туда «импланты» и плотно забинтовал. В кустарных условиях проведения «пластической операции» член нагноился, Гуся спасли лепилы, а от нагноений остались рубцы, придавшие еще большую внушительность его половому органу.


Вверх-вниз, вверх-вниз, с проворотом на головке, движется волосатая рука с  воровскими «перстнями» на пальцах и синим солнцем, встающим из барашков Черного моря на тыльной стороне кисти.
Сгрудившиеся зеки могут даже разглядеть ряд наколок на жилистом стволе в виде мух с крылышками. «Звездочки на борту боевого самолета» обозначают «сбитых» Гусем пидоров.
- Кто вторым пойдет? – обводя  пахан толпу осоловелым взором. – Братом мне будет фуфельным, - и сипит длинно, выдавливая смехом никотиновую слизь из бронхов. Шепчет Скворцу на ухо, обдавая вонью курева и жеваного чая.


- Ты гепатитом случаем не болел? Тут резинок нету, не дай бог чего от тебя
подцеплю, хер черенком от лопаты заменю, знай!
- Сейчас он ему ужа в норку-то запустит, - предвкушает Кухарь и, приседая,
поправляет набухшие трусы.
- Да какой это уж, это удав-на, – облизывает пересохшие губы Меняла.
- Ща начнется замес глины!


Редкое оволосение с крестца спускается по копчику в пигментированную проушину, вертикально делящую зад Скворцова пополам. В межъягодичной воронке ежится коричневая ареола смазанного постным маслом очка. 
- Куй железо, пока лопата стоит, – гудит Рубленный.
- В тухлую вену засандаль ему, пахан, да покрепече!
- Он с чопиком в заду, его так просто не возьмешь, - подначивает Кухарь.
- На чоп в заду есть болт со штопором.
- Ниче, Скворец, зато съездишь в город Набережные Члены, ха-ха…
- Повезло тебе, Гусь, целку рванешь… - тянет в ухмылке татуированную щеку Зира.
- А люди всю жизнь думали, что дырка в попе – чтобы какать, - цинично шутит
Меняла. - Как они ошибались!


Пахан скособочился, желваки и правая рука его совершают короткие резкие движения.
Слышно запаленное дыхание толпы, обреченное мычание терпилы, да кряхтение Гуся.
И снова Юрий Соломонович шуткой пытается предотвратить изнасилование.
- В Одессе была легендарная кондукторша тетя Зина Макаенок, - частит он, - так она имела обыкновение сказать: «Граждане пассажиры, не толпитесь, освободите задний проход!» Я вас очень битте, дорогой Гусь, освободите вы этот задний проход! Пошутили и хватит, давайте вже отпустим молодого человека.
- Нагнетаешь, Соломон, – пыхтит пахан.
- Запарил уже реально! – истерит Кухарь. – Ты же мешаешь человеку
сосредоточиться!


- Отъебитте зи на х…, уважаемый Соломон, – возбужденно поддакивает Меняла.
Глаза Кости горят, клюв хрящеватого носа побелел, щеки разгорелись, пот струится с висков. Расчетливого и сдержанного Менялу не узнать, его тоже захватил  общекамерный психоз, спровоцированный явлением народу паханского члена.


Толпа реально шизеет. Низменные инстинкты прут наружу. Всем хочется рвать и метать, лютовать и бесчинствовать. Мозгомутительное и едкое, как рвота, настроение поднимается в душах узников хаты 5-4-7. Чуть ли не в очередь выстраиваются они на изнасилование. Когда еще безнаказанно испробуешь молодой мужской жопы? 
Это как герычем ширнуться, сквозь звонкое марево в голове припоминает свой первый «приход» Кухарь.


Юрия Соломоновича изумляет происходящая с людьми перемена. Воспаленные лица, расширенные «трансовые» глаза, облизывающиеся, жарко дышащие рты, похотливое любопытство к страданиям и унижению другого человека.
- Костя, вы шо, тоже сделались рогатым?
- Успокойтесь, Юрий Соломонович, я нормальный, просто любопытный.
- То-то я гляжу, вы стали бледный, как борщ. И дышите, как марафонец.
Меняле надоели подначки.
- Был у нас в советское время еврей, - язвит он, - секретарь парторганизации, такой же говорливый, как вы, Юрий Соломонович, но втайне он был ортодоксальный иудей и потому в целях конспирации завивал себе пейсы на лобке, а сверху строго по-советски стригся под полубокс.
До кого дошла шутка, тот смеется. 


Юрий Соломонович прикусывает губу.
- Я всегда имел вас за кошерного делавара, Константин, так вы же на моих глазах превращаетесь, как говорила моя мама Дора Моисеевна, в низкопробного мамалыжника!
- Шехерезада Абрамовна, вы за рубль вашу маму под трамвай толкнете.
Соломонович аж взвизгивает.
- Гнилой барыга, вы знаете, с кем имеете вопросы? Как выйдете на свободу,
ступайте в магазин, в рыбный отдел, купите там себе селедку, и вставьте себе в жопу рыбьи мозги, шоб было вам чем…


Юрий Соломонович не договаривает, пахан отпускает закачавшуюся в воздухе елду и с размаху дает ему тяжелую оплеуху.
Еврей  ахает, захлопывается руками и садится под стол искать слетевшие с носа очки.
«Шо вы топчитесь, - бормочет он, шаря под ногами, - тут же крохкое (хрупкое), чем я завтра буду на вас смотреть? Ну, шо вы все сбежались, как будто никогда в жизни не видели голого тухеса…»


Мокрый кляп распирает сведенные спазмой челюсти, из носа течет, ноздри не справляются, втягивают мизерные подсосы воздуха вперемешку с соплями.
Скворец бьется и кричит, чтоб вытащили кляп, «задыхаюсь!!!», но сокамерникам слышится только глухонемое мычание.

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
 «Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Адреналин!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять… Вдох!»
«Датчики? Пульс?»
«Отсутствует».
«Сколько он минут без дыхания?»
«Пять уже… Римма, боюсь, мозг его начал умирать…»
«Я и не таких с того света вытаскивала… Фу, дайте отдышаться, сама скоро кончусь…
И-раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Когда, наконец, принесут этот чертов дефибриллятор?!!!»


«Гетьманская булава», усеянная драгоценными каменьями «шаров», доведена уже до окаменения, чтобы с первого толчка преодолела перепуганную сжатость сфинктерного кольца, раздвинула упругие стенки обжимно пульсирующей горячей кишки и проникла на всю ее парную глубину. Чтобы взвыл и безголовым петухом забился так опрометчиво отвергнувший неуклюжие ухаживания старого вора смазливый первоходок. «Пистон» должен войти с первого раза, если соскользнет, значит, Акелла промахнулся.
-   Мне по душе заповедь «возлюби ближнего своего», - охриплым басом гыгыкает Гусь. - Сейчас я его возлюблю… Перебросьте Скворца на дальняк.


Сергея отволакивают к очку сортира и держат наклоненным. Кухарь зацепами обеих пятерней услужливо раздвигает ему ягодицы. В пятне фонарика «жмурится» смазанный постным маслом  анус с желтеющей в нем ваткой. Одинокий красный прыщик, как рубиновая мушка, оттеняет левое полупопие. Некоторым зекам вид обнаженного мужского зада напоминает пышногрудое женское декольте.
Сжимая у корня вздыбленный член, пахан прижимается к теплым, дрожащим ляжкам, привстает на цыпочки…


                Я, ГАЙ КАССИЙ ЛОНГИН
          Иевус-Салем. 33 год нашей эры. Великая Суббота

Вечером пасхальной субботы Гай Кассиус постучал в дом на Офеле в Твердыне Давида.
Оббитая бронзовыми полосами дверь бесшумно отворилась. Слуга побежал оповестить хозяина.
Вскоре темный конец коридора озарился лампадами. Иосиф торжественно шествовал, одетый по праздничному обряду, голову его венчал огромный тюрбан, перехваченный у основания широкой золотой лентой, тело облегала «лазурная риза», поблескивающая драгоценными камнями. Нашитые на подол гранатовые яблочки издавали постукивание в шагу.


Не отвечая на приветствие, Лонгин вынул из складок пурпурного плаща наконечник Копья в засохших бурых потеках.
- Кто был тот человек, грудь которого я пронзил вчера этим копьем? – спросил он. - Поистине, он был великим праведником, от его крови я прозрел. Я не отдам тебе копье, пока не услышу слов правды. Ты собрал кровь в чашу. Копье и чаша – главные атрибуты жертвоприношения.. Мои солдаты смущены. Еще никогда казнь не сопровождалась таким странным и мрачным ритуалом. Сегодня стало известно, что тело распятого пропало из гробницы. Дело пахнет колдовством и надругательством над мертвыми. Против меня хотят открыть следствие. Говори! Почему я должен был убить его непременно вашим копьем?


Иосиф жестом удалил слугу с лампой.
Прихожая померкла, лица двух людей - Воина в пыльных доспехах и Священника в  ризах – лизали лишь красные отсветы двух факелов над входом.
- Ты спрашиваешь, кем был убитый тобой человек? – Иосиф прикрыл глаза
бледными веками, помолчал и вдруг резко распахнул их, толкнув душу Лонгина черной вспышкой взгляда. - Он был сыном бога!


Римские божества нередко навещали землю и жили среди людей, поэтому Гай Кассий не очень удивился. Но встреча, оказанная божьему сыну в среде народа израильского, поразила его до глубины души.
- Так зачем же вы распяли сына вашего бога? – спросил он в величайшем
недоумении.


На мгновение ему показалось, что в лице иудея промелькнуло злорадство.
- Это не мы, - качнулся огромный тюрбан. - Это вы. Вы - распяли его.
Копье вдруг рассекло седую бороду и вскинуло кверху раввинов подбородок.
- В какие черные дела ты вовлек  меня, проклятый некромант? - взрычал Гай Кассий и прижал старика к стене. – Думаешь. я ничего не понял? Моими руками вы совершили человеческое жертвоприношение, обошли римские законы, вовлекли прокуратора, обманом заставили обречь праведника на казнь, а меня подкупили, чтобы моими руками зарезать его на алтаре. Вот для чего ты собрал его кровь в чашу! Ты уже вылил ее на рога вашего жертвенника? Ты использовал меня втемную, заставил убить бога, я проклят отныне!..


Иосиф взялся за копье, приставленное к его горлу.
- Но ведь ты прозрел, воин, – прошептал он. – А проклятые – не прозревают. Ты совершил благое дело, избавил страдальца от мучений, за что и получил исцеление. Да, ты прав, это храмовое копье, только им можно пресечь жизнь искупительной жертвы. Отдай мне копье и я открою тебе все тайны!

Дальше случилось нечто неожиданное - как для еврейского священника, так и для римского воина. Вздувщись нахлынувшим изнутри гневом и восторгом, Гай Кассий неожиданно для самого себя ЧУЖИМ голосом громогласно проревел.
- КХАПЬЕ-О-О-О МАЙЁ-О-О!
Иосиф попятился, взмахнул руками, сполз вдоль стены, и склонился перед воздевшим оружие Воином в земном поклоне.
- Приветствую нового Владыку Копья, - пробормотал он, глядя снизу скошенным
чернооким взглядом, застланном слезами, а, выпрямившись, добавил умоляющим шепотом. – Сделай мне честь, о великий воин, войди в мой дом. Я должен посвятить тебя в таинства.

Галльский шлем сдавил распухший череп. Гай Кассий рванул пряжку у подбородка, за гриву совлек бронзу с головы и, скрипя калигами, последовал за хозяином, который часто кланялся и пятился по коридору лицом к мерно шествующему новому Властелину Величайшего Артефакта Истории.

ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ ПРИПАДОК, РАСПИСАННЫЙ ПО СЕКУНДАМ (продолжение)

      Сергей весь дрожит в жутком ожидании страшного проникновения.
Вдруг
сверху
мелькает тень –
в балдоху врезается толстая Библия, лампочка, хлопнув, гаснет –
с верхней правой шконки на толпу обрушивается тело –
насильников сносит –
телевизор падает на пол, гаснет –
фонарик улетает под шконку, мельком освещает косматую харю чухана и 
тоже гаснет.


В кромешной темени взрывается хор ругани и проклятий.
 
Голос Гуся дрожит в злобном напряге: «Ах, ты с-с-с-сучонок нед-д-д-доповешенный!»
Судя по крикам, блатные бьют Мишаню, это он спрыгнул с верхних нар и помешал опетушению. Суицидник вскрикивает с каждым ударом - ай! ой! ой!


Скворец извивается в змеино-скользких кольцах душащих рук, топчущих колен, вминающих локтей, хрипение… ор… стоны… маты… хруст суставов наполняет камеру…
В очередной потуге что-то вдруг громко щелкает в ушах и c резким звуком – пью-ю-ю-у-у-у-у! – переходящим в галактический гул, врывается гомон незнакомых голосов.


 «Что случилось?»
«Сильный прыжок напряжения в электросетях, Даша, сбой в системе, не работают помпы, Римма его откачивает»
«Дашутка, у меня уже сил нету, дыши ему в рот. По моей команде. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»
«Дефибриллятор принесли!»
«Наконец-то! Давайте!»
«Руки уберите! Разряд!»
«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Вдох!»

«Разряд!»

«БЕСПОЛЕЗНО, РИММА, ОН УМЕР…»

«К черту, профессор! Дыши, Дашка!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Дыши, Дашка!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Дыши, Дашка!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Дыши, Дашка!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь девять-десять… Дыши, Дашка!»

«Разряд!»

«Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять… Дашенька, дыши, девочка моя, дыши в него…»

«Разряд!»

«Дышит! Он задышал!»
«Есть пульс!»
«Это чудо, Римма…»
«Это… не… чудо… это правильно… сделанный… непрямой массаж сердца…»
«Я не о том, смотрите, он дышит САМОСТОЯТЕЛЬНО! Помпы же еще не включились!»
«Ну чего ты плачешь, Даша? Все уже хорошо…»
«Вы наш ангел-спаситель, Римма Львовна, спасибо вам огромное, если бы не вы…»
«Ну, все, все уже… Ну, вот, разрыдалась…»


…чьи-то пальцы ощупывают твою голову, влезают в глазницы, начинают выдавливать шнифты… сука, больно! невыносимо ломит глазные яблоки, перед внутренним взором все пылает и вдруг… бешено взрывается!


Друзья! Оторвитесь от чтения, закройте глаза и сильно нажмите пальцами на глазные яблоки.
Подержите так некоторое время.
Если будет больно, потерпите.
Уверяю, вам откроется незабываемая картина. Опишите словами, осознайте то, что вам будет показано, а потом сравните с тем, что увидел Сергей Скворцов.


Я, ГАЙ КАССИЙ ЛОНГИН
ИЕРУСАЛИМ. 33 год нашей эры. Великая Суббота

 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.
 Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие.
 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем.
 Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною.


При появлении римского воина в обеденном зале настала тишина.
Одетые во все белое, бородатые и пейсатые старики в тюрбанах сидели в ряд за праздничным столом. Черты их лиц плохо читались сквозь сизоватый дым курительниц, от которого в глазах и носоглотке Лонгина тут же начало щипать.


Иосиф гортанно представил собранию гостя.
- Сегодня у нас праздник, Великая Суббота, Шабат га-гадоль, - пояснил он, переходя на латынь. - В этот день еврейский народ получил первую заповедью «В десятый день этого месяца пусть возьмет себе каждый по ягненку на каждое семейство, по ягненку на дом». Садись вот здесь, это почетное место. Мы взяли в Дом наш Агнца и сейчас едим Его. Присоединяйся и ты к нашей трапезе, будь нашим почетным гостем.


В давящей на уши тишине члены Синедриона неотрывно следили за каждым движением  римлянина.
Проклятые колдуны!
Усевшись, Лонгин первым делом запустил руку под стол и через портки больно стиснул себе яйца, обиталище Приапа, отгоняющего сглаз. Бесцеремонное любопытство глазеющих варваров вывело солдата из себя.
- Хозяин, - нарочито рыкающим басом воскликнул он, - твои гости, кажется,
принимают меня за цирковую диковину? Они что, никогда не видели римского солдата?


- Прости им их любопытство, - Иосиф сделал соплеменникам знак умерить накал внимания к гостю. - Они хотели бы узнать, чья великая душа воплотилась в твоем теле, ибо только избранным и поистине великим душам, да будет райский сад их уделом, даруется честь принести в жертву Сына Бога.


Напоминание о богоубийстве опять замутило душу едким дымом суеверного страха. Чтобы хоть немного взбодриться, Гай Кассий осушил налитую виночерпием чашу.
Двое слуг подняли над блюдом в центре стола выпуклую серебряную крышку с крылатыми фигурками быков, подобных тем, какие украшают жертвенник Иевус-Салемского Храма.


На серебряном блюде «кеара» открылось дымящееся жаркое. Гостю положили хорошо пропеченный бок с дугообразными ребрами.
Выпитое вино ударило в голову, очертания зала растаяли в тумане каждения, свечи на меноре распылись, фигуры тринадцати белых раввинов медленно закружились, звон - как бы звон от удара молота по наковальне - наполнил голову.


Ты очнулся от чьего-то нечестивого чавкания и не сразу сообразил, что это твои челюсти так громко жуют в гробовой тишине чужого дома.
На двух запеченных ребрах, которые ты держишь перед собой, темнеет след от раны.  Сюда вошло копье.
На зубах хрустнул уголек.
Пар над блюдом развеялся.
Формируя подобие сплющенной мужской фигуры, на «кеаре» дымились кисти, ступни, ребра и голова в рыжих, облепивших бородатое лицо волосах…

ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ ПРИПАДОК, РАСПИСАННЫЙ ПО СЕКУНДАМ

Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов

120 миллионов палочек, 6 миллионов колбочек и сто восемьдесят миллионов фоторецепторов в ваших глазах приходят в крайнюю степень возбуждения и вспыхивают белейшим, нестерпимым, все выедающим светом.
Словно бы огромный космос освещается на миллионы парсеков.


Это тот Изначальный Свет, который создал Творец, сказав: «Да будет свет!»
Тьма сменяется ослепляюще белым заревом Творения.
Внутри человек так же огромен, как вселенная снаружи.
Вы видите план Творения в негативе. Он скрыт в глубине наших глазных яблок.
Пятна мерцаний и колючие маленькие звездочки стробоскопно роятся на абсолютно белом пространстве, которым мы любуемся, поднимая ночами лицо к бескрайней черноте космоса.


Кости черепа растворяются, границы между внутренним и внешним мирами исчезают.
Вы - точка сознания внутри слепящего пекла Большого взрыва. Смотреть больно, но и закрыть глаза невозможно, ибо термоядерный синтез происходит не снаружи, а внутри глазных яблок, - это десятки и сотни бурлящих, бешено вращающихся, разлетающихся со скоростью света галактик, созвездий и туманностей.


Сквозь вселенский хаос проступает серебряная чеканка горы, усеянной ангелами, и юная растрепанная Богородица, стоящая у изголовья.
Она смотрит на вас заплаканными глазами, в невозможной надежде.
Это Даша. Чернение лица ее испускает лучи. Глаза ее блещут от слез. Губы беззвучно артикулируют.
«От-крой гла-за, Се-ре-жень-ка… от-крой глаз-ки! По-смот-ри на меня. Не сда-вайся, я с то-бой».


Казалось, она не видит жестокой схватки, не слышит стонов, воплей, проклятий, наполняющих камеру «5-4-7». Она видит только своего страдающего, измученного,  растерзанного Сережку.


Он рвется к ней в огромном порыве любви и страстном желании спасения, ему очень надо обнять ее, разрыдаться на груди, попросить прощения, покаяться и рассказать все то, что открылось ему на выездном заседании Страшного суда, прошедшего в маленьком, прокуренном, заросшем грибком бетонном боксе № 547 Киевского СИЗО № 13.


Он силится закричать, но рот его забит кляпом.
Он силится дотянуться, но не может высвободить руку из окаменелых клубней змеиного клубка, в который превратилась зековская куча-мала.
Чужие пальцы покидают глазницы, давление на глазные яблоки прекращается, слепящий свет меркнет, Даша исчезает, мир затопляет багровая мгла, но… Сергей продолжает видеть (!) в полной темноте - словно через прибор ночного видения: оплетшие его тело, проросшие вовнутрь сокамерники перемещаются текучими радужно искривленными пятнами коричневого, багрового, желтого, алого, шафранового цветов… - а-а-а-а! суки! а-а-а-а-! – тот же горько пахнущий куревом палец лезет в рот,  дергает на разрыв, и при этом вытягивает клейкий кляп полотенца, – Сергей освобождено вдыхает, овчаркой вгрызается в чужую руку – глухой вопль в чреве кучи-малы, он узнает голос Менялы… плюясь, он прогрызает себе проход, кусает еще чьи-то пальцы и сам вопит от боли - это его пальцы!


В суматохе потасовки заключенные содрали с веревок белье, замотались в тряпки и слиплись в единое, хлюпающее, бздящее, рыгающее, срущее, ссущее месиво… задавите суки… харе… хватит… где он? а-а-а-а!!!! жеребена мать, вы мне руку сломали… не дави… отпусти… шо ж вы робыте? задавите же-е-е-е, ****и!!! Ну, жаба, я тебе ноги вырву, будешь сосать, не нагибаясь! Рожаю… а-а-а-а-а!
Сергей бьется, бьется, бьется, неистово и отчаянно, но лишь слабо колеблется в страшной давильне.


Так зависает застрявший в родовых путях младенец, и только материнские схватки под огромным давлением способны протолкнуть его дальше, на спасительный выход…


Снова в ушах громко щелкает, снова врывается гомон незнакомых голосов.
Женский голос: «Фу, еле откачали… У него и так пневмония, а тут еще этот сбой в сети…»
Мужской голос: «Спасибо огромное вам, Римма, вы не только СК спасли, вы весь наш Институт спасли, ей-богу! Кстати, вы заметили, что основные удары и давление этой фантомной драки приходятся именно на места пролежней?… вот здесь, и здесь…»


Женский голос: «С пролежнями очень трудно бороться, Владимир Алексеевич, особенно если человек в гипсе  и его нельзя переворачивать. Главный враг коматозника - неподвижность. Отек и воспаление легких – самые распространенные осложнения. Спасти может только тщательный уход». 


Голос Даши: «Помогите же ему, ну пожалуйста! Он же страдает».
Мужской голос: «Сейчас мы ничем не можем ему помочь, Дашенька. Он заключен в своей внутренней психической тюрьме, к нему нет доступа… Да ему и не надо мешать. Ваш Сережа проходит важнейший этап духовной эволюции, запрещенная часть его души – убийственный гнев – стремится воссоединиться с душой.  Символически это выглядит как анальный акт с этим звероподобным паханом.


Женский голос (с упреком): «Владимир Алексеевич, тут все-таки дамы!»
Мужской голос: «Помилуйте, это азы психоанализа. Если вам снится половой акт с одним из родителей, это значит, что вы должны соединиться с отцом или матерью, никакого инцеста, точно так же соединение с тюремным авторитетом означает соединение с первобытной силой жизни».


Голос Даши (зло): «Вколите же ему чего-нибудть укрепляющего! Сколько можно просто говорить, говорить, говорить ни о чем!»
Женский голос: «Дашенька, мы прокапываем его, кардиостимуляторы и другие вещества, они его укрепят, скоро скажется их действие…»


Силы прибывают, сердце мощно колотится, легкие глубоко дышат, тюремная камера озаряется инфракрасными бликами, отверзаются какие-то другие, не земные, не белковые - духовные очи.


Сергей смутно видит нависший сверху, фосфоресцирующий лик спящего мужчины. Глаза его закрыты. Бесконечные покой и отрешенность запечатлены в чертах осунувшегося, бледного, заросшего рыжеватой бородой лица. В угол пересохшего рта и в обе ноздри введены тонкие белые катетеры, которые снаружи соединяются толстой гофротрубкой, приклеенной полосками скотча к щеке.
Это я. Что со мной? Неужели это правда? Я в коме?
Нет! Нет!! Не-е-ет!!!


В пароксизме отчаяния Сергей рвется с запредельной натугой и… и… и… на пределе рыка звериного выкорчевывает правую кисть из брикетированного клубка тел, дотягивается до железной стойки шконок, обретает точку хвата, каким-то нечеловеческим, выдувающим геморроидальные узлы сверхусилием выволакивает тело из костоломной давки, на четвереньках пробирается в угол нижних левых нар, под которыми обитает Шмонька.


Такие состояния легкости и освобождения переживают, наверное, только что родившиеся младенцы.
Хриплый рев пахана приказывает всем остановится.
Драка прекращается. Зеки расцепляются. Кряхтя и постанывая, встают.
Легкие камеры дышат с бронхиальными пересвистами, как мехи кузни, нагнетающие в горниле жар.


Включается фонарик. Батарейки сели, по стенам ползут смутные тени висящих на веревках трусов и маек.
С верхотуры слышится - дрожащим от волнения тенорком.
«Люди, ну шо за геволт, успокойтеся вже».
Из иного мира доносится голос Даши.
«Риммочка Львовна, по-моему, у него глазки приоткрылись».
«Сейчас посмотрим твоему Сереже глазное дно».


Солнечный зайчик выхватывает из тьмы забившуюся в угол жертву. По зрачкам бьет ярчайший свет.
«Вон он! Держи крысу!»
«А-а-а-а! Вот он! Вот сука!»
Десятки рук с растопыренными пальцами тянутся к Сергею, он отбивается ногами…
Женский голос: (принадлежит женщине бальзаковского возраста, грубоватой и циничной, как все реаниматологи): «Кажется, у твоего Сережи действительно появился зрачковый рефлекс. Да пусти ты, задушишь на радостях, вот сумасшедшая! Если бы не этот сбой в элекропитании, он бы, пожалуй, и не воскрес. Кстати, помните, вы говорили про петлю гистерезиса? Чтобы вырваться из кармической петли, требуется скачок энергетики всей системы. Вот вам энергетический скачок – в линиях электропередачи».


Висевшие на ступнях штаны сорваны, Сергей остается совершенно голым, лягается ногами, цепляется за стойку локтевым сгибом, пальцы рук сцепил в замок, его тащат за щиколотки, тянут всей камерой, он вытягивается в воздухе и почти не касается  нар, рука хрустит в локте… он вопит от боли…


Извивайся, словно угорь,
Но найди свой пятый угол!
Там скрывается, увы,
Выход из твоей тюрьмы.


Шмонька говорил про пятый угол! Про пятый – пропятый!
Меня загнали в пятый угол! Вот же он, вот! Я его нашел! Я вижу свет другого мира и слышу оттуда голоса. Почему же не кончается этот кошмар? Я же очнулся!!!
Фонарик Менялы окончательно гаснет. Слышатся хрипы, стоны, мат, проклятия, зубовный скрежет и страшные, леденящие кровь угрозы.


Пахан приказывает зажечь свечу.
Кухарь впотьмах чиркает зажигалкой… чирк… чирк… брызжет искра…
«Чем воняет?»
Заключенные шумно тянут носами. Смачно и резко несет чем-то до боли родным и знакомым…


Чирк - пыф! - из тьмы вдруг – снизу вверх - голубоватыми языками пламени – в центре хаты - ткется светозарный силуэт ангела - и озаряет тяжко дышащую толпу.
Эта сцена могла бы занять достойное место на алтарной стене Сикстинской капеллы, где изобразил муки «Страшного суда» Микеланджело Буонарроти.


Вокруг мерцающей фигуры замирают в разных позах обнаженные, растерзанные, потерявшие человеческий облик узники. На секунду всем мерещится, что в глухой тюремный каземат снизошел сам светозарный Спаситель, чтобы вывести грешников из ада.
Притихшие, изумленные лица освещаются все ярче, до глазного дна, до сердцевины, до нутра.


Вот харя Рубленого - тень залегла в Большом каньоне, уродливым шрамом пересекающем переносицу…
вот скуластая рожа Зиры, испещренная иероглифами на лбу и скулах…
вот носатое лицо Менялы с печатью расчетливости, жадности и крайнего эгоизма…
вот грубой лепки харя Качана с неглубокими глазницами и маленькими буравчиками глаз…
вот склонившаяся с верхней шконки, как с облаков, хитромудрая физиономия Юрия Соломоновича в очках с треснутыми стеклами…


вот вытянувшееся от удивления скопческое личико Кухаря. Кухарь был вроде как на доверии у воров, работал шнырем, но когда его поймали на крысятничестве, - он отгрыз кусок сырокопченой колбасы и думал, что не заметят, но Гусь держал для замеров колбасы специальную нитку и перемерял ею припасы, - так вот Кухаря воры избили ногами, и закрываться он не мог, закрываться от побоев воров западло...


вот лицо начетчика Мытника с украинской подковой черных усов… 
вот изломанная низменными страстями харя пахана.
Освещенные мерцающим светом, исходящим от фигуры  «ангела», сокамерники пришли в себя и вспомнили, что они - люди. Зверство стекло с лиц и сменилось робким любопытством, детским удивлением, предрадостным ожиданием сюрприза.


ПЕРВАЯ ЕВХАРИСТИЯ
Иерусалим. 33 г нашей эры
Евхари;стия,  Свято;е Прича;стие — главнейшее Таинство христианства, при котором христиане вкушают Тело и Кровь Иисуса Христа Искупителя и, таким образом, соединяются с Богом. Некоторые западные учёные связывают происхождение евхаристии с древними обрядами ритуально-магического каннибализма (теофагия).


Гай Кассий застыл. 
На ухо со спины шепнул Иосиф.
- Это Агнец пасхальной жертвы. Радуйся, сегодня ты причастился Великой Жертве! Ты успел убедиться в силе крови нашего Бога – ты прозрел. Скоро ты убедишься в силе его плоти. Отныне твой удел - рождаться снова и снова, чтобы сопровождать Копье, пока Путь его на земле не закончится…


Страшный плевок обдал раввинов жеваным мясом.
- Проклятые иудеи, чем вы меня накормили?! – проревел римлянин, вскакивая и
хватаясь за меч.
- Что? Что тебе почудилось? – закричал в страхе Иосиф, закрываясь руками. 
Профессиональный воин способен выхватить из ножен меч и нанести удар быстрее, чем моргает глаз человека.


Гай Кассий удержал руку в последний момент. Оба его ясно видящих глаза вновь посмотрели на блюдо в центре стола. Запеченная баранья туша исходила ароматным паром.
Видя окоченение пораженного каким-то жутким видением солдата, раввин  протянул ему миску со словами.
-    Это марор, горькие овощи… заешь…

В МАШИНЕ ОГУРЕНКОВА
Москва. Наши дни

Сотник Лонгин очнулся от морока видений в салоне служебного автомобиля. Рядом сидел постаревший, коротко постриженный и побритый Иосиф Аримафейский.
- Товарищ генерал, очнитесь, - твердил «Иосиф», - очнитесь, товарищ генерал!
- Вот я и до генерала дослужился, - мелькнула в голове сотника глупая мысль.


                ЭПИЛЕПТИЧЕСКИЙ ПРИПАДОК(продолжение)
Лукьяновское СИЗО. Камера № 547. Ночь. Температура воздуха 29 градусов


От «ангела» изошел дым. Запахло паленым.
Народ очнулся.
Кто-то ахнул – горим!
Горящий человек из колышущегося газового муара неопалимой купины обвел сокамерников светлым и страшным взором.
Каждому заглянул он в глаза.
До конца своих дней запомнят они этот взгляд.
Да это Шмонька, - ахнул Кухарь, разбивая общекамерное наваждение, - крыса, он нашу зимбуру пьет!


Спасло Сергея не падение со шконок Миши Недоповешенного, Мишаня только затормозил процесс петушения.
Спас его камерный изгой Шмонька.
Воспользовавшись темнотой и неразберихой, чухан добрался до общаковских запасов зимбуры, зубами содрал с трехлитровой банки пластмассовую крышку и принялся пить самогон из горлА. В общей драке его толкнули, култышки рук не удержали банку,  ядреный первач хлынул через широкое горлышко и с головы до ног облил жадно глотающего бомжа. Чиркнувшая зажигалка воспламенила пропитанную горючей жидкостью одежду.


Веником вспыхнула окладистая борода, и, скручиваясь багровыми спиральками,  прогорела до кожи. Косматым нимбом полыхнула шевелюра, и - открылось лицо, прежде закамуфлированное седой растительностью, а теперь обритое огнем, удивительно молодое и ясное.


«Нужно умереть, друг мой. Шо ви так смотрите? Да-да, это и есть пятый угол в четырехугольной камере, это и есть выход - через длинный черный тоннель, на конце которого вас ждет светоносный ангел, который скажет: «Шалом алейхем, дорогой Сережа!» 


Горящий чухан закинул голову и торопливо припал к трехлитровой банке. Полная самогонных паров, она вспыхнула и лопнула в его руках, окатив Шмоню с головы до ног синеватой прозрачной волной.
«Туши его!» гаркнул Гусь.
Зеки бросились к раковине.
Воды не было! Воду же на ночь отключают…

 
ДЫШАТЬ! Дыша… ды…
но вдох невозможен, -  захлебнешься! - огнем со смрадом зимбуры –
горящий самогон, обжигая язык, нёбо, гортань, льется по пищеводу в желудок, раскаленные спиртовые пары - через бронхи - 
врываются в легкие – аг-аг-кха-кха-кха-кха-кха-кха-кха
в кашле и судорогах 
расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани, 
освещается потусторонним светом вечная тьма человечьего нутра

Пылающий партизан медленно бежит по глубокому снегу.

От опущенного шарахнулись, никто не хотел переходить в разряд законтаченных.
Удушающая вонь заволокла бетонный бокс.
Кто-то из зеков бросился на верхние нары, поближе к окну, но дым поднимался именно кверху, густой пеленой собираясь под потолком, и лающий кашель Менялы и Кухаря тут же ссыпался с «решки» на продол.
Шмоня плясал, кружился, охлопывал себя руками, сыпал искры и разгонял дымовал, особенно вонючий из-за горения донельзя загрязненной и зассанной одежды.


Петя, петя, петушок,
Золоченый гребешок…


Загорелось белье на веревках, затлели одеяла на нижних нарах, занялась газета на столе, черными пятнами взялась статья о «Крымском душегубе».
Дымная хата празднично озарилась костерками возгораний.    
Качан изо всех сил заколотил ногой по «тормозам».
«Пожар! Пожар! Гори-и-и-и-им!»


Зеки истерично завопили в щели кормушки.
«Воду открой!» «Старшой! Воду дай, воду! «Воды-ы-ы-ы! Открывай нах..! Горим! Пожар!»
Прошло минут десять, пока глухой стук достиг, наконец, слуха дремлющего надзирателя Новикова по прозвищу Ключарь.
Он сонно побрел на шум.


Колотили в конце коридора, в хате 5-4-7. Вечно эта камера покоя не дает.
Ну, сейчас пройдусь «демократизатором» по ребрам, подумал Новиков, вынимая из-за пояса резиновую дубинку.
В открытую кормушку хлынул дым вперемешку с кашлем и истошными воплями.
Чтобы открыть тюремную камеру, надо воспользоваться тремя ключами и сдвинуть два громоздких засова.


Для клиентов душегубки это время показалось вечностью.
Наконец дверь нехотя открылась. В клубах дыма вырвалась в коридор свора блевотно кашляющих зеков, затолкала надзирателя, который кричал, маша палкой.
- Назад! Стоять! Куда! Тревога! Нападение на офицера!
- Пожар! – пушечным жерлом пасти проревел голый, татуированный с головы до ног зечара. – Пожаа-а-а-А-А-А-а-р, начальник! Кха-кха… Воду, воду включай! 


- Что горит? Кто поджег? Стоять! Всем к стене!
- Огнетушитель давай! Там чухан горит!
- Красного петуха пустили!
- Твою мать…
- Ох…
- Кха-кха-кха…
- Тревога!
- Горим!
- Пожар!
- Пожежа! Рятуйте!
- Кто там еще остался?
- Стоять! Всем на пол! Лежать!


Всеобщий кашель кипятком выкипал из бронхов, разбрызгивался хрипом и чихом, стонным надрывом рвоты. Заключенные на карачках расползались по задымленному коридору, особенно сильно надышавшиеся выползали из адской двери по-пластунски.
Уразумев степень опасности, дежурный бросился к пожарному щиту.
Заполошно зазвенел сигнал тревоги.


Избитый Скворцов мало что соображал, действовал на автопилоте. Дыша в локоть и перхая подпрыгивающей от спазматических приступов грудью, наощупь в едком дыму он содрал со своего матраца простыню и одеяло, набросил на горящего бомжа, повалил его на пол и принялся руками захлопывать пламя.
Шмонька рвал на себе тлеющее тряпье, хрипел, выгибался дугой и колотил пятками по полу…


Вбежал дежурный, зашипел огнетушителем. Скворца с бомжом залило пеной.
В мутном тумане метались фигуры, кто-то делал Сергею массаж сердца, кто-то дышал в рот, кто-то бил по щекам, но это были не сокамерники или дубаки, это были люди из другого мира, который он видел уже несколько раз в галлюцинаторных видениях. Сквозь туманные колебания призраков к нему стремилась Даша и глаза ее наплывали – сердоликовые, омытые слезами, любящие, сострадающие…