Глава 3. Безумие. Это больно?

1.

Утром меня встречают теплые лучи, слепящие глаза и запах чего-то вкусного из кухни. Вот так бы каждый день.

Встаю и долго одеваюсь. Мне не комильфо сегодня, не хочется думать о том, что будет, если я вернусь домой. Не хочется возвращаться домой, как обычно.

Первый раз в жизни я не хочу возвращаться к сестренке. И первый раз, в глубине души, во мне рождается ненависть к ней.

- Доброе утро, - захожу на кухню, встречая вчерашнего знакомого у плиты.

- Доброе, - Дима оборачивается и его лицо озаряет улыбка.

И я вдруг почти вспоминаю, что мне снилось. Но мысли быстро уходят, и я не могу догнать ни одной из них.

- Завтрак в постель? – усмехаюсь я, кивая головой в сторону сковородки на которой тушится/жарится/парится что-то непонятное, но вкусное.

- Конечно, милый, - слащаво протягивает Дима, а потом смеется.

Он опять одержал вверх. Ну, и ладно, у меня нет настроения острить.

Я сажусь около открытой форточки и закуриваю. Надо что-то делать, пока не поздно, но в голову почему-то лезут мысли о том, что скоро будет весенний концерт в городе.

- Что будешь делать? – прерывает мои мысли хозяин дома.

- Думаю бросить работу, - задумчиво отвечаю я и только потом понимаю, что произнес это вслух.

- Без денег сейчас не проживешь, - назидательно произносит парень.

- Я знаю, мамочка, но я устал, - выбрасываю недокуренную сигарету и пялюсь в окно.

- Может, лучше взять отпуск? Незачем бросать все, если потом не сможешь вернуть это, как было прежде.

- Все равно это не мое, фотография - это просто обманка, не хочу себя больше обманывать.

- Это вчерашний случай так повлиял на тебя? – Дима тушит огонь под шипящей сковородкой.

- И это тоже, я бы даже уехал, если бы не одно но... - я тяжело вздохнул и в душе согласился со своими мыслями.

- Сестра, - эхом отозвался парень. – Похоже, она дорога тебе, - эта фраза показалась мне двусмысленной, но Дима не придал этому значения.

- Она ведь все-таки моя сестра, я не могу ее бросить, вот так, на произвол судьбы, с отцом, который уже и забыл, что мы его дети.

- Ты можешь просто не возвращаться домой некоторое время, - предлагает Дима и ставит на стол тарелки с завтраком.

- Могу, но куда я пойду? – скептически смотрю на содержимое завтрака, потом на Диму.

- Можешь пожить здесь, - парень садится напротив и внимательно смотрит мне в глаза.

Я смотрю на него и удивляюсь. Зачем? Я просто прохожий, просто один из тысяч, живущих в нашем городе, или он так всем знакомым предлагает остаться.

- И почему меня не покидает чувство, будто твои фразы двусмысленны?

- Может, ты просто всегда ищешь подвох? – Дима приподнимает одну бровь. – Расслабься, я из хороших побуждений.

- Знаю я такие побуждения, - бормочу я. – Не успеешь оглянуться, из тебя уже труп сделают.

- И почему ты постоянно меня считаешь каким-то маньяком? – Дима берет вилку. – Приятного аппетита.

- Интуиция... - говорю я и запинаюсь.

На меня кто-то смотрит.

Я сижу за столом и держу вилку, пытаясь унять дрожь в пальцах. Я слышу, как стучат мои зубы, а затем, как дрожат зубчики столового прибора, прикасаясь к тарелке.

Кто-то смотрит на меня, в спину, из окна со стороны двора. И взгляд у этого Кого-то очень недобрый.

И мне становится страшно, и почему-то заложило уши. Я, как в замедленной съемке, оборачиваюсь к окну и смотрю во двор.

Никого. Пустынная серая площадка, редкие деревья и лужи. Вдалеке за парком виднеется еще один жилой комплекс. Рядом с тополями начинаются гаражи, обшарпанные и изрисованные детьми.

Никого.

Но меня не покидает чувство, что кто-то смотрит, его глаза яркие, как солнце. Но никого нет. И от этого становится еще страшнее.

- Эй, ты чего? – сквозь шум в голове различаю я голос Димы.

Я пробегаю глазами весь двор, туда и обратно, от парка до поломанного забора, и меня не покидает чувство, что если отвернуться от окна, этот Кто-то вцепится в горло.

- Яр! – чуть ли не кричит Дима, встряхивая меня за плечи, я оборачиваюсь и слышу, как небольшая трещина ползет по стеклу кухонного окна.

- Там кто-то есть, - шепчу я, и бьюсь об заклад, мои глаза неподвижны от страха.

- У тебя лицо, как у мертвеца, - шокировано произносит Дима, но пытается улыбнуться.

- Пожалуйста... зашторь окно, - произношу я и накрываю голову руками.

Почему мне кажется будто этот кто-то уже в кухне, этот Кто-то окружил меня? Мне трудно дышать, и я, как рыба, безуспешно открываю рот, хватая воздух.

Быстрее.

Быстрее.

Быстрее.

Я слышу, как проезжают клипсы-крючки по гардине, и вдыхаю воздух, кашляя. Теперь мне становится легче. Хотя на зубах остался вкус страха, мерзкого, липкого, он стекает по стенам и исчезает в раковине.

- Что с тобой? - произносит Дима, удивленно вглядываясь в мои глаза.

Я смотрю сквозь него. Этот Кто-то все еще здесь. Но он ослаб. Он не сможет накинуться на меня.

- Все в порядке, - говорю я и принимаюсь завтракать.

И я только сейчас понимаю, что у меня была маленькая истерика из-за всего лишь открытого окна, чего раньше не бывало.

- Ты псих, - удивленно произносит Дима и тоже садится завтракать.

- Не актуальная новость.

2.

Я возвращаюсь домой к вечеру. Я не могу идти туда. Мои ноги не слушаются, но я всё еще помню, как сестренка плакала, когда я не возвращался домой четыре дня. А я не могу вынести ее слез. Я не могу вынести этого давящего чувства, которое заставляет меня идти обратно, к Лере. Как будто я заколдован. И чем дольше я оставался у Димы, тем сильнее это чувство давило на меня.

Я не выдержал. И вот теперь я иду домой по пустынным, тихим улицам, таким мертвым, как будто я один остался на свете. Но потом я выхожу под свет фонарей, и улица оживает. Веселые подростки пьют пиво и смеются, кое-где целующиеся парочки и люди, спешащие с работы. Я как будто бы вышел в жизнь и в то же время я понял, что они все так далеки от меня.

Я стою у фонаря и наблюдаю, как школьники катаются на скейтбордах, велосипедах и роликах, как они смеются, разговаривают. Я смотрю на них, они живые, их жизнь буквально льется фонтаном из нескладных хрупких тел, они настоящие.

Я разворачиваюсь и шагаю дальше по тротуару, ведущему в мой район. Я возвращаюсь домой, туда, где мне больше не будет спокойно. Туда, где меня ждёт страх, оседающий на пальцах песком.

Когда я захожу в полумрак квартиры, меня охватывает паника, мерзкое чувство беспомощности, и, почему-то, вины. Лера на кухне. Она сидит и читает какую-то книгу.

- Привет... - еле слышно произношу я и сажусь напротив.

- Я знаю, где ты был, - бесстрастно произносит сестренка, не отрываясь от книги.

- Лера, - мой голос срывается, - он мне просто друг, даже нет, просто знакомый. Ты позволишь, чтобы у меня был знакомый?

Я на пару секунд задерживаю дыхание и молю богов, чтобы она позволила мне хотя бы знакомого, чтобы она позволила мне не сойти с ума наедине с ее обществом.

Сестренка кладет книгу на стол и подходит ко мне, от чего я сжимаюсь и отодвигаюсь к стене.

Она смотрит на меня внимательно, и я вижу в ее глазах необъятную бездну, словно там не зелень травы, а черные дыры космоса.

- Ты не врешь, - почти разочарованно произносит она. – Так и быть, одного – два знакомых разрешаю.

- Кто ты? – говорю я, пропуская мимо ушей ее разрешение.

Она удивленно приподнимает бровь, а ее глаза наливаются красным.

- Я же твоя сестра, братик, - улыбается она, стараясь сделать невинное лицо.

Но меня уже не обманешь, я вижу теперь ее полуулыбку, я вижу красные вкрапления в зрачках.

- Я так по тебе скучала, - почти капризно произносит Лера и обнимает меня.

Я каменею, чувствуя кожей, всем своим существом, что скажи я что-нибудь не то, или сделай я что-нибудь, что ей не понравится, она запросто может перерезать мне горло. Я в этом уверен.

- Лера, скажи правду, кто ты? – мои глаза наполняются слезами.

- Братик, - снисходительно улыбается Лера, - я твоя сестренка, ты чего? – она вглядывается в мои глаза, почти заботливо, и создалось такое впечатление, на мгновение, словно она по-настоящему волнуется.

- Нет, скажи правду, - я чувствую на щеках влагу. Я плачу?

- Ну, что ты, Яр, - Лера целует мои дорожки от слез на щеках, и мое сознание плавится.

Она ведьма. И она не отпустит меня.

- Не плачь, братик, - шепчет Лера в мои губы. – Я ведь так тебя люблю, что не могу видеть твоих слез.

- Не надо, умоляю, - мое тело ослабло и плечи поникли.

Я не могу понять, что происходит. Почему я не могу пошевелиться, почему у меня полу - вменяемое состояние?

- А ты... ты ведь любишь меня? – спрашивает Лера?

И я почему-то не могу сказать нет.

- Лера, я твой брат, - произношу я последний аргумент.

- Не бойся, я убью любого, кто будет тебя обвинять.

Ее голос, ее интонации, они спокойны до сумасшествия. Она так уверена в своих словах, что мои мысли проясняются.

Я резко отпрянул.

- Ты... чудовище, - произношу я, смелея, и сразу же зажмуриваюсь и жду своей скорой смерти.

Но вместо острой боли я чувствую, как она гладит меня по голове, аккуратно перебирая своими маленькими белыми пальчиками пряди моих волос.

- Пусть будет так, - ничуть не изменившись в голосе, произносит Лера, и моя голова окончательно пустеет.

Я теряю сознание.

***

Мне ничего не снится, я вижу лишь пустоту и тьму, наполняющую легкие. Она окружает, но сейчас мне не страшно.

Просыпаясь, я чувствую ласковые поглаживания по голове, лежащей на чьих-то коленях. И мне так не хочется открывать глаза, потому что я знаю кто это. И от этого мне становится мерзко, страшно, больно. Лера, зачем ты так?

- Братик, - шепчет она, продолжая прикосновения. – Ты ведь понимаешь, что я ничего не буду делать, если ты будешь со мной. Ведь это так просто, просто забыть, что мы родня. Ведь любовь не выбирает. Я ведь только хочу тебе счастья, понимаешь? Ты ведь знаешь, на что я способна, поэтому тебе лучше сдаться, - Лера целует меня в лоб и обводит пальцами контур моей скулы.

Я хочу отпрянуть, честно, но моя голова не двигается, а наоборот подставляется под ласки. Мое тело не слышит меня, а разум кричит и молится, чтобы это скорее закончилось.

- Братик, не упрямься, ты не сможешь мне перечить, - она проводит пальцами по моим губам и меня обжигает огнем.

Страх снова возвращается. Страх и омерзение на свою собственную сущность, на слабость, на свое такое быстрое подчинение. «Я не хочу! Пусти!» - кричит мой внутренний голос. Я где-то там, в собственном теле, забитый в угол голодным и свирепым волком, не в состоянии дернуться.

Лера отпускает мою голову и встает с дивана, на котором, я не знаю, как очутился.

- Чем дальше ты будешь сопротивляться, тем больнее будет, - почти шипя, произносит сестренка и уходит.

А на ковре я почти отчетливо вижу жаркий яд ее слов, плавящийся и шипящий от прикосновений к шерсти.

Но я облегченно вздыхаю и прикрываю глаза. Как будто тьма, охватившая меня, медленно вытекает из тела и пропадает за дверью.

Но я знаю, что она вернется.

3.

Я иду в офис и подаю заявление об увольнении. Я ухожу. Больше меня здесь не будет. Как не прискорбно, но мне даже легче сжигать все мосты.

Георгий Николаевич смотрит на меня удивленно и даже немного расстроено.

- Ярослав, может, останешься, - Николаевич с надеждой смотрит мне в глаза.

- Нет, я не могу.

- Ярослав, без тебя же все падет крахом, я больше нигде не найду такого талантливого фотографа.

- Ничего с вашей фирмой не случится, - я пытаюсь выдавить улыбку. – Я всего лишь фотограф.

- Но Ярослав...

- Простите, мне пора, - я пожимаю плечами. – До свидания.

- До свидания, Ярослав.

В студии бардак, неубранный еще после последнего заказа. Я собираю свои чертежи, инструменты, пленки. Забираю свой любимый талисман - пушистого непонятного фиолетового зверя, который мне когда-то подарила Аня. Это единственная вещь, которая сохранилась с тех времен. Ну, и еще воспоминания.

Я собираю вещи в рюкзак, а потом долго сижу в кресле, ни о чам не думаю.

Почему у меня такое чувство, будто я никогда больше не буду жить нормальной жизнью? Мне кажется, что я... прощаюсь? Неужели, спустя столько лет мои мысли о суициде, скрытые в сознании за семью печатями, вдруг прорвались наружу? Та тьма, что впустила сестренка, сломала ворота, и все мои воспоминания вдруг загорелись, стали яркими, четкими, болезненно острыми.

И почему-то я в этот момент думаю: «Надо прощаться». Но вот только с кем?

Я встаю с кресла и долго не могу уйти, осматривая студию, буквально впитывая в себя изображение, как фотоаппарат. Наконец, я выхожу за дверь и закрываю ее.

Все.

Я выдыхаю. Самое болезненное закончилось. Никогда бы не подумал, что эта работа так много значит для меня.

Когда я иду к лифту, мои шаги мне кажутся слишком тяжелыми. Прямо драма какая-то.

Сестренка не знает, что у меня в рюкзаке мои вещи, она не знает, что я ее бросил. Я, как трус, сбежал, впопыхах заталкивая одежду и зубную щетку в рюкзак. Когда она вернется из школы, я буду где-нибудь на окраине города. Может быть, уеду куда-нибудь.

И, что самое сентиментальное. Я оставил записку. Да, да, черканул пару слов Лере и отцу, о том, как я люблю их, но больше не могу оставаться, и о том, что прошу прощения. Я мелодраматичен сегодня, и это нужно запить.

***

Я напиваюсь в баре, пока не начинают расплываться лица официанток. А когда со мной начинает разговор не менее трезвая дама, я понимаю, что нужно завязывать.

Наш ночной город не так уж плох, особенно когда я пьян. Огни домов, машин и магазинчиков, я всегда любил их. В них есть что-то живое, дерзкое, эти огни говорят о том, что внутри кипят страсти. Только ночью начинается жизнь, разливающаяся бурными реками алкоголя, сигарет и порока. И пусть в этом ночном мире, почти все фальшивое, но он живой, он никогда не угасает, и это дает надежду, что я сам еще жив, что в моем бренном тельце еще хоть что-то осталось.

Когда-то, я любил гулять по тихим ночным улицам, когда-то, я терпеть не мог шумные бары и выпивку. Мы с Аней ходили по безмолвным бульварам и говорили. Бесконечно. В этом и есть вся прелесть разговора, он не заканчивается. Хочется сказать так много, столько всего, но ты просто идешь и говоришь. Тихо и медленно.

Мы с Аней любили такие прогулки. Мы могли часами говорить или дурачиться, целуясь и смеясь. И тогда мне казалось, что все бесконечно. Это было так, давно, что постепенно мне начинало казаться, что этого и вовсе не существовало, что моя жизнь медленно угасает. И, в конце концов, так оно и есть.

Мои воспоминания, они так долго томились в темноте, а сейчас облегченно вздохнули... я почти вижу, как они, извиваясь лентами, вырываются наружу из моего сознания и улетают прочь над рекой.

Мои воспоминания. Они теперь с такой бешеной скоростью мелькают в голове, что у меня стучит в висках. Вот мелькнул момент, когда я дарил Ане цветы на нашем первом свидании. Хризантемы. Белые. Я навсегда запомнил, как они выглядели, навсегда запомнил их запах, цвет. Я даже помню, какие они на ощупь. Аня потом говорила, что они стали ее любимыми цветами. А я был счастлив.

Господи, я был еще такой юный, я тогда даже и не думал ни о чем-то глобальном. Тогда я думал, как и все, о футболе, девчонках и сексе. Я и с Аней встречаться начал не совсем осознавая, что делаю, хоть и влюбился сразу же. Господи, оказывается, я был таким романтиком. Я помню наш первый поцелуй, ее губы, запах, прикосновения. Я помню нашу первую ночь и музыку, которую она напевала утром. И я помню тот злосчастный диван, у которого нашли ее труп.

Как же я все отчетливо помню. И от этого больно и грустно. Мое прошлое меня никогда не покинет. Буду надеяться, что в старости меня ждет склероз. Если я доживу до старости.

У меня перманентное желание смерти. Хотя, после попыток суицида, я разочаровался и разуверился в том, что я вообще смертен.

Я буду жить, и мучится до скончания времен. А так как «скончание времен» никогда не настанет, то я буду мучиться вечно, выламывая из головы воспоминания и кроша их, как сахарное печенье.

***

Мне снятся странные и сумбурные сны. В них туман, страх, я бегу от кого-то и падаю. Долго, как будто вечность. Мне снилось такое в детстве. Такое часто снится детям, сумбурные образы, герои, разбойники, у кого, на что хватит фантазии. Моей же фантазии хватило на тьму, туман и мертвый кукольный взгляд.

Мне снилось, что я стою в круглой комнате, а кукла сидит напротив, красивая, с прекрасными рыжими волосами и мертвенно-синими глазами, порождающими страх. Я всегда считал таких кукол странными, их взгляд – это взгляд преследователя, куда не посмотри, ее глаза будут наблюдать за тобой, следить.

Во сне куклы еще страшнее, они умеют разговаривать, а моя кукла говорила голосом сестры, качая головой и безжизненно улыбаясь. Правда, я не помню, что именно говорила она.

А потом она загорелась, и ее пластмассовое лицо горячей жижей растеклось по полу, а комната исчезла. Я стоял уже в нашем огороде среди маков, чувствуя страх и отвращение, и пытался понять, почему все вокруг серое, а маки краснее, чем обычно.

Я стоял посреди пахнущих дурманом цветков и пытался понять, кто смотрит на меня, потому что взгляд этого Кого-то неприятно холодил кожу на спине, касаясь своими липкими щупальцами. Но, сколько бы я не оглядывался, чувство страха и взгляда в спину не покидали меня. И в сознании мелькнуло воспоминание: кухня, Дима, окно, неприятный взгляд в спину и трещина, медленно ползущая по стеклу.

И тогда я понял, и побежал, гонимый чувством преследования, страха, непонятно откуда взявшегося желания жить.

Я бежал, казалось, целую вечность, слишком быстро, чтобы различить пейзаж или деревья, мелькавшие мимо, но... сколько бы я не бежал, щупальца со спины не исчезали, а маки не кончались, простираясь на долгие мили вперед.

А потом маки исчезли, и я падал, хватаясь пальцами за хрупкий туман вокруг. И когда мне показалось, что мое падение вот-вот закончится и почувствовал, что это ни к чему хорошему не приведет, я проснулся в холодном поту, задыхаясь на кровати гостиницы.

Взглянул на часы – четыре утра. Слишком рано, чтобы вставать, но уже слишком поздно, чтобы засыпать снова.

Я чувствую, как урчит желудок, но я не смогу ничего съесть, а если и решусь, то меня вывернет наружу завтраком.

Комната гостиницы простенькая: кровать, шкаф, окно с широким подоконником, который может заменить при случае стол, и дверь в ванну. На нелепых зеленовато-песочных обоях часы с ярким циферблатом, который видно даже в темноте, и картина с какими-то цветами и фруктами.

Мой телефон мигает, сообщая о пропущенных звонках. Когда беру его в руки, ругаюсь – села батарея, а зарядное устройство где-то в рюкзаке. Звонил один раз Пашка, еще вчера вечером, и много раз отец. Я не считаю сколько. Удаляю все. Мне нужно побыть одному и, желательно, подольше.

В сумке, что я взял с собой, лежат вещи с работы. И я, спустя невероятное количество времени, беру в руки карандаш и мольберт. Расположив его на полу, кладу на один из концов мольберта (для того, чтобы тот не сворачивался) портфолио со своими фотографиями, другой же конец придавливаю коленом. Я не рисовал очень давно, но сейчас мои руки сами делают набросок, плавно, но твердо очерчивая линии, силуэты, заштриховывая кое-где.

Только спустя полчаса я, наконец, понимаю, что же я рисую.

Она смотрит на меня своими безжизненными глазами и сжимает губы в мертвой полуулыбке. Ее волосы легкими прядями спускаются с плеч, чуть касаясь груди. Плечи открыты воротом платья с бесчисленным количеством складок, она сидит, слегка повернувшись, и смотрит на меня изучающим взглядом, почти как живая.

Я не люблю работать в цвете, предпочитаю карандаш краскам, но даже в черно-серо-белом варианте я почти вижу, как ярки ее глаза и какого невероятного рыжего цвета волосы.

Кукла из моих снов, самых страшных кошмаров, первое, что я рисую спустя несчетное количество времени. И от этого факта хочется разреветься, ударяя кулаками о стену и захлебываясь слезами. Почему ни Аня, ни мама, ни ночной город, в конце концов, или ваза с цветами, а чертова кукла родилась на холсте под движениями моего карандаша?

Спустя три часа кукла была готова, она живая, настоящая и поэтому, столь отвратительно пугающая, настолько же, насколько и прекрасно красива.

Этот рисунок я не возьму с собой, хотя он очень хорош и может стоить неплохих денег, если еще немного доработать. Но я не возьму с собой ее. Меня слишком пугает ее взгляд, я оставлю рисунок здесь, потому что выкинуть чудовищное совершенство не хватит сил.

Я собираю вещи, нахожу в сумке кнопки и вешаю мольберт на стену. Кукла смотрится устрашающе, надеюсь, она никого не напугает.

Комната почему-то сразу же становиться безжизненной, но я не хочу предаваться ностальгии и закрываю дверь, оставляя ключ в замке. Слишком беспечно, конечно, но я не хочу, чтобы горничная видела рисунок до того, как я уйду. Да и как я ухожу, не хочу, чтобы видела.

***

Я целый день пытаюсь придумать, куда пойти, я не могу вернуться домой и я не хочу проводить еще одну ночь в гостинице, в одиночестве, за холодными окнами.

Слишком часто мне было холодно, когда я один. Когда рядом кто-то есть, тогда и на сердце теплее, но нужно обязательно, чтобы этот кто-то был дорог. А последний дорогой в мире мне человек исчез, когда в Лериных глазах появились красные вкрапления. Хотя, может они всегда были, а я просто не замечал. Но я совершенно определенно в это не хочу верить, ведь это моя сестренка, Лерка, та, что плакала, когда я поругал ее за двойку.

А теперь я даже и не знаю, кто она, как мне к ней относиться? Как мне ее называть? И сколько еще она будет меня мучить, притворяясь, что ничего не изменилось.

Я иду по улицам и, почему-то, кажется, что ее глаза повсюду, они наблюдают, смотрят пристально и заинтересовано, и каждый прохожий, смотрящий мне в лицо, вдруг странно становится похож на нее.

К вечеру я опять иду в бар, деньги и телефон в кармане, а рюкзак оставляю у бармена, который, скрипя сердцем, соглашается приглядеть за вещами за некоторую сумму. Ну, что ж, не все так легко, а пить с сумкой за плечами очень трудно.

Потом я встречаю старую знакомую. Давно я не видел ее, и хоть она не вызывает у меня никаких чувств, даже восхищения, я все равно безумно рад ее видеть.

Вика улыбается и часто касается моей руки во время разговора, и после каждого прикосновения я смотрю на свои пальцы, как сумасшедший и жду непонятно чего. То ли того, что моя рука вдруг превратится в пепел или покроется волдырями, то ли того, что пальцы отвалятся и, извиваясь, поползут к выходу.

Часа через полтора, мы с Викой выходим на улицу изрядно захмелевшие. Она зачем-то целует меня и говорит, что очень соскучилась. А я, благодаря непонятно откуда-то взявшемуся порыву, веду ее к мосту.

Мы целуемся. Правда, я ничего не чувствую, ее губы пресные и безвкусные, отдают запахом вишни. Ее кожа совсем обычная, а волосы не отдают мягкостью и шелком. Ну, да ладно, они все слишком обычные. Каждый из них никогда не сравнится... с кем? С Аней? С Лерой? Я даже не знаю, я запутался в своих мыслях, как в паутине, которую очень искусно сплела сестренка вокруг моего сердца и сознания.

- Ты какой-то напряженный, - почти серьезно произносит Вика, отстраняясь и смотря мне в глаза.

В ее зрачках отражается свет луны, и я почти отчетливо вижу, как по ее лицу текут кровавые слезы, но, моргнув пару раз, наваждение уходит, не успев меня даже напугать.

- Извини, я не расположен к нежностям, - мотаю головой пару раз, приводя свои мысли в порядок.

Похоже, это переутомление. Мне нужно поспать или выпить, а лучше и то и другое в любой последовательности.

- Слушай, ты ничего не принимаешь? У тебя зрачки расширены, - Вика всматривается в мое лицо, и вдруг становиться для меня безразличной.

- Нет, это просто переутомление, - и я делаю шаг вперед, уходя прочь, но девушка воспринимает это как приглашение и идет следом.

Вика рассказывает что-то, и я даже отвечаю, но сознанием я почему-то еще где-то в прошлом. Впрочем, как и всегда. Никогда мое сознание не поспевает за моими действиями.

Когда мы ступаем на мост, мне становится не по себе, сжимается желудок, и пульс стучит где-то в затылке. Я не слышу, что говорит Вика, так как мои уши заложило, но я отчетливо вижу в свете фонарей кошку. Она сидит прямо на проезжей части, посередине моста и смотрит прямо на меня. Ее ярко зеленые глаза сверкают в темноте, а черная шерсть лоснится в свете луны. Я замираю, я знаю что это, я знаю, кто это, и я седьмым чувством могу предугадать, что случиться дальше.

Почему-то, проезжая часть пуста, хотя это очень оживленная улица. А прохожие, идущие по другую сторону от нас, ничего не замечают.

Почему они ничего не видят? Неужели, им это не кажется странным? Паника вдруг окружает меня со всех сторон и накрывает с головой, как будто кто-то вылил ведро холодной воды прямо за шиворот. Вика удивленно тормошит меня, а потом почти испуганно заглядывает в глаза.

Я делаю шаг назад.

- Нет, - срывается у меня с губ.

Ее лицо покрыто кровью, а один глаз висит, держась на тонкой ниточке мышц.

Я моргаю, закрываю, а потом открываю глаза, но видение не проходит. Вика что-то говорит, но вместо зубов я вижу змей, заполонивших ее рот, и у меня начинает чесаться шея.

- Уйди... - шепчу я, выставляя вперед руки.

Изуродованное лицо удивленно вытягивается, а висячий глаз поворачивает ко мне свой зрачок и вдруг взрывается, брызгая на меня черной слизью. Я вскрикиваю, рефлекторно вытирая лицо, цепляясь за липкую темную жижу, испуганно смотрю на проезжую часть, но меня ослепляет фарами проезжающей машины. Кошки уже нет на мосту, и в мою голову врываются звуки.

Голос Вики, смех прохожих, шум реки рядом, звук машин, движущихся, как ни в чем не бывало.

Вика пытается подойти ко мне и говорит что-то, но я не могу различить слов.

Моя шея начинает чесаться еще сильнее.

- Уйди! – кричу я и толкаю девушку, от чего она испуганно сжимается, и я почему-то опять вижу черную слизь, льющуюся по ее лицу.

Когда ко мне оборачиваются изуродованные лица прохожих, мое дыхание перехватывает, и я, как в замедленной съемке, разворачиваюсь, невыносимо медленно, и делаю шаг, второй, и, наконец, я бегу, и чувствую взгляд кошачьих глаз в спину.

Я кричу и бегу невыносимо медленно, расчесывая саднящую шею и пытаясь не смотреть в глаза прохожим.

Я не хочу... не надо! Лера... хватит!

Умоляю...

Остановись...

***

Задыхаясь, хватая сухими обветренными губами воздух и держась, за бешено стучащее, сердце, я взбираюсь, наконец, на второй этаж, и каждая ступенька мне кажется невероятно тяжелой для прохождения.

Наконец-то.

Я стою, согнувшись у двери в квартиру Димы, и глотаю воздух, хрипя и кашляя. Из моих глаз почему-то брызгают слезы, но быстро проходят.

Святые небеса, да я за всю жизнь столько не ревел, сколько за последнее время. Пора прекращать с этим.

Когда я, наконец, звоню в дверь, меня охватывает неуверенность. А вдруг он уже забыл обо мне? И тогда единственный человек, способный меня выслушать, будет потерян. Но, когда дверь открывается, и на пороге стоит потрепанный и сонный знакомый, в его глазах нет ни ненависти, ни недовольства, есть только удивление, он меня узнал. Да, определенно узнал.

Ну, что ж, хоть есть кому поплакаться в жилетку.

Дима, молча, пропускает меня в коридор, я переступаю порог, а потом, прислонившись к стене, долго дышу и думаю. Зачем я в принципе-то и пришел?

Дима помогает снять куртку, ведет на кухню, усаживает за стол и отпаивает валерьянкой. Откуда он узнал, что мне именно это нужно?

Я улыбаюсь как сумасшедший и невидящим взглядом смотрю на него.

- Ты прям как заботливая бабуля, - мой онемелый рот растягивается еще шире и у меня начинает болеть голова.

- Какой черт тебя укусил? – Дима отбирает у меня пустой стакан, в который я вцепился и отодвигает на другой край стола.

- Ха-ха, - сухо смеюсь я. - Это был не черт, а змеи изо рта моей подружки, - нелепо произношу я, и даже не задумываюсь, поймет он вообще, что я имею в виду. – У меня от вида этих растерзанных лиц, все тело чешется. Еще эта кошка, - я заламываю руки. – Представляешь, смотрит прямо мне в глаза, и чувство, будто угрожает. Ревнивая тварь, – я кашляю. – Похожа на ту куклу, что гналась за мной по полю, вот правду говорю, похожа, как две капли воды. Ощущения одни и те же.

- Эй, эй, Яр, - Дима касается моего плеча, я дергаюсь в сторону и смотрю в его лицо, не узнавая. – Ты пьян, что ли? Что произошло?

- Я сам понять не могу, - мой смех сухим треском отдается эхом в стенах уже знакомой мне кухни. – Она у меня тоже спрашивала, не принимаю ли я чего. Ха-ха, - я нервно щелкаю себя по лбу. – А как на счет порции глюков? А? Самый дешевый наркотик в мире, а эффект не передать словами.

- Ярослав, - спокойно произносит Дима. – Давай, ты успокоишься и попытаешься внятно рассказать.

- Угу, давай, - я рассматриваю рисунок на скатерти.

- Давай, по порядку, – Дима опять касается моего плеча. – Что произошло?

- Я, кажется, схожу с ума, – еле слышно и, почему-то шокировано, произношу я, посмотрев ему в глаза.

- В чем это заключается?

- Ты не поверишь, - я хватаюсь за голову.

- Ты это говорил однажды, но, как ты уже знаешь, напрасно.

- Я вижу глюки.

Дима встает молча и набирает в стакан воды, а потом залпом допивает почти захлебываясь.

- Может, тебе к врачу? – неуверенно произносит парень, спустя пару минут.

- Всенепременно, - я хмыкаю. – Извините, доктор, я тут всякие глюки вижу, а еще у меня сестра ведьма. Что? Да-да, ведьма, - я облокачиваюсь вальяжно на стул, хлопая себя по колену. – А вы знаете, она заставила меня целоваться с ней, и, представляете, я с этим смирился. Ну, не удивительно ли? А, доктор? - я улыбаюсь безумно, смотря ему в глаза, а потом вдруг стихаю.

Что-то меня трясет, похоже, это нервный срыв.

- Яр, ты, правда, немного похож на наркомана, - Дима немного испуганно смотрит на меня.

- Прости, я не в себе... совсем уже с головой не дружу, - тру виски, пытаясь справиться с внезапно накатившей болью. – Я тут из дома ушел, разрешишь остаться сегодня у тебя? Я могу даже на полу переночевать.

- Ты меня садистом считаешь, что ли? – он смотрит укоризненно.

- Нет, пытаюсь быть неприхотливым гостем, - наконец, ко мне вернулся сарказм, я облегченно вздыхаю и расслабляюсь, моя головная боль исчезает. – Тем более ты, как я знаю, предлагаешь своим гостям потрепанный диван в зале.

Дима, хмыкает и уходит стелить мне постель, а мне становиться легче. Неужели, появился друг способный выслушать мой бред?

- Ты ушел из дома налегке? – вернувшись, спрашивает Дима.

- Рюкзак в баре оставил, - я тушу сигарету, непонятно когда успел только ее выкурить.

- Ого, - парень удивлен.

- Что? – я сморю на него вопросительно.

- Сколько ж ты заплатил, что бы за твоим барахлом присмотрели, - не спрашивает, а констатирует парень.

- Я обладаю несметными богатствами, - встаю и иду в зал. - Где там твой потрепанный диван?

- Полностью готов, - улыбается Дима.

- Ну, прямо ложе принцессы, - саркастически оглядываю бедный предмет мебели.

- Спокойной ночи, - уклончиво парирует парень. - Если начнешь видеть глюки, зови, - и уходит.

И на том спасибо.

4.

Она зла и в ярости, метается по комнате... в собственном теле, как в клетке, не зная, как выбраться отсюда. Ей не дают покоя Его слова, Его взгляды и действия.

И Она следила за ним, пыталась унять свою ревность и ненависть, но не все может продолжаться вечно. Она итак долго терпела. В Ее шкафу лежат старые куклы, и она сидит ночью и отрезает им волосы с холодным безумным расчетом, надеясь, что это поможет унять зверя в ее душе. Но Зверь просыпается, и он голоден, ему нужны жертвы, они ему так же необходимы, как и Ей.

Она берет лезвие и режет лица кукол на маленькие аккуратные кусочки, представляя всех тех, кого Она хотела бы убить.

Как Он посмел касаться другой девушки? Как посмел целовать? Смотреть на нее? Смеяться?

Как та девушка посмела жить, взглянув на Него?

Зверь внутри точит когти, покорно ждет своего выхода на сцену, он расчетлив, он зол, он невыносимо силен.

И Она не выдерживает, она отрывает куклам головы, режет им платья, бросает их в стену, и Ее глаза становятся все ярче и ярче, покрываясь красными бликами, как глаза Зверя внутри.

***

«Никто не смеет прикасаться к нему», - девочка шла по темной улице.

Найти свою жертву оказалось легко, слишком легко, как Ей показалось. А жертва довольно-таки наивная, поэтому поверила, что Она заблудилась и согласилась отвести Ее домой.

Но Она не так проста, Она слишком зла и сильна, чтобы контролировать свои силы и эмоции. И пусть Он будет недоволен, но Она не оставит эту девушку в живых. Вот она, плата за то, чтобы посмотреть на Него.

- Что же ты делаешь так поздно на улице? – спросила девушка и дружелюбно улыбнулась.

- Мне захотелось погулять, - Ее лицо растянулось в притворной улыбке, а Зверь внутри добавил: «Чтобы найти тебя».

- Но детям нельзя так поздно гулять, - девушка поразилась Ее спокойствию.

- Не беспокойтесь, я смогу за себя постоять, - Она потерла ладони, пытаясь унять ликование, ведь они уже подходили к Тому месту.

Да, к тому самому месту, где эта девушка посмела целовать и смотреть на Него. Теперь это место станет последним, что видит жертва, последним, где была жертва, и также, станет ее могилой.

- Но ты же еще ребенок, - поразилась девушка.

- Как же глубоко ты ошибаешься.

Это было последним, что слышала жертва.

***

Когда девушка очнулась, ее рот уже был зашит, так искусно и так ловко, что она не могла произнести и слова, и только чуть позже, девушка почувствовала адскую боль и отсутствие чего-то во рту.

- Не это ищешь? – спросила Она, заметив удивление и замешательство жертвы, демонстрируя окровавленный кусок плоти.

Жертва долго не понимала своим затуманенным сознанием, что случилось, где она, и кто эта девочка напротив нее. А потом она долго смотрела на красный лоскут мышечной ткани, и ее глаза становились все больше и больше, от изумления и от осознания, что же находиться в руках у маленькой девочки.

Язык! Ее собственный язык, совсем недавно дававший ей способность говорить. А теперь, это кусок кровавого мяса. Девушке стало плохо, и ее замутило. Желудок стал выталкивать наружу недавний ужин, но рот был закрыт, заставляя ее захлебываться собственной рвотой.

Из глаз девушки текли слезы, а из носа потекла кровь, и она опять потеряла сознание…

Девушка не хотела открывать глаза, очнувшись, когда что-то холодно-острое коснулось ее пальцев... но открыла, так как безумная боль отрезвила сознание, но рот не открывался, не издавал ни звука, заставляя метаться в агонии.

- Тише, тише, - прошептала Она, - у тебя их еще девять, не трать силы понапрасну, а то пропустишь все самое интересное.

И девушка чувствовала, слышала, ощущала, как холодный нож перерезает кости ее фаланг. Как пальцы один за другим исчезают с ее рук, но она не могла кричать от боли, от этих безумно мучительных ощущений, от звука, хруста костей, и хлюпанья крови, заставляющих ее сердце биться с невероятно бешеным ритмом, а глаза пускать мокрые колючие слезы.

И в самом конце, когда ее сознание уже помутилось от боли, когда она уже чувствовала холод смерти, ее глаза открыли, заставляя смотреть, и за долю секунды, до того как остановилось ее собственное сердце, от агонии и боли, она увидела, как лезвие ножа плавно разрезает ее радужную оболочку глаза.