Внебрачные связи Ч. 1

     "Мужские откровения" - это часть романа "Порочный круг".  Оказывается, он не поместился весь на прозе.ру. вынужден разбить его на части.


    Пролог

   В начале мая я  приехал в Банчурск, где после родов у своих родителей жила моя жена Ксюша с нашим четырехмесячным сыном.  После ужина  мы с Ксюшей удалились в спальню, легли на  постель, застланную  свежей простыней. 
Горел ночник. В полумраке белело обнаженное тело Ксюши. Мне нравилось в ней все, даже ее большой рот и  узкий таз, а ее грудь, после родов значительно увеличившаяся в размерах,  просто  приводила меня в восторг. Я чувствовал, как моя душа излучает любовь, а тело – мощный поток энергии. Я неутомимо целовал ее тело: губы, шею, грудь, большие  соски, соски, бедра и … самое интимное место. Я шептал ей восторженные слова. В первый раз за семь лет наших отношений я сказал ей, что люблю ее.
Ксюша  покорно  принимала мои ласки, но в какой-то момент я заметил,  что она не издает, как раньше, громких криков,  что тело ее скованно и  напряженно, а влагалище   сухое, режущее.  В моей душе зазвучала тревожная нота, но я заглушил ее. Я нашел рациональное объяснение психологическому состоянию жены. Я решил, что она не может полностью расслабиться, раскрепоститься из-за близости ребенка и родителей.   
Коитус затягивался. Мне мешала  режущая боль.  Я чувствовал, что Ксюша устала, что до оргазма мне ее не удастся довести,  как бы я ни старался, сколько бы я не продолжал.  «Ну ничего, в следующий раз…», - утешил я себя.
Когда я  лег с нею рядом, она сделала мне комплимент:
- Я не знала, что ты можешь быть … таким нежным и страстным.
     Мне было лестно, мою грудь распирала гордость. Но я недолго почивал на лаврах. Спустя десять-пятнадцать минут у нее вдруг началась сильнейшая истерика.   
- Ты не можешь! Ты не такой! – выкрикивала она, рыдая.
Я похолодел. Кровь отлила от лица. Волосы встали дыбом.  Я испытал чувство, какое испытывает, видимо,  приговоренный к смерти.  «Как же так?  Я показал все, на что я способен. Я так старался. И вдруг такая награда», - думал я в отчаянии.
- А кто может? Твой бывший любовник Коля?  – Меня   обожгла ревность.
-  Да, Коля!
         - Ради него ты бы бросила все, уехала бы за ним хоть на край света?
- Да! Уехала бы! – Она рыдала навзрыд.
Я был раздавлен. 
- Ищи другую женщину! - кричала она. -  Мы никогда не подойдем друг другу!
-  Где искать… - выдавил я.
- Ты еще молодой! В расцвете лет! – ее рыдающем голосе зазвучала ирония. – Найдешь!
Спать я ушел в зал на диван. Всю ночь меня мучила бессонница.     В голову лезли свинцовые мысли.  «Если я не могу тебя удовлетворить,  если я «не такой», то почему ты вышла за меня замуж? – мысленно обращался  я к Ксении. – Ведь я не хотел на тебе жениться. Я был согласен лишь на временный гражданский брак. Но ты хитростью затащила меня в ЗАГС. Почему ты не вышла замуж за Колю-офицера,  если он тебя удовлетворял? Ах да,  он не захотел на тебе жениться. Он поумней меня. Зачем ему жена-психопатка с дефектным влагалищем?»
В моей душе был настоящий ад.  Когда я думал о себе, о своем будущем, меня охватывал ужас: один во всей Вселенной. 
Когда я вернулся в Везельск,  я записал в дневнике: «Только успех у женщин может  повысить мою самооценку и вылечить меня от  депрессии. Нельзя постоянно подавлять свои инстинкты, сексуальные желания,  пришло время освободиться от цепей обывательской  морали, от цепей страха общественного осуждения. На Ксюше не сошелся клином  белый свет. Пора заняться другими женщинами. Конечно, я  никогда не  стану донжуаном:   мне не хватает уверенности в себе, у  меня обычная внешность  и скромная зарплата. Но даже если та или иная женщина откажется вступить со мной в интимные отношения, ничего страшного:  общаясь с нею,  я смогу изучить ее  внутренний мир и узнать ее  тайны.
Бог был в ударе, когда создавал женщину. Она - вершина мироздания. Я не понимаю тех дегенератов, которые  ненавидят женщин. Мне изменила первая жена, не любит вторая, но я не озлобился на женщин, они по-прежнему восхищают меня, и общение с ними доставляет мне наивысшее наслаждение. Порой мне хочется  воскликнуть: «Женщины, женщины! Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о собственной судьбе, - вы одни мне поддержка и опора, о  милые, добрые, свободные русские (украинские, белорусские,  еврейские, татарские и т.д.) женщины. Не будь вас - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается со мной».
Еву,  вкусившую запретный плод с древа познания добра и зла, Бог изгнал из рая.  Мне же терять нечего. Я давно обитаю в аду. Куда меня еще  можно отправить?» 



 Любовный  треугольник

  Я зашел в буфет. За столом в одиночестве сидела Света Березина, студентка третьего курса нашего факультета, очень симпатичная,  довольно высокая, стройная, с длинными точеными  ногами.   
«Наверно, где-нибудь поблизости находится Рощин», - подумал я. И правда, через мгновение я увидел, как от буфетной стойки отходит Паша. Одна его рука держала тарелку с пирожными, другая  – стакан кофе.
Паше был тридцать один год, но он, как всегда, был похож на студента-старшекурсника – вихрастый, моложавый, в очках, с ярким румянцем на щеках.
Дня через три я встретил его в коридоре. 
- Есть такая народная примета, - сказал я ему. – Увидишь  Свету Березину, знай, что где-то поблизости находится Рощин.
Он засмеялся: 
- Хорошо, если только ты один знаешь эту народную примету.
Его реплика меня удивила: он в открытую  ходил со Светой по институту, по городу, но наивно полагал, будто кто-то  может не знать об их романе. 
     - А  Таня разве не знает? – поинтересовался я.
     - Знает, конечно.
     - И как реагирует?
     - Когда как.
     - Неужели смирилась?
     - Не знаю. Мы об этом не говорим.
  По выражению лица было заметно, что ему неприятно говорить об отношениях с женой.
Разговор перешел в другое русло. Паша сказал, что устроился  работать сторожем, что он охраняет двухэтажное административное  здание.
- Деньги, конечно, не помешают, но основная цель – иметь прибежище, где в спокойной обстановке можно проводить время со Светой, - откровенничал он.
- Ну и как, ты уже апробировал  место?
- За две недели уже раз пять-шесть.
Во мне шевельнулась зависть.
Меня поражала смелость Паши. Он работал в нашем деканате,   был женат, у него было двое детей, его жена работала в нашем институте, но он открыто крутил романы со студентками.   
    Паша в юмористическом ключе рассказал о пьянке, устроенной им на новом рабочем месте.
  - Брат меня удивил, - смеялся Паша. – Он случайно познакомился с Ириной Бесединой, попросил меня организовать сабантуй. Я организовал. Пригласил друзей, Ирину. Брат  уединился  с нею на втором этаже. Что было между ними, не знаю, но скрип дивана доносился сверху со страшной силой.

  Спустя неделю я не торопясь шел в институт на занятия. Меня догнала Таня Рощина, жена Паши, которая два года назад  была свидетельницей на нашей с Ксюшей  свадьбе. 
Как она исхудала, подурнела!  Супружеские измены никому легко  не даются. 
- Как живете? -  спросил я.
- Скоро в Крым едем.
- Всей семьей?
- Нет. – Голос ее задрожал, завибрировал от злости, лицо побагровело.  - Только я с детьми. Паше нельзя. У него дела здесь. 
«Нелегко ей, бедняжке, - подумал я сочувственно. – Может, на юге любовника найдет. Хоть немного утешится».
Хотя некоторые детали внешности Тани - довольно   широкие плечи,  маленькая грудь, светлые,  холодные   глаза, сверкающие линзы очков - не соответствовали моему идеалу, она  волновала меня.
   Я заметил, что если у женщины с обычной внешностью  есть какая-нибудь изюминка,  то она нравится  мужчинам  не меньше, чем красавица (при условии, что остальные черты  ее внешности не безобразны).    Таня  обладала сразу двумя достоинствами: красивой грациозной попкой и тонкой гибкой талией. 


 
   Змий-искуситель

   Несколько дней подряд меня преследовал   Ройтман - высокий, широкоплечий мужчина в очках, с толстым мясистым носом, с черными волосами и черными глазами. Он ловил меня в коридорах института,  затягивал  в свой кабинет  на первом этаже и просил поставить зачеты по курсовой работе двум студенткам-заочницам, предлагая в награду  две бутылки водки, которые он даже пытался всучить мне.  (Я с отвращением  отверг подношение).
- Хорошие бабы, - уговаривал он меня. – Одна работает на ФОПе. Свой человек. Она  выручила наш деканат.  Танцевала на концерте от нашего факультета. Другая – ее подружка. 
В конце концов,  его уговоры сломили мой дух.
- Пусть напишут хоть какие-нибудь работы, - сдался  я. – Я не буду придираться к содержанию. Зачту.
Я потребовал, чтобы водку он вернул студенткам. Он обещал. Но, зная, что по природе своей он «прохиндей» (это было его любимое словечко),  я опасался, что он  не сдержит слова, оставит водку себе. Моя репутация «неподкупного» могла пострадать. Одно дело из милосердия, по-товарищески поставить зачет сотруднице института, совсем другое – принять подарок.
Он сам состряпал две курсовые на основе старых курсовых.

«Курсовые  работы» я «проверял» в кабинете Кожина, невысокого, полного мужчины сорока шести лет, недавно ставшего  заведующим кафедрой зарубежной литературы. Я написал «рецензии»,  поставил каждой студентке  по тройке.
- Кате надо было четверку поставить, - загадочно, лукаво  улыбаясь, проговорил Кожин.
- Надо было, - поддержал его  Ройтман. – Говорят, она хорошо еб-ся. Сам я ее не имел. Мне рассказывали. Берет член в руки и давай…
Циничные откровения Ройтмана подействовали на меня угнетающе.
    Он предложил мне талоны на обеды в нашей столовой, которых у него, заместителя декана,  была целая пачка.
- Это не за зачеты, - успокоил он меня. -  Это просто так. По дружбе.
  Я не удержался и взял с десяток. 
Дома ко мне пришло раскаяние. Я запаниковал: «Зачем поставил! Теперь поползут слухи. Сам  Ройтман их разнесет».
Целую неделю меня мучили муки совести, целую неделю я проклинал  Ройтмана, этого змия-искусителя, втянувшего меня в грязное дело, поставившего под угрозу  мою репутацию и положение в институте. Я дал себе слово никогда больше не поступаться своими принципами. 

           Катя
В столовой в хвосте очереди я увидел  Катю – студентку-заочницу,   которой я по просьбе Ройтмана зачел курсовую работу. По телу  разлилось приятное, сладостное тепло.  Мне нравилось в ней все: великолепная осанка,  длинные стройные ноги, золотистые прямые волосы, овальное лицо, большие глазницы, карие глаза,  дугообразные брови, слегка  приподнятый прямой нос. Она напомнила мне богоматерь, изображенную на русских иконах. Если бы  ее грудь была чуть больше, то она полностью уложилась бы в прокрустово ложе моего идеала. 
С нею мы года два  жили   в одном крыле общежития. Я   всегда здоровался с нею, а  раза два   даже заговаривал. Она улыбалась мне. Но  дальше обмена  этикетными формулами дело не пошло.
Мои сведения о ней были поверхностны. Я знал,  что она работает на факультете общественных профессий лаборантом и по совместительству руководит танцевальным кружком, что  у нее есть  маленький сын, что  некоторое время она была  замужем, но с год назад развелась, что  на суде ее бывший муж отрицал свое отцовство.
Некоторое время она была героиней моих эротических грез, но я ничего не сделал для того, чтобы реально сблизиться с нею.
Увидев меня, она приветливо улыбнулась. Я решил, что мой час пробил, и торопливо встал вслед за нею.
Я собрался с духом и, извинившись, спросил:
- Вернул ли вам Ройтман? – Я умышленно не назвал, что должен был вернуть мой приятель.
Мой вопрос ее смутил:
- Да, вернул. Только напрасно вы отказались.
- Не напрасно. Я сделал это бескорыстно, исключительно из хорошего отношения к вам.  Ройтман рассказал мне, как много вы делаете для нашего факультета.
- Да. Вы видели, как я на вечере факультета отплясывала?
- К сожалению, нет. Если бы я знал, что вы будете выступать, то обязательно пришел бы на концерт.
- Николай Сергеевич! Теперь мне нужно поставить в зачетку. Когда и где мы можем встретиться?
Ни один мускул на моем лице не дрогнул. Я сказал как бы между прочим:
- Мы живем в одном и том же общежитии. Приходите ко мне вечером. Поставлю.
- Когда?
- Можно сегодня.
Вечером Катя принесла две зачетки.
- Садитесь, - вежливо предложил я.
Ее лицо выражало беспокойство.
- Вы спешите? – спросил я, вписывая оценку в зачетную книжку.
- Да. К ребенку.
- А что он сейчас делает?
- Сидит, меня ждет, - улыбнулась она.
- Жаль. Хотелось пообщаться.
Я был разочарован. Признаться, я надеялся провести с нею весь вечер.
Катя, видимо, заметила, что я помрачнел, и, покидая мою гостеприимную келью, своим видом дала понять, что она не отказалась бы от общения со мной, если бы не обстоятельства.
- Приходите, когда будете свободны, - сказал я на прощанье.
- Я люблю чай.
- Можно что-нибудь и покрепче.
- Это хорошо.
Время шло, а она не заходила. Я понимал, что ей трудно прийти без дополнительного приглашения. Кроме того, довольно трудно  было незаметно попасть в мое жилище.
Но 26-го июля произошло событие, потрясшее меня и перевернувшее мою жизнь. 
В тот день, изнывая от жары и скуки, я долго блуждал по городскому пляжу, но не встретил ни одного знакомого. У меня было такое чувство, что моя душа рассохлась и растрескалась, как земля  засушливым, знойным летом.  Билеты в Банчурск были куплены, но меня уже не радовала предстоящая встреча с женой.   
Я вернулся домой.  Зной полностью парализовал волю: я не мог ни писать, ни читать. Чтобы как-то развлечься, я отправился в книжный магазин.
Новых книг на прилавках не появилось, я хотел было уже уйти, но вдруг увидел недалеко от себя Катю.  Она листала книжку о воспитании детей. Ее легкое, полупрозрачное платье было несколько декольтировано, от гибкого, стройного тела исходила притягательность, женственность. «Надо подойти», - подумал я. Мое сердце учащенно забилось от волнения, но мне удалось побороть страх. «Сейчас или никогда», - приказал я себе. Когда Катя вышла из отдела, я подошел к ней и поздоровался.
- Вы куда сейчас? Домой? – спросила она.
Приятный голос ласкал мне слух.
- Да. А вы тоже?
- Да, сейчас расплачусь.
Мы вместе вышли из магазина и не спеша пошли в сторону общежития. Моя мысль работала напряженно.
- Что же вы не заходите? – спросил я.
-  Ездила домой к матери.
- А где сейчас сын?
- Я отвезла его. Теперь он у бабушки.
«Значит,  сегодня она одна, - подумал я. – Никто не помешает нашей встрече».
- Как у вас со сдачей зачета? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Она рассказала о перипетиях студенческой жизни. Она еще не сдала экзамен по теории литературы, а уже надо сдавать морфологию Друбичу. 
- Я могу принять у вас морфологию, если, конечно, деканат выпишет направление на мое имя, - сказал я.
- Правда? – обрадовалась она. – Это было бы здорово!
Я шел на компромисс со своей совестью, я рисковал своим положением, но чего не сделаешь ради благосклонности красивой женщины!
После небольшой паузы она сказала:
- И еще, Николай Сергеевич. Моя двоюродная сестра переводится с иняза к нам на заочное отделение…
- Ей нужно досдать стилистику?
- Да.
- Ну с этим никаких проблем. Это мой предмет.
- Только на этот раз не отказывайтесь от магарыча.
- Нет, никакого магарыча. – Тон, которым я произнес эти слова, был твердым, даже резким. Во мне пробудилась былая принципиальность.
На лице Кати отразилось огорчение. «Может, она думает, что я собираюсь «брать натурой»? Неужели она считает меня подлецом?» - подумал я и почувствовал, как от стыда запылали мои щеки.
- Я поставлю ей зачет просто так, - проговорил я. – Пусть она вас благодарит.
Когда мы дошли до общежития, я сказал:
- Приходите.
Мое сердце бешено колотилось, но голос оставался довольно спокойным.
- Когда? - спросила она.
- Сегодня.
- В какое время?
- Когда вам удобно. Вы не заняты?
- Сегодня я собралась шить.
- Приходите к девяти или десяти.
- Хорошо, приду к девяти.
И после паузы добавила:
- Или к десяти.
Мы зашли в общежитие. Она повернула налево, а я пошел прямо, в другое крыло.
Радостный, возбужденный, я лихорадочно начал готовиться к встрече: вымыл пол в комнате, вытер пыль со стола, с телевизора, тумбочек и даже с подоконника, сходил в магазин и купил яйца, драже, печенье (ничего другого, что могло бы украсить стол соблазнителя, там не было). Хотя я был почти уверен, что мне не удастся покорить Катю, на всякий случай я принял душ. Опрыскивать себя дезодорантом я не рискнул: его запах мог насторожить ее и раньше времени раскрыть мои донжуанские намерения. В половине десятого в дверь раздался торопливый стук. Вошла Катя. В руках у нее желтел учебник стилистики – «прикрытие». Со стороны могло показаться, что примерная студентка пришла на консультацию к любимому преподавателю. Учебник лег на стол, и мы о нем ни разу не вспомнили.
Волнение мешало мне вести светский разговор. «Главное, - успокаивал я себя, - не ставить перед собой сверхзадач. События должны развиваться поэтапно. Скачки, рывки меня погубят. Сначала надо выполнить программу-минимум – снять стресс. Посидим, выпьем вина, поговорим».
Я достал из холодильника портвейн – взял целую бутылку, хотя у меня была начатая.   
Мы о чем-то говорили, но детали выскочили из памяти: меня била лихорадка. «Надо скорее выпить, - думал я. – Это успокоит нервы».
Когда я  открывал бутылку ножом,  мои пальцы  дрожали. Неожиданно лезвие сорвалось с роговицы пробки и резануло меня по руке.   Из пальцев – указательного и безымянного – потекла кровь. Я вытащил пробку и сжал пальцы в кулак. Кровь закапала на пол. Катя очищала яйца и делала вид, что не заметила моей промашки. «Какая неудача, - думал я. – В самом начале такой конфуз». Я боялся, что глубокий порез поставит крест на моих  донжуанских  планах. К счастью, кровотечение вскоре прекратилось.
Я разлил вино, а Катя достала из кармана шоколадку, разломала ее на квадратики. Мы выпили. Мне хотелось поскорее опьянеть и раскрепоститься. Желание Кати совпадало с моим. После первой рюмки последовала вторая, затем третья. Я с удовлетворением отметил, что гостья допивает рюмки до дна. «Это хороший признак», - подумал я. Вначале мы произносили тосты. Первый: за наше знакомство. Второй: за наших детей. Третий: за наше будущее. Я пил с наслаждением: прохладное вино хорошо утоляло жажду.
Катя охотно рассказывала о себе.
После школы она поступила в политехнический институт.  Проучилась год. Экзамены сдала без троек, но душа к технике не лежала. К удивлению своих знакомых, она бросила институт. Ей нравились танцы, она поступила в культпросветучилище и закончила его с отличием. Ей дали направление в институт культуры. Она шла вне конкурса, но поступить не удалось: от перегрузок растянулось сухожилие, и она попала в больницу. После выздоровления какое-то время работала учителем танцев в  школе. Но затем вынуждена была уйти. (Она называла причины, но я уже плохо запоминал, что она говорила: мои мысли были поглощены предстоящим испытанием). Года четыре назад она устроилась к нам университет лаборантом, а затем по совету своего шефа Кожина поступила на заочное отделение нашего факультета. Учителем русского языка и литературы она работать не собиралась, но в принципе педагогика ей не была чужда: она обожала учить танцам.
Бутылка была выпита, а я все еще не мог найти в себе решимости встать и обнять собеседницу. Я достал из холодильника начатую бутылку.
- Недавно мы с товарищем пили. – Я счел необходимым объяснить, почему бутылка отпита.
Наши рюмки то наполнялись прохладным портвейном, то опустошались.
- А сколько вам лет? – спросила она.
Я тяжело вздохнул. Мне неприятно было говорить о своем возрасте: я был уверен, что ей не более двадцати четырех лет.
- Тридцать шесть, - глухо проговорил я и от стыда (старик, а лезет к молодой) отвел глаза в сторону.
- А мне тридцать один, - сказала она.
- Тридцать один?! – изумился я. – А я думал двадцать три.
- Спасибо.
- Это хорошо, что тридцать один. Значит, мы одной возрастной категории.
- А вы раньше были женаты?  У вас есть сын от первого брака?
- Да, есть, - ответил я, мрачнея: мне неприятно было говорить о своих  браках. 
- А своего второго сына вы видели?
- Видел. В мае.
- На кого похож?
- Сейчас трудно сказать определенно, но, по-моему, на меня.
Чтобы оградить себя от дальнейших расспросов, я перевел тему разговора на ее ребенка. При упоминании о сыне ее лицо озарилось улыбкой.
- Мой Сережа смекалистый, - рассказывала она. –  Я скрываю от  односельчан, что развелась с мужем. Сережа ни разу меня не подвел, хотя я не просила его хранить тайну. Недавно у него спрашивают: - «Ты маму любишь?» - «Люблю», - говорит. – «А папу?» - «Люблю». – «А кого ты больше любишь – маму или папу?» - «Маму». И ни слова о том, что папы у него нет. Когда разговор о папе заходит, он незаметно переводит его на другую тему.
После небольшой паузы она добавила:
- Я обязательно найду ему папу. Обязательно.
Мне показалось, что она несколько насмешливо посмотрела на драже, высыпанное на тарелку, и на аккуратно порезанные, политые маслом яйца. Конечно, шоколад и торт смотрелись бы солиднее, но мне не удалось их купить (магазины были пусты).
- А почему ты развелся? – спросила она. – Мне всегда интересно знать, почему разводятся люди.
Никогда еще мне задавали так много неприятных вопросов. Я не был расположен обсуждать причины моего развода. Ответ мой носил общий характер:
- Я не хотел жениться, но она ждала ребенка. Я знал, что мы рано или поздно разведемся. Я не мог ей дать любви, а она, как и все женщины, видела смысл жизни именно в любви. Она решила меня освободить, хотя формально инициатором развода был я.
Я не был искренним до конца. Опасаясь упасть в глазах Кати, я скрыл, что Тоня изменила мне с сорокатрехлетним  монтажником.   
От выпитого вина мне стало подташнивать. Я понимал, что если сейчас не предприму решительных действий, то потом будет поздно. Я включил настольную лампу, выключил большой свет. Катя спокойно реагировала на мои действия. Я подошел к ней сзади, обнял за плечи и стал целовать тонкую шею. Она сделала легкое движение, отталкивая меня, но ничего не сказала. Ее молчание я расценил как одобрение моих действий и стремительно пошел в наступление. Через мгновение пододеяльник слетел с постели. Я стал снимать с себя рубашку.
- Не надо, - вдруг резко сказала она.
Я остановился, застегнул несколько пуговиц, уже расстегнутых, но две верхние оставил. «Надо отступить, - подумал я. – Я не из тех, кто может взять крепость лобовой атакой». Я сел рядом с нею. Ее рука оказалась в моей руке.  Она  меня не отталкивала. Разговор наш приобрел иную, более интимную окраску. Она стала критиковать преподавателей, которые, по ее словам, совершенно не следят за своей внешностью, плохо одеваются.
- Кожин, Трошина или, извини, твоя жена… Она же в принципе симпатична. Но как она ходит! Засаленная юбка, сгорбленная… - говорила она с воодушевлением.
- Не надо о моей жене… - перебил я с болью. – Я знаю ее недостатки.
Она  сгустила краски. Действительно, походка Ксении была ужасна, лицо ее было обезображено постоянным страхом, одежда висела на ней как на вешалке, но ей нельзя было отказать в чистоплотности.
Катя продолжала говорить критично и о других наших общих знакомых.
- А ведь у них большие зарплаты…
- Да. Но на них сейчас ничего не купишь, - пытался я защищать коллег и, конечно же, себя.
- Можно купить на черном рынке, у фарцовщиков.
- Преподаватели –  народ законопослушный. Они на пушечный выстрел держатся от преступного мира. А какое впечатление я произвожу со стороны? – поинтересовался я.
- Честно?
- Конечно, честно.
- Со стороны кажется, что ты скучный человек. Сейчас я узнала тебя ближе. Ты интереснее. Ты удачно шутишь. Но если не знаешь тебя близко…
- Не в первый раз я слышу такое мнение о себе… - прервал я ее, уязвленный ее словами.
В эту минуту я был убежден, что дальнейшее продвижение к цели невозможно, что она отвергла меня.
- Года два назад Трошина говорила мне то же самое, - признался я. – Со стороны кажется, что я зануда. Но почему? Наверно, у меня чересчур мрачная физиономия, походка скованная. Да?
- Да, - согласилась она. – И одежда неважная. Ты плохо одеваешься.
- Но как одеваться хорошо? Что значит «хорошо»?
- Джинсы можно купить, хорошую импортную рубашку. Видел, как Сережа Митич одевается?
-  Да. Но Митич – особый тип.
- Да, конечно, он не пример для подражания. И все же… А Тоня его… О ней говорят разное. Но как хорошо она одевается. Всегда в форме.
- Это верно, - согласился я. – Недавно я видел их на улице со спины и принял за студентов.
- Вот видишь как!
- Но мне кажется, преподавателям неприлично маскироваться под молодых, - пытался защититься я. – Неестественно, фальшиво получается.
- Почему же? Американцы, например, носят джинсы и не считают, что возраст им мешает.
- Да, вне службы возможно, но вряд ли американский преподаватель наденет что-нибудь экстравагантное, когда идет на лекцию.
- К нам приезжали преподаватели из Америки. Одеты с иголочки.
- Хорошо, - сдался я. – Начну искать хорошую одежду. У меня есть знакомый фарцовщик. Он мне поможет.
- Правильно.
Мы выпили, и разговор продолжился.
- Скажи, а у меня есть какие-нибудь недостатки? – спросила она.
- Не вижу. Ты кажешься мне совершенством. Правда. Ты хорошо одеваешься. У тебя красивая фигура. Ты давно мне нравишься.
- Я знаю.
Откровенно говоря, я удивился ее проницательности. Поистине от женщин не скроешь своих чувств.
- Да, еще года три назад я хотел с тобой подружиться. Помнишь, я заходил к тебе.
- Помню.
- Но тогда я думал, что тебе двадцать один, что ты студентка стационара. Да и ты, как мне показалось, не пошла мне навстречу.
- Может быть. А тебе не помешал бы Сережа?
- Нет, конечно. Я люблю детей. И они меня любят.
- Ты добрый человек.
После небольшой паузы она спросила:
- А тебе не кажется, что у меня слишком простое лицо?
Ее критические замечания относительно моей внешности обострили у меня комплекс неполноценности. Мне захотелось отплатить ей той же монетой, сказать что-нибудь колкое, едкое, тем более, что вытянутые щеки и дугообразные брови действительно несколько снижали ее поэтический образ.
- Да, пожалуй, - согласился я, с подчеркнутым вниманием всмотревшись в ее лицо. – Когда с тобой разговариваешь, понимаешь, что ты утонченная женщина. Но если судить только по лицу, то не подумаешь, что ты человек богатой культуры. Создается впечатление, что ты мало читаешь…
- А я и вправду последние четыре года почти ничего не читаю, - призналась она, быстро оправившись от шока, вызванного моими «откровениями». – Некогда. То работа, то детский сад, то стирка.
- Но ведь раньше читала, - проговорил я миролюбиво. – У тебя очень милое лицо, хотя и несколько простоватое…
Она согласилась.
Я придвинулся к ней поближе. Моя голова легла к ней на колени. Она не отталкивала меня.  Ее теплые пальцы теребили мои волосы. «У меня еще остается шанс», - мелькнуло у меня в голове.
Вдруг она снова стала отпускать критические замечания в адрес Ксюши. Мне стало неприятно.
- Не надо. Не надо, - попросил я, отрываясь от колен. – Ей и так нелегко. Она в сочувствии нуждается. Вот мы с ней не живем сейчас вместе. А почему? Квартиры нет? Но ведь другие-то живут в общежитиях.
- Вы расстались навсегда?
  - Сейчас трудно сказать. Есть еще неопределенность. Может быть, навсегда.
  - А квартиру вам скоро дадут?
   - Не знаю. На очереди я стою второй.
  - Николаевым тоже не дают, - проговорила  она с сожалением.
  -  Они в некотором роде мои конкуренты. Они встали в  очередь на пять лет позже меня,  а претендуют на получение квартиры первыми.
Но они же сдали свою квартиру  в Челябинске. - В ее тоне послышались нотки возмущения.
Я хотел было наброситься на Николаевых, но в памяти всплыл недавний эпизод: Николаева ласково  разговаривает с Сережей, хвалит его за смекалку, а Катя, польщенная, улыбается.  «Значит, у них хорошие отношения. Не надо мне выступать против Николаевых. Иначе я все испорчу», - подумал я  и решительно подавил свое желание.
          - Да, к Николаевым администрация отнеслась по-свински, - сказал я.- Они по приглашению ректора приехали работать в наш институт. А обещанной квартиры им не дают. Мало ли что договор не составили. Это же не их вина.  Это бюрократы допустили головотяпство. 
Это был  гениальный дипломатический ход. Если бы я стал доказывать, что должен получить квартиру раньше Николаевых, то Катя бы стала защищать моих конкурентов.  Спор бы отдалил бы нас друг от друга, и ни о каком сближении не могло быть и речи. Но мое «сочувствие» к беде Николаевых расположило ее ко мне.
Мои губы касались ее губ, шеи, и она не отталкивала меня. Рука моя, поглаживая ее спину, медленно опускалась вниз.
- Мне плохо, - неожиданно проговорила она. – Я, кажется, перепила.
Ее щеки побледнели. Я предложил выпить чаю. Поглощенный разговором и внутренней борьбой, я только теперь вспомнил о нем.
Чай с шоколадом и драже облегчил ее страдания, да и я почувствовал себя трезвее и бодрее.
- Почему даже когда знаешь, что человек – подлец, продолжаешь его любить? – неожиданно спросила она.
На ее лице появилось скорбное выражение. «Значит, она безнадежно влюблена в какого-то подлеца, - мрачно подумал я. – Жаль, что не я этот подлец».
- Наверно, потому, - произнес я, - что когда его начинаешь любить, не знаешь, что он подлец, а когда узнаешь, он уже успевает влезть в душу, как червяк в яблоко.
- А знаешь, - похвасталась она, - я хоть и не уверена в себе, но в душу могу влезть.
Я познакомил ее со своей концепцией любви: только любовь может избавить индивида от внутренней пустоты и одиночества; без любви жизнь лишена смысла; даже неразделенная любовь ценна, да, она заставляет страдать, но это страдание очищает душу.
Когда я изложил основные положения концепции, она поинтересовалась, сколько времени. Часы показывали двенадцать.
- Домой идти нельзя, - сказала она. – На вахте – цербер.
- Оставайся у меня.
Я напряженно ждал ответа, но она ничего не сказала. Разговор продолжился. Прошло еще с полчаса.
- Ну что, будем ложиться? – спросил я.
Она замялась. Я пошел на маленькую хитрость.
- Давай ты будешь спать на этой кровати, - я показал на свою кровать, - а я – на этой. – Я кивнул на кровать Ксении.
Молчание гостьи воодушевило меня. Я выключил свет. Теперь комнату освещал лишь экран работающего телевизора.
- Отвернись, - попросила она.
Я покорно отвернулся. Зашуршала одежда.
- Все, - проговорила она, укрывшись одеялом. – А с твоей кровати телевизор видно?
- Нет.
- А ты поверни его.
- Лучше я к тебе лягу.
Она не спорила: понятное дело, нужно же человеку перед сном посмотреть интересную программу.  Сняв рубашку и брюки, я лег рядом с нею. В полумраке белела ее грудь. Моя рука наткнулась на трусики. Разумеется, я не мог смотреть телевизор, когда рядом со мной лежала почти обнаженная красивая  женщина. Мои губы слегка сдавили сосок – сначала один, потом другой. Ее дыхание участилось.
- Тебе не больно? – спросил я.
- Нет, приятно.
«Кажется, пошло. – Меня охватило радостное чувство. – Только б теперь меня не подвела психика».
Мой язык вращался вокруг упругого соска, слегка его касаясь.
- У тебя красивая грудь, - Мой комплимент был искренним.
- Только маленькая.
- Зато упругая.
Действительно, когда Катя была в одежде, холмики грудей были едва заметны, теперь же я видел и осязал изящную, по-девичьи упругую, необычайно чувствительную грудь.
Чтобы снять внутреннее напряжение, я убавил яркость телевизора. В комнате стало совсем темно. Наступил решающий момент: позволит ли она раздеть себя до конца. Позволила...
Я занял позицию сверху. Эрекция не наступала. Я оказался в дурацком положении.
- Я сейчас очень взволнован, поэтому не в форме, -  смущенно проговорил я.
Она прижала меня к себе и шепнула:
- Ничего, ничего, успокойся, не спеши. Если хочешь, просто полежи рядом...
Ее слова и ласки взбодрили меня.
В первый раз я кончил довольно быстро.  Мне стало неловко, что партнерша осталась неудовлетворенной. Я стал рассыпаться в извинениях:
Я давно не занимался этим...
Катя, умница, меня успокоила:
- Ничего, ничего, все хорошо...
  Мне хотелось поскорее прийти в форму. Мои движения стали суетливыми. 
Ты не спеши, - проговорила она успокаивающим тоном. - Отдохни немного.
Я гладил ее мягкие волосы, спину, попку, и она отвечала мне лаской.
Фантастика, - думал я с восторгом. - Ай да, Гашкин, ай да сукин сын.
К моему удивлению, я довольно быстро пришел в форму. «Вот что значит,     иметь дело с  полноценной женщиной».
Пот заливал мне глаза, хлюпал между нашими телами.
- Чей это пот, твой и ли мой? - спросил я.
- Твой, - ответила она.
Меня охватило смущение: я знал, как женщины не любят запах пота.
- Располнел, - проговорил я. - Раньше такого со мной не было.
- Ничего, - утешила  Катя. - Ты же трудишься.
О сексе много говорят и пишут, но забывают, что секс — это прежде всего труд. Не только хлеб насущный, но и сексуальное наслаждение Бог заставил  людей добывать в поте лица своего.
Еще! Еще! - внезапно прокричала она.
Ее руки сильно сдавили мою спину. Из ее груди исторгся громкий сладострастный стон.
Меня удивило, что даже близость соседей не  удержала ее от этого восхитительного крика.
Вдруг ее тело затихло. Я понял, что она кончила. Меня охватил восторг: «Смог! Получилось!».  Окрыленный успехом, я  хотел довести ее до оргазма  еще раз.  Я продолжал работать, глядя на ее милое лицо.  Вдруг глаза ее открылись.
Я хочу на тебя смотреть, - сдавленным голосом проговорила она.
Ее желание было мне приятно, но ее взгляд смущал меня. Я отвел свои глаза в сторону.
Она положила ноги мне на плечи. Ее губы стали прикасаться  к моим пальцам. 
Я был страстен, нежен, энергичен, но как я ни старался, второй раз мне не удалось довести ее до оргазма.   
     Расслабленный, умиротворенный, я лежал на спине, а Катя, обнаженная, изящная, сидела, опираясь спиной на стену, прикрытую ядовито-зеленым покрывалом. Ее длинные, стройные ноги лежали на моих бедрах. Она курила, стряхивая пепел в рюмку, из которой раньше пила вино (пепельницы у меня не было). За первой сигаретой последовала вторая, затем – третья. Комната наполнилась сладковатым дымом, а рюмка серым пеплом. Я любовался ею. Моя рука гладила ее бедра.
За семь лет знакомства с Ксюшей мне ни разу не удалось довести ее до оргазма. Я вспомнил, как два месяца назад после очередной неудачи она в отчаянии крикнула мне: «Ты не можешь! Ты не такой! У тебя никогда не получится!» - и посоветовала искать другую женщину. «Кажется,  нашел», - думал я, переполняемый восторгом.
- Ты само совершенство, - сказал я Кате. – У тебя красивые плечи, грудь.
Мой комплимент шел из глубины сердца.
- У меня нет талии.
- Нет, есть, - не согласился я, - хотя, может, она недостаточно четко выражена. Природа проявила гениальность, когда создавала вот эту часть… - я показал на ее грудь и плечи, - и просто талантливость, когда эти… - я показал на талию.
На ее лице мелькнула довольная улыбка.
- Вот этой грудью я кормила Сережу восемь месяцев, - сказала она.
Видимо, она хотела, чтобы я сделал ей комплимент: кормила восемь месяцев, а грудь упругая, как у девушки. Но я не сразу понял скрытый смысл ее фразы. Меня привлекла другая сторона сообщения. Я заинтересовался, сколько месяцев обычно кормят женщины своих отпрысков. Моя первая жена кормила с месяц – ребенок чуть было не умер от истощения, так как молоко было недоброкачественным. Вторая – Ксюша – вообще не кормила: молоко сразу «пересохло».
- Ты восемь месяцев кормила?
- Да. А потом началась сессия, и молоко пропало.
В голосе ее проскользнула нотка сожаления. Видно было, что она любящая мать.
- От волнения исчезло? – уточнил я.
- Да, от нервотрепки.
На ее лице появилась лукавая улыбка. «Сейчас спросит, ожидал ли я, что между нами произойдет близость», - подумал я. – Что ответить? Скажу, что был ко всему готов».
- Думал ли ты, что между нами произойдет? – спросила она.
- Ты знаешь, - в изумлении проговорил я. – Я только сейчас подумал, что ты меня об этом спросишь. Честное слово.
- Как видишь, все мы женщины одинаковы.
- Я был готов и к такому ходу событий. Как говорили древние: «Пока есть жизнь, есть надежда».
- А я нет. Я не ожидала от тебя такой прыти. Я тебя недооценивала.
Во мне проснулась старая обида:
- Многие женщины меня сначала недооценивают…
- Хочу спать, - сказала она. – Можно я лягу к тебе на руку?
- Конечно. А тебе удобно?
- Да. А тебе?
- Очень, - ответил я.
- А у тебя упругие мускулы.
Я гладил ее мягкие волосы.
- Тебе не мешает, что я к тебе прикасаюсь? – спросил я.
- Нет, нравится. Ты нежный. Многие мужчины не понимают, как важно проявить внимание.
Ее слова о многих мужчинах пробудили во мне ревность, но я остался на высоте, я не устроил сцены и не задал ненужных вопросов.
- К другим женщинам я тоже черствый. Ты вызываешь у меня особое чувство.
Я говорил правду. Благодаря Кате, я снова поверил в себя, и теперь меня переполняло чувство благодарности к ней.
Спать мне не хотелось. Вдруг она открыла глаза и произнесла решительно:
- Мне надо идти.
- Завтра пойдешь.
- Как? Твои соседи… вахтерша…
- У меня посидишь часов до десяти, а потом смешаешься с толпой.
- Мне на работу к восьми.
- А как ты сейчас пойдешь? Через вахту?...
- Через окно. У меня окно открыто.
«Говорит, не ожидала от меня прыти, но окно предусмотрительно оставила открытым», - мелькнуло у меня в голове.
- Но это опасно, - сказал я.
- Ничего опасного.
Я вынужден был ей подчиниться. Она быстро оделась. Я расчистил путь к окну. Зеленая сетка, защищавшая комнату от комаров и мух, упала на подоконник.
- Когда придешь? – спросил я.
- Ты уезжаешь двадцать восьмого?
- Нет, тридцатого.
- До отъезда приду.
- Приходи завтра.
- Не знаю. Ко мне иногда приходит подруга ночевать.
Упоминание о визите подруги было мне неприятно. «На самом деле, наверно, любовник», - подумал я.
- И завтра может прийти?
- Да.
- Но если не придет, приходи.
- Хорошо.
- К девяти.
Я хотел проводить ее, но она категорически отказалась.
- Так опасно же одной, - проговорил я.
- Там никого нет.
- А как ты в свою комнату залезешь. Я бы поддержал.
- Я уже лазила.
Полагая, что она из соображений конспирации отказывается от моей помощи, я не стал настаивать.
На прощанье я обнял ее. Мое тело дрожало от восторга и любви. Мне не хотелось отпускать ее, хотелось крикнуть: «Мгновение, остановись!»
- Все, пора, - проговорила она, отстраняясь от меня.
Босиком она вылезла из окна. Я подал ей сумочку и туфли на высоких каблуках. Когда ее силуэт исчез в темноте, часы показывали 3. 30. 
Весь следующий день я провел на даче своего товарища Паши Травкина.  В моей голове всплывали воспоминания о ночных событиях, и меня трясло от восторга. Моя блестящая победа поражала меня самого. «Это фантастика, - думал я. – Настоящее чудо!» Вскоре появились первые признаки нервного истощения. У меня было такое чувство, будто я угорел. «Хватит, хватит, - умолял я Всевышнего. – Надо успокоиться». Но психику продолжали сотрясать эмоциональные толчки. Я почувствовал первые симптомы депрессии. Я даже начал опасаться за свой рассудок. Известно ведь, что некоторые люди от внезапной радости сходят с ума. Я слышал, как одна женщина, выиграв легковой автомобиль в лотерею, вскоре оказалась в психиатрической клинике. 
Следующий день прошел в сладостном одиночестве. У меня не было никаких планов. Мне не хотелось думать о будущем. Я жил настоящим. Мне было грустно, но грусть была приятная, светлая.
Вдруг меня осенило: вчера была двадцать четвертая годовщина со дня смерти отца.  Раньше я всегда  вспоминал о нем с обидой и раздражением, но теперь мое отношение к нему изменилось. Я мысленно обратился к нему со словами: «Царство небесное тебе, отец. Пусть земля тебе будет пухом. Прости меня за ту злобу, которую я испытывал к тебе. Я был неправ. Каюсь,  каюсь и благодарю тебя за жизнь».
Хотя я покорил Катю, моя душа трепетала,  когда я думал о ней.  Тем не менее,  в голову мне стали приходить тревожные мысли:  «Катя привлекательна и сексуальна.  Нет сомнения, что она ведет свободный образ жизни.  А вдруг я заразился от нее какой-нибудь венерической болезнью, например сифилисом?» (О СПИДе я даже думать боялся).
Она пришла часов в восемь вечера.
- Я ненадолго, - сразу предупредила она. – Ко мне пришла ночевать подруга.
Платье из черной плотной материи с небольшим декольте и строгое выражение лица делали ее чужой. Я оробел: «С этой ли женщиной я провел позавчера полночи?»
Она заметно волновалась. Я тоже разволновался.
- Я принесла «хвостовки». Декан выдала, - сказала она.
- Разрешила мне сдавать?
- Разрешила. Причем охотно. «Хорошо, говорит, сдавайте».
Она села на стул. Чтобы у нее не возникло подозрений, что я «использую свое служебное положение», я сразу поставил оценки: ей – «четыре», а ее родственнице – «зачтено».
Я еще вгляделся в нее: она довольно миловидна, но красавицей ее не назовешь.
- Как ты добралась тогда? – спросил я.
- Вот видишь. – Она показала на правую ногу.
На коленке была большая болячка.
- Окно оказалось слишком высоким, - пояснила она. – Разбила.
Ее слова меня очень огорчили. Сердце наполнилось состраданием.
- Мне надо было тебя проводить. Почему ты мне не разрешила? - сказал я с горечью.
- Нет, не надо…
- Я бы тебе помог.
- Нет.
- После того как мы расстались, я переживаю странное состояние, - сказал я.
- Какое состояние?
- Я брежу тобой. Это состояние можно было бы назвать ощущением счастья, если бы это не звучало высокопарно.
- Ну переживай. Это же соответствует твоей концепции.
- Да, конечно. Это необычные переживания.
Мои откровения были приятны ей: на лице ее мелькнула радостная улыбка.
- Ты еще не купила пластинку Сереже?
- Нет.
Я был сегодня в «Мелодии». Есть хорошие пластинки для детей. Я куплю ему. У меня в понедельник зарплата.
- Зачем? Не надо.
- Почему не надо? Мне будет приятно. 
- Ну если приятно, то покупай.
Я сел на корточки. Моя голова уткнулась в ее колени. Губы прикасались к пальцам руки. Ее свободная рука ласкала мою голову.
- Давай полежим немного, - предложил я.
- Нет, мне надо идти.
- Ну хотя бы десять минут. Если не хочешь, мы полежим без этого…
Она проявила твердость:
- Не могу. Меня ждут.
Она решительно встала. Я обнял ее. Мое тело слилось с ее телом. Ее губы, покрытые помадой, слегка прикоснулись к моим губам.
- Приходи завтра, - прошептал я.
- Может, приду. Ты когда уезжаешь?
- Тридцатого, - сказал я смущенно (ведь я ехал к жене).
На душе у меня было тяжело: мне не хотелось ехать.
- До отъезда приду, - пообещала она.
- Приходи завтра часам к восьми.
- Приду к девяти.
- Долго ждать.
- Ну ладно, постараюсь прийти к восьми. Если в восемь не будет, значит, не приду.
- Лучше приходи.
Прощаясь, она сказала:
- Ты не скучай. Знай, что я недалеко, почти через стену.
«Что меня так притягивает к ней? – размышлял  я, оставшись в комнате один.  - Женственность. Когда  обнимаешь  ее, чувствуешь упругое   женское тело. Она хорошо играет роль женщины. Она ласкает, гладит, прижимается, делает комплименты. Это не бог весть что, но большего мне и не надо».
Весь следующий день я томился в ожидании. Вечером убрал в комнате, вымылся в душе, но Катя не пришла. Не пришла в восемь, не пришла в девять. Я не находил себе места. «Где она может быть? – думал я. – Конечно, у любовника. В какой-нибудь оргии участвует. С такой опасно вступать в интимные отношения». Я пытался настроить себя против нее, но если бы она пришла, то очертя голову я бросился бы в темный эротический омут - во мне уже появились первые признаки любовного безумия. Впрочем, тогда я еще мог погасить эмоции силой воли. Но не хотелось. Мне надоела пустота жизни.
Я решил посмотреть, есть ли свет в ее окошке.
Когда я вышел на улицу, шел сильный дождь. Я обогнул здание. В комнате Кати было темно. Значит, куда-то ушла. Мне не хотелось возвращаться домой. Я пошел по улице в сторону парка. Горели фонари. Мелькали зонтики. Крупные капли дождя падали мне на волосы, шею, рубашку. Я пристально всматривался в лица встречных женщин. Но Кати не было. Мне стало грустно. Ей, конечно, наплевать на меня. Я не в ее вкусе. Она этого даже не скрывает. Конечно, у нее есть мужчины. Не может быть, чтобы у такой сексуальной женщины не было любовника.
«Неужели она отдалась мне, чтобы отблагодарить за зачет? – думал я с горечью.
Но, поразмыслив, я решил не драматизировать ситуацию:  «Я произвел на нее впечатление – нежностью, страстностью. Я довел ее до оргазма.  У нас еще будут встречи». Я понимал, что ей ко мне трудно ходить: видят соседи, видит вахтерша. Еще один, два визита, и о наших отношениях узнают все. А ведь у нее и так репутация была подмочена. Еще не была забыта скандальная история с разводом.
У меня стал побаливать пенис.  Я запаниковал: «Уж не подхватил ли я триппер.  Вот смеху будет. Лишь бы не СПИД. Пожалей меня, Господи. Я грешен. А кто святой? Я же не от хорошей жизни изменил жене. Если бы у нас была сексуальная гармония, разве б я стал искать других женщин! Но ты сам, Господи, знаешь, каких мук мне стоит каждое сближение с нею. Она сама предложила мне искать другую женщину. Она бросила мне в лицо: «Ты не сможешь. Ты не такой». Да, видимо, не смогу. Я признаю свое поражение. Я не сексолог, я обычный мужчина, жаждущий душевной и телесной близости, которую мне не может  дать Ксюша».
На следующий день,  проходя мимо общежития, я  посмотрел в окно Кати: оно находилось высоко от земли. Как ей удалось залезть в него – одному богу известно. А может, она ночевала на улице? Бродила по городу, пока общежитие не открыли. Но почему тогда у нее колено побито? Нет, все-таки ей удалось забраться.
В день моего отъезда в Банчурск Катя все-таки пришла ко мне.  Наш разговор был полон драматизма. Крутилась пластинка. Звучала сентиментальная музыка. Мы пили портвейн, закусывали вареными яйцами, пили чай с печеньем и говорили, говорили.
Я обнял ее, но она осторожно отстранила меня:
- Мне сегодня нельзя.
Нельзя так нельзя. Я не настаивал, не приставал. Моя душа была переполнена сладостной грустью.
Она заговорила о своем бывшем муже.
- Почему развелись? Он живет на Севере, в Архангельске. Он звал меня, но я не хотела там жить. А он не хотел переезжать сюда. Так мы и разошлись.
- Что ж, - сказал я. – Будем считать, что я познакомился с официальной версией. А теперь рассказывай, как было на самом деле. Причина развода в сущности всегда одна – отсутствие любви. Либо оба не любят друг друга, либо один. Как было у вас?
- Я не любила его и не скрывала этого. Перед свадьбой я рассказала ему обо всем. Он знал обо всех моих любовниках.
- И все равно женился. Значит, любил тебя.
- Я знаю, что значит быть женой. Я бы добросовестно выполняла свои обязанности.
- Ты не изменяла ему?
- Нет, но он уехал. Я родила, долго лежала в больнице после родов. Я чувствовала себя брошенной, одинокой. В первый раз он приехал, когда Сереже было одиннадцать месяцев.
В голове у меня мелькнула мысль: «А может,   действительно, не он отец ребенка?»
- Он сомневался в том, что он отец ребенка? – спросил я.
- Да, он стал приставать, допытываться: его ли это ребенок. Мне это надоело, и я сказала, что не его.
Меня бросило в пот: я мысленно представил себя на месте ее бывшего мужа.
- А он что?
- Он? Говорит: «Катя,  скажи, что ты обманула».
- А ты?
-  А я ему: «Какое это имеет значение: правду я сказала или обманула?»
- Что было дальше.
- Он уехал. Женился на женщине с ребенком, воспитывает его. Какая ему разница. Теперь у него своих двое.
Во мне шевельнулась жалость к ее бывшему мужу: через какие пытки  он, бедолага,  прошел.
- Разница есть, - сказал я. – Дело ведь не в ребенке, а в отношении. Каждый человек нуждается в любви и признании.
- У меня он их не мог получить.
- Он платит алименты?
- Платит. В последнее время совсем неплохо.
Я не мог понять, является ли ее бывший муж отцом Сережи или нет. Если «да», то почему она сказала «какая ему разница». Если «нет», то почему он платит алименты, а она берет деньги. «В любом случае она ведет себя непорядочно, жестоко по отношению к нему, - думал я. – Это не моя женщина».
- Уже без пятнадцати десять, - сказала она. – Тебе пора.
Я встал.
- Ну что ж, Катя, мой дом всегда для тебя открыт. Я приеду через месяц.
«Все, - решил я, - это наша последняя встреча».
Она почувствовала перемену в отношении к ней, заволновалась. У самой двери она остановилась:
- Почему ты прощаешься так холодно? Ты со всеми так спешишь? Я не знаю, чем я тебя разочаровала?
- Ты меня не разочаровала, - сказал я (я не кривил душой). – Но теперь я знаю тебя лучше. Мне кажется, я не в твоем вкусе.

   В Везельск я вернулся  в конце августа.
  Еще в дороге меня начала донимать зубная боль, поэтому сразу после возвращения  в Везельск  я отправился в стоматологическую поликлинику.   Мои  губы, изорванные во время удаления зуба мудрости, покрылись болячками. В таком виде я не мог появиться перед Катей. Два раза я видел ее издалека: в первый раз в окне комнаты, второй раз – в столовой. Примерно через неделю после визита к стоматологу я пришел в сносную форму, но мои попытки найти Катю оказались тщетными. Я решил, что она уехала к матери в деревню, и с нетерпением стал ждать ее возвращения. Ровно через неделю я увидел ее на вахте общежития. Она сидела на диване рядом с  Марией Петровной, грозной, тучной, низенькой вахтершей, обладательницей звериного рыка, который наводил ужас на всех студентов и посетителей общежития.   Мы поздоровались.
-  Николай Сергеевич! Идите сюда, поговорим, - ангельским голосом проговорила Катя,  улыбнувшись.
Я подошел к ней поближе.
- Как там сын растет? – спросила Мария Петровна и, как мне показалось, хитро посмотрела на  меня.
- Нормально, - нехотя ответил я.
Мне неприятна была тема, связанная с моим неудачным браком.
- А я так и не сдала синтаксис, - сказала Катя.
- Почему? – удивился я.
- Не решилась.
Мария Петровна вдруг встала и, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, удалилась в комнату напротив. Женщины грубее, чем она, я не встречал, но как ни странно ко мне она относилась хорошо, более того, ей нельзя было отказать в деликатности.
- Приходи ко мне, - прошептал я Кате, когда мы остались одни.
- Не знаю. Может, приду. Ко мне должны придти сегодня гости.
- Ну если не придут или уйдут рано, приходи.
- Хорошо.
Показалась вахтерша, и мы вернулись к теме несданного зачета.
Катя пришла ко мне в девять.
- Я ненадолго, - сразу предупредила она, - минут на двадцать.
«Значит, секса не будет, - подумал я, испытывая, с одной стороны, досаду, с другой стороны, облегчение. Да, облегчение. При мысли о возможном сближении у меня возникало такое чувство, будто я собираюсь прыгнуть в воду с десятиметровой вышки. В первый раз я не ударил в грязь лицом, а вдруг во второй раз мне не удастся довести моего кумира до полноценного оргазма. Что тогда? Мой ореол плейбоя мгновенно потускнеет,  и мне придется расстаться с лаврами победителя.
Как и в прошлый раз, она принесла с собой учебники. Она делала вид, будто бы пришла ко мне на очередную консультацию. А какую «легенду» еще можно придумать? Под каким еще предлогом одинокая женщина может прийти в комнату женатого мужчины?
Я усадил ее на кровать, а сам сел рядом. Она задавала вопросы, но я не мог сосредоточиться, отвечал невпопад. Мои губы касались ее шеи, щек, мочки уха, а ладони гладили упругие груди. На ней был надет длинный, чуть ли не до колен, свитер. Я запустил под него руку и обнаружил, что под ним ничего нет – ни кофточки, ни бюстгальтера. Это открытие воодушевило меня на более решительные действия. Моя рука осталась под свитером. Пальцы нежно теребили твердые соски. Затем я пытался снять свитер, но она крепко придавила его нижнюю часть к кровати. Мне так и не удалось довести дело до конца. Я решил перевести дух и взял таймаут.
- Ты хочешь покурить? – спросил я.
- Да. 
Я достал из сумки пачку «Ту», купленную  в коммерческом магазине специально для моей пассии. Чиркнула спичка.   Катя жадно затягивалась, а я целовал соски ее великолепной груди. Ей был тридцать один год, она курила, но ее тело было поразительно нежное, молодое. Я выключил свет на потолке, включил настольную лампу. Таинственный сумрак освободил меня от ложного стыда. Я расстегнул свои брюки, взял ее руку и потянул к себе. Она отдернула ее.
- Я сильная, - сказала она. – Если не захочу, силой меня не заставишь.
- Я и не собирался применять силу. Даже если бы ты была слабой, я все равно не стал бы настаивать, если бы ты не захотела.
Сладостная истома растеклась по моему телу. Хотелось слиться с любимой женщиной, но она была упорной.
- Нет, не хочу, - твердила она, - ни с кем не хочу… Если б только хотела, каждый день бы могла…
Ее слова ножом резанули мой слух. «И не с таким, как ты, - мысленно добавил я за нее. Но я не позволил себе обидеться. Опыт убедил меня, что именно обида чаще всего мешает добиться цели. Правильно говорят: на обиженных воду возят. Ни один супермен никогда не обижается.
- Конечно, - без тени иронии проговорил я, - ведь ты само совершенство. Я тебя обожаю, не стану скрывать… Как там Сережа?
При упоминании о сыне она просияла.
- В деревне у него спросили, любит ли он папу. Он сказал, что любит. И ни слова о том, что папы у него нет.
Я вспомнил, что она уже рассказывала похожую историю, но не стал ей напоминать об этом.
- Совершенно гениальный ребенок, - с подчеркнутой восторженностью произнес я.
Мой комплимент пришелся ей по душе.
- Кстати, диапроектор мне найти не удалось. Нигде нет. Но кое-что я ему привез, - проговорил я и достал с полки стопку детских книг, купленных в Москве.
Она пришла в восторг и благосклонно приняла скромный подарок. Я весьма талантливо играл роль доброго мужчины,  способного чужому ребенку заменить отца.
Она вдруг решительно встала:
- Мне пора.
Я попросил ее посидеть еще немного, но она была непреклонна.
- Когда придешь?
- Не знаю. Сейчас у меня мало времени, - сказала она.
    Когда дверь за нею закрылась, меня пронзило острое чувство одиночества. Стало трудно дышать. Чтобы совсем не спятить, я выскочил на улицу и медленно пошел в сторону парка. Горели фонари. На небе мерцали звезды. Мрачные мысли лезли в голову: «Как получилось, что у меня, тридцатишестилетнего мужчины, нет любимой и любящей женщины, и я, как бездомный пес, блуждаю по свету, никому не нужный, никем не любимый, настоящий изгой? Когда и где я допустил ошибку?  Ошибка была допущена там, в молодости,  на этой улице».
В памяти всплыл образ однокурсницы Люси Ольхович -  милой, хрупкой девушки с умными карими глазами,  которая с первых дней нашего знакомства проявляла ко мне интерес и стремилась к общению со мной.  «А ведь она могла быть твоей женою, с нею ты был  бы счастлив, но ты упустил ее, проглядел, проморгал, - думал я. - Когда-то бог сжалился над тобой, послал тебе вторую половинку, а ты стушевался, не взял ее. Теперь остается кусать локти. Другого шанса найти свою женщину у тебя никогда не будет».


                Юный друг

 Ко мне зашел Игорь Басаргин - двадцатисемилетний ассистент кафедры литературы,  и предложил совершить путешествие в Беляево – деревню, расположенную в километрах десяти от Везельска. Пока я собирался в дорогу, Игорь сидел на Ксюшиной кровати и загадочно улыбался.  Ростом он  был несколько выше меня. У него был крупный прямой нос, высокий лоб, небольшая залысина и плешь, наметившаяся  на макушке. Многие черты его личности – эгоизм, леность, ограниченность -  меня раздражали. Но на безрыбье и рак рыба. Живой интерес к женщинам, любовь к природе, к эстрадной музыке и к путешествиям сблизили нас, и мы много времени проводили вместе.
    В институтской столовой, куда мы перед походом  зашли  пообедать, произошел небольшой инцидент. Когда  подошла наша очередь расплачиваться, Игорь возмутился:
- Почему чая нет? – Его тон был грубым, выражение лица свирепым.
- Я-то здесь причем? – оправдывалась кассирша - женщина лет сорока, невысокая, симпатичная, приветливая.
- Как причем? Вы кассир! – негодовал мой товарищ. – Кто же тогда причем? Вы должны были сказать, чтобы они приготовили чай.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Мелочность и склочность моего товарища переходили всякие границы. Кассирша могла подумать, что я с ним заодно. Между тем у меня с нею давно сложились добрые отношения: когда мне не хватало денег на какое-нибудь блюдо, она всегда любезно разрешала  принести необходимую сумму в другой раз.
Я попытался успокоить товарища.
- Ты не мешай, - огрызнулся он и продолжил разнос кассирши.
Выйдя из института, мы обсудили столкновение Игоря с кассиршей.
- Надо добиваться, - говорил он убежденно. – Если мы не будем бороться, то ничего не изменится.
  Я скептически отнесся к методам его борьбы.
-  Ты напомнил мне  Дон-Кихота, который воевал с мельницами, - проговорил я. - Ты напал на кассиршу, но она, действительно, не имеет никакого отношения к составлению меню. Она считает деньги. Вот если бы она тебе сдачу недодала, тогда твое возмущение было бы разумным.
- Нет, кассирша у них главная. Ей повара подчиняются.
- Наоборот, кассир зависит от повара. Повар может покормить ее бесплатно, а может и отказать. Я изучил жизнь столовой, когда жил  в Москве.
- Кассир – это высокая должность, - настаивал товарищ. – Люди хотят быть кассирами. Это престижно.  Если бы со мной была мать, то она бы меня поддержала. Она любит защищать справедливость. Мы бы к заведующей пошли.
Несомненно, устраивая скандалы проводницам, кассирам, соседям, Игорь подражал своей матери. Мы часто критикуем своих родителей, но процентов на девяносто  воспроизводим модели их поведения.
-  У нас с тобой разные принципы, - констатировал Игорь. - Я считаю: смысл жизни в борьбе.
- Для борьбы нужен достойный противник. Поединки с кассиршами превращают мужчину в зануду и склочника.
- Если мы будем молчать, то они совсем обнаглеют!   
   Наш маршрут проходил через городское кладбище. Игорь показал мне могилу туриста, утонувшего два года назад. Эта могила превратилась в предмет культа: по словам  Игоря, туристы часто приходили сюда перед тем, как отправиться в поход. 
   Мы стали останавливаться у каждой могилы. С фотографий на памятниках на нас строго смотрели усопшие. Я читал  даты их рождения и смерти и высчитывал,  сколько прожил каждый.  Это занятие меня захватило.
- Сколько разных людей, сколько разных судеб, а финал один, - философствовал я. – А ведь рано или поздно  нам тоже придется переселиться в этот город мертвых.   
          Игоря не волновали философские проблемы бытия, и он поторопил меня продолжить путь.   
   Когда мы шли по проселочной дороге, он  рассказал  об отношениях с Люсей - институтской библиотекаршей,  невысокой,   хрупкой женщиной лет тридцати с прямыми соломенными волосами, с вытянутым симпатичным лицом.  Она высоко ценила его как любовника, но когда он признался ей, что не любит ее, она из гордости отказалась заниматься с ним сексом.  Правда, когда он заходил к ней в гости,  иногда она срывалась и оставляла его у себя на ночь. Но чаще он заставал у нее  нового любовника – художника -  и уходил ни с чем.
Он совершенно не ревновал ее. «Я ведь ее не люблю», - объяснял он этот феномен. 
- А стал бы ты участвовать в групповом сексе вместе с Люсей? – поинтересовался я.
- Конечно, стал бы, - ответил  он не колеблясь, как будто это был давно решенный  вопрос. – Но она корчит из себя порядочную женщину.  Она никогда не согласится, хотя хочет этого.
  Он рассказал о путешествии, которое он совершил со своей новой пассией Людой,  высокой, крупной, красивой студенткой литфака. 
- Ну и как развиваются ваши отношения? – поинтересовался я.
-  Снова поссорились.
  - Почему?
  - Она эгоистка.
  Я внутренне улыбнулся: человека, более эгоистичного, чем сам Игорь, трудно встретить.  Забавно было, что он, эгоист до мозга костей,  обвинял в эгоизме других.
- В чем это выражается? Приведи пример.
-  Приходишь с нею в кафе, - жаловался  Игорь. – Она просто хищно пожирает пирожные и мороженые. Однажды я не выдержал и сказал: «Надо экономить. А то растратим все деньги. Мы не так богаты». Но ей хоть бы что.  Как будто не слышит. Ест и ест.
Ее расточительство мог  компенсировать только секс, но она не подпускала его к своему телу.  Более того, она прямо сказала ему, что никогда не сможет его полюбить.
Затем мы поговорили о   Лере, ассистентке нашей кафедры, с которой он стал изредка встречаться.  Она доставляла ему много хлопот. Во время каждой встречи они ссорились.
Он раскритиковал ее характер, но  не согласился со мной, когда я сказал, что она неумна. Он считал ее взбалмошной.  «Может, он и прав, - подумал я. – Нельзя проявление каждого отрицательного качества  человека считать глупостью». 
Мы заговорили о политике. У  Игоря не было мировоззрения, у него было лишь мироощущение,  были политические пристрастия и вкусы. 
- Я хочу, чтобы социализм был и  коммуна была, -  мечтал он вслух.
Спорить с ним было бесполезно. Его не интересовали факты, исторические примеры.
Отдохнув, мы пошли дальше и часа через два добрались до Беляева.  Назад, в Везельск, нас привезла электричка.


   Визит Леры

   Когда она зашла в мою комнату, у меня на мгновение потемнело в глазах: красивое темное платье, длинное ожерелье, большие кольца в ушах, чувственный рот,  густые тонкие брови, высокая грудь создали образ достаточно сексапильной девушки, который не смог разрушить даже ее довольно длинный увесистый нос.
- Коля, как я рада тебя видеть! – восторженно произнесла она, вцепившись пальцами в кисть моей руки. – Я скучала по тебе. Мне страшно не хватало общения с тобою.
Я предложил ей сесть на кровать, но ее крупное тело опустилось на стул.
- Коля, как я рада тебя видеть, - повторила она. – Мне о многом с тобой надо поговорить. Как ты провел лето?
- Сносно, - ответил я сдержанно: меня всегда коробил пафос, с которым она произносила тривиальные фразы.
- Ты ездил к Ксюше? - спросила она с живейшим интересом. (Одно время Лера  часто общалась с Ксюшей, но настоящей дружбы между ними не было и не могло быть: они были совершенно разные люди).
- Да.
- Ты видел сына? Общался с ним? На кого он похож?
- Трудно сказать.
Вопросы сыпались из уст Леры как из рога изобилия. Чтобы остановить их поток, я, не отвечая на них, сам пошел в атаку.
- А ты как провела лето? Какие новости на кафедре?
- Ты знаешь, что Суворова в больнице?
- Нет, - сказал я, стараясь скрыть вспыхнувшую радость.
Суворова, уже пять лет заведовавшая нашей кафедрой, не могла жить без врагов. Ей нужны были жертвы. Властолюбивая, злобная, ограниченная, она преследовала меня с упорством параноика. Это была настоящая рыжекудрая бестия.
- Да, уж недели две лежит, - сказала Лера, которую Суворова третировала так же, как и меня.
- Что с нею? Что-нибудь серьезное?
В душе моей теплилась надежда, что Суворова больна безнадежно. 
- Диагноз еще не поставили, - с напускной печалью произнесла Лера, - но, говорят, болезнь, серьезная.
- А что у нее болит?
- Печень.
«Может, рак, - подумал я. – Может, дни ее сочтены. Может, какая-то высшая сила устраняет моих врагов?»
Хорошая новость подняла мое настроение. Я вел себя довольно фривольно, засыпая Леру комплиментами, шутя признаваясь ей в любви, тиская ее руку. Ее терпимое отношение к моим вольностям вдохновило меня на более решительные действия. Когда она встала, чтобы уйти, я совсем осмелел. Я обнял ее и поцеловал в губы. Она ответила. Я стал осыпать поцелуями ее грудь (правда, через платье). Затем крепко прижал нижнюю часть ее тела к пенису.
- Коля, милый, - прошептала она страстно, закрыв глаза.
Мелькнула мысль: «Пора брать», но когда я осторожно подтолкнул ее к кровати, она, борясь с искушением, тихо сказала:
- Нет, не могу. У тебя Ксюша.
Мои руки разжались, и Лера, попрощавшись, вышла из моей комнаты.   

   Аудиенция

  Меня пригласила Добродомова, декан. Я зашел в ее кабинет  и трусливо остановился у входа.
-Разрешите, - проговорил я сдавленно, тихо.
Я почувствовал, как на моем лице появилась раболепная улыбка, и вместе с тем во мне шевельнулось недоброе чувство по отношению к самому себе: «я не люблю себя, когда я трушу».
Добродомова,   с башней на голове, с надменным взглядом (настоящая королева), сидела  на своем троне - высоком кресле, обтянутом кожей.  Ее туловище было натянуто, как тетива, голова приподнята и повернута в мою сторону. Ее большую грудь прикрывало ситцевое платье болотного цвета. 
- Садитесь, Николай, - сказала она мне, показав глазами на стул, стоявший у стола, который был перпендикулярно приставлен к ее   столу.
Голос ее  звучал  твердо, торжественно  - с такой интонацией говорят герои  классических трагедий -  так, например, говорил пушкинский Борис Годунов,  дававший сыну наставления («Учись, мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни»).
«Зачем она меня вызвала, - мучительно думал я. - Что я натворил? Может,  опять какому-нибудь студенту оценку в зачетку  поставил, а в ведомость  не внес?»   
Вначале я рефлекторно сел на краешек стула,  но затем  подавил в себе плебейский страх,  который у меня вызывали начальники (я еще не выдавил полностью из себя раба),  решительно подвинулся назад, заняв все сиденье.   
Она доверительным тоном сказала, что меня она высоко ценит, а  к Драгунскому, напротив, относится скептически. Она не скрывала, что, когда наша кафедра предложила его кандидатуру в состав экзаменационной комиссии, она возражала.
- Он даже не смог защитить диссертацию. Когда выступает, ничего конкретного не говорит, занимается демагогией, - возмущалась она. 
После  небольшой преамбулы она перешла к главному вопросу, ради которого и устроила аудиенцию.
-  Вы знаете, что Суворова сейчас в больнице?  Я прошу вас заменить ее на время. 
Ее просьба привела меня в ужас. «Уж лучше бы я получил взбучку», - подумал я.
Года полтора назад мне доводилось месяца два замещать Суворову. Я не имел реальной власти. Фактически авторитеты кафедры, наши «воры в законе», использовали меня как мальчика для битья. Зачем я должен снова подставлять свою спину? Мои страдания были бы оправданы, если бы я стремился сам в перспективе стать заведующим кафедрой. Но я не хочу занимать руководящую должность. Власть оставляет меня равнодушным, а рутина, связанная с нею (например, составление нагрузок, писание отчетов и т.п.),  вызывает отвращение. Кроме того, если соглашусь, коллеги сочтут меня самозванцем и карьеристом,  а  Суворова после выздоровления начнет тиранить меня как своего потенциального соперника.  Жадно любящая власть, она ни за что не поверит,  что у меня нет  карьерных амбиций.   
- Нет, я не хочу! – взмолился я. –   Назначьте Орлову. Она доцент. 
    - Нет, она  не годится. Недавно я сказала ей, что за успеваемость отвечает не только деканат, но и сам преподаватель. Она истерику устроила. А ведь у нее больше половины студентов не сдали старославянский.  Разве такое можно допускать?!
Я упорствовал.
-Напрасно вы отказываетесь. Вы молоды. Вы должны проявить себя, - убеждала меня она. – Николай Сергеевич, это моя личная просьба.
Я дрогнул.   
- А на какой срок вы хотите меня назначить? - спросил я.
- Может, на месяц, в худшем случае – на полтора. Передают, что Суворова сейчас чувствует себя лучше, поправляется. 
- На месяц можно, - согласился я. – Раз нет другого выхода. Но что мне надо делать? Какие у меня обязанности?
    - Составить нагрузку.
     - Нагрузку? – ужаснулся я.- Но ведь она, кажется,  уже составлена.   
    - Составлена? Это хорошо.
       -  По крайней мере, свою нагрузку на будущий год я знаю. Значит, у других она тоже  есть.   
- Спасибо, что согласились.
  - Я не могу вам отказать. Вы парализуете мою волю, - пошутил я льстиво. 
- Парализую? Нет, просто у вас есть ответственность, чувство долга.

   Кутеж

   По телефону я договорился встретиться с Ольгой,  с которой до женитьбы на Ксюше у меня была непродолжительная связь,  и как следует кутнуть. В субботу утром я сходил в магазин, купил бутылку водки, закуску и еще раз позвонил своей подружке, чтобы убедиться в том, что ее намерения не изменились. 
- Хорошо, что ты позвонил, - сказала трубка мягким низким голосом. – Я не могу прийти. У нас ремонт. Надо заканчивать. Давай перенесем встречу.
Меня захлестнуло раздражение. Я накупил закуски, настроился на развлечение, и вдруг такой удар. Мне захотелось сказать что-нибудь злое, обидное, но я взял себя в руки:
- Может, завтра встретимся?
Мое предложение ее вполне устроило. Я успокоился, но после разговора по телефону от огорчения у меня разыгрался аппетит, и я съел всю закуску, приготовленную на двоих.   
Ольга пришла в половине восьмого.  У нее было широкое бледное лицо, блеклые глаза,  большой  рот и очень большая грудь. Потертые джинсы, голубенькая блузка, новая прическа (каре) преобразили ее. В полумраке моей комнаты она производила впечатление экстравагантной, почти красивой  девушки лет двадцати пяти (в действительности, ей было двадцать восемь). 
Она достала из сумочки большую гроздь винограда.
Опасаясь, что ко мне придет мой приятель Басаргин (из его комнаты видно было мое окно), и испортит мне вечер, я замаскировался: задернул шторы на окнах, выключил яркую лампочку на потолке и включил тусклую настольную лампу.   
У меня с утра болела голова, но после первой выпитой рюмки боль исчезла. Мы пили рюмку за рюмкой. Тосты произносил я. Ольга, как всегда, была сдержанна. В ее руке тлела сигарета, и комната постепенно наполнялась дымом.
Раздался стук в дверь. Затаиться было невозможно: работал телевизор, горела настольная лампа, свет от которой, несомненно, пробивался в щель между полом и нижней частью двери. Я открыл дверь. У порога стояли Игорь и Лера. Маскировка не помогла. Когда пришельцы увидели в полумраке Ольгу с сигаретой в руках, бутылку водки на столе, густой столб дыма, стоявший над настольной лампой, от изумления у них отвисли нижние челюсти и округлились глаза. Меня тоже шокировало их внезапное появление: я полагал, что теперь мои шансы затащить Леру в постель уменьшились. Несколько секунд длилось напряженное молчание. Ситуация – хуже не придумаешь. Что мне было делать?
- Ну ладно, заходите, - сказал я решительно.
- Нет, нет, - смущенно проговорил Игорь. - В другой раз. Мы пойдем.
Лера и Ольга не проронили ни слова.
Когда непрошеные гости удалились, Ольга спросила, кто они. Я сказал.
- Боишься? – спросила она.
- Я же тебе говорил, что не боюсь. Ты же знаешь, какие у меня отношения с женой. Нас удерживает от развода квартира, которую мы, может быть, никогда и не получим.
Мы выпили еще по рюмке. По телевизору шел старый американский фильм (сороковых или пятидесятых годов). Я приготовил постель и предложил полежать.
- Лежа намного удобнее смотреть, - заверил я.
Я разделся и лег под одеяло. Ольга последовала моему примеру. Она сняла блузку, джинсы и аккуратно повесила их на спинку стула. Ее движения, как у ярко выраженного флегматика, были замедленными, размеренными. Я из вежливости помог ей снять трусики. Она осталась совершенно обнаженной. Такой большой груди, как у нее, я не встречал ни одной женщины (даже у Тони грудь была значительно меньше).  Большая женская грудь  действует на меня возбуждающе. К сожалению, грудь Ольги была дряблой и «мертвой» (на сосках не было эрогенных зон).
Моя рука скользила по ее бедрам, ягодицам. Губы впивались в соски, мочки ушей. Но мои ласки  не достигали цели: тело моей партнерши  оставалось неподвижным, дыхание ровным. 
-  Скажи, где у тебя чувствительные места? – спросил я напрямик.
Она неопределенно пожала плечами.
Мы соединились.  Мое тело излучало мощную энергию, но как я старался, мне никак  не удавалось довести ее до оргазма. Минут через пятнадцать меня захлестнуло раздражение. 
- Можно кончать? –  спросил я шепотом.
- Как хочешь. Лучше еще немного.
Я продолжал работать, но она не проявляла никаких признаков возбуждения. Она напоминала мне большую резиновую куклу, до предела накачанную воздухом. Раздражение усиливалось с каждой минутой. Минут через десять   я больше  не стал сдерживаться.
   Разрядившись, я почувствовал себя сексуальным банкротом.
  - А ты с другими мужчинами кончала? – спросил я со свойственной мне прямотой. 
Она отрицательно покачала головой.
У меня возникло подозрение, что, вопреки оптимистическим утверждениям сексологов, далеко не каждую женщину можно удовлетворить.
Мы встали. Она закурила. Пепел с сигареты падал в рюмку. Я налил еще водки, лимонада. Выпили, заели виноградом. Фильм закончился. Она собралась уходить.  На улице было уже совсем темно, и я  пошел ее провожать.   
Мы шли пешком. Было тепло. Небо усыпали звезды. При ходьбе  тело Ольги плавно покачивалось из стороны в сторону, левая рука двигалась, как маятник, а правая была совершенно неподвижна. 
Она остановилась, немного не дойдя до своего дома. О следующей встрече я  не стал договариваться: она не вызывала у меня влечения; кроме того, я не терял надежды  сблизиться с Катей.
- Созвонимся, - сказал я Ольге на прощанье.

   Басаргин

На следующий день утром ко мне пришел Игорь.
На его смуглом широкоскулом лице блуждала смущенная и вместе с тем ироническая улыбка.   
Сгорая от любопытства, он спросил, получилось ли у меня.
-Нет, не получилось, - соврал я. - Да я и не стремился. Она мне не очень нравится.
-Ты что?! Очень симпатичная  девушка. Я бы с такой с удовольствием. 
Польщенный его похвалой, я подумал, что, возможно,
недооцениваю свою подругу.
Я  попросил его  предупреждать заранее о своем приходе. Моя педантичность была продиктована заботой о репутации женщин, которые  приходили ко мне в гости.  Его незапланированные визиты  ставили  бы меня в трудное положение. Каждый раз мне  пришлось бы решать мучительную дилемму: открывать дверь или затаиться. Откроешь - он увидит, кто у меня в гостях;  затаишься - соседи догадаются, чем я занимаюсь с женщиной, которая зашла в мою комнату.
Игорь сказал, что Лера была страшно расстроена тем, что не состоялся сабантуй, на который они  рассчитывали, когда шли ко мне в гости, но обо мне она полностью изменила мнение. «Я думала, Коля - замкнутый человек, - сказала она. - А он молодец. Он вырос в моих глазах».

        Лера

Она пришла ко мне во вторник, в пять часов вечера. Признаться, ее визит меня удивил. Зрелище воскресного кутежа, несомненно, сильно ее потрясло, и я думал, что она, оскорбленная моей «изменой», никогда больше не переступит порог моей комнаты, но я ошибся. «Зачем она пришла? - пронеслось у меня в голове - Может быть, я, действительно, вырос в ее глазах, и теперь она стремится со мною сблизиться? Что ж, проверим, практика - критерий истины».
Я усадил ее за стол, предложил чай, водку. Ее лицо выражало смущение.
-Ты знаешь, зачем я пришла? - спросила она неуверенно, пряча глаза.
Я попытался избавить ее от необходимости врать.
-Зачем нужна какая-то особая причина, чтобы прийти ко мне. Неужели нельзя пообщаться без всякой причины? -  сказал я доброжелательным тоном. 
    Но она все-таки использовала домашнюю заготовку.
- Я пришла по делу, - проговорила она. - Дай мне  материалы по Толстому. Я хочу  использовать их на занятиях в лицее.
Я поставил на стол рюмки, бутылку водки, наполненную наполовину.
-Закуски у меня нет, - сказал я, испытывая некоторое смущение. - Ничего нет. Сейчас только доел последний кусок сыра.
-Мне закуска не нужна. Я только что поела.
-Отлично. Это упрощает дело. У меня есть сметана.
- Доставай.
Литровая банка, доверху наполненная жирной сметаной, заняла почетное место рядом с бутылкой, стоявшей в центре стола.
- Ты предлагал мне книгу «Искусство любви». Сейчас дашь? -  спросила Лера.
Несколько дней  назад она постеснялась взять книгу Вислоцкой, теперь просила сама. «Это хороший признак, - подумал я. - Девушка взрослеет не по дням, а по часам». Не откладывая дело в долгий ящик, я отыскал на полке  нужную книгу, и Лера, «чтобы потом не забыть», положила ее в сумочку.
- За тебя! - произнес я бодро, с напускным воодушевлением и, подняв по-гусарски локоть на уровень плеча, выпил водку.
-Ну хорошо, за меня, - согласилась она  и выпила рюмку до дна. Ее лицо на мгновение исказила гримаса отвращения.
Я налил в блюдце сметаны и  стал закусывать. Лера от сметаны решительно отказалась:
-Кто же  водку сметаной закусывает. Даже без хлеба.
Мне же сметана очень понравилась.
Второй тост мы посвятили нашей дружбе. Лера снова выпила до дна. «Наверно, хочет раскрепоститься, - подумал я, - Наверно, решилась. Нельзя упустить  шанс». Цинизм, как ржавчина, разъел мне душу. Я совсем потерял совесть: вместо того, чтобы уберечь юную девушку от опрометчивого шага, я сам подталкивал ее  к  краю пропасти.
-Игорь думает, что я в него влюблена, а он меня не любит, - сказала Лера и добавила с усмешкой: - Ну пусть думает.
- Какая самонадеянность! - сказал я. - Ведь ты никогда не давала ему повода так думать.
-Ты ведь знаешь, к кому я на самом деле неравнодушна.
Я знал. Она несколько раз признавалась мне, что предмет ее девических мечтаний -  Ройтман.
Я налил рюмки.
-За тебя, Валерия, - сказал я, - Я снова пью за тебя.
-А я за тебя, Коленька! - воскликнула она и опустошила  третью рюмку, даже не поморщившись.
Бутылка опустела. Водка благотворно повлияла на Леру: ее щеки порозовели, она стала  чему-то громко смеяться, и  я понял, что пора  приниматься за дело, за старинное мужское дело.
Она уже сидела на кровати Ксюши. Я сел рядом. Мои руки обвили ее крупное тело, ладони легли на грудь и, вращаясь, скользили  по соскам.
-Не надо, - рявкнула она. - Неужели ты без этого не можешь?
Грубый крик меня напугал: даже шепот хорошо прослушивается в коридоре и в соседних комнатах.
- Потише, Лера, - умолял я, продолжая ласкать ее тело. - Нас услышат соседи.
Мои губы касались мочек ее ушей, шеи, через одежду впивались в соски.
Ее кофта была расстегнута, но мне мешала ночная рубашка. Лера отталкивала меня от своей груди.
-Нет, нет, - говорила она. - Я не могу.
-Если ты не хочешь, чтобы произошло то, чего ты боишься, то обещаю, это никогда не произойдет. Но ведь можно же грудь поцеловать, - сказал я.
-Зачем?
-Мне приятно.
Она сдалась, и я получил доступ  к груди, большой и упругой.   Возможно, многие были бы без ума от такой груди, но я предпочел бы грудь помягче - такую, какая была у Тони, тело которой стало для меня своеобразным эталоном. Я жадно целовал то один сосок, то другой. Лера затихла. Ее дыхание участилось. Руки доверчиво легли мне на шею. Глаза закрылись. Приятно было целовать соски, но минут через пятнадцать наступило пресыщение. Хотелось продвигаться дальше. Змий, вселившийся в меня, стал  ее искушать:
-Давай немного полежим.
- Нет, нет, - вскрикнула она грубым тоном.
Ее громкий протест против поползновений змия-искусителя мог меня скомпрометировать.
-Тише, Лера, - умолял я, - все слышно в  коридоре.
В комнате было душно. На лбу  у нее появилась испарина.  Давала о себе знать выпитая водка.
-Как мне жарко, - проговорила она, тяжело дыша.
-Сними кофточку. Давай полежим, -  настаивал  змий-искуситель.
Она послушалась. Кофточка повисла на спинке стула. Лера осталась в юбке и ночной рубашке. Мы легли на мою кровать. Я выключил настольную лампу и без промедления снял с себя майку и трико. Молчание гостьи вдохновило меня на полное обнажение. Когда мои плавки улетели куда-то в темноту, мы с Лерой слились в страстном поцелуе. Ее большой язык оказался у меня во рту. Вдруг она впилась губами в мой язык и так сильно втянула его в свой рот, что у меня возникли опасения, что я лишусь органа речи и  никогда не смогу выполнять  профессиональные обязанности преподавателя. Мне стоило большого труда «застопорить» свой язык и вырвать его  изо рта моей страстной партнерши. 
    - Кто тебя научил так целоваться? - спросил я.
Мой вопрос она расценила как комплимент.
-Научили, - сказала  она загадочно.   
- У тебя какой-то короткий язык, - добавила она с явным разочарованием.
Мое самолюбие было задето, но я не стал  оспаривать ее мнение.
    Раздался тихий, вкрадчивый стук в дверь - так обычно  стучат в кабинет к начальнику. Мы затаились. Стук прекратился.
-Жарко, - громко вскрикнула Лера, совершенно не заботясь о конспирации.
-Давай  снимем юбку, - прошептал змий-искуситель.
-Давай, - наконец сдалась она.
Она осталась в одних трусиках. Я осыпал  поцелуями ее упругие, как резина, плечи, грудь, живот, бедра. Наши губы впились друг в друга, железное кольцо ее рук с чудовищной силой сдавило мне  спину, но полному слиянию наших тел мешали  трусики.  Я попытался их снять,  но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в резинку. Что мне оставалось делать? Я решил ограничиться суррогатом. «Петинг еще не секс, - подумал я,  - но уже не онанизм».
- А ты знаешь, - вдруг хихикнула она, - у меня с Игорем было почти то же самое, что сейчас с тобой.
Игорь рассказывал мне о вечере, проведенном с Лерой (он не из тех, кто заботится о репутации женщин), но я не предполагал, что они зашли так далеко.
- То же самое, что со мной? - с напускной строгостью  сказал я, почему-то не испытывая ревности. -  Как ты могла?!
Почему она призналась мне? Во-первых, она понимала, что Игорь проболтался (или проболтается), и я все равно обо всем знаю (узнаю), и ей хотелось представить свои отношения с нами как невинную шалость, как игру. Во-вторых, ей нравилось эпатировать окружающих своей откровенностью.
Я перестал сдерживаться...
-Ты меня всю обмочил, - проговорила она недовольно. - Как бы мне не забеременеть.
-Не забеременеешь, - успокоил я.
-Бывает, беременеют и без этого…
-Когда у тебя были месячные?
-Вчера кончились.
-Ну тогда  без всякого риска ты можешь сближаться с мужчинами около недели.   
В дверь снова вкрадчиво постучали  - тот же почерк, что и раньше. Мы снова затаились. Мягкие шаги удалились. «Наверно, Катя, больше некому, - подумал я.
Горько было осознавать, что рядом лежит почти обнаженная женщина, а я не могу овладеть ею. Минут через пятнадцать я возобновил ласки. Во мне снова  проснулся змий-искуситель.
- Давай снимем трусики, - прошептал он. - Просто полежим. Если не хочешь, соединяться не будем.
-Ну давай.   
Мы общими усилиями сняли с нее трусики, и наши обнаженные тела  сплелись. Я быстро пришел в нужную форму, но Лера умышленно создавала  помехи. Она то ускользала в сторону, как змея, то опускала ноги, делая невозможным проникновение, а когда я пытался их поднять,  вопила:
-Нет, нет!
Эрекция пропадала.
«Наверно, я так и не смогу сблизиться с нею, - думал я с горечью. - Надо признать очередное поражение».
-Только ты смотри никому не расскажи, - попросила  она, и в голосе ее  сквозил страх.
- За кого ты меня принимаешь!
Я взял ее руку и положил на пенис. Она стала массировать его, но так неуклюже, грубо, что я  сразу же  отказался  от такого сомнительного удовольствия.
Я еще раз попытался сблизиться с нею, но  в ее поведении не произошло никаких изменений.  Я подумал, что придется снова прибегнуть к суррогату. По моей просьбе Лера опустилась вниз. Пенис уперся в сосок и стал тереться о него...
-Дай мне чем-нибудь вытереться, - сказала она.
Я достал из шкафа  полотенце и сам вытер ей грудь и шею.
В полумраке белело ее крупное тело. Ее фигура далеко не безупречна - плечи широки, талии выражена не достаточно ярко - но  молодость делала ее привлекательной.
     Минут через двадцать я снова был в форме.  На этот раз  ее поведение радикально изменилось. Она затихла и больше не отталкивала мой палец, проникший в святая святых любой порядочной девушки.
-Только надень  презерватив, - попросила она покорно.
Я выполнил ее просьбу, но эрекция сразу пропала. Так я и не стал первым (?) мужчиной в ее жизни.  Не судьба.
    Будильник показывал 1О. 45. Пора было уходить. Общежитие закрывалось  в полночь, но до его закрытия мне надо было успеть вернуться. Когда мы шли по улице, я испытывал чувство неловкости из-за того, что Лера выше меня ростом. Она присмирела и шла молча. Ее лицо выражало серьезность и озабоченность. Я проводил ее до самого дома. 

Катя

В коридоре общежития меня ждала Катя. Мрачная, подавленная, она напомнила мне птицу, побывавшую в когтях у кошки. Ее внезапное появление повергло меня в смятение.
-Я к вам  несколько раз приходила, - сказала она, - но вас дома не было.  У меня к вам есть просьба. Нужно поговорить.
«Значит, я не ошибся, стучала она» - промелькнуло в моем сознании.
Я  не знал, как поступить. После встречи с Лерой в комнате у меня остался бедлам. Конечно, мне надо было извиниться и, сославшись на беспорядок, перенести встречу на следующий день или на худой конец  попросить прийти минут через пятнадцать, но я растерялся и предложил ей  зайти сразу.
  Я торопливо зашел первым. На столе стояла пустая бутылка. Красное одеяло грудой лежало на кровати. На смятой простыне лежал презерватив. Я схватил его и спрятал в карман.
Катя села на кровать Ксюши.
-У меня был  товарищ -  объяснил  я. - Мы выпили.
И тут я с ужасом заметил, что на столе валяется пустой пакетик от презерватива, и Катя пристально смотрит на него. Я схватил его и положил  под тряпку, лежавшую на столе.
- Да, хороший у тебя товарищ, - сказала она, и горькая усмешка пробежала по ее лицу. - Твой товарищ случайно не курит?
- Нет.
- Жаль.
         -Если бы я знал, что придешь, я приготовил бы тебе сигарет. Ты не пришла ко мне в прошлый раз, - проговорил я с горечью,  - и я подумал, что ты решила больше со мной не встречаться.
-У меня заболел сын. Я лежала в больнице.
-В больнице, - ужаснулся я. - Где? Здесь?
-Нет, в Петровке.
-Что с ним?
-Не могут поставить диагноз. Животик болит.
-Меня это тревожит....
Она усмехнулась:
-А каково мне!
- Слушай, у тебя есть вот такая книжка? - я достал с полки яркую иллюстрированную книгу о животных (я покупал ее для Ромы, но оказалось, что Ксюша купила ее раньше).
Катя взяла книжку в руки, полистала.
-Очень хорошая. Такой у нас нет.
-Возьми, это подарок Сереже.
Я подумал, что она из вежливости начнет отказываться, и мне придется долго уговаривать ее, но она  взяла книжку сразу и,  поблагодарив, положила ее к себе на колени.
-У меня такое дело, - сказала она озабоченно. - Моя подруга  - ее фамилия Зайцева - не может сдать Драгунскому  общее языкознание. Не можешь ли ты с ним поговорить? Или разрешить Позднышевой вместо него принять экзамен?
-Конечно, поговорю.
-Кожин уже говорил с ним. Он не прореагировал...
-Да, Драгунский у нас принципиальный.
-Может, сразу направить ее к Позднышевой.
-Я подумаю. Завтра решим.
-Она одна воспитывает ребенка. У нее больная мать, - убеждала Катя. - Она очень симпатичная женщина...
Последняя фраза меня покоробила. «Зачем  она говорит о внешней привлекательности подруги? - подумал я. - Может, это намек на то, что за экзамен та готова «расплатиться натурой». Может, и Катя торгует своим телом. Возможно, ее одноразовая связь со мной - это всего лишь плата за зачет. А я раскис, рассиропился...»
-Ты придешь ко мне? - спросил я  с  надеждой.
-Приду, но завтра я уезжаю к Сереже.
-Надолго?
-Не знаю, - она встала и  развернулась к двери.
-Ты спешишь?
-Да, у меня курица тушится.
Когда она ушла, меня  охватило раздражение. В голову лезли мрачные мысли: «Она использует меня как лоббиста. Я для нее  средство, а не цель. Пора выбросить ее из головы».

Драгунский

Поймать  Драгунского было нелегко. На занятия он обычно опаздывал минут на двадцать и поэтому в кабинет не заходил. Я решил подождать его возле аудитории, в которой он читал лекцию. Прозвенел звонок. В коридор сначала повалили студенты, а потом в черном пуловере, светлой рубашке с синими полосками, в узком черном галстуке вышел и он.  Ему было сорок пять лет. Он был невысокого роста.   Широкие  густые серпообразные брови, узкие еврейские глаза и набухшие верхние веки («мешки» над глазами) придавали его  облику восточный колорит.  Прямой классический нос создавал впечатление благородства.
Мы отошли в сторонку, к окну, где не было посторонних ушей.
-У меня к тебе просьба, Константин Борисович, -  сказал я.
- Что за просьба?
- Принять экзамен по общему языкознанию.
- У кого?
- У Зайцевой.
На лице у него появилась презрительная гримаса:
- О ней уже Кожин просил. Нет, не могу. Она не знает элементарных вещей. Не отличает буквы от звука.  А ведь ей в школе работать.
-Знаю, что у нее есть пробелы. Знаю,  как трудно тебе поступиться с принципами, но я прошу поставить ей тройку,  - сказал я и, вспомнив, как Добродомова ловко уговорила меня принять ее предложение, добавил: - Это моя личная просьба.
Моя фраза не произвела на него ни малейшего впечатления.
- Нет, не могу, - твердо повторил он.
Мне стало ясно, что ни на какие компромиссы он не пойдет. Его принципиальность граничила  с ослиным  упрямством, твердолобостью, глупостью.   
Мне не хотелось сдаваться: от результата наших переговоров  зависели мои отношения с Катей. 
-Ну хорошо, - сказал я. - Совесть  не позволяет тебе поставить Зайцевой тройку, но, может, ты не будешь возражать, если другой преподаватель  примет у нее экзамен.
-Ты теперь заведующий, ты и решай. Своя рука владыка, - пошутил он, на мой взгляд, вполне удачно.
В частных разговорах его остроты порой бывают  удачными, но его монологи  на заседаниях кафедры невероятно длинны и невыносимо скучны.
- Ты же знаешь, что я калиф на час. Выйдет из больницы Суворова, и, если, не дай бог, узнает, что вместо тебя с моего согласия экзамен принимал кто-то другой, устроит крупный скандал. Сможешь ли ты скрыть?
-  Доносить не пойду, но если спросит, врать не буду, - честно сказал он.
На свой страх и риск я разрешил Зайцевой сдать экзамен Позднышевой, которая поставила ей «искомую» тройку.

Лера

Возле университета я встретил Леру, одетую в черное платье, и пригласил к себе.
-Нет, я не приду к тебе больше Коля, - проговорила она печально.
- Почему?
- Не могу.
В ее облике было столько скорби, что она напомнила мне кающуюся  Магдалину.
В течение нескольких минут я уговаривал ее проявить ко мне христианское милосердие, но слова мои были гласом вопиющего в пустыне.
- Нет, нет, - говорила она сердито. - Не приду!
Когда же я, потеряв терпение,  направил стопы свои в университет, она сменила гнев на милость и  пошла на компромисс:
- Ты говорил мне о выставке эротического искусства. Мы можем сходить вместе.
    Мы договорились встретиться в пять, но в назначенное время она не пришла.  «Либо она отмаливает свои грехи в гордом одиночестве, либо  совершает новые вкупе  с Игорем, вертопрахом и циником, который  в отличие от меня не упустит свой шанс», - думал я. 

Катя

Утром возле общежития я увидел Катю. Рядом с нею шел   красивый, смуглый черноволосый мальчик лет четырех -  ее сын Сережа.   Я догнал их, поздоровался. Поговорили о здоровье  малыша. Катя привезла его из Петровки и поместила в нашу больницу. Ему стало лучше, и  на выходные его отпустили  домой. Пока мы шли вместе, он бросал на меня неприязненные взгляды. Его черные, как смоль, глаза сверкали. Наверное,  поклонников матери   он воспринимал как своих соперников. Другие мальчики легко шли со мной на контакт, а этот был молчалив и угрюм. Мои вопросы оставались без ответов. Я не стал  перед ним заискивать, лебезить, понимая, что дети тонко чувствуют  фальшь. 
- Может, погуляем, - предложил я.
- Мы только что с прогулки. Сейчас нам надо спать. Выйдем часа через два.
Мы зашли в общежитие. «Пригласить ее в гости или нет? - раздумывал я. - Только какой смысл приглашать, если она все равно  не сможет прийти. Куда она денет сына. Или все же рискнуть? » 
Но я не успел решить дилемму: из вестибюля вынырнули люди. Катя с Сережей  повернули налево и скрылись за гардинами.  Я же направился в свою конуру.

Новое знакомство

Во время перерыва между занятиями я зашел в кабинет Кожина. В последние годы живот у него еще более увеличился, широкое лицо несколько раздулось, зубы пожелтели и подпортились. Но, в остальном, он мало изменился:  те же широкие короткие усы,  нос картошкой,   двойной подбородок,   веселые серые глаза, приятный густой голос, то же добродушное выражение лица, та же веселость и готовность посмеяться любой шутке.
Андрей Валерьевич обставил кабинет по своему вкусу: возле стены стоял шкаф с книгами, на стенах висели репродукции картин, полотно со значками, в  углу стоял новый телевизор.
        У него часто собирались преподаватели. Здесь всегда можно было выпить чашечку кофе, обменяться мнениями,  послушать анекдот.
На этот раз  в гостях у него была молодая женщина. Андрей Валерьевич представил нас друг другу.   Людмила Владимировна недавно защитила в Москве кандидатскую диссертацию, автореферат которой лежал на столе Кожина. Теперь она преподавала философию в нашем институте. Ее фигура, грудь были совершенными, одежда безупречной.  «А не назначить ли ей встречу», - мелькнуло у меня в голове.
Андрей Валерьевич сделал мне рекламу:
- Николай Сергеевич тоже закончил аспирантуру в Москве, защитил диссертацию два года назад.
В глазах Людмилы Владимировны сразу загорелся живой огонек. Она с интересом на меня посмотрела.
   «Куй железо, пока не остыло», - приказал я себе. Я поговорил с нею о ее диссертации, сделал ей несколько комплиментов, которые вызвали у нее благожелательную улыбку, и вышел из кабинета сразу вслед за нею.
- Людмила Владимировна, давайте встретимся, пообщаемся в непринужденной обстановке, - предложил я. - Меня всегда волновали философские вопросы.
- Хорошо, - ответила она. -  Только сейчас я занята. Я дам вам номер телефона, вы позвоните мне попозже, и мы договоримся о встрече.

Катя

      Вечером  ко мне пришла Катя.
- Я ненадолго, - сказала она. - Мне за Сережей надо идти к полседьмому.
Она достала из сумочки «хвостовки», чтобы я поставил зачеты.
-Сережа лежит в больнице. Я каждый день забираю его на ночь, - сообщила она, видимо, затем, чтобы я понапрасну не приглашал ее в гости.
       Я поставил зачеты. Она пыталась всучить мне бутылку водки, но я наотрез отказался:
- А то совсем не поставлю, если будешь настаивать.
Мы поговорили о Гордышевой, которая, по мнению Кати, совсем выжила из ума и просто тиранит студентов.
-Жаль, что ты не берешь, - сказала она, пряча бутылку в сумочку.
-Ты не думай, что я требую другой платы, раз отказываюсь от водки.  Я приглашаю тебя в гости только потому, что ты ... об этом неудобно говорить, ты не любишь высоких слов ... всколыхнула мою душу. Могу поклясться.
На лице ее вспыхнула радостная улыбка:
-Поклянись богом.
-Зачем богом? - сказал я. - Во-первых, нельзя упоминать всуе имя господа нашего. А во-вторых, я материалист.
-А я верю.
-Лучше я поклянусь здоровьем. Это одна из важнейших человеческих ценностей. Клянусь, что за последние, по крайней мере, три года ты единственная женщина, которая вызвала у меня такие эмоции.
-Спасибо, мне приятно.
На прощанье она поцеловала меня в щеку.
-Приходи днем, - предложил я.
- Днем я на работе.
Она явно увиливала от интимной близости. Ее ссылки на отсутствие свободного времени нельзя было воспринимать всерьез.  При желании мы могли бы соединиться за пятнадцать минут.
Наши отношения развивались парадоксально, как бы в обратном направлении:  они начались бурным сексом, а уже потом последовал невинный поцелуй в щечку.

Безумная ночь

Наконец, я увидел Леру -  она зашла в кабинет русского языка. Новый образ, созданный ею с помощью макияжа, неприятно поразил меня неестественностью, вычурностью, авангардизмом. Восковые  губы, обильно присыпанные пудрой щеки, длинные черные ресницы, тонкие брови цвета йода сделали ее похожей на клоуна и одновременно на странных персонажей из фильмов Феллини. Вместе с тем ее тело, туго обтянутое черной материей, мне очень нравилось. Пышные женские формы притягивали взгляд, завораживали. От нее исходил запах самки.
     -Мне надо поговорить с тобой, - сказала она серьезным тоном. - Встретимся после пары.
Через час мы уединились за  шкафами, стоящими в нашем кабинете. Я так и не понял, что она собиралась со мной обсудить. Ее фразы были  банальны.
- Что же ты не пришла? - спросил я.
- Не могла. Я ходила...
Она сказала, куда она ходила, но я не запомнил  - это была явная выдумка.
- Приходи сегодня, - предложил я.
- Не знаю... Наверно не смогу, - она потупила взор.
- Ну почему? Я ведь по тебе скучаю.
- Мне сегодня надо... - начала она, но так и не закончила фразу.
-Приходи, - настойчиво повторил я.
- Ладно, если смогу... Сегодня или завтра, - сдалась она.
-Нет, говори определенно, - потребовал я. - Сегодня или завтра?
     Больше всего меня пугает неопределенность. Бессмысленное ожидание доводит меня порой до отчаяния, до нервного срыва.
-Ладно, если приду, то часов в семь. Только ты обещай... Обещаешь?
Я замялся. Мне не хотелось ограничивать свою свободу обязательствами.
- Если не обещаешь, то не приду, - она насупилась.
- Обещаю, обещаю, - поспешил заверить я.
- А ты хоть знаешь, что я имею в виду?
- Конечно.
Договор между нами был заключен, она успокоилась, но оба мы понимали, что и ее ультиматум, и мое обещание не покушаться на ее невинность - всего лишь игра, дань этикету.

Она на пятнадцать минут опоздала, но я не обиделся: главное - пришла. Когда раздался стук, я как угорелый бросился к двери, открыл ее, и Лера попала в мои  страстные объятия.
-Не надо, - сказала она с мольбой  в голосе, - ты обещал.
Я отпустил ее: не имело смысла форсировать события. Пытаться овладеть женщиной, не напоив ее вином, или  водкой, или коньяком - это все равно что броситься на мощные укрепления противника без предварительной артподготовки. Победу одержать можно, но неизбежны крупные потери. У нас впереди  был длинный вечер. В холодильнике стояли три бутылки водки. «Выпьем, - подумал я, - и Лера раскрепостится, подобреет».
Мы сели на кровать и, подложив под спины подушки, откинулись на стену. Мне хотелось о чем-нибудь поговорить с нею, но моя кровь забурлила, рассудок помутился. Через несколько минут я не сдержался, и мои губы впились в упругие губы Леры. Она  отодвинулась  от меня на другой конец кровати.
- Ты обещал, -  сказала она с напускным возмущением. - Если ты будешь так себя вести, я уйду.
- Ладно, не буду. Правда, когда я давал тебе обещание, я надеялся, что ты заберешь его назад.
- Нет, сейчас, может быть,  Игорь придет.
- Откуда ты знаешь?
- Я его встретила.
- Давай замаскируемся, затаимся. Согласна?
- Нет.
Меня томило желание. Я взял ее голову в свои руки, и мы слились в страстном поцелуе.
- Дай язычок, - прошептал я.
Большой язык Леры проник в мой рот. И тут раздался стук в дверь. Лера в панике отскочила  от меня вместе с подушкой. Я отбросил свою подушку в другую сторону и подошел к двери. Щелкнул замок. В комнату с наивной  улыбкой  на устах вошел Игорь. Он окинул подозрительно-ироническим взглядом  помятую постель и, отдавая дань вежливости, сказал:
    - Я, кажется, не вовремя...
-  Ну что ты, - сказали мы с Лерой в один голос, - мы тебя ждали. Только что о тебе говорили.
- Что бы тут было, если бы я не пришел, -  проговорил Игорь, лукаво улыбнувшись.
Я поставил на стол бутылку водки, а Игорь вытащил из сумки две бутылки лимонада.
  - Сейчас видел хорошее  вино,  марочное, но дорогое. Покупать не стал, - сказал Игорь.
- Сколько стоит?
- Пятнадцать рублей.
- Я бы купил, - сказал я, но, заметив, как загорелись глаза у моего приятеля, поторопился добавить: 
    - Не сейчас, правда. Сейчас деньги на исходе.
    Зарплата у Игоря была ничтожная, поэтому я терпимо относился к тому, что он постоянно «садился мне на хвост», то есть пил за мой счет.
Я на минутку отлучился в туалет, а когда вернулся, меня ждал неприятный сюрприз: Игорь, сидя корточках, целовал коленку Леры, а она гладила его плешивую голову. Увидев меня, Игорь  с деланным  испугом отскочил в сторону.
- Поймал нас, - он улыбнулся, обнажив желтоватые зубы (один верхний клык у него отсутствовал).
Мне стало ясно, что Игорь пришел ко мне не случайно - его пригласила  Лера.  Во мне шевельнулось недоброе чувство. Не жалко было водки, но неприятно, когда тебя водят за нос.
Я поставил на стол рюмки и  положил кусок хлеба.
-Закуски нет, - предупредил я.
- Мы не хотим есть, - заверили гости.
Я налил рюмки, и пиршество началось. Наши тосты были незатейливыми. Я пил за Леру, а Игорь и Лера, решившие, видимо, за угощение расплатиться со мной  комплиментами, до небес превозносили  «гостеприимного хозяина». Скоро первая бутылка была выпита, а хлеб съеден. Я выставил вторую бутылку, но и в ней уровень чистой, как слеза, жидкости стал быстро падать. Лера не пропустила ни одной рюмки. Ее щеки покраснели, на лбу появилась испарина.
Водка привела меня в состояние экстаза. Мне захотелось петь. Я достал из шкафа черный футляр со сломанными замками и открыл его. Вскоре красный перламутровый баян - дряхлый, задыхающийся старик - заиграл у меня на коленях. Первую песню - «Не обижайте любимых упреками» - я посвятил Лере.  Исполнив три сольных номера, я предложил гостям спеть вместе со мною. Наше новое трио запело, но Игорь и Лера так фальшивили, что мне пришлось  закончить концерт после первой же песни. Баян-старик, кряхтя и охая, снова залез в футляр, и я отнес его в шкаф.
Я открыл проигрыватель и поставил диск Аркадия Хоралова.
-Какая дрянь! -  поморщившись,  проговорили гости.
- А кого вы любите? Что вам поставить? - спросил я. - Учтите только, что Жени Белоусова и Дмитрия Маликова у меня нет.
Гости засмеялись:
-Жаль.
Я порылся в фонотеке и, наконец, нашел пластинку, которая их устроила - это был  английский певец и композитор Парсонс. Мы выключили большой свет. Комнату освещала настольная лампа. Я сел на кровать Ксюши, а гости вместе опустились на мою кровать и, потеряв всякий стыд, на моих глазах стали обниматься и целоваться. Во мне вспыхнула ревность, я долго не давал ей разгореться, но когда рука Игоря залезла в трусики Леры, пожар вышел из-под контроля. Я подошел к даме и пригласил ее на танец.
-Я не умею, - сказала она, поглощенная ласками Игоря, но потом встала и прижалась ко мне всем телом.
Танцуя, мы слились в страстном поцелуе. Ее язык оказался у меня во рту. Мои руки сдавили ее мощный корпус. Ее превосходство в росте почти не мешало нам наслаждаться. Игорь, закрыв глаза, равнодушно лежал на кровати, но когда песня кончилась, он заявил, что пришла его очередь танцевать. Его требование было справедливым, поэтому, как ни трудно было оторваться от тела Леры, пришлось ее уступить. 
Как только зазвучала новая песня, гости слились в одно целое. Звук от поцелуя резал слух. Я лег на постель и отвернулся к стене, чтобы не видеть этой безобразной картины. Песня кончилась. Пришла моя очередь танцевать. Игорь покорно лег на кровать. 
-Я  тебя обожаю, Лера, - страстно шептал я. - Обожаю!
-Ты любишь меня? - спрашивала она проникновенно.
- Люблю, люблю.
- А как же Ольга?
Меня поразила ее деликатность: она спрашивала не о Ксюше, моей жене, а об Ольге, подружке.
- Ольга? Да я и думать о ней забыл. Она ничто по сравнению с тобой!
Мы снова слились в  долгом и страстном поцелуе.
Парсонса сменил Юрий Антонов. После того как и Антонов завершил пение, мы сделали перерыв, чтобы  допить вторую бутылку. Когда она опустела, Лере стало плохо. Она несколько раз выходила в туалет.
-  Поблевала? - спросил Игорь.
- Нет, до этого еще не дошло, но мне тошнит.
  - Я помогу тебе, - сказал я.
- Помоги мне, Коля, помоги, - проговорила Лера с пародийной жалостливостью.
Я отправился на кухню, чтобы приготовить чай - отличное средство от тошноты. Когда минут через пять я с двумя чайниками - алюминиевым и фарфоровым - вернулся в комнату, Лера  лежала с Игорем на моей кровати, и он  целовал ее обнаженную грудь. Этот удар отправил меня в нокдаун.  Я поставил чайники на стол и, чтобы прийти в себя,  сел на кровать Ксюши. Меня жгла ревность, томило желание, мучило одиночество. Минут десять я молча смотрел, как Игорь пытается снять с Леры трусики, но потом какая-то неведомая сила подняла меня с кровати и бросила  к ним. Мой рассудок совершенно не контролировал поведение. Я был весь во власти инстинкта. Мои губы впились в ее губы, а левая рука сдавила  большую  упругую грудь.  Игорь активизировал действия. Он задрал подол ее платья и стащил с нее трусики.
-Караул, насилуют! - с шутливым ужасом крикнула она и добавила: - Это оригинально: групповой секс.
Слова об изнасиловании и групповом сексе меня протрезвили. В голове промелькнула мысль: «Не делай этого, это нравственное падение, деградация, это  чревато последствиями». Между рассудком и инстинктом завязалась упорная борьба.  Рассудок, наконец, одержал верх. Я оторвался от роскошного женского тела, и мой корпус принял вертикальное положение. Игорь, напротив, вошел в раж. Он схватил Леру  обеими руками и перетащил на другую кровать. Я снова оказался в одиночестве.
Игорь неутомимо работал - вскоре они остались совершенно голыми. В полумраке белели их крупные тела.
- Игорь, не надо, - говорила она грудным театральным голосом. - Я очень хочу, но не могу. Понимаешь, не могу. Только мужу...
- Я люблю тебя, - шептал Игорь в ответ.
«Нет, в этой оргии я не буду участвовать, - думал я, терзаемый ревностью. - Я выхожу из игры».
-Выключи свет, Коля, - попросила Лера. - Очень тебя прошу.
Лампа погасла, но вспыхнул экран телевизора.
   Возня продолжалась довольно долго, наконец, они соединились. Ее длинные ноги были подняты вверх и разведены в стороны, а его толстая задница  медленно двигалась вперед-назад. У меня возникло чувство, будто я нахожусь на съемках порнофильма. «Ничего, это тоже полезный опыт», - утешал я себя.
-Игорь, милый, я тебя люблю, - страстно шептала она. - Очень люблю.
- И я тебя люблю, - отвечал он.
Он долго не мог кончить. Прошло не менее часа, а ситуация не менялась. По комнате по-прежнему разносился театральный любовный шепот.  Я пытался смотреть телевизор, но передача не лезла в голову - мое внимание было приковано к эротическому шоу, проходившему на соседней кровати.  Я чувствовал себя подавленным.  В моей душе что-то надломилось.   «Шлюха, настоящая шлюха», - думал я о Лере.   Я мог бы сказать Игорю: «Теперь моя очередь» и он, любитель группового секса, без колебаний уступил бы мне свое место, но мне не хотелось превращаться в животное.
«Ничего, овладею ею в другой раз, когда мы будем наедине»,- думал я.
Мне стало скучно. Я включил настольную лампу.
- Коля, бессовестный, - обиженно прокричала Лера, - выключи свет.
-Ради бога, тише. Соседи спят, - пробурчал я. - Чего ты стесняешься. Ведь мы свои люди.
Лера меня раздражала, мне хотелось ей насолить, например, включить яркую лампочку на потолке, но, чтобы сохранить имидж благородного мужчины,  я, про себя рыча и чертыхаясь, выполнил ее просьбу. Впрочем, света от телевизора мне вполне хватало. 
Прошло еще полчаса, и грузная мужская туша упала наконец на постель рядом с крупным женским телом. Я включил свет. Обнаженные, уставшие, мокрые, Игорь и Лера напомнили мне Адама и Еву, вкусивших плод с древа познания и изгнанных богом из рая. Правда, в поте лица им пришлось добывать не хлеб насущный, а райское наслаждение.
После непродолжительного отдыха Игорь, настоящий герой, супермен, встал и, облачившись в тогу (полушерстяное одеяло), с величественным и торжественным, как у римского патриция, выражением лица отправился в туалет. Когда он вернулся, Лера, обкрутив одеяло вокруг голого тела,  направилась к двери.
-Смотри, там соседи, - строго предупредил я.
- Коля, надоел ты со своими соседями, -  раздраженно проговорила она.
- Лера, мне здесь жить. Да подумай  и о своей репутации.
Во мне проснулся человек в футляре, но Леру, свободную от предрассудков гетеру, совершенно не волновало мнение окружающих. Она спокойно вышла из комнаты и, рискуя в любую минуту нарваться на мою ближайшую соседку христианку  Вику, не спеша пошла  по коридору. «Это какая-то фантасмагория», - подумал я.
Не одеваясь, они  снова легли на постель. Меня поразила их полная безмятежность. На лицах у них не было ни тени стыдливости, ни тени неловкости. У меня возникло такое чувство, будто  мы находимся в городской бане в общем для мужчин и женщин зале. «Это какая-то фантасмагория», - еще раз мелькнуло в моей голове. Впрочем, мне не хотелось вносить диссонанс в наш маленький фантасмагорический мир. Я сел  рядом с крупным телом Леры, моя рука легла на ее грудь, пальцы слегка сдавили сосок. Она не отталкивала меня.
- Коля, ты молодец, - восхищенно проговорил Игорь, - После сегодняшнего я стал тебя уважать. Я не ожидал, что ты будешь так себя вести.
- Ну что вы, мои юные друзья, - сказал я скромно.  -  Я всего лишь проявил мужскую солидарность.
Часы показывали 1.ЗО.
- Завтра мы пойдем к твоей матери, - Игорь обратился  к Лере. - Теперь я буду жить с тобой. У нас теперь будет мальчик. Или девочка.
- Не говори глупостей, - рассердилась Лера.
- Да, на моих глазах зачали, -  подтвердил я. - В суде я готов выступить в качестве свидетеля. Впрочем, я не советую  рожать. Ведь в момент зачатия вы оба были пьяными. Может родиться какой-нибудь дегенерат или кретин.
Игорь не согласился:
-Да ты знаешь: я зачат в пьяном виде, мне отец говорил. И ничего...
Игорь, как и любой человек, считал себя человеком большого ума. Декарт когда-то тонко заметил, что справедливее всего бог поделил между людьми разум: никто не жалуется на его недостаток.
Простодушное признание Игоря давало отличный повод для юмора. В голове у меня сразу вспыхнула едкая острота: «Я давно подозревал, что ты зачат в пьяном виде». Я мог уязвить своего соперника и получить моральную компенсацию за поражение в битве за Леру, но я промолчал: мне никому не хотелось портить настроение.
Лера, бросив взгляд на часы, торопливо засобиралась уходить. Ее мать, женщина властная, строгая, держала  дочку в ежовых рукавицах.
- Останься, Лера, тебе же двадцать шесть лет, - назидательно проговорил Игорь.
-Не могу, не могу, - нервно повторяла она, надевая платье.
- Общежитие закрыто.
-Правда, закрыто, Коля? - обратилась она ко мне.
Я подтвердил. Она не сдавалась:
- А через окно можно вылезти?
- Можно.
Я хотел, чтобы они оба ушли: на следующий день у меня была первая пара, мне надо было хоть немного поспать.
- Через окно можно, - повторил я.
Я убрал со стола пустые бутылки и проигрыватель, открыл окно. Лера исчезла во мраке.
- Игорь, а ты разве меня не проводишь? - донесся с улицы ее жалобный голос.
- Нет, я буду спать, - равнодушно сказал патриций.
Обнаженный, он лег на голый матрас.
- Подожди, Игорь, возьми простыни, - попросил я, опасаясь, что он загадит матрас  кожно-венерическими микроорганизмами.
Когда-то он болел триппером. Его вылечили, но болезнь дала осложнение - до сих пор его мучил зуд в нижней части живота.
    Он догадался, какая тайная мысль не дает мне покоя.
- Я чистый, - заверил он.
Но моя позиция не изменилась. Я вытащил из шкафа две простыни  и проговорил твердо:
- Возьми, возьми.
Я не забывал слов, которые Ксюша сказала мне перед отъездом  в Банчурск: «Женщин можешь водить, только не на моей кровати». 
Ее отношение к кровати как к святыне имело глубокий символический смысл. Я ни разу не нарушил обещания.
- Так ты не пойдешь? - еще раз спросил я у Игоря.
- Нет, - он с головой укрылся одеялом.
Униженная и оскорбленная, Лера стояла возле окна и ждала. Во мне шевельнулась жалость к ней.
- Ладно, я провожу тебя, - сказал я.
Какое-то время мы шли молча. На улице было свежо. Печально светили звезды.
- Как я себе гадка. Я противна себе, -  заговорила  она  надрывно. - Ты меня презираешь?
Она снова напомнила мне кающуюся Магдалину. Я сказал ей, что по-прежнему испытываю к ней глубокое уважение, что ее поведение не выходит за рамки современной морали.
- Ты обманываешь меня! -  она явно упивалась игрой роли падшей женщины. - Вековая традиция требует презирать таких, как я.
Меня слегка покоробила ее театральная поза.
- Не надо мелодрамы, Лера, - строго проговорил я.
- А что если от мелодрамы становится легче.
- Не надо сочинять себе страданий.
Может быть, она действительно страдала, но она так привыкла играть, что ее покаянные фразы напоминали реплики из спектакля.
- А Игорь .... какой... - ее голос дрогнул.
- Конечно, ему надо было тебя провожать, а не мне, - во мне заговорила ревность. - Это он с тобой соединился.
- Нет, не соединился.
- Не соединился? Лера, не надо фантазировать.
- Нет, не было... - настаивала она.
- Но я же слышал, как хлюпало!
Меня раздражала очевидная ложь. Мало того, что меня оставили в дураках, теперь мне еще пытались втереть очки. 
- Ладно, не будем об этом. Мне и так тяжело.
Меня удивила ее позиция: она по-прежнему считала себя девственницей. «В какой еще позе ею нужно овладеть, чтобы она, наконец, признала факт утраты невинности?» - думал я.
- Это мой переломный день. Никогда больше ни с кем не буду, - твердо пообещала кающаяся Магдалина. - Все!
Во мне вдруг прорвалась обида. Из уст посыпались злые слова:
- Откровенно говоря, ты заставила меня посмотреть на женщин другими  глазами. Как ты могла отдаться на моих глазах! Я ведь к тебе хорошо относился.
- Я плохая, я падшая.
Покаянную голову и меч не сечет.  Моя позиция смягчилась:
- Да, сейчас ты не вызываешь у меня возвышенных чувств, но как женщина ты по-прежнему меня привлекаешь. Приходи ко мне завтра.
- Не знаю. Наверно, не смогу.
Я остановил ее, и мы слились в жарком поцелуе.
      Затем мы двинулись дальше. Во мне снова заговорила ревность:
- Лера, ты испортила мне вечер. Я приглашал тебя одну, а ты притащила Игоря. Зачем? Чтобы заняться с ним любовью?
Мы снова слились в поцелуе.
Вдруг до нее дошел комизм ситуации.  Ее стал душить смех.
- Ты хотел провести со мною вечер, а тут Игорь, - говорила она, - Ты сначала хотел за меня побороться, а потом махнул на нас рукой.
- Конечно,  выбор остается за женщиной.
- Я не выбирала. Меня выбрали. Если бы ты не уклонился, то с тобою было то же самое, что с Игорем. А дело все в том, что я никого не люблю. Мне безразлично, с кем спать, - она вжилась в роль падшей женщины.
До дома Леры было километра четыре, не меньше. Наше путешествие длилось около часа. Мы несколько раз успели поссориться и помириться. Прощаясь с нею, я еще раз впился губами в ее губы.
- Приходи завтра, - просил я.
- Не знаю, Коля. Ты никому не скажешь о сегодняшнем?
- Нет.
- Дай клятву.
Меня снова захлестнуло раздражение:
- Клятву не дам, но обещаю молчать. В моей порядочности можешь не сомневаться, но Игорь разболтает: он не умеет держать язык за зубами.
- Ну и пусть, - обреченно  проговорила она. -  Хочется повеситься на...
Я не расслышал ее последние слова.
- Ты сказала на фонарном столбе?
- Нет, на дереве, - уточнила она.
- Ну это совершенно меняет дело.  На дереве романтичней. Но я не советую.
-Я никому не нужна. Я одна. Одна только мама... - голос ее задрожал.
«Я все думаю, что она позирует, - мелькнуло у меня в голове, - а вдруг она страдает по-настоящему и  возьмет, да и наложит на себя руки. Надо поддержать ее морально».
- Вот и подумай о маме, - проговорил я строго. - Но ты напрасно сгущаешь краски. Ты нужна многим. Например, мне всегда интересно с тобою общаться.  Без тебя Земля опустеет.
- До свидания, Коленька, -  промолвила она жалостливо, - Спасибо тебе. Никогда не забуду, что ты меня проводил.
- Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя последней ... девушкой.
Она засмеялась.
Я не шел, а бежал домой. Меня жгла обида на женщин, на Ксюшу. «Она вот так же, как Лера, отдается теперь  своему офицеру или еще кому-нибудь, - думал я. - Пора, наконец, развестись. Надо написать ей письмо».
Я залез в окно. Игорь спал сном праведника. Я поспешил лечь в постель, но долго не мог заснуть. Проснулись рано и сразу вспомнили приключение с Лерой.
- Ну и шлюха, - сказал Игорь. - Какая порядочная станет еб - ся в присутствии другого человека. Она не целка. Врет она. Я пробил ей, но она не кричала от боли, никакой крови не было. У меня был случай. Попалась девушка. Так та просто визжала.
- Я тоже думаю, что она не была целка, - согласился я. 
- Теперь это будет наша общая девушка, - сказал Игорь. -  Теперь мы будем с нею пораздельно.
- А согласится?
- Куда денется. Она шептала мне: «Я отдалась Коле».
- Чушь! -  возмутился я. - Она наговорила тебе чепухи. У нее больное воображение. Мне она не отдавалась.
Я никогда не доверял Игорю своих мужских тайн:  он не умел держать язык за зубами. 
Игорь поплелся домой отсыпаться, а я пошел на работу.
Первые две  пары прошли неплохо. Откуда у меня столько энергии взялось после бессонной ночи! Когда шла третья пара, в аудиторию постучали. Я открыл дверь и увидел Дорожнюю, презрительно щурившую глаза, а за ее спиною Леру, у которой был вид побитой собаки.
- Извините, что мешаем вам, - с подчеркнутой вежливостью театрально проговорила Дорожняя, оформлявшая документы в аспирантуру. - Мне срочно нужно подписать.
Она протянула мне заявление, и я как исполняющий обязанности заведующего подписал его.
Лера бросила на меня напряженный взгляд. У нее был вид преступника, ожидающего приговора суда. Несомненно, она пришла выяснить, как я отношусь к ней после прошлой ночи.  Я посмотрел на нее доброжелательно, но строго. Она успокоилась. «Интересно, придет ли она ко мне, - подумал я. - Сегодня, наверно, нет.  А нужна ли она мне вообще?»


Людмила Владимировна

Направляясь в магазин, я встретил Людмилу Владимировну. Мы поздоровались.
- Я звонил вам два раза. Вы были в Москве, - сказал я, чтобы снять с себя подозрение в безразличии к ней.
- Кто вам сказал? Мама? - в ее тоне зазвучала нотка возмущения.
- Да. А  это разве секрет?
- Да нет. 
Мы разговорились. Она сказала, что ей страшно не хочется работать, ей хочется читать для себя, для души. Я сказал, что мне тоже было очень тяжело, когда я вернулся из Москвы.
- Вы похожи на француженку, - сказал я.
Мой комплимент привел ее в восторг:
- Вы не первый говорите мне об этом.
Я долго ее не отпускал. В ее глазах появилось беспокойство, ее корпус повернулся в сторону института.
- Вы спешите? - спросил я.
- Да, у меня через пять минут занятия начинаются. У заочников.
- Давайте я вас провожу.
Она согласилась. Мы вместе пошли в сторону института.
- У вас когда занятия кончаются? - спросил я, когда мы подошли к центральному входу.
         - У меня одна пара.
         - Я могу вас проводить. Ведь будет темно.
         - У меня сегодня встреча с подругой. Мы договорились. Давайте встретимся в другой раз. Погуляем или в кино сходим. Звоните.
Храня верность Кате, я несколько дней  не звонил Людмиле Владимировне, хотя понимал, что если не позвоню еще три-четыре дня,  то наша дружеская связь оборвется. 

Катя

Вечером  с «хвостовками» в руке ко мне зашла Катя. На ней была очень красивая розовая блузка.
- Я на пятнадцать минут, - предупредила она.
  Меня захлестнуло раздражение: «Ну и что? Нам достаточно было бы и десяти минут». С Тоней, когда мы еще не были женаты, мы соединялись за пять минут. Стоило Вере Алексеевне, матери Тони,  выйти из комнаты, как я закрывал дверь на шпингалет, приспускал брюки, Тоня стремительно снимала трусики и садилась на мои бедра лицом ко мне. Когда ее мать возвращалась, мы уже как ни в чем не бывало пили чай. Нас выдавал лишь румянец на смуглых щеках Тони.
- Мне надо идти за Сережей, - объяснила Катя.
         Сережа лежал в больнице: у него был хронический колит. Катя по-прежнему каждый вечер забирала  его домой, а утром отводила назад, в больницу.
Я поставил зачеты.
- Курить хочешь? - спросил я.
         - А у тебя есть? - в ее голосе оживление, радость.
- Есть. «Монте Карло». Ты какие больше любишь - «Монте Карло» или «Консул»?
- «Монте Карло».
- Я рад, что не ошибся.
Она торопливо открыла пачку и вытащила сигарету. Чиркнула спичка. Катя жадно затянулась дымом.
Я расстегнул ее блузку. Она курила, а я осыпал поцелуями ее грудь, шею, плечи.
- Мне пора, - сказала она.
         - Нет, нет, побудь еще немного! - шептал я, впиваясь губами в сосок.
- Если хочешь, я приду к тебе еще сегодня.
          - Конечно, хочу.
Когда она ушла, я обнаружил, что сигареты исчезли со стола. Куда они могли деться? Я обследовал шкаф, поднял пластинки, лежавшие на кровати - пачки нигде не было. «Значит, она их забрала с собой», - заключил я.
Часа через три она пришла ко мне Сережей. Я поставил ему пластинку, купленную для Ромы. Сказку он слушал невнимательно. Ему больше нравилось включать и выключать проигрыватель. Я с внутренним напряжением смотрел, как он двигал головку проигрывателя: иголка скрежетала, оставляя на пластинке царапины. Катя делала вид, что не замечает занятий сына. Я догадался, что она  проверяет мои чувства к ребенку. Я с честью выдержал испытание: ни одного слова протеста не вырвалось из моей груди.
На следующий день  в коридоре института она подошла ко мне. Она волновалась.
- Федотова согласилась принять у меня контрольную работу и зачет. Но к зачету я не подготовилась. А в понедельник будет принимать Гордышева, - сказала она.
- Что мне нужно сделать?
- Попроси, если можешь, Федотову, чтобы она приняла в понедельник. Она сейчас в 335-й аудитории.
  - Она одна?
  - Нет, там заочники.
- Жаль. Такие вопросы решают наедине.
И все же я не стал откладывать разговор. Я постучал в дверь и зашел в аудиторию, где профессор Федотова, одетая в черное платье, на свой страх и риск принимала зачет вместо Гордышевой.
В ее внешности не было ничего профессорского. Ее тельце было тощеньким, ножки - тонкими, как спички, головка и черные глазки маленькими, ушные раковины и рот, напротив, очень большими, кожа морщинистая, землистого цвета. Она напоминала мне шимпанзе.
Ее голова нервно повернулась в мою сторону. У нее был воинственный вид: губы поджаты, глаза - колючие. Видимо, думая, что я, как исполняющий обязанности заведующего, пришел с недобрыми намерениями, она приготовилась к защите. Но вместо критических замечаний из моих уст  посыпались комплименты.
- Марина Николаевна, в этом платье вы выглядите  на сорок лет. На улице осень, а от вас веет весной, - восхитился я. - Я оформил ваше командировочное удостоверение.
- Спасибо, - проговорила она скрипучим старческим голосом.
Настроив ее на благожелательный лад, я перешел к делу:
- Мне надо с вами поговорить.
Она подняла голову. Я изложил ей свою просьбу.
- Хорошо, хорошо, - сказала она. - Пусть заходит сейчас. Не будем откладывать до понедельника. А к государственным экзаменам  она потом подчитает.
«А ведь она милая, добрая женщина, - подумал я. – Я был к ней несправедлив».
Вечером ко мне снова зашла Катя. Она была одета в модное черное платье.
        - Все сдала! - проговорила она, просияв от счастья. - Я опять пьяная. Мы отмечали День учителя. 
- Но ведь вы же позавчера уже отмечали, - возмутился я.
- Сегодня еще раз.
- С кем?
          - Старая компания: Кожин, Ройтман.
          - Кто угощал? Ты?
          - Нет, это было совместное мероприятие.
          Я протянул ей пачку «Монте Карло»:
- Угощайся. Я боялся, что не успею вернуться к твоему приходу. Я за сигаретами стоял. Была большая очередь.
         - Ты купил? Молодец! У меня кончились. 
Пачка нырнула в ее сумочку. Комната стала наполняться дымом.
         - У меня в распоряжении тридцать минут, - сказала Катя.
«Ну наконец-то, - подумал я с облегчением. - Теперь сблизимся. Мне пяти минут хватает, а тут целых тридцать».
Мне хотелось поскорее снять с нее платье. Моя рука потянула ремешок, который обвивал ее стан.
- Нет, нет! Мне нельзя, - сказала она, схватив ремешок.
- Почему? - спросил я с досадой.
- Несколько дней нельзя.
- У тебя началось?
- Да, сегодня.
-  Может, ты вообще не хочешь со мной?
- Нет, хочу.
- Ну давай хоть платье снимем, полежим.
- Нельзя же.
- Я понимаю, что нельзя. Мы просто полежим. Мне хочется прижаться к тебе всем телом.
- Прижимайся так.
- Так хуже. Мы помнем твое чудесное платье.
Она была непреклонна.
Мы легли на постель поверх одеяла. Я обнажил ей обе груди и стал жадно сосать соски. Потом я приспустил трико, трусы и положил ее руку на  пенис. Ее рука стала нежно гладить его головку.
- Что, умрешь без этого? - пошутила она.
- Да, умру. Я хочу тебя.
Мои губы впились в ее губы. Она отвечала на поцелуи. Еще б немного, и я б кончил, но я сдержался, опасаясь перепачкать ее новое платье.
- Сколько времени? - спросила она, опомнившись.
Будильник показывал шесть тридцать.
- Я опоздала! - испуганно вскрикнула она.
Она вскочила, спрятала грудь, но вместо того, чтобы сломя голову бежать в больницу, села на кровать и сказала:
- Я еще одну выкурю.
На этот раз она курила торопливо, делая частые затяжки.
Потушенный окурок упал в рюмку.
- У тебя нет двух рублей. Таксисту... Я не хочу заходить домой.
Если бы она пошла домой, то вахтерша увидела бы, у кого она была.
Я дал ей семь рублей.
- Вдруг больше понадобиться, - объяснил я, но Катя вернула пятерку.
- Приходите ко мне сегодня, - сказал я. - Я приготовил маленький сюрприз для Сережи.
- Постараемся.
«Почти каждый день ездит на такси, - отметил я, когда она вышла из комнаты. - Настоящая аристократка».
Она пришла ко мне с сыном часа через три. Я вытащил из шкафа игрушечный пистолет и протянул его Сереже:
- Это тебе.
Его черные глаза вспыхнули от радости. Он взял его в руку и нажал на курок. Из дула вылетела пластмассовая пулька. Сережа вздрогнул,  ни с того ни с сего  шлепнул ладошкой по щеке матери и  ничком упал на пол.
Его поступок меня шокировал. За что  ударил мать? Ведь она не давала ему ни малейшего повода.
На ее глазах выступили слезы.
- Сережа, за что ты меня ударил? - спросила она.
Он продолжал молча лежать на полу, не поднимая головы.
- Вот такой он, - с горечью проговорила она. - Капризный. В больнице говорят: умный мальчик, а капризный.
- По-моему, он запущен в педагогическом отношении, - сказал я.
Она озлобилась:
- Разве я его не воспитываю? Разве я не говорю ему, что так делать нельзя?
Я пожалел, что сказал такие жесткие слова.
- Других детей бьют - хорошие дети растут, - продолжала она. - Бить мне его, что ли?
- Битьем не перевоспитаешь. Физическое наказание его только озлобит.
- А как же на него воздействовать?
- У меня есть свои методы. Благодаря им, мой сын был очень послушным мальчиком.
- Расскажи о них.
- Если расскажу, ты смеяться будешь.
- Не буду. 
- Я рассказываю поучительные истории.
- Я тоже рассказываю. Никакого толка.
- Значит, не те истории.
- Расскажи ему ты.
Я подумал несколько секунд и рассказал Сереже историю о мальчике, который ударил свою маму. От удара та превратилась в старуху. Мальчик был в отчаянии. Он решил любой ценой вернуть маме молодость...
Рассказ о злоключениях мальчика и его матери длился довольно долго. Катя зевнула.
- Надоело? Затянул?
- Да, - она засмеялась.
Мое авторское самолюбие было задето. 
- Учти, рассказ рассчитан на ребенка. Посмотри, как он внимательно слушает.
Сережу действительно захватила придуманная мною история.  У него на глазах выступили слезы.
- Он реагирует на рассказы. Он чуткий мальчик. Значит, его поведение можно откорректировать, - сказал я. - Теперь ты познакомилась с моим педагогическим методом. Можешь взять его на вооружение.
Она отнеслась к моему новаторскому методу скептически:
- Ты думаешь, что теперь он не будет бить?
- Нет, я так не думаю. Одного сеанса недостаточно. Нужно рассказать ему десятки рассказов. Не помог один, придумывай другой - с более трагическим концом. Внушай ему правила поведения, формируй нравственные основы его личности.
- Ну вот и помоги мне.
- Хорошо, почаще приходите ко мне.
- Хорошо. Теперь будем приходить чаще.
- У меня есть водка. Давай выпьем, - предложил я.
- Нет, сейчас не стоит. У меня шестого октября день рождения, прибереги ее.
После паузы она сказала грустным голосом:
- Слышал, Митич защитился?   
- Слышал.   
- Теперь будет нос задирать.
- Он и до защиты задирал.
«Почему она так переживает. Может, она неравнодушна к нему», - подумал я. - Может, она мечтает переспать с ним?». Во мне стала разгораться ревность, но я постарался погасить ее.   
На следующий день вечером я был у Травкиных. Домой вернулся в десять часов вечера. Может быть, Катя приходила ко мне, когда меня не было - обычно она приходит в восьмом часу.
Утром меня охватило беспокойство: «Где она? С кем?». Муки ревности погнали меня к ней в комнату. В ее секции было темно. Я нажал на выключатель - лампочка вспыхнула на мгновение и погасла. Мне стало не по себе. Я постучал в дверь: дома никого не было. Я посмотрел в замочную скважину: на столике в вазе стояли цветы. «Признаться ли ей, что это я сжег лампочку? - пронеслось у меня в голове. - Наверное, не смогу». Мне не хотелось, чтобы она знала о моем неудачном визите к ней. 
Часа через два я снова отправился к ней.
- А вы к кому? - спросила вахтерша.
Я что-то промычал нечленораздельное.
- Можете не ходить попусту: никто не проходил.
Я выскочил из общежития. На улице было изумительно: воздух теплый, солнце багровое, листья клена золотые, но я не находил покоя. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я решил пообщаться с Игорем, но дверь в его секцию была на замке. Я пошел в сторону парка: больница, где лежал Сережа, расположена в парке, и я надеялся встретить Катю. Я дошел до кинотеатра - ее не было. Я подумал, что вероятность встречи с нею близка к нулю, и вернулся домой.
Чтобы заглушить тоску, я уже хотел было позвонить Людмиле Владимировне и назначить ей встречу, но в последний момент мои намерения изменились: во мне еще теплилась надежда увидеть Катю вечером. «Позвоню завтра, если не встречусь с нею», - решил я.
Когда стемнело, я четыре раза выходил на улицу. Свет в окошке Кати не горел, значит, дома ее не было.   «Наверно, ушла к подружке, чтобы участвовать в оргии, - мрачно подумал я. - Сегодня ей  уже, наверно, можно».
Вечером  следующего дня  я не находил себе места. Мне не давала  покоя мысль о Кате.  В надежде встретить ее я вышел на улицу и направился вниз по улице Тургенева. Было по-летнему тепло. Горели фонари. Из окон домов вырывались пучки света. Я посмотрел в окно гастронома, мимо которого проходил, и возликовал: в черном длинном свитере, с корзиной  цветов в руке, Катя стояла в очереди в кассу. Сережа со скучающим видом прохаживался невдалеке от нее. «Вот женщина, которой я добиваюсь, - подумал я. - Моя Джульетта, нет, не Джульетта, а Манон Леско».
Мне захотелось посмотреть на нее со стороны - так, как будто я видел ее в первый раз.  Я вперил в нее оценивающий взгляд: да, ее нельзя назвать красавицей - у нее слишком простоватое лицо,  но она была очень миловидна, женственна, обаятельна.
Я сразу догадался, что цветы ей подарили ученики в честь  Дня учителя - Катя подрабатывала в школе учителем танцев.
Они вышли из магазина и, несмотря на темноту, сразу узнали меня.
- Дядя Коля! - обрадованно воскликнул Сережа, а Катя улыбнулась и спросила:
- Что ты здесь делаешь?
- Гуляю.
- Один?
- Один. С кем же я буду гулять?
Мы направились в сторону общежития. Я предложил ей помочь нести корзину с цветами, но она отказалась:
- Она легкая. К тому же, мне говорили, что она мне идет.
-Да, идет, - немного сконфузившись, согласился я.
- Мне надарили цветов... - счастливая улыбка не сходила с ее лица.
- Я знал, что тебя засыплют цветами, - сказал я, - поэтому  цветов я тебе дарить не буду. Но кое-что я тебе приготовил. Где ты была последние дни?
- У меня гости были. Приехали еще вчера, а уехали сегодня после обеда. Устала от них.
- А у подруги была?
- Была.
- У той, за которую просила?
- Нет, у Светы не была.
Мы подошли к перекрестку и остановились: на светофоре горел красный свет.
- Сережа, сейчас можно идти? - спросил я.
- Нет.
- А когда будет можно?
- Когда будет зеленый.
-  Молодец, знаешь, - с искренним восхищением проговорил я. - Настоящий вундеркинд.
Лицо Кати излучало родительскую гордость.
На улице было приятно. Силуэты деревьев напоминали сказочные образы. На небе таинственно мерцали звезды. Не хотелось возвращаться в нашу тюрьму. Я предложил прогуляться. Катя согласилась.
-Пойдемте на качели, - решила она.
Мы зашли во двор пятиэтажного белого кирпичного дома, расположенного напротив нашего общежития, и оказались на детской игровой площадке. Я взял Сережу под мышки, приподнял, чтобы посадить на качели, но он вдруг возмущенно завопил, его маленькое тельце нервно задергалось в моих руках. Я смутился и торопливо опустил его на землю.
- Не надо, он сам, - сказала Катя спокойно. - Он не любит, когда ему помогают. Капризничает.
Ее слова пробудили во мне ...нет, не зверя, а еще более страшное существо - маститого педагога. «Зачем  она при нем говорит о его капризности, - думал я возмущенно. -  Чтобы оправдать материнскую характеристику, он будет капризничать еще больше.
Сережа сел  на качели, и я стал потихоньку его раскачивать.
- Мы давно так уже не качаемся, - Катя сама взялась за качели.
Сережа, держась ручками за железные прутья, без всякого страха в полном молчании взлетал высоко вверх и падал вниз.
Чтобы добиться благосклонности его матери, мне необходимо было установить с ним дружеский контакт и завоевать его симпатию. Я был похож на рыбака, который, прежде чем поймать большую рыбу, сначала ловит маленькую и использует ее в качестве наживки.
Я знал, что завоевать детское сердце мне поможет игра.
Качели по мановению моей волшебной палочки превратились в космический корабль, а мы с Сережей - в астронавтов.  Наш экипаж дважды побывал на планете Зайцев и Белок, где мы играли с милыми зверюшками. На планету страшных Динозавров Сережа отказался лететь наотрез. Когда нам поднадоели космические путешествия, я превратился в коня, и Сережа с удовольствием катался на моей спине.
Катя смотрела на нас сдержанно, без материнского умиления: несомненно, она понимала, зачем я так стараюсь понравиться ее сыну, и не хотела, чтобы он ко мне привязался.
Один раз у меня сорвалось с языка:
- А теперь поскачем к нашей маме.
Я сразу же поправился:
- К твоей маме.
Катя нервно засмеялась. 
Сережа оказался смышленым мальчиком, обладающим богатым воображением.  Я достиг поставленной цели: он был приручен. Он сказал:
- Мама, пойдем в гости к дяде Коле.  Я очень хочу.
Мы стояли с ним  рядом.  Мимо проходила женщина лет пятидесяти.  Она остановилась, посмотрела на Сережу  и сказала мне:
-  Ну, это вылитый ты. Не перепутаешь!
Лицо Кати осветила лукавая улыбка. 
Когда мы переходили дорогу, малыш очень боялся, что меня собьет машина.
«Теперь остается покорить сердце его матери, - подумал я. - А это посложнее».
- Приходите ко мне сегодня. Я буду вас ждать.
- Хорошо, придем, - радостно согласился Сережа.
- Постараемся, - проговорила Катя.
Лукавая улыбка, снова мелькнувшая на ее лице, говорила: «все-таки добился своего, приручил ребенка».
Мы разошлись в разные стороны.
Через час в дверь раздался деликатный стук, и когда я сказал: «Заходите!»,- в комнату на блюдце плавно и медленно влетел большой кусок торта.
- Возьми, - сказала Катя. - Я сейчас.
Она осталась в коридоре, откуда доносился резкий, назойливый голос моей соседки Вики,  маленькой, хрупкой женщины тридцати двух лет.  Уверовав в бога, она стала заботиться о нравственности своих знакомых, поучать их, вести с ними душеспасительные беседы. Меня она журила уже несколько раз. «Теперь, видимо, очередь дошла и до Кати, - подумал я. - Как бы она не испортила мне ее и не свела на нет все мои усилия».
Минут через десять Катя зашла в мою комнату.
- Ты без Сережи?
- Да, я на пять минут.
Я помрачнел:
- Почему?
- Сережу надо мыть и укладывать спать. Уже поздно.
- Я так и знал, - проговорил я  с досадой.
- Я пойду. Все видели, что я зашла к тебе с тортом.
- Понятно, - буркнул я.
Настроение мое испортилось.
- Ну как я останусь, - убежденно проговорила Катя, - Я бы осталась, но все видели.
- Да, видели, что ты зашла с тортом, - мрачно подтвердил я, - Лучше бы ты зашла без торта, но осталась. Ты сама слаще любого торта. А завтра придешь?
- Не знаю. Завтра мы отмечаем...
- Твой день рождения, да?
- Да.
- Опять пьянка? - возмутился маститый педагог.
- Но ведь вчера мы отмечали День учителя, а завтра - день рождения.
-Ты пьешь с кем угодно, только не со мной, - теперь во мне заговорила ревность.
- Я, может, приду завтра.
- Когда? К тебе ж после работы придут подруги, а потом тебе за Сережей идти, - напомнил я, чтобы избежать мучений напрасного ожидания.
- Постараюсь прийти.
На следующий день я вернулся домой  в половине седьмого вечера. Я ждал ее, но она не пришла. Вряд ли она заходила до моего прихода. Для развития нормальных сексуальных отношений с нею не было никаких условий: соседи (они же коллеги по работе) знали и меня, и ее, и мою жену. 
Если раньше я даже не помышлял о богатстве, то теперь, увлекшись Катей, не  прочь был бы стать миллионером.  «Что ценится женщинами особенно высоко? - думал я. - Щедрость. Но трудно быть щедрым бедняку». 

Лера

После факультетского собрания мы с Лерой и Ройтманом пошли в институтский буфет.
Лера в последнее время  преобразилась. Она похорошела внешне и раскрепостилась внутренне. Ее глаза сияли, голова была высоко приподнята, походка  стала плавной и уверенной. Теперь она была похожа не на кающуюся Магдалину, а на вавилонскую блудницу.
Если раньше  Ройтман, в которого она была влюблена,  не воспринимал  ее всерьез, то теперь увивался за нею и даже решил угостить нас кофе.
-Ты стала другой, -  сказал  он Лере.
- Распущенной, - добавила  она и  громко засмеялась.
Стоило Ройтману на время отойти от нас, как она прижалась ко мне всем телом, стала тискать мои руки. Эта «вспышка страсти», вызвавшая у меня эрекцию,  была мне неприятна.   
  Когда Ройтман стоял в очереди за кофе, а мы с Лерой  сидели за столиком, она спросила у меня тихо:
- Ты по-прежнему ко мне относишься? Или ты врал мне тогда?
     - По-прежнему. Я никогда не вру. Правда, иногда я могу преувеличить.
Она заговорила о страстях человеческих.
-  Лера, у меня две страсти... - проговорил я серьезно.
- Какие же?
- Женщины и книги.
- Я догадывалась. И кого же ты любишь сильнее?
- И тех и других одинаково сильно.
- А если бы тебе пришлось выбирать между ними, кого бы ты выбрал?
- Наверно, я бы не смог решить эту дилемму и умер бы, как Буриданов осел. Но ты не думай, что женщины интересуют меня только как партнеры по сексу. Нет, они интересны мне во всех своих проявлениях.  Кстати, в  последнее время ты стала просто очаровательной, - сказал я ей.
Она захохотала от удовольствия.
 
Люда

Лежа с книгой на постели, я остро ощутил, что моя жизнь снова стала бесцветной, пустой, бедной событиями, и депрессия снова показала свои коготки. «Надо как можно скорее обострить сюжет своего романа, - подумал я. - Надо сделать его более напряженным и динамичным. Пока не поздно, надо позвонить Людмиле Владимировне».
На следующий день я увидел ее в коридоре института. Я стоял возле стены, ожидая звонка, а она, высокая, стройная, быстро проходила мимо. Мы поздоровались, я уже приготовился перекинуться с нею парой слов, но она всплеснула руками:
- Извините, спешу на встречу с рецензентом.
- Конечно, конечно, - пробормотал я.
Она исчезла, а у меня на душе остался неприятный осадок. «Теперь трудно будет установить с нею контакт: женщины не прощают промедления», - подумал я.
Меня охватило нервное возбуждение. Уже  часа в три дня я набрал номер ее телефона, но трубку никто не взял. Через час я еще раз позвонил - снова молчание. Когда и в пять часов никто не ответил на мой звонок, я понял, что встреча с Людмилой Владимировной в этот день не состоится. И все же в полшестого еще раз позвонил. Трубку взяли.
- Здравствуйте. Можно Людмилу Владимировну, - попросил я.
- Я Людмила Владимировна. А кто звонит?
- Николай Сергеевич.
-  Николай Сергеевич... - неуверенно повторил голос.
- Да.  В первый раз мы встретились с вами у Кожина, а сегодня  столкнулись в коридоре.
- Ах, это вы. А я думаю, какой Николай Сергеевич. Помню, помню.
- Как у вас со временем?
- Честно говоря, трудно. Каждый день по две-три пары. Занятия заканчиваются поздно. Сейчас вот только что пришла. А завтра с утра первая пара. Давайте встретимся в воскресенье, например.
- Конечно, это хорошее предложение, и в воскресенье мы обязательно с вами встретимся. Но до воскресенья слишком долго ждать. Мне бы хотелось увидеть вас пораньше. Когда у вас завтра заканчиваются занятия?
- В пять десять.
- Я мог бы встретить вас возле института и проводить до дома.
- Хорошо, - по ее голосу можно было определить, что она улыбается.
- Завтра в пять десять я буду ждать вас возле института.
- Возле центрального входа?
- Да.
На следующий день в назначенное время я стоял возле главного корпуса  института. Мимо проходили студенты, преподаватели, и я, чтобы не привлекать к себе внимания, укрылся за стволами каштанов, уже сбросивших ржавые листья. Я простоял минут десять, но Людмила Владимировна не появлялась, и на душе у меня заскреблись...нет, не кошки, а котята. Я напряженно всматривался в лица выходящих из здания. Вдруг в поле моего зрения попала женщина в красном плаще, стоявшая одна посередине двора. Стройная, высокая, она очень походила на Людмилу Владимировну. «Неужели это она? - подумал я. - Неужели я ее проворонил?» Я вышел из укрытия, осторожно обошел вокруг нее и незаметно заглянул ей в лицо: да, это была она. Я поздоровался.
- Извините, что заставил вас ждать, - проговорил я, действительно испытывая чувство вины. - Я здесь давно. Когда вы появились, я не сразу вас узнал.
Людмила Владимировна улыбалась, обнажая ровные, желтоватые  зубы.
- А я думаю, где же вы. Я пришла с минуту назад, - проговорила она высоким, звучным, но не очень мелодичным голосом.
- Слава богу, что только минуту.
Я всмотрелся в нее: шея длинная, лицо угловатое, глаза светло-голубые, узкие, нос острый с широкими крыльями.
«С нею надо работать решительно, жестко и вместе с тем интеллигентно», -  решил я.
Темнело. Мы шли по улице в сторону парка. В туфлях на высоких каблуках   она  была чуть выше меня, что меня нисколько не смущало. Вскоре она спросила меня:
-Можно я буду называть вас Колей?
- Конечно. А я вас Людой.
Она как бы незаметно для себя перешла на «ты». Преодолев психологический барьер,  я последовал за нею.
Мы говорили о ее делах и проблемах. Она рассказала о кознях заведующего кафедрой Птицына. Она стала кандидатом наук, но он  не давал ей должности старшего преподавателя, хотя вакансия на кафедре была.
Я хорошо знал его. Когда-то он преподавал философию у нас на факультете, и я сдавал ему экзамен. Это был высокий, стройный, седовласый мужчина лет пятидесяти с длинным острым горбатым носом и высоким покатым лбом.
- А чем же он мотивирует отказ? - спросил я.
- Ничем.  Просто он негодяй. Ему нравится делать пакости.
Я вспомнил Суворову. В подлости она вряд ли уступила бы ему пальму первенства.
- Ты не первая рассказываешь о его злодействах. А ведь со стороны он производит впечатление интеллигентного человека, - сказал я с удивлением.
- Это ложное впечатление.
         Наш разговор не выходил за рамки производственной темы.
-Когда я закончила аспирантуру и начала работать, - рассказывала Люда, - мой руководитель говорит мне: «Надо диссертацию переписать». А когда мне ее переписывать? Сам знаешь, какая нагрузка у ассистента. Я обращаюсь к кафедре: «Отпустите меня на полугодовую стажировку, мне надо диссертацию закончить». А кафедра мне говорит: «А что ты делала три года?»
- Вся кафедра? - уточнил я.
- Да, вся кафедра. Я им отвечаю: «Я написала, я же обсудилась, но сейчас надо доработать». Меня отпустили на два месяца, но мне пришлось затратить четыре. Приехала. Но тут опять... Приготовила документы и залила их подсолнечным маслом. Надо все заново готовить. Снова прошу меня отпустить. А они мне говорят: «Тебя же отпускали. Сколько можно. Мы не обязаны за тебя работать». Что мне было делать? Честное слово, и врагу не пожелаешь такого.
Я сочувственно кивал головой, слушая рассказ Люды, но в глубине осуждал ее поведение. «Полгода ее коллеги должны были тянуть за нее лямку, - думал я. - Разве порядочный человек мог бы вот так паразитировать».   
- На кафедре полная неразбериха, никакого контроля, - продолжала Люда. - Вот и сейчас Птицын дал мне курс, который не был запланирован и по которому студенты уже сдали зачет. Они мне претензии предъявляют. Конечно, в глубине души я согласна с ними. Это абсурд. Полнейшая глупость. Я ему скажу...
- Не надо, - сказал я убежденно. - Зачем тебе вступать с ним в конфликт  по каждому пустяку. Раньше я тоже был таким, как ты. Я открыто высказывал свои мысли. А теперь прозрел. Правда, слишком поздно. Моя заведующая устроила на меня охоту, как на волка. Ты лучше сама выкручивайся из любого положения.
- Как?
- Говорят тебе студенты: «Мы уже изучили этот курс». А ты им: «Значит, вам легче будет сдать зачет». Пропуски занятий в журнале не отмечай. Тогда они ходить перестанут.
- Да я уже и так хотела им сказать, что они могут не приходить.
- Нет, так тоже говорить нельзя, - поучал я. - Ты на себя ответственность взваливаешь. Твои слова могут всплыть, студенты на тебя могут сослаться, и тебе достанется от начальства. Ты просто не отмечай отсутствующих, не ругай их за пропуски, и они быстро поймут, в чем дело. Останутся одни энтузиасты, с которыми работать будет легко. А если никто не придет, и занятие не состоится, у тебя будет алиби.
- Я так и буду делать. А раньше мне и в голову не пришло такое.
- Всегда рад поделиться с друзьями своим богатым опытом, - скромно проговорил я.   
Мы медленно шли по аллее, освещенной фонарями, и говорили о философских книгах, вышедших в свет в последнее время. Навстречу нам двигались группа пьяных, агрессивных молодых людей. По пустынному парку разносились их возбужденные голоса и грубый смех. Озорничая, они сильно толкали друг друга. Я внутренне напрягся. Когда идешь вечером по безлюдному месту, всегда есть шанс подвергнуться нападению. Если ты один, ты можешь уклониться от нежелательной встречи, свернув с дороги, но в обществе женщины ты вынужден идти навстречу опасности и всем своим видом демонстрировать мужество и твердость духа.
    Когда потенциальные насильники поравнялись с нами, мое внутреннее напряжение достигло пика.  Между тем, Люда как ни в чем не бывало рассказывала, какие книги она купила в последнее время.
Молодые люди прошли мимо. Опасность миновала.
Когда парк остался позади, Люда повернула налево, и мы побрели  вверх.
- Я живу на Дьякова, - пояснила она.
Мы постояли возле ее дома - пятиэтажного кирпичного здания. Она показала мне свой балкон на четвертом этаже.
- Когда мы встретимся? - спросил я.
- В воскресенье я, наверно, не смогу, - сказала она. - Совесть мне подсказывает, что я должна быть на даче. В воскресенье туда едут работать... - и попутно сообщила:
- Я живу с родителями.
- Жаль, что ты едешь с родителями, - сказал я. - Я бы поехал с тобой, помог бы тебе.
Она улыбнулась, как мне показалось, несколько жеманно.
- Когда же мы можем встретиться? - не отступал я.
- Позвони мне в субботу или в воскресенье. Мы договоримся.
Она хотела уйти, но, стремясь внести в наши отношения хотя бы незначительный элемент эротики, я подал ей руку и нежно, но достаточно крепко сжал ее холодные пальцы.
Когда-то Виктор, невысокий, толстый, усатый аспирант тридцати шести лет, делился с нами, соседями по комнате, своими познаниями: «Если удастся вложить женщине в руку член, она твоя». «Незнакомой?» - уточнил я. «Можно и незнакомой. В лифте, например», - ответил он. «Ты вкладывал?», - поинтересовался я. Виктор не ответил на вопрос прямо, но намекнул, что установленный им закон проверен на практике.
Конечно, Виктор - законченный циник, но я вынужден признать, что его утверждение содержит зерно истины. Действительно, женщину легче покорить, если дать толчок работе ее воображения.

Мать и дитя

Часов в восемь вечера пришел Игорь.  Он рассказал о поездке с туристами на озеро Угрим:  «секса там не было, зато было много вкусной жратвы и немного вина». 
   Раздался стук в дверь - деликатный, вкрадчивый - так стучала Катя. Я вскочил с постели и прошептал на ухо Игорю:
- Если это женщина, уйди.
Я открыл дверь. Катя пришла не одна - с нею были Сережа и  двухлетняя девочка - дочка слесаря общежития.
- Дядя Коля, мы к вам в гости, - сказала Катя, улыбаясь. - Можно? Или у вас гости? Мы пойдем...
Игорь пожирал Катю глазами. Я бросил на него нетерпеливый взгляд. Он встал:
- Я пойду. Мне пора.
- Не дали вам поговорить, - сказала Катя.
         - Нет, мы уже наговорились, - заверил я.
Когда Игорь ушел, возникло замешательство: мы не знали с чего начать разговор.
Дочка слесаря запищала:
- Я к маме хочу.
Катя взяла ее за ручку и повела к родителям. Мы остались в комнате  вдвоем с Сережей. Накануне, когда мы играли во дворе соседнего дома, я установил с ним контакт, теперь необходимо было закрепить успех. Я предложил ему поиграть. Он с радостью согласился. Мы отправились в путешествие в Африку. Когда вернулась Катя, она включилась в игру, перевоплотившись в косулю, за которой гнались охотники. Косуля дрожала и жалобно кричала тонким голоском:
- Спасите меня, спасите. За мною гонятся охотники.
  Мы с Сережей выскочили из зарослей и прогнали охотников, но косуля продолжала плакать. Мы стали ее утешать. Я гладил ее спину, грудь, целовал голову, шею, приговаривая:
- Не плачь, милая косуля, мы с Сережей очень любим тебя.
История с косулей просто потрясла мальчика.
В кустах зарычали тигры. Сережа  испугался и потребовал, чтобы мы немедленно покинули Африку.
Два пилота сели в кабину, самолет поднялся в небо и взял курс на Австралию. Мы приземлились в австралийском лесу, где нас встретил кенгуру.
      Перевоплотившись в кенгуру, я с Сережей на спине прыгал по комнате. Мы поймали утконоса-Катю. Утконос плакал, просил нас, чтобы мы его отпустили.
- Но ведь в Везельске  хорошо жить, - успокаивал его Сережа.
- Мне больше нравится Австралия, -   твердил утконос.
Его страдания были такими невыносимыми, что мне пришлось его долго утешать. Я гладил его спину, бок, грудь, целовал шею, губы, голову.
      Мое трико так сильно вздулось между бедрами, что мне стало стыдно за свой внешний вид. Пришлось утконоса отпустить и вернуться в Везельск.
- Мама, скажи ему, чтобы он поставил пластинку, - прошептал Сережа, бросив на меня беглый взгляд.
- Не ему, а дяде Коле, - строго поправила Катя.
         - Сережа, - проговорил я доброжелательным тоном, - ты никогда не стесняйся обращаться ко мне. Скажи: «Дядя Коля, включи проигрыватель».
         Сережа повторил фразу.
Я поставил пластинку со сказкой «Аленький цветочек».
Мы втроем сидели на кровати - Сережа на коленях у матери, а я рядом с ними. Моя правая рука обвила тонкий стан Кати, а левая обнимала Сережу. Настоящая семейная идиллия! Мои губы касались щек, губ Кати. Она отвечала на мои поцелуи. «Значит, моя тактика верна», - мелькнуло в моей голове.
Из динамика доносился сладкий голос сказочника. Сережа  слушал его с напряженным вниманием. Его черные глаза сияли.
Один раз он повернул голову назад и, увидев, что мы целуемся, занервничал, вспыхнул, но ничего не сказал. Я погладил его руку.
Рука Кати то слегка сдавливала мои пальцы, то отпускала их. Я положил  ее ладонь на  пенис (через трико). Она стала его поглаживать. Я был близок к оргазму.
Пластинка кончилась. Сереже пора было спать.
- Оставайтесь у меня, - предложил я.
- Останемся, Сережа? - спросила Катя шутливым тоном.   
Он промычал что-то неопределенное. Ему явно хотелось спать в своей постельке.
          Лера

Я вышел из института. Было тихо, тепло, светило низкое желтое солнце, листья кленов и каштанов засыпали двор и сквер. Мою грудь пронзила сладостная тоска. Домой идти не хотелось. Я решил пошляться по улицам, сходить в парк.
Впереди меня в красной кофте с распущенными, подрезанными волосами шла Лера, показавшаяся мне крупнее, чем обычно. Я обрадовался. В кабинете мы мельком с нею виделись, но поговорить нам не удалось: прозвенел звонок, и мы поспешили на занятия. Теперь мы могли вместе  полюбоваться картинами угасающей природы. Я окликнул ее. Она обрадовалась моему появлению.
-Я провожу тебя до остановки. Не возражаешь? - спросил я, поравнявшись с нею.
- Нет. А ты куда?
-  Просто прогуляться.
- Слушай, пойдем к тебе, - предложила она. -  Попьем чайку, поболтаем.
Когда мы напились чаю, Лера подсела ко мне на кровать и, приставив подушку к стене, легла на нее. Я оставался в вертикальном положении. Она встала, принесла подушку с соседней кровати и подложила ее под меня.
- Меня только беспокоит, что ты со всеми подряд готов, - сказала она, положив свою руку на мое бедро.
- Это неправда.
- А с кем же?
- Из десяти женщин меня могут вдохновить только пять, причем  три из них только в том случае, если я буду в нетрезвом состоянии.
- Это уже лучше.
Она ждала от меня решительных действий, но я даже пальцем не пошевельнул, чтобы овладеть ею.
-Теперь у меня  появились настоящие друзья, - похвасталась она. - Один из них рабочий, а другой - коммерсант.
- Как ты с ними познакомилась?
- Рабочий с бригадой ремонтировал у нас крышу дома. Когда все ушли, этот парень вернулся и сказал, что забыл ключ. Ключ мы так и не нашли, а позднее он признался, что никакого ключа он не забывал, ему просто хотелось познакомиться со мною.
- А с коммерсантом я познакомилась в троллейбусе, - продолжала она. - Мы ехали вместе с Басаргиным.
- Игорь не помешал?
- Нет, ты же его знаешь.
- И как же ты с ними дружишь?
- Они оба приходят ко мне в гости. Конечно, ни один из них не знает о существовании другого. Я чувствую себя настоящей женщиной в их обществе.
- Ты изменилась в последнее время, - признал я, - ты стала женственней. Но это благодаря нам.
- Кому это «нам»?
- Мне и Игорю.
- Тебе  - может быть, а Игорь здесь ни при чем.
- Тем не менее, меня он обошел в тот вечер.
- Да не обошел, Коля.  Поверь мне, не обошел. Он мне безразличен. Ты же знаешь, кого я люблю.
- Кого? Ройтмана?
- Ты прав был тогда, когда сказал: «Незримо он присутствует здесь».
- Ты же говорила, что в нем разочаровалась.
          - Мало ли что говорила... А ты заметил, что он в последнее время изменил ко мне отношение. Помнишь, как он вел себя в буфете?
-Конечно, заметил. Как павлин, распустил свой хвост. Он явно хочет тебя соблазнить. Если хочешь, я предоставлю вам свою комнату.
- Нет, это исключено, - раздраженно, повысив голос, проговорила Лера.
         - Почему?
         - Во-первых, я не хочу строить свое счастье на несчастье других. Во-вторых, я его люблю.
         - Твои мысли незрелы, - проговорил я назидательно. - Они навеяны тебе латиноамериканскими сериалами и романтической литературой. Во-первых, тебе не обязательно разбивать его семью. Во-вторых, любовь и секс вполне совместимы. Ты заблуждаешься, полагая, что секс -  грязное занятие.
Несмотря на убедительность моих аргументов, Лера осталась при своем мнении.
Она внезапно собралась уходить.
- Ты заметила, как хорошо я себя вел?
- Заметила. Если бы ты всегда был таким, как хорошо бы мы дружили! Дай я тебя за это поцелую.
Когда ее мощное тело двинулось на меня, я попятился назад, но путь к отступлению преградила стена, упершаяся в мою спину. Лера настигла меня, и в мой рот впились ее сильные чувственные губы. Я с трудом от них оторвался.
Чтобы предотвратить повторную атаку, я взял ее на испуг:
- Смотри, Лера, а то я поведу себя по-другому. Не буди во мне зверя.

Катя

В субботу, выйдя из общежития, я заглянул с крыльца в окно кухни. Мне повезло: у плиты в голубом халате, с заколотыми на затылке волосами стояла Катя. Поглощенная приготовлением пищи, она меня не заметила. Я на мгновенье остановился и полюбовался ее милым лицом.
Я не мог понять, почему она упорно избегает со мной близости: то ли ее не устраивают  бытовые условия, то ли, заигрывая со мной, она просто морочит мне голову, чтобы я помогал ей и ее подругам сдавать зачеты и экзамены.
Я решил сходить к ней в гости без приглашения и расставить все точки над «и». Накануне мы мило целовались с нею, и я надеялся, что она встретит меня с распростертыми объятиями.
После обеда, собравшись с духом, я отправился в соседнее крыло общежития.
- Я пройду, - сказал я вахтерше с некоторой небрежностью, не останавливаясь.
Я держался так, чтобы ей и в голову не пришло меня задерживать и выяснять, куда я направляюсь.
К счастью, за последний год почти весь штат вахтеров общежития поменялся. Новые вахтеры знали, что я женат, но они никогда не видели Ксюшу. Моя жена  была для них пустой абстракцией. Им не было  дела до моей частной жизни.
        Когда я подошел к двери, мое сердце учащенно билось. Неожиданно для себя я  заглянул в замочную скважину: хозяйка была дома, она что-то делала, кажется, стирала тряпкой со стола.
Я постучал. Дверь открылась. Увидев меня, Катя страшно перепугалась и залепетала:
- Пришел... не предупредил... я занята... ты ненадолго?
Я помрачнел: у меня возникло подозрение, что она ждет какого-нибудь любовника.
- Чего ты всполошилась? - рассердился я. - Ты кого-нибудь ждешь?
- Нет, но у меня беспорядок.
Я окинул комнату взглядом. Действительно, порядок в ней не был идеальным: постель была не заправлена, и на простыне грудой лежало одеяло. Вместе с тем нельзя сказать, что в комнате царил хаос. Пол и стол были чистыми, на книжной полке аккуратно стояло несколько книг, среди которых выделялся солидный том Бенджамина Спокка. 
- Раньше у меня такого не бывало, - заверила Катя.
- Да это пустяк. Что ты переживаешь, - добродушно проговорил я, радуясь, что мое подозрение не подтвердилось - Я бы вообще ничего не заметил, если бы ты не сказала об этом.
         - У меня много работы, - повторила она. - Мне надо стирать, готовить еду, в шесть часов идти за Сережей.
- Но ведь сейчас только два часа, - не сдавался я.
         - У меня много работы, - твердила она.
Она забилась в дальний угол кровати, подход к которому загораживал стол. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что цель ее маневров - предотвратить мою сексуальную атаку.
- Я не буду у тебя засиживаться, - пообещал я.
- В первый раз пришел, а у меня такой беспорядок, - сокрушалась она.
Я сел на стул, не дожидаясь предложения. Меня терзала тоска. Чтобы положить конец моим мучениям, я пошел ва-банк.
- Давай поговорим начистоту, - предложил я.
- Давай, давай, -  фальшивый смешок вылетел из ее рта. - Давай поговорим.
- Мне не совсем понятно твое поведение. Оно неопределенное.
- Что ты имеешь в виду?
- Твое отношение ко мне. Ты избегаешь... Почему?
- Как я могу относиться к женатому мужчине?
Мне нечего было ей сказать. Мрак в моей душе сгустился. Тоска переросла в отчаяние.
- Ты убери пятна с пиджака, -  раздраженно, может быть, даже презрительно проговорила она.
Ее фраза ударила меня как электрический ток - до конца нашего разговора я так и не смог оправиться от шока.   Действительно, на лацкане моего пиджака были пятна, но я полагал, что они незаметны для окружающих. Несколько раз я пытался удалить их при помощи утюга, марли, стирального порошка и воды. Пятна на время исчезали, но как только материя высыхала, они снова проступали. Визит в дом быта я постоянно откладывал: мне нечего было бы надеть, если бы свой костюм я сдал в химчистку.
«Моя неопрятность - вот главная причина ее холодности. Из-за нее она избегает близости со мной», - с горечью думал я.
Она принялась гадать мне по гороскопу (в то время  все уже помешались на гороскопах).
- Не надо, ради бога, - взмолился я, - я и так знаю, кто я, какими качествами обладаю.
Но она не слушала меня, она продолжала гадать.
- Ты легко утешаешься после разрыва с женщинами, - говорила она, - Ты говоришь: «Ничего, в другой раз получится». Ты не считаешься с мнением женщин о самом себе.
«Да, да, - мысленно согласился я. - Я сам свой высший суд».
         Катя прочитала и свою часть гороскопа. Мне запомнилась фраза:
- К мужчинам относится сдержанно, но иногда неожиданно для себя оказывается в чужой постели, - читая этот фрагмент, она лукаво улыбалась.
Я был уверен в том, что мы встречаемся в последний раз, и не находил себе места, нервничал. Тем не менее, мой мозг по инерции продуцировал остроты (я их не запомнил).
- Как видишь, даже в такой драматической ситуации я не теряю чувства юмора, - сказал я, когда ее рассмешила моя очередная шутка. - У меня сердце кровью обливается, а я шучу.
- Так и надо, -  поддержала она. - Никогда не следует раскисать.
Она извлекла из шкафа толстый фотоальбом:
- Я покажу тебе свадебные фотографии.
На фотографиях рядом с Катей, облаченной в белое платье,  стоял высокий, плотный мужчина, довольно красивый и порядочный (что можно было определить по его лицу). «Сережа похож на него, - отметил я. - Сомнений нет: бывший муж Кати и есть отец ее ребенка».
- Я здесь подавленная. Мне было тяжело, - комментировала она. - Я не хотела выходить.
- А зачем же все-таки согласилась?
- Я была уже на четвертом месяце.
- Так ты здесь беременна? - удивился я.
- А разве не видно?:
- Да, немного заметно, - признал я, еще раз посмотрев на фотографию.
- Он хороший, - Катя кивнула на изображение бывшего мужа. - Если сказать честно, я жалею, что мы развелись.
- Он хороший, - повторила она после паузы. - Это я дрянь.
Я и раньше сочувствовал ее бывшему мужу, теперь же, после ее признания, сочувствие к нему усилилось и переросло в сострадание. «Мы товарищи по несчастью, - мелькнула в моей голове печальная мысль, -  Мы оба ее жертвы - жертвы вечерние».
- Почему ты считаешь себя виноватой? - спросил я. - Ты же говорила, что он оставил тебя беременной, не помогал материально.
- Да, это так. Но если бы я поехала за ним на край света, то сейчас бы мы жили вместе. А я, дура, не поехала. Я позже узнала, что у него в то время была женщина, и она была беременна от него. Он выбирал между нами. Если бы я знала, я бы помчалась к нему. Я бы не уступила ей, но я не знала. Теперь у него четверо детей.
- Как четверо? - изумился я.
- Да, четверо, - подтвердила  она. - Кроме Сережи, у него есть еще трое. Он женился на женщине с ребенком, а теперь у них родились еще два совместных.
Ее лицо было печальным, подавленным.
          Меня охватили ревность и смятение.
- Это наша последняя встреча, - сказал я с болью. - Нет смысла продолжать наши отношения.
- Неужели нельзя быть просто друзьями? - спросила она. - Неужели обязательно в постель?..
- Дружба между мужчиной и женщиной - это жалкий суррогат любви. Платонические отношения меня не устраивают. Мы ведь не подростки, мы зрелые люди.
Я говорил категоричным тоном, но мое настроение быстро менялось. Уже минут через пять я обнимал ее ноги, тонкий стан, целовал грудь, а из уст моих лилась речь, полная любовного пафоса:
- Нет, не могу с тобой расстаться  обожаю тебя.. приходи... можешь приходить в любое время.
Крик своей души я облек в пародийную форму, чтобы не выглядеть в ее глазах жалким и смешным.
Она улыбалась и слегка отталкивала меня:
         - Сосед может зайти.
Меня обожгла ревность: «Что за сосед? Неужели ее сосед - мой соперник?»
- Давай закроемся, - предложил я.
- Нет, нет...
- Я приручил Сережу, он меня теперь боготворит, а ты меня отталкиваешь. Он тебе еще задаст. Он тебе еще истерики начнет закатывать.
Мои слова произвели на нее впечатление: она задумалась.
Наш разговор состоял из обрывочных фраз, полунамеков, которые трудно воспроизвести.
- Надеюсь, ты будешь по-прежнему?...- спросила она.
- Что, зачеты ставить?
- Да!  - она засмеялась.
- Какой ты прагматик, - возмутился я. - Тебя волнует больше всего, буду ли я тебе помогать. Теперь мне понятна причина неопределенности твоего поведения. Из-за таких пустяков... Фу... Ладно, буду. Мне это ничего не стоит.
Я вернулся в свою комнату в мрачном состоянии духа, но часа через два во мне произошел перелом: я почувствовал себя свободной личностью, и меня охватила бурная радость. «С неопределенностью покончено, - думал я. - Теперь я могу полностью отдаться отношениям с другими женщинами».
Мне не давала покоя мысль о пятнах на пиджаке, из-за которых я потерпел сокрушительное поражение, поэтому в тот же день мой костюм попал в химчистку.
В памяти снова всплыл образ Ольги, и я решил пригласить ее в кино. Недели две назад я обидел ее, отменив ранее назначенную встречу, но я был уверен, что она как истинная киноманка примет мое предложение, и не ошибся. Я позвонил ей, и мы договорились встретиться возле кинотеатра «Звезда» в восемь часов вечера.
Когда вечером я вышел из общежития, чтобы отправиться в кинотеатр, я увидел Катю, которая вместе с Сережей шла мне навстречу.
- Сережа, здравствуй! - радостно воскликнул я. - Почему ты ко мне не заходишь?
Я наклонился и пожал ему руку. Он, насупившись, молчал.
Катя улыбалась.
- Спроси у него, Сережа, - она по-свойски толкнула меня в плечо, приблизив ко мне свое лицо, - почему он к маме ходит в запачканном пиджаке, а теперь надел чистый.
На мне был старый серый пиджак, который я никогда не надевал, когда хотел произвести впечатление на окружающих. К Кате я всегда ходил в своем «парадном» костюме.
«Неужели ревнует? - изумился я. - Впрочем, это естественно. С психологической точки зрения мое поведение было безупречным. Она еще прибежит ко мне. Но теперь я предложу ей другой стиль поведения».
- Запачканный пиджак уже в химчистке. Как видишь, я чутко реагирую на конструктивную критику, - пошутил я.

Через день вечером в дверь раздался стук. В розовом платочке в комнату вошла Катя.
- Я ненадолго, - предупредила она.
Она выглядела взвинченной, взволнованной, взъерошенной.
- У тебя есть покурить? - спросила она.
- Нет, - ответил я с удивлением.
Полагая, что наши отношения закончились, я не купил любимые ею «Монте Карло».
- Почему? - возмутилась она.
- Ты же знаешь, я не курю.
- Что за мужчины пошли! Настоящий мужчина всегда должен иметь наготове шоколад, кофе и, конечно же, сигареты.
Я улыбнулся про себя: «Считает себя настоящей леди, но, когда ее угощают сигаретой, забирает  всю пачку».   
- У меня нет курящих знакомых, а тебя я не ожидал, - оправдывался я.
Мой довод на нее не подействовал, и она полушутя, полусерьезно продолжала браниться. 
-Я думал, что ты больше ко мне не придешь, - сказал я. - И, честно говоря, примирился с этим.
- А я пришла. Это тебя удивляет?
- Нет, радует, - заверил я.
В голову лезли злые мысли: «Пришла, но зачем? Не жалко денег на сигареты, но кому понравится, когда его держат за дойную корову».
Мне хотелось бросить ей в лицо злые желчные слова, но затеплившаяся во мне надежда еще раз сблизиться с нею удержала меня от опрометчивого поступка.
Я обнял ее, стал целовать. Она отвечала на мои ласки.
Как маньяк, одержимый одной и той же идеей, она снова завела разговор об одежде, снова стала критиковать мой гардероб, но на этот раз ее критические стрелы меня не задевали. «Каждый сходит с ума по-своему, - думал я, слушая ее рассуждения, - Она просто помешалась на хорошей одежде».
- Знаю, знаю, какие мужчины в твоем вкусе, - сказал я.
- Какие же?
- В фирменной одежде.
Она согласилась.
-  В наше время только воры и мошенники могут позволить себе такую роскошь, - сказал я.
- Не только воры и мошенники, - возразила она. - Я, например, могу позволить. А какие у меня доходы...
- Не знаю, как тебе удается, но я не могу. Все деньги уходят на еду.
-  Поменяй образ жизни. Экономь. Дома готовь, что ли.
И тут я произнес фразу, которая когда-нибудь станет крылатой:
-  Легче поменять женщину, чем образ жизни.
          - Это правильно, - ее лицо выразило восторженное удивление.
- И тебе нравится твой образ жизни? Нравится здесь жить? - она критическим взглядом окинула мою обшарпанную комнату.
- Да, нравится. Я живу так, как хочу. Никто не зудит: деньги, деньги, деньги.
- А какие у тебя сейчас отношения с женой? - поинтересовалась она.
- С женой я рано или поздно разведусь.  Мы заключили с нею если не фиктивный, то временный брак.  Ксюше был нужен ребенок, да и мне не хотелось бесследно исчезать с этой земли. 
-  У  тебя и от первого брака есть ребенок…
- Да.
- Ты производитель какой-то, - сказала она, лукаво улыбнувшись.
- Я люблю детей. Наши дети делают нас бессмертными. 
  Она собралась уходить. Она «засиделась» у меня и теперь опаздывала в больницу.
- Разменяй пятерку, - попросила она, положив ассигнацию на стол. - Мне надо таксисту два рубля без сдачи.
- Возьми, угощаю, - я протянул ей две монеты. - Забери свои деньги.
- Нет, нет, - она взяла мои монеты и вышла из комнаты, оставив ассигнацию на столе.
Мизерность ее зарплаты не мешала ей, по крайней мере, раз в неделю ездить на такси. Пользоваться услугами таксопарка для нее было так же важно, как и хорошо одеваться. Сказать по правде, ее «аристократизм» меня сильно раздражал.   
 
На следующий день вечером в коридоре, откуда доносились визгливые голоса бранившихся между собою соседок, раздался приятный голос Кати:
- Ваш сосед дома?
Брань стихла. Зазвучал голос Марии Ивановны, соседки слева. Я подскочил к двери и торопливо открыл ее:
- Дома. Заходите.
  - Вы не заняты? Мы вам не помешали? - спросила Катя.
- Конечно же, нет.
Когда Катя с Сережей зашли в мою комнату, брань в коридоре разгорелась с новой силой.
Меня порадовал некоторый прогресс в наших отношениях: Катя уже не стеснялась открыто приходить ко мне в гости.
        Вскоре она ушла на кухню готовить для Сережи суп с фрикадельками, и мы остались с ним наедине. 
Мы отправились в очередное «путешествие в Африку». Я старался еще сильнее привязать к себе ребенка, полагая, что если он будет воспринимать меня как отца, то Катя попадет ко мне в зависимость. В последнее время я уже не испытывал священного трепета, когда видел ее или думал о ней, но мне, отвергнутому ею, не давала покоя мысль о реванше. «Ты еще будешь моей любовницей, - думал я, проглотив обиду. - Ты еще будешь сама искать встреч со мною».
Ее сын, скакавший по полу на четвереньках, дал мощный толчок работе моего воображения. Когда я смотрел на него, я представлял, как он был зачат, как его мать занималась любовью, и кровь моя кипела.
Я решил рассказать Сереже  историю про маленького моряка Костю.
- Костя и его папа... - начал я.
При слове «папа» малыш вздрогнул и опустил голову.
- Костя и дядя Юра, - поправился я, - начали строить корабль.
Мальчик успокоился, глазки его засветились.
         В дверь постучали, потом еще и еще - сильнее и нервней.     «Неужели мы закрыты на замок? - в ужасе подумал я. Я вскочил, открыл дверь.
- Неужели я закрылся? - спросил я.
- Да, - произнесла Катя возмущенно.
- Это машинально получилось, - оправдывался я.
Меня жег стыд: там, за дверью, она подумала, что я педофил.
Увидев, что Сережа цел и невредим, она успокоилась, и мы втроем погрузились в мир фантазии.
У  Сережи было сильное воображение, он был очень впечатлителен. Катя считала, что за последнее время он совершенно изменился -   стал спокойнее, уравновешеннее.
Я был убежден, что его капризность, истерики были порождены чувством неполноценности, возникшим у него из-за отсутствия отца. Теперь, когда он увидел во мне своего покровителя, его психика стабилизировалась.
Мы вместе сидели на кровати. Как и в прошлый раз, моя правая рука обнимала Катю, а левая - Сережу. Ее близость действовала на меня возбуждающе. Трико между бедрами поднялось. Моя ладонь машинально придавила холмик.
- Не трогай здесь, - прошептала Катя. - Я Сережу за это ругаю. А он увидел...
Я смутился. «Мне стыдно, - сказал я ей в ухо, - Но я очень хочу тебя».
Мы целовались тайком от Сережи.
- Поцелуй маму, -  вдруг потребовал он.
Я без промедления подчинился его требованию. Он был счастлив.
- Еще поцелуй, - настаивал он.
Я не мог ему отказать. С его благословения мы слились с нею в страстном поцелуе и уже почти не отрывались друг от друга. Моя рука залезла под ее свитер, добралась до груди, и пальцы стали теребить ее упругие соски.
Сережа убежал домой, а мы с Катей продолжили наш разговор.
- Мы сближаемся до обидного редко, - сказал я.
- Это ничего, что редко, - успокоила она. - Лучше редко, наскоком.
- Так-то оно так, - согласился я, - но не пора ли нам уже сделать  очередной наскок?
Она засмеялась. Мне стало приятно оттого, что она по достоинству оценила мой юмор.

Лера

Вечером в мою дверь нерешительно, тихо постучали. В комнату зашла Лера. Она выглядела взволнованной, подавленной.
- Ты чего так робко стучишь? - спросил я.
- Я думала, ты не один. Ты знаешь, зачем я к тебе пришла?
- Пока не знаю.
- Просто так.
Она повесила сумочку на спинку стула и села.
- Что с тобой стряслось? Ты с кем-нибудь поссорилась? - спросил я.
- Откуда ты знаешь? - удивилась она моей проницательности.
- Это видно по тебе. С кем же? С Ройтманом, с коммерсантом или со строителем?
-  С Олегом, коммерсантом. Домой идти не могу. Дома жизнь невыносима. Мама замучила, - жаловалась Лера. 
- Пилит?
- Требует полной откровенности, а я не могу быть с нею такой, какой была раньше.
Я приготовил  угощение: чай, котлеты, нан.
Насытившись, Лера повеселела и попросила меня поставить пластинку Парсонса, которая крутилась памятной безумной ночью. «Значит, воспоминания о нашем кутеже чем-то дороги ей», - отметил я.
Она рассказала мне об отношениях с коммерсантом. Несколько дней назад Олег по коммерческим делам приехал в Везельск (оказывается, он жил в Андреевке - районном центре), и, так как в гостинице мест не было, Лера с согласия матери на время поселила его у себя. Проживание с ним под одной крышей создало для них ряд неудобств. Например, мать вынуждена была перейти в другую комнату, «чуть ли не на полу спать». Прошло четыре дня, а он и не собирался покидать их дом. Лера вынуждена была объяснить ему ситуацию и попросила ускорить поиски места в гостинице, что его крайне оскорбило. Между ними произошла ссора.
- Мне кажется, что твой новый друг - весьма сомнительная личность, какой-то авантюрист, - сказал я, выслушав ее рассказ. - Какой порядочный человек станет вот так злоупотреблять гостеприимством женщин. Будь осторожна с ним.
Лера сидела на стуле, я - на кровати.
- Какой ты красивый! - воскликнула она восхищенно и пересела ко мне.
- Выключи большой свет, - попросила она. - При лампе лучше.
Лампочка, подвешенная к потолку, погасла. Свет настольной лампы и тени, появившиеся на стенах, создали в комнате атмосферу таинственности, интимности. Рука Леры легла на мое бедро.
- Скажи, ну почему ты сегодня такой красивый? - спросила она, любуясь мною.
Я знал, в чем секрет моей красоты (утром я вымыл волосы с шампунем; высохнув, они распушились, и пышная шевелюра преобразила мой облик), но я не стал открывать его Лере.
- Только не забывай, что мы друзья, просто друзья, - напомнила девушка. - Ты знаешь, чего я боюсь.
Лера меня совершенно не вдохновляла, и я дал ей слово не забывать, что мы «просто друзья».
Она придвинула подушку к спинке кровати, и ее роскошное тело опустилось на покрывало. Вскоре ей надоело лежать в одиночестве. Подушка упала на мои колени, и на нее опустилась большая  голова Леры.
- Только ты не забывай, что мы просто друзья, - напомнила она.
- Хорошо, я помню.
Мои руки гладили ее длинные волосы, губы прикасались к ее губам. Вскоре мы слились в страстном поцелуе.
- Не забывай, что мы просто друзья, - прошептала Лера.
- Помню, помню, - говорил я, осыпая  поцелуями ее лицо.
Чтобы создать видимость, что в моей комнате никого нет, я выключил настольную лампу. Лера сама сняла с себя платье и бюстгальтер. Во мраке белело ее молодое крупное тело. Темнота стерла детали ее внешности, я видел лишь женский силуэт, и мое воображение нарисовало образ прекрасной женщины. У меня возникла иллюзия любви.
- Я люблю тебя, люблю, - искренне прошептал я.
- Ты всем женщинам говоришь такие слова? - спросила она.
- Нет, не всем. Только тебе.
- А что ты говоришь другим женщинам?
- Я нахожу другие слова.
- Какие?
Я задумался.
- Ну, например, «солнышко», - соврал я.
- А я всем говорю одно и то же.
- Знаю, знаю, - насмешливо проговорил я.
- А! Ты ж видел порнуху, - хихикнула она. - Не напоминай мне об этом. Как ты можешь!
- Лера, моя любовь к тебе самой высокой пробы: она выше ревности, - говорил я со скрытой иронией. - Она не угаснет, даже если ты будешь спать с другими мужчинами.
Колготки и трусики она наотрез отказалась снимать.
- У меня началось... - объяснила она.
Она не врала: я нащупал защитный панцирь под ее трусиками. В ход пошла ее рука.
- Лера, не надо так сильно сдавливать, - попросил я, стараясь не закричать от боли. - Нежнее... еще нежнее... Мужчины любят нежность.
- Спасибо за урок, - сказала она. - Только я теперь боюсь к тебе прикасаться.
- Не бойся. Совсем я тебя запугал.
Она прижалась ко мне всем телом. Мне снова пришлось прибегнуть к суррогату секса.
- Когда я с тобой, я люблю тебя, а когда с Игорем, то люблю его, - откровенничала Лера. - Правда, при виде Олега у меня тоже в животе что-то поднимается. Но его я не люблю. Иначе не пришла бы к тебе.
Исповедь Леры меня лишь позабавила, но я помнил, как восемь лет назад мою душу обожгло признание Тони, что она любит и его (любовника), и меня.
       Из соображений конспирации мы вышли на улицу по одному: сначала она, а минут через пять - я. Когда мы дошли до угла здания и повернули направо, я увидел, что к нам приближается Игорь.
- Влипли, - тихо проговорил я с досадой.
- Вы куда? - спросил он, ехидно улыбаясь.
- Я домой, - сказала Лера. - Коля меня провожает.
Игорь расстроился:
- Вы кутили без меня!
Мы заверили его, что никакого кутежа не было, и он успокоился. Он пошел с нами. Лера висла на шее то у меня, то у него. 
Я намеревался проводить ее до самого дома, но когда мы дошли до автовокзала, она сказала:
- Дальше нельзя. На остановке меня может ждать Олег.
Мы с Игорем пошли назад. Он сказал, что собирается снова поехать в Ростов-на-Дону, чтобы в больнице еще раз пройти курс лечебного голодания: его, бедолагу, по-прежнему донимал зуд в нижней части живота.
На следующий день Лера сообщила, что Олег действительно   ждал ее.

Катя
Я зашел пообедать в преподавательскую столовую и увидел Катю, которая вместе с Викой, нашей лаборанткой, стояла в длинной очереди, состоявшей почти из одних студентов. Подруги приближались к кассе, и я подошел к ним.  Увидев меня, Катя что-то смущенно пробормотала и покраснела.
    Наш разговор, который мы вели за столом, напоминал шутливый  допрос: Катя-следователь  задавала мне вопросы, наивные, странные, а я отвечал. 
  Вечером она пришла ко мне одна.
- Я ненадолго, - предупредила она.
- Об этом ты могла больше не говорить, - я горько усмехнулся. - Ты всегда приходишь ненадолго.
Она засмеялась.
Почему-то у нее был взволнованный вид. Она бросила на меня взгляд, полный любви. Ее поведение меня насторожило. «Уж не изменились ли у нее планы относительно нашего будущего? - думал я. - Уж не хочет ли она стать моей женою?».
Я был без ума от нее, но женитьба на ней была бы для меня полной катастрофой. Мы совершенно не подходили друг к другу: у нас были разные взгляды, разные идеалы. Я понимал, что был не в ее вкусе, и замуж за меня она могла выйти только по расчету (найти отца Сереже).
- Мне пора, - сказала она своим приятным голосом.
Она подошла ко мне, обняла и поцеловала в губы. Ее губы были мягкими и теплыми. Как истинный джентльмен, я хотел ответить страстным и продолжительным поцелуем, но она отстранилась от меня:
- Побегу, а то душа болит. Как там Сережа.
- Ты посмотри и возвращайся, - предложил я. - У меня есть сигареты. Покурить хочешь?
Перед таким искушением она не смогла устоять:
- Ладно, вернусь.
Она вскоре вернулась, и я дал ей пачку «Монте Карло».
- Я возьму одну сигарету, а пачку оставлю у тебя, - сказала она. -  Буду у тебя курить.
Я чуть было не расхохотался. Оказывается, забирая всю пачку, она понимала, что нарушает правила приличного поведения.
- Жить у нас невыносимо, - сказала она. - Ничего невозможно купить. Ты не хочешь уехать за границу?
- Нет, - сказал я твердо.
- А я хочу. Я уехала бы, если бы знала язык.
-  Чтобы выйти замуж за иностранца?
- Замуж? Да нет. Я об этом не думала как-то. Хотя, конечно...
- А я не хочу. Мне нравятся русские женщины, а где я их там найду. Иностранки мне неинтересны. Я люблю русских и особенно украинок.
- Тогда тебе нужна я. Я украинка.
Она жадно затягивалась дымом. Дым из комнаты выходил в приоткрытое окно.
- Ты говорил, что ты хороший психолог. Я еще тогда удивилась... Нет, ты плохой психолог. Ты меня совсем не понимаешь и не можешь понять, - сказала она.
-  Я всегда считал, что способность понимать людей - мое основное достоинство.
- Но меня ты не понимаешь, - настаивала она.
- Ты, наверно, думаешь, что я считаю тебя меркантильной, прагматичной женщиной. Да, ты меркантильна и прагматична, но я не свожу к этим чертам твою сущность. Ты жаждешь чистой любви, тебя мучит чувство вины перед сыном, который, может быть, из-за тебя лишен отца. Тебе хотелось бы сделать его счастливым. Может быть, сейчас это главный мотив твоего поведения, пружина всех твоих поступков.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами: видимо, ее восхитила глубина моего психологического анализа.
- И все-таки я тебя не до конца понимаю, - признался я, когда она на прощанье обняла меня и поцеловала в губы.
- Что ты имеешь в виду?
- Твое отношение ко мне. В прошлую субботу оно, казалось,  прояснилось. Я думал, что мы навсегда расстались, но ты снова ко мне пришла. Как это понимать - не знаю. Это жизнь после смерти.
- Это же как раз интересно: загадка.
-Ты скажи: ты хочешь, чтобы у нас были дружеские отношения? Чтобы я играл с Сережей? Открой свои карты.
- Да лягу, лягу я с тобой в постель!
- Слушай, возьми всю пачку, - сказал я, показывая на сигареты, лежавшие на столе. - Возьми.
- У меня пока есть дома. Нам же тоже выдавали.
(В последнее время в институте нам выдавали талоны на разные товары, в том числе и на сигареты). 
Меня внезапно захлестнула нежность к ней.
- Возьми, - настаивал я, - хотя курить тебе не следовало бы. Ты же губишь себя. Мне жалко тебя. Честное слово.
- В первый раз за вечер ты произнес психологически верные слова, - сказала она.
Она ушла. Мое сердце сжалось от жалости.
    На следующий день я  видел ее два раза, правда, мельком.
Утром, когда я возвращался с пробежки по стадиону, она вместе с Сережей стояла ее в фойе общежития.  Я остановился.
- Здравствуй, Сережа, - сказал я обрадованно. - Что ж ты не пришел ко мне вчера. Мне было скучно без тебя. Не с кем было путешествовать.
- Я приду, - пообещал он.
- Мы придем, - подтвердила Катя, но когда именно не уточнила.

Я ждал ее весь вечер (даже не пошел к Паше Травкину), но она не пришла. 
Утром увидел ее на улице: бледная, непривлекательная, она шла в общежитие. Заметив меня, она смутилась, занервничала.  Во мне шевельнулась ревность: «Почему она так выглядит? Наверно, всю ночь где-нибудь пьянствовала».
- Куда ты в такую рань? - спросила она, остановившись.
- Пищу добывать. А ты откуда?
Ничего не говоря, она, как бездомная собака, на которую замахнулись палкой, сорвалась с места и скрылась в общежитии. «Дрянь! ****овала», - мысленно выругался я.
По дороге в столовую я предавался мрачным размышлениям: «Надо с нею завязывать. От нее одни несчастья. Интимная близость с нею чревата... Я могу пристраститься к ее телу, как наркоман к наркотику».

Люда

В начале октября я позвонил Люде и предложил ей встретиться.
- Ой, сейчас не могу, - вскрикнула она. - Заочники замучили. Позвони в среду. В среду моя нагрузка на заочном отделении заканчивается.
В среду вечером ко мне приходила Лера, в четверг - Катя с Сережей - я смог позвонить лишь в пятницу. Чтобы Люда не обиделась на меня «всерьез и надолго», я прибег к спасительной лжи:
- В среду и в четверг  у меня допоздна были занятия на заочном отделении, - сказал я. - А звонить тебе после девяти не рискнул.
Эта легенда не была плодом чистого вымысла. В эти дни я действительно принимал у студентов контрольные работы по лексикологии. Правда, возвращался домой я часов в пять вечера.
Сердце Люды смягчилось, и она выразила мне сочувствие. Мы договорились в воскресенье сходить в кино.

Мы встретились с нею недалеко от троллейбусной остановки «Тимирязева» и через парк пошли в кинотеатр «Россия».
Вечер был теплым. На бездонном небе сияли звезды. В природе царила гармония, но у Люды было встревоженное выражение лица. Она призналась, что у нее неприятности. Птицын в грубой форме спросил у нее, почему она не проводила занятие у заочников. Она перепугалась: «Кто вам такое сказал?» Оказалось, что информацию ему дал заместитель декана - женщина импульсивная и взбалмошная (я ее знал).
- Я приходила на занятия, но студентов не было, я, как полагается, подождала пятнадцать минут, никто не пришел, и я ушла, - оправдывалась Люда.
- Почему вы не написали докладную в деканат? - напирал Птицын.  - Вы обязаны были поставить деканат в известность!
Ей нечего было сказать ему.
Меня стали мучить угрызения совести: ведь это я посоветовал ей не писать докладных на студентов.
- А ты, действительно, приходила? - спросил я.
- Да, но два раза занятие не состоялось.
          - Ну ничего страшного. В крайнем случае скажешь, что тебе хотелось самой навести в группе дисциплину.

Свет в зале погас, и герой боевика Брюс Ли стал беспощадно сокрушать своих врагов. Чтобы избежать изнасилования, юная девушка, сделала себе харакири.
- Не нравится мне этот фильм, - прошептала Люда.
  Бесконечные драки  и у меня вызывали отвращение.
- Если хочешь, давай уйдем, - предложил я, но она промолчала.
Еще минут пятнадцать мы смотрели фильм, но когда каратист-гигант  стал зверски избивать провинившихся охранников, она не выдержала:
- Больше не могу.
- Это фильм не для женщин с философским образованием, - пошутил я, вставая.
Мы вышли из зала. 
Гуляя по городу, мы по-прежнему держались на значительном расстоянии друг от друга. Я не хотел форсировать события, не хотел рисковать. Моя преждевременная активность могла ее насторожить. В тот вечер я поставил перед собой скромную цель - сообщить ей, что я женат и что наш брак с Ксюшей распадается.
- Одному, наверно, трудно жить в тридцать шесть лет или ты был женат? - она нервно засмеялась.
- Я и сейчас формально женат.
- Женат? - хихикнула она удивленно. - Дети есть? Один, два? Говори.
Мне не хватило мужества рассказать о своем первом браке. Я сразу перешел ко второму:
- Да, есть, сын, но с бывшей женой мы договорились, что  после развода она не будет предъявлять ко мне никаких претензий. Только я прошу тебя никому не говорить о характере моих отношений с нею: мы еще надеемся получить квартиру.
Она с пониманием отнеслась к моей просьбе.
- Конечно, не скажу, - пообещала она.
Моя исповедь не нанесла явного ущерба нашим отношениям. В ответ на мои признания, она рассказала о себе.
У нее были отец, младшая сестра и мачеха. Ее родная мать умерла от рака в возрасте сорока одного года. Через год отец женился на вдове, у которой было два сына. Семья у них была дружная. Младшая сестра и сводные братья теперь живут в других городах. Люда недавно вернулась под крышу родительского дома. С мачехой они ссорятся редко и ненадолго.
Она закончила школу в семьдесят седьмом году (следовательно, она на пять лет моложе меня). Скоро состоится встреча  одноклассников. Она помогает организаторам.
Возле двадцать третьей школы нам встретилась Ирина, приятельница Кати, крупная, круглолицая, грубая девица, лаборантка  ФОПа, которая шла под ручку с незнакомым мне фраером, одетым в кожаную куртку. Я понимал, что Ирина расскажет Кате, что видела меня с женщиной, но я не боялся разоблачения. «Как знать, - думал я. - Может быть, когда она узнает, что я встречаюсь с другой женщиной, она будет выше ценить меня».
Мы сели на скамейку, стоявшую во дворе двухэтажного дома под деревом.
-  Когда мы встретимся? - спросил я.
- Коль, звони через неделю, в субботу, после встречи с одноклассниками, - по-товарищески просто проговорила Люда.
«Не спешит встретиться со мною», - отметил я, задетый за живое. Мне сразу захотелось порвать с нею отношения, но я не позволил обиде взять над собою верх: «Все равно рано или поздно она захочет со мною встретиться, пусть даже от скуки. А я не упущу свой шанс».

Катя

Я ждал ее и Сережу, но они не появлялись, и у меня созрело решение самому сходить к ним будто бы для того, чтобы вернуть блюдце, в котором Катя приносила мне пирожное. В половине девятого я отправился на улицу посмотреть, есть свет в окне их комнаты, дома ли они. В дверях общежития я столкнулся с Катей. Мы поздоровались. Она прошла мимо.
- Подожди, - попросил я.
Она остановилась.
- Почему вы не приходите? - спросил я, принимая непринужденный вид.
- Некогда. Видишь,  я бегала в магазин за кефиром.
Ни бутылки с кефиром, ни сумки в ее руках не было. На ее лице отразилось внутреннее смятение.
- Ладно, завтра придем, - она сорвалась с места и скрылась в общежитии.
«Почему она такая взволнованная? - недоумевал я. «Может, она узнала о моей встрече с Людой и теперь страдает, - тешил я себя мыслью. - Может, она не в магазин ходила, а за общежитие, чтобы посмотреть, есть свет в моем окне. Может, она хотела прийти ко мне».
Я чувствовал, что рок несет меня навстречу гибели. «Конечно же, Катя, бесшабашная женщина с «длинным хвостом коротких связей», не принесет мне счастья. Ждут меня одни страдания», - думал я.

Вечером меня охватило чувство беспокойства: Катя обещала прийти, но ее планы за день могли измениться. «Если не придет, то я пойду к ней сам, - решил я. - Возьму блюдце и пойду».
Я был уверен, что как только она порвет со мной отношения, то я сразу выброшу ее из головы. Моя способность забывать отвергнувших меня женщин достойна восхищения. Вначале разрыв приводит меня в отчаяние, я мечусь как раненый зверь, но дня через три-четыре боль стихает, и о своих любовных перипетиях я вспоминаю как о забавном эпизоде. Но Катя избегала окончательной развязки. Она держала меня в состоянии неопределенности. Серьезных чувств ко мне она не испытывала - это мне было ясно. Что же заставляло ее поддерживать отношения со мной? У меня было две версии. Первая: она надеется, что я буду помогать ей и ее подругам сдавать экзамены и зачеты. Вторая: она увидела во мне мужчину, способного заменить отца Сереже, который ко мне привязался.
Я лежал на кровати с раскрытой книгой в руках, но мысль о возможном визите Кати мешала мне сосредоточиться на чтении. Мой слух был напряжен до предела, но из коридора время от времени доносились лишь шаги и голоса моих соседей. Вдруг возле моей комнаты раздался легкий шум. Я вскочил, бросил книгу на стол, открыл дверь и увидел Катю и Сережу. Видимо, в дверь стучал Сережа. Меня захлестнула радость.
- Заходите, заходите. Почему ты ко мне так долго не приходил? - обратился я к Сереже. - Я же без тебя скучал. Мне не с кем было путешествовать.
Он сердито молчал. Видимо, они приходили ко мне в тот вечер, когда я встречался с Людой.
Катя положила на стол кипу моих газет, которые она принесла с вахты, и протянула мне большую импортную конфету:
   - Угощайся, дядя Коля.
   Сережа сел ко мне на колени.
- Садись с нами, - предложил я Кате. - Вместе отправимся в путешествие.
Мне хотелось обнимать, целовать ее, играть с прелестной грудью.
- А нельзя ли без меня? - проговорила она. - Я хочу газеты почитать.
Без нее путешествие теряло для меня всякую прелесть.
- Ты можешь взять газеты с собою. Почитаешь в дороге, - предложил я.
Она согласилась и пересела к нам на кровать.
Космический корабль оторвался от Земли и направился к далеким звездам.
- Я вас люблю, - сказал я, - И тебя, Сережа (я поцеловал его щеку) и тебя, мама ( я поцеловал ее в губы).
Я не лукавил, не хитрил. В те минуты я действительно любил их обоих.
Сережа доверчиво прижался ко мне.
- Какой ты сегодня нежный, - сказала Катя и поцеловала меня в щеку.
Во время путешествия мне пришлось изображать из себя разных персонажей, много двигаться - я утомился.
- Давай лучше я тебе  расскажу историю, - предложил я. 
Сережа согласился, и я приступил к рассказу.  Он слушал внимательно, а Катя зевала, прикрывая рот ладонью. Она отбросила газету:
- Не могу читать: тут одни кошмары. 
- Тебе скучно, но ты потерпи, - попросил я Катю.   
- Рассказывай дальше, - нетерпеливо требовал Сережа, реабилитируя меня в глазах своей матери.
Она убежала на кухню. Вернулась  минут через десять  с пол-литровой банкой гречневой каши в руке.
- Давай тарелку, - сказала она.
- Не надо, не хочу, - взмолился я. - Я уже поужинал.
- Съешь еще. Не понесу же я назад.
Она сама взяла стоявшую на подоконнике тарелку и перевернула над ней банку. От каши повалил пар.
- Сережа, тебе надо поесть, - строго сказала она. - Пойдем домой.
Он заупрямился.
- Пусть эту кашу ест, - я кивнул на стоявшую на столе тарелку.
Мое компромиссное решение  ее не устроило:
- Нет, ему надо с подсолнечным маслом.
- У меня есть, - не сдавался я. - Правда, оно староватое.
- А у нас домашнее!
Ее доводы на него не действовали, он ни в какую не хотел идти домой.
Катя вышла из себя и стала ругать сына. Ее крик разбудил во мне маститого педагога.
- Так нельзя, - возмутился он.
- Не говори такое при нем, - недовольно проговорила она.
Ее лицо исказило злоба. Я стушевался:
- Извини, я не прав.
- Мы сходим домой, поедим и вернемся, - пообещала она.
Сережа сдался и побежал вперед. Закрывая дверь, Катя что-то шепнула мне, но я не разобрал ее слов. Когда я остался один, меня осенила догадка: она сказала, что сегодня они больше не придут. К сожалению, моя догадка подтвердилась.
Альпинисты обычно долго готовятся к восхождению, долго тренируются, долго изучают маршрут, а потом медленно карабкаются по каменистым тропам и взбираются на скалы. Мне же без всякой подготовки, без всякого напряжения  удалось покорить вершину за один вечер. Теперь же, когда тропинка была  проторена, она стала для меня недосягаемой. «Но стоит ли взбираться на нее еще раз? Стоит ли рисковать? – думал я. - Ведь есть шанс сорваться в пропасть. Думаю, не стоит. Напрасно я добиваюсь интимной близости с Катей. От нее исходит угроза моему покою, моей свободе, моей безопасности. Может, и не разумно резко разрывать с нею отношения, но вместе с тем не следует хранить ей верность, не следует ради нее жертвовать общением с другими женщинами. А то дошло до того, что я не приглашаю в гости Ольгу, опасаясь, что о ее визите узнает Катя».

Лера

За шкафами кабинета Лера призналась мне, что коммерсант сделал ей предложение.
- Но я замуж пока не хочу, - заверила она. – Я хочу быть свободной.
- Соглашайся. Нельзя упускать такой шанс, - посоветовал я.
Посоветовал – и пожалел. Давать советы - вредное и опасное занятие. Сам я тихо ненавидел Макарова, уговорившего  меня жениться на Ксюше. Точно так же и Лера, если последует моему совету, будет проклинать меня за свой неудачный брак, на который она, импульсивная, взбалмошная, в сущности, обречена.

Катя

Слова Кати: «Да лягу, лягу я к тебе в постель» - не выходили из моей головы. Они волновали меня, будоражили воображение. К сожалению, она не уточнила, где, когда, при каких обстоятельствах произойдет наше сближение. Я томился в ожидании, но она не приходила. Мое терпение кончилось, и я решил сам нанести ей визит. Я взял пресловутую тарелку, чтобы использовать ее в качестве пропуска, и отправился в соседнее крыло. 
Я зашел в темный блок и осторожно постучал в дверь. Она сразу открылась. Катя смотрела на меня с удивлением, но без смятения, которое у нее возникло во время моего прошлого посещения. Тарелка взметнулась вверх.
- Это твоя, - сказал я. - Ты приносила в ней торт.
- Заходи.
Я зашел в комнату. Сережа, сидя на полу, играл с длинным черным шнуром.
- Это не моя тарелка, - сказала она. - Я приносила торт в блюдце и сразу его забрала.
Я поставил тарелку на стол и сел на предложенный стул. Ко мне подскочил Сережа: ему хотелось поиграть. Я встал. Он вцепился в мои руки и, как на турнике, сделал переворот вокруг своей оси. Его акробатический трюк привел меня в восхищение. Воодушевленный моей похвалой, малыш переворачивался снова и снова. Я боялся, что я сделаю что-нибудь не так, он упадет, ушибется, и тогда его мать навсегда лишит меня своей благосклонности.
Она сидела на кровати. Я подсел к ней, обнял за талию. «Пора приступать к решительным действиям», - подумал я. Я не верил в успех, но пришло время прояснить наши отношения.
- Можно я у тебя сегодня останусь, - шепнул я ей в ухо.
- Нет, сегодня не хочу, - сказала она твердо. - У тебя только одно на уме.
На ее лице появилось злое выражение. «Опять увиливает, - мрачно подумал я. - Почему? Зачем она морочит мне голову? То говорит, что ляжет в постель, то оскорбляется, когда я предлагаю провести ночь вместе».
- Ты только одним озабочен. У тебя только одно на уме. А я не хочу так, - продолжала она развивать свою мысль. - Для меня это не главное... Я дружу год, два и уже потом...
Меня возмутила ее откровенная ложь. Она отдалась мне в первый же вечер, когда мы были почти не знакомы, а теперь строила из себя женщину строгих правил.
Я был готов сквозь пальцы смотреть на ее былые интимные связи, но ее уклонение от близости со мною, которое свидетельствовало о ее равнодушии ко мне, возмущало меня до глубины души. У меня испортилось настроение, и я пересел на стул.
В глаза бросился лежавший на столе белый игрушечный пистолет, который я подарил Сереже, и в моей груди шевельнулась слабая радость: «Все-таки не выбросили».
Я посмотрел на книжную полку, чтобы выяснить, есть ли на ней подаренные мною книги. На полке стояло книг десять, преимущественно о воспитании. Подаренных мною книг среди них не было.
Катя внимательно наблюдала за мной. Мой интерес к ее скромной библиотеке ее смущал.
- Что мало книг? И не те? - спросила она с улыбкой.
- Не в этом дело, - грустно произнес я.
Мое поведение было непоследовательным. Несмотря на подавленность, я снова пересел к ней. Мои губы по привычке потянулись к ее губам, но ее голова повернулась в сторону, и я прикоснулся к ее мягкой щеке.
- Я чеснока наелась. От меня запах, - объяснила она свое нежелание целоваться.
- Это мне не мешает.  Мне нравится этот запах, - заверил я.
Я стал целовать ее в губы. Она затаила дыхание: видимо, мое заверение она расценила как шутку. «Может, она отказалась оставить меня на ночь потому, что стесняется запаха чеснока», - подумал я с надеждой.
Ко мне подошел Сережа со шнуром. Мы стали его перетягивать, как перетягивают канат. Мой противник напрягся и победил меня. Его глаза светились от восторга.
Я перевоплотился в коня, а Сережа - во всадника. Конь со всадником на спине стал бегать по комнате, время от времени  останавливаясь как вкопанный: меня одолевали мрачные мысли. «Надо уходить, - думал я. - Пора кончать эти бессмысленные отношения». Реплики Сережи, Кати проскакивали мимо ушей.
- Но, но, - кричал всадник, и я снова ненадолго оживлялся и возобновлял бег.
Я взял Сережу в руки и стал подбрасывать его вверх. Его легкое тельце взлетало к потолку. Малыш хохотал от страха и удовольствия.   
Мы отжимались с ним от пола.
- Почему ты становишься на кулаки? - спросила у меня Катя.
- По привычке.
- Откуда у тебя такая привычка?
- Когда-то занимался карате.
-Так ты сумеешь за себя постоять? - спросила она.
- В критической ситуации смогу, но на рожон, конечно, не лезу.
- Ну это понятно... Вот и занимался бы карате, вместо того, чтобы книги читать.
- Зачем? Что мне это даст? Не вижу смысла.
«Я не устраиваю ее как личность, как мужчина, и она постоянно придумывает, к чему бы придраться», - думал я. 
Сережа снова уселся мне на плечи, и «конь» пошел по кругу. Катя встала. Я подошел к ней. Наши губы встретились. Тельце Сережи нервно дернулось, но он ничего не сказал.
Время шло, но Катя меня не прогоняла. «Если я не уйду сейчас, то, пожалуй, она меня оставит у себя на ночь», - подумал я. Мы сидели рядом на кровати. Моя рука проникла под ее свитер и гладила нежную кожу спины.
- Давай я сделаю тебе массаж, - предложил я. - Я не профессионал, но массаж я сделаю с любовью. Тебе понравится».
Она улыбнулась:
- Не надо.
«Надо бежать, - думал я. - Если я останусь сейчас, то останусь навсегда. Я быстро привыкаю к женщинам. А она не принесет мне счастья. Мы разные люди. Мы из разных миров. Она совершенно ко мне равнодушна».
- Я уйду, - проговорил я. - Сейчас уйду навсегда.
- Ты уже в третий раз уходишь, - в ее тоне послышалась насмешка, ирония.
- Да, но в прошлый раз ты  пришла ко мне первая, - проговорил я с раздражением. - Если бы ты не пришла, я бы уже и думать о тебе перестал. Ты же знаешь: я легко забываю женщин.
- Я не держу.
- Сейчас. Досчитаю до десяти - и уйду. 
Она усмехнулась.
Я стал считать: раз, два. Паузы между словами становились все больше и больше: мне хотелось остаться.
Ко мне подбежал Сережа со шнуром:
- Держи.
Я сбился со счета.
Левая рука Сережи держала шнур, а правая - за веревочку, прикрепленную к книжной полке. Мне кажется, что я совсем не двигался, но Сережа вдруг упал на пол.
- Мама, - пожаловался он. - Дядя Коля потянул.
- Ты сам упал. Не выдумывай, - побранила его Катя.
Я перепугался:
- Неужели потянул? Я не хотел. Извини, Сережа.
Его прощение было искренним.
- Считай сама, - предложил я Кате. - Досчитаешь до десяти, и я уйду.
- Не говори чепухи, - сказала она, изменившись в лице.
- Ну хорошо, я буду считать сам.
Я считал вслух, досчитал до десяти, встал и пошел к выходу. Во мне снова произошло раздвоение личности. Завязалась борьба между рассудком и чувствами.  Рассудок толкал меня к выходу, а чувства не пускали.   
- Дядя Коля уходит навсегда, - сказала она Сереже раздраженно. - Он хотел твою маму, - в ее тоне зазвучала нотка обиды.
Ее слова меня не только не покоробили, но даже обрадовали. «Неужели мой уход задевает ее за живое?» - думал я. Но к  радости примешивалось  горе.
- Да, я ухожу, - подтвердил я. 
Чтобы сделать ей больно, я намекнул ей, что больше не стоит  приводить ко мне сына.
Сережа был расстроен, у него был обиженный вид, но он молчал. 
- Возьми тарелку, - сказала Катя.
Я нехотя взял. Как мне хотелось услышать: «Хватит тебе, не глупи, оставайся». Но она молчала. Ее лицо было мрачным.
Возле двери я остановился. У нее еще был шанс остановить меня, но она ничего не сказала.

Люда

До прихода Люды оставалось два с половиной часа. В комнате был беспорядок. Надо было заняться уборкой, а у меня не было  вдохновения, энергии. С моей психикой что-то произошло. Сломался какой-то стержень. Не было твердости, напористости, хватки.  Мне не хотелось ее «брать». «А может, это проявление трусости, недостойной настоящего мужчины? – рассуждал я. - Надо все сделать для победы. Что говорят экстрасенсы и психологи? Если внушишь себе, что ты супермен, то ты и вправду станешь суперменом. Итак, я даю себе установку: «Мобилизуйся. Ты мастер. Ты гений секса».
   Кроме бутылки вина, у меня было  две бутылки лимонада, четыре лакомки, четыре яблока, сладости (конфеты, щербет). «Неужели устоит против такого изобилия?», - подумал я.   
В три часа я начал готовиться к визиту Люды. Вскоре заблестел пол, стол, на столе засияли блюдца и чашки, взятые мною из нового сервиза, который  хранился в картонном ящике в шкафу. 
Во время уборки произошел случай, который потряс мое воображение.
Вернувшись из кухни, я стал снимать с себя домашнюю одежду. Когда майка закрыла глаза, я машинально сделал шаг к столу. Моя ступня наступила на что-то мягкое. «Что это?» - мелькнуло в моей голове. На полу лежала большая серая мышь. «Откуда она здесь? - изумился я,  -  на середине комнаты... Как она сюда попала? Может, вылетела из одежды (меня передернуло от отвращения). Но сейчас я, кажется, не доставал одежду. Это какая-то фантасмагория!».
Когда веник толкнул мышь в совок, ее ножки задергались, она попыталась встать, но не смогла.
«Я не хотел ее убивать.  Почему она позволила наступить на себя?  Почему не убежала?»  - недоумевал я.   
«Возможно, раздавленная мышка  в контексте моего сегодняшнего свидания является символом катастрофы, - размышлял я. - Но чьей?   Ксюшиной? (с нею я окончательно рву отношения). Людиной? (у нее есть шанс утратить девственность). Моей? (я могу заразиться СПИДОМ). Или  нашей общей?
Размышляя о зыбкости мира, я отправился на кухню. Мышь с совка скатилась в мусорное ведро и снова задрыгала ногами. Возвращаясь в свою комнату, я встретил соседку Нину Григорьевну, простодушную широкоплечую женщину с грубым лицом, с копной  соломенных волос на голове, и, переполненный эмоциями, рассказал ей загадочную историю с мышью. Но Нина Григорьевна, работавшая поваром в детском саду, была взволнована не символической, а сугубо прагматической стороной происшествия. 
-Наверно, у вас щели есть, куда залазят мыши, - предположила  она.-  Мы-то все щели заделали. Вы тоже заделайте.
Ее взгляд сначала устремился на мою дверь, а потом на свою. Ее лицо выражало опасение, что мыши из моей комнаты начнут перескакивать в ее жилище.
- Да, щели есть, - признал я. - И раньше ко мне прибегали мыши. Я даже мышеловку ставил. Но ни одной мыши поймать не удалось. А вот сейчас задавил без мышеловки. Сам не  ведал, что творил.
- Поставьте мышеловку, - настаивала соседка.
Ее решительно не волновал ни символический, ни этический аспект всей этой истории.
Минут через пятнадцать, когда я снова шел из кухни в комнату, маленькая, хрупкая Вика, христианка, спросила у меня:
  - Ты мышь задавил?
- Да, - признался я. - Задавил. Но я не хотел. Это совершенно фантастическая история.
Я рассказал ей, как произошла мышиная трагедия.
- Не переживай, - успокоила Вика. - Бог простит.
- Простит, думаешь?
Вика заверила меня, что у Бога нет  оснований  наказывать меня за то, что я лишил жизни одной из его тварей. «Действительно, - подумал я, - в моем поступке нет состава преступления. Это несчастный случай».
- Наверно, эта мышь была отравлена. Поэтому ты и задавил ее. Если бы она была здорова, то она не дала бы наступить  на себя. Отравленные мыши могут иногда выскочить на середину комнаты.
Версия Вики показалась мне убедительной. «Конечно, мышь была отравленной. Я лишь избавил ее от бессмысленных  страданий. Никакой символики в этой истории нет, - решил я. - Нельзя становится суеверным. Суеверие ограничивает свободу личности».
Помывшись в душе, я включил фен. Горячая струя воздуха взбила волосы, и на голове у меня появилась пышная шевелюра. Я все делал быстро, но не успевал. Люда должна была подойти к общежитию к пяти. Часы уже показывали без пяти пять, а я все еще гладил рубашку. 
В пять я выскочил на улицу. Ждать пришлось недолго, минуты две. В сумраке ко мне приближалось красное пальто и черный берет. Я сразу узнал Люду.
- Ты пунктуальна, - сказал я. - Молодец.
Я считал, что всегда надо замечать в женщине достоинства и поощрять их похвалой.
- Да нет, что ты, я же опоздала, - она посмотрела на часы и добавила:
- На пять минут.
- А на моих ровно пять, - сказал я, проявляя джентльменское рвение.
- Твои немного отстают, - настаивала она, не желая получать незаслуженный комплимент.
Чтобы попасть в мою комнату, нам нужно было пересечь опасную зону. Меня охватило волнение. Я думал, что моя спутница тоже волнуется, но, проходя по коридору, она довольно громко спросила:
- А это зубной кабинет? Ты о нем говорил?
- Да, - подтвердил я.
Создалось впечатление, будто Люда пришла не ко мне в гости, а  на экскурсию в общежитие.
К счастью, в коридоре не было ни души. Когда мы зашли в секцию, она сказала шепотом:
- Туфли Вики стоят. Меня бросает в дрожь.
Я знал, что Люда работала с моей соседкой на одной кафедре.
Я повесил пальто гостьи в переполненный одеждой шкаф, а свое - на гвоздь за шкаф.
- У тебя есть зеркало? - спросила она.
- Только в умывальнике.
Я думал, что, опасаясь встретить Вику, она не пойдет в умывальник, но желание быть красивой и опрятной оказалось сильнее страха компрометации.
- Я все-таки схожу, - сказала она.
Минут через пять она вернулась причесанной и припомаженной.
- Можно не разуваться? - спросила она.
Опасаясь, что сапоги могут помешать нашему общению, я настоял на том, чтобы она надела Ксюшины тапки, которые в последнее время я носил сам.
Она села на кровать.  Я внимательно посмотрел на нее, чтобы определить, с кем я буду иметь дело. Стройная, в сильно декольтированной розовой кофточке, с хорошо развитой грудью, с нежной белой кожей, она нравилась мне.  В душе моей проскочила искорка радости: «С этой женщиной мне будет интересно повозиться».
Закипел чайник. На столе появилась бутылка портвейна и закуска.
- На столе налито, - строго сказала Люда, заметив небольшую лужицу. - Сотри. 
Ее категоричный тон меня немного покоробил.
Столовая тряпка осталась на кухне. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание соседей, я решил не ходить за нею. Я достал  из шкафа старое полотенце и сказал:
- Это чистая тряпка.
- Смешно смотреть на то, как живут одинокие мужчины, - сказала Люда.
Я вытащил из-под стола картонную коробку с грампластинками.
- У тебя много пластинок, -  уважительно проговорила она.
- Что поставить?
- Не знаю. Что у тебя есть?
- Что ты любишь?
- «Биттлз» или «Ролинг Стоунз»
- «Битлов» у меня нет, но есть Пол Маккартни. Поставить?
- Да.
Зазвучала музыка, создавая лирический фон.
- Другого не достал, - сказал я, показывая на бутылку портвейна.
- Это хорошее вино. Таджикский портвейн. У меня с ним связаны приятные воспоминания. Я возила его в Москву на банкет, когда обмывали защиту.
- Я боялся, что не понравится.
- По нашим временам любое вино - редкость.
Я, конечно, не стал рассказывать, что портвейн я выменял на водку.
- Первый тост я предлагаю за тебя.
Она улыбнулась:
- Ну ладно, буду пить за себя.
Мы выпили рюмки до дна. Я не закусывал: у меня не было аппетита. Вино ударило в голову, и меня потянуло на откровения.
- Мои политические прогнозы всегда сбываются, - говорил я с воодушевлением. -  Еще три года назад я предсказал антикоммунистическую диктатуру.  И теперь мой прогноз начинает сбываться. Ельцин запретил КПСС. А что это, если не элемент диктатуры?   
- Знаешь, Коля, это ведь ограничение свободы. Не забывай, я сама была коммунистом. И вступала в партию по убеждениям. Папа мой - убежденный социалист. Спорить с ним невозможно. А таких миллионы.
-  Их никто не станет трогать.  Ты не думай, что я сторонник диктатуры.   Мой идеал - свободное общество. Но   я  убежден, что без диктатуры не обойтись. Трудности, дефицит, голод... Тут уж не до идеалов.
Я заметил, что моей собеседнице тема политики не по душе: она морщилась, молчала.
- Все, все, заканчиваю, - проговорил я, - Поговорим о чем-нибудь  другом. 
  Она улыбнулась:
  - Правда, лучше о чем-нибудь другом.
  Мы заговорили о вузах.
- Ты наш институт закончил? Тебе он много дал? – спросила она.
- Наш. Честно говоря, ничего не дал. Если я что-нибудь знаю, то только потому, что сам читал. Ни один преподаватель меня ничему не научил.
- Да, у вас уровень не тот. А мне университет много дал. У нас было много умных преподавателей, много толковых ребят. У нас был чудный куратор. А сблизились мы с ним вот за этим... - Люда показала на стакан с вином.
- Вы с ним пили? - удивился я.
- Да.
После небольшой паузы она добавила:
- Правда, по-настоящему мы сблизились с ним только на старших курсах. Мы приходили к нему...
- И он угощал вас вином?
- Мы и сами приносили. 
Я подумал, что их куратор был холостым мужчиной, которому приятно было проводить время с девушками, но я ошибся.
- Мы проводили время в кругу его семьи. Было интересно, - сказала  она.
Она с гордостью рассказала о студенческом театре, который функционировал в их университете.
- Ты говоришь, что тебе было интересно жить. А чем ты занималась? Тоже играла в вашем театре?
- Нет, я любила заниматься общественной работой.
- И что ты делала?
- Подводила итоги.
- Какие итоги?
- Соцсоревнования. Мы собирались, сопоставляли показатели и решали, какой группе присвоить первое место. Распределяли места. 
- И тебе нравилось этим заниматься? - спросил я, шокированный ее откровениями.  - Это же казенщина.
-  Мне нравится быть на людях.
«Да, - подумал я с удивлением, - все-таки были такие люди, которые находили удовлетворение в этой деятельности».
- В Московском университете было хуже, - продолжала она. - Там коллектива не было. Преподаватели неинтересные. Но с руководителем мне повезло.
Она рассказала историю отношений с ним. Впервые она увидела его семь лет назад в Везельске, куда он приезжал с лекциями. На нее он не произвел впечатления, но она пришла к нему с визитом. Во время их первой встречи речь об аспирантуре не заходила: она собиралась поступать в институт философии, а он работал в университете. Но судьба распорядилась иначе. По ошибке Люде пришло направление в Московский университет. Она попала к неинтересному руководителю, который писал о социалистических ценностях. Она попросила старого знакомого взять ее к себе. Сначала он отказался: у него был полный набор аспирантов, но зимой, когда одна его ученица закончила аспирантуру, «вопрос решился положительно». Ее новый руководитель (его имя я не запомнил, назову его Петром Сергеевичем) оказался очень требовательным. Уже после того, как она обсудилась на кафедре, он заставил ее переписать диссертацию заново.
- Представляю, каково было тебе, что ты пережила, - посочувствовал я.
- Да, - вздохнув, согласилась она.
- А на банкете после защиты он сказал: «Люда, можно я вас поцелую». Я ему: «Да что вы, Петр Сергеевич». А он: «Так при всех же».
- Ну и как, поцеловал? - поинтересовался я.
- Не скажу.
«Значит, поцеловал, - подумал я. - Если бы не поцеловал, то сказала бы. Да и грех было отказать ему в таком пустяке. Другие руководители требуют интимной близости».
Разговаривая, мы пили портвейн. Я выпил четыре  рюмки до дна, а  Люда растягивала вторую.
-А сколько ему лет? - спросил я.
- Пятьдесят пять.
- Еще не старый, - отметил я, не испытывая, впрочем, никакой ревности.
- Но выглядел он старше.
- Ты знаешь, что мне тридцать шесть. А на сколько я выгляжу? 
- Мне вообще кажется, что тебе тридцать два.
Комплимент пришелся мне по душе.
- В молодые годы мне давали больше, чем мне было на самом деле, - сказал я. - Когда-то за одним столом в ресторане со мной оказались пожилые мужчины. Они дали мне двадцать шесть лет, хотя мне в то время было только двадцать.
Она сообщила мне по большому секрету, что собирается подработать в строительном техникуме, где преподавателям платят более тысячи рублей в месяц.
-Только ты никому не говори. А то все туда побегут.
Я обещал хранить информацию в строжайшей тайне.
- Даже под пыткой не выдам, - заверил я.
- А то ведь невозможно жить, - жаловалась она. - Чистыми получается двести девяносто рублей.
- Да, жить невозможно, - подтвердил я.
- А мне сейчас, например, надо отцу подарок купить. У него день рождения.
Пока мы пили чай, я два раза ходил в туалет, она - ни разу. «А вдруг она стесняется, - подумал я. - Каково ей приходится, если терпит. До разговоров ли ей?»
Вино и общение почти полностью меня раскрепостили.
- Люда, туалет напротив. Ты не стесняйся, - сказал я, отбросив условности.
- Я жила в общежитии, знаю, - ответила она строго. - Спасибо.
Через некоторое время она вышла из комнаты. Вернувшись, она  заявила, что ей пора уходить.
- Но ведь еще рано, - проговорил я огорченно. - Только семь часов.
- Мне надо идти, - повторила она безапелляционным тоном.
         Такой поворот событий был для меня неожиданным.
          - Посиди еще немного, - попросил я. - Я же тебя провожу. Мы только два часа общаемся.
Моя рука легла на ее руку и нежно сжала ее.
- Можно я тебя поцелую, - шепотом спросил я.
- Нет, - на лице ее мелькнула таинственная улыбка.
«Что означает эта улыбка?» - подумал я.
Мой опыт - «сын ошибок трудных» - говорил мне, что никогда не следует верить словам женщины. Даже если она говорит «нет», все равно следует испытать искренность ее слов действием. Если оттолкнет, отскочит, нагрубит - значит, говорила правду. Если же ее протест будет нерешительным, значит, лукавила, отдавала дань этикету.
Моя голова легла ей на грудь. Она не оттолкнула! Меня захлестнуло чувство нежности и восторга. Мои руки обвили ее стан. Сознание перестало контролировать поведение, включились инстинкты. По всему телу разлилась нега. Я истосковался по женщине, по нежности, по сексуально-духовному контакту.
Мои губы осторожно прикасались к ее груди, нежной шее. Ее тело затрепетало. Дыхание участилось. Я стал действовать смелее, решительнее. Наши губы слились в страстном поцелуе. Внезапно ее язык проник в мой рот. Ее руки обхватили меня. «Наверно, тоже истосковалась по мужчине», - мелькнуло у меня в голове.
Никогда я не встречал такой легко возбудимой женщины. Стоило мне прикоснуться губами к ее шее, уху, как сильная дрожь пробегала по ее телу.
Я обнажил ее грудь - большую и упругую, и стал ее жадно целовать. Мой язык вращался вокруг сосков, теребил их. Она застонала, а затем стала громко вскрикивать:
- Мама, мама, мамочка!
Упоминание о мамочке в такой ситуации меня немного покоробило. Я бы предпочел, чтобы она произносила мое имя.
Моя левая рука проникла под платье, под колготки, и палец прикоснулся к  влагалищу.
Мои губы впивались то в соски, то в губы. Никогда в жизни я еще не был таким страстным, никогда я не испытывал такого наслаждения от поцелуев, от ласк. Ксюша упрекала меня в том, что я  «не такой», что я не способен довести ее до оргазма.  Но ведь она сама ужасная партнерша. Ее ласкаешь, целуешь - она лежит неподвижно, словно неодушевленный предмет, когда же проникнешь в нее, из ее горла исторгается грубый, хриплый, звериный рык, который убивает всякое желание. Крик Люды, наоборот, действовал на меня возбуждающе. Как сладок был ее язык, ее губы! Я пил, пил ее и никак не мог утолить жажду. Я обнажил пенис. На этот раз он был большим - мне не было стыдно за него. Он воткнулся в сосок.
- Не надо, не хочу этого, - говорила она. - Ты понимаешь?
Я понимал, но у меня не было сил оторваться от нее.  Мое тело слилось с ее роскошным телом. Я снова и снова впивался в ее рот, сосал ее язык, и она отвечала на мои поцелуи. Ее лицо было прекрасным. В эти мгновения оно было похожим на лицо Тони. Как я люблю женщин в эти минуты!
Объятия, ласки, поцелуи продолжались не менее часа. Мне хотелось идти дальше.
- Давай ляжем на кровать, - шептал я.
- Нет, ты же знаешь, я этого не хочу.
- Мы не будем делать этого, если ты не хочешь. Мы просто полежим. Я хочу тебя обнять. Я хочу чувствовать тебя всю.
Она долго не соглашалась, но мне удалось уговорить ее.
- Сними кофту, - просил я.
- Нет, нет!
- А то изомнем.
Она сняла розовую кофточку и осталась в рубашке и юбке.
- Давай и юбку снимем, - предложил я, - она может измяться.
Она отказалась. С  боем приходилось брать каждый элемент одежды.
Она легла на кровать в юбке. Я продолжал неутомимо действовать, и вскоре  бюстгальтер и рубашка сползли ей на пояс, а вся моя одежда оказалась возле спинки кровати.
Я безумно любил ее в эти минуты. «Это моя третья жена», - думал я.
Мои руки обвили ее великолепное, чувствительное тело. Я неутомимо, жадно целовал ее грудь, мочки ушей, сосал ее сладкий язык. Она извивалась как змея.
- Мама, мамочка, - кричала она. - Не могу. Соседи услышат.
-Пусть, не обращай внимания, - успокоил я.
- Не забывай, там Вика.
Я пытался снять с нее трусики, но она не позволяла.
-Ты, кажется, порвал мне колготки, - вскрикнула она. - Дырку сделал.
-Не может быть! - проговорил я испуганно.
Я знал, что колготки - большой дефицит.
Я осторожно развел ее ноги: дырки нигде не было. Я сказал об этом Люде.
- Это хорошо, - сказала она, успокаиваясь.
Надежда соединиться с нею угасала. Пенис скользил по  ее груди.  Мне хотелось кончить в сосок. Она, по-видимому, догадалась.
- Ты же понимаешь, я этого не хочу, - твердила она.
Я понимал, что ей стыдно отдаться мужчине в первый же вечер. Мне не хотелось ставить ее в неловкое положение, поэтому я медлил.
- А у тебя много женщин было? - спросила она ревниво.
- Не очень, - ответил я. - А у тебя - мужчин?
- Не скажу.
- Ладно, не говори. Лучше не знать.
Она села, свесив ноги с кровати. Я обнял ее сзади. Мне не хотелось ее отпускать. Меня по-прежнему томило сильное желание. Пенис упирался в ее спину. «А была не была, - решил я. Мощная струя ударила ей в спину.
Она стала одеваться.
- Что это на бюстгальтере? - спросила она строго.
Мне было немного совестно.
- Это я не сдержался, - проговорил я виновато. - Только куда все делось?
- Все в бюстгальтере, - сообщила она.
Полотенце проехалось по ее спине, но она и так была чистой.
Мы встали, оделись. В бутылке оставалось еще треть. Мне захотелось обмыть свой скромный успех. Люда от вина отказалась. Я один допил вино и захмелел.
- Вы, мужчины, совсем не так все воспринимаете, чем мы, женщины, - сказала она.
- Мне кажется, что ты неправильно интерпретируешь мое поведение, - возразил я. - Ты думаешь, что у меня было лишь низкое желание. Нет, у меня душа открылась.
Я не врал. Весь вечер мою грудь переполняла нежность. Я не стал говорить Люде о своей влюбленности, опасаясь, что она начнет ломаться, финтить, как это делают многие женщины, когда им неожиданно признаются в любви.
Я пил вино и ел щербет.
- Мне вредно много есть, - сказал я. - Я же сбрасываю вес.
-Зачем, у тебя же нет лишнего.
- Нет, но может быть.  Вот ты действительно сложена идеальна. Ты совершенна. Честно скажу, я еще в жизни не видел такой красивого женского тела, такой великолепной фигуры. Сохраняй такой вес, как у тебя сейчас.
- Это я сейчас поправилась, а после защиты я исхудала, - проговорила она, польщенная моим комплиментом (совершенно искренним).
Мы шли рядом. Я не решился взять ее под руку. Сырой, теплый ветер дул в лицо. Меня развезло. Я много и вдохновенно говорил об этике, эстетике, о прагматизме (философском учении), о книге Дейла  Карнеги.
Люда была сдержанной, молчаливой.
- Когда мы встретимся? - спросил я, когда мы расставались возле ее дома.
- Завтра я иду к подруге на день рождения. Позвони после завтра. А вообще я люблю сидеть дома. Я домашний человек. 
- И все же я надеюсь, что мы будем с тобой встречаться. Пусть не каждый день, но хотя бы два-три раза в неделю.
-Ты звони послезавтра. Договоримся.
Когда берет и пальто скрылись за углом, я отправился в обратный путь. Я шел  медленно. В груди моей бурлила радость. «Да, - думал я, - мои потенциальные возможности покорять женщин не меньше, чем у Лешки Вернадского, не меньше, чем у Митича».
Пьяному и море по колено, но моя приверженность к истине вскоре взяла верх над пустыми фантазиями. «Нет, - поправился я. - Митич все-таки донжуанистее меня». Впрочем, это соображение не испортило мне радость: с Митичем мне нечего и некого делить - у каждого из нас своя паства, свой цветник.
Мне очень захотелось купить дорогой, модный, красивый костюм. Моя примитивная одежда не выражала моей внутренней сущности.
На следующий день меня охватила тревога. В чем ее причина - я сам точно не знал. В голове был  сумбур. Вдруг у Люды есть любовник? Такая страстная женщина не может не иметь любовника.   
Мне было жаль и Люду, и Ксюшу.
Я понимал, что не следует звонить ей слишком рано, лучше позвонить после восьми вечера. «Она должна помучиться, потомиться, - думал я. - Ожидание лишь подогреет ее интерес ко мне». Но мне не терпелось увидеть ее, мне хотелось пригласить ее к себе в гости - я позвонил во втором часу дня.
Трубку взяла сама Люда.
- Сходила на толкучку? - спросил я.
- Да, сходила, - произнесла она своим высоким эмоциональным, напоминающим звучание скрипки голосом. - Мы с мамой купили папе зонтик - в складчину. Советский зонтик. Днепропетровского производства. Стоит двести рублей. Я в шоке.
- Почему?
- Попадались кое-какие вещи, которые мне понравились. Знаешь, сколько они стоят? Тысячу - тысячу пятьсот рублей. Например, китайская кофточка стоит тысячу пятьсот.
- Да, это нам не по карману. Мы сейчас нищие, - грустно проговорил я. 
- Я просто подавлена. Ничего невозможно купить.
Меня пронзила жалость к ней. Мне хотелось подарить ей китайскую кофточку, но мои материальные возможности были крайне ограничены. Я попытался оказать ей моральную поддержку.
- Не отчаивайся. Переживем. Придется потерпеть год-другой. Кажется, что два года - это вечность, но они пролетят не заметишь как, -  проговорил я. - Надо думать о приятном. В декабре нам повысят зарплату, по радио передавали.
Моя утешительная речь не произвела на нее впечатления.
- Да, но при этом отпустят цены, - проговорила она раздраженным тоном.
- Что ты делаешь сегодня вечером?
- Ой, Коля, я занята, - воскликнула она. - У меня завтра лекция. Я буду к ней готовиться. И вообще, я же говорила, что я человек домашний. Часто встречаться не могу. А вчера я была у Лены.
- Я не говорю: каждый день. Но можно встречаться почаще.
- Нет. Да и зачем?
- Как зачем? - обиделся я. - Ты что, расцениваешь нашу встречу как эпизод?
- А ты как?
- Для меня это было что-то очень важное, что-то очень серьезное.
- Честно говоря, для меня тоже. Но я не могу.
- Но почему? - спросил я, приходя в отчаяние.
- А ты не догадываешься?
- У меня есть предположение, но я боюсь, что я ошибаюсь. Я хотел бы, чтобы ты выразила свои соображения в открытой форме.
- Сейчас по телефону не могу. 
Я понимал, что она не хочет обсуждать наши отношения при свидетелях: из трубки доносились посторонние голоса.
- Встретимся, я тебе скажу прямо. Несмотря ни на что, я очень редко позволяю себе такие вещи...
Какие «вещи» она имела в виду? Визиты к мужчинам? Редко, но все-таки позволяет...
Я понимал, что ее не устраивает роль любовницы. Ей давно пора выходить замуж, а я женат. Я говорил ей, что собираюсь развестись, но вряд ли она поверила мне. Действительно, разве можно верить мужчине, который пытается соблазнить женщину?
Ее прагматизм задел меня за живое. Мне, как и любому мужчине, хотелось, чтобы женщина сдалась мне без всяких условий. Когда  от меня требуют изысканных манер, модной одежды или героических поступков (например, жениться), мое самолюбие начинает страдать. «Значит, не любит», - думаю я.
- Можешь не говорить, - проговорил я обиженно. - Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. У тебя сложилось неверное представление обо мне.
Мне хотелось резко бросить трубку и убежать.
- Ну что ж, до свиданья, - голос мой дрогнул.
- До свидания, - ее голос был полон внутренней правоты и чувства собственного достоинства.
Я вернулся в комнату. Энергия иссякла. Мое тело безжизненно упало на кровать: жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. «Я уже не юноша. Найду ли я свою единственную женщину? - думал я. - Может, попробовать жить с Ксюшей? Раз нет любимой и любящей женщины, нужно жить с той, которая есть».
Я уже был готов отказаться от развода, но в памяти всплыл разговор с женой о занятиях по культуре речи. Я сказал, что для публичных выступлений предлагаю студентам темы по экономике и политике. «Зачем ты с девочками о политике говоришь? Это им неинтересно, - проговорила она. - Их только чуйства интересуют». (Она умышленно исказила слово). Эта фраза меня и тогда еще насторожила: слишком много личного чувствовалось в ней, а сейчас, располагая большей информацией, я не сомневался в том, что в то время она была влюблена в ничтожного Ройтмана, и ее, как и студенток, интересовали только чувства. «Нет, надо разводиться с нею - и как можно скорее», - решил я.
   
Студентка

Когда я  принимал зачет у заочников по анализу художественного текста, меня  потряс облик довольно юной студентки Прохоровой. Все в ней было прекрасно: и нежная кожа, и русые волосы, стянутые на затылке шпилькой, и ровные белые зубы, и тонкий, гибкий стан, и особенно серые глаза, излучающие какой-то дивный свет - свет доброты, нравственности. Ее приятный мягкий голос ласкал слух, но мое сердце сжималось от боли. «Мне бы такую женщину, такую жену - чистую, нежную, красивую, - думал я. - Я бы никогда ей не изменял. Я бы любил ее. Но это невозможно. Мне недоступно обычное человеческое счастье».
- Вы откуда сами? - спросил я, когда она закончила отвечать.
Она назвала деревню отдаленного района. «Есть, есть женщины в русских селениях - красивые, статные, умные, - подумал я. - Жаль только, что они достаются другим, а не мне».
После зачета меня захлестнула тоска по идеалу.

Лера

Я зашел в кабинет литературы и сел за стол. Рядом со мною неожиданно села Лера. 
Темное классическое платье прикрывало ее пышное тело. На шее у нее висела золотая ... нет, не цепочка, а настоящая цепь. «Наверно, подарок жениха, - мелькнуло у меня в голове. - Кажется, нашу подружку пытаются заковать в золотые брачные цепи».
- Как живете, Николай Сергеевич? - спросила она.
- Сносно, - ответил я. - Только погода отвратительная. Жизненный тонус ни к черту. А ты как?
- Приезжает свекровь, - как бы между прочим, проговорила она.
- Так ты все-таки вышла замуж! - воскликнул я.
- Выхожу, - уточнила она.
Меня удивил равнодушный тон, которым она сообщала о решающем событии в жизни любой женщины.
- Правильно поступаешь, - сказал я. 
- Не хочется, но надо, - с фатальной обреченностью проговорила она.
- Что значит «не хочется»? - возмутился я. - Этот шанс надо использовать. Жаль только, что для нас с Игорем ты потеряна.
- Почему? Я буду жить так, как хочу. Хотя верность мужу я постараюсь хранить.
- Теперь с тобой не пообщаешься, - гнул я свою линию.
- Почему? - возмутилась она.
- Брак похож на ад: «оставь надежду всяк сюда входящий». Может, ты и захочешь с нами встретиться, да муж не отпустит. А если убежишь, так он тебе такую сцену устроит, что пропадет всякая охота общаться со старыми друзьями.
- Да, это так, - она вынуждена была признать мою правоту.  - Я хотела встретиться с Мариной Луневой, а он говорит: «Почему одна? Давай провожу».
- Вот видишь!
- А как ты живешь?  Наверно, есть женщины. Встречаешься с кем-нибудь? - спросила она.
- Нет, у меня сейчас другое настроение. У меня тоска по идеалу.
- Понятно. Есть тип людей, которые всегда одиноки, - сказала она доверительным, проникновенным тоном. - Рядом с ними всегда одиночество. Ты называешь это тоской по идеалу.
После занятий я снова нашел Леру в кабинете. Мы вместе пошли в столовую.
Когда мы сели за стол,  она сказала:
- Я чувствую себя виноватой перед твоей женой, - проговорила она.
- Почему? - удивился я.
- Я ни разу ей не написала.
- Так она первой должна была тебе написать. Ведь это она уехала, а не ты.
- Все равно чувствую.
- Я и то не чувствую, - сказал я, догадавшись, что в действительности чувство вины вызывает у нее воспоминание о нашем приключении.
- Это ваши проблемы, - сказала она строгим тоном. - Я в ваши отношения не лезу.
- Расскажи лучше о муже, - попросил я. - Я почти ничего не знаю о нем.
- Давай сразу договоримся, - раздраженно проговорила она, - не будем говорить о моем муже. Я не хочу обсуждать с коллегами свою личную жизнь.
Меня задела ее резкость:
- Я говорю о том, что мне интересно.
- Я тоже предпочитаю говорить о том, что мне интересно. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Меня удивил ее выпад. Обычно женщины с удовольствием говорят о предстоящем замужестве. Лера, напротив, избегала этой темы. Значит, она стыдилась будущего мужа. 
  У нее было «окно». Я предложил пойти ко мне попить чаю.
Она согласилась, но после небольшой паузы добавила:
-  Ведь ты приставать начнешь. Начнешь? - она повысила голос.
Внезапно мои намерения изменились. Я не хотел оставаться с Лерой наедине. Инстинкт бросил бы меня в ее объятия, а у меня назрел катарсис: моя душа тосковала по идеалу.
- Пожалуй, не сдержусь, - сказал я. - Ты такая красивая... Могу ль на красоту взирать без умиления!
- Знаю я тебя. Бабник, - проговорила она осуждающим тоном.
-  Не бабник, а эстет, - уточник я. 
Домой я ушел один.

  Катя

В первый раз за последние две недели я увидел Катю, правда, издалека. Я брел по аллее, а она навстречу шла по тротуару. Нас разделяла дорога. Катя радостно улыбнулась мне и по-дружески помахала рукой. Я помахал в ответ, скорчив приветливую улыбку.
Ее приветливость привела меня в недоумение. «Одно из двух, - думал я, -  либо она снова хочет втереться ко мне в доверие, чтобы я помогал ей и ее подругам сдавать зачеты и экзамены, либо, расставшись со мной, она поняла, что я достойный партнер, и стремится восстановить наши отношения».
Как бы там ни было, чутье подсказывало мне, что наши встречи еще возобновятся.
Самое страшное состояло в том, что меня самого влекло к ней. «Да, она порочна, - думал я, -  но в ней есть одно несомненное достоинство – женственность». Моя душа и тело давно истосковались по женскому, мягкому, теплому.

Люда

Когда  я разговаривал с Людой по телефону-автомату, вахтерша ругалась со студентами-иностранцами, которые пытались провести в общежитие знакомую девушку. Голос моей собеседницы тонул в крике. Студент-негр возмущался:
- Вы не смейте шутить со мной так.
Колченогая Мария  Петровна за словом в карман не полезла.
- А ты кто такой? - рявкнула она. - Пуп земли, что ли?
- В какую страну я попал! - негодовал студент.
Мой юмористический репортаж с места события позабавил Люду.
- Какое бескультурье! - сказала она, отсмеявшись. - Сколько хамства вокруг.
Я согласился с нею. По моим наблюдениям, наше общество за последние годы значительно деградировало. Народ, утратив идеалы, просто озверел.
Как я и предполагал, у Люды был забот полон рот. Например, уже на следующий день  ей предстояло прочитать лекцию о библии. Она совсем запуталась.
- В каждой главе содержится  по одной истории, - жаловалась она. - То о том, как Иисус накормил пятью хлебами пять тысяч человек, то еще что-нибудь. Трудно разобраться.
Она была в отчаянии.
- Что ты сейчас делаешь? - поинтересовалась она.
- Ничего. Из-за пасмурной погоды у меня понизился тонус.
«Напрасно я признался ей в своей слабости, - подумал я, - только сильные личности нравятся женщинам». 
Я даже не попытался назначить ей встречу. Наши отношения остановились в развитии, но я был спокоен за их будущее. «В Везельске немного развлечений, - рассуждал я. -  Рано или поздно она заскучает, затоскует и захочет встретиться со мною. Главное, нужно вести себя достойно, не держаться за юбку».

  Через неделю мой телефонный звонок оторвал Люду от стирки. Она сообщила мне новости, которые она узнала от Птицына, своего заведующего. Своей восторженностью она напомнила мне ребенка. Мне пришлось выступить в роли черного ворона, каркающего «Никогда».
- Ты знаешь, что преподавателям собираются заплатить полторы ставки, - воскликнула она.
- Радоваться нечему. Это ничего не даст, - каркнул ворон.
- Коля, - вскричала она (она часто называла меня по имени, что мне, конечно, было приятно). - А ты знаешь, что желающим сейчас дают ссуду по восемьдесят тысяч под строительство личного дома?
- Деньги скоро обесценятся, стройматериалы подорожают в десятки раз, и на восемьдесят тысяч ничего не купишь, - каркнул ворон.  Когда встретимся?
- Я смогу только в субботу. Давай сходим куда-нибудь, - проговорила она с подчеркнутой твердостью.
Я сразу понял, что ее предложение «куда-нибудь сходить» продиктовано стремлением сберечь девичью честь и репутацию недотроги, которые подвергаются большой опасности, когда мы остаемся с нею наедине в моей комнате.
- Куда? В кино? Театр? В ресторан?
Я готов был раскошелиться даже на ресторан.
- Ресторан, конечно, исключается, - твердо произнесла она. - Сходим в кино.
«Такие они, русские женщины, - чуткие, бескорыстные», - подумал я, распираемый благодарностью.
- В кино можно, но ничего приличного не идет. Одни боевики.
- Да. А  хочется посмотреть что-нибудь человеческое.
- Я бы сейчас даже от мелодрамы не отказался.
К телефонной будке подошла девушка с овчаркой. Они стали ждать, когда освободиться телефон. Пришлось закончить разговор.

Она шла по коридору института навстречу мне.  Когда она увидела меня, ее щеки и лоб густо покраснели.
- Ты, как всегда, спешишь? - спросил я.
- Да, спешу на кафедру.
Мы отошли к окну. Она отвела взгляд в сторону. У меня сложилось впечатление, что встреча со мной ей неприятна.
- Я позвоню тебе вечером, - сказал я.
- Позвони. - Она довольно громко засмеялась.
Меня немного беспокоил ее не всегда мотивированный смех. 
- Может, встретимся сегодня вечером? - предложил я.
- Нет, сегодня у меня лекция заканчивается в шесть часов. Мне будет не до прогулок.
Мы разошлись в разные стороны.
“Почему она была такой отчужденной?  - думал я. - Может, она не равнодушна к другому мужчине, например к Митичу?  По интеллекту они достойны друг другу. Примитивы!”.
Я увидел ее через день: в красном пальто, но без берета она шла по другой стороне улицы. Мы помахали друг другой рукой. Я на секунду замешкался: подойти к ней или нет.
- Мне к четырем! - крикнула она извиняющимся тоном, и каждый из нас пошел своей дорогой.
Мне не понравилось, что она снова уклонилась от общения со мною. В душе зазвучала тревожная нота, но я постарался заглушить ее. “Может быть, я неправильно истолковываю ее поведение, - успокаивал я себя. - Я думаю, что она ко мне равнодушна, а на самом деле, возможно, она просто боится мне надоесть. Сказала же она мне: “Не будем встречаться каждый день, а то надоедим друг другу”. Может, она уже надоела какому-нибудь моему предшественнику и теперь не хочет повторить ошибку”.

В наш город приехал композитор Морозов. Я хотел предложить Люде сходить на его  концерт.  Минут пятнадцать  набирал ее номер ее телефона, но в трубке слышались короткие гудки. Во мне шевельнулась ревность: “С кем она разговаривает. Может, с каким-нибудь любовником из Москвы?”
Пришлось идти с Басаргиным. Перед  походом во Дворец  «Энергия» мы выпили винца, закусили хурмой  (ничего другого у меня не было). Ощущение легкого опьянения было приятно. 
Концерт закончился в десять вечера.  Я вспомнил, что так и не поговорил с Людой. “Пока дойду до общежития, пройдет еще минут 40. Звонить будет уже неприлично. Значит, надо звонить из Дворца”, - решил я и бросился к телефону, висевшему на стене.
Она сразу взяла трубку.  По ее интонации чувствовалось, что она с нетерпением ждала моего звонка.
- А ты знаешь, откуда я звоню? - спросил я с восторгом (алкоголь еще не выветрился полностью из моей головы).
Она не знала. Тогда я поднял трубку повыше, надеясь, что по гулу толпы моя собеседница догадается, где я нахожусь.
- Слышала?
- Нет.
Пришлось раскрыть ей тайну.
Она стала оживленно рассказывать, что подарили ее отцу на юбилей (ему исполнилось 60 лет). Ей особенно понравилась книга с видами Москвы - храмы и прочие культурные памятники.
Я предложил ей сходить в кино, на эротический фильм. Она согласилась.
- Но фильм послезавтра. Долго ждать. Давай встретимся завтра. Приходи ко мне, - сказал я дерзко.
В трубке раздался смех, к сожалению, не совсем естественный. 
- Нет, я уже у тебя была. Лучше встретимся на остановке, - проговорила Люда категоричным тоном.
Когда наш разговор закончился, я увидел, что за мной выстроилась длинная очередь. Молодая женщина в белой блузке бросила на меня недовольный взгляд. Мне стало неловко оттого, что я в присутствии посторонних людей вел интимный разговор и манипулировал трубкой.

Незадолго до встречи с нею  я вдруг вспомнил, что по субботам наши институтские буфеты не работают. Я не мог пойти на свидание, не поужинав: голод испортил бы мне настроение и отравил бы радость общения. Я быстро оделся и направился в городскую столовую, прихватив с собой  хозяйственную сумку (накануне я видел, как в магазине, расположенном напротив столовой, продавали сахар, и мне  хотелось отоварить свои талоны). По пути я придумал, как при помощи сумки завлечь спутницу к себе в каморку. 
Сахара в магазине не оказалось. 
В семь часов я стоял на остановке. Вскоре на противоположной стороне улицы в полумраке показались черный берет и красное пальто. Люда не сразу меня заметила: перейдя дорогу, она посмотрела на ручные часы, а затем огляделась по сторонам. Отдавая дань этикету, я двинулся к ней навстречу, но, сделав несколько шагов, остановился и стал ее поджидать: у меня появилось опасение, что если я пройду слишком много, то она повернет вниз, в центр города - мне же хотелось повести ее к себе домой.
- А почему ты с сумкой? - спросила она, подойдя ко мне.
В ее голосе звучала нотка досады и раздражения.
Я произнес заранее заготовленную фразу:
- Я ходил по магазинам и не успел отвезти ее домой.
Она понимающе кивнула головой.
В соответствии с моим планом мы пошли вверх, а затем повернули налево.
- Слушай, Люда, давай мою сумку отнесем ко мне, - проговорил я. - А то неприлично с нею ходить.
Раздался дробный смех:
- Нет, не надо.
Я понял, что она разгадала мой коварный замысел, и сорвал с себя маску:
- Пойдем ко мне, посидим в тепле.
- Не хочу.
- Почему?
- Неужели ты не понимаешь?
- Не совсем понимаю. Может, ты боишься Вики? - предположил я.
- Честно сказать, да. Она мне уже сделала зло. Из-за ее сплетен у меня были неприятности.
- Надеюсь, эти сплетни не были связаны с мужчиной, - пошутил я, вымученно улыбнувшись.
Я не пытался скрыть ревность. Пусть знает, что она мне небезразлична.
- Нет, нет, конечно, не с мужчиной, - торопливо заверила она. - Это было связано с работой.  У нас с ней взаимная неприязнь. Я видела ее вчера, - в ее голосе появилась ожесточенность. -   В ней нет ничего женского. Она совершенно не следит за собой. Всегда одета безвкусно. Шарф какой-то надела. Туфли на низких каблуках - при ее-то росте.
“Уж если она о Вике так отзывается, то что она думает обо мне? - подумал я с тревогой. - В ее глазах я, наверно, деревенщина”. Я рискнул  заступиться за Вику.
- Сейчас трудно одеться прилично. Попробуй купи хорошую вещь. Ты сама была на стадионе, видела, какие там цены.
- Другие денег имеют не больше, чем она, но всегда одеваются опрятно, всегда похожи на женщин. А она кандидат!
- Наверно, у нее другие ценности. Сейчас ее не волнует внешний облик.
Какое-то время мы шли молча. Я напряженно думал, как ее уговорить ее зайти ко мне.
- У меня есть предложение, - сказал я. - По субботам Вики не бывает дома. Она уходит в церковь на службу.
- В церковь? - ужаснулась Люда. - Она, по-моему, совсем с ума спятила.
- Давай подойдем к общежитию, - продолжал я. -  Я занесу сумку и попутно разведаю, дома ли Вика. Если ее нет, то мы зайдем. Если дома, то пойдем гулять.
- Нет, не хочу, - раздраженно повторила моя спутница. - Сегодня я хочу гулять. Я не гуляла целую неделю!
- Завтра погуляем.
- Я хочу сегодня.
Я перевел разговор на другую тему.
- Как прошли лекции?
- У меня была только одна лекция - о смерти и бессмертии. Я рассказывала о том, как избавиться от страха смерти.
- Это интересно. Как ты  трактовала проблему? В марксистском ключе?
- Не совсем.
Она изложила свою позицию, но, поглощенный своими мыслями, я не уловил, чем отличается ее трактовка от   марксистской интерпретации.
Мы подошли к перекрестку. Я решил предпринять последнюю попытку увести ее в общежитие. Я взял ее за руку и молча повернул направо.
- Коля, не могу, - в ее голосе послышалось мольба. - Ну давай в другой раз сходим к тебе. Сегодня я не готова психологически.
Я сдался. Мы повернули налево, в сторону парка.
Вдоль аллеи на длинных шеях горели фонари. Навстречу двигались редкие силуэты людей и собак.
- Люда, сколько лет тебе было, когда умерла твоя мама?
- Шестнадцать.
- Как ты перенесла?
- Я ничего. А сестре  - ей тогда было восемь лет - было тяжелее. Я тогда была уже почти взрослой. Я знала, что мама умрет,  - и пояснила с некоторой сварливостью: -  Папочка сказал.
Я заступился за “папочку”:
- Наверно, он просто готовил тебя. Тебе было бы психологически тяжелее, если бы  ее смерть была для тебя неожиданной.
- Не знаю. Может быть.
Я предался воспоминаниям детства:
- Мой отец погиб, когда мне было двенадцать. Его смерть  сильно повлияла на мое формирование, на мироощущение. Не только смерть отца, но и страдания матери. Я получил тяжелую психическую травму. Впрочем, пессимистом я не стал.
- Ты оптимист?
- Скорее реалист. На мой взгляд, в жизни каждого индивида  есть светлые полосы, есть темные. Я не идеализирую действительность, но и не смотрю на нее сквозь черные очки. Я верю, что лучшие мои дни еще впереди, вместе с тем осознаю, что смерть не за горами.
- О чем ты говоришь...- испуганно проговорила Люда.
- Я не собираюсь умирать в ближайшее время, - заверил я. - Но даже длинная человеческая жизнь  - мгновение по сравнению с вечностью. И как это ни прискорбно, пружина жизни постоянно раскручивается.
Я оседлал своего любимого философского конька и помчался во весь опор, но моя собеседница остановила меня.
- Не надо о мрачном, - попросила она.
Я сменил тему и вкратце рассказал о бытовых перипетиях Басаргина. Его соседи  (у них недавно родился ребенок) заколотили свою дверь в секцию, чтобы в образовавшемся «чуланчике» сушить пеленки, а сами стали  ходить через дверь Игоря. Их шаги отравляли ему жизнь. Он возмущался, протестовал,  но его мнение  игнорировали. «Если закроешь дверь на замок, пожалеешь»,  - пригрозил ему сосед.
Когда Люда узнала, из-за чего мой товарищ затеял тяжбу, она сказала едко:
- Ну у тебя и друзья! С кем ты дружишь!
- Игорь - зануда. Я не хотел бы жить с ним  в одной  секции, но это не мешает мне поддерживать с ним приятельские отношения.
- Почему? -  удивилась она.
- Во-первых, у него есть своя правда. На него давят, с ним не считаются, и он чувствует себя беспомощным и униженным. А во-вторых, с кем же мне еще общаться?
- Разве мало людей?
- Конечно, мало. Почти все мои коллеги женаты. А женатый человек одинокому не товарищ. У него свои заботы, свои интересы.
- Ну понятно, вы живете в одном общежитии. А в общежитии с кем только не общаешься. В Москве в одной секции со мной жила одна проститутка. Она промышляла возле гостиницы “Националь”. За валюту. Почти каждый день она приходила ко мне и рассказывала о своих приключениях. Я вынуждена была ее слушать: некуда деться, в одном общежитии живем.
Я вспомнил, как во время поцелуев кричала Люда, как трепетало ее тело, и подумал: “Слушала - и с большим интересом”.
- А как она попала к вам в общежитие? - поинтересовался я.
- Так она была нашей аспиранткой. Диссертацию она, правда, не защитила, но в Москве осталась, получила московскую прописку.
- Как ей удалось?
- Она заключила фиктивный брак.
- За деньги?
- Нет, человек хороший попался. Проникся к ней сочувствием. Недавно я встретила ее в Москве. Говорит, тот брак расторгла, вышла замуж за западногерманского кинооператора. “Это, говорит, ничего, что кинооператор, денег много получает”. После этого я ее больше не видела.
Я насторожился. В моей голове завертелись черные мысли: “А не проститутка ли ты сама? Не нарвался ли я на московскую путану? С таким темпераментом, с такой сексуальностью, как у тебя, трудно вести аскетический образ жизни”.
Вдоль аллей ярко горели фонари. Почти весь парк хорошо просматривался. Я свернул направо, и мы пошли по темной аллее. В метрах сорока от нас белела огромная поваленная скульптура молотобойца. Возле нее я надеялся найти укромное местечко.
Люда резко остановилась.
- Я туда не хочу, - заявила  она безапелляционным тоном, - Там грязно.
Мы остановились возле большого дерева. Недалеко от него темнел забор, за которым время от времени проходили люди, но искать другое место уже не хотелось.
Сумка полетела на землю. Я обнял спутницу и прижался губами к ее губам. Ее язык сразу проник в мой рот. Когда я гладил пальцами ее шею,  она лишь тихо стонала, но когда мои губы прикоснулись к мочкам ушей, она громко вскрикнула:
- Коля! Коля!  Ой мама, мамочка!
В мой рот пыталась залезть шершавая сережка. “Как бы не проглотить”, - мелькнуло у меня в голове.
- Сними сережки, - попросил я.
Еще в ранней юности на меня произвел сильное впечатление фрагмент из повести Горького “Жизнь Клима Самгина”, где описывается, как один богач, целуя кокотку, выколол себе глаз брошью, прикрепленной к ее платью. С тех пор женские украшения вызывают у меня безотчетный страх.
Сережки исчезли. Теперь ничего не мешало моим губам теребить мочки ее ушей. На каждое прикосновение она отвечала сладострастным стоном. Кровь моя  бурлила.
- Коленька, только будь осторожней, - шептала Люда. - В прошлый раз у меня появился синяк. Я три дня прикрывала шарфом.
- Но ведь я был осторожен. Видимо, у тебя очень нежная кожа.
- Да, у меня очень нежная кожа.
- Я обожаю тебя, обожаю, - говорил я искренне.
Моя рука проникла под ее одежду, и мои пальцы стали поглаживать упругие соски. Ее тело затрепетало. Она пришла в экстаз. Я потерял контроль над собой и сильно сдавил ее грудь.
- Подожди, Коленька, - прокричала она, оскалив зубы. - Кажется, кто-то идет.
По тротуару и по парковым дорожкам проходили люди, но расстояние до них было немалое, и мы продолжили целоваться. Вдруг к нам стали приближаться мужские голоса. Среди деревьев показались три силуэта. Я немножко перепугался: “А что если это бандюги? До них могли долететь сексуальные стоны, и теперь они хотят изнасиловать мою  женщину?” Я, конечно, не дал бы ее в обиду, я бы защищал ее до последней капли крови, но мне хотелось жить, хотелось наслаждаться жизнью. Куда приятнее любить женщин, чем умирать за них. Я слегка надавил на Люду корпусом, и наши тела слились с деревом. 
Когда шаги и голоса удалились, ласки продолжились. Головные уборы мешали нам целоваться. Она сняла берет, я - шляпу. Берет нырнул в шляпу, и они вместе опустились на сумку. Мои руки проникли под полы ее пальто и легли на горячую  попку. Наши тела то приближались друг к другу, то отдалялись. Она сладострастно кричала. Это была имитация секса. Я совершенно не чувствовал холода, хотя из наших ртов вылетали клубы пара.
Когда я остановился передохнуть, она спросила:
- Коля, посмотри, тушь у меня не растеклась?
По ее щекам текли черные слезы, оставляя черный след.
Я потер пальцами по ее щеке, и черные полоски исчезли.
- Я тебя еще не до конца знаю, - сказал я, - но ту часть тебя, которую знаю, я люблю.
Я хотел развить успех. Моя рука снова нырнула под ее пальто и направилась к  влагалищу.
- Не получится, - сказала она. - У меня длинная юбка.
- Да и колготки новые, - добавил я, - за которые ты переживаешь.
- Да, это хорошие колготки. Очень дорогие, - сказала она и, чтобы у меня не возникло беспочвенных подозрений, добавила:
- Мне их брат подарил. Одни - мне. Другие - сестре.
- Если я их порву, то куплю новые, чего бы это мне ни стоило, - пошутил я. 
- Лучше не надо, - засмеялась она.
Замок-молния на моих брюках поехал в низ. Я взял ее руку и положил на пенис. Она сильно сдавила его. Ее язык снова проник в мой рот. Вдруг она отстранилась от меня и потребовала, чтобы я успокоил ее.   
Какое-то время я нежно прикасался губами к ее губам, гладил волосы, но потом во мне снова забурлила страсть, я вошел в экстаз и стал жадно целовать ее шею, мочки ушей. Она снова застонала, закричала.
- Так-то ты меня успокаиваешь? - с укором проговорила она.
- Извини, увлекся, - Я почувствовал себя виноватым.
Я отстранился от нее.
- Люда, почему ты боишься ко мне приходить? Из-за соседей?
- Да. Мне же в институте работать. Скажут: до тридцати лет дожила, замуж надо выходить, а она к женатым мужчинам ходит.
Меня захлестнуло чувство нежности и жалости. Мне были понятны ее страхи. Действительно, если у меня в гостях она будет кричать и стонать так же, как здесь, в парке, то не только мои ближайшие соседи, а все жильцы общежития догадаются, чем мы занимаемся, и ее репутация пострадает.
- Давай съездим к моему другу, - предложил я. - Он в Старом Доле живет.
Она засмеялась:
- Ни к тебе я не пойду, ни к другу твоему не поеду.
- Почему?
- Я не так воспитана.
У меня внутри что-то оборвалось. Я думал, что она уже любит меня, а она вдруг начинает изображать из себя недотрогу. Нежность и жалость во мне мгновенно угасли.
- Я разочарован, честно говоря, - проговорил я с досадой.
Она попыталась оправдаться:
- Сколько мы с тобой знакомы?!
- Какое это имеет значение? Отсчитывать будешь? Первая неделя знакомства - поцелуй, вторая - объятие и так далее. Надо быть искренним, естественным. А ты...
Мой тон изменился: в нем не было нежности, была досада, горечь. Она испугалась.
- Я тебе не верю, - сказала она.
- Чему не веришь?
- Тому, что ты говорил.
- Жаль, что не веришь. Я тебя не обманываю.
- Прости, но я по-другому не могу.
- Так ведь это этикет, пустая формальность...
- Это форма, а форме всегда соответствует содержание, - засмеялась она.
- Ну хорошо, а какое содержание соответствует той форме, какую ты предлагаешь? У меня душа открылась, а ты - “я не так воспитана”. Надо верить друг другу. Забудь о церемониях, об этикете.
- Почему я должна оправдываться! - возмутилась она.
- А ты не оправдывайся. Я тебя не обвиняю, я просто сказал тебе то, что думаю.
Мне действительно хотелось, чтобы наши отношения были естественными, искренними. Она нисколько не упала бы в моих глазах, если бы даже в первый вечер нашего знакомства сблизилась со мной. Более того, я не стал бы меньше уважать ее, если бы узнал, что в Москве у нее был любовник. Я был убежден, что ни одна тридцатилетняя женщина, какими высокими ни были бы ее нравственные принципы, никогда не оттолкнет любимого мужчину, и если, общаясь со мной, Люда способна играть роль девственницы, значит, она ко мне равнодушна.
Она начала было рассказывать мне об аспиранте, с которым встречалась в Москве, но я, обожженный ревностью, остановил ее словами: “Не надо, я ничего не хочу знать о твоем прошлом”.
Я взял ее под руку (вероятность нарваться в темноте на знакомых была ничтожна мала), и мы по улице Вишневой пошли домой. Разговаривать не хотелось, но и молчать было неловко.
Обида на Люду  настроила меня на ехидно-ироничный тон.
- Что ты испытываешь, когда смотришь эротические фильмы? - спросил.
Она помолчала.
- Ты думаешь, не отвечу? Возбуждение, конечно. А ты?
“Сказать правду или нет?” - подумал я и в пику ей ответил:
- Отвращение.
Я соврал. В действительности же мне, как и всякому нормальному  человеку, нравились эротические фильмы.
Мы дошли до ее дома и остановились. Она долго не уходила. Ее нос побагровел от холода. Я потер его пальцем.
Мы договорились сходить с нею на “Миранду”, эротический фильм.
Поворачивая за угол, она обернулась. Я помахал ей рукой и пошел домой. 
После бурных ласк с Людой у меня сильно покалывало в известном месте. «Общество осуждает секс вне брака. На мой взгляд, это в высшей степени эгоистическая позиция, - думал я. - Конечно, счастливые супруги могут без труда вести праведный образ жизни. Но что делать нам, одиноким людям? Как нам соблюсти требования общественной морали? Воздержание не только лишает нас наслаждения, но и обрекает на нестерпимые муки».

“Миранду” отменили. Я позвонил Люде и сообщил ей эту неприятную новость.
- Куда сходим? - спросила она.
- Не знаю.
Она перебирала фильмы, которые идут в кинотеатрах города. Ни один из них меня не вдохновлял. Я молчал. Моя холодность должна была показать ей, что обида и досада, вызванные ее вчерашним поведением, еще не прошли.
- Может, сегодня посидим дома, - наконец предложила она.
- Я не возражаю, - спокойно ответил я.
Она явно не ждала от меня такого ответа.

Катя

Я увидел ее в фойе общежития: вслед за своей приятельницей она направлялась к выходу. Она выглядела очень мило. На ней было темно-красное пальто, на голове - платок. Она приветливо улыбнулась мне. «Возможно, мы еще помиримся», - мелькнуло у меня в голове. 
Я не мог пойти к ней в гости: это была бы позорная капитуляция. Я надеялся на очередную случайную встречу. «Заговорю с нею, и, как знать, может быть, отношения между нами возобновятся, а там и  до очередного “наскока” рукой подать», - мечтал я. 
Я увидел ее через неделю: в  сиреневом пальто, с непокрытой головой, с бледным и помятым лицом  она шла мне навстречу. Я  поздоровался с нею. Она ответила тихим, покорным голосом, скорбно улыбнувшись.
Я не стал останавливаться. Когда она исчезла, меня стали мучить ревнивые подозрения: “Почему она такая бледная, потрепанная? Не спала дома. Наверно, у какой-нибудь подружки участвовала в оргии!”. Но я постарался отогнать от себя мрачные мысли. «Кто я ей? Никто.  Мне не стоит обращать внимания на ее поведение. Она независимая  женщина. Пусть занимается сексом, с кем хочет. Одним больше, одним меньше - это не имеет значения. Если я проявлю выдержку, терпение, она вернется ко мне покорной, податливой. Рано или поздно она станет моей гражданской женой!» - думал я.

Люда

Меня сильно продуло, когда я после душа  сидел у раскрытого окна - у меня  обострился хронический фарингит,  и  упало настроение.
Вечером позвонил Люде. Она пожаловалась, что занятия, посвященные изучению библии, ей не удались. Студенты одной группы вообще отказались обсуждать библейские легенды, заявив, что вера в сверхъестественное - это вопрос совести.
- Трудно сейчас вам, философам, - посочувствовал я.
- Очень трудно, - жалобным голосом проговорила она.
Она сказала, что хочет познакомить меня со своей подругой Оксаной, которая живет недалеко от нее.
- А кто она по профессии? Где работает? - поинтересовался я.
- Она инженер. Работает на витаминном заводе.  Я хочу, чтобы ты познакомился со всеми моими друзьями.
- Конечно, буду рад, - бодро заявил я.
Мы договорились втроем пойти на итальянский эротический фильм.
Я понимал, что Люда неспроста решила ввести меня в свой круг. Она хотела, чтобы ее подруги оценили меня и ответили на вопрос, стоит ли на меня тратить время. Внутреннее чувство мне подсказывало, что я выдержу испытание: печать порока еще не успела проявиться на моем челе, и я производил впечатление нравственного человека. 
- У тебя плохое настроение? - с тревогой спросила Люда.
- Да, немного приболел, - ответил я.
Поразительно: она по голосу определила, что мой жизненный тонус понизился. Ее чуткость - хороший признак. «Смотришь, еще и влюбится в меня! Нет, ей сейчас не до любви. У нее более серьезные намерения и планы: ей замуж надо», - думал я.
Я позвонил ей через несколько дней. 
- Это я, Коля, - сообщил я, услышав ее голос.
- Я узнала.
- Я назвал себя, чтобы ты меня не перепутала с кем-нибудь, - сказал я серьезным тоном, но она уловила замаскированную иронию.
- Как ты начал говорить! - возмутилась она.
Мои неосторожная фраза могла испортить наши отношения - я пошел на попятный:
- Тебе же мог позвонить Птицын. Ты могла принять меня за него. Телефон сильно искажает голос. Я, например, не всегда могу сразу определить, кто мне отвечает - ты или твоя мама.
- Да, телефон искажает, - согласилась она.
- Я был в кинотеатре. “Миранду” еще не привезли. “Греческая смоковница” будет идти с двадцать второго. Пришлось взять билеты на “Брось маму с поезда”, - доложил я.
- Хорошо.
Перед тем как отправится в кинотеатр, я тщательно выгладил рубашку. “Вдруг меня пригласят в гости, например к Оксане, и мне придется раздеться, - думал я. - Надо выглядеть прилично”.
Я не исключал, что Оксана живет одна и  позже по просьбе Люды будет хотя бы изредка предоставлять свою квартиру в наше распоряжение, чтобы мы с Людой могли заниматься любовью.
Я выпил “коктейль” из молока и чая, облачился в черное пальто, надел черную шляпу и на всех парусах помчался к кинотеатру.
В назначенное время я стоял на ступеньках кинотеатра и зорко смотрел на дорогу, в полумрак, откуда должна была появиться Люда с подругой. Мой интерес к новому знакомству разгорался.“Может, эта женщина понравится мне больше, чем Люда, - думал я. - Всякое бывает. Может, между нами завяжется серьезный роман”.
Ждать мне пришлось недолго. Минут через пять из-за угла кирпичного дома выплыли знакомое красное пальто и черный берет, а рядом - незнакомое короткое черное пальто. Я пошел навстречу женщинам. После некоторого замешательства Люда представила меня своей подруге.
- Оксана, - сказала та приятным голосом, бросив на меня ... нет, не оценивающий, а скорее смущенный и любопытный взгляд.
Она произвела на меня благоприятное впечатление. На вид ей было лет тридцать. Она была  невысокого роста, у нее довольно широкие плечи, круглое симпатичное лицо, ровные зубы. Я сразу отметил, что она из разряда жен, а не любовниц. Она была слишком нравственна, чтобы потрясать воображение мужчин.
До сеанса оставалось двадцать минут, и мы решили прогуляться возле кинотеатра. Разговор зашел о современном кинематографе. Люда сказала, что предпочитает смотреть наши советские фильмы, так как они человечнее «импортных». Недавно она смотрела по телевизору передачу, в которой некто сказал, что современная западная кинопродукция рассчитана на тараканов. Упоминание о тараканах вызвало у меня свежее воспоминание, которым я не преминул поделиться со своими собеседницами.
- Ко мне сегодня зашла женщина белом халате и спросила, есть ли у меня тараканы, - рассказывал я. - А меня, честно говоря, в последнее время тараканы стали донимать (я тонко обратил внимание женщин на то, что я одинокий мужчина).
- Она дала мне пузырек с порошком и сказала: “Сыпь, он не вредный”. Я насыпал его во все углы комнаты и теперь жду результата. Современные фильмы действуют на интеллигентных зрителей так же, как порошок на тараканов, - заключил я свой рассказ.
Мои собеседницы засмеялись, хотя проведенная мною аналогия, безусловно, носила искусственный характер.
Люда - она была душой нашей компании - долго перечисляла понравившиеся ей фильмы. В их число она включила и ленту “Маленькая Вера”, признанную многими критиками шедевром. Меня этот фильм оставил равнодушным, но я не стал оспаривать его художественные достоинства, чтобы не раздражать собеседницу.
- Из элитарных фильмов я люблю Тарковского, Феллини. Очень нравится Михалков Никита, - продолжала она.
- А знаете, чем элитарные фильмы отличаются от кассовых? - спросил я интригующим тоном.
Мои собеседницы задумались.
- Художественными средствами, - предположила Люда.
- Правильно, молодец!  - воскликнул я. - Именно средствами, а не идеями, не глубиной осмысления действительности.   Проанализируйте любой элитарный фильм. В основе его окажется какая-нибудь банальная мысль типа:  “В буржуазном обществе все люди обречены на одиночество”. Те же самые мысли выражают и кассовые фильмы - мелодрамы, боевики, детективы.
- Да, разными средствами они выражают одни и те же идеи, -  поддержала меня Люда. 
-  Да.   А главный элемент, которым они отличаются,  – это течение художественного времени. Художественное время кассового фильма динамично, стремительно. В элитарном фильме время растянуто, действий мало.  Например, полчаса могут показывать, как герой чистит пистолет.
- Нет, не только этим они отличаются, - возразила Люда.
- Не только этим, но это главное отличие. 
Оксана не вмешивалась в разговор, но она была вся внимание. Бисер мыслей, который я метал, завораживал ее.
Она первая спустилась с небес на грешную землю.
- Не пора ли нам? - спросила она, бросив взгляд на дверь кинотеатра.
До сеанса оставалось пять минут, и мы направились в зрительный зал. Люда села между мной и Оксаной.
Комедия рассказывала о писателе, у которого жена украла рукопись романа, ставшего бестселлером, и о графомане, которого терроризировала выжившая из ума мамаша. С первых кадров мне стало скучно. Люда тоже отозвалась о фильме критически.
- Если хотите, давайте уйдем, - шепотом предложил я.
Люда посоветовалась с Оксаной. Той фильм тоже не нравился, но она решила досмотреть его до конца.
Я один вышел из зала и, чтобы скоротать время, ходил по фойе, рассматривая на стенах увеличенные фотографии известных актеров и картинки - кадры из будущих фильмов. 
Когда мы вышли из кинотеатра, холодный воздух сразу проник под мою одежду, и легкая дрожь пробежала по телу.
Я полагал, что мы проводим Оксану и останемся с Людой наедине, но мои спутницы выразили желание втроем погулять по вечерним улицам. Мы долго блуждали по городу. Маршрут нашего движения был хаотичен. 
Мы говорили о трудностях нашей жизни. Женщины не могли взять в толк, почему, несмотря на демократические реформы, жить стало хуже, почему невозможно купить даже элементарных вещей.
Объясняя им, в чем состоят причины экономического кризиса, я произнес целую речь.
На ногах женщин, бодро шагавших по тротуару, темнели теплые кожаные сапоги, я же легкомысленно надел только осенние туфли и тонкие хлопчатобумажные носки. Вскоре пальцы моих ног закоченели, в горле запершило, голос захрипел. “Все, завтра не встану, -  подумал я. - Заболею окончательно”. Прогулка  превратилась в настоящую пытку, мне хотелось ретироваться, но, как настоящий джентльмен, я стоически переносил боль, усиливавшуюся  с каждой минутой.
Мы долго шли куда-то вниз, а дома Оксаны все не было. Когда мы дошли до улицы Чичерина, Люда сказала:
- Ну хватит, пойдемте назад.
“Как назад! - ужаснулся я про себя. - Неужели мы шли не к дому Оксаны?”.
Я был в отчаянии, но ни слова протеста не вылетело из моих уст.  Я вел себя как настоящий джентльмен.
  Люда призналась, что в студенческие годы любила заниматься общественной работой. Мы с Оксаной заявили, что всегда ненавидели общественную работу. Люда  вступила с нами в спор.
- Есть люди, которым нравится влиять на события, которым нравится быть на людях. Это особый тип людей,  - сказала она.
- Комсомольская работа - это имитация деятельности, это мертвечина, - возразил я. - Не понимаю, как можно было влиять на события, занимаясь общественной работой. Что можно было делать?
- Провести собрание? - вторила мне Оксана.
- Не только, - энергично защищалась Люда. - Возьмите, например, стройотряды. Их надо было создать, надо было организовать их работу.
“У нее роскошное тело, - думал я о Люде, - а душа разъедена канцелярщиной”.
- Когда я училась на первом курсе университета, - вспоминала Люда, - мне пришлось уйти из бюро комсомола: был страшный конфликт”.
“Не слишком ли часто вступает она в конфликты с коллективом? - мелькнуло у меня в голове. - Не склочница ли она?”
- Вот и мой дом, - сказала Оксана, замедляя шаг.
Мы подошли к одноэтажному дому, возле которого горел фонарь. Прощаясь, Оксана пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо выражало симпатию.
- Приятно было познакомиться, - сказала она, застенчиво улыбнувшись.
Я тоже не поскупился на доброе  слово:
- Надеюсь, это не последняя наша встреча.
Она скрылась за железными воротами, а мы с Людой пошли дальше. Какое-то время мы шли молча. Я выискивал укромное место, где можно было побыть наедине. Я уже хотел зайти за гараж, в тень, но оттуда вышел мужчина, и нам пришлось уйти не солоно хлебавши.
- Я ищу уединенное место, - признался я. - Где его можно найти?
- Только не возле моего дома, - сказала Люда с иронией.
- Пойдем в парк. Там сейчас никого нет.
Она согласилась.
В парке действительно не было ни души, но он просматривался насквозь.
- Давай отойдем подальше от дороги и от тропинок, - предложил я.
Она покорно последовала за мной. Было темно, под ногами шуршали опавшие листья. Я увидел два больших дерева, растущих рядом.
- Здесь можно, - сказал я.
Она оперлась спиной на дерево, и мы слились в страстном поцелуе.
- Только не надо сильно, - попросила она. - Я не выдерживаю.
- Почему? Тебе больно?
- Нет, но я извиваюсь, как змея.
- Мне это нравится.
- Да? - удивилась она.
- Тебе как приятнее - когда сильнее или когда слабее?
- Когда слабее.
Мои губы прикасались к ее нежной шее, к мочкам ушей, на которых на этот раз не было сережек. Из нее вырывались стоны:
- Коля! Коля!
Моя кровь закипела - мои поцелуи становились грубее, а ее стоны - громче. Моя рука, преодолев препятствия, проникла к ее груди, упругой и очень чувствительной. Мои пальцы теребили ее соски - с каждой секундой все сильнее и сильнее. Действительно, она извивалась, как змея. Во мне проснулся зверь. Я потерял над собой контроль. Пальцы впились в грудь.
- Мне больно, Коля, - прокричала она.
- Извини, пожалуйста, - смутился я. - Я увлекся.
Я расстегнул ширинку, приспустил трусы, и из брюк вырвался пенис, большой и упругий. Ее холодная рука легла на него.
- И тебе не холодно? - удивилась она.
- Нет, - заверил я. - Как хорошо с тобой!
Моя рука поползла вниз и нащупала в колготках - в самом интересном месте - дырку.
- Это случайно не я сделал? - засмеялся я.
- Нет, но будь осторожней. Сейчас и таких колготок не найдешь.
Пальцы уперлись в трусики. “Эх, не было бы трусиков”, - подумал я с тоской. Когда я прижался к ней нижней частью тела, она внезапно резко оттолкнула меня.
- Не хочу, - сказала официальным тоном, - Ты слышишь, я этого не хочу.
Меня поразила метаморфоза, произошедшая с нею: она только что стонала от страсти и вдруг стала такой неприступной, такой холодной.
Мне пришлось отойти на исходный рубеж. Мои губы снова стали нежно прикасаться к ее шее, мочкам ушей. Снова раздались сладострастные стоны и иступленный шепот:
- Коля! Коленька!
Я решил, что, отдав дань этикету, она подчинилась естественному чувству,  но стоило мне пойти на более тесный контакт с нею, как ее тон снова стал официальным, даже угрожающим - наверно, так она говорила с непослушными студентами. У меня было такое впечатление, что в ней сосуществуют личности-антиподы: одна - сладострастница, другая - синий чулок, и вторая держит первую в ежовых рукавицах.
- Не верю я вам, мужчинам, - сказал синий чулок.
- И мне тоже? - Я прикинулся ягненочком.
- А ты разве не мужчина?
- Ты ставишь меня на одну доску с другими мужчинами?!
Она промолчала. Тогда я задал не совсем тактичный вопрос:
- Тебя многие мужчины обманывали?
Разумеется, она не ответила.
- Не знаю, как ведут себя другие мужчины, но я всегда буду говорить тебе правду, - солгал я.
- Это что-то новое, - усмехнулась она.
Я снова обнял ее.
- Я люблю тебя, страстную, нежную, но не будь такой холодной, такой официальной.
Я украдкой посмотрел на часы: они показывали полночь. Общежитие уже было на замке, торопиться  было ни к чему.
На полноценный секс не приходилось рассчитывать. Пришлось кончить ей в дырочку в колготках.
Я еще раз поцеловал ее лицо, погладил волосы, а затем поднял свою шляпу, лежавшую на земле. Меня шатало из стороны в сторону.
- Ты устал? - спросила она.
- Нет, опьянел. От любви.
Меня душил смех облегчения.
- Расскажи подробнее об Оксане, - попросил я, когда шли домой. 
- Она была замужем, но ее муж оказался шизофреником. Это выяснилось, когда она была уже на седьмом месяце беременности. Аборт было поздно делать. Она добилась разрешения на искусственные роды. Но это даже лучше, чем аборт. После аборта может не быть детей. А искусственные роды так не вредят.
- А как отнесся к этому ее муж?
- Она развелась с ним.
Мы быстро дошли до ее дома. Прощаясь, она спросила:
- Тушь не потекла?
- Нет. Подтеков нет, но нет четкости, - я потер пальцем черную полоску под ее глазом. - Теперь годится.
- Может, тебя до подъезда проводить? - спросил я. - Не боишься?
- Нет, - засмеялась она.
Я не стал настаивать: возможно, она не хочет давать соседям пищу для сплетен.
Когда возле поворота за угол дома она остановилась и помахала мне рукой, мне захотелось покуролесить: я снял шляпу и долго-долго махал ею в ответ.
В общежитие я возвращался не спеша: ноги мои так разогрелись, будто на них были надеты валенки.
Подставив деревянный ящик к своему окну (к счастью, оно не было закрыто на шпингалет), я взобрался на подоконник. Со стороны комната показалась мне миниатюрной, игрушечной. “И как я здесь помещаюсь?” -  удивился я. 

                Катя

В  четверг я зашел в институтскую столовую и обнаружил, что по обыкновению забыл дома деньги. В очереди стояло человек семь, не больше, и среди них (о чудо!) была Катя. У меня радостно екнуло сердце: “Вот, наконец, представился случай помириться с нею”.
Я подошел к ней, поздоровался, одолжил  денег на обед.  Мы сели за один стол.   Она выглядела постаревшей и подурневшей. Соломенные волосы падали на плечи, лицо было бледным и болезненным, глаза - уставшими.
- Что ж не заходишь? - спросил я.
- Мы же расстались так драматически. Я не знала, можно ли заходить. И все же я к вам заходила. Правда, один раз. Но вас дома не было. Все гуляете? - произнесла она шутливо-обиженным тоном, печально улыбнувшись.
Я так и не понял, ревновала ли она меня или только имитировала ревность. Ее вопрос смутил меня.
- Я хожу в основном к своему товарищу - к Травкину, - проговорил я, потупив взор.
Мне хотелось сказать ей, что мое поведение во время нашей последней встречи было нелепым, что решение “уйти навсегда” было принято мною в состоянии аффекта, но  мои признания могли свести на нет результаты моего двухнедельного молчания, и я сдержался.
- Приходи ко мне сегодня вечером, - предложил я. 
- Не знаю. Может быть, я буду сегодня занята.
“Опять начинается... Кривляние. Поза”, - мрачно подумал я.
- Неужели ты не знаешь, будешь ли вечером свободна или занята? - спросил я с горьким, правда, в достаточной степени приглушенным сарказмом.
Она резко подняла голову. Ее глаза широко открылись.
- Нет, не знаю! Сейчас не знаю, - проговорила она спокойно, но мой чуткий слух уловил в ее голосе обертоны возмущения.
“Кто его знает, - подумал я, смягчаясь, - может быть, она не кривляется, может, подрабатывает по вечерам, например, печатает по заказу.
Вечером, читая книгу Бахтина, я ждал Катю, но она не появлялась. Стрелка часов приблизилась  к девяти. Раздевшись, я забрался под одеяло. 
В глубине души я был доволен, что она не пришла. Почему? Она упорно избегала со мной интимной близости, и в ее присутствии я испытывал танталовы муки.
Внезапно раздался стук - довольно отчетливый, громкий, но достаточно деликатный. “Она!” - мое сердце радостно екнуло. Я быстро вскочил, лихорадочно натянул трико и открыл дверь. Катя зашла в комнату и села на Ксюшину кровать. Она выглядела потрясающе: ее кожа имела матовый цвет, щеки розовели, волосы были искусно уложены на голове, отдельные тонкие локоны падали на лоб. Она напомнила мне дикий  полевой цветок -  белую ромашку. По моему телу разлилось тепло. Я предложил ей сесть рядом со мной на мою кровать, но она отказалась и  села на Ксюшину кровать. Рядом с нею не было места: справа от нее стоял проигрыватель, слева лежали пластинки.
Ее красивые длинные пальцы теребили общую тетрадь, лежавшую у нее на коленях.
Я придвинул кипу пластинок к стене и сел рядом с нею. Мои руки обвили ее тело. Я хотел ее поцеловать в губы, но она слегка отстранилась от меня:
- Не надо. Я пришла к тебе поговорить.
- И я хочу поговорить. Одно другому не мешает.
- У меня болит зуб. - Она начала финтить. - Я хочу удалить его под наркозом.
- У платного?
- Да.
- Но ведь наркоз очень вреден, особенно для нервной системы.
- А без наркоза разве не вредно! - озлобилась она.
Ее пальцы нервно вытащили сигарету из пачки, лежавшей на столе. Вспыхнула спичка. Катя жадно затянулась дымом.
Его резкий тон задел мое самолюбие, но я проглотил обиду и попытался ее успокоить:
- Что ж тут страшного. Мне недавно с полчаса удаляли зуб мудрости. И ничего, жив остался. В соседнем кресле женщина сидела и от страха ревела белугой. А врач удалил ей за секунду.
- Да зуб мудрости - это чепуха. Там корней нет. А у меня... Мне в детстве удаляли зуб. Корень врос в щеку. После удаления опухли  губы...
- Представляю, как нелегко тебе было. Красивая девочка. Мальчики от тебя без ума. А тут губы опухли. Вдруг все поклонники разбегутся. Любая бы на твоем месте испугалась. Для девушки нет ничего страшнее потери поклонников, - добродушно иронизировал я.
- Поклонников мне всегда хватало, - самоуверенно заявила она.
Во мне бурлила веселость:
- Не сомневаюсь в этом: ты была первой девушкой на деревне.
Она отвечала мне в таком же юмористическом ключе:
- С пухлыми губами я, может быть, еще больше нравилась.
- Ну конечно. Парубки просто сходили с ума от любви к тебе. Ты и сейчас прелестна. Дай я тебя поцелую... Твои губки...Чудные  губки... 
Я страстно целовал ее губы, но она оставалась холодной, неприступной.
По столу стремительно пробежал таракан.
- Ты почему тараканов развел? - возмутилась она. - Неужели не можешь купить китайский карандаш?
Ее фамильярность, пусть даже наигранная, меня покоробила, но мое настроение не испортилось. Я обратился к тараканам с “гневной” речью:
- Сколько раз я вас просил: «При гостях не выходите наружу, сидите в своих щелях”. Вы не слушаете, позорите меня. 
Мое пародийное негодование позабавило гостью. На ее лице мелькнула удивленно-веселая улыбка.
Она перевела разговор на другую тему.
- Люди ссуду берут, чтобы дом построить. А ты почему не берешь? -  обратилась она ко мне фамильярным тоном.
- Я квартиру  жду.
- Квартиру, квартиру, - брюзжала она. - А когда ее дадут? Да и какая там жизнь!
Я не был расположен к обсуждению квартирного вопроса.
- Мне и здесь нравится. Я монах, и меня устраивает моя келья, - пошутил я.
- Монах! - возмутилась она. - К монахам женщины не ходят.
- Мое монашество не связано с умерщвлением плоти. Я поклоняюсь не богу, а красивым женщинам. Ты моя богиня.
- Да, да, богоматерь... - на лице ее мелькнула усмешка.
Она вспомнила, видимо, что когда-то я сравнил ее с богоматерью, изображенной на православных иконах.
- Ты просто изумительна, - твердил я, осыпая ее поцелуями. - Ты самая красивая женщина в мире... Самая красивая...
- Да, самая красивая, - соглашалась она.
- И к тому же знаешь себе цену. Это большое достоинство. Ведь если даже некрасивая женщина считает себя красивой, и то она вырастает в глазах мужчин, а уж если красивая ...
- То превращается в божество, - закончила она мою фразу и вытащила из пачки очередную сигарету.
- Только меня беспокоит то, что ты много куришь. Это вредно для здоровья.
- Я тебя не узнаю. Комплименты делаешь, о здоровье беспокоишься... Кто это на тебя повлиял? - сказала она, выпуская изо рта дым.
- Просто я не хочу, чтобы ты заболела.
- Какая разница от чего умирать - от рака желудка или от рака легких.
- Разница есть, - строго произнес я. - Одно дело - умереть в семьдесят лет, другое - в сорок.
- До семидесяти все равно не доживешь.
- Пусть не до семидесяти. Но до шестидесяти дожить можно. Нельзя допускать, чтобы красивые женщины умирали до того, как они станут безобразными. Может, тебе пройти курс иглоукалывания или закодироваться?
- Если захочу, сама брошу. Но пока не хочу.
- Почему?
- Это меня успокаивает.
- А ты что, часто переживаешь, нервничаешь?
- А ты разве нет?  Ты доволен своей жизнью?
Она окинула взглядом жалкую обстановку моей комнаты, и по ее лицу проскользнула презрительная усмешка.
Я спросил, где сейчас живет Сережа. Она сказала, что он уже неделю живет у бабушки с дедушкой, что она сильно соскучилась по нему и на следующий день поедет  в деревню.
- Меня вспоминает? - спросил я.
- Не знаю.
- Обо мне ни разу не спрашивал?
- Нет.
Мне стало грустно: я столько времени затратил на то, чтобы его приручить, а он начисто забыл обо мне.
- Его все любят! - похвасталась она. 
У меня возникло подозрение, что она имеет в виду своих любовников, и, чтобы рассеять его, я спросил:
- Кто все?
- Да все, кто его знает! -  воскликнула она.
- Понятно, - с грустью, правда, пародийно преувеличенной, проговорил я. - Я был один из многих.
Моя шутка рассмешила ее. 
- Я страшно люблю анекдоты, - сказала она.
Чтобы не выглядеть рафинированным снобом, я не стал признаваться в том, что не разделяю ее чувств и предпочитаю литературный юмор.
- Расскажи, - попросил я из вежливости.
Мне не пришлось ее долго уговаривать, и анекдоты посыпались из ее уст как из рога изобилия:
- Один сперматозоид сказал с гордостью: “Если бы я слился с яйцеклеткой, я стал бы великим ученым”. Другой сказал: Если бы я оплодотворил яйцеклетку, то стал бы великим художником”. Третий сказал, что при благоприятных условиях стал бы великим писателем. Подлетел четвертый сперматозоид и крикнул: “Спокойно, господа, мы в презервативе!”
Меня покоробила натуралистичность описаний, но во мне бурлила спонтанная веселость, и я громко захохотал. Насладившись триумфом, она продолжала рассказывать:
- Петька подбегает к Чапаю, кричит: “Василий Иванович, белые Анку захватили!”.  “Тихо, Петька, - успокоил его Чапаев, - Это наше бактериологическое оружие”.
- Намек на то, что она заразная, - хохотал я, играя роль простачка.
- Сообразил! - проговорила она с иронией, растягивая слово и слегка покачивая головой.
“Кажется, переиграл”, - мелькнуло у меня в голове.
- Болонка вышла на улицу погулять и увидела дворнягу. “Я болонка, - сказала она. - А ты?” Дворняга помялся и сказал: “А я просто ссу”.
- Почему в последнее время ты такая  бледная? - спросил я, когда она закончила рассказывать анекдоты.
На ее лице появилось недоумение.
- Нет, не сейчас - сейчас ты хорошенькая, а днем, - уточнил я.
- Наверно, переутомляюсь. Работаю на двух работах.
- Бедняжка, - посочувствовал я. - Старайся не перегружаться.
Она посетовала на дороговизну и дефицит и рассказала о своей деловой прогулке по городу. В центральном гастрономе продавали сливочное масло по пятьдесят четыре рубля килограмм, но когда подошла ее очередь, этот очень полезный детскому организму продукт кончился. Зато ей удалось купить большого карпа, а карп, как известно, - хороший гостинец.
Дым в комнате стоял столбом: пока она была у меня в гостях, она выкурила не меньше четырех сигарет.
Она встала, чтобы уйти. Я обнял ее и крепко прижал к своему телу.
- Не надо, не надо, - говорила она торопливо, слегка меня отталкивая. - Видишь, - она показала взглядом на окно, часть которого была не прикрыта шторой.
Общение с нею привело меня в игривое настроение. Я вспомнил, что она занимается карате.
- Представь, что я насильник, - сказал я. - Освободись. Сможешь?
- Я знаю, как освободиться, - она посмотрела вниз, и меня осенила догадка: она собирается ударить меня в пах.
- Нет, только не туда! - взмолился я.
Кольцо моих рук сжималось вокруг ее тела.
- Сигареты можно взять? - спросила она.
- Нет, нельзя. Много курить вредно, - возразил я. - Приходи ко мне, когда захочешь покурить.
Но она не послушала меня, и две сигареты из пачки перелетели в ее сумочку.
- Хоть две возьму. У меня дома ничего нет, - объяснила она свой поступок. -  У меня к тебе  просьба...
- Опять?!
- Но ведь я прошу тебя редко и притом только за одного человека - за Свету.
- Это еще куда ни шло, - примирительным тоном проговорил я. -   Что у нее?
- Контрольная работа по истории литературного языка.
“Вот зачем она пришла ко мне, - усмехнулся я про себя. - Она просто использует меня в своих целях”.
- Это пустяк, - сказал я. - Пусть подойдет ко мне.
Добившись своей цели, Катя  пошла к себе домой. «Рано или поздно она могла бы женить меня на себе, - думал я, - но вряд ли у нее появится такое желание: я для нее не достаточно привлекательный объект».   

                Люда

Когда мы с нею пришли в дворец культуры на  “Греческую смоковницу”, нашумевший эротический фильм, зал уже был заполнен до отказа. С трудом нам удалось найти два свободных места в конце амфитеатра. Только мы опустились на мягкие кресла, как свет погас, и начался сеанс.
Рука Люды легла на мое колено, моя рука - на ее руку, шляпа накрыла их сверху, спрятав от посторонних глаз.
На экране замелькали панорамы современной Греции. Героиня фильма путешествовала по стране. Миловидная, с большой упругой грудью, девушка мне нравилась, но все персонажи, диалоги были так примитивны, что фильм сразу же вызвал у меня приступ невыносимой скуки, усиливавшейся тем, что долго не было эротических сцен, ради которых и пришли многочисленные зрители.
- Мне пока не нравится, - шепнул я Люде.
- Мне тоже, - ответила она. - Не понимаю, что в этом фильме нашли лицеисты? Два года назад в Москве я работала в лицее. Лицеисты - они по возрасту десятиклассники - спрашивали меня, смотрела ли я этот фильм. Тогда я не смотрела. А они с ума сходили. Не понимаю почему. Здесь нет даже того, ради чего пришли люди...
Наконец героиня отдалась владельцу яхты. В зале наступило оживление. Но мне было по-прежнему скучно.
Мы с Людой смотрели на экран, а наши руки жили своей жизнью: мои пальцы теребили ее пальцы, ладонь гладила ее кисть.
Моя правая рука упиралась в бок Люды, и у меня возникло опасение, что моя подруга испытывает неудобства.
- Я тебя не давлю? - спросил я ее шепотом.
- Не размахивай руками, - проговорила она строго.
Я не понял ее. Мои руки были  неподвижны.   
- Разве я размахиваю? - спросил я с недоумением.
- Да, размахиваешь, - повторила она категорическим тоном.
Ее слова произвели на меня неприятное впечатление.  Я не понял, какой  переносный смысл она вкладывала в свою фразу. 
Героиня танцевала сиртаки с владельцем магазина, молодым парнем. Владелец яхты ревновал, пытался увести ее с праздника, но она оттолкнула его. Стало ясно, что скоро ею овладеет второй парень.
С каждой минутой скука усиливалась. “Уж лучше самим заняться любовью, чем смотреть на других”, - решил я.
- Если хочешь, давай уйдем, - предложил я. - Я готов.
- Пойдем, не могу больше смотреть!
Мы вышли из зала. Люда торопливо подошла к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Я из деликатности отвернулся.
Часы показывали семь часов. На улице было уже сумрачно.
- Персонажи похожи на дегенератов, - сказал я, когда мы шли по аллее парка. - Им лет по двадцать-двадцать пять, а их речь примитивнее, чем у пятилетних  детей. В прошлом году по заданию суда я проводил филологическую экспертизу текста  показаний одной умственно отсталой шестнадцатилетней девушки, которую  изнасиловали восемь человек.  До меня эксперты-психологи установили, что уровень ее интеллектуального развития соответствует уровню ребенка одиннадцатилетнего возраста. Но поверь, она намного интеллектуальнее,  чем персонажи фильма.
- У них нет никакой морали! - возмущалась Люда. - Как у них связь возникает? Переглянулись, два три слова...  И все.
Парк был полон людей. Навстречу нам шли молоденькие девушки, школьницы по возрасту, и громко пели пионерскую песню:
Взвейтесь кострами, синие ночи.
Мы пионеры — дети рабочих. 
- Как это убого, - сказала Люда презрительно. - Что они поют!
Я заступился за девушек:
- По-моему, сейчас это не так убого. Теперь, когда коммунистические идеи обанкротились, эта песня звучит в пародийном ключе. Они просто забавляются.
Библиотека еще светилась огнями. Наша сосновая рощица, служившая нам пристанищем накануне, просвечивалась насквозь, и мы пошли дальше.
По парку блуждали группы молодых людей. Чтобы избежать встречи с ними, мы резко поменяли направление. Вдруг все окружающие предметы, погруженные в сумрак, показались мне незнакомыми, необычными. У меня возникло ощущение, будто я нахожусь в совершенно незнакомом месте.
- Я не соображу, где мы, - сказал я.
- Я тоже! - воскликнула Люда.
Иллюзия продолжалась недолго. Увидев в свете фонарей два двухэтажных дома, мы сориентировались и направились в отдаленный район парка, где прошла наша первая встреча.
Люда по пути рассказывала, как женился во второй раз ее овдовевший отец. Сначала он привел домой женщину лет сорока, чтобы познакомить с детьми. Люде она не понравилась - “толстая, как тумба”. “Пап, - сказала дочь, - не надо”. Во вторую женщину отец влюбился и согласия на брак у детей не спрашивал, но та сама ему отказала. “Я не смогу стать матерью вашим детям, - сказала она. - Я всю жизнь прожила одна”. Третья женщина, теперешняя мама, произвела на Люду неплохое впечатление. “Пап, на этой можно”, - сказала она.
- И ты не ревновала к ней отца? Ты   не возражала против его женитьбы? - спросил я.
- В доме нужна была женщина. Честно говоря, я тогда готовить совсем не умела. Как-то одноклассники принесли мне курицу, мне хотелось ее потушить, но я не знала, как это сделать.
- Мама тогда работала в одной организации с отцом, - рассказывала Люда о своей мачехе. - У нее умер муж, было двое детей. Когда отец предложил ей встретиться, она сказала ему: “Владимир Иванович, я не лягу с тобой в постель, пока ты не сделаешь мне официального  предложения”. Вскоре отец на ней женился.
- Наверно, ты с нее берешь пример, - пошутил я.
- Да, она поставила себя правильно, - жестко ответила Люда.
Мы остановились возле дерева. Ее спина прикоснулась к мощному стволу. Я стал целовать ее лицо, шею, но былого экстаза не было: поцелуи были уже пройденным этапом, мне хотелось большего.
Я вытащил пенис, но Люда остановила меня:
- Не надо, не хочу.
Меня захлестнуло чувство досады.
- Не нравится мне твоя позиция. На тебя, видимо, отрицательно влияет мать, - я с трудом сдерживал раздражение.
Неожиданно для меня она стала оправдываться:
- Ты хочешь сразу... Мы же знакомы только два месяца.
В ее голосе слышались нотки испуга, растерянности.
- Я не настаиваю, - смягчился я. - Но пойми: ты ведешь себя не адекватно. Если бы тебе было семнадцать, то тогда твое поведение было бы оправданным. Но мы ведь взрослые люди.
- Мама говорит: “Что ты будешь его сожительницей? Зачем? В одном институте работаете. Тебе ж работать не дадут. Затравят.
Я стушевался. Ее мачеха была по-своему права. Шила в мешке не утаишь: если Люда станет моей любовницей, рано или поздно об этом узнают. Разумеется, травить ее никто ее не будет, но ловить на себе взгляды коллег - любопытные, многозначительные, презрительные, ощущать себя предметом сплетен и пересудов тоже неприятно.
Я снова стал ее целовать. Она застонала. Я на мгновение отстранился от нее: ее глаза были закрыты, лицо сморщилось, как у плачущего младенца. Во мне шевельнулась жалость. Мне не хотелось ее обижать.
Вдруг она стала целовать мои губы, щеки, подбородок, глаза. Меня давно не целовали женщины (Ксюша ни разу), поэтому эти поцелуи растрогали меня до слез. Я нежно обнял ее и прижал к своей груди. “Никогда, никогда я тебя не обману, никогда не причиню тебе зла”, - думал я, распираемый чувством благодарности.
- К тому же я боюсь беременности, - сказала она, отстраняясь.
- Ну это не проблема, - усмехнулся я.
- Не проблема? Почему?
- Можно предохраняться.
- А ты можешь дать гарантию?
- Конечно. Стопроцентную, - заверил я.
В другое время я постарался бы доказать ей, что ее страхи не имеют под собой реальной почвы; она не выдержала бы моего интеллектуального натиска, и, вероятно, наши отношения поднялись бы на более высокую ступень. Но ее поцелуи размягчили меня; нежность, жалость и благодарность, распиравшие мою грудь, подавили во мне донжуанские  желания и волю к победе.
У меня возникло подозрение, что ей доводилось уже делать аборт. Чтобы рассеять его, я спросил:
- Почему ты так боишься беременности?
- А как же не бояться!
- Если ты забеременеешь, я же тебя не брошу.
- Расскажи, как ты женился. То, что ты рассказывал в прошлый раз, по-моему, чепуха. Неправдоподобно.
- Я тебе не врал. Я могу тебе еще раз рассказать, но вряд ли ты узнаешь что-либо новое.
Я довольно правдиво рассказал историю наших отношений с Ксюшей.
- Зачем же ты женился на ней? Зачем? - спросила она.
- Я же тебе объяснил: от одиночества. Я думал, что мы сможем жить вместе, но ошибся.
- Я не хочу тебя обманывать, - сказал я. - Если ты не хочешь этого, я не буду тебя торопить. Только дело не в регистрации. Регистрация ничего не гарантирует... Ты права: мы действительно мало знаем друг друга. Я, например, не знаю, какой у тебя характер. Спокойна ли ты, уравновешенна или эмоциональна?
- Очень эмоциональна, -  она нервно засмеялась.
- Мне кажется, у тебя взрывной характер.
- Да, взрывной, - она продолжала нервно хохотать.
- А ты знаешь, когда я тебя полюбил?
- Когда?
- Когда ты приходила ко мне и я к тебе прижался. У тебя такое теплое, такое красивое тело...
“Богатое тело. Хоть сейчас в анатомический театр”, - всплыла в моей памяти фраза Базарова, героя “Отцов и детей”.
Действительно, такого красивого тела, такой великолепной фигуры, такой царственной осанки, как у Люды, я не видел еще ни одной знакомой женщины.
- Моя портниха говорит, что у меня идеальная фигура, - прихвастнула она. - Говорит, мне можно манекенщицей работать. Только роста не хватает.
- И хорошо, что не хватает, - сказал я. - Иначе в твоем лице мир потерял бы крупного философа, а я - свой идеал.
У нее был такой же рост, как и у меня, но благодаря высоким каблукам она выглядела немного выше.
Мой комплимент подействовал на нее своеобразно: она взвинтилась.
- Взрывной характер, - повторяла  она мою бестактную фразу, нервно смеясь.
Этот громкий смех меня немного коробил и гасил нежность и жалость, теплившиеся в моей душе. “Зачем же так громко? - досадовал я про себя. - Ты же не глупая женщина».
Я стал замерзать. Пришлось покинуть укромное место. Мы медленно пошли по парку.
- Расскажи о своем парне. В прошлый раз я тебе помешал. Или тебе неприятно?
- Нет, я не делаю тайны. Его зовут Миша. Я любила его. Четыре года он был у меня только один. Но кончилась аспирантура, и мы разъехались.
- Почему же он на тебе не женился? - поинтересовался я.
- Он творческая личность. Ему нужна свобода.
- А кто он по специальности?
- Философ, - она грустно засмеялась. - В последний раз пришел ко мне: “Люда, ты найдешь себе мужа, ты не можешь остаться одна”. И вместо того, чтобы плакать, я рассмеялась.
- Когда вы расстались?
- Около года назад.
- Переписываетесь?
- Нет.
У меня появилось подозрение, что недавно она ездила к нему.
- Где он живет, в Москве? - спросил я.
- Нет, не в Москве. Достаточно далеко от Москвы.
Ее слова рассеяли мои подозрения.

Как ни странно, ее признания меня успокоили. Постоянный партнер - это меньшее из зол. Наделенная такой сексуальностью, она вообще могла ходить по рукам.  “Судя по всему, она из породы душечек, - думал я радостно.  - Она привязывается к мужчинам. Кажется, она не блещет умом, но она женственна, сексуальна. На ней можно жениться”.
- А почему бы тебе не развестись с женой и не жениться на мне, - неожиданно проговорила она. - Я бы прописалась в твоем общежитии, и мы бы получили квартиру.
Ее предложение ошарашило меня. Я долго объяснял ей, почему я не могу так поступить. Мой главный довод: если я разведусь сейчас, то Ксения с ребенком никогда не получит квартиру, так как она работает в институте только два года, и ее могут поставить только в хвост очереди, состоящей из семидесяти пяти человек; институту же дают не больше одной квартиры в год. 
- Но ты ведь будешь  платить им алименты, - возразила Люда.
Я ушам своим не верил. У меня возникло такое чувство, будто на меня вылили ушат грязи. Она готова пустить по миру мать с ребенком, готова на чужом несчастье построить свое счастье. “Ну и ну, - думал я. - Вот тебе и библейская мораль. Вот тебе и философия. Такую не остановит слезинка ребенка”.
Благодарность и нежность в моей душе угасли. Мной завладели горечь и разочарование.
- Ты свободна в своих решениях, - проговорил я холодно.
Она меня не поняла. Я расшифровал смысл своей фразы:
- Если тебя не устраивают мои принципы, мое положение, то можешь прекратить отношения со мной.
Мы пошли домой. Расставание  было тягостным.
- Всего тебе хорошего. До свидания. -  Ее вежливый тон и отчужденный вид выражали сожаление и непреклонность. Я понял, что снова остаюсь в гордом одиночестве, и мое сердце сжалось от боли. “Не так я говорил сегодня, - думал я. - Не так”.
В мрачном настроении я поплелся в общежитие. В памяти всплыли строки Пушкина: “Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей”. “Пока ты равнодушен к женщине, она покорно выполняет твои прихоти, - с горечью подумал я. - Но стоит только показать ей, что она тебе небезразлична, как она сразу же начинает выпендриваться, стремится подчинить тебя своей власти”.
Весь следующий день прошел в тревоге. В два часа я позвонил ей и предложил встретиться. Она отказалась.
- Зачем? - сказала она холодно, официально. - Мы встретимся только в том случае, если ты примешь кардинальное решение. Иначе нет смысла встречаться.
- Очень жаль.
- Мне пора. Я убираю. Мне надо сегодня готовиться к лекции.
Трубка запищала.
Она требовала  от меня невозможного. Как бы я ни относился к Ксюше, я никогда не смог бы  поступить так подло по отношению к ней. Дело даже не в моих нравственных принципах - в конце концов, ими можно поступиться. Дело в моем типе личности, в моей психической сущности, которые сильнее рассудка, сильнее любых принципов. Мое поведение определяют присущие мне чувствительность и жалостливость.
Моя пассия явно пела с чужого голоса. Я был уверен, что это мачеха науськала ее надавить на меня. Напрасно Люда ее послушалась. Прояви она немного выдержки, терпения, то рано или поздно она стала бы моей женой, так как мне нравились ее тело, ее сексуальное поведение и женственность. Но ультиматум, предъявленный мне, кардинально изменил мое отношение к ней. Я не мог жениться на женщине, которая толкала меня на совершение аморального поступка.
Впрочем, я не держал на нее зла. Она ведь не отвергла меня. Наоборот, она хотела стать моей женой, хотела спать со мной в одной постели, иметь общих детей.
Правда, в то время она  ничего не знала о моем первом браке. Если бы знала, то, возможно, ее намерения по отношению ко мне изменились бы.
Хотя на душе у меня скреблись кошки, я решил больше не звонить ей. В конце концов, нет худа без добра: я, как и ее бывший друг, тоже творческая личность, и мне тоже нужна свобода.
«Везет же ей, бедняге, на творческих личностей», - думал я.
Я не сомневался,  что если бы я пообещал ей развестись с женой,   то она уступила бы моим притязаниям. Но я не могу обманывать женщин. Честность -  моя ахиллесова пята. 
Я снова остался один. 

Надежда

В начале декабря я поехал к  Макарову в Губин,  где он, корреспондент губинской газеты, год назад получил квартиру.  Когда я   вышел из поезда, была уже ночь.  Дом Макарова находился недалеко от вокзала. Я постучал в дверь. Молчание. Потом раздался голос Сани, довольно высокий и глухой: 
- Кто там?
У меня камень с души упал: «Слава богу, дома».
Дверь открылась, и в ее проеме в одних трусах появился  Макаров. 
- Ты рисковал, Коля, - сказал он своим глухим голосом, когда я зашел в коридор.  - Ты мог меня не застать.
- Кто не рискует, тот не пьет  шампанского, - сказал я.
Я разделся  и достал из сумки бутылку дагестанского коньяка.   
    Сели за журнальный столик. Саня сделал глоток коньяка,  и  его треугольное щетинистое усатое лицо исказила гримаса отвращения: ему показалось, что это подкрашенный самогон. 
Я проголодался в дороге, но закуски не было.    Вместо закуски я выпил чашки четыре чая.
Саня предложил на следующий день съездить в Старый Дол и организовать встречу с женщинами: с Людмилой Калининой  - бывшей женой супермена Сереги,   и ее подругой Натальей.  Людмилу  он брал на себя. Мне  же предстояло заняться  Натальей – «толстухой, матерью четырех детей». Она заочно мне не понравилась. Тогда Саня  предложил второй героиней нашего группового  романа сделать  Надюшку -   свою бывшую сожительницу.  Эта кандидатура меня полностью устроила.  Я  знал ее.   Когда-то  Макаров приезжал с нею ко мне в Москву.  Тогда это  была приятная женщина лет тридцати, невысокого роста, с хорошей фигурой.  Ее восторженные взгляды, которые она бросала на меня,  ее трепетные прикосновения к моей руке при первой возможности говорили о том, что я произвел на нее сильное впечатление. Ночевать я определил ее к  своей знакомой Дануте - аспирантке из Литвы.  В доверительном разговоре с Данутой, настоящим информационным  вампиром,  Надя призналась, что влюбилась в меня с первого взгляда и  хотела бы жить со мной всю жизнь.
Уже после возвращения в Везельск я узнал от Макарова, как развивались его отношения с нею.
С ребенком-дошкольником она прожила  у него в избушке около года.  Один раз он пришел домой: нет ни Надюшки, ни ребенка, ни их вещей. Позже  узнал, что она вернулась в общежитие к мужу-алкоголику, который регулярно ее дубасил.  Она родила от мужа второго  сына.  Они  получили трехкомнатную квартиру. Года через два ее муж умер от рака. Она снова стала свободной. Саня сходился с нею еще раз. Но она не устраивала его, и через месяц он  прогнал ее. 
Он говорил о ней злобно: мягкотела,  дети ее не слушаются,  явно ненормальна в сексуальном отношении – стоит ее поцеловать, она тут же начинает тебя раздевать;  перемочила чем-то все простыни; во время полового акта рукой хватает партнера за пенис и норовит его оторвать.    
Я  поддержал идею Макарова о встрече с Надей.  Но нужно  знать  Макарова - этого Губинского Гамлета. Сразу же после принятия решения он занервничал, заколебался.  Его пчелиные глазки недовольно щурились, злой взгляд жалил.
    На следующее утро он все-таки решился поехать  в Старый Дол. Перед отъездом выпили за успех по  рюмке коньяка и закусили конфетой, случайно оказавшейся в моей сумке.   
Пришли на остановку. Было морозно. Вокруг лежал снег.
      Подъехал автобус. Я рванул к нему.
- Мест нет, - сказал водитель, - но можете ехать стоя.
Я заскочил в салон: чтобы состоялась встреча с женщинами, надо было как можно раньше попасть в Старый Дол.
- Нет, не надо. Так не ездят, - сказал Саня категоричным тоном.
Пришлось выскакивать из автобуса. Это был явный саботаж. Саня ставил под угрозу проведение операции. 
- Уж лучше стоять в автобусе, чем здесь на остановке. Там бы мы, по крайней мере, ехали.
- В твоих словах есть доля истины, - согласился  друг.
  Его стал донимать холод и голод, и он предложил вернуться домой.  Я понимал, что с таким партнером трудно добиться цели. 
Когда мы шли назад, он предложил мне с переговорного пункта позвонить Надюшке и договориться с нею о встрече. Я  набрал номер ее телефона:
- Можно Надю.
- Это я, - сказал приятный высокий женский голос, от которого у меня растеклось тепло в груди.
- Это Коля из Везельска. Звоню из Губина. Хотелось бы встретиться, пообщаться.
- Приезжайте, - сказала она.
    Макаров удивился:
- Так просто. Одного жетона хватило.
  Пришли домой, напились пива, наелись колбасы. После колебаний Саня решил ехать со мной в Старый Дол: он - к Мадлене, бывшей подруге, которая недавно развелась с мужем-уголовником, я - к Надюшке. Однако мы договорились: если у Надюшки окажется Людмила, то я должен буду ему позвонить.
Он начертил мне на тетрадном листе схему, как мне найти   дом и квартиру его бывшей сожительницы.
Автобус быстро доставил нас в Старый Дол. Саня вышел из автобуса раньше меня. Я доехал до рынка,  похожего на гигантского черного осьминога, купил колбасы, конфет, вино.      
Дом Нади нашел  без труда.  Нажал на кнопку звонка. Дверь открылась. Показалась Надя - в  красивом платье, с взбитыми волосами -  и тут же исчезла. 
Я не знал, что делать: стоять в дверях и ждать или раздеться и идти в комнату. 
Из спальни донесся  приятный женский голос:
- Вы раздевайтесь.
Я снял пальто, шапку. Она вышла.   
- Извините, я не успела к вашему приходу. А вы один? - в ее голосе слышались нотки удивления и разочарования.
- Да, Саня наотрез отказался. А я из-за него не хотел лишить себя удовольствия пообщаться с вами.
- Ну и правильно.
Она повела меня на кухню. Стала суетиться у плиты. Я смотрел на нее.  Теперь ей было лет тридцать шесть. У нее были стройная фигура, приятное лицо, серые глаза, ровные синеватые зубы.  Мне хотелось заняться этой женщиной.
Первые минуты пребывания в гостях были омрачены криком ее младшего сына-дошкольника, который носился по квартире. Она попыталась его усмирить, призвать к порядку, но он ее не слушался. 
- Он чувствует, что я была взволнована. Я вас ждала. Он хочет, чтобы только он был предметом моего внимания, - сказала она.
Ее интерпретация  поведения сына показалась мне убедительной. Я вытащил из сумки бутылку вина, колбасу, конфеты. Колбаса и вино остались на столе, а конфеты я понес сыну в соседнюю комнату. Тот принял подарок без энтузиазма. 
Надя сказала, что из школы скоро должен вернуться старший сын. Это сообщение меня расстроило: тут с младшим не справишься, а придет еще и старший. 
Она с грустью говорила о Макарове. Чтобы избавить ее от иллюзий, я сказал, что он поехал к Мадлене.
   Я разлил вино. Выпили.  Вино показалось мне противным. После первой же рюмки мне стало подташнивать. 
Она сразу стала рассказывать о детях, жаловаться. Старший не слушался. 
- По-прежнему читаешь книги о  карме? - спросил я.
- Я читаю Лазарева. Мне соседка дала почитать. Я почитала, и стало легче.
- Я не читал, - сказал я. - Какая главная идея его трудов?
- Надо любить всех, любить несмотря ни на что. Как только усомнишься, начнутся проблемы.
- Эта идея  кажется мне  утопической. Невозможно любить всех. Я считаю, нельзя насиловать свой организм, свою душу.  Надо любить тех, кого хочется любить, - возразил я.
- Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, - предложила она.
  Мы попытались  разработать новую тему, но разговор снова сполз на воспитание.
Она рассказала, что у ее подружки Ирины, которая была сторонницей жесткого воспитания и которая не раз критиковала ее за слабохарактерность, дочь отбилась от рук: живет с негром в гражданском браке (недавно привозила его домой);   за неуспеваемость ее отчислили из Воронежского университета.   
- Опять мы о детях, - сказала она смущенно.
- Да ничего страшного, - успокоил ее я. - Нужно говорить о том, что интересно.
Я боялся, что если мы откажемся от этой темы, то нам вообще не о чем будет говорить, и мне придется дезертировать с поля боя.
К Максимке пришел его товарищ. Они  носились по квартире как угорелые. Как в этих условиях ее «брать», - думал я. - Это практически невозможно.
У меня мелькнула мысль   присоединиться к Сане или вообще ретироваться в Везельск, но я не знал, как объяснить  свой поступок Наде, и это удержало меня от отступления.
Пришел старший сын Дима. Это был  высокий симпатичный подросток лет пятнадцати.  Он замерз и проголодался.
- Тут дядя Коля колбасы принес, - сказала Надя.
Дима набросился на еду. Он жадно поглощал все, что было на столе.  Мне он понравился:  приятное симпатичное, улыбчивое,  доброе лицо.
Насытившись, он принес на кухню гитару и запел. Играл он слабо, но не фальшивил и пел с душой. Я не выдержал, стал ему подпевать, у нас получился замечательный дуэт. Надя смотрела на нас с умилением.  На глазах у нее выступили слезы.
Мы спели песен пять. Пришел товарищ Димы, они вдвоем уединились в комнате. У меня возникло двойственное чувство. С одной стороны, я был рад, что он ушел, а с другой, огорчен: мне хотелось  еще попеть песни.
- Слушай, по-моему, ты зря драматизируешь события. У тебя отличный сын. Добрый, талантливый. Чем он тебя не устраивает? 
- Не убирает в своей комнате.
- А кто убирает?  Я тоже не убираю.
-  Макаров меня закомплексовал...
- А сам он убирает?  У него всегда бардак в квартире. У твоего сына богатая внутренняя жизнь. Он интересуется музыкой.
Максимка продолжал носиться по квартире с приятелем. 
- Что мы все за столом сидим, - сказала Надя сокрушенно
Мы перешли в зал, с полчаса посмотрели телевизор.   Она предложила погулять.
Я сразу оценил ее предложение. «Только на улице, без свидетелей, можно пойти на сближение».
Надя попросила Диму присмотреть за Максимкой.
Мы оделись, вышли.  На улице уже были сумерки.
На ней была коричневая кожаная куртка и черная меховая  шапка. Она хотела повести меня в посадку, но туда невозможно было пройти: тропинку завалил снег. Пришлось идти по дороге. Навстречу шли люди. Нигде не было уединенного места. 
- Куда пойдем? - спросила она.
- Мне бы хотелось в посадку. Там так красиво.
Мороз щипал щеки. Снег под ногами хрустел. Наконец, мы нашли тропинку, которая привела нас в посадку.  Надя шла по тропинке, я рядом по снегу. Она потребовала, чтобы я перешел на тропинку, но я не соглашался: мне хотелось держать ее под руку. Я хотел  поцеловать ее,  но навстречу двигался черный силуэт мужчины. Пришлось на время отказаться от своего намерения. Но когда мужчина прошел мимо нас и оказался далеко позади, я наклонился к Надежде и поцеловал ее в щеку. Затем, отодвинув меховую шапку, поцеловал в  ухо. Ее  дыхание сразу участилось.  Информация Сани оказалась верной:  ее ухо представляло собой сплошную эрогенную зону. Я попытался поцеловать ее в губы, она как-то нерешительно уклонилась, но уже следующая моя попытка была удачна. Мы слились в страстном поцелуе. Мне  приятно было прижимать ее к себе: у нее стройная фигура, тонкая талия, и ее тело прилипало к моему. В мой рот попадал кончик ее язычка. Нежная кожа, теплые губы. Я был без ума от нее. Нацеловавшись, мы двинулись дальше. Вышли на трамвайные линии. Сзади неожиданно загрохотал трамвай. Мы чудом увернулись от него.
В киоске я  купил Максиму шоколадку.
- Зачем? Ты же покупал конфеты, - сказала она.
-  Одно другому не мешает.
Мне хотелось поскорее попасть домой, чтобы заняться более серьезным делом. Я торопил ее, но, в сущности,  минуты на улице были самыми сладкими, самыми приятными.
Она вспомнила, что дома нет хлеба. Я предложил сходить за ним в магазин.  Мы шли по заснеженной  улице. Ее рука доверчиво лежала на моей руке. У меня было такое чувство, что рядом идет моя женщина, моя жена.
Рынок остался слева. Перешли через переход. Мы чувствовали добрыми, чистыми  людьми. Меня переполняла нежность к моей спутнице.  Ее мучили угрызения совести, что мы так быстро сближаемся, но она сказала с надеждой в голосе: 
- Пусть у нас будет хотя бы один вечер.
Мы купили хлеба. Опередив ее, я расплатился с продавцом. 
Она рассказывала о семье.  Ее мать - учительница географии. Отец тоже был учителем. Недавно умер. Брат долго работал в Японии.  Живет на Урале, в поселке, где и сама Надя выросла.
Прогулка и поход в магазин заняли у нас полтора часа. У Максима по-прежнему был в гостях соседский мальчик. Надя стала его выпроваживать. Максимка сопротивлялся. Наконец мальчик ушел. Приятель Димы тоже покинул квартиру.
Максимка с удовольствием съел мой шоколад и подобрел ко мне.
Надя постлала мне на диване в гостиной («в зале») и ушла укладывать Максимку. Тот долго не засыпал. Она пришла ко мне в майке, похожей на футболку, и штанишках из мягкого материала. Затем снова ушла к сыну.   Пришел Максимка и показал изделия из пластилина: слоники, собачки, лисы, слепленные им самим.  Я похвалил его за талант.
Старший  сын закрылся в своей комнате: ему не было до нас никакого дела.  Главное - лишь бы его не трогали. 
Наконец, часов в девять Максимка улегся в свою кроватку.  Надя пришла ко мне, села на край кровати. Я обнял ее, начал целовать. Выключил свет. Она легла рядом. Она казалась мне необыкновенно красивой. Мы слились в одно целое. Из соседней комнаты донесся  голос Максимки. Она ушла к нему. Ее долго не было. Я уж подумал, что она решила ко мне не приходить. Я вышел якобы в туалет,  помахал ей рукой в приоткрытую дверь. Она пришла. Мы слились в поцелуе.
- Может, не будем глупостями заниматься, - сказала она. 
Нет, я хотел этих глупостей. Моя рука нырнула к ее влагалищу. Ее трусики были мокрыми. 
- Мне надо подослать, - сказала она.
  Она принесла подстилку. Я уже был полностью обнаженным. Мы сняли с нее одежду.
Раздался телефонный звонок. Она оторвалась от меня. Взяла трубку.
- А! Лида! – воскликнула она радостным голосом.
Их разговор длился минут пятнадцать.
- Приходи, - говорила Надя в трубку. - Сейчас приходи.
Меня томило желание. Покалывало мошонке. А она говорила, говорила, приглашала в гости. Я вспомнил предупреждение Сани о том, что  она ведет  себя непредсказуемо: то внезапно уйдет, а то вдруг среди ночи придет, чтобы заниматься сексом.
Она положила трубку.
       - Это Лида. Когда-то мы с нею работали вместе. Тот садик закрыли. Меня перевели в другой, а ее - в магазин. Она не жалеет.
Наши тела слились. Снова звонок. И снова она говорила по телефону минут пятнадцать – о хозяйстве. Ее абонентом  была все та же Лида. 
Наконец, разговор закончился. Я снял с нее майку, трусики.
- У меня тут есть кое-что, - сказал я и вытащил из-под подушки презерватив.
- Как лучше? Сразу надеть или перед тем, как кончить, - шепотом спросил  я.
- Сразу, - прошептала она.
Я обрадовался. Мне тоже хотелось сразу. Я опасался, что рак передается половым путем (у моей крестной оба мужа умерли от рака). 
Ее рука схватила пенис и мошонку  и со всей силы сдавила  их.  Я чуть было не взвыл от боли.  Мне с трудом удалось оторваться  от нее.  Когда-то я осуждал  Макарова, который в постели, как я полагал,  закрепощал ее.  Теперь я понял, что его пуританское поведение было вполне оправданным. 
Я надел презерватив. Она приняла позу наездницы, вошла в меня.   Из-за смазки, бившей из нее фонтаном, я не ощущал фрикций, трения.  Она с огромной скоростью и энергией стала двигаться  из стороны в сторону.   Я стиснул зубы, чтобы не закричать от нестерпимой боли.  Секс превратился в пытку. Я опасался, что пенис не выдержит, сломается.  Ее визг и импульсивные движения   привели к преждевременному оргазму.   
Мы довольно долго лежали в темноте. Презерватив висел в моих пальцах. Теперь мне хотелось спать, но она долго не уходила. 

Утром меня разбудил мягкий  голос Нади, будившей Диму.  Тот не хотел вставать. Я боялся, что он останется дома, и тогда второй раз мы не сможем с нею соединиться. Она проявила твердость, он встал и пошел в школу.
Она разбудила Максима, одела его и отвела его детский сад.
Пока ее не было, у меня разыгрался аппетит, так как в прошлый вечер от волнения я практически не прикоснулся к еде. 
  Вернувшись, она пригласила меня к столу. Она стояла у плиты. В майке и  трико она выглядела хуже, чем в платье. 
Угощала какими-то необычными растительными блюдами.  Пили чай. 
  После еды отправились на мою лежанку. Снова слияние. Но свет портил впечатление. Она перестала казаться мне красивой: кожа темноватая, лицо обычное.   
   Она так вдохновенно, громко повизгивала,  что я быстро возбудился и долго не смог сдерживаться.
- Ты действуешь на меня слишком возбуждающе, - объяснил я свою поспешность.
Можно было еще раз попробовать, но у меня кончились презервативы.
Мы разговорились. Я попросил показать фотоальбом.
- Вот я в 86-м году, когда мы встретились впервые, - сказала она.
Ничего особенного. В воспоминаниях она представлялась мне красивой, а  на фото выглядела обычной. Странности восприятия.
Видел фотографии Люды Калининой,  женщины лет тридцати пяти,  и Ирины – Надиной подруги. Они обе мне не понравились. Мне понравилась лишь  дочь подруги, красивая двадцатилетняя девушка, сидевшая на фотографии  рядом с матерью. 
- Это она связалась с негром и бросила университет, - прокомментировала Надя. - Ирина учила меня быть построже с детьми, брать с нее пример. Но ей самой  строгость не помогла.   
-  Калинина  красивая, - сказала Надя.  - С мужем окончательно порвала. Она долго его любила, но его поведение…  У нее умерла мать. Она пришла к нему  позвать на похороны, а он не открыл дверь. Наверно, был с любовницей.
- Конечно, с любовницей, - сказал я.
- О сыне совсем не заботится.
- Постепенное отчуждение - это естественный процесс, - сказал я.- Тем более, у него молодые женщины.
-  Людмила привыкла к его любовницам, но есть же святое!
          - Он мог не знать о смерти ее матери, - попытался я защитить своего знакомого.
           - Мог бы потом прийти.
Рядом с Людой была сфотографирована Наташа, которую мне прочил Саня. Она вызвала у меня отвращение: толстая, круглолицая, с двойным подбородком. Нет, с такой бы я не смог.  Даже если бы выпил целую бутылку водки.
Я стал расспрашивать Надю про ее мужа.
Ее познакомила с ним сестра, к которой она ездила в гости. Показала фото: высокий красивый мужчина. Жизнь с ним не ладилась. Он не сдерживал слова. Пил. Мог втайне от нее  взять ее деньги. На ее деньги покупал детям конфеты. Но главное: менял одну работу за другой. За два года сменил семь работ. Деньги в семью приносил редко.  В конце концов, она  развелась с ним. В середине восьмидесятых жила с Макаровым, с которым познакомилась в училище. Но его безразличие к ребенку заставило ее от него уйти. Она вернулась к бывшему мужу и решила завести еще одного ребенка. «Неужели одна не смогу воспитать двух детей?” - думала она. Родила Максима -  от бывшего мужа. Максим  внешне  похож на отца. Мужа (теперь гражданского) то выгоняла, то принимала. Так проходила жизнь. Вдруг муж заболел. В больницу идти не хотел. Она думала, что у него простуда. Лечила таблетками. Но он начал харкать кровью. Пригласили врача. Тот отправил больного в поликлинику. У него нашли рак  лимфатических узлов.
Процесс умирания длился четыре месяца.  Умирал достойно. В квартире, на балконе никогда не курил. До конца выходил курить на лестницу. Захотел отметить день рождения (ему исполнилось 39 лет). 
- Это мой последний день рождения, - сказал он.
Его сестра купила ему костюм на похороны. Он упрекнул Надю за то, что она не готовится к его похоронам: «Что ж ты все на сестру переложила», - пожурил он жену.  Надя же планировала  похоронить его в том, что у него уже было. Кроме того, ей не хотелось его волновать. 
  После его смерти жить стало легче. На детей стали платить пенсию. Даже на Максима, хотя он был незаконнорожденный. От мужа осталась комната в семейном общежитии. Она приносила кое-какой доход (там жили квартиранты). Они купили японский телевизор, плеер, мебель. В зале стоял красивый польский диван и  стенка. Интерьер в квартире производил впечатление солидности. 
Просмотр фотографий оставил неприятное впечатление:  некрасивые, простоватые  родственники Нади, изображенные на фотографиях рядом с нею, бросали на нее тень, разоблачали ее, снижали ее образ.
Время от времени я стал поглядывать на часы.
      - Ты спешишь? – спросила она. 
       - Нет, я боюсь, что ты опоздаешь на работу.
       - Не опоздаю. В садик я   пойду к одиннадцати. Вместе выйдем.
Вдруг она  подошла ко мне, взяла за руку. На глазах у ее блестели слезы. Вчера она грустила о Макарове, теперь я занял его место в ее сердце.
- Давай прощаться, - с болью в голосе проговорила она. 
Я не понял: ведь она собиралась выйти вместе со мной. Но потом до меня дошло: на улице люди. Я поцеловал ее в губы, но  теперь поцелуй не доставил мне наслаждения.  Куда-то  исчезло ее былое очарование. Одни женщины после близости начинают нравиться больше, другие, наоборот,  меньше.  Надя относилась ко второй категории.
Мы снова зашли на кухню, чтобы перекусить. Заговорили о Макарове. Она сказала, что он претендовал на ее квартиру.
- Я убирала в его комнате, когда его не было, - рассказывала она печально. -  На столе попались листки. Там было написано, что я ему не нравлюсь,  что я примитивна,  но зато у меня трехкомнатная квартира и телефон! Я  не ожидала такого от него.
- Это была ирония, - заверил я. - Если бы у него были бы  коварные планы, он не стал бы писать и оставлять записи на видном месте. Ты же сама говорила, что в твоей новой квартире  он был всего лишь раза два. А потом сбегал. Нет, твоя квартира ему не нужна.
Она не возражала мне, но по выражению лица можно было определить, что на этот счет у нее оставались сомнения.
Мне не нравилось, что она слишком много говорила о Макарове.  После сближения с нею я  уже воспринимал ее как свою женщину.
- Он сказал мне, что если у тебя в гостях  есть Люда, то он приедет, а если нет, то звонить ему не надо, - сообщил я.   
- А Люде он не нравится, - сказала она. - Она мне говорила.
  Она продолжала жаловаться на Макарова:
- Он сам не убирал в комнате, и мне не давал. Говорит, ты пришла отдыхать и не хватайся.
Я выразил ей сочувствие.
- Саня водил меня к Эдику, - рассказывала она. -  Эдик пьет и бьет жену. Я отозвалась о нем критично. Саня на меня набросился. Говорит, что Эдик - интеллигентнейший человек.
Я не мог удержать улыбки: косноязычный, сильно пьющий Эдик – и вдруг интеллигентнейший человек? Ха-ха!  По-моему, Саня острил. Надя не поняла его юмор.
Меня уже тянуло на улицу.  Цель уже была достигнута: мой скромный донжуанский список  пополнила довольно милая женщина. 
Мы оделись: пора было уходить.
В ее глазах была печаль. Вчера она с грустью говорила о Макарове, сегодня  я вытеснил его из ее сердца. Было  отчего загордиться.
    - Теперь ты знаешь, как меня найти. Адрес записать?  - спросила она и сразу поправилась:   - Нужен ли он тебе?
В те минуты я не нуждался в ее адресе.  «Понадобится ли он мне когда-нибудь мне?- подумал я. - Вряд ли». 
Вышли на улицу.  Она ни о чем не просила меня, но ее глаза умоляли не говорить Макарову о нашей близости.
  Вначале я хотел сказать, что скоро приеду к ней, но язык не повернулся произнести эту лживую  фразу.  Я сказал просто:
- До встречи.
   Мы разошлись в разные стороны. Она пошла в садик, я - на автовокзал.
Автобус в Везельск отправлялся через два часа. Я сел на стул  в зале ожидания. Победа меня радовала, но восторга в душе не было.