Внебрачные связи Ч. 3

Люда

Она пришла ко мне в воскресенье. Я скрыл от нее, что у меня есть бутылка вина, и предложил ей со мной выпить водки (в бутылке оставалось граммов 200).
- Нет, водку я не могу пить, - сказала она.
Я пожалел, что соврал ей. Не мог же теперь я сказать ей: «Ах, да, забыл, у меня есть вино».
- Ладно, выпью один, - сказал я.
Она все-таки присоединилась ко мне. Я налил ей рюмку и дал совет, как пить водку:
-  Наполни  легкие воздухом, не дыши и выпей одним залпом.
Но она проигнорировала мою рекомендацию. Она пила маленькими глотками, как пьют вино.
В то время я находился под впечатлением грозного заявления Руцкого и захотел поделиться с нею своими переживаниями.
- Слышала, - сказал я, когда моя голова затуманилась, - нас в войну втягивают.
Она проявила полную аполитичность.
- Это то, о чем ты хочешь поговорить со мной? – спросила она возмущенно.
- Да, это важно. На карту поставлена судьба страны. А ты о чем хочешь говорить?
- Какие у тебя отношения с женой? Когда она приезжает?
Разговор о жене был мне неприятен: не хотелось изворачиваться, врать, еще менее хотелось говорить правду. Но проигнорировать ее назойливые вопросы я не смог. 
-  В августе, - сказал я.
- Она будет здесь жить?
- Да.
- Вы будете вместе? – ее голос и лицо напряглись до предела. 
- Скорее всего, мы разведемся, - ответил я. – Но это мало что меняет. Я не хочу жениться в очередной раз.
- Ты будешь жить один?
- Да. Конечно, я могу вступить  в гражданский брак, но «законный» брак не для меня. Ты согласишься жить со мной без регистрации?
- Нет! - резко ответила она.
Я знал, что она не согласится, поэтому смело задал ей этот вопрос. В действительности, я не стал бы с нею жить даже без регистрации: у нее был   невыносимый характер. Экзальтированная, раздражительная, бесцеремонная, она за один месяц довела бы меня до нервного срыва, а может, и до безумия. 
- Никогда я не стану попадать в полную зависимость от тебя,  - заявила  она. – Я хочу иметь нормальную семью. Я хочу иметь ребенка.
Я молчал. Я не мог помочь ей осуществить  мечту.
После трапезы мы перешли из кухни в спальню. Мне хотелось посадить ее на сексуальную иглу. Мы легли на постель валетом: я снизу, она сверху. Она взяла в рот мой член. Я же прикоснулся губами к ее влагалищу. Она вскрикнула и подскочила вверх, как ошпаренная. Когда она успокоилась, я повторил свое действие. Ее тело снова взлетело вверх.
- Не могу, - сказала она жалобным тоном.
«Какая чувствительность, - подумал я. –  Она хочет иметь ребенка. Но как же в браке она будет заниматься «вагинальным» сексом? Может, вообще не сможет?»
Пришлось вернуться к апробированным  формам секса.
В семь часов вечера она ушла: у нее была назначена встреча с приятельницей Наташей, завучем школы.


Расплата за грехи

Во вторник я обнаружил, что мои руки покрылись волдырями, как от ожога. «Что это такое? - думал я, холодея от ужаса – От чего эти волдыри? Где я мог обжечься?» Вспомнил, что накануне жарил картошку. Кажется, брызги кипящего масла вылетали из сковороды. Они могли попасть на руки. Ведь я был в майке с короткими рукавами. Но почему я не почувствовал боли? Почему я не заметил ожога сразу же? Когда же я обнаружил волдыри и на другой руке, и на ноге, то эта версия была отброшена. Я снова напряг память. В понедельник пришел контейнер из Киева от сестры Ксюши, и я перетаскивал вещи – диван, столик, прихожую – с улицы в квартиру. Я мог натереть руки, могли появиться ранки. Но не волдыри же! Значит, перетаскивание вещей тоже не причем.  «Это сифилис! – решил я. – Боже мой! Это катастрофа!» Я пришел к мысли, что меня заразила Катя. «Кто она? Что я знаю о ней?  Зарплата у нее смехотворно маленькая, но имеет много дорогой одежды, собирается приобрести кооперативную квартиру. Где берет деньги? Не занимается ли она тайно древним ремеслом? Уж не проститутка ли она?» Я стал сопоставлять факты. Сомнений не оставалось: она проститутка. Я понял, что я погиб. Я сифилитик!  «И бедняжку Люду, наверно, заразил», - думал я печально.
Волдыри полопались. Руки страшно чесались. Меня мучила неопределенность. Я решил посетить кожно-венерический диспансер.
Врач, молодой человек лет двадцати семи, осмотрел руки.
- На солнце был? – спросил он. 
- Нет.
- Значит, аллергического происхождения. Выпишите ему…- обратился он к медсестре, сидевшей за столом напротив и назвал какое-то лекарство.
- Так, значит, ничего другого нет? - спросил я робко.
- Чего? Сифилиса?
- Ну да.
- Нет. А вы что, не уверены?
- Уверен. Но тут волдыри…  Всякое в голову лезет.
- Если не уверены, мы дадим вам направление на анализы.
- Нет, нет, уверен.
- Если б у вас что-нибудь было, разве б мы вас выпустили, - успокоил меня  врач.
После визита к дерматологу я воспрянул духом. «Напрасно я подозревал бедную Катю, - думал я. – Она чистая, порядочная женщина».
Я чувствовал себя виноватым перед нею, но после этого происшествия, к которому она, казалось,  не имела никакого отношения,  в моей душе что-то надломилось. Это не было полное разочарование, но  она  перестала вызывать у меня нежное, трепетное чувство. 
Я уже не искал ее. Она сама нашла меня. На лице такая же милая улыбка, но на этот раз во мне ничего не дрогнуло.
- Почему не приходишь? – спросил я, скрывая равнодушие.
- Да когда? Времени нет. – Она протянула мне зачетку.
Я поставил ей зачет.
- Теперь пойду к Драгунскому, - сказала она.
- Помощь нужна?
- Нет, сначала сама попробую. Пойду покручусь, пококетничаю.
-  Ты смотри у меня! – проговорил я с напускной ревностью.
Она кокетливо улыбнулась. Моя ладонь фамильярно прикоснулась к ее спине.  Она исчезла, и я забыл о ее существовании.

Люда

Я позвонил ей по телефону, назначил  встречу у себя в квартире. 
Когда в пятницу я подходил к магазину, находившемуся невдалеке от полуразрушенной церкви, я увидел впереди себя девушку в короткой джинсовой юбочке. Она была похожа на мою Люду: стройные ножки, безупречная фигура, волосы, падающие на плечи. «Неужели это она?» - удивился я.  С одной стороны, не верилось, что тридцатилетняя женщина, преподаватель вуза, кандидат философских наук,  рискнула бы купить и носить такую экстравагантную юбку. Но с другой стороны,  вряд ли в нашем городе могла быть еще одна женщина с такой великолепной фигурой. Я не стал заходить в магазин, как планировал, а  последовал за стройной девушкой. Расстояние между мною и девушкой сократилось, и я убедился, что это была Люда. Увидев меня, она издала громкий вопль – то ли радости, то ли испуга.
Я сделал ей комплимент.
- Тебе нравится юбка? – сказала она. – Я рада.
- Я просто в восторге от нее, - воскликнул я.
Она не уловила моей иронии, впрочем, глубоко запрятанной.
- С такой девчонкой приятно пройтись по улице, - искренне сказал я.
Дома мы вместе  занимались стряпней: нажарили яичницу, порезали сыр «к чаю», приготовили  салат из лука, петрушки и укропа. Я поставил на стол бутылку худжента (красного вина).
Люда пила много – почти не отставала от меня. Ее успехи в опрощении были впечатляющими: если раньше за вечер она и рюмки не выпивала, то теперь выпила рюмки три-четыре – причем с явным  удовольствием.
По обыкновению в мой адрес летели критические стрелы. Прежде всего, ее гнев вызывал беспорядок в моей квартире. Ей не нравилась немытая посуда, скопившаяся в раковине, грязный пол. Я отвечал ей, что я поглощен духовной жизнью, и мне не хочется тратить время на рутину.
- Самосовершенствование, познание истины, познание души человеческой и, прежде всего, женской – вот моя стихия, - говорил я, напустив на себя серьезный вид.
- Не занимайся демагогией, - отвечала она.
После трапезы мы занялись любовью. В пьяном виде секс идет лучше: партнерша не раздражает. Мы жадно ласкали друг друга. Наши тела слились. Но Люда по-прежнему не впускала мой член в вагину.
- Почему? Не понимаю тебя, - говорил я с нотками отчаяния.
- Ты же знаешь мои правила, - резко отвечала она. – И не надо больше об этом…
- Но ведь то, чем мы занимаемся сейчас тоже секс -  оральный и анальный. Причем это более продвинутый вариант. Обычно девушки разрешают мужчине заниматься с ними этими видами, когда освоена традиционная форма. Тебе уже нечего терять.
Она иронически улыбнулась:
- Не занимайся демагогией. Моя сестра говорила, что до брака позволяла будущему мужу в попку. Это петинг.
- Да нет, это не петинг. Это  секс.  Петинг – другое. При петинге кончают между грудями,  в сосок,  в шею или в руку.
Но она была неумолима. Мои доводы рассыпались при столкновении с ее железобетонными принципами, или, лучше сказать, предрассудками. Пришлось подчиниться ее воле и  разрядиться привычным способом.
Мы отдыхали. Мое лицо прикасалось к груди Люды, красивой, горячей, и в памяти всплыла другая грудь – большая, тоже горячая, сначала упругая, потом после родов мягкая, но все равно великолепная – грудь Тони. Я вспомнил, как  Тоня, прижимая мою голову к своей  обнаженной груди,  говорила: «Ну кто тебя еще пожалеет так, как я?» «Пожалеют, - думал я тогда самодовольно». Но я ошибался. После развода прошло девять лет, но никто меня так и не пожалел, не приласкал, как она, и, наверно, теперь уже никогда не пожалеет. «Никогда, никогда не повторится того, никогда.  Я не знал тогда… не знал… не ценил…», - думал я.  Ностальгические слезы застлали мне глаза. Я вспомнил сына, но не теперешнего юношу, который был на голову выше меня, а маленького общительного малыша, которого я любил больше жизни. Если бы я был один, я бы, наверно, разрыдался, но рядом лежала Люда.
- Что с тобой? – спросила она. – У тебя слезы на глазах.
- Это алкоголь на меня так действует. Я растроган. Мне было хорошо с тобой.
Ей захотелось еще в попку.
- Второй раз в попку трудно, - сказал я. – Вот если б туда. – Мой палец прикоснулся к влагалищу. – Но в попку сейчас  не пройдет. Слишком туго. Но попробовать можно. Давай сделаем так. Ты возьми в рот, поцелуй как следует, а когда он станет упругим, быстро переворачивайся на живот.
Она последовала моему совету, и скоро мой член без труда вошел в анальное отверстие. Сентиментальность, навеянная воспоминаниями, улетучилась. Мое тело снова напоминало молот, бьющий по наковальне. Люда громко стонала от наслаждения. «Подумать только, как ей нравится анальный секс, - думал я. – Видимо, именно в попке у нее основная эрогенная зона».
- Какой ты хороший, - сказала она, когда я лег рядом с нею. – Ты даже не знаешь, какой ты замечательный.
Мою грудь расперла гордость. Я почувствовал себя суперменом. Но я не мог долго почивать на эротических лаврах. Пора было приниматься за старинное дело свое  – изучение человеческой природы.
- А у тебя такого с Мишей не было? – спросил я.
- Нет, у нас с ним вообще такого не было.
- Но ведь ты любила его?
- Да.
- Но почему же он на тебе не женился?
- Я не хочу об этом говорить, - в голосе послышались раздраженные нотки.
- Но почему? Если ты хочешь узнать что-либо обо мне, спрашивай. Я обо всем готов рассказать.
- Не хочу. Есть такие вещи, которые я ни с кем не хочу обсуждать.  Там были замешаны родственники.
- Ты ездила к нему домой?
- Нет, но мы виделись. В Москве.
- Ты им не понравилась?
Конечно, ее экспансивность, педантичность, бестактность  не могла не оттолкнуть родственников ее жениха, а ее  великолепную фигуру (настоящий шедевр природы) они вряд ли могли оценить.
Я продолжал задавать ей вопросы, но она наотрез отказалась вести разговор о своих отношениях с Мишей.
- И зачем тебе это надо? – проговорила она раздраженно. – Психологию изучаешь?
«Ей нельзя отказать в проницательности», - отметил я.
Она предложила  познакомить меня со своей подругой. Я понимал, что она хотела показать меня Наташе, чтобы та могла меня оценить, но все равно принял ее предложение. 
В воскресенье утром мы встретились с Людой возле рынка, долго ходили между торговых рядов, подыскивая мне одежду, а вечером пришли на центральную площадь к вечному огню, где была назначена встреча с Наташей.
Она оказалась рослой девицей тридцати двух лет, работавшей завучем в школе. Мы  втроем отправились на пляж.  Целый час мы катались на лодке, что обошлось мне в двадцать пять рублей, а затем пили вино, кофе с бутербродами, что обошлось мне в сто одиннадцать рублей. Мои спутницы, увидев, что я заплатил солидную сумму за угощение, смутились, стали суетливо копаться в своих сумочках, ища кошельки.
- Мы подумали… Дорого…- бормотали они.
- Я же сказал, что угощаю вас, - проговорил я твердо. – Не забывайте: если вы находитесь в обществе мужчины, забудьте о деньгах.
Женщины окончательно смутились. Им было стыдно оттого,  что они не привыкли  бывать в обществе настоящих мужчин, готовых оплачивать их развлечения.
Пришли ко мне домой. За бутылкой вина мы говорили о надвигающейся контрактной системе.   
- Контрактная система – это настоящее рабство, - говорил я. – Это ничем не ограниченная власть чиновников. Она лишит нас всяких прав. Если административную систему  можно назвать авторитарной, то контрактная система –  тоталитарная. Такой подлости я не ожидал от демократов.
Когда Люда узнала, что контракт ей придется заключать с Птицыным, на лице у нее появилась растерянность. Ее отношения с заведующим были по-прежнему напряженными. Не помогло даже то, что она купила  красивые цветы на похороны его матери и участвовала в похоронной процессии.
Как завуч Наташа  должна  сама заключать контракты с рядовыми учителями, но и ее пугала новая система: ведь с нею контракт будет заключать директор школы, с которым у нее были плохие отношения. 
Люда в очередной раз разнесла меня в пух и прах за беспорядок в квартире. Она говорила таким тоном,  будто вопрос о нашей женитьбе уже решен, и осталось лишь одно препятствие – моя леность.

Катя и компания

Я зашел на ФОП в надежде встретить Катю. Мне повезло: с новым, более светлым оттенком волос она сидела на стуле. Но поговорить с нею по душам было невозможно: в кабинете, кроме нее находились Лидия Петровна и Марина – суровая крупная краснощекая девушка лет двадцати пяти. Я сел на свободный стул, стоявший рядом с Катей.
Женщины перемывали косточки знакомым мужчинам. Первую критическую скрипку играла острая на язык Лидия Петровна. Я уже знал от Кати, что меня она считала человеком застенчивым. Я представил, что они говорят обо мне в мое отсутствие, и мне стало не по себе.
- У каждого есть свои недостатки, - сказал я, вступаясь за критикуемых мужчин, а в сущности, за себя. – Каждого можно разнести в пух и прах.
- Почему всех? – возразила Лидия Петровна. – О вас же мы не говорим.
- При мне. А кто знает, что вы говорите, когда меня нет.
- Ничего плохого мы не говорим. Правда, девочки? – обратилась она к своим коллегам.
«Девочки»  поспешили подтвердить, что Лидия Петровна говорит правду, только правду и ничего, кроме правды.
Катя хитро посмотрела на меня:
-  А какие недостатки есть у вас? – В присутствии начальства  в общении со мной она переходила на «Вы».
- Безусловно, есть и у меня… -  я замялся (мне трудно было сказать о своей застенчивости). – Вам со стороны видней.
Лидия Петровна, видимо, догадалась, что я знаю от Кати, какое представление сложилось у нее обо мне,  и пошла ва-банк:
- Вы застенчивы, Николай Сергеевич.
Она смотрела на меня в упор.
- Может, вы правы. Но застенчивость моя проявляется только в некоторых ситуациях.
Мне хотелось сказать собеседницам, что если бы я был  тотально застенчив, то вряд ли бы смог читать лекции или в жестокой борьбе вырвать квартиру из цепких когтей ректората. Но мне хватило ума и такта  воздержаться от  хвастливого монолога.
- Я должен признать, что когда захожу к вам, то, действительно, испытываю некоторое смущение.
- Малознакомые люди, - поддержала меня Лидия Петровна.
- А почему? – продолжил я, решив говорить искренно (на мой взгляд, искренность нередко бывает выигрышна). – Потому и только потому, что я хочу произвести на вас хорошее впечатление. Я хочу нравиться вам.
В глазах Марины появилось удивление. Она, конечно, знала, что я добиваюсь благосклонности Кати, но никак не ожидала услышать от меня такого признания.
- А когда хочешь нравиться, - продолжал я свою «исповедь», - то, естественно,  волнуешься. В результате у людей возникает впечатление, что ты застенчив.
Разговор перешел на другую тему. Говорили в основном Лидия Петровна  и Марина.
В руках Кати появилась коробка спичек.
- Давайте я вам погадаю, - предложила мне Катя.
Я не люблю, когда мне «предсказывают» судьбу, я и сам первоклассный «гадальщик», и могу вешать лапшу на уши, но Кате я не мог отказать. Нужно же было поддерживать общение.
Она воткнула две спички – с двух сторон коробки. Одна спичка символизировала меня, другая ее. Она почти одновременно подожгла обе спички. Когда они сгорели, Катя сказала убежденно:
- Никак не получается.
Я не знал, почему не получается.
- А что должно произойти со спичками, чтобы «получилось»? – поинтересовался я.
- Они должны наклониться друг к другу.
Я предложил еще раз попробовать.   
Спички загорелись. Та спичка, которую выбрал я, вся задрожала, затряслась, а Катина спичка осталась неподвижной.
- Ну никак не получается, - повторила Катя с фатальной обреченностью. -  Ну никак. Твоя хоть заколебалась, а моя даже не дрогнула.
Я понял смысл ее слов: «Я не могу тебя полюбить, хотела бы, да ничего не получается».
- Да, над нами тяготеет рок, судьба, карма, - пошутил я.
Результаты «гадания» меня вполне устроили. В глубине души я был доволен, что она не может меня полюбить. Если бы она меня полюбила, то я бы женился на ней. Но вряд ли наш брак был бы счастливым.  Я не сомневался, что рано или поздно она начала бы мне изменять. 
Я попрощался и направился к выходу. Катя немного проводила меня. Когда мы вышли в коридор и остались наедине, я спросил:
- Когда ты собираешься сдавать историю литературного языка?
- Пока нельзя. Преображенская еще появляется. Попозже. Когда она в отпуск уйдет.
- Ко мне придешь?
- Приду, когда буду сдавать.
- А сейчас?
- Не могу. Очень много дел.
«Вроде бы произвел на нее впечатление в постели. Но, видимо, не достаточно довести женщину до оргазма, чтобы она хотела с тобой встречаться. Она для меня потеряна навсегда,  - думал я печально. - Остается выбросить ее из головы».
Недели через две после этой встречи я снова пришел в институт по делам.
- Тебя Екатерина Ивановна искала, - сказала Марина, наша лаборантка, подружка Кати. – Ей что-то сдать нужно. Когда вы будете в институте?
Я числился в диалектологической экспедиции, дел в институте у меня не было, поэтому я затруднился ответить на вопрос Марины.
- Она может сама к вам прийти. Она ведь была уже у вас и знает, где вы живете?
- Нет, не знает, - соврал я.
Я не исключал, что Катя рассказала подруге о визите ко мне, но Марина могла  просто взять меня на пушку. Я открыто врал, но это была ложь во спасение, вполне простительная ложь благородного человека, который оберегает честь женщины.
- Нет, встретимся в институте, - сказал я. – Когда она появится?
-  Сейчас она уехала в деревню. Появится в следующий четверг или пятницу.
Неделя проскочила быстро. Жизнь мне скрашивали встречи с Людой и с Маргаритой. В пятницу я пришел в институт. На дверях нашего кабинета висел замок. Я уже хотел пойти на ФОП, но появились студентки,  которым я назначил встречу.  Пришлось консультировать их. 
Я увидел, как по коридору ко мне приближается Катя, и  поторопился отпустить девушек.
- На ловца и зверь бежит, - пошутила она. – Я вас ищу.
-  А я вас. Придешь ко мне сегодня? – шепотом спросил я.
- Приду. Только на минуточку.
Ее слова означали, что сексом со мной она не собирается заниматься.
Я разозлился:
- Опять на минуточку! Такое общение меня не устраивает. Давай лучше здесь поставлю. Хвостовку взяла?
- Нет. Сейчас схожу в деканат. Если Валентина Викторовна пришла...
По коридору широкой походкой шел Ройтман. Он пригласил нас в кабинет Кожина пить кофе. 
Мы с Катей обещали прийти чуть-чуть попозже. 
Катя пошла в деканат, а я остался  возле кабинета. Студенты не появлялись, и минут через пять я пошел к Кожину.
Его кабинет напоминал картинную галерею, а точнее выставочный зал. На стенах были развешаны репродукции картин великих мастеров.
На этот раз я увидел новую работу - лик Христа в золотых лучах.
Андрей Валерьевич сидел за массивным столом. Семейные передряги не мешали ему полнеть. Рубашка, надетая на его тучное тело, была ему маловата: она была до предела натянута на пуговках. 
Его глаза лучились весельем. «Видимо, помирился с женой, - подумал я, - смирился с ее неверностью. А что ему оставалось делать!»
Я пожал его мягкую, пухлую, похожую на подушечку руку. Его слабое  рукопожатие стало притчей во языцех.  Как-то Гордышева учила меня: «Рукопожатие должно быть достаточно крепким, энергичным – не такое, как у Кожина». Но  Андрей Валерьевич был  верен своей привычке. Одно из двух: либо он  играл роль аристократа, либо подражал какому-нибудь кумиру, например профессору Пуришеву, своему научному руководителю. 
На столе стояли две банки: одна со сгущенным молоком, другая – с растворимым кофе. Ройтман поставил чайник с кипятком.
Катя пришла без хвостовки.
- Валентина Николаевна на экзамене. Придет только в два, - проговорила она.
Она села за стол рядом со мной, смущенно улыбнулась. Я искоса посмотрел на нее: она была так прелестна, что мое сердце сжалось. «Черт возьми, - подумал я с досадой. – Я все-таки в нее влюблен».
Кожин забавлял нас чтением фривольных частушек, опубликованных в сборнике.   
- Налейте Екатерине Ивановне кофе. Поухаживайте, - обратился он ко мне фамильярным тоном.
Я приготовил кофе Кате, а затем и себе налил вторую чашку, хотя знал, что Кожин и особенно Ройтман - порядочные скряги. 
- Екатерина Ивановна вас ищет целый день, - сказал Кожин строго. – Примите у нее экзамен.
- Приму. Но хорошо ли к нему подготовилась Екатерина Ивановна? – проговорил я  с напускной серьезностью и вместе с тем  с искренним раздражением. – Вы же знаете славные традиции нашей кафедры - требовательность превыше всего. У нас просто так оценки не ставят. Оценку нужно заработать потом.
- Вы хорошо подготовились? – обратился я к Кате.
- Хорошо, - ответила она.
- Проверим. Вам предстоит серьезное испытание.
Во мне проснулся зверь. Мне хотелось помучить, смутить ее,  задав ей несколько вопросов по предмету.
Не зная, что мы с Катей общаемся в неофициальной обстановке, Кожин не уловил моей иронии, и на его лице появилось выражение свирепости.
- Традиции, - сказал он презрительно. – Традиции! Ваша Суворова проявляет принципиальность, когда ей ничего не нужно, а когда ей что-то нужно, она забывает о ней.
Я вошел в роль правдолюбца:
- Чтобы делать такое обвинение, нужны факты. Есть ли они у вас?
Я надеялся, что Кожин прольет свет на негативные стороны личности моей начальницы, сообщив компрометирующие  ее факты, но он молчал. 
- Таким образом,  фактами вы не располагаете. Вам не удалось запятнать репутацию моего любимого руководителя, - заключил я. – Ирина Моисеевна, как и  жена Цезаря, выше подозрений.
Я сделал вид, что отказываюсь принять экзамены вместо Преображенской.
- В зимнюю сессию я вместо Друбича принял экзамен у Мишиной, а мне объявили  выговор, - напомнил я.   
- А признайся, что ты ее трахнул! – грубо сказал Ройтман.
От смущения  у меня пропало чувство юмора. Я всерьез начал  оправдываться:
- Нет, я из милосердия поставил. У нее же мать умирала.
- Четверку из милосердия? Ты что, в своем уме? – напирал Ройтман.
- Не мог я поставить тройку студентке, у которой мать умирает.
- Не ври! Милосердие тут не причем, - твердил Ройтман. – Ты просто трахнул ее.
Кожин поддакивал Ройтману, сочувственно хихикал, Катя же, напротив вступилась за меня:
- Это личное дело Николая Сергеевича.
Ройтман вроде бы обвинял меня  в шутку, но я почувствовал себя облитым грязью.
Кожин рассказал историю, как мне показалось, явно сочиненную.
У него в гостях, в кабинете,  была Лидия Петровна. Когда все напились в стельку, она, якобы, встала к окну, наклонилась, уперлась руками в подоконник, сказала:
-  Давайте сзади. Быстрее, ребята, быстрее.
Ройтман включился в творческий процесс:
- Мы, конечно, подошли…
- Но были не настолько пьяные, - продолжил Кожин.
Меня фантазии  приятелей коробили, а Катя покатывалась со смеху.
- Они, конечно, преувеличивают, - сказала она сквозь смех. – Не верьте им.
«Что, значит, преувеличивают? -  удивился я. – Вся история – явная фальсификация. О каком преувеличении может идти речь?»
- Вы подрываете авторитет уважаемой женщины, рассказывая подобные небылицы! - сказал я с напускным возмущением.
- Ничего с ее авторитетом не случится, - проговорил  Кожин, поморщившись.
Я пришел к выводу, что раз Катю забавляют такие грубые истории, то тип культуры у нее довольно низкий, но разочарования не приходило. Напротив,  хотелось обнять ее,  прикоснуться губами к ее милому лицу.  В голову мне пришла ужаснувшая меня мысль, что Кожин  печется о ней небескорыстно. 
- Ну у вас и компания, - сказал я шутливым тоном. – Вы попираете нормы морали. С одной стороны, вы утверждаете, что я не мог бескорыстно принять экзамен у Мишиной, с другой стороны, сами за  Катю просите.  Значит, у вас с нею близкие отношения?
Пальцы Кожина нервно задергались. Он схватил ручку и стал что-то лихорадочно писать, уткнувшись глазами в лист.
Ройтман произнес какую-то фразу.
- И ты в этой компании? – бросил я ему.
Тот тоже смутился.
«Неужели они оба ее любовники? -  похолодел я. – Неужели я попал в точку?»
Душу разъедала ревность, но я продолжал говорить шутливым тоном, делая вид, что фантазирую:
- Я настоящий детектив. За три минуты я раскрыл вашу связь.
Катя не выдержала, стала отрицать:
- Мы целуемся с Андреем Валерьевичем в открытую. В щечку.
- Эти поцелуи – лишь видимая часть айсберга. А все остальное скрыто, - упорствовал я.
Я отомстил Ройтману и Кожину за их грубое подтрунивание надо мной, заплатив им тою же монетой, но не испытывал удовлетворения;  напротив, на  душе было  гадко, и я жалел, что высказал вслух бестактные предположения.
В кабинет зашел мужчина лет тридцати трех, среднего роста, приятной наружности. 
- Что же не приходите подстригаться? – спросила у гостя Катя.
- Да уж пора, - сказал он.
«Наверно, тоже любовник» - решил я, и на душе у меня заскреблись кошки.
- Недавно сына в парикмахерскую водил. А она обкорнала его – не узнать, - рассказывал мужчина.
«Нет,  не любовник, – подумал я с облегчением. – Любовник не стал бы упоминать о сыне».
- Вам салон надо открывать, Екатерина Ивановна, - сказал Кожин.
- Ты хоть за деньги стрижешь? - поинтересовался я.
- Да ну что вы! – ответила она. – Я ж добрая душа. Приходят – стригу. Я люблю.
Я отметил, что она практик: она прекрасно шьет, стрижет. Вот почему она всегда одета по моде и со вкусом.
- Скажи как специалист. Я хорошо подстрижен? – спросил я.
У меня был свой мастер – Тамара Александровна, сына которой я готовил в институт. Я был уверен, что Катя скажет «отлично». Но она сказала:
- Плохо. Разве это прическа!
В два часа я вышел из кабинета. Катя последовала за мной:
- А как же экзамен? – спросила она.
- Давай спустимся вниз, - предложил я. – Если методист пришла, поставлю сейчас. Если нет, то  придешь ко мне.
Деканат был закрыт.
- Когда прийти? – спросила Катя.
- Можешь в пять. Можешь в шесть.
- Мне в детский сад идти…
- Так когда?
- В пять.
«Наверно, у нее встреча с любовником… часов в семь. Вот она и решила пораньше провернуть дельце, - подумал я, терзаемый ревностью.
В пять часов она не пришла. В шесть часов я перестал ждать, решив, что она предпочла пойти к любовнику. Я облачился в ветхое черное кимоно и начал разминку. Я выполнял одно упражнение за другим, но моя голова то и дело поворачивалось в сторону окна. Минут через двадцать я увидел, как по дороге в сторону моего дома идет женщина. Своей  легкой походкой она напомнила мне Катю. Женщина приближалась. Да, это была Катя. Я вспомнил, как накануне Люда устроила мне разнос за мое кимоно и, чтобы не подвергнуться осуждению и со стороны Кати, я мгновенно сбросил его и надел черную майку и джинсы. 
Катя отказалась надеть тапочки.
- Пусть ноги отдохнут, - сказала она.
Мы прошли на кухню.
- А я уже перестал ждать, - признался я.
- Извини. Раньше не могла. Замоталась.
- А я съел все мучное. Не дождался тебя.
Я объяснил ей, почему я покупаю мало мучного: сколько бы я не взял, я не удерживаюсь, все съедаю, а мне не хочется набирать лишний вес. 
- У тебя есть что-нибудь с собой? - спросил я.
- Нет.
- Я могу попросить у соседа. Хлеб-то у меня есть. И колбаса.
- Отлично. Больше нам ничего не надо.
Я достал из холодильника бутылку водки и поставил на стол.
Пока жарилась картошка, я любовался Катей. Ее глаза, излучающий свет, высокие дуги бровей делали ее похожей на богородицу. Когда-то она хвасталась, что какой-то местный художник писал с нее мадонну.
- Останешься на ночь? – спросил я.
- Нет, не могу. У меня нет времени. Сколько сейчас? Восемь? Я побуду у тебя часов до десяти. Мне надо к Лене, - проговорила она безапелляционным тоном, и было ясно, что уговоры не помогут.
Я сохранил полное спокойствие, так как еще до ее прихода внутреннее чутье подсказывало мне, что в этот вечер она не ляжет со мной в постель.
- К какой Лене?
- Ты ее знаешь. Моя подруга. Ты говорил: красивая.
Я понял, о какой подруге Кати идет речь. Называя симпатичную Лену красивой, я надеялся, что та проникнется ко мне  симпатией и будет благотворно влиять на Катю, отзываясь обо мне как о хорошем человеке.
«Почему она не хочет заняться со мной любовью?» – с горечью думал я о Кате. Я нашел три возможные причины: я не в ее вкусе; у нее менструация; у нее опасный период, когда можно легко забеременеть. Я не сомневался, что основная причина – первая.
Уж если в этот вечер мне не светила интимная близость с Катей, я решил хотя бы  «раскрутить» ее, выудить из нее информацию о мужчинах, с которыми она имела дело, и, прежде всего, об отце Сережи.
Я выложил на стол  овощи. Она порезала капусту и петрушку. Когда очередь дошла до морковки, я затаил дыхание: «Как себя поведет? Потребует ли терку? Устроит ли скандал, как Люда?»
- Терка есть? – спросила Катя.
- Где-то есть. В куче. Трудно откопать. Уйдет много времени.
Она понимающе кивнула головой: действительно, не стоит тратить драгоценное время.
Приятно было иметь дело с умным человеком.
Салат, заправленный подсолнечным маслом (майонеза у меня не оказалось), получился вкусным.
- Я так тебя люблю, что перестал или почти перестал обращать внимание на то, есть ли у тебя другие мужчины. Я заранее прощаю тебя.
На ее лице мелькнула лукавая улыбка.
- Почему ты решил, что у меня есть мужчины?
- За год ты провела со мной только две ночи.  Не могу же я поверить, что мужчина нужен тебе только два раза в год.
Лукавая улыбка, не сходившая с ее лица, служила верным подтверждением моих слов.
- У тебя с Кожиным и Ройтманом было что-нибудь? – спросил я.
- Нет, никогда!
- Не может быть. Я их знаю. Они не могут бескорыстно оказывать тебе услуги.
- Они никогда даже попытки не делали.  Они слишком много обо мне знают. Они знают обо мне все. В каком положении я оказалась... Они не могут…
- Что же они такого о тебе знают, чего не знаю я.
- Все.
- Я тебя люблю. При желании ты могла бы стать моей женой. Но ты не хочешь…- сказал я с сожалением.
- Но ведь ты женат.
- Наш брак непрочен. Осенью мы чуть было не развелись. Но тут встал вопрос о квартире. Отложили.
- Решили жить вместе?
- Да. Но рано или поздно мы   расстанемся. Я хотел бы жить с тобой. Но мне нужна любовь.
- А что, если я тебя обману?
- Зачем? Какой смысл обманывать? Ты не способна на большую ложь, на зло. Один раз ты обманула бывшего мужа, но ты не смогла обманывать его всю жизнь. Ты же  призналась ему, что ребенок не его.
- Призналась, - задумчиво произнесла она. 
- А ведь могла бы обманывать до конца дней. Он был бы сам обманываться рад.
Я наполнил рюмки водкой. Мы выпили.
- Смотри, - предупредила меня Катя. – Я буду неверной женой.
Во мне шевельнулось неприятное чувство: «У меня уже была неверная жена, с меня хватит!»
- Ты говорила, что отец Сережи на семь лет моложе тебя. Следовательно, ему было девятнадцать лет, когда вы сблизились. Меня удивляет, как он решился. Или ты сама проявила инициативу? – размышлял я вслух.
- Нет, - возразила Катя. – Инициативу проявил он…
- Просто не верится. И как ты могла? Влюбилась, что ли?
Не знаю почему: то ли я располагал к откровенности, то ли ей самой захотелось исповедоваться, но душа ее открылась, и она поведала мне историю своей жизни.  Я не мешал ей. Лишь изредка, когда она отклонялась от главной линии повествования, я осторожными вопросами возвращал ее к основной теме рассказа.
Она с красным дипломом закончила культпросвет училище,  и ее направили работать в село Алексанровского  района. Работа в селе забрала у нее шесть лет ее жизни. Но она  ничуть не жалела о потраченном времени. Более того, она считала, что это было лучшее время в ее жизни. Ее увлекла работа в школе. Она преподавала не только народные, но и балетные танцы. Один раз она  поставила с учениками настоящий балет. Несмотря на то, что  танцоры не вставали на пуанты, а танцевали на носках, балет имел громадный успех. С этим балетом Катя побеждала на всех конкурсах, проводившихся в районе. Селяне  любили и уважали ее. Они страшно обрадовались, когда она провалилась на экзаменах при поступлении в институт культуры в Орле, так как им хотелось, чтобы она продолжала работать с их детьми. Но сама она жалела, что не смогла поступить. Ей не повезло на вступительных экзаменах. Чтобы поступить, ей было достаточно сдать первый экзамен на «5». Но перед поступлением она растянула связки и не смогла танцевать на экзамене.
В этом селе у нее появился первый мужчина. Ей тогда было уже двадцать три года. О романе с этим мужчиной  она вспоминала с благоговением: «Все было так  хорошо!» В селе он был в командировке. Он был честен с нею, не скрывал, что женат, что у него есть двое детей. Все село переживало за нее. Селяне боялись, что он обманет ее, бросит с ребенком. К счастью, от него она не забеременела.
В этом же селе она сблизилась с одной с женщиной. Эта женщина была намного старше Кати, но они нашли общий язык. У женщины был сын Максим. Катя начала учить его, когда тот был еще в седьмом классе. Она сразу выделила его среди других мальчиков.  Максим и еще один мальчик влюбились в нее. Чем старше они становились, тем более отчетливые формы приобретало их чувство.  Ночью они приносили ей на крыльцо букеты цветов. Они сопровождали ее, когда она куда-нибудь шла.
Но после девятого класса Максим уехал в Везельск. Дело в том, что у ее старшей подруги в городе была квартира. В селе они жили временно, работали. Кто-то донес, что квартира пустует, и, чтобы квартиру не конфисковали, кому-то из членов семьи надо было в ней поселиться. Целый год Максим жил в городе один. Когда он приезжал в село, он сразу же бежал к Кате. Он рассказывал ей обо всем. От него она узнала, что его квартира превратилась в притон, что у него появились женщины. «Будь моей сестрой», - предложил  он. Она согласилась и с тех пор ощущала себя его старшей сестрой. Она опекала его, учила уму разуму. «Сестринский» период длился довольно долго. Мать Максима пыталась выудить из Кати сведения о жизни и поведении сына в городе, но Катя говорила: «У вас хороший сын».
Ей неприятно было, что Максим участвует в пьянках, которые довольно часто устраивались в его семье. Они вдвоем уходили из дома и гуляли. Она  поучала, воспитывала его. Он слушал ее внимательно. Но ее уроки не мешали ему продолжать кутить.
Одна знакомая  пригласила Катю работать в город. «Что ты будешь гнить в селе», - сказала она. Катя приняла приглашение: она и сама мечтала о городской жизни.
К этому времени ее сельские друзья – мать и отчим Максима – тоже уехали в Везельск. Других знакомых с жильем у Кати не было, и она поселилась у них. Мать Максима отговорила Катю работать у знакомой, так как та пользовалась репутацией деспота. Она посоветовала ей устроиться  работать в институт, на ФОП, а затем поступить в институт на заочное отделение. Катя устроилась на работу, а затем с помощью Кожина поступила на литфак.
Она жила в одной квартире с Максимом. Его мать знала об увлечении своего сына. Она нашла телеграммы Кати,  адресованные ему (это были поздравления с днем рождения, с праздниками). Катя подписывалась «Екатерина Ивановна». Максим отрывал слово «Ивановна» и хранил телеграммы. Но увлечение сына не вызывало ее беспокойства. Она понимала, что это дань молодости.
Катя и Максим порой оставались одни в квартире.
- И один раз мы согрешили, - просто сказала Катя.
- И тогда ты забеременела?
- Да.
- С первого раза?
- Да.
- И как отреагировал Максим?
- Мне советовали вообще не говорить ему. Но я сказала. Нет, я ничего от него не ждала.
- Знаешь, что меня удивляет больше всего, - сказал я. – Почему ты не сделала аборт.
- Я боялась, что у меня не будет потом детей. Мне было тогда двадцать семь лет.
Беременность привела ее в полное отчаяние. Она не знала, что делать. И тут  она вспомнила о своем поклоннике  Коле, бывшем однокласснике, который был влюблен в нее еще в школьные годы.
- А у тебя была близость с ним? – спросил я.
- Да. Он иногда приезжал.
Она решила пойти на обман.
- Это меня тоже удивляет. Как ты могла, как ты решилась?
- У меня не было другого выхода, - сказала она. – Я не могла… Я ради ребенка... Теперь у ребенка есть отчество.
«Да, - подумал я, - ей пришлось решать жестокую дилемму: либо стать матерью-одиночкой и опозорить себя, родителей, ребенка, либо обмануть мужчину».
Я не осудил ее за то, что она использовала любящего  мужчину: ради своего ребенка любая женщина готова пойти на любое преступление, на любой подлог.
Тяжелая тоска охватила Катю, когда она стояла в свадебном платье в ЗАГСе. Свадьба была на Севере, где жил ее будущий муж.
- Я была одна… Все вокруг были чужие, - проговорила  она.
После свадьбы она вернулась в Везельск. Ее поселили в общежитие, в комнате, где уже жила одна  лаборантка.  От мужа десять месяцев не было ни слуху ни духу. 
- Может, он подозревал, что ты беременна не от него? – предположил я.
- Может быть.
Беременность проходила тяжело, тяжелыми были роды. Катя чувствовала себя одинокой, заброшенной. Муж приехал через десять месяцев после свадьбы. Она ненавидела его за то, что он оставил ее без поддержки. Она сказала ему: «Ребенок не твой!»
Правда, от кого-то я слышал, что муж первым обвинил ее в том, что ребенок не его. Но Катя предложила мне другую версию событий. Когда она сказала мужу, что ребенок не его, он закричал: «Скажи, что ты обманула! Скажи, что это неправда!» Но Катя повторила, что ребенок не его.
Думаю, обе версии не исключают друг друга.  Видимо, в самом начале муж усомнился в том, что он отец ребенка (да и трудно было не усомниться, если ему была известна дата рождения Сережи), а  Катя не стала отрицать, а сразу  призналась в обмане.
Мать Кати сразу догадалась, что дочь родила ребенка не от мужа.
- А ведь ребенка ты украла, - сказала она дочери скорбным голосом.
- Как украла? – растерялась Катя.
- Украла, дочка, украла, - повторила мать.
Она даже назвала имя  истинного отца Сережи.
- А отец твой знает? – спросил я.
- Нет.
- Неужели она ему не сказала?
- Нет.
- Как же она догадалась? – спросил я.
- Она очень умная женщина.
- Наверно, материнское чутье ей подсказало…
- Может быть.
- Ты как-то говорила, что у тебя с отцом нет близости. Может, он тебя за развод осуждает?
- Да нет. Муж им не нравился. Они его хорошо знали. Он пил, опускался… Работа у него… Он же по полгода в море.
- А как Максим отнесся к рождению ребенка?
Улыбка осветила ее лицо:
- Он же забирал Сережу из роддома. Но никто, кроме нас, не знал, что он его отец.
Когда Катя развелась, Максим  сказал ей: «Давай поженимся, раз у тебя не получилось с мужем». – «Что ты!», - ужаснулась она, представив, какой будет реакция его матери.
Любопытно, что,  выйдя из роддома, Катя снова поселилась у матери Максима, так как ей некуда было больше податься. Она ни словом не обмолвилась о том, что ребенок – внук этой женщины. Не считая привезенных фруктов, овощей, мяса, сала – всего, чем богато село, за проживание она заплатила шестьдесят рублей.
- Так что последний месяц был прибыльным для них, - заключила Катя.
Максим заявил матери о своем намерении жениться на Кате. Испуганная Катя прибежала к ней домой, чтобы сказать, что Сережа пошутил, что не он отец ребенка. Но мать ее не приняла.  Катя пришла к ней на работу.
- И тут надо сказать,  кто эта женщина, - сказала Катя.
- Кто? Неужели я ее знаю? – проговорил я, сгорая от любопытства.
- Да. Это Лидия Петровна.
- Лидия Петровна? – изумился я.  -  С которой ты и сейчас работаешь?
- Да. Когда она увидела меня, она устроила настоящую истерику. Кем она только меня не назвала. А я сказала ей: «Не беспокойтесь. Максим пошутил. Не он отец Сережи».
- А со стороны посмотришь: живете душа в душу, - сказал я, потрясенный.
- Мы играем. Мы обе артистки.
Максим приходил к Кате, просил у нее прощения. Говорил ей: «Ты меня не забудешь».
- И он прав! – сказала она с надрывом. – Никогда не забуду.
- Ты его до сих пор любишь? – спросил я, похолодев.
- А как ты думаешь? Могу ли я не любить отца своего ребенка?
Я вспомнил, что Ксюша равнодушна ко мне, и сказал:
- Всякое бывает.
Катя сказала, что Максим поступил на спортфак нашего института.
Одно время я работал на спортфаке, знал многих студентов. Я попросил описать его внешность.
- Невысокого роста, черненький, с карими глазами.
Я попросил ее показать мне его фотографию.
- У меня ее нет, - сказала она.
Он лазил к ней в окно в общежитие, спал с нею, но серьезных намерений у него уже  не было. На втором курсе он женился на секретарше деканата спортфака.  Высокая (на голову выше Максима), красивая девушка,  по словам Кати, она  была настоящей сявкой.
Я напряг память, но секретаршу спортфака вспомнить не мог. Катя сказала, что она уже не работает в институте больше года.
Позапрошлой весной, в марте, разыгралась настоящая драма.
Катя с Сережей поехала в деревню к родителям. Максим увязался за ними. Она просила, умоляла его вернуться, но он был глух к ее просьбам. Своей матери и жене он сказал, что едет в Александровку, где у них был частный дом. Сам же сел в тот же автобус, в котором ехала Катя, и приехал с нею в деревню. Визит Максима мог шокировать односельчан и родственников Кати. Положение спасла мать. Она представила Максима как бывшего ученика дочери.  Катя видела, как тяжело матери: у нее выступали слезы на глаза, она часто выходила из дома. Она приветила, угостила Максима, а потом сказала: «Поезжай, сынок!»
Поведение Максима возмутило меня. Он совершенно не думал о Кате, ее положении, о репутации. Он вел себя как эгоист, как безответственный человек. Он явно злоупотреблял тем, что был отцом ее ребенка.
Когда Катя вернулась в Везельск, вышла на работу, на нее с площадной бранью набросилась Лидия Петровна. Она называла  ее потаскухой, которая не знает, от кого родила ребенка и которая хочет увести мужа из законной семьи. Скандал происходил в аудитории ФОПа на глазах преподавателей, студентов. Терпение у Кати лопнуло. У нее началась настоящая истерика. Она тоже закричала: «Вам известно, кто отец ребенка. Но это вас не касается. Вы сами увели мужа из семьи» (первый муж ушел от Лидии Петровны к другой женщине, а второй ее муж, с которым она жила в деревне, сам оставил свою семью ради нее).
Лидия Петровна почувствовала себя оскорбленной. Она позвонила невестке и сказала, что ее оскорбляют.  Когда невестка прибежала, Катя сидела за пишущей машинкой. Невестка подскочила к Кате, схватила ее за волосы, наклонила ее голову и коленом ударила в нос. Из носа хлынула кровь. Кровь залила стол, стены, пол. Вызвали скорую помощь.
- Перелом был?
- Был. Открытый.
- Значит, есть шрам.
- Да.
Я внимательно посмотрел на ее нос, приблизившись к ней, и увидел тонкую полоску.
- Почти незаметно, - сказал я.
- Надо отдать должное врачам, - сказала она. – Операцию сделали хорошо.
Теперь я заметил, что нос у Кати слегка искривлен. 
Я спросил, как  Лидия Петровна узнала, что Максим ездил с нею в деревню.
- Она позвонила в Александровку,  выяснила, что там его нет.  Когда он вернулся домой, она вместе с невесткой  прижала его, и тот  во всем признался. 
- После этого случая он приходил к тебе? – спросил я.
- Приходил. Ползал у ног, просил прощения.
- Какой позер! – возмутился я. - А тебе он помогает материально?
- Нет. Один раз подарил Сереже велосипед.
Мое сердце разрывалось от боли и жалости. Я находился в угнетенном состоянии духа.
- Я советую тебе порвать с ним, - сказал я. – Это безответственный человек. Непутевый. Пойми, он никогда на тебе не женится. У вас и сейчас большая разница в возрасте, но с каждым годом возрастная дистанция между вами будет увеличиваться. Он будет приносить тебе одни страдания.
Пока она рассказывала, мы выпили по две рюмки водки.  Я съел несколько бутербродов, яичницу: когда я волнуюсь, у меня разыгрывается аппетит. Катя, напротив, ела мало: съела лишь полбутерброда, а к яичнице даже не притронулась. Она попросила разрешения закурить.
- А я опять не приготовил сигарет, - сказал я удрученно.
Я думал, что она снова  начнет  распекать меня, но на этот раз она проявила снисходительность.
- У меня есть, - сказала она.
Когда сигарета сгорела, Катя закурила другую, затем третью.  К концу ее рассказа большой стеклянный стакан  наполовину наполнился окурками и пеплом.
- А есть у Максима дети в браке? - поинтересовался я.
- Нет. Она почему-то делает аборты. Я им говорю: «Вы следите за ним. У меня он бывает раз в год». Они начинают понимать. Мне передали, что его жена хочет попросить у меня прощения. Она начинает понимать…
- А ей ничего не было за тебя?
- Мне советовали подать в суд. Но я не стала. После того, как после больницы я вышла на работу, Ковалева дала мне ключ от танцевального зала и сказала: «Работай здесь».
- Но сейчас ты снова работаешь в одной аудитории с Лидией Петровной.
- Да. После того случая она испугалась. Извинялась.
- И ты не ушла с работы?
- Нет. И, наверно, правильно поступила. Теперь она меня уважает.
Я чувствовал, что, пока она рассказывала, а я слушал, мы стали ближе, роднее. 
Мне хотелось дослушать ее рассказ до конца, чтобы составить  о ней полное представление, «познать» все ее  ипостаси,  но я опасался, что, если не прерву ее, то  упущу время и потеряю последний шанс сблизиться с нею.
- Все, что я тебе рассказала, знают и Кожин, и Ройтман. Разве они могли мне предложить? Надо отдать должное Кожину. Он поддержал меня в трудные минуты. Он меня успокаивал: «Не обращай внимание на дураков».
- Но ведь теперь я тоже знаю о тебе все, но это не мешает мне предложить тебе перейти в спальню, - сказал я без всякой надежды на ее согласие (я скорее шутил, чем говорил всерьез).
- Нет, мне некогда, - сказала она. – Сколько уже времени?
Часы показывали 22. 10.
- Неужели у тебя нет двадцати минут, - сказал я.
Мне всегда казалось странным, что, уклоняясь от интимной близости, она обычно ссылалась на недостаток времени. 
- Надо идти, - повторила она.
- Третьего раза не будет? – обреченно спросил я, уверенный, что она решила окончательно порвать со мной. – Прошлая ночь была последней?
Горько было осознавать, что как мужчина я не произвел на нее впечатления, хотя старался и вроде бы дважды довел ее до оргазма.
- Нет, не последняя, - убежденно проговорила она. – Но сейчас нельзя. У меня сейчас самый опасный период.
- Так я же надену презерватив.
- Наденешь? – она пристально посмотрела на меня, и на ее лице отразились колебания.
Я решил закрепить успех и провел мощную психологическую атаку:
- Конечно! Всякий риск исключается.
И тут меня понесло (видимо, дал о себе знать выпитый алкоголь):
- Я в прошлый раз даже удивился, что ты сама не потребовала, чтобы я надел. Признаюсь честно: я даже побаивался.
- Чего? Заражения? – у нее широко открылись глаза.
- Да. Я же знаю.
- Что ты знаешь обо мне? – в голосе зазвучала нотка возмущения. 
- Раз ты меня не заставила надеть, то не заставляешь и других.
- Почему ты думаешь, что у меня были другие мужчины?
Я повторил аргумент, который я приводил еще в начале встречи, и она, слава богу, успокоилась.
- Ну тогда я пойду в душ, - сказала она.
Она сама полностью сняла с себя одежду. Я полюбовался ее прекрасным обнаженным  телом: длинными стройными ногами, тонкой талией, упругой грудью, а потом  начал целовать ее. Я хотел впиться губами в ее рот, но она отвела его сторону. Не знаю, почему: то ли  брезгала мною, то ли боялась, что из ее рта в нос мне ударит перегаром (ведь она накурилась). Как ни хотелось мне пососать ее язык, я не настаивал. Я опустился вниз. Сначала мои губы впивались в  ее бедра, затем поднялись выше, стали касаться губок влагалища, затем дошли до клитора, подключился язык.  Раздались стоны.
- Должна сделать тебе комплимент, - сказала она. – Ты редкий мужчина, который делает это.
- Я делаю это только тебе. Потому что очень тебя люблю. Другим делать противно.
- А мне непротивно?
- Нет. Мне это доставляет наслаждение.
В ответ раздался сладострастный стон.
Я предложил ей лечь на меня сверху, влагалищем к моему лицу.
- Но тогда я не могу тебя видеть, - сказала она. – У тебя нет светильника?
Я принес из соседней комнаты настольную лампу, но она оказалась неисправной.
- Пусть дверь будет открытой, - попросила она. 
Я открыл дверь. Из коридора в спальню проникал свет. Теперь мы могли видеть друг друга. Появился зрительный ряд.
Ласки продолжались уже минут двадцать, но я с тревогой чувствовал, что еще не готов к соединению.  Большая ответственность, волнение, которые вызывала близость с любимой женщиной,  мешала появлению эрекции.
Я успокаивал себя: «Если не удастся возбудиться, до оргазма доведу ее губами. Пусть я никогда не буду первым ее мужчиной, но у меня есть шанс стать первым среди любовников».
Я ввел палец во внутрь ее влагалища и массировал им клитор, сферу вблизи матки.
Внезапно мой член встал, я прижался им  к холмику, даже не надеясь, что  произойдет соединение.  Но он неожиданно вошел во влагалище. Я воспользовался ситуацией, стал энергично работать. Я взлетал вверх и с большой силой опускался вниз. Только бы не упал, только бы моей любимой женщине было хорошо. И трех минут не прошло, как тело Кати стало сотрясаться, и из ее гортани вырвался великолепный душераздирающий крик. Ни одна из женщин, с которыми я имел дело, не кричала так громко. Ксюша тоже кричала, но ее крик был не столько громким, сколько грубым. Он скорее пугал, чем вдохновлял. Крик Кати был сладострастным, вдохновляющим.  «Кажется, оргазм», - подумал я восторженно. Нестерпимо хотелось кончить самому.  Я вытащил член из влагалища, вместо него погрузил в него палец. Ее тело постепенно успокоилось.
- Ты кончила? – спросил я.
- Да.
- Еще хочешь?
- Некогда.
- Ну тогда я буду кончать.
Я надел презерватив и вошел в нее. Мои движения были энергичны, мощны. Руки сжимали тело Кати.
- Хорошо», - шептала она.
Расслабленные, мы лежали рядом. Чиркнула и загорелась спичка, осветив наши обнаженные тела. Комната постепенно наполнилась дымом сигареты.
- Я редко кончаю, - призналась Катя.
- А сегодня кончила?
- Да.
- А в прошлый раз?
- Да.
- Ты всегда будешь со мной кончать, потому что я тебя люблю. А с женой у меня не получается. Я ни разу не довел ее до оргазма.  Она слишком закомплексована. Но есть и доля моей вины. Она меня не вдохновляет.  Нет внутренней страсти, когда я занимаюсь с нею любовью. 
Окурок упал в стакан.
- Не знаю, буду ли я твоей  женой, - сказала Катя,  –  но твоей любовницей я точно буду. Ты согласен?
Кто же откажется быть любовником такой женщины! Но я боялся, что если я скажу: «Согласен», то она обидится, подумает, что я держу ее за шлюху.  Мое промедление насторожило Катю.
- Конечно, согласен. О чем   спрашиваешь? –  произнес я с нежностью в голосе, боюсь, несколько утрированной.
- А у тебя за последний год были женщины? – спросила она.
Я ответил не сразу.
- Не знаю, что ответить, - признался я. -  Скажу, что были, подумаешь, что я легкомысленный человек, скажу, что не было, решишь, что я никому не нужен.
- Говори правду, не бойся. У меня были мужчины.
«Сколько же их у тебя было? – подумал я с горечью. – Смогу ли я стать первым среди них или же мне уготованы вторые и третьи роли?»
Ей пора было идти к подруге. Мы встали, оделись. Еще несколько минут – и она уйдет, уйдет, может, быть навсегда. Но осталось еще несколько белых пятен на карте ее биографии. Чтобы устранить их, я  сознательно пошел на провокацию. С одной стороны, мной двигало стремление к познанию, с другой – примитивная ревность.
- Вот ты все хвалишь Кожина и Ройтмана, - сказал я, - но ведь они распускают о тебе сплетни.
- Какие сплетни? - насторожилась она.
- Как ты ведешь себя в постели. Причем сведения они могли получить от человека, который с тобой спал.
- Не знаю, кто им мог сказать. Наверно, Лидия Петровна рассказала. Она знает, что я люблю при свете…
- Откуда она знает?
- Я ей говорила. Еще в селе. Да и Максим подсматривал в окно. Лидия Петровна говорила мне: «Туши свет. Они подсматривают».
- Так Максим видел, как ты занималась любовью со своим  первым мужчиной?
- Видел. Он раньше обо всем рассказывал матери.
После этого жестокость Лидии Петровны и Максима по отношению к Кате становилась  понятной, она была в какой-то степени мотивированна.  Я сомневался, что мог бы сам жениться на женщине, если бы на моих глазах она занималась сексом с другим мужчиной.
- А что они говорили? – спросила она.
- Говорили, что ты член вводишь рукой.
- Как видишь, это не подтвердилось. Его вводят тогда, когда он сам не входит. А со мной  этого не бывает.
- Да, это явный поклеп. А помнишь, ты сама говорила, что ты выгнала какого-то мужчину за то, что тот плохо относился к Сереже.
- Помню.
- Может, это он им рассказал?
- Нет, он не из института. У меня никого не было из института. Ты первый. - Она улыбнулась, намекнув на наш разговор о приоритете мужчины. – Тот был юрист.  Он не мог рассказать.
Когда она говорила о юристе, голос ее зазвучал презрительно.
Ее доводы меня убедили.
- Во всяком случае, оба они – и Ройтман, и Кожин – даже не сплетники, а клеветники.  Они распространяют о тебе заведомо ложную информацию,  - заключил я.
Но она как-то снисходительно, с пониманием  отнеслась к  серьезному недостатку наших знакомых. У меня создалось такое впечатление, что у нее нет к ним никаких претензий. Видимо, после того, как Лидия Петровна с ног до головы облила ее грязью,  прегрешения других людей  казались ей пустяковыми, мелкими.
Я завел речь о Ройтмане, которому я не мог простить успеха у женщин (в частности у Ксюши). 
- Мне кажется, что у него есть гомосексуальные наклонности, - сказал я.- Он все время хватает мужчин за колени. К сожалению, я тоже не избежал этой участи.
Она не согласилась со мной:
- Нет. Просто у него мало мужских сил. Он танцевал с Мариной. Когда она приблизилась к нему, он закричал: «Дистанцию! Дистанцию!»
Конечно, лучше было бы, если бы Ройтман был гомосексуалистом, но версия, что он импотент, тоже пришлась мне по душе. «Он неопасен, как кобра, лишенная яда», - подумал я злорадно.
Катя решила сначала заехать в общежитие, чтобы предупредить вахтершу о своей задержке, а потом уже ехать к Лене.
Я проводил ее до общежития, предлагал проводить до дома Лены, но она решительно отказалась. На следующий день она собиралась поехать в деревню к матери. Вернуться в Везельск она планировала шестнадцатого августа.  О встрече мы с нею не договорились.
Возвращаясь домой, я думал о ней. 
Я не знал, будет ли она  моей любовницей, женой или же мы вообще прекратим с нею отношения, но  в тот вечер меня переполняло счастье и чувство удовлетворенности собой:  я в третий раз овладел любимой женщиной, кроме того, я завершил изучение ее как личности (полностью познал ее!).

Маргарита

Проходя мимо общежития, я увидел    Маргариту.
  - Что же ты не заходишь? – спросил я, прикинувшись простачком.
- Мы же с тобой так расстались… Я подумала, ты не хочешь больше встречаться…
- Да нет, ты неправильно истолковала…
- Я была резкой…
- Ерунда. Я сам был виноват. Приходи ко мне.
- Завтра я уезжаю. Смогу только  в понедельник.
Я вспомнил, что в понедельник  ко мне должна была прийти Люда.
- Может, сегодня? – спросил я.
Она согласилась.
Я приготовил закуску (яичницу, сыр к чаю), извлек из шкафа припасенную бутылку портвейна. От еды Маргарита отказалась (она пообедала поздно, в четыре часа), пила мало. Мне нравилось вино, и бутылка быстро опустошалась.
- Ты бы меньше пил, - сказала Маргарита, - а то сопьешься.
Она понимала, что  не является единственной женщиной, с которой я делю трапезу и постель. 
- Ты права, - согласился я. – Надо пить меньше. 
Вначале в глаза мне бросались  морщинки под ее глазами, грубоватая кожа.  Но чем ни больше я пил, тем меньше замечал ее недостатки. Наконец, я опьянел до такой степени, что мог уже целовать и ласкать гостью. Мы перешли из кухни в спальню.
- Давай сразу договоримся, - строго сказала Маргарита. – Давай со средством.
- Да, конечно. Я принесу презерватив.
Мы разделись и слились в поцелуе. Ее язычок оказался в моем рту. Я уже знал ее «секрет»: эрогенная зона у нее находится у самого входа во влагалище, и во время коитуса  член не может ее касаться. Я сначала  помассажировал пальцем, а потом по ее просьбе поцеловал секретное место.  Ее тело слегка дернулось и успокоилось. «Неужели кончила? – подумал я. – Так быстро». Я вошел в нее и начал энергично работать.
- Ты не старайся, - прошептала она. – Я свое получила. Второй раз не могу.
Разрядившись, я осторожно вытащил член из влагалища. Чтобы презерватив не соскочил, я придержал его пальцами. Маргарита молча одобрила мои действия.
Мы оделись и пошли на кухню допивать вино. 
Алкоголь и секс вызвали у меня  эйфорию.
- Выпьем за Родину! – предложил я с искренним пафосом.
Мой тост покоробил Маргариту – она поморщилась.
- Не хочу, - сказала она. – Это мне неинтересно.
- Жаль. Когда я получил квартиру,  я стал патриотом. Бездомный человек не может быть патриотом. Помню, когда я жил в общежитии, всякие рассуждения о любви к Родине меня раздражали. Теперь же всякое упоминание о Родине трогает меня до слез.
Маргарита жила в общежитии, и за родину мне пришлось пить одному.
- Выпьем за дружбу народов, - предложил я.
- Ты предложил  хороший тост, - воодушевилась моя гостья. – Давай выпьем.
Она выпила рюмку до дна.
«Ну и времена!- подумал я. -  Разве б кому-нибудь пришло в голову пить за дружбу народов еще лет пять назад – в тесном дружеском кругу, конечно».
Я захотел еще разок соединиться с нею, но она спешила к подруге, у которой временно жила. Она наотрез отказалась от того, чтобы я провожал ее до остановки. Она боялась «засветиться». Я проводил ее до двери.
- Когда придешь? – спросил я.
- В понедельник.
- Жду.  - В моем голосе отражалась страсть.

В понедельник дождь лил как из ведра, но я все равно надеялся, что она придет. Ведь любовь выше преград. Я ждал ее, но она не появилась, и вечер мне пришлось провести в одиночестве. «Вот и снова цепочка наших отношений порвалась, - грустно думал я. – Когда теперь она попадется мне на глаза? Сколько времени пройдет – неделя, месяц, полгода?»
Однако мне не пришлось ждать так долго. Я встретил ее в пятницу.
- Почему не пришла? – спросил я.
- Так дождь же лил.
- Из-за дождя, - сказал я разочарованно. – Могла бы под зонтиком.
Она ничего не сказала.
«Может, она не столько дождя боялась, сколько произвести впечатление назойливой  женщины. Ведь в обществе не принято, чтобы  женщины ходили на свидание в сильный дождь».
- Когда придешь? – спросил я.
- Завтра я уезжаю – на выходные. Могу сегодня.
Я заколебался. Дело в том, что накануне через Татьяну я передал Вере записку, в которой приглашал ее прийти ко мне в пятницу.  Правда, было маловероятно, что Вера откликнется на мое приглашение. 
- Приходи, - сказал я Маргарите. – Когда придешь?
- Как обычно – к семи часам.
«Если придет Вера, то придет раньше. Тогда на звонок Маргариты я не отзовусь. А потом что-нибудь совру», - решил я. 
В пять часов Вера не пришла. Не пришла она и в шесть. Без двадцати семь раздался звонок. «Наверно, Маргарита», - подумал я. Открыл входную дверь. В темный коридор зашли Татьяна и Вера.
- Проходите, - сказал я, заикаясь.
Когда я очень волнуюсь, я начинаю заикаться.  К счастью, такое бывает крайне редко, лишь тогда, когда я попадаю в экстремальную ситуацию. За всю жизнь помню только три таких случая.  Это было в четвертый  раз. «Маргарита должна подойти минут через двадцать, - соображал я. – Что делать?»
- Что ты так волнуешься? –  говорила Татьяна осуждающе. -  Я же тебя знаю. Ты не такой.
Она боялась, что я упаду в глазах Веры.  Она переживала за меня. Я решил отшутиться:
- Ты же сама знаешь, что значит для меня визит Веры. Я же ждал его полгода.
- Да где уж там полгода, - улыбнулась Вера.
- Да, полгода не прошло, но эти месяцы тянулись, как вечность, - гнул я свою линию. – Вы надолго?
- Нет, минут на пять.
«Нет, через пять минут не уйдут. Это нереально, - думал я лихорадочно. – Да и опасно. Могут столкнуться в дверях с Маргаритой. Надо их задержать. А когда позвонит Маргарита, выйду, скажу, что пришли родственники».
- Садитесь, выпьем. У меня есть вино.  Правда, ко мне сосед должен прийти. Мы с ним балкон делаем, рамы ставим. Но это не срочно. Он может подождать.
Раздался звонок. Я выскочил в коридор. В дверях стояла Маргарита.
- Маргариточка, извини, ко мне пришли родственники, - сказал я.
Она шарахнулась к лифту.
- Да не спеши ты. Когда придешь? – приглушенно крикнул я ей вдогонку.
- В понедельник. Раньше не могу, - сказала она шепотом.
Дверь лифта закрылась.  Я вернулся к гостям. От моей скованности не осталось и следа. Только теперь я заметил, как ослепительно красива Вера.
Прошло три дня. Приближалось время визита Маргариты. «Не придет, - думал я, - сердце вещует -  не придет. Скажет: «Что я шлюха какая-нибудь. Родственники… Знаю я, какие родственники…»
Но минут десять восьмого раздался звонок. «Вдруг опять кто-нибудь другой, - волновался я. – А Маргарита позже подойдет».
- Опять гости? – спросила она, когда я открыл дверь.
- Нет, заходи. Никого нет.  Хорошо, что пришла. Я боялся, что ты обиделась.
- За что?
- За гостей.
- Всякое бывает.
Гуманная позиция Маргариты растрогала меня до слез.
От еды она по обыкновению отказалась. Я предложил выпить. Я надеялся, что она откажется. У меня была бутылка превосходного портвейна, и мне было не жалко его, но ведь Маргарита выпьет рюмочку, а остальное достанется мне.  В последние месяцы я  постепенно спивался. Я пил почти каждый день. Я пил со всеми -  с Людой, Катей, Игорем и Татьяной, с Травкиными и другими. А ведь каждый из них пил только в моей компании.
- Пока не хочу, - сказала Маргарита.
«Пока… Значит, потом захочет. Значит. Снова пьянка. А я после вчерашнего еще не отошел». (Накануне мы как раз веселились с Людой и Таней).
Маргарита пришла в восторг, когда узнала, что дали горячую воду. Она скрылась в ванной, а я ушел в свою комнату помузицировать на баяне.
Когда она вышла из ванны, я понял, что мне нужен допинг:  ее плоское лицо с грубоватой кожей меня не вдохновляло,  а ей, как я понимал,  нужны были страстные ласки.   Я еще раз предложил ей выпить.
- У меня завтра день рождения. Можно выпить, - согласилась она.
- Что же ты раньше не сказала!
- Зачем?
Я вспомнил, как обиделась она, когда не получила от меня подарка на 8-е Марта.
- Я бы приготовил тебе подарок. 
Зашипело масло на сковороде. Вскоре яичница  была готова.
- У тебя конфеты есть? – спросила Маргарита. – Я сахар не употребляю.
- К сожалению,  нет.
Мы медленно пили вино. Она отказалась от яичницы  и  закусывала лишь пошехонским сыром.
- Ты сказал: родственники. У тебя же нет родственников, - сказала она.
- Как нет! – удивился я. – У меня десятки родственников. Отца и матери нет. Но есть родной брат, множество теток и дядей, двоюродных братьев и сестер.
Я не знал, кого принести в жертву, если она попросит уточнить, кто из них приезжал ко мне в прошлую пятницу.  «Родного брата нельзя. Может вывести на чистую воду». Решил  сказать, что это был двоюродный брат. 
Но врать не пришлось. Она задала другой вопрос:
- А что было бы, если бы я пришла раньше? Куда бы я пряталась? В шкаф?
- Прятаться бы не пришлось. Я бы просто не открыл дверь. Ведь меня могло не быть дома. Тем более у нас такой огромный   коридор. Ничего не слышно, что в квартире делается. Он напоминает мне… ну что вокруг замков делали…
- Ров, - подсказала она.
- Да, ров. Мы в полной безопасности.
Она успокоилось. Лицо расслабилось.
Она  стала расспрашивать о жене.
- Жизнь у нас не складывается, - рассказывал я. – Кто виноват? Виноватых нет. Толстой говорил, что когда двое ссорятся, оба виноваты. Но можно сказать и по-другому. Когда двое ссорятся, оба правы. Она порядочный человек. Но мы не можем жить вместе. Уже полгода прошло с тех пор, как мы получили квартиру, а она не возвращается. Скажи, какая жена стала бы жить с мужем врозь так долго?
- Да, это меня удивляет, - сказала она.
- А теперь я уже не верю, что мы можем жить вместе, - продолжил я.
В ответ на мои откровения Маргарита тоже открылась мне.
Со своим бывшим мужем (его имени она не назвала) она  познакомилась в молодежном лагере отдыха, где они отдыхали по путевкам. Долго переписывались, потом поженились, и она переехала в Везельск.  Годы замужества - самые тяжелые в ее жизни. Ее бывшая свекровь – настоящее чудовище. Она постоянно вмешивалась в ее жизнь, из-за пустяка могла устроить скандал.
- Сколько же ты прожила с ними? Год? – спросил я.
- Нет, четыре года.
- О, это большой стаж!
Я  был крайне удивлен тем, как это Маргарите с ее колкостью, ядовитостью удалось так долго продержаться в браке.
- Да, четыре года, - повторила она.
- Извини за нескромный вопрос. Ты все время остерегаешься. Ты прожила с мужем четыре года, а детей нет…
- Это не по моей вине. Это он виноват. О разводе я не жалею. После развода я воспрянула. Мне стало лучше. Жалею я об одном. У меня была связь. Я сделала аборт. Зря. Надо было родить ребенка. Через какие унижения пришлось пройти. Все унижают. Пишут в карточке: кровь не сдана. А какие муки…
- А твой друг отказался сдать кровь?
- Он даже не знает. Я ему не сказала. Он до сих пор не знает.
- Ты с ним встречаешься сейчас?
- Нет, я таких не люблю. Думает только о себе.
«Если ты жалеешь, что сделала аборт, то что мешает тебе сейчас забеременеть и родить?»  - Этот  вопрос я не решился задать ей. 
- Сегодня мы не будем. У меня месячные. Пятый день.
- Может, уже можно?
- Нет, нет. Я себя знаю! – заволновалась она. – У меня была задержка. Я уж думала: забеременела.
- А разве у тебя сейчас есть мужчина, кроме меня? – спросил я, охваченный страхом.
- Нет. Я думала: может, презерватив порвался.
- Чего он порвется?  Продукция надежная.
- Я страшно боюсь беременности. Я знаю, что такое аборт.
- Пойдем.  Я поласкаю твою грудь, тело.
Мы перешли в спальню. Она долго не соглашалась снять юбку.
- Мы же ее помнем, - убеждал я. - Останешься в трусиках. Я не буду их снимать.
Юбка повисла на спинке стула. Я снял с нее очки и отнес их на стол, подальше от постели.
- Что, боишься теперь? - засмеялась она.
- Подальше от греха, -  скаламбурил я.
Я осыпал ее тельце поцелуями. Кожа у нее нежная, грубовата она лишь на лице.
- Я не чувствую.  Сильнее! – приказала  она командирским голосом.
- А я читал, что сильно целовать надо только полных женщин.
Она засмеялась.
Я невольно вспомнил реакцию Люды, которая не выносит сильных ласк. Легкое прикосновение – и она уже  визжит от возбуждения.
Маргарита закряхтела.
- Можно попробовать… - сказала она. – Я слабая женщина.
Ее трусики повисли на стуле рядом с юбочкой.
- Ничего, - успокоил я. – Сила женщины в ее слабости.
- Я боюсь запачкать, - сказала она, показав жестом на простыню.
Я принес старую (но чистую) простыню. Мы слились в единое целое. Мой член в кольчуге презерватива проник  в глубины ее влагалища.
- Не получается сегодня, - сказала она. – Хочу, а не получается.
- Не надо об этом думать. Не будем делать из оргазма культ. Главное – это близость, слияние.
Мое тело прилипло к тельцу Маргариты. Губы впились в ее маленький ротик.
- Мне хорошо с тобой, - прошептала она. – Правда.
«Слышала б Ксюша, какие комплименты мне делают женщины, - подумал я. – А от нее только и слышишь: «Ты не способен. Ты не такой».
- Я люблю тебя, - прошептал я.
И в этот кульминационный момент, когда я был близок к оргазму, она громко рассмеялась мне прямо в ухо. Этот холодный, натянутый, механический смех, говоривший о том, что она не верит моим словам, покоробил меня и погасил нежность, которая во мне теплилась.  Но я постарался выдержать стиль до конца.
- Не смейся, - сказал я. – Я говорю правду.
Допивая вино, мы говорили о карьере. Я признался, что мне не хочется писать докторскую диссертацию – она меня не вдохновляет.
- Сколько унижений надо пройти, пока не защитишься, - говорил  я. –  Например, аспирантки спят со своими руководителями.
Я рассказал несколько эпизодов.
- А если бы ты был руководителем, спал бы с аспирантками? – спросила она.
- Я не святой. Люблю красивых женщин. Не отказался бы, если бы мне предложили. Но я никогда не стал бы шантажировать женщину, чтобы она отдалась мне. Любое насилие, в том числе моральное и психологическое,  я исключаю.
- Если ты разведешься еще раз, то больше не женись, - убежденно проговорила она. – Это тебе мой совет.
- Я не собираюсь. Но ведь и на  Ксюше я не собирался жениться. А потом сам не заметил, как оказался в капкане брака.
Я знал, как щепетильна Маргарита в вопросах внимания. Ее нужно было поздравить с днем рождения, что-то подарить. Но что?
Я откопал в груде книг труд Дейла Карнеги, протянул ей. Взгляд, брошенный ею на книгу, был равнодушным.
- Тебе же она самому нужна, - сказала она.
- А тебе она неинтересна?
- Нет.
Я достал из шкафа большую пачку чая «Бодрость», купленную мною за девяносто рублей.
- А что ты сам пить будешь?
Я решил, что и чай ее не устраивает.
- Что же тебе тогда подарить? - размышлял я.
- Подари мне либо чай, либо шампунь.
Шампуня у меня не было, я отдал ей чай.
Уже стемнело, когда мы вышли на улицу. Из соображений конспирации она не хотела, чтобы я провожал ее до остановки, и, когда мы дошли до магазина, заставила меня вернуться домой.
Дома я обнаружил, что постель, на которой мы с Маргаритой занимались любовью, перепачкана. Это было сильное потрясение. Теперь все мои простыни были в пятнах. Одну подпортила сама Ксюша, когда приезжала ко мне весной, еще одну - Катя,  две простыни были на совести Люды, но рекорд  установила Маргарита:  она привела в негодность три простыни и вдобавок матрас (!). Даже если бы у нас с Ксюшей была идеальная семья,  то теперь все равно она подала бы на развод: мне бы не удалось скрыть от нее измены (даже если бы я уничтожил все постельные принадлежности, то меня разоблачил бы сам факт их уничтожения).  Так что развод был неизбежен.
Я долго не мог заснуть. Мрачные мысли лезли мне в голову: «Убытки, одни убытки. Мой бюджет не выдержит нескольких женщин. Скоро день рождения у Люды. Ей тоже нужно купить солидный подарок. Ведь она подарила мне дорогой одеколон. Мои доходы позволяют мне иметь только одну женщину, да и то скромную. Я бы рад.  Но каждая из моих пассий приходит ко мне раз в месяц. А мне нужна женщина каждый день.  Как заработать деньги? Вот в чем вопрос».

К приходу Маргариты я купил две плитки ириса. В полседьмого решил принять ванну. Только мое тело погрузилось в воду, как раздался звонок. «Кто же это может быть? – подумал я. – Маргарита должна прийти только к семи». Оставляя за собой мокрый след, я подскочил к двери и крикнул в темный коридор:
- Кто там? Я сейчас! - Голос мой звучал недовольно.
Никто не откликнулся. Майка и джинсы с трудом налезли на мокрое тело. Я открыл входную дверь в большой, общий с соседями  коридор. Никого не было. Кто это мог звонить? Возможно,  дети (соседи жаловались на них). Но  могла и Маргарита. Я выскочил на балкон, чтобы рассеять свои сомнения на этот счет. Из нашего подъезда никто не выходил. Вдруг в стороне, слева, я увидел невысокую стройную женщину с волосами, доходящими до плеч. Несомненно, это была Маргарита. Поравнявшись с мужчиной, она остановилась. Мужчина тоже остановился и посмотрел на часы. Первым моим побуждением было догнать ее. Но с меня капала вода, и я отказался от своего намерения. Я решил, что она вернется в семь, и снова отправился в ванну.
В семь часов я стоял на балконе и смотрел, не идет ли Маргарита. Ее не было.
Она так и не пришла. «Видимо, подумала, что у меня гости, возможно, женщина, - решил я. -  Скорее всего, мой голос она не услышала и решила, что я затаился».
У меня было двойственное чувство. С одной стороны, я был расстроен (ведь я уже настроился на выпивку,  общение, секс). С другой стороны, я испытал чувство облегчения.  Язвительная, грубоватая, эгоистичная, немолодая, она не вдохновляла меня, даже отталкивала. Заниматься сексом я мог с нею лишь в пьяном виде. (Правда, Люда тоже была эгоистична, но молодость, сексапильность, чувствительность и нежная кожа в значительной степени компенсировали этот недостаток). 
На следующий день, когда  я шел по коридору института, до меня донесся громкий возглас:
- Николай Сергеевич!
Я обернулся и увидел Маргариту. Меня бросило в жар при мысли, что она захочет встретиться в этот же день: вечером ко мне должна была прийти Люда. Но я овладел своими чувствами и сделал решительный шаг навстречу судьбе.
Маргарита направлялась в буфет.
- Почему не пришла вчера? – строго спросил я.
- Я приходила полседьмого, но ты не открыл. Я думала, у тебя кто-то есть.
- Я же в душе был. Пока оделся, ты исчезла. Я видел тебя на улице. Ты спросила у мужчины, сколько времени. Он ответил: «Полседьмого».
- Да, - засмеялась она.
- Я хотел крикнуть, но потом подумал: придешь к семи. Ты же всегда приходишь к семи.
- Мы же договаривались на шесть. В среду, в шесть часов. Я опоздала на полчаса. Думаю, ничего, дома можно подождать.
- Ах, вот оно что. А я ждал тебя к семи. В душ пошел.
- А что ты здесь делаешь? – спросила она.
- Оформляю командировочное удостоверение.
- Едешь в командировку? Когда? Сегодня?
- Да, - соврал я (в действительности, я никуда не уезжал).
- Когда вернешься?
- В воскресенье.  Приходи в воскресенье.
Сзади послышался учащенный стук каблучков. Нас догоняла преподавательница, которая работала с Маргаритой на одном факультете. Маргарита замолчала, присоединилась к коллеге, и они вместе вырвались вперед.  Оставшись один, я почувствовал облегчение.  Но когда до буфета было уже совсем близко, Маргарита пропустила преподавательницу вперед, подождала меня.
- Приду в понедельник, в семь, - шепнула она мне.
- Правильно. Как всегда, в семь, - скромно пошутил я.

Как и договаривались, она пришла ко мне в понедельник, в семь вечера. Мы прошли на кухню. Я достал из холодильника бутылку портвейна, поставил на стол.
- Тебя не удивили стены на лестнице? – спросил я, чтобы не молчать.
- Да, удивили, - сказала она. – Закопченные.  Что это у вас было? Пожар?
- Пожара не было, - ответил я. – Кто-то в подъезде ночью поджег резиновую шину. Уже второй раз. Она сгорела полностью. Ночью просыпаюсь. Смотрю, дым в комнате пеленой стоит. «Все, пожар!» У меня коленки затряслись…
Маргарита поморщилась, стекла ее очков холодно блеснули. Ей было уже неинтересно слушать, надо было менять тему. Но  ничего подходящего в голову не приходило, кроме того, мне хотелось закончить рассказ.
- Я решил: горят вещи Калашниковых. Открываю зал. Слава богу, огня нет. Я бросился из квартиры. Все жильцы подъезда вывалили среди ночи на улицу.  Говорят, кому-то мстят, кого-то выживают.  А страдают все.
Она давно не слушала меня.  Ее  выпученные козьи глаза были пусты.
- Расскажи о чем-нибудь другом. Это мне неинтересно, - проговорила она.
Меня захлестнуло раздражение: «Что ты корчишь из себя светскую красавицу, которую надо развлекать». Я почти с нескрываемой ненавистью посмотрел  на нее: ее  плоское, скуластое лицо напомнило мне лицо монголо-татарского каменного идола, который когда-то стоял возле городского музея. Боже, как с ней общаться! Как продержаться с нею несколько часов. Я начал задыхаться от отчаяния.
Рюмка портвейна сняла раздражение и легкое отвращение, которое вызывала у меня гостья.
- Какие темы тебя интересуют? – спросил я.
- Не знаю. Политика, экономика мне неинтересны. Любовь, секс тоже.
- А что же остается?
- Ничего.
- А мне интересно все: и политика, и экономика, и любовь, и секс, и искусство.
Широта моих интересов вызвала у нее удивление.
- Что же есть у нас общего? – недоумевала она. – Почему мы ложимся в одну постель?
- Инстинкт, - убежденно проговорил я.
Она согласилась.
Понимая, что наш «роман» приближается к концу, я решил напоследок проникнуть тайны ее души.
- Сейчас ты жалеешь, что сделала аборт, - сказал я. – Но, предположим, ты бы родила. Как бы ты одна воспитывала ребенка? Где бы взяла средства?
Я зондировал почву. Вдруг она еще не отказалась от идеи родить ребенка. Ведь ей всего лишь тридцать пять лет. Не согласится ли она родить от меня? Мне хотелось иметь хотя бы одного внебрачного ребенка. Для чего? Во-первых, для самоутверждения. Сережа  Митич похвалялся, что у него много внебрачных детей (не сомневаюсь, он, супермен, не врал). Неужели у меня не может быть хотя бы одного. Неужели за каждого ребенка я должен расплачиваться свободой и алиментами? Во-вторых, для бессмертия. У меня была вера, конечно, наивная, что дети делают нас бессмертными. Чем ни больше детей, тем больше шансов стать бессмертным. В-третьих,  если судить по старшему сыну, у меня получались хорошие дети. Почему бы не пополнить наше общество хорошим членом? «Разумеется, я не смогу помочь ей материально, - думал я, - но может, у нее родители состоятельные?»
- Пособие ж платят, - сказала Маргарита.
- Ты думаешь, пособия бы хватило?
- В те годы могло б хватить.
- Да и родители б помогли? Да? – спросил я с внутренним волнением.
Она  как-то уклонилась от ответа на последний вопрос. Видимо,  на родителей ей рассчитывать не приходилось.
- Это я раньше хотела, - призналась она, словно поняв тайный смысл моих вопросов. – Сейчас уже не хочу. Даже рада, что нет. Трудно было бы. У женщин так бывает. Если до определенного возраста ребенок не появится, то потом ее не заставишь.
«То говорит, что жалеет, что сделала аборт, то рада, что нет детей, - думал я с досадой. – Сплошные противоречия».
Я понял, что она не поможет мне осуществить мечту, и потерял к ней интерес.
Вторая рюмка портвейна превратила меня в общительного, остроумного человека. Я смотрел на плоское лицо Маргариты: нет, в постель пока рано ложиться, двух рюмок мало.
Чтобы оттянуть секс, я рассказал ей историю, которая казалась мне интересной.
- Ты, я вижу, долго собираешься, - пробурчала она недовольно. – А у нас нет времени.
Я спешно налил себе рюмку, выпил залпом, потом без перерыва опрокинул в горло еще одну рюмку. Когда вино разошлось по телу, я почувствовал, что вполне готов к серьезным сексуальным испытаниям.
Мы разделись и завалились в постель. Моя рука скользнула по соску Маргариты.
- Больно, - сказала она педантичным тоном. – Надо осторожнее. Здесь же чувствительное место.
Я, как полагается,  целовал, гладил  ее, но мои ласки были лишены страсти, внутреннего огня. Я с нетерпением ждал, когда же закончится эта процедура.  Она вдруг закряхтела, я решил, что она близка к оргазму, и разрядился.
- Не получилось? – спросил я.
- Ты не расстраивайся, - ответила она. – Сегодня хорошо тебе, завтра – мне.
Злые мысли полезли мне в голову: «О каком «завтра» ты говоришь! Ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Это была наша сексуальная лебединая песня».
Пока я был в душе и на кухне, Маргарита обнаружила дезодорант, стоявший на подоконнике, и даже испытала его.
- Хороший дезодорант, - крикнула она мне. – Ты им пользуешься?
- Нет, это Калашниковы принесли, чтобы я забил дурной запах от их вещей.   
- Не пользуешься – отдай мне.
Ее просьба поставила меня в неловкое положение: я собирался вернуть дезодорант Калашниковым. 
- Хорошо, возьми, - сказал я.
Пока я заваривал чай, она находилась у меня в кабинете. «Как бы она не выкопала еще что-нибудь ценное, - подумал я. –  Попросит - придется отдать». 
Она пришла на кухню.
- Может, тебе самому нужен дезодорант? - спросила она с некоторым смущением.
Я обрадовался, что речь до сих пор идет только о дезодоранте, с которым я уже распрощался.
- Нет, нет, бери! – воскликнул я.
Мы напились кофе и вышли на улицу. В четверг она уезжала на родину.
- Ты можешь меня проводить? – спросила она.
- Конечно! – радостно проговорил я, полагая, что раз она в понедельник договаривается о проводах, то до четверга уже не собирается со мной встречаться.
Она попросила меня прийти к  вокзалу,  чтобы перетащить вещи от остановки автобуса до вагона.
- А до четверга мы разве не будем встречаться? – спросила она строго.
- Завтра я еду в деревню. Экспедиция. Материал… - мой голос дрогнул.
- А после завтра? -  Мне показалось, что в ее тоне выразилась подозрительность.
«Надо было сразу сказать: и завтра, и послезавтра... Если скажу сейчас, то догадается, что вру».
Моя мысль  работала лихорадочно:   «Что же сказать?»
Пауза длилась довольно долго. Если после такой паузы я бы сказал, что в среду  тоже занят, то она бы догадалась, что я уклоняюсь от встречи. Мне же не хотелось устраивать сцену разрыва, не хотелось обижать женщину, которая делила со мной постель и доставляла мне удовольствие (пусть даже скромное).  Меня больше устраивало  безболезненное прекращение отношений.   
- А в среду свободен! – решительно сказал я.
Интересно, уловила ли она, что я полностью утратил к ней влечение.
В среду с самого утра меня  стал точить червь сомнения. «Стоит ли встречаться с нею, - думал я. – Она же меня не вдохновляет. Только испорчу впечатление о себе как половом партнере».
Может, уйти из дома или затаиться, сделать вид, что дома никого нет.  Приду в четверг на вокзал. Что-нибудь совру. Пусть даже не поверит. Какая разница?»
Но я не мог  так поступить. Я не мог нарушить фундаментальные нормы этики.  Меня утешила мысль: «Как верблюд наедается впрок, так и одинокий мужчина должен прок насытиться женщиной, даже если она не в его вкусе».
В семь часов раздался звонок. Я покорно открыл  дверь. Маргарита, хрупкая, легкая, в цветастом платьице, бесшумно, как мышка, юркнула в коридор моей квартиры. (В отличие от других моих посетительниц она панически боялась встретиться в коридоре с моими соседями). Я отметил про себя, что внешность у нее вполне приемлемая, что отталкивает меня в ней характер и поведение.
- Ты фильм смотришь? – спросила она.
- Нет. Но сейчас я включу.
Вспыхнул экран телевизора. Показывали очередную серию «Богатые тоже плачут».
Она уселась на кровать и стала с  интересом наблюдать за перипетиями  отношений героя и героини, имена которых вылетели у меня из головы. «Какой у нее примитивный вкус», - подумал я. 
Надвигающаяся сексуальная катастрофа вызывала у меня  ужас.  Я жалел, что не купил вина. Это отличный допинг.  «Конечно, если бы я потратил на него деньги,  то  в августе  я  положил бы зубы на полку, - думал я. - Зато сегодня  я был бы на высоте». 
Пока Маргарита в спальне наслаждалась шедевром мексиканского кинематографа, я на кухне наслаждался бразильским кофе.
Серия закончилась, и Маргарита выпила чашечку кофе. Мне было неловко оттого, что у меня нет вина: возможно, она надеялась, что я устрою прощальный вечер.
Она первой вызвалась сходить в душ. Она помылась довольно быстро. Я залез в горячую воду и долго лежал в ванне. Я тянул время. Как мне не хотелось идти в спальню, где меня ждала Маргарита.   
- Что это ты так долго мылся? – спросила она подозрительно, когда я зашел в спальню.
Ее вопрос вызвал у меня легкое раздражение.
Раздевшись, мы легли в постель. Мои губы прикасались к шее, к груди. На ее лицо я боялся взглянуть: оно вызывало у меня брезгливость. Вместе с тем, мне было мучительно  стыдно, что она вызывает у меня такие чувства. Ведь еще недавно  я страстно целовал ее губы, рот, сосал язык.  Теперь даже  воспоминания об этих эпизодах вызывали у меня содрогание.
Раздались звонки в дверь – один, потом другой, более продолжительный, нахальный: «открывай, скорее открывай». «Кто же это может быть? – думал я. – Неужели Игорь?
- Не назначил ли ты кому-нибудь свидания? – назидательным, отчасти ироничным тоном спросила Маргарита.
- Нет, что ты. Я не делаю таких ляпсусов.
- Не делаешь? – усмехнулась она. – А в прошлый раз. То к тебе родственники пришли, то ты в душ пошел…
- Про душ я не врал.
Незваный гость не уходил. На нас обрушился целый шквал звонков.
- Может, это жена приехала? – с тревогой в голосе предположила Маргарита.
- Не может быть, - ответил я, холодея. – Весной приезжала. Так она предупредила телеграммой. А сейчас ей зачем приезжать?
Но в мою голову вкралось сомнение: «А вдруг это она? В прошлый раз телеграмма пришла утром, а сама она приехала вечером. А сегодня почтальон мог меня не застать».
Я оцепенел от страха, но продолжал хорохориться:
- Я не боюсь разоблачения: жена прекрасно знает, что у меня есть женщины. Но неприятна ситуация…
Я представил, как я открываю дверь, как заходит Ксюша, видит Маргариту. Впрочем, я предупреждал ее, что не могу без секса. И все же неприятно…
Звонки стихли.
- Ушел, - проговорила Маргарита с облегчением. – А может, возле двери сидит, ждет.
Я подскочил к окну на кухне и, спрятавшись за стену, посмотрел вниз. Из подъезда никто не выходил. «Неужели ждет?» - думал я.
Я вернулся в постель, и мы продолжили наши занятия. Попка Маргариты заходила вверх-вниз.  Вдруг она затихла. Я уж с надеждой подумал, что она кончила.
- Ты какой-то вялый, - сказала она недовольно. – Приходится самой.
Я чуть было не взорвался. Но сдержался и довольно спокойно сказал:
- У тебя странные представления о сексе. Ты считаешь, что мужчина должен работать, а женщина ждать. 
Ее руки толкают меня вниз, к влагалищу:
- Поцелуй пока там…
- Я не могу там, - взрываюсь я. – Там я могу только в пьяном виде.
Мое тело бессильно падает на постель, подушка прячет мое злое лицо.
«Зачем я себя мучу, - думаю я мрачно. – Если бы не инстинкт, то никогда не лег бы с нею в постель».
- Может, я в чем виновата? – тихо спрашивает она.
Я энергично отрицаю:
- В чем  ты можешь быть виновата!
- Может, что-нибудь не так делаю.  Я тебе нравлюсь?
Мне хочется закричать: «Нет, не нравишься! Ты мне противна!», но говорю я совсем другое:
- Конечно. Очень нравишься.
Правда, голос мой звучит отрешенно, фальшиво. Мне стыдно.
- Может, мне одеться?
- Да, одевайся! - почти кричу я.
Раздражение  полностью овладело мною. 
Она встала с постели. В ней проснулась стыдливость: она схватила юбку и прикрылась ею.
- Что с тобой?
- Я стесняться начала, -  смущенно ответила она.
Прикрывшись  юбкой, она пошла в ванную.
- Можно я побуду у тебя часов до десяти? – спросила она.
Я надеялся, что она уйдет сразу. Но не выгонять же ее.
- Конечно. Оставайся.
- Вдруг там кто-то сидит, -   объяснила она причину своей задержки.
У меня возникло подозрение, что она страдает фобией. Возможно, когда-то ей, бедняжке, досталось от жены какого-либо любовника.
Я, голый, лежал на кровати, а она, одетая, сидела на стуле рядом. Я успокоился, и вскоре она, обнажившись, легла рядом со мною. Ее рука стала поглаживать член. Когда он принял хорошую форму, я надел презерватив. Но как только я стал входить в нее, эрекция исчезла.
- Ненавижу презервативы! – закричал я в отчаянии.
Я сорвал презерватив. Описав дугу, он с силой упал на стул.
- Хорошо, если бы сначала без него, - попросил я. – А потом можно было бы надеть.
Она оставалась непреклонна: горький опыт заставлял ее быть жесткой.
Второй презерватив постигла участь первого.  Два сморщенных презерватива, лежавшие на стуле, представляли собой жалкое зрелище. Третий презерватив раскрутился на моем члене. Член, наконец, проник во влагалище. «Это победа!» - мысленно кричу я.   Нельзя расслабляться. Остановка смерти подобна. Я уже не стремлюсь довести Маргариту до оргазма. Это бесполезно. Наконец,  кончаю. Использованный презерватив падает возле пустых.
- Тебе было хорошо? – спросила она.
- Хорошо. Очень хорошо.  У тебя я не спрашиваю. Сегодня я был не в форме.
- У тебя женщина была сегодня? – спросила она.
- Нет.
Я не врал. Люда была у меня накануне, и я кончил с нею два раза.
- А у тебя с мужем в сексуальном плане все в порядке было? – поинтересовался я.
- Да.
- А психологические проблемы были?
- Да.
«Бедняга, - подумал я о нем. – Как ему удалось прожить с нею четыре года. Я бы не выдержал и четырех дней».
Я проводил ее до остановки. Она напомнила мне, что на следующий день я должен проводить ее – у нее много вещей.
На вокзал я пришел полдесятого вечера, на двадцать минут раньше, чем договаривались. Маргариты не было. Я не знал, где остановка ее автобуса. «Как подъедет какой-либо автобус, я к нему подойду». Но автобусы не появлялись. Чтобы скоротать время, я ходил по освещенному фонарями тротуару и посматривал на встречных женщин. Глаз положить было не на кого: женщины попадались толстые и некрасивые. 
«Нельзя спать с женщиной, которая тебе противна, - размышлял  я. – Лучше мастурбация, чем секс с неприятной женщиной. Мастурбация не мешает  воображению создать образ прелестнейшей партнерши, а  неприятная женщина мешает».
Первый автобус подъехал в начале одиннадцатого, когда уже совсем стемнело. Я подскочил к остановке. Маргариты не было.
Я прошелся вдоль поезда: она не попалась на глаза. Почему мы не встретились с нею, осталось для меня загадкой. Так или иначе, ей, бедняжке, самой пришлось тащить в вагон вещи. Мне было неловко перед нею, но я сделал все, что мог.
Поздно вечером, когда я уже лежал в постели,  снова заработала моя мысль, и я продолжил развивать теорию, созданную на привокзальной площади:  «В трезвом виде с неприятной женщиной спать нельзя, а в пьяном – можно. Чем больше тебе не нравится женщина, тем больше надо выпить. Женщин можно разделить на несколько разрядов. Женщины первого разряда – это те, с которыми можно заниматься сексом даже в трезвом виде. За этой группой следуют женщины, с которыми можно лечь в постель, выпив одну рюмку водки. И так далее.  В сущности, Маргарита недурна собой.   Чтобы  последний вечер прошел успешно,  достаточно  было выпить всего лишь три рюмки водки».

Люда

Я позвонил ей и предложил ей прийти ко мне.
- Зачем? – спросила она строго.
- Пообщаемся.
- Сценарий уже известен.
Ее тон был отчужденным, непреклонным, но я знал, что в ней происходит внутренняя борьба, и, если проявить настойчивость и при этом дать ей возможность сохранить свое лицо, она пойдет на компромисс.
- Нет, сегодня я внесу в него новый элемент, - сказал я, придавая голосу загадочную интригующую окраску.
- Какой элемент? – заинтересовалась она.
- Не буду говорить. Я хочу сделать тебе сюрприз.
В действительности, я еще и сам не знал, как обострить  сюжет нашего романа.  Но я не сомневался, что за оставшееся до вечера время что-нибудь придумаю.
Я понимал, что Люду раздражает не столько однообразие  времяпрепровождения,  сколько неопределенность наших отношений.  Ей пора  замуж, а я не спешу делать ей предложение. Она приходила в отчаяние и время от времени (вероятно, под влиянием мачехи) устраивала бунт, отказываясь со мной встречаться. 
Договорились встретиться в семь.
Она принесла пачку вафлей. Я поставил на стол тарелку с черной смородиной, купленной на рынке.
После чаепития мы пришли в спальню. Она наотрез отказалась взять  член в рот.
- Мне всегда это не нравилось, - заявила она.
Вспомнив, с какой жадностью и энергией она сосала пенис, я  усомнился в ее искренности. Но она стояла на своем, и мне пришлось пойти на компромисс:
- Хорошо, давай в попку.
- В шейку, в ушко, в попку, - произнесла она с иронией. – Нет, хватит.
Я бы мог кончить в сосок или в шею,    зажав член между двумя восхитительными грудями. Но возвращаться после орального и анального секса к петингу было ниже моего мужского достоинства. Мне стало досадно. Я намекнул ей, что ее поведение толкает меня на решительные действия. Она осталась спокойна. Мне показалось, что внутренне она уже готова к разрыву. Проводив ее до дома, я сказал ей голосом, полным драматизма:
- Будь счастлива. Я желаю тебе всяческого добра.
В свою очередь она тоже пожелала мне счастья и добра.  Хотя мы ни слова не сказали о разрыве отношений,  мы  понимали, что расстаемся навсегда.
Мне казалось, что я перешел свой Рубикон, но на следующий день мне стало так одиноко, что я решил перенести окончательный разрыв с Людой на более позднее время.
Я набрал номер ее телефона.
- Нет, не могу, - строго сказала она. – Мы с Таней идем в кино.
Я спросил, какой фильм они собираются смотреть. Она назвала. Это был примитивный фильм (я знал о нем от Игоря).
- Хотел вам компанию составить, - произнес я. – Но не могу. Не вынесу скуки. Приходите лучше с Татьяной ко мне.
- А что ты можешь нам предложить? - заинтересовалась она.
- Бутылку хорошего портвейна.
- А что еще?
- Попоем песни, потанцуем.
Колебания Люды были непродолжительными.
- Хорошо. Я сейчас позвоню Тане. Позвони мне минут через двадцать. Я тебе скажу окончательное решение.
Через двадцать минут Люда сказала:
- Придем. К семи часам, - и добавила приглушенным голосом, будто сообщала какую-то важную тайну: - Ты не встречай нас в домашней одежде. Надень серые брюки. Волосы вымой.
- Не беспокойся, - сказал я с достоинством. – У меня есть новые джинсы и майка. Таня будет потрясена моей внешностью.
Горох высокого смеха посыпался на мою барабанную перепонку. Мы простились. Трубка повисла на крючке. «Когда это у меня волосы были грязными? – подумал я недовольно. – Я же через день их с шампунем мою». Правда, надо признать, что одежонка моя порядком износилась. Люда не раз (вполне справедливо) говорила мне, что мои черные брюки пришли в негодность, что рубашки мои истерлись.
Люда и Таня проявили пунктуальность: они появились ровно в семь. В новых польских джинсах, в черной венгерской футболке я был похож на лондонского денди. Когда Люда меня увидела, на лице у нее появилось радостное удивление. Женщины  тоже произвели на меня  хорошее впечатление. Люда в новой синей блузке выглядела женственной и изящной. Таня тоже показалась мне привлекательной женщиной (правда, разница в росте  - она была на две головы выше меня - погасила у нас всякий сексуальный интерес друг к другу).
Люду изумила чистота в квартире.
- Ведь может, когда захочет, - сказала она обо мне Татьяне, будто меня не было в комнате.
- Люда, твой комплимент  меня компрометирует. Если эту обстановку можно назвать порядком, то как у меня бывает в квартире во время беспорядка. Что подумает Таня! -  проговорил я, потупив взгляд.
Закуска у меня не была приготовлена, так как мытье полов отняло у меня уйму времени и энергии. Я нашел выход из положения.
- У меня правило есть. Я сам угощение не готовлю, - заявил я женщинам. – Я поручаю это гостям. Это позволяет мне одним выстрелом убить  двух зайцев. Сам я освобождаюсь от рутины, а гости получают возможность проявить свои кулинарные таланты.   
Женщины разволновались.
- Ну давай, что там у тебя есть? - буркнула Люда.
- Вообще-то продуктов у меня немного, - признался я. – Надеюсь, вы поели, когда собирались ко мне в гости?
Люда смутилась, хихикнула:
- А пригласил нас в гости, - проговорила она укоризненно.
Я достал из холодильника кусок останкинской колбасы, яйца, капусту, морковку.
- Яиц много, - успокоил  я женщин. – Яичницу я беру на себя.
Люда взялась за приготовление салата.
- Доска есть, - сказал я, положив на стол разделочную доску.
- Когда-то из-за доски была такая история, - обратился я к Татьяне, ища в ней сочувствия. – Нужно было отрезать лишь два кусочка хлеба. Люда потребовала доску. Без доски она не соглашалась резать хлеб. Мне пришлось перерыть полдома, чтобы найти доску. Как вспомню, так до сих пор волосы дыбом встают.
Люда хихикнула, но Татьяна не проявила мне сочувствия.
Нож оказался тупой. Женщины потребовали, чтобы я его наточил. Точило как в воду кануло. Я предложил порезать сам. Хлеб был мягкий, поэтому куски получались неровными.
- Ну и порезал, - презрительно произнесла Татьяна. - Кто ж так режет. Нож наточи!
Ее лицо побагровело от возмущения и гнева.
- Вы аристократки до мозга костей, - сказал я,  –  а я люблю простых девчонок.
Я говорил правду, надеясь, что женщины воспримут мои слова как шутку.
Мои надежды не оправдались. Моя фраза до глубины души оскорбила женщин. 
Суета, крик женщин, граничащий с истерикой, нарушили мое психическое равновесие. Я был близок к тому, чтобы закричать: «Уходите отсюда! Мне такие женщины не нужны». Но я взял себя в руки. Я понимал, что отчасти и сам виноват: я сам предложил им проявить кулинарный талант, вот они и старались,  чтобы в грязь лицом не ударить.
  Разместились за столом на кухне. Мы с Людой пили портвейн, Таня предпочла водку. Она выпила рюмку до дна и больше пить не стала. Портвейн был вкусный, и я пил рюмку за рюмкой.  Люда пила вино маленькими глоточками.  Хмель снял раздражение.
- Когда я общаюсь с Людой за столом, я стараюсь поскорее выпить. Алкоголь делает меня добрее. Пьяный я всегда добрый, - бахвалился я.
- Ты хорошо нас встретил, - сказала Люда. – Это ты на баяне играл, когда мы к дому подходили?
- А что слышно было?  Да, я. Это я репетировал.
Люда захихикала, и я догадался, что  предстоящий концерт не вдохновляет ее.
Щеки Татьяны раскраснелись от водки. Алкоголь развязал ей язык. Она камня на камне не оставила от нашего института. Ее слова содержали долю истины: квалификация большинства преподавателей невысока, Казакова примитивна, Давыденко читает лекции с пожелтевших от времени листов. Но она говорила не только о конкретных личностях, но и обо всех сразу. Я почувствовал себя задетым и решил дать ей отпор. Лучший способ защиты – нападение.
- А школа намного лучше института? – спросил я. – Квалификация учителей намного выше? Совершенна ли программа?  Изучение русского языка – и в школе, и в вузе - оторвано от речевой практики.
Глаза  Татьяны выразили согласие.
Она предалась воспоминаниям об альма-матер. В студенческие годы ей больше всего досталось от Корнеевой, которая сразу невзлюбила ее.  Историческую грамматику, диалектологию, которые та вела, Тане пришлось сдавать комиссии. 
- Теперь часто встречаю ее на улице, - сказала Таня. – Занимается коммерцией. Торгует. Одета довольно прилично.
- Так у нее вроде бы крыша поехала, - вспомнил я.
- Наверно, поправилась.
- Ваши студенты ничего не знают, - заявила Татьяна. – К нам приходили узбеки. Ничего не знают.
- Слава богу, я работаю только на русском отделении, - сказал я миролюбиво, - и за узбеков ответственности не несу.
Алкоголь сделал нас покладистыми и добрыми. Раздражение улетучилось после первой рюмки.
Вилка Татьяны  впилась в кусок яичницы, от нее отлетели капли масла и попали ей на платье. Начался настоящий переполох.
- Масло попало! – взволнованно проговорила Таня, бросая вилку.
- Солью скорее посыпь! – закричала Люда в исступлении.
У меня возникло ощущение, будто начался пожар.
Когда соль покрыла масляные пятна, разговор возобновился.
Люда пожаловалась на жизнь: уже полтора месяца оба сына ее мачехи вместе с женами и детьми  живут у них в гостях, и хотя она отстояла свою комнату и продолжала жить в ней одна, но все равно ей приходится нелегко. Мы посочувствовали ей.
Закончив трапезу, мы перешли в другую комнату, чтобы потанцевать.
Медленной музыки у меня было много, но ритмичных песен – раз два и обчелся.
Татьяна предложила поставить песню «Билет на Копенгаген». Буйнов пел невыносимо нудно. Танцевать было невозможно. Люда заявила, что эта песня ей не нравится. На лице Тани отразилось сильное смущение. Я снял пластинку. Песня «Эскимос и папуас» в исполнении «На-На» пришлась нам по душе: мы носились по комнате с бешеной скоростью и энергией. Мы не пропускали и медленных танцев: я по очереди танцевал то с одной, то с другой женщиной.
Пришла усталость. Я раздал женщинам листы с текстами песен, взял баян. Спели «Зорьку ясную», «То не ветер ветку клонит» и другие. Я предложил спеть «Огней так много золотых».
- Давай споем, - согласилась Люда, и на ее лице мелькнула смущенная улыбка.
- Парней так много холостых, а я люблю женатого», - выразительно выводила  она своим высоким голосом.
В половине двенадцатого наша встреча закончилась. Проводив Таню до дома, мы с Людой, не сговариваясь, пошли в парк. Густые кусты надежно укрыли нас от посторонних глаз. Мы слились в страстном поцелуе. Она по обыкновению стонала. Поцелуи и стоны сильно меня возбудили, но взять пенис в рот она наотрез отказалась.
- Нет, мне не нравится.
- А как же раньше? – удивился я.
- Мне никогда не нравилось, - твердила она. 
По опыту я знал, что переубедить ее невозможно. Она часто о себе говорила: «Я упрямый человек» - и слова ее соответствовали истине.
- Ну давай в попку, - предложил я. Моя рука нырнула под коротенькую джинсовую юбку, прикоснулась к влагалищу. 
- Прямо здесь? – спросила  Люда.
- Давай попробуем. 
Она наклонилась, обхватив  руками за дерево. Я приподнял юбочку, положил ее Люде на спину,  приспустил ее трусики и прижался телом к ее попке. Пенис не входил в анальное отверстие, как я ни старался.
- Давай в рот, - еще раз попросил я. – А то я сейчас заплачу.
Я был похож на ребенка, которому не дают любимую игрушку.
Но она была непреклонна. 
Мы сели на скамейку отдохнуть: после танцев и упражнений в парке пришла усталость.
- Я хоть и чувствительная, но для меня секс не главное,  - сказала моя подруга. – Для меня главное – дружба. Ты читал книги Рюрикова о любви? Он пишет, что для мужчин любовь – это страсть, а для женщин – нежность. И он прав. Хотя он пишет, что бывает и наоборот. Один мужчина проявлял к своей женщине нежность – потому что отношения у них начинались как дружба. А женщина испытывала страсть.

Она пришла ко мне через два дня. У нее было подавленное настроение
- Выпить хочешь? – спросил я.
- А у тебя есть? – встрепенулась она.
В холодильнике стояло полбутылки водки, но водку она не пила. Портвейна у меня осталось мало, так как накануне мы выпили с Маргаритой почти всю бутылку.
Я наполнил ей рюмку. В бутылке еще немного осталось.
- А тебе? – спросила она.
- Я не хочу.  Пока пить не буду. А то сопьюсь.
- С месяц?
- Да нет. Хотя бы неделю продержаться.
Она по обыкновению пила вино маленькими глотками.
Я спросил, хочет ли она есть, и предложил нажарить яичницы, но она решительно отказалась от еды.
Я поставил на стол большую тарелку с черной смородиной, и  мы стали насыщаться витаминами. Она сказала, что ее сводные братья, наконец, уехали; правда, один из братьев оставил двух детей – девочку-четвероклассницу и четырехлетнего малыша.
- Тебе легче стало?
- Конечно легче.
- А дети не мешают?
- Нет. С ними даже интересно. Правда, мальчика заласкали. Он садится ко мне на колени и говорит: «Люда, давай ты будешь моей мамой, поцелуй меня, погладь. – На ее лице появилась смущенная улыбка.
Из меня полезла педагогическая эрудиция:
- Ничего страшного. Это естественное поведение ребенка. Маленькие дети нуждаются в прикосновениях. Физический контакт – необходимое условие нормального развития.
- Да, но он целует в шею. – Краска стыда покрыла лицо моей гостьи.
- На тебя это действует возбуждающе?
- Да.
- Не смущайся. Это естественная реакция. Я читал такое: у некоторых женщин  такой чувствительный сосок, что когда младенец сосет молоко, она может даже испытать оргазм.
В глазах Люды застыло изумление. Как у всех чрезмерно эмоциональных людей, внутреннее состояние отчетливо отражалось у нее на лице.
Ее рюмка опустела.
- Еще хочешь? – спросил я.
- А есть?
- Есть водка.
- Нет, ты же знаешь…
Я выплеснул  в ее рюмку остатки вина, жалея, что накануне выпил почти всю бутылку. «Надо выпивать не всю бутылку сразу, а рюмку – две, - думал я,  -  а затем  закупоривать бутылку до следующего раза». 
Раздался звонок в дверь. Я открыл дверь и увидел  Ивана Михайловича, своего добрейшего соседа.
- Деньги собирают, - сказал он. – На втором этаже мужчину зарезали.
- По сколько?
- Кто сколько может.
Я закрыл дверь, вернулся к Люде, рассказал ей о происшествии и попросил совета:
- Как ты думаешь, сколько дать? Рублей десять хватит?
Она ничего не могла мне посоветовать.
- Дам пятнадцать, - решил я. – Что такое десять рублей по нашим временам!
Иван Михайлович тоже вынес пятнадцать рублей.
- Как он погиб? – спросил я у женщин, собиравших пожертвования. – Прямо у нас в подъезде?
- Нет. Он в командировку поехал. Он шофер. Там его и зарезали.
Это сообщение меня немного успокоило. 
- Сколько лет ему было? – поинтересовался я.
- Тридцать три.
Я вернулся к Люде и, сообщив ей новости,  предался воспоминаниям о  потрясшей меня когда-то смерти Сереги Усманова, моего бывшего однокурсника.   
Мы перешли в спальню. Зная, как она дорожит своими вещами, я аккуратно повесил ее юбку и блузку на спинку стула, но трусики, увлекшись ласками, небрежно бросил на соседнюю кровать. Наказание последовало незамедлительно. 
- Ну как ты бросаешь! – пробрюзжала она.
Оправдываться, спорить было опасно. Я быстро встал и повесил трусики рядом с блузкой.
Я вернулся к ней. Ее язычок мгновенно проник в мой рот, и из ее груди исторглись громкие стоны. Я знал, что мне не удастся овладеть ею. Она упряма. Кроме того, она находилась под влиянием своих родителей (особенно прагматичной мачехи), которых она посвящала в перипетии наших отношений.  Более того, я, как человек порядочный, и сам не хотел сближения, которое бы наложило на меня определенные обязательства. Но любовная игра полностью захватила меня.
- Я люблю тебя, - прошептал я (кажется, в первый раз я признавался ей в любви).
Я не лгал. В те минуты она вызывала у меня одновременно нежность и страсть. В последнее время наметились некоторые изменения моего отношения к ней. Я начал привыкать к ней, она вызывала у меня жалость и сострадание.
- А ты меня любишь? – спросил я.
- Ты мне нравишься.
- Нет, ты скажи, что любишь, - сказал я, наслаждаясь игрой. – Ты можешь меня обмануть.  Я не возражаю. Скажи: «Люблю!»
- Ты мне нравишься! – упрямо повторила она.
- Хорошо, - прошептал я. – Скажи просто: «люблю». Не адресуй слово мне, просто произнеси.
Как ребенка учат ходить, так и я учил свою подругу  выражать свои чувства. Пусть сначала научится произносить слово, а потом оно приобретет над ней магическую силу. Может, и вправду полюбит.
- Люблю, - повторила Люда.
- Очень хорошо. Ты делаешь успехи. А теперь скажи: «тебя люблю».
Она молчала.
- Ты не в мой адрес  говоришь, ты просто произносишь, - подбадривал я ее.
- Хватит! - взвинтилась она. – Не знаю, что ты сегодня задумал.
«На сегодня хватит, - решил я. – В следующий раз  продолжим занятия аутотренингом».
И все же мне было досадно. Я не мог понять логику ее поведения: с одной стороны, она хотела выйти за меня замуж, но, с другой стороны, честно говорила, что меня не любит. Какой же уважающий себя мужчина женится на женщине, которая к нему равнодушна!
- Меня недавно один мужчина приглашал на свидание. Чистый. Разведен. А я отказалась, - сказала она. – Думаю: у меня же есть Коля.
Мне стало неловко. Я не хотел, чтобы из-за меня женщина потеряла шанс выйти замуж и обрести счастье.
- А кто он такой? – спросил я. – Где ты с ним познакомилась?
- В институте. Меня познакомили.
Мы легли на кровать. Ее ноги были плотно прижаты друг к другу. Но мой пенис  проник в ее влагалище. Я не пытался  пробить девственную плеву, но на этот раз она впустила меня достаточно глубоко, и пенис скользил вдоль влагалища в мягкой и горячей плоти. Я старался попадать в клитор. Тело моей партнерши извивалось подо мной, руки впивались в мой зад. У меня возникло ощущение, что это настоящий секс.
- Еще! Еще! – шепотом кричала она. Ее лицо было искажено гримасой наслаждения.
У меня произошел довольно глубокий оргазм.  Она побежала в ванную подмываться, а я поменял простыню, включил телевизор и лег на постель, чтобы послушать новости.
Вернувшись из ванной, она легла рядом со мной.
- Выключи телевизор! –  потребовала она категоричным тоном.
Меня покоробила ее безапелляционность, но я не стал с нею спорить, нажал на кнопку, и экран погас.
Я привстал на локоть,  посмотрел на нее. Ее фигура, ее тело привели меня в восхищение.
- Ты похожа на Венеру Милосскую. Вот отсюда и до сюда… - Я показал сначала на шею, а затем на конец ног. – Твое тело – шедевр природы.
- А выше? – спросила она, и в голосе у нее соединились и радость, и обида.
- Лицо симпатичное, милое. Но  не шедевр.  Не обижайся. Я не могу врать. 
- А у тебя красивый ребенок? – спросила она.
- Трудно сказать. Почему это тебя интересует? Красивые ли у меня получаются дети?
- Да.
- Думаю, симпатичный.
Я вспомнил своих сыновей, и гордость за них и за себя переполнила мою грудь. Мне захотелось показать ей фотографии своих детей, но я сдержался. О существовании Саши, о моем первом браке вообще она ничего не знала. Она считала, что Ксюша – моя первая жена. «Интересно, какой будет ее реакция, когда она узнает, что я уже женат второй раз? – думал я. – А ведь рано или поздно свет на мое прошлое прольется. Шила в мешке не утаишь».
Правду обо мне могла знать ее подруга Таня, с которой мы в течение двух лет одновременно учились на одном и том же факультете, но меня спасло то, что, будучи человеком скромным и неброским, в студенческие годы я не попал в поле ее зрения.   
Попытка заняться анальным сексом оказалась неудачной. Люда помогала мне как могла. Когда она брала пенис в рот, он твердел, но стоило попытаться его в анальное отверстие, он мгновенно падал. Девушка томилась в ожидании. Наконец, я нашел выход. В анальное отверстие я ввел средний палец, а большим пальцем придавил попку сверху. При каждом нажатии руки попка сотрясалась. Люда визжала,  стонала, но опыту я знал, что причина визга не боль, а эротическое наслаждение.
- Какой ты замечательный! – сказала она.
Ее коронная похвала наполнила мою грудь гордостью. «Да, я умею, - самонадеянно подумал я. – Ты еще будешь гоняться за мною».
- Я не буду твоей любовницей, - упрямо проговорила она, когда мое тело прижалось к ее телу.
- Нет, будешь! – сказал я, дразня ее.
- Не буду, не буду, - повторяла она, как ребенок.
- Почему? Чем плохо быть любовницей?  Любовница котируется выше, чем жена.
- Не заговаривай мне зубы.
- А ведь когда-то  ты готова была стать моею. Помнишь?
- Не помню.
- Это была наша последняя зимняя встреча.
- В последнюю встречу  я приносила тебе блинчики. На 23-е  февраля.  Я потом думала: «Хоть бы ты подавился этими блинчиками».
- Вот она женская логика, - сказал я. – «Подавился блинчиками». Как же я мог ими подавиться, если я благополучно съел их у тебя на глазах?
- Ты меня даже с восьмым мартом не поздравил, - упрекнула она.
«Да, от подарка я уклонился ловко», - подумал я.
Меня стали мучить угрызения совести: «Она подарила мне «Консул», дорогой одеколон,  рублей двести стоит, а я в ответ ничего не подарил, хотя  я ведь никакой-нибудь Жигало». Первым моим желанием было поскорее компенсировать ее расходы.
- А когда у тебя день рождения? – спросил я.
- В августе.
«Слава богу, что не в июле, - возликовало мое эго. – Может, в августе кого-нибудь из нас не будет в городе. Денег на подарок у меня все равно нет. Мне бы до октября дотянуть, до зарплаты. Да разве на вас, женщин, напасешься?»
Я вспомнил, что отдаться мне Люда хотела не в последнюю встречу, а чуть раньше, в январе, когда борьба за квартиру шла к победному концу.  В феврале же она заявила, что мы сблизимся с нею только после свадьбы.
- Ты обо всем рассказываешь своему отцу? – спросил я.
- Да.
- Что ты ему сказала сегодня, когда уходила? 
- Я сказала, что пошла к Коле. Папа мой - добрый, удивительно добрый.
- Ты, наверно, в маму пошла, - не удержался я от злой шутки.
- Я злая, - согласилась она.
«Злая, упрямая, деспотичная, - добавил я мысленно.  – И это хорошо. Будь ты доброй и податливой,  я бы уже давно женился на тебе.  Но, слава богу,  твои крики типа «Выключи телевизор!» отбивают у меня всякую охоту жить с тобой под одной крышей».
Мы шли пешком  по ночному городу в сторону ее дома. Она рассказала, как она поссорилась со своей подругой Оксаной (с нею мы осенью ходили в кино). Люда собиралась в Петербург. К ней прибежала Оксана с большим списком заказов. «Ну почему я должна покупать твоему брату куртку, - возразила Люда. – Кто он мне такой?» «А ты купи мне», - настаивала Оксана.
Люда заказ не выполнила. Кое-чего в Петербурге не было, кое-что надо было долго искать, а у нее было мало времени. Конфеты же, привезенные для Оксаны, пришлось отдать «братьям». Разгневанная Оксана прибежала к Люде утром, часов в восемь, разбудила ее и забрала у нее деньги. Больше они не встречались. Люда была страшно разочарована в своей подруге.
- Тебе еще ждет много разочарований, - сказал я. – Люди несовершенны. Рано или поздно ты и в Татьяне разочаруешься.
- Нет! – вскрикнула она.
Несмотря на разочарование в одной подруге, она наивно продолжала верить в людей.
На следующий день я позвонил ей часов в пять.  Трубку взяла девочка, затем я услышал голос Люды.
- Хорошо, приду. Только, пожалуйста, без концертов, - сказала она громко и резко.
«Зачем она посвящает родственников в перипетии наших отношений? – думал я. – Очевидно, дает  понять родителям, что мои поползновения на ее честь и невинность она пресекает».
Часа через два в дверь раздался резкий звонок.  Я открыл входную  дверь в общий с соседями коридор и увидел Люду в цветастом,  подчеркивающем ее безупречную фигуру платье.
- О, ты в новом платье! – сказал я, пропуская ее в дверь.
- Какое там новое. Я его еще в позапрошлом году сшила, - ответила она.
Стремительно открылась соседская дверь, и в коридор выскочила Лидия Федоровна, приятная женщина лет сорока пяти, как выскакивает из засады паук, чтобы задушить муху, попавшуюся в его сети. Оказавшись в коридоре, соседка вперила свой  любопытный взгляд в Люду. 
- Николай Сергеевич! Вы не закрывайте дверь, - попросила соседка. -  Юля на улице. 
Я понимал, что просьбу соседка высказала для отвода глаз. Основная цель ее вылазки - посмотреть на мою гостью.
- Хорошо, - сказал я.
- Замок испортился, - сообщила Лидия Федоровна. – Иногда приходится с ним возиться.
- Да, а раньше так хорошо открывался, - проговорил я сокрушенно.
Вслед за женой  из квартиры вышел Иван Михайлович, пятидесятипятилетний мужчина с добрыми голубыми глазами,  и тоже бросил на Люду оценивающий взгляд.
- Попробую сделать. Там надо подкрутить, - сказал он.
Лидия Федоровна и Иван Михайлович были  милейшими деликатными  людьми, они не вмешивались в чужую жизнь, но женские голоса, не раз доносившиеся из моей квартиры, разожгли у них вполне естественное любопытство. (Да и кому неинтересно знать, какие женщины ходят в гости  к женатому соседу, когда его жена живет далеко от него?). 
Мы с Людой прошли на кухню. Из дамской сумочки выпорхнули пачка печенья и коричневая баночка с кофе.
- Зачем? – воскликнул я. –  Спрячь. У меня есть кофе. Будем мой пить.
Дверца навесного шкафа открылась, и взору Люды предстала пачка натурального кофе,  который я купил для Ксюши (она дня не может прожить без кофе). 
- Нет, у тебя не такой! - сказала Люда, которая по моей интонации, несомненно, уловила мои колебания.
- У тебя растворимый? – спросил я радостно.
- Конечно.
Кофе настаивался в фарфоровом чайнике, когда раздался новый звонок. «Кого там принесло?» - подумал я с досадой.
Можно было затаиться, но это могли быть соседи, которые знали, что я дома. Чтобы убедится, что звонят не соседи (они звонят непосредственно в квартиру), я потихоньку открыл входную дверь и ахнул от неожиданности: прямо передо мной стояли два человека – Сашка - бывший завхоз нашего института, а теперь студент-заочник литфака, и Женя Романов - журналист, высокий широкоплечий красавец, выпускник нашего факультета, с которым мы не были знакомы. «Как они попали сюда? – думал я в изумлении. - Ах, да… Дверь в общий коридор не захлопнули из-за Юли».
- К тебе можно? – спросил Сашка, в улыбке обнажая мелкие, острые, черные зубки. - Решили зайти. Шли мимо...
В облике Сашки было что-то крысиное, отталкивающее, но в последнее время он вызывал у меня интерес: с год назад у него появилась красивая любовница, которая хоть и не хотела разводиться с мужем и выходить за него замуж, но  иногда приходила к нему домой и занималась с ним сексом.
Время от времени мы случайно сталкивались с Сашкой на улицах города и обменивались жизненными впечатлениями. Как-то после бурной ночи, проведенной с Катей, я встретил его недалеко от своего дома и на радостях затащил к себе в гости,  угощал  водкой и моими коронными блюдами -  колбасой, жареной картошкой. Но я не ожидал, что он сам придет ко мне без приглашения и без предупреждения, к тому же не один.
- Извините, ребята, - сказал я. – Сейчас я не могу вас принять. Так сложились обстоятельства.
Я хотел признаться, что я не один, что у меня женщина, но я не был уверен, что мне стоило раскрываться. Я всегда тщательно конспирировал своих женщин.
- Заходите в другой раз, - предложил я. – Когда сможете?
- Не знаем, - сказал Сашка. – Мы случайно. По вдохновению. Ты угощал. Я считал своим долгом…
Ребята ушли, а я вернулся к Люде. Мы приступили к трапезе. Кофе, сладкий, черный, как смола, доставлял мне истинное наслаждение. Печенье одно за другим летело мне в рот. 
- Как к тебе относятся дети? – спросил я. 
- С девочкой мы находим общий язык, - ответила она. – А мальчик, по-моему, меня любит.
- Ты общаешься с ним?
- Да, недавно хотела взять его с собой на пляж. Но не получилось…
- Почему?
- Уписался. Ему четыре года, а он писается.
- И ты в наказание не взяла его на пляж? – огорчился я.
- Мама сказала: «Раз уписался, на пляж не пойдешь».
- И ты не пыталась убедить ее в том, что она не права?
- А как по-другому отучишь?
- Есть способы. Но наказывать нельзя. Он же не нарочно писает. Ему и так тяжело. А вы его еще наказываете, унижаете. У него может сформироваться комплекс неполноценности, от которого он будет страдать всю жизнь.
- Если бы ты сам попробовал воспитывать, я бы посмотрела.
Я мог бы  сказать ей, что у меня есть богатый опыт воспитания, но саморазоблачение не входило в мои планы.
В постели я использовал домашнюю заготовку, хотя и не верил, что моя хитрость приведет меня к успеху.
- Ты говорила, что твоя мать умерла от рака, - сказал я. – А рак чего у нее был?
- Рак кишечника.
- Ты знаешь, что у женщин часто бывает рак груди и рак матки. А знаешь отчего? От воздержания.
- Опять ты за свое, - проговорила она с досадой. – Мы же договорились!
- Если мне не веришь, проконсультируйся у гинеколога. Он тебе скажет.
- В прошлом году проверялась: все было нормально.
- Было. Но трагедия может случиться в любой момент.
- Хватит! - На ее лице появилось выражение испуга и смущения. - Ты лучше скажи, когда ты разведешься со своею женой? Ты говоришь с нею о разводе?
-  Безусловно. Это лейтмотив нашей переписки, - соврал я.
Наши тела слились в единое целое.
- Давай, как вчера, - попросила Люда.
- Это как? – Я не сразу не вспомнил, чем была примечательна вчерашняя близость.
- Мои ноги соединены, а твои шире.
Ее желание было для меня законом.
После разрядки она побежала в ванну, а я поменял простыню.
Она вернулась, легла на кровать. Мой член не мог войти в ее анальное отверстие.
- Сегодня не получится, - сказала она.
- Почему?
- Я давно не ходила в туалет, - хихикнула она.
Второй раз пришлось кончать в сосок. Левая моя рука держала ее  грудь, а правая придерживала член. Ее большая упругая грудь сотрясалась при каждом движении члена. Стоны, исходившие из ее груди, действовали возбуждающе, и оргазм был глубоким.
Мы пошли к ней домой раньше обычного – в половине двенадцатого. Она настояла, чтобы мы пошли через парк. Парк был наводнен пьяными, агрессивными людьми. Чтобы не стать  жертвой хулиганского нападения,  я свернул с тротуара. Кусты и мрак ночи укрыли нас от посторонних глаз, но ее громкий голос обнаруживал наше присутствие.  Опасаясь, что она заподозрит меня в трусости, я постеснялся попросить ее говорить потише.   
Мы начали договариваться о встрече.
- В понедельник я не могу, - сказал я.
- Почему?
Кажется, она подозревала, что у меня есть другая женщина.
- Я еду в экспедицию, в село, - соврал я. – Встретимся во вторник.
Мы стояли возле ее дома. Она ждала, когда я поцелую ее: голова ее тихо раскачивалась из стороны в сторону, глаза были прикрыты, рот приоткрыт.  Но я был сыт ею, к тому же мне хотелось ее подразнить, и я не стал целовать ее.
- Подождать, пока ты зайдешь в подъезд? – спросил я.
Она молча кивнула головой.
Возле входа в подъезд она повернулась и на прощанье помахала мне рукой. Мой ответный жест был снисходительно небрежен.
На следующий день у меня была в гостях Маргарита. Люде я  позвонил через день и предложил встретиться.
- Не хочется, - сказала она. – Вчера у меня была Татьяна. Я устала.
- Ну как хочешь! – сказал я пренебрежительно. – Я и без тебя весело проведу время.
- Как? С кем? – разволновалась она.
- С друзьями.
- Коля, давай в кино сходим, - попросила она.
- На какой фильм?
- На любой. Можно даже на боевик.
- Нет, это неинтересно. Приходи ко мне.
- Каждый раз одно и то же. Чаепитие… Провожаешь меня в час ночи. На следующий день разбитая...
- Как хочешь.
«Хорошо, что с Маргаритой  я не завязал окончательно, - подумал я. – Нельзя допускать монополии одной женщины».
Она стала упрашивать меня сходить с нею в кино.
- Да ты, я смотрю, хочешь меня видеть? – проговорил я надменным, самоуверенным тоном.
В трубке раздался грустный смех.
- Ну на любой. На какой захочешь, - уговаривала она.
         - Ладно, давай сходим, - сдался   я. – Тем более я не ходил в кино почти два месяца.

Нежданные гости

Возле «Детского мира»  я случайно встретил с Таню и ее подружку  Наташу, которую Таня  давно хотела ввести  в нашу компанию – специально для меня. Наташе  было тридцать лет, хотя выглядела она на двадцать пять. Среднего роста, хрупкая, стройная, с симпатичным лицом и с соломенными  волосами,  вначале она произвела на меня хорошее впечатление.  Но когда я внимательно присмотрелся к ней, я сделал неприятное открытие: продолговатое лицо, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть, схваченные в пучок волосы делали ее похожей на молодую лошадку.
Внезапно пошел сильный дождь, превратившийся в настоящий ливень. Мы укрылись под  навесом, потеснив женщину, торговавшую бижутерией. Разговор между нами, прижатыми друг к другу, продолжался минут двадцать. Впрочем, говорили в основном только мы с Татьяной. Наташа молчала - видимо, от смущения. Она стеснялась меня, хотя Игорь говорил, что она довольно цинична (например, в разговоре с коллегами она сказала: «Гашкин вые -ет Веру. Вот смеху будет»).
По словам Игоря, она была женщиной легкого поведения. У нее всегда была куча любовников. Только на квартиру к Татьяне (в разное время, конечно) она приводила трех мужчин, чтобы заняться с ними любовью.  Сколько же всего их у нее было – одному богу известно. Недавно с очередным любовником она ездила в Польшу (за его счет, конечно).
Я пригласил подруг в гости, хотя конкретного времени не назначил.
Дня через три после нашей  встречи, когда ко мне с минуты на минуту должна была прийти Люда,  раздался звонок. Я открыл дверь и оцепенел от ужаса:  в коридоре стояли Игорь, Таня и Наташа. Их появление  было как гром среди ясного неба. 
Гости зашли в коридор.  Я растерялся, не зная, что предпринять. Ясно было одно: они не должны были встретиться с Людой.   
- Мы без предупреждения, - сказал Игорь. С его лица не сходила наивная виноватая улыбка.
Я мучительно искал выход из создавшегося положения.
- Что с тобой? – спросила Татьяна взволнованно. – Ты кого-нибудь ждешь?
- Нет, - соврал я.
- Говорила тебе Игорь: нельзя без предупреждения, - пожурила она своего любовника.
Пока женщины снимали босоножки, я отозвал Игоря на кухню и сказал:
- Ко мне сейчас должна прийти женщина. Ты должен увести их.  Только не говори им о женщине. Татьяне тоже. Это моя просьба.
- Хорошо. Сейчас, - проговорил  он.
Мы вернулись в коридор.
- Я сейчас не могу вас принять, - сказал я. – Мне на переговоры. Срочно. Извините. Давайте встретимся в другой раз.
Ничего умнее переговоров я не мог придумать. В экстремальных ситуациях мой мыслительный аппарат работает крайне неэффективно.
- Пойдемте. Сами виноваты. Не предупредили, - говорил Игорь.
Женщины  стали лихорадочно натягивать на ноги босоножки. Краска смущения покрыла их лица. Татьяна усомнилась в том, что я иду на переговоры. Игорь встал на мою защиту.
- Что человеку с женой нельзя переговорить? - сказал он солидно.
Я всегда тщательно конспирировал женщин (Люду, Катю, Маргариту) от Игоря и был огорчен, что на этот раз произошел прокол.
«Да, Наташу я потерял навсегда, - подумал я. – А ведь она явно шла на контакт».
Незваные гости покинули квартиру, но через несколько минут  Игорь вернулся  один.
- Я побуду с тобой, - сказал он, наивно улыбаясь. – Она же скоро придет?
- С минуты на минуту.
- Посмотрю на нее.
- Что ты! Нельзя! Извини, конечно.
Ему ничего не оставалось, как покинуть мое жилище.

Люда

До прихода Люды оставалось еще минут двадцать. Я решил заняться физкультурой, чтобы сжечь хоть немного жира, который появился у меня в результате частых и неумеренных трапез  с женщинами.
Я облачился в ветхое черное кимоно, сшитое мне бывшей тещей лет тринадцать назад, и стал выполнять комплекс упражнений.  Хлопанье рукавов и штанин кимоно при имитации ударов действовало вдохновляюще.
Пришла Люда. Увидев  кимоно, она помрачнела. Из уст ее стали вырываться ругательства:
- Ну что это за хламида! Толстой на пашне. Сними немедленно! Противно смотреть!
Если бы она произнесла эту тираду шутливым тоном, с мягкой иронией, то я бы не только не обиделся, наоборот, подыграл бы ей, посмеялся.  Но она говорила злобно, будто, надев кимоно, я совершил аморальный поступок. Меня пугала  неадекватность ее поведения.
- И слушать не хочу! – кричала она, когда я пытался объяснить ей, почему я надел кимоно.
Она напомнила мне злую собаку, которая, оскалив зубы, захлебывается лаем при виде человека, посягнувшего на ее территорию. Свинцовая злоба постепенно наполняла мою душу. «С этой дурой надо кончать! - подумал я. – Я ждал ее, гостей выпроводил, а она хамит». В мгновение ока она растоптала жалость и нежность, которые появились у меня  к ней во время прошлой встречи.
- Это хорошо, что ты грубишь, - сказал я раздраженно, когда мы зашли в кабинет с книгами.
- Почему? – удивилась она.
- В душу не залезешь. Бывают женщины хитрые. И глазом не успеешь моргнуть, как она уже влезла в твою душу. Как червяк в яблоко. Но ты не сможешь. Твоя грубость убивает нежность и любовь в самом зародыше.
- А зачем же ты ко мне пристаешь? Людочка…  Людочка… Я тебе говорю: «Нет, нет! А ты опять за свое».
- Ты заблуждаешься, если думаешь, что я хочу лишить тебя невинности. Она мне не нужна. Если ты так дорожишь ею, ради бога, оставайся с  нею. 
- Зачем же ты пытаешься?
- Это игра.
- Зачем же ты вообще встречаешься со мною?
- Для общения.
Она резко вскочила со стула:
- Ну тогда я пойду!
- Меня поражает полное отсутствие логики в твоем поведении. С одной стороны, ты возмущаешься тем, что я пытаюсь лишить тебя невинности. С другой стороны, когда я говорю тебе, что у меня таких намерений, что я просто хочу  с тобой общаться, ты оскорбляешься и хочешь уйти. Ты же кандидат философских наук. Неужели ты не замечаешь противоречия?
На ее лице мелькнула улыбка. Ее красивое тело опустилось на стул.
- Я высоко ценю твои нравственные принципы, - проговорил я, тщательно замаскировав иронию.
Услышав близкие ее душе этические термины, Люда бросилась в атаку.
- Нравственные принципы зависят от нравственных ценностей, - изрекла она.
- Твои нравственные ценности также достойны восхищения, - проговорил я серьезным тоном.
У меня снова поднялось настроение: ирония полностью вытеснила злобу.
В уши  мне полетели ее слова-камни:
- Ты употребляешь слова, а не знаешь их значений!
- Почему не знаю. Нравственная ценность – это то, что важно для человека в духовном смысле, например, добро, семья, девственность…
- Гордись: благодаря мне, ты пополнил свой словарь новым словом.
- Не обольщайся. Это слово я впитал вместе с молоком матери. Повторяю: у меня никогда не было желания лишить тебя главной ценности.
- Ну хватит! - проговорила она с досадой. – За что я не люблю филологов, так это за демагогию.
Я рассказал ей о недавнем визите своих знакомых.
- Я сказал, что ко мне придет женщина. – Я продолжал немножко дразнить Люду.
- Надеюсь, ты меня не назвал?
- Конечно, нет. Запомни: о наших отношениях знают только два человека: ты и я.
- Хоть ты и хитрый, но порядочный.
Я поинтересовался, почему она считает меня хитрым человеком.
- Не только я, но и Татьяна считает, - сказала она. 
- Ты считаешь Татьяну знатоком людей?
- Татьяна слишком категорична. Она делит людей на две категории – белых и черных.
- К какой же категории она меня причислила?
- Пока не определила. Говорит, ты хитрый. Я ей говорю: «Он же нас на лодке катал, в кафе угощал, в гости приглашал». Да ведь и, правда, ты хитрый.
- В чем же состоит моя хитрость?
- А как же… Ты меня пытаешься обхитрить, мозги запудрить.
- Я же сказал: это игра.  Я не хочу лишать тебя твоей нравственной ценности, несмотря на то, что сам считаю ее рудиментом морали. Даже если ты скажешь: «Коля, хочу», я все равно десять раз подумаю, прежде чем сделать это.
Мы вернулись к теме ценностей.
- Я люблю красивое, доброе, умное, - рассуждала она. – Я люблю достаток.
Я не удержался от искушения еще раз уколоть ее:
-   Ты любишь умное, так будь сама умна. К сожалению, не  все твои поступки можно считать умными. Например, сегодня ты набросилась на меня ни за что ни про что. Разве это умно? Ты же в гости ко мне пришла.
Мои слова ее смутили. Ее лицо покраснело, а рот закрылся.
Сначала мы отправились на кухню пить вино, а затем в спальню заниматься сексом.

Я позвонил  ей 26-го июля после обеда. После  встречи с Катей, произошедшей накануне, мою душу наполняла бурная радость.
- Нам надо отдохнуть друг от друга, - сказала трубка высоким Людиным голосом. -  Нам надо разнообразить нашу программу.
Во мне шевельнулось легкое презрение и раздражение.
- Я не возражаю, - сказал я холодно. – Сколько будем отдыхать? Месяц?
- Не месяц, Коля.
- А сколько же?
Я подумал, что она решила отдыхать от меня всю оставшуюся жизнь, но трубка внесла коррективы:
- Меньше.
Я продолжил говорить так, будто не услышал ее последнего слова:
- Пройдет месяц, ты вспомнишь обо мне и пожалеешь.
Однако из разговора выяснилось, что она хочет повременить с нашей  встречей до понедельника, то есть два дня. А я уже был готов расстаться с нею навсегда.
- Люда, я не хочу, чтобы ты считала меня подлецом, - сказал я. – Я не хочу морочить тебе голову.
- Что ты имеешь в виду? Спросила трубка тревожным голосом.
- У меня нет намерения жениться. Брак между нами невозможен.
- Ты вообще не хочешь иметь семью? - спросила трубка подавленным голосом.
Конечно, я, как  любой нормальный мужчина, хотел бы иметь жену – красивую, умную, любящую и понимающую. Но импульсивная, экзальтированная, бестактная Люда, увы, не могла претендовать на ее роль.   
- Да, совсем. -  В моем голосе зазвучал металл. Мой лживый ответ не мог причинить ей такой боли, какую причинила бы правда. 
- Ну знаешь, если отношения не ведут к желаемому результату, нам лучше расстаться совсем.
В ее голосе слышались обида и отчаяние.
- Хорошо, больше не будем встречаться, - легко согласился я.
После «разрыва» я испытывал двойственные чувства. С одной стороны, мне было жаль Люду. У меня было такое чувство, будто я раздавил какое-то живое существо, пусть не очень полезное народному хозяйству, но вместе с тем и невредное.  С другой стороны, меня переполняло злорадство. Мне удалось ей отомстить за ее бестактное поведение, брань, грубость. ««Желаемый результат». Какой неуклюжий оборот! Полное  отсутствие чувства стиля», - думал я.
Воскресенье я провел вместе с Пашей Травкиным, а в понедельник меня стала донимать скука. Я пожалел, что поспешил расстаться  с Людой. Можно было подождать с разрывом  до 16 августа, когда вернется Катя. Я набрал номер ее телефона.
- Это ты? – в голосе Люды радостное удивление.
- Давай в кино сходим, - предложил я.
- Давай, - она сразу согласилась. – А какой фильм и когда? Мне лучше на три-четыре часа.
- Фильм называется «Город». Это о женщине, которая еще не стала проституткой, но за все ей приходится расплачиваться телом.
- Интересно.
Телефон находился рядом с кинотеатром.
- Подожди. Я сейчас.
Я опустил трубку, подбежал к афише, прочитал ее, вернулся к телефону, который еще никто не успел занять.
- Есть сеанс на 16. 10, - сказал я.
- Хорошо. Меня устраивает.
«Как быстро она согласилась помириться, - думал я, когда возвращался домой. – Она все-таки привязалась ко мне, и разрыв заставил ее страдать. Меня она, конечно, не любит. Я не соответствую ее идеалу. Слишком много во мне черт, которые ее отталкивают. Например, безразличие к порядку в квартире, отсутствие карьеристских устремлений. Но мои ласки, моя страсть сделали свое дело».
Я пришел в кинотеатр за пять минут до сеанса, чтобы купить билеты. Оказалось, что все сеансы смещены на час вперед.
Подошла Люда. Красивое платье подчеркивало стройность ее фигуры. Ядовито-красный цвет губной помады  делал ее рот самой заметной частью лица. Она спокойно отнеслась к сообщению о смещении сеансов. В запасе у нас был целый час. Я предложил скоротать его у меня – дом был в пяти минутах ходьбы от кинотеатра. Она сразу согласилась и первой устремилась в сторону моего дома. «Хороший признак, - подумал я. – Видимо, за время разрыва ее воображение активизировалось».
Я поставил чайник и вернулся к Люде, которая в коридоре  снимала туфли. Мои губы нежно коснулись ее шеи. Ее тело затрепетало, задрожало, как листок осины при легком дуновении ветерка.  Она ответила на мой поцелуй продолжительным поцелуем.  Ее язык проник в мой ром. Из груди ее исторгся стон.
- Пойдем в спальню, - шепнул я.
Я взял ее за руку, как маленькую девочку, и мы, чистые, любящие, осторожно ступая, чтобы нас не услышали соседи, пошли в мою келью.
Она сама сняла с себя одежду. Я подумал, что наши отношения вступили в новую фазу. Теперь она знала, что я не женюсь на ней. Я и раньше не давал ей обещаний, теперь же у нее не осталось никаких иллюзий на этот счет.
- Выключить чайник? – спросил я.
- Да.
С первой встречи меня восхищали ее  совершенная фигура, упругие бедра и грудь,  теперь же  и ее лицо, которое раньше казалось мне обычным,  тривиальным, бесконечно нравилось мне. Никогда раньше мне так сильно не хотелось слиться с нею в одно целое, как в тот день. Никогда мы не ласкали друг друга с такой страстью. Ее язык проникал в мой рот до самого основания. Я жадно сосал его. Страсть и нежность были в каждом моем движении. Я хорошо изучил ее как женщину. Я знал, что она обладает гиперчувствительностью, и когда целуешь ее с большой силой, то вместо наслаждения она испытывает боль. Поэтому мои губы лишь слегка прикасались ее наиболее чувствительных частей тела – мочки уха, шеи, сосков.
Мы соединились. У меня возникло ощущение, что член попал во влагалище. Но полной уверенности не было.
- Куда я попал? В попку? – спросил я тихо.
- Нет, в клитор, - ответила, сдавливая мое тело руками.
Я работал с огромной энергией. Пот катился с меня градом. Пот залил все тело моей любимой женщины – грудь, живот, холмик, покрытый черной растительностью, бедра.
На мой взгляд, пот – признак настоящего секса. С Ксюшей я никогда не потел. С Тоней, напротив, всегда обливался потом.
Никогда мне не было с Людой так хорошо, как в тот день. Я кончил три раза.
В шесть часов она должна была быть у соседки, чтобы поздравить ее с днем рождения, но поднялись с постели только в половине седьмого.
На улице было светло, но она  не хотела уходить одна. Я пошел ее провожать. Среди встречных попадались знакомые, но я не испытывал смущения. Меня уже не пугало, что люди узнают о моей супружеской неверности. Развод с Ксюшей был делом решенным.
Мы договорились на следующий день вместе пойти на пляж.
Ей не понравилось место, где я обычно располагался, и мы долго искали удобное место на берегу. Наконец, ее устроила полянка рядом с разлапистой ивой. Она разостлала широкое полотенце, извлеченное из сумки, и легла на него. Мое шерстяное одеяло шокировало ее, и она  шумно выразила свое возмущение.
- Давай возьмем лодку, - попросила она.
Я предвидел такой ход событий и, чтобы избежать полного финансового краха, принял некоторые меры.
- У меня нет паспорта, - сказал я. – Забыл.
Она стала канючить:
- Возьми лодку! Возьми! Возьми!
Она вела себя, как капризная девочка лет пяти-шести. Я пожалел, что не взял с собой документ.
- Хорошо. Пойдем на станцию, попробуем…
- Нет, нужен паспорт, - сказал лодочник, когда мы предложили ему оставить что-нибудь в залог. – У вас же нет тысячи рублей.
Люда отвела меня в сторону.
- У меня есть пятьсот рублей, - тихо сказала она. – Может, согласится?
- Разве можно брать с собой на пляж такую сумму,  - проговорил я укоризненно.
Сумма устроила лодочника. 
Лодка заплыла в тихую заводь, заросшую маленькими желтыми лилиями. Люда захотела нарвать букет. Мне было жаль цветов, и я попытался отговорить ее от этой затеи.
- Это водяные растения, - сказал я. – Без воды они сразу завянут. Кроме того, они занесены в красную книгу, и нас могут привлечь к ответственности.
Я представил, как Люда будет идти по городу с цветами, как на нас с осуждением будут смотреть люди, и мне стало не по себе. Но моя подруга умела добиваться своего. Она била  в одну точку до тех пор, пока ее желание не выполняли.
- Ну, подплыви, подплыви, подплыви, - канючила она.
Я сдался.
Ее гибкое тело наклонилось над водой, и тусклый желтый, шарообразный цветок лег на сиденье лодки. Мое сердце болезненно сжалось.
- Хватит одного! – решительно сказал я. – Ты же видишь, он некрасивый. Его в вазу не поставишь.
Она попросила меня подплыть к камышам.  Лодка сманеврировала среди зарослей и врезалась носом в высокие стебли.  Мы наломали камышей – и стеблей, и бурых мягких «початок».
Мы катались на лодке два часа, что обошлось мне в сорок рублей.  Люда предлагала мне заплатить половину суммы, но я решительно отказался. Мужчина, дорожащий честью, с голоду умрет, но не позволит своей женщине платить.
Когда мы возвращались домой, головы встречных поворачивались в нашу сторону: их привлекал большой «букет» камышей в руках Люды. Она шла чинно, с высоко поднятой головой. Внимание людей явно льстило ей. Вдруг она засмеялась.
- Ты чего? – спросил я.
- Женщина посмотрела на меня, и ее перекосило.
- Почему?
- Наверно, ей стало плохо оттого, что мне хорошо.
Я искоса посмотрел на Люду, и мне стало ясно, почему встречная женщина возненавидела ее с первого взгляда.  По лицу Люды было видно, что ей не меньше тридцати лет, но она корчила из себя юную девочку:  она напялила коротенькую юбочку, оголив бедра, держала камыши в руках. Женщину покоробило несоответствие между реальным возрастом Люды и ее притязаниями.
Мне стало неловко за свою подругу, но, чтобы не превращаться в зануду,  я ничего ей не сказал. В конце концов, каждый человек имеет право выглядеть так, как ему хочется.
Она согласилась на следующий день поехать на озеро Угрим, которое находится недалеко от города.
Я пришел на вокзал пораньше, чтобы купить билеты. Люда в спортивной майке и джинсовой юбочке пришла вовремя. На электричке  до Головина мы ехали минут двадцать, а затем вышли из вагона и, как пилигримы, не спеша пошли по проселочной дороге к озеру. На небе не было ни облачка. Солнце висело над головами. Отойдя на приличное расстояние от станции, мы сняли майки. Люда осталась в юбочке и цветастом бюстгальтере. Ее левую грудь прикрывал оранжевый купол, правую – синий. Время от времени я останавливался и целовал спутницу в шею. «Где же можно соединиться с нею? – размышлял я. – В лесу трудно.  Насекомых много. Заедят. От нас останутся только  два обнимающихся скелета».
Дорога к озеру была запутана. Она петляла по полям, по лесу. Я был на озере раза два, и у меня не было полной ясности, как туда пройти.
- Учти, мы можем заблудиться, - предупредил я.
- Нет! – вскрикнула она гневно и свирепо. – Я к этому не готова.
Сначала вокруг нас  плескалось море колосящейся ржи. Затем вдоль дороги справа стала виться лента лесонасаждения. Когда же посадка кончилась, справа от нас таинственно зашептала высокая зеленая кукуруза.
- Давай зайдем в кукурузу, - предложил я. – Я тебя поцелую.
Она вздрогнула, но молча продолжала идти по дороге. Я прибег к весомому аргументу, почерпнутому из мира искусства.
- Смотрела фильм «Подсолнухи»? – спросил я. – Там герои занимались любовью в подсолнухах. Думаю, кукуруза не хуже.
Я был уверен, что она не согласится зайти в кукурузные джунгли, но, к моему удивлению, она сказала:
- Ну ладно.
Я первым свернул направо и зашел на плантацию. Я решил отойти подальше от дороги.
- Куда ты так далеко? – крикнула она мне вслед, продолжая стоять на дороге. Видимо, в голову ей пришло подозрение, что я маньяк.
Когда она подошла ко мне, я объяснил ей, почему нам надо отойти подальше от дороги:
- Сейчас там ни души. Но в любой момент могут появиться люди. Услышат твой крик…
Мой аргумент ее убедил. Мы углубились в заросли.
Широкое белое полотенце раскинулось на рыхлой земле. Ее майка, юбочка, бюстгальтер, трусики стопкой легли на ее сумочку. Мои джинсы и черная майка расположились рядом с ними.  Мы были совсем голые.
Она легла на полотенце вверх лицом, я лег на нее. Мы слились в поцелуе. Член сам нашел влагалище, вошел в него и уперся в клитор.  Она громко стонала. Шептались листья кукурузы. Иногда мне казалось, что кто-то приближается к нам. Я останавливался. Но кроме жалобно пищавших трясогузок, вокруг никого не было. Оргазм был глубоким.  Я хотел встать, но   она меня не отпускала: ее руки крепко держали меня за спину. Я лежал на ней еще минут пятнадцать-двадцать, целуя ее в губы, щеки, шею.
Когда мы встали и пошли в сторону дороги, трясогузки отчаянно застенали.
- Да не бойтесь вы нас. Мы добрые. Не тронем мы вас и ваши гнезда, - сказал я. 
Мы шли по дороге, проходившей вдоль опушки леса. Я помнил, что где-то надо свернуть налево. Но где? Слева обозначилась заросшая травой дорога. Кажется, в прошлый раз мы поворачивали сюда. Но полной уверенности не было. Внутреннее напряжение нарастало. Моя истеричная спутница не давала мне права на ошибку.
Сзади послышался рев двигателя. По дороге мчался трехколесный мотоцикл. Чтобы не задерживать мотоциклиста, я крикнул издалека:
- На озеро здесь поворачивать?
Мотоциклист пронесся мимо нас, но остановился в метрах десяти. Я повторил вопрос.
- Можно сюда. А можно свернуть подальше, - ответил парень.
- А где лучше?
- Здесь, - после небольшой паузы ответил он.
Мы поблагодарили его за ценные сведения, и он помчался дальше по дороге. Мы свернули в лес, который метров через сорок перешел в большой  заброшенный сад.
Она захотела яблок. Я вооружился палкой. Бросок, и палка, как бумеранг, летела в яблоню. Яблоко падало на землю. Я находил его в траве и бросал подруге.
- Ты вкусила яблоко с древа познания. Теперь Господь изгонит нас из рая, - шутил я, чтобы развлечь себя и свою спутницу.
Насытившись яблоками, мы продолжили путь. Дорога снова завела нас в лес. Спускаясь с горы, мы увидели, как внизу среди леса блестит озеро. «Слава богу, не заблудились», - облегченно вздохнул я. Люда издала восторженный крик.
Небольшое озеро  было очень живописно: в нем, как в зеркале, отражались голубое небо, и деревья, свисающие над водой. Мы разместились на дальнем берегу и первым делом  заморили червячка.
Мой аппетит шокировал мою подругу.
- Если ты будешь так много есть, то скоро превратишься в толстяка, - сказала менторским тоном.
Сама она ела и пила очень умеренно. Например, она наотрез отказалась от кофе со сгущенным  молоком.
Я купался три раза, она – лишь один раз.
- Почему ты не хочешь купаться? - спросил я. – Очень чистая, приятная вода.
- Не хочу. Холодно.
- Ты что, мерзлячка?
- Да. Сестра показывает, как я вхожу в воду. «Не брызгай, девочка!» «Не брызгай, мальчик!». - Она сморщила лицо и  воспроизвела  нервные, испуганные интонации сестры, которая, в свою очередь, пародировала  ее самую. Получился сложный жанр: пародия на пародию.
- Я знаю, почему ты так сильно боишься холодной воды, - сказал я. – У тебя очень высокая чувствительность. Рецепторы расположены близко к поверхности кожи. Эта чувствительность и в сексе проявляется.  Ты остро реагируешь на каждое прикосновение.
Мои слова были для нее как откровение.
Каждый из нас погрузился в свои мысли.
- О чем ты думаешь сейчас? – спросил я.
- Надоело мне жить в этой стране, - сказала она. – Хочу уехать.
- Почему?
Она не ответила.
Пришлось самому строить версии.
- Здесь ты не получаешь признания? - предположил я. «К тому же ты не можешь найти себе подходящего мужа и родить ребенка», - мысленно добавил я.
- Я не могу здесь себя реализовать, - сказала она. – Я бы могла заниматься наукой.
- Но кто тебе мешает? Пиши монографию.
- Кому это нужно! Я недавно на конференцию ездила. Все записывала, чтобы рассказать. Но мне даже не предложили выступить.
- Но ведь ты и  так наукой занимаешься. Ты же диссертацию написала.
- Да. У меня очень хороший автореферат.
- Ты давно обещала мне подарить экземпляр, но его до сих пор нет в моей домашней библиотеке, - посетовал я.
- Хорошо, подарю.
Она долго критиковала нашу систему образования, своих бездарных и тусклых коллег. Больше всех досталось Птицыну, который был совершенно некомпетентен в философии, не имел базового философского образования (закончил пединститут, литфак) и  вдобавок третировал ее.
Лягушата рядком сидели на берегу. Камешки, запущенные мною, падали рядом с ними, но они не шевелились. В голове мелькнула мысль, что мы в стране непуганых лягушек.
- Твоя жена скоро приезжает? – спросила она.
- К сентябрю. Она выйдет на работу. Придется квартиру делить.
- А она прописалась?
- Прописалась. Почему бы ей не прописаться. Ведь квартиру дали на троих.
- Бывает и не прописываются.
- Нет, квартиру мы поделим. По-другому я не могу. А вот от алиментов она откажется. Она сказала: «Сын будет мой. Ты за него можешь не беспокоиться».
- А она умная женщина, - сказала Люда. – Чем больше я узнаю ее, тем больше ценю.
- В чем же ты видишь ее ум?
- Квартиру получила. От алиментов отказалась. Ты лишаешься всяких прав на сына.
- А я и не претендовал на него.
- А в старости? Дети заботятся...
- Какая там забота. Я бы никогда не стал требовать что-либо от своих детей. Зачем отравлять им жизнь.
- Нет, заботятся, - повторила она.
Время летело быстро. Мы решили ехать четырехчасовым поездом.
На обратном пути мы поссорились. Она критически отозвалась о моей методике  анализа текста.
- Меня это не вдохновляет, - сказала она. – Ты видел по телевизору, как Ильин анализирует? Это интересно. Он спрашивает: «Почему Пушкин назвал Пущина другом бесценным?» И сам отвечает. Эти уроки можно назвать уроками этики.
- Да, можно, - взорвался я. – Но мой предмет называется лингвистический анализ текста! Студенты поумнее с интересом работают…
- Я  б, наверно,  не была среди них, - сказала она.
Я не сдержался и скептически отозвался о ее способности к аналитическому мышлению.   
Я ушел вперед. После размолвки мне хотелось отдохнуть от спутницы. Она стала отставать.
- Куда это ты так спешишь? – спросила она подозрительным тоном.
- Поезд подойдет через пятнадцать минут.
- Поедем на следующем.
- Так ждать надо будет целый час.
На станции, когда поезд приближался, она еще раз спросила:
- Куда же  ты так спешишь?
Взгляд выражал  тревогу и подозрение.
- Ты что, ревнуешь, что ли? – удивился я.
- Да.
- Никуда. Поедем ко мне. Убедишься, что я ни с кем не встречаюсь.
- Нет, мне некогда сегодня.

  В последний день июля мы встретились под часами вокзала, чтобы вместе продолжить путь на пляж.   
Когда мы шли по железнодорожному мосту,  я осторожно сказал, что жизнь становится все тяжелее – деньги кончаются. Она тяжело вздохнула:
- А мне надо сапоги купить.
Однако материальная сторона жизни угнетала ее меньше, чем быт. Только уехали братья с женами, как на нее свалилось новое несчастье: приехала ее неродная тетя - сестра мачехи.
Тетя ночевала у бабки, но все дни проводила у мачехи.
Впрочем, о самой тете Люда отзывалась сочувственно. Она была инвалидом. В возрасте тридцати одного года во время беременности ее парализовало. Роды были трудными: врачи буквально выдавили ребенка. К счастью, сын родился нормальным, он вырос и даже отслужил в армии. Но самой тете повезло меньше. Года три после родов она была прикована к постели. Муж ей попался «вертлявый» - ушел от тети.
Когда Люда гневно осудила его, я не выдержал и вступился за незнакомого мне человека:
- Ты же сама говоришь, что тетя три года была прикована к постели. Как ему было с нею жить? Ведь он же был молодым мужчиной. Ему нужна была забота, секс. Вряд ли какого-нибудь мужчину может устроить роль сиделки. Любому мужчине в его ситуации пришла бы мысль о разводе.
- Мой папа не бросил маму, - сказала она.
- Я не сомневаюсь: твой папа – благородный человек. Но не будешь же ты отрицать, что он  и муж тети оказались в разных ситуациях: люди, больные раком, живут недолго, а парализованные могут жить десятилетиями. Твой папа ухаживал за мамой год-два, не больше, а муж тети должен был нести крест всю жизнь. Я считаю, что никто не должен приносить свою жизнь в жертву другим людям. Каждый имеет право на счастье. Впрочем, если у человека есть  желание пострадать за других, то ему нельзя мешать. Ведь у каждого свои представления о счастье.
Люда продолжила рассказ о тете.
Ей повезло: она встала на ноги. И хотя одна рука у нее не действовала, в целом она чувствовала себя хорошо.  К ней вернулся муж. У них родился еще один сын. 
Подошли к реке. Я предложил взять лодку, но она отказалась.
- Пойдем на тот. – Она показала на дальний, более живописный берег, засыпанный золотым песком и засаженный изумрудными ивами. 
Было еще рано, и берег был пустынным.   Мы дошли до середины пляжа, разостлали подстилки, легли на них.
В разговорах она часто упоминала своего отца. Для нее он был эталоном порядочности, эталоном настоящего семьянина. 
- Твой отец любил маму? – спросил я.
- Думаю, любил.
- Ты говорила, что он ухаживал за нею несколько лет. Свои отношения с нею он ставил тебе в пример. Ты говорила, что мама была очень красивой.
- Да.
- А папа?
- Нет. Он некрасивый.
- Возможно, мама не любила его. Поэтому долго не шла на сближение с ним. Она ждала другого. Но другой не появлялся. Так что затянувшиеся платонические отношения между ними объясняются не высокими моральными качествами твоих родителей, а недостатком чувства со стороны матери.
Моя догадка произвела на Люду сильнейшее впечатление: ее голова поднялась, глаза  широко открылись и вспыхнули.
- За что вы с сестрой так любите отца? – спросил я.
- За то, что он нас любит. Сейчас у него жена. Но это ему не мешает…
Солнце пригревало наши тела. Мои губы коснулись ее живота.
- Что ты делаешь? Увидят, - вскрикнула она.
- Здесь почти никого нет.
- Есть!
- Пусть видят.
- Нет!
Пришлось отстраниться.
- Вчера Кожин рассказывал о твоем шефе, - сказал я.
Она поморщилась: ей неприятно любое упоминание о Птицыне.
Я пересказал ей историю о нем, услышанную от Кожина.
Птицын пришел в гости к женщине. Цель визита была определенной – секс. Он принес с собой маленький кулек конфет и выразил сожаление, что не купил вина. «Да вы не волнуйтесь, Борис Константинович,  - сказала ему женщина, - хватит и конфет».
Лицо Люды налилось злостью:
- Говорите черт знает о чем!
- А о чем же говорить? Все люди говорят о других людях и о человеческих отношениях.
Мне захотелось ее позлить.
- Когда я учился в аспирантуре, одна аспирантка - литовка Данута - рассказывала мне о своих сексуальных похождениях. Один из ее любовников был мазохистом. Он заставлял ее унижать себя. Она играла роль арийки, а его называла русской свиньей.
- Фу, о чем вы говорите! – возмутилась Люда. – И ты слушал эти гадости!
- А разве ты не слушала. Помнишь, ты рассказывала мне про проститутку.
- Мы об этих вещах с ней не говорили… Сплетни, гадость всякую собираешь.
- А о чем же говорить?
- Надо хорошее в людях видеть.
Раздражение разлилось по всему моему телу: «С нею невозможно разговаривать».
- Да разве я не вижу в людях хорошее? О ком я плохо отозвался? А ты… Кто, на твой взгляд, хороший? Птицын плохой. Вика плохая. Братья плохие. Есть только одно исключение – твой отец.
- Я не лезу в интимные отношения.
- Но разве ты не сказала, что муж тети «вертлявый»?
Крыть ей было нечем. Ее лицо уткнулось в подстилку. Молчание длилось довольно долго.
«Возможно, ее болезненная реакция на рассказы о сексуальных отношениях вызвана опасением, что  она сама может стать героиней подобных историй», - предположил я.
- Птицын и меня приглашал к себе в гости, - призналась она.
- Когда?
- Еще до аспирантуры. Я вернулась из Польши. Он говорит: «Приходите. Расскажете о поездке». Я пришла… Жены, конечно, не было.
- Угостил?
- Немного печенья и  чай.
- Пытался соблазнить?
- Пытался обнять. Но я его сразу поставила на место.
- Видишь, он и тебя хотел покорить малыми средствами. Это его донжуанский стиль.
Упоминание о донжуанах ее страшно рассердило.
Я заговорил о Вике.  Люда помрачнела.
- Она бестактна! –  сказала она злобно.
Любое упоминание о Вике  приводило ее в бешенство.
Утром я не успел позавтракать, и теперь острый голод сверлил мой желудок.  Я предлагал уйти, но она предпочитала загорать. С пляжа ушли в час дня.
На центральной площади мы нарвались на  Дубову,  преподавательницу немецкого языка, взбалмошную, истеричную женщину  с грубым лицом и бесформенной фигурой. 
Дубова пронзила нас подозрительным  взглядом.
- Что это наши преподаватели и летом вместе? – проговорила она холодно, надменно. В ее голосе слышалась угроза.
Мы с Людой что-то пробормотали  в ответ. Вроде: «Встретились случайно!».
- Жена приехала? – допрашивала она.
- Пока нет. Но скоро приедет, - ответил я.
Дубова начала рассказывать об усадьбе, которую она купила за бесценок года два назад.
  Я умирал с голоду, а приходилось слушать бредовую речь  знакомой. Наконец, мы отделались от нее и добрались до столовой. 
Отобедав, мы пришли ко мне домой.
- Кто первый пойдет в душ? – спросил я.
- Я.
- Хорошо. Я пока помузицирую.
- Не надо! – поморщилась она.
- Я потихоньку. Ты не услышишь.
- Нет, не надо! – она повысила тон. – У меня болит голова.
Ее всю затрясло от злобы.
«И это специалист по этике! – подумал я мрачно. – Обвиняет Вику в бестактности. А сама!»
- Успокойся, не буду, - сказал я миролюбиво.
Ее настойчивость, въедливость  не знала границ. «Если бы она захотела, она бы мертвого заставила встать из гроба» - подумал я.
Часа два мы  занимались сексом и слушали музыку.
Часов в пять стало невыносимо скучно. Язык   не ворочался, рот не открывался. Такое же состояние было и у моей партнерши.
- Чем ты вообще занимаешься? – спросила она раздраженно. – Что ты делаешь сегодня?
- Сегодня мы были на пляже, - напомнил я, -  а потом у меня...
- А что ты после будешь делать? По-моему, лень – это что-то органическое для тебя.
- А что делаешь ты? – вспылил я.
- Вяжу, плету, читаю, убираю в комнате…
- Я же провожу время в  размышлениях о смысле жизни, - пошутил я. – Я  философ. Мои кумиры Диоген и Сократ. В Диогене мне нравится то, что он жил в бочке, а в Сократе –  способность мыслить диалектически.
Несомненно, она  пыталась убедить себя в том, что я как потенциальный муж я не представляю большой ценности, и если мы расстанемся, то потеря будет небольшая. Наверняка она заготовила уже слова, которые скажет отцу: «Он лентяй».
За день мы осточертели друг другу. Чутье подсказывало мне, что вряд ли она захочет встретиться со мной на следующий день. У меня тоже не было желания видеть ее в ближайшее время.
- Завтра отдыхаем день? Не встречаемся? – спросил я.
- Думаю, одного дня мало, - ответила она.
Я согласился с нею. «Пожалуй,  для реабилитации психики понадобится дня три, не меньше», - подумал я.
Мы вышли на улицу.
- Какой ты занудливый! – сказала она сварливо.
Это уж слишком!  Назови меня хвастуном, назови лодырем - я стерплю. Но зануда!  Нет, такого оскорбления я никому не смогу простить. 
- И в чем это выражается? – спросил я.
- Говоришь ему: «Нет, Коля, нет». А он: «Раком заболеешь! – сетовала она.
Слава богу! Она не считала меня скучным человеком. Слово «занудливый» она употребила в значении «настырный». Ее возмущала настойчивость, с которой я пытался проникнуть в ее святая святых –  глубины ее влагалища. 
- Я забочусь не только о себе, но и о тебе – о твоем здоровье, да и о наслаждении, наконец! – оправдывался я.
Она предложила вместе с нею уехать за границу.
- Кому мы там нужны? – сказал я скептически. – Там нас даже дворниками не возьмут. Нет вакансий. Впрочем,  сейчас мне вообще не хочется уезжать за границу. После того как я получил квартиру, я полюбил Отечество.

Любовники

Еще в конце мая Игорь предложил мне заняться своей Татьяной.
- Она мне противна, - признался он. – Я ее не люблю. Если хочешь, попробуй.
  Я  был не прочь закрутить с нею роман.   
Вероятность того, что Татьяна пойдет на контакт со мной, казалась мне довольно высокой.  Ведь Игорь  мучил ее, прямо говорил   ей,  что она  ему безразлична. Она нуждалась в участии, в поддержке, в помощи верных друзей.
В начале июня  Игорь  признался  мне, что они с Татьяной занялись «бизнесом»: они покупали в магазине бутылки пива и с наценкой продавали их на вокзале проезжающим пассажирам. Эта деятельность приносила им солидный доход – 100 рублей в день.   
В конце июня  он поведал, что отношения с Татьяной у него осложнились. В Харькове, куда они вместе ездили продавать Игоревы  вещи (в частности, спортивный костюм),  они поссорились. Татьяна закатила истерику. Когда  он предложил ей пойти к нему в общежитие, она обиженно крикнула:
- Не хочу! Я к мужу пойду!
Но через день они снова занимались любовью.
- Так хорошо еще никогда не было, - рассказывал Игорь,  улыбаясь. – Как странно устроены люди. Давно еб - ся, а все равно испытывают стыдливость.
Мы пошли вместе с ним к Татьяне в библиотеку. Я надеялся, что-нибудь узнать о Вере.
Татьяна одна сидела за столом. Она изменилась за последние дни.
- Ты похудела? – предположил  я.
- А разве это плохо?
- Нет, хорошо. Ты стала еще лучше.
- Плохо только, что лицо… - каркнул Игорь.
- Да, красное, - согласилась Таня, - но это естественный цвет. Я бегала…
- Румянец украшает женщину, - изрек я глубокомысленно.
  Недели через две я зашел к Игорю в общежитие и застал у него Татьяну.  Она была не в себе. На глазах ее сверкали слезы.  Еще до моего прихода они начали выяснять отношения.
- Все,  расстаемся. Больше не приду. Я замужняя женщина, -  с надрывом говорила она. – Я к Николаю Сергеевичу пойду.
Когда Игорь вышел из комнаты, она сказала мне:
-  Хочешь, приду? 
Я помнил, что Игорь предлагал мне заняться ею.
- Хорошо, приходи, - сказал я. -  Только Игорю скажи: «Поехала домой!»
Когда в комнату  вернулся Игорь, она выдала меня с потрохами:
- Поеду к Николаю Сергеевичу,  а тебе скажу: «Поехала домой!» 
- Это несерьезно. Сейчас ты и меня обманула, и Колю! - возмутился  Игорь.
Он снисходительно отнесся к нашей возможной интимной близости, но ее отказ пойти вместе с ним на вокзал продавать пиво возмутил его до глубины души.
- Ты же знаешь, что деньги у меня на исходе! – говорил он взволнованно.
- Не уезжай! – убеждала она его. – Останься здесь, найдешь другую работу. 
После этой фразы мне стали понятна причина их размолвки: Игоря сократили, и он решил в конце августа вернуться в Уфу, Таня же  не хотела расставаться с ним и  удерживала его в нашем  городе.
«Чудны дела твои, господи, - думал я. – Красивая  женщина влюбилась  в бездельника, страдает из-за него, а он, внешне ничем не примечательный мужчина, совершенно к ней равнодушен, мучит ее».   
В конце июля я зашел к Игорю в общежитие.
Он устраивался на работу в школу и собирался идти на прием к директору. 
-  В чем пойти? Джинсы грязные. Шорты...  Нет, в шортах нельзя… - говорил он, шаря глазами по вещам, разбросанным по комнате.
- Удивляюсь, что ты так долго с Татьяной встречаешься, - сказал я. – Это на тебя не похоже.
- Самому противно, - признался он. – Но она меня подкармливает. Денег дает…
- И ты не возвращаешь?!
Я был потрясен: Игорь превратился в настоящего альфонса.
Он смутился.
- Возвращаю, но мы их тут же тратим. На пиво, вино, фрукты. Я понимаю: это подло, но… - исповедовался он. - А я уже с нею стараюсь меньше.
- Надоело? Не хочется?
- Да хоть и хочется. Все равно…

Вера

Я спускался по лестнице   и увидел впереди женщину в красном платье, похожую на Веру. Я догнал ее и к вящей радости убедился, что это действительно  была она. Карие глаза, черные блестящие волосы, чистая смуглая кожа, необыкновенно красивое лицо, тонкая талия и в меру широкие бедра в который раз потрясли меня. У меня защемило в груди. Мы поздоровались, заговорили и медленно продолжили спуск. Наверх, навстречу нам, поднималась Лидия Петровна. Когда она увидела меня рядом с красивой женщиной, на лице ее вспыхнули удивление, напряжение и осуждение.  Я давно заметил, что она  старается соединить меня с Катей. Видимо, ей хотелось, чтобы у ее внука появился хороший отчим. 
Мы с Верой  вышли на улицу и вместе  пошли в  центр города.
Она сказала, что рассчиталась в нашей библиотеке.
- Заработала на сапоги, но на юг денег нет, - сказала она с улыбкой. – А для отдыха денег не надо жалеть.
Мы перешли перекресток, заговорили о наших знакомых. Когда она сказала, что помогла Игорю найти работу в школе, я отозвался о нем скептически:
- С его принципами он и на новом месте долго не продержится.
- Надо его предупредить, - сказала она озабоченно.
- Это бесполезно. Он отвергает любые компромиссы.
Она рассказала о своих злоключениях. В школе у нее нет подруг. Завуч ее преследует. Правда, один раз она проштрафилась,  не пришла в школу на важное мероприятие. Но после того случая прошло три года.  Можно было бы и забыть о ее прегрешении. Но завуч кусает ее исподтишка. Не дает премий. Отравляет жизнь. Она обращалась к директору. Но у того другие обязанности.
- Придется уйти, - сказала она с грустной улыбкой.
- А премии большие? – спросил я.
- Нет. Но обидно. Ведь несправедливо. 
- Не обращай внимания.
- Трудно не обращать.
Она заговорила о  другой проблеме. Уже год она занималась большим теннисом.   Руководитель – Вадим Коршунов - установил непомерно высокую цену за корт – пятьдесят рублей за игру.  Она не может заниматься часто. Ей не по карману такая плата.
- Коршунов? Я хорошо его знаю.  Двенадцать лет назад у меня возникли с ним точно такие же проблемы. Мы занимались карате в спортзале силикатного завода. Вадим и там подвизался брать плату за зал. Якобы на боксерские груши.  Я просил снизить плату. Он стал меня третировать. Я вызвал его на спаринг с контактом.
- Кто ж победил?
- Я достал его раза два. Он отказался продолжать бой. Деньги, как я и предвидел, он присвоил себе.
Я спросил ее о муже:
- Денег не дает?
- После одного случая у нас все раздельно. Да я и не хочу от него зависеть. Эх, найти бы мужчину, который бы обеспечивал, - проговорила она серьезно.
«Да зачем же искать. Вот же я, - пронеслось у меня в голове. - Правда,  пока денег у меня маловато. С трудом свожу концы с концами.  Но если бы меня вдохновляла любимая женщина, то наверняка научился бы зарабатывать».
Мы зашли на рынок и сделали неприятное открытие: фрукты дорогие.
Я купил два килограмма груш.
- Угостить тебя? – спросил я.
- Угости, - без смущения ответила она.
Я оставил себе три груши, остальные высыпал ей в сумку. Меня  удивило, что она восприняла  мой поступок как должное, даже не попыталась вернуть мне хотя бы несколько груш.
- Когда встретимся? – спросил я.
- Не знаю. Если не уеду в деревню, то пятого августа.
- Зачем тебе уезжать? Мужу скажи, что уезжаешь, а сама ко мне. Хорошо отдохнем, - полушутя, полусерьезно предложил я.
Она отклонила мою идею.
- А когда будет ясно? – спросил я.
- Четвертого или пятого августа.
Она направлялась к родителям, которые жили в пятиэтажном доме недалеко от кафе «Белая лошадь». Возле перекрестка мы расстались.
Я позвонил ей из автомата  четвертого августа. Она сказала, что придет ко мне на следующий день к шести.
Она пришла  на час раньше назначенного времени. Я только что вышел из душа.
- Сейчас! – крикнул я, приоткрыв дверь.
Я натянул на себя штаны и футболку и открыл дверь.
В новом светло-зеленом платье, ослепительно красивая, она зашла в коридор. Прошли на кухню. Сразу закурила. Сладковатый дым стал заполнять комнату.
- Хочу куртку купить. Пять тысяч надо!  Надо позвонить знакомой. Сходить к родителям…- сказала она взволнованно и после паузы добавила шутливым тоном: - Ты не займешь?
Она застала меня врасплох. У меня было тысячи четыре, но до зарплаты оставалось еще почти два месяца. Если отдам, у кого сам займу?  Инфляция. Никто не хочет давать. А как буду жить без денег?  Но если не дам, то она никогда не ляжет ко мне в постель.
-  У меня есть только три тысячи, - сказал я смущенно. – Купил недавно брюки. Обновляю гардероб.
- Хорошо. Давай три.
Спрятав деньги в сумочку, она  заговорила о Татьяне:
- Она говорила, что ты приглашал ее с Игорем. 
- Приглашал, но  неконкретно.   Может, завтра куртку купишь? Оставайся,  – уговаривал я.
- Ну нет. Завтра у меня другие дела. Я такой человек: не могу откладывать.
И тут в дверь раздался звонок.
- Наверно, Игорь, - сказала Вера.
- Вы сговорились? - спросил я взволнованно. – Они должны подойти?
Она виновато улыбнулась. Меня захлестнуло раздражение. «Это в стиле Игоря.  Выпить и поесть на халяву и испортить мне игру. Что я им дойная корова? За лоха меня держат, – думал я о своих «друзьях». - В приличном обществе за такое по морде бьют».
Я открыл дверь. Слава богу, Игоря не было. В коридоре стояли  старушки, которые собирали пожертвования на Брянский храм. Я дал им  десять рублей (приличную по тому времени сумму) и мысленно обратился к богу: «Пусть свершится чудо, и Вера сегодня станет моею».
- Мне пора идти добывать деньги. Еще две тысячи надо,  - сказала она.
- Иди, но возвращайся, - сказал я.
Она пообещала вернуться через час.
Мы подошли к двери. В коридоре слышались голоса.
- Подожди немного. Там соседи дают деньги на храм. Я не боюсь, но…
- Конечно, зачем зря мозолить глаза, - согласилась она.
Когда голоса стихли, она вышла из квартиры.
На всякий случай я поменял простыню  и пододеяльник на своей постели, а затем тщательно побрился. 
Прошел час – она не возвращалась. Меня осенило: «В подъезде кромешная тьма, она же не сможет по нему пройти».
Я вышел на улицу, чтобы ее встретить. Пахнуло жаром.  От центра города доносились хлопки от выстрелов из пушек: на площади производили праздничный салют. Небо расцвечивали букеты  фейерверков.  Мужчина, проходивший мимо меня,  недовольно буркнул:
- Постреляли – и хватит. Денег нет.
Я стоял вблизи своего дома. Канонада стихла. Вскоре мимо меня повалил народ. Я всматривался в лица проходящих женщин, но Веры не было. У меня возникло подозрение, что она вообще не собиралась ко мне возвращаться. 
- Вы не нас ждете? – пошутила Лидия Федоровна, соседка, проходившая мимо вместе с восьмилетней дочкой.
- Вас, - сказал я и пошел вместе с ними домой.
Только я зашел в квартиру, как раздался звонок. «Неужели Вера?» - Сердце радостно екнуло. Бросился открывать дверь. Да, это была она. «Слава богу, - подумал я с облегчением. – А я о человеке плохо подумал».
Вера порошком вымыла клеенку, приготовила салат.
На столе одно за другим появились блюда:  колбаса, салат, абрикосы, портвейн.
Я посматривал на гостью, и по телу разливалось тепло: она мне очень нравилась.
Я заговорил об Игоре:
- Он никому не говорит, в какую школу устроился работать. Боится, что бывшие коллеги обольют его грязью.
Она пила мало.
- Не могу быстро пить вино, - призналась она.
- А я могу.
  Я спросил о муже.
- Он сделал мне подлость, - сказала она.
- Какую?
Она не ответила.
- Может еще сделать? - сказал я.
Она утвердительно кивнула головой.
Я задал ей неделикатный вопрос:
- Вы лет пять-шесть живете вместе, а детей нет.
Я рассказал ей о Синицыне, нашем преподавателе, у которого не может быть детей.
- Может, твой муж такой же?
- Нет. Не такой. Я сама детей не хочу.
- А у вас квартира общая?
- Нет, моя.
- А он у тебя прописан?
- Нет, он у своей матери прописан.
- Ты не думала о разводе?
Она оставила без ответа мой вопрос.
- Ты веришь в судьбу? – спросила она.
- В последнее время – да.
- Я тоже.
Потом тема судьбы еще несколько раз всплывала в нашем разговоре.   
Она спросила меня об отношениях с женами, о разводе с Тоней.
- Я переживал. Страдал по ребенку семь лет, - признался я.
- Да, ты мрачный тогда ходил…
- Ты помнишь? – удивился я.
Вино кончилось. Надо было произвести разведку боем. Я положил ей голову на колени, обнял  ее за попку. Ее нежные руки легли мне на голову, стали теребить волосы.  Я через платье стал целовать ее бедра. Затем встал, взял ее за руку и повел в спальню. Она со смущенной  улыбкой пошла вслед за мною.
Она помогла мне снять платье, легла на чистую простыню. Мои брюки, рубашка приземлились на сиденье стула.  Я не стал снимать лишь трусы, так как от волнения у меня не было эрекции. Я боялся, что ее разочарует мой пенис.
Дверь в коридор осталась  слегка приоткрытой. В полумраке  белело великолепное  женское тело.  Ее глаза были закрыты. На лице блуждала улыбка. Я лег рядом с нею и обнял ее. Когда ее небольшая, но очень красивая, изящная грудь прижалась к моей груди, я мгновенно возбудился. Но я не спешил соединяться. Мне хотелось медленно пить ее. Мои губы прикасались к ее глазам, к губам, посасывали мочки ушей, а затем впились в твердые соски. Я опустился ниже, к ее коленям, а затем, осыпая поцелуями ее упругие бедра, стал медленно подниматься к ее влагалищу. Язык, губы скользили по ее губкам, клитору.   Я не испытывал ни малейшей брезгливости. Она издавала легкие стоны, которые с каждой минутой усиливались. Затем я почувствовал, как ее руки потянули меня вверх. Я  впился губами в ее губы, достал ее язычок и стал его посасывать. Она положила руки на мою спину.  Без всяких усилий с моей стороны пенис, который увеличился в размерах раза с три (теперь мне за него не было стыдно),  сам вошел в ее влагалище. Она вскрикнула. Ее руки сдавили мою спину. Я не спешил форсировать события. Сначала я работал медленно, но с каждой минутой увеличивал темп.
- Как хорошо! Как хорошо! - шептала она. – Еще! Еще!
Мое тело взмывало вверх и с силой опускалось вниз. Член входил в нее до упора.
Из ее груди вырвался громкий, полный поэзии  крик. Я перестал сдерживаться. Мы слились в одно целое.
- Мне никогда еще не было так хорошо, - прошептала она, когда я лег рядом с нею. 
- Мне тоже, - искренне сказал я. – Я люблю тебя.
Я гладил ее роскошные волосы, целовал губы. Она отвечала на мои поцелуи.
Минут через двадцать пенис снова  был в форме. Я снова вошел в нее…
Прошло еще минут двадцать. Нас снова потряс оргазм. Я готов был всю ночь заниматься с нею любовью, но она сказала, что ей пора домой.
Я предложил ей остаться у меня на ночь.
- Не могу. Принципы не позволяют, - ответила она с улыбкой. 
  Она приняла  душ.  Вышли на улицу. На остановке стояли минут двадцать. Троллейбусов не было. Она завела разговор о такси.
- Почему не возьмешь? – спросила она.
- Деньги забыл, - солгал я и добавил: - Я люблю ходить пешком по ночному городу.
Ночь была душная. Нас стала мучить жажда. Возле центрального магазина хотели попить газированной воды. Я бросил монетку – автомат плеснул на самое донышко стакана. Вера унесла стакан с собой, мы нашли колонку, напились.
Ей захотелось пописать. Она отошла метра на три в кусты, в темноту, и до меня донеслось милое журчание. Когда ты без ума от женщины, то любое ее действие кажется тебе поэтичным. 
Когда она вернулась на тротуар, я захотел с нею поцеловаться. Она уклонилась. Я выразил разочарование.
- Ладно, - согласилась она. – На мосту…
Но когда мы  оказались на железнодорожном мосту, она передумала. Но я обнял ее и поцеловал в губы. 
До ее дома мы шли часа полтора.
- А мне еще назад, - сказал я.
- Возьмешь такси.
- Ты считаешь, что за время, пока мы идем,  у меня появились деньги?
(Возможно, она полагала, что я мог бы зайти домой, взять деньги и расплатиться с таксистом, но тогда мне эта мысль не пришла в голову.)
Стали прощаться.
- А как же поцелуй? - спросил я. 
Она открыла дверь подъезда, посмотрела вовнутрь.  Там никого не было.
Она  вернулась ко мне. Я стоял на тротуаре, а она на ступеньках крыльца. Она с заговорщическим выражением лица наклонилась ко мне, и ее губы прильнули к моим губам. 
- Я люблю тебя, - прошептал я. – Когда придешь снова?
- Не знаю.
Она улыбнулась, развернулась, сделала несколько быстрых шагов и скрылась в подъезде.   
Я  пошел домой. Свет отключили, фонари погасли, и город погрузился в кромешную тьму. Я шел почти на ощупь. Из темноты время от времени выплывали силуэты мужчин. Домой я добрался в начале четвертого. Голова кружилась.

Она пришла ко мне через три дня. На ней было то же самое зеленое платье, в котором она была у меня в прошлый раз. У нее был озабоченный вид.
- Коля, я принесла тебе деньги, - сказала она.
- Так скоро?! - проговорил я разочарованно.
- Да, у меня появились.
- Ты меня огорчаешь. – Я неохотно взял деньги, бросил их на стол.
- Мне надо с тобой поговорить, - сказала она.
Было заметно, что на душе у нее неспокойно. Я почувствовал недоброе, и у меня оборвалось что-то внутри.
-  Коля, поверь, ты мне небезразличен, но я больше не могу с тобой встречаться, - сказала она.
- Почему? – спросил я, похолодев.
- Я помирилась со своим мужчиной. Мы давно с ним встречались. Потом расстались. Но позавчера он  сделал мне  предложение.
- Так ты же замужем.
- Я подаю на развод.
- Я тоже могу сделать  тебе предложение.
- Я тебе говорила, что мечтаю о муже, который бы меня обеспечивал. Не обижайся, но ведь ты женат.
- Я разведусь. Это вопрос времени.
- У тебя двое детей. Их нужно растить.
- А у твоего мужчины нет детей?
- Есть. Но он очень обеспеченный человек. 
-  Ну давай хотя бы проведем последний вечер. Никто не узнает.
- Не могу. Прости. Я не такая. В глубине души я очень верный человек.
Я взял со стола ассигнации.
- Ну возьми хотя бы тысячу рублей. Это мой подарок. Вклад в покупку куртки. Спасибо тебе на прошлую ночь. За мгновения счастья.
- Спасибо. -  Улыбнувшись, она взяла деньги.
Я проводил ее до автобусной остановки, а потом, печальный и одновременно радостный,  долго бродил по городу.

Люда

Я позвонил ей девятого августа.
- Почему ты не позвонил мне пятого августа, как договаривались? – строго спросила она.
Пятого августа был день города, я встречался с Верой и позвонить не мог. 
- Разве мы договаривались? -  воскликнул я удивленным тоном. – Не помню.
- Ты все перезабыл! –  упрекнула она, но тон ее был доброжелательным. Она прощала меня.
- Когда встретимся? – спросил я.
- Сегодня я иду в парикмахерскую. Давай завтра.
Волна раздражения прокатилась по моей груди, но я сдержался.
- Хорошо, - сказал я спокойно.
«Отомстила мне, - подумал я. – Ведь ясно: на парикмахерскую уйдет не более двух часов». У меня в голове созрел план жестокой и вместе с тем не лишенной остроумия мести: «Завтра позвоню ей и скажу: «Извини, сегодня встретиться не могу: иду в парикмахерскую»». (Мне действительно пора было подстричься).
Но скука и пятидневное воздержание от секса заставили меня отказаться от реализации коварного плана. На следующий день я позвонил ей в одиннадцать часов.
- Люды нет дома. Наверно, ушла в магазин, - услышал я мужской голос. 
Я позвонил через три часа. На этот раз трубку взяла Люда.
- Как живешь? – спросил я.
- Ничего, хорошо.
- Что делаешь? – Мой голос, насыщенный интеллигентскими обертонами,  звучал приглушенно и таинственно. Я надеялся, что она клюнет на мой голос, как рыба на наживку.
- Ты слышишь меня? – закричала трубка. – Что-то я тебя не слышу.
Я понял, что переборщил с  приглушенностью.
- Наверно, телефон плохо работает! - пронзительно крикнул  я в трубку. – Ты слышишь меня?
Теперь она хорошо слышала меня.
- Давай сразу о встрече договоримся, - закончил я монолог.
- Лучше вечером.
- Отлично! В семь. Я буду ждать дома.
Она  пришла в платье из тонкой материи.
- Тебе нравится моя прическа? – спросила она, вытащив язычок из моего рта.
Я посмотрел на ее голову: ее новая прическа мало чем отличалась от старой.
- Нравится, - сказал я. – Хорошо выглядишь.
- А мне нет. Переделаю.
- Выпить хочешь? – спросил я.
- Если только немного…
Когда я поставил на стол бутылку портвейна, она засмеялась и достала из сумочки пачку печенья.
- Ты посмотрел «Дневную красавицу»? – спросила она.
- Да. Правда, очень давно. Еще в Москве.
- Понравился?
- Неплохой фильм. Но я не считаю его шедевром.
Она была от фильма в восторге. Ей не терпелось поскорее обсудить его. Но яичница еще не была готова, и я предложил повременить с дискуссией.
Когда мы выпили по рюмке – я залпом, а она по обыкновению маленькими глотками – я предложил обсудить фильм.
Ее глаза засияли. 
- Отличный фильм! Замечательный! – говорила она восторженным тоном. - Я теперь иначе стала смотреть на публичные дома. Теперь я допускаю существование публичных домов. Да!
Я поморщился:
- Я и до фильма допускал... 
Она потребовала, чтобы я рассказал ей, как я понимаю фильм.
Я изложил ей свою интерпретацию французского шедевра
- Героиня – женщина с мазохистскими наклонностями. Сексуальное влечение вызывают у нее только  жестокие партнеры. Не случайно она видит во сне, как ее насилуют два грубых мужлана. Она  любит своего интеллигентного, утонченного мужа, но тот  не вызывает у нее чувственного желания.   Она вынуждена вести двойную жизнь. Чтобы удовлетворить сексуальные потребности,  женщина тайно посещает публичный дом,  обманывает мужа. Это приводит к трагедии.  Видимо, главная идея фильма: высокая любовь и чувственное наслаждение могут исключать друг друга. Одни партнеры могут вызывать высокую платоническую любовь, другие -  сексуальное желание. 
Люда отвергла мою интерпретацию.
- Нет, - закричала она со свойственной ей эмоциональностью. – Ты плохо слушал вступительное слово к фильму. Женщине нужно разнообразие. Всем женщинам нужно разнообразие. А где она может его найти? В публичном доме!
- По-моему Катрин Денев нужно было не разнообразие, а грубость, насилие. Если бы она хотела разнообразия, то она бы и с мужем занималась сексом.  Но она избегает сближения с ним. Они прожили год, а она к началу фильма оставалась девственницей…
- Нет, не девственницей… Разнообразия! – исступленно повторяла Люда, и глаза ее светились восторгом.
- Не стану скрывать… Я тоже хочу разнообразия… - призналась она.
- Слава богу, - подумал я. – Может, сегодня она, наконец, по-настоящему отдастся мне. Да здравствует кинематограф! Прав был классик, когда сказал, что кино – важнейшее из искусств.
- Социальные условия подавляют инстинкты, - развивала мысль Люда, - но они проявляются в сновидениях… Мы не можем   определенно сказать, что в конце  фильма -  правда или фантазия. Пятьдесят на пятьдесят! Пятьдесят на пятьдесят!» - повторяла она с такой силой, словно заколачивала гвоздь в доску.
Если бы я был влюблен в нее и собирался на ней жениться, то ее признание в том, что она жаждет разнообразия в сексе, заставили бы меня страдать от ревности, но ее эскапада  не вызвала у меня ничего, кроме иронии.
Вторая рюмка опустела, затем третья. Больше двух рюмок она никогда раньше не пила. По всем приметам, она собиралась в этот вечер стать настоящей женщиной. «Что ж, я не дрогну, я выполню миссию, возложенную на меня судьбой», - спокойно подумал я.
Я тоже выпил три рюмки, и любовь к людям, особенно к детям и женщинам, растеклась по всему моему телу.
- Что ты делаешь эту неделю? – спросила она.
Я не знал определенно. Я сказал, что квартиру приватизировать не удалось: нужна вторая подпись – подпись жены.
- Когда она приедет? – спросила она строгим тоном.
- Тридцать первого августа.
- Ты с нею разговаривал?
- Нет. Она прислала письмо.
- Когда собираешься разводиться?
- Осенью, видимо.
Когда бутылка опустела, мы перешли в спальню, легли на постель.  Никогда еще ее ласки не были такими страстными. Ее язык до самого основания входил в рот. Из груди ее вырывались сладострастные крики. Но когда я хотел ввести  рукой член во влагалище, она оттолкнула руку.
- Я хоть и говорю о разнообразии, но я раб общественной морали, - сказала она.
- А я думал, после просмотра фильма в тебе произошел нравственный переворот.
- Нет!
Я был страшно разочарован.
Пришлось заняться привычными формами секса. Когда я осыпал ее тело поцелуями, из груди ее исторгался непрерывный громкий сладострастный стон. Я ввел член в рот. Он вошел глубоко, до самого основания. Она сосала его с жадностью, с наслаждением. При каждом всасывании на щеках ее появлялись глубокие впадины. Я мог бы кончить ей в рот, но мне не хотелось ставить ее в неловкое положение. Кроме того,  вряд ли зрелище  давящейся женщины доставило бы мне удовольствие. Как только член вышел изо рта, мои губы впились в ее губы.
У нее были месячные, но она согласилась снять трусики. Я подложил  целлофановый пакет под простыню: теперь матрас был в безопасности. Член уперся в клитор.  Я соединил ладонями ее груди  в одно целое, придавил их своей грудью. Она стонала от наслаждения. Когда одна грудь выпадала, она сама подсовывала ее под мою грудь. Когда я кончил ей в клитор, ощущения были не хуже, чем при полном соединении.
Я не удержался от комплимента.
- Ты была великолепна, - сказал я. – У тебя великолепная фигура.  Ты само совершенство.
- Люба тоже так считает, - сказала она, польщенная, - Поэтому она и шьет для меня. Ее обычные заказчики – бесформенные женщины. Она говорит, что ей нравится шить для меня.
- Да, у тебя отличная фигура, - повторил я.
- Сейчас у меня два килограмма лишние, - скромничала она.
«Если бы с Ксюшей было бы так же хорошо, как с Людой, то я никогда не стал бы с нею разводиться, - думал я. – Но секс с  нею – настоящая пытка».
- Неужели у тебя до меня не было ни одного мужчины, с которым у тебя были такие отношения, как со мной? Это даже как-то  противоестественно. Ведь тебе уже тридцать один,  - сказал я, чтобы вызвать ее на откровенность.
- Был. Один. В Москве. Когда я училась в аспирантуре.
- Кто он?
- Мужчина.
- Где вы с ним познакомились? 
- На улице. Он сам подошел. Потом оказалось, что он отсидел в тюрьме несколько лет.
- Неужели он ограничился попочкой? Это на бывшего зека не похоже. Неужели не попытался овладеть тобой?
- Попытался. Но я ему сказала, что, если он не прекратит, он сядет в тюрьму на изнасилование.  После этого он не переходил границы.
- И долго длилась ваша связь?
- Год.
- А потом?
- Я порвала с ним. Я встретила Мишу.
- А с ним хоть раз было?
- Ни разу.
- Он не пытался даже?
- Нет.
- А ты сама не попыталась как-то его заинтересовать, приласкать, что ли?
- Один раз попыталась. Его всего затрясло.
- Может, у него другая женщина была?
- Нет. Я бы заметила.  Когда мы расставались, он сказал: «Люда, ты хорошая женщина. У тебя все будет хорошо».
- Сколько ты на него потеряла времени?
- Полтора года.
- По всем признакам, он гомосексуалист.
- Да? –  она пристально посмотрела на меня, словно я подтвердил ее давнюю догадку.
Мы встали. Я спросил, не знает ли она, как избавиться от кровавых пятен на простынях.
- Постирай их в чуть теплой воде. 
Когда мы оделись и допили вино, ей захотелось погулять. Мы направились в парк, к речке.
- Не хочу я здесь жить, - сказала она. – Давай уедем в Америку.
Тема эмиграции лейтмотивом проходила через все ее речевые партии. Я скептически относился к ее фантазиям.
- Кому мы там нужны? Кому нужна твоя философия? Там своих философов пруд пруди.
- Люба и то собирается уехать.
- Работать в публичном доме?
- Люба – порядочная женщина, - возмутилась Люда. – Она мастерица. Шьет отлично.
- Таких мастериц у них самих хватает. Есть только вакансии проституток. 
Ночь была теплая. Свет фонарей отражался в воде. Мы стояли на мосту и смотрели вниз. Проплыла водяная крыса. От нее в обе стороны отходили длинные водяные нити.
- Давай съездим в Старый Дол, к моему товарищу. У него изба на берегу речки. Развеемся, отдохнем. Расходы я беру на себя.
Она посмотрела на меня, как мне показалось, с благодарностью.
- Не знаю. Может, папа путевку достанет. Сестра собирается приехать. Пока не знаю.
- А когда ты можешь сказать определенно?
- В понедельник.
Мы шли через парк. 
- Ты говоришь, что Оксана – эгоистка. Но ведь ты тоже эгоистична. Большей эгоистки, чем ты, я не встречал. Если у тебя появится какое-то желание, то ты будешь бить в одну точку до тех пор, пока твое желание не выполнят.  Ты повторяешь, как автомат: «Выключи телевизор! Выключи телевизор!».
Она расхохоталась:
-  Это правда. Но это целеустремленность.
- Какая там целеустремленность. Это чистой воды эгоизм.   
Я сам не люблю слушать нравоучения, но теперь под влиянием Люды сам превратился в педанта.
- Я тебя не утомил? – спросил я.
- Утомил немного, честно говоря.
- А каково мне? Каждый день слушать твои нотации. Все тебе не нравится.
Когда мы шли по переулку, она сказала:
- Очень хочу купить сережки. Завтра с Таней в «Топаз» поедем, посмотрим.
Затем начала мечтать:
- Сначала  куплю сережки, затем сапоги. 
Она сама понимала, что вещи занимают в ее жизни слишком большое место,  слишком много значат для нее,  и часто говорила о себе: «Я мещанка».   
Я спросил, когда мы  встретимся. Она предложила в воскресенье на пляже.
- Давай лучше вечером, - сказал я. -  А то за день надоедим друг другу. Сегодня было хорошо, потому что давно не виделись.
Она согласилась.  Ее силуэт скрылся в подъезде. Я пошел домой.
«Каждый день она вносит в свою одежду новый элемент. Как американка. Не то, что я. Ношу одну и ту же вещь до тех пор, пока она износится, - думал я, шагая по ночному городу. – Надо брать с нее пример».

Во время следующей встречи она приготовила салат-оливье, из продуктов, которые я по ее просьбе купил заранее. Мы выпили вина, закусили салатом, приступили к чаепитию.
- Чай вкусный,  индийский, - сказала она.
- А вы разве не индийский пьете?
- Индийский, но мать … Не хочу рассказывать.
- К чему такая скрытность?
- Должно же что-то у меня остаться для себя.
- Зачем? Чем откровеннее человек, тем он интереснее.
Моя мысль поразила ее, но она так и не выдала тайну употребления чая в их семье.
Я принял душ, вернулся в комнату. Она лежала в постели в джинсовой юбочке.
- Ты почему не раздеваешься? – удивился я.
- Не хочу, - сказала она упрямо. 
Я  снял с себя одежду, лег рядом с нею. Она отодвинулась от меня.
- А кто мы такие? – спросила она. –  Кто мы друг другу?
- Друзья! – сказал я.
Она горько засмеялась.
Я попытался раздеть ее.
- Ты моя женщина, -  сказал я и, встретив ее сопротивление, добавил: - А я твой мужчина.  Вот мы кто. Все это… – Я показал на пенис – твое.
Я взял ее руку и положил на  пенис. Сначала она сдавила его, но потом  пошла на попятный:
- Нет, не хочу. – И отдернула руку.
Это был бунт.
Мои поцелуи вызвали у нее протест. 
Но когда я предложил войти в попку,  воля покинула ее. Она сняла юбку, трусики и легла на живот, уткнув голову в подушку.
После разрядки мы долго лежали на постели в обнимку. «Уж не влюбилась ли она в меня?» - самолюбиво думал я.

12-го  августа утром в качестве крестного отца я участвовал в церковной церемонии крестин Семы, сына Травкиных. Они пригласили меня отметить это событие.  Я позвонил  с пляжа Люде, чтобы предупредить ее, что вечером  не смогу с нею встретиться.
- Люда ушла в магазин, - сказала мачеха. – Будет попозже.
Я пошел прогуляться по берегу, надеясь увидеть свою бывшую жену Тоню и сына Сашу. Вдруг слева меня окликнули:
- Коля!
На белом полотенце лежала Люда. Я обрадовался встрече, подсел к ней.
- А я только что звонил тебе, - сказал я. – По сведениям матери, ты пошла в магазин.
Мне захотелось ее подразнить.
- Вчера вечером ко мне Драгунский приходил, - сказал я. – Пришел часов в десять, а ушел в полвторого.
- Говорили гадости, наверно, - поморщилась она от отвращения.
- Нет, о работе, о  лингвистике. Он не любит говорить о частной жизни.
- Молодец!
- Зануда!
Она обрушилась на меня гневно:
- Чем занимаешься! Черте что. Сплетничаете, пьянствуете!
Я продолжил дразнить ее.
- Я сегодня стал крестным отцом. Моей кумой стала Жанна. Сегодня с ночевкой едем на дачу отмечать!
Она нервно засмеялась.   
- Откуда она?
- Преподает историю на истфаке. Интересная женщина.

Я позвонил ей на следующий день, вернувшись с дачи, где мы пили вино, ели шашлык, разговаривали с Жанной под звездным небом.
- Приходи ко мне, Людочка.
- Не хочу!
Во мне произошла мгновенная вспышка гнева.
- Не хочу я к тебе, - жалобно сказала она. – Надоело.
Я подавил раздражение: если бы я порвал отношения с нею, то остался бы совсем один. Я же в  последнее время решил следовать правилу: не рвать отношения с женщиной до тех пор, пока ей не появится равноценная замена.
Договорились встретиться на площади.  Когда я подходил к вечному огню,  она уже поджидала меня. Я изобразил пантомиму: показал на часы, мимикой выразил недоумение: мои часы отставали на пять минут. Мы пришли в парк, на берег речки. Я начал уговаривать:
- Пойдем ко мне. Я так люблю тебя целовать твое тело – ушко, шейку, грудь.
Я умышленно использовал слова из ее лексикона. Обычно эти слова действовали на нее магически,   но на этот раз она выдержала, не поддалась искушению.
- Не хочу, - сказала  она, поморщившись.
Она находилась в состоянии тревоги. Ей позвонила  сестра (по словам Люды,  красавица) и  рассказала о конфликте с мужем, двадцатилетним бизнесменом, который обругал ее матом. Сестра собиралась приехать в Везельск на одну- две недели. Люда соскучилась по ней и ждала ее с нетерпением.
- А почему у них нет детей? - поинтересовался я.
- Не знаю. Говорит, не получается.
Мы сидели на скамейке, плотно прижавшись друг к другу. Я прикоснулся губами к шее и к ушку Люды. Ее тело затрепетало. Мы встали и пошли ко мне.
- Выпьем вина. Правда, закуски нет. Я думал, ты не согласишься прийти. - Я тонко подразнил ее.
Она рассвирепела.
- Какой ты занудный! «Пойдем! Пойдем!»  - передразнивала она меня. - Ты взял меня силой!
- Силой своего обаяния, - уточнил я.
Она достала из сумочки инструкцию, как уехать в США. Я не проявил к инструкции интереса, и она обиделась на меня. 
- Какой ты ленивый, пассивный, - досадовала она.
- Нет, я просто патриот.
Пили за то,  чтобы сбылась мечта Люды об Америке, за всеобщее счастье, за русских женщин.
Около часа занимались любовью. Я по привычке пытался лишить ее девственности. Она оберегала  ее.
- Что скажет папочка! – съязвил я.
- Ты моего папу не трогай, - угрожающе проговорила она. – Если ты хоть раз скажешь еще что-нибудь о папе…
Ее лицо исказила ненависть. Еще мгновение, и я получил бы оплеуху.
- Успокойся. Вроде бы ничего плохого о твоем папе я не сказал…
Чуть позже она уже спокойно сказала:
- Он всегда заботился обо мне больше, чем мать.
Я слегка поддразнивал ее.
- Общался вчера с Жанной. Очень умна.
- «В отличие от тебя, Люда», - закончила она за меня фразу ядовитым тоном, пародируя меня. 
- И очень деликатна. В отличие от тебя, Люда.
Она собралась идти домой. Мне захотелось подурачиться.
- Я опьянел, не могу встать. Оставайся у меня на ночь.
Она отказалась. Я продолжал лежать на постели.
- Одна пойду, - пригрозила она.
Пришлось встать, одеться.
Улицы были пустынны. Дорогой я пел песни. Когда дошел до песни «Звездочка моя ясная», она бесцеремонно остановила  меня:
- Давай другую. Это старая.
- Ну и что? Мне нравится. Это классика.
Она запела что-то из репертуара Софии Ратару.
Ее стройная, изящная фигура,  подчеркнутая джинсовой юбкой и  элегантной  блузкой,  создавала иллюзию, что ей  восемнадцать - двадцать лет (детали ее лица  были неразличимы в темноте).
Через три дня в город приехала ее сестра. Люда  познакомила нас на пляже.  Вике было всего лишь двадцать три года. 
Люда не обманывала. Вика, действительно, была редкой красавицей. Правда, у нее были полноватые бедра,  поэтому   фигура у нее не была столь совершенна, как у Люды. Зато у нее было красивое лицо, передние зубы ослепительно белые, кожа нежная, матового цвета. Я подумал, что такой, видимо, была покойная мать сестер.
Думаю, я не понравился Вике.  Она говорила со мной сухо,  не смотрела мне в глаза и не улыбалась. Пляж не то место, где я могу проявить себя с лучшей стороны.  Кроме того, я был на четырнадцать лет старше ее, и наверняка она считала меня глубоким стариком.  Я не сомневался, что в разговоре с сестрой она даст мне отрицательную характеристику как потенциальному мужу, но это было мне на руку: ведь  я и сам не собирался жениться на  Люде.
Вика оказалась такой же эмоциональной и упрямой, как и Люда (видимо, эту черту они унаследовали от покойной матери). Забавно было наблюдать за психологической борьбой, происходившей между сестрами. Люда, диктатор по натуре, пыталась командовать сестрой. Но Вика игнорировала приказы. Это был как раз тот случай, о котором говорят: нашла коса на камень. Например, когда Вика заходила в еще холодную воду, Люда исступленно кричала: 
- Не лезь в воду! Не лезь в воду! Не лезь в воду!
Но Вика, хорошо знавшая старшую сестру и научившаяся противостоять ее натиску,  пропускала эти заклинания мимо ушей и   поступала так, как  считала нужным.
Люда молча проглатывала горькую пилюлю непослушания.

Через неделю ко мне приехал Макаров. Я пригласил в гости Люду. Она пришла в легком полупрозрачном платье. Ее фигура была, как всегда, изумительна. Посидели за столом, выпили вина, поговорили.  Затем вместе проводили Люду до дома. Я был уверен, что она  не понравилась моему другу. Почти всех людей он считал придурками.  Я думал, что он назовет мою подругу глупой. Каким же было мое удивление, когда он сказал, что Люда –  мое высшее достижение.
Его потрясла ее фигура. (Макаров относился к разряду «фигуристов» - на первое место в женщине он ставил красоту ее фигуры).
- Разве ты не нашел ее глупой? – спросил я.
- Да нет, она не  глупая, - убежденно возразил он. 
Мне было лестно. Правда, я не разделял полностью его мнение. Сам я своими высшими достижениями считал Катю и Веру.   К сожалению, с ними я не мог его познакомить.   
 
Я пригласил Люду к себе, чтобы отметить день ее рождения.
Надвигался сентябрь, скоро должна была приехать Ксюша – я приготовил Люде серьезное испытание.
Она пришла в четыре часа дня. Мы пили портвейн, ели жареного минтая, картофельное пюре. Ей понравились приготовленные мною блюда. За столом она жаловалась на родственников по линии мачехи, которые докучали ей своим присутствием. Она рассказала о драме своей сестры. Муж сестры – Пан, кореец по национальности,  гражданин России, был связан с криминальным миром. Вика сама видела, как в ресторане он вместе с другом жестоко избил своего конкурента. С Викой он обращался грубо, даже иногда бил. Дорогие вещи, которые он покупал, в частности иномарку, он записывал на фирму, чтобы в случае развода Вике ничего не досталось.
Мы перешли в спальню. Было еще светло, и мне  неловко было обнажаться. Когда она ушла в ванную, я, воспользовавшись ее отсутствием,  разделся и залег под простыню.  Она вернулась, рассмеялась:
- Грех. Ну да ладно…
Она стала раздеваться. Я имитировал помощь.
Занялись любовью. Я думал о предстоящем испытании, волновался. Видимо, поэтому  был не в форме.
- Ты уже все? – спросила она с удивлением и с ноткой возмущения.
- Да.
- Я не почувствовала.
Она надела мою рубашку. Я приступил к испытанию.
- Я много тебе о себе рассказал. Но осталась одна тайна, - сказал я.
Моя преамбула заинтриговала ее.
- Рассказывай! – потребовала она.
- Нет, не могу! Духу не хватает. В следующий раз.
- Наверно, есть внебрачный ребенок! – ужаснулась она.
- Ты близка к истине.
Я начал  рассказывал ей о первом браке, принес фотографии. Показал свадебные фотографии, фотографии своих сыновей. Мой рассказ, фотографии ее потрясли.
- Красивые у меня дети? -  спросил я.
- Первый красивый, - выдавила она из себя.
- Сейчас он вырос и немного подурнел, но все равно симпатичный, - сказал я восторженно.
Продолжая испытание, я рассказал ей о Люсе Митич.
- С нею я мог быть счастливым, но я потерял ее навсегда.  Сам оттолкнул ее. Это моя боль. Ты знаешь, что такое зубная боль? А у меня такая боль в сердце.
Рассказывая, я ласкал ее, целовал грудь, сосок.
Постепенно настроение у нее  изменилось. В ней заклокотала ярость. 
- Отойди, хватит! – выкрикнула она резко, раздраженно  и  оттолкнула меня от соска.  Ее лицо приобрело отдаленное сходство мордочкой летучей мыши.   
Нервно сорвав с себя мою рубашку,  она стала торопливо надевать свою одежду. Пришлось последовать ее примеру.
Когда мы вышли на улицу, она набросилась на меня:
- Непорядочный! Лгал! Как ты смел! Ты же знал, кто я. А у тебя… Тебе надо найти женщину лет сорока с двумя детьми и жить с нею.
Я недоумевал. Что я такого смел? Я же не водил ее за нос, не обещал жениться. Напротив, всякий раз подчеркивал, что у меня нет серьезных намерений, что я вообще не собираюсь жениться.
Она кипела от негодования, ее голос был злобным,  истеричным. Свинец злобы наполнил и мою душу.
- Это мое дело, с кем мне жить.   Не понимаю, что плохого я тебе сделал? Я же не отобрал у тебя твои ценности.
- А как  ухитрялся! Заболеешь раком…
- Но ведь это правда. Застойные процессы опасны.
- Посмотри на свой живот, на свои морщины!  Как ты смел подходить ко мне!
Ее выпады возмутили меня до глубины души. Живот у меня был как живот.  Я регулярно поднимал гирю. Морщины на лбу были. Это правда. Но  это не возрастные, а наследственные. Они были у меня с раннего детства.  Но нелепость ее обвинений состояла в другом.  Разве я мог скрыть от нее недостатки своей внешности? Разве она не видела  их раньше? 
- А ты считаешь себя юной девушкой? – возмутился я. - Посмотри и ты на себя в зеркало.  Ты одеваешься, как девочка. Но лицо тебя выдает. Тебе не восемнадцать, а тридцать один год. Ты всего лишь на пять лет моложе меня.
  - Почему ты сразу не сказал? – негодовала она. – Почему?
- А почему я тебе должен был сразу рассказывать тебе обо всем? Ты же сама говорила, что у человека должна быть какая-то тайна. У меня  был свой скелет в шкафу. Теперь пришло время  открыть шкаф.
Постепенно я успокоился. Ирония вытеснила гнев. 
- Давай  спокойно  обсудим ситуацию, - сказал я.
- Хватит, хватит доводов! – взмолилась  она.
- Что, больше не будем встречаться?
- Нет! –  крикнула она яростно.
Я проводил ее до дома. Она долго стояла рядом со мной. Мне  хотелось поскорее пойти домой, а она все стояла и стояла.
- Ну что, не будем больше встречаться? – повторил я вопрос.
- По крайней мере у тебя… У тебя уже есть двое детей.  Ты ведь  не хочешь иметь семью?
- Нет, хочу. У меня еще есть потенциал. Я всегда мечтал о хорошей семье.
Я бежал домой с легким сердцем. 
- Дело сделано, - думал я радостно, - и его не исправить.   

Через неделю мы еще раз встретились с нею. Она даже согласилась зайти ко мне домой. Стоило к ней прикоснуться, по ее телу, как и раньше,  проскальзывала дрожь. Но она резко отталкивала меня:
- Не надо. Все! Хватит! – Голос был твердый, непреклонный, угрожающий.
У меня сложилось впечатление, что она пришла ко мне для того, чтобы убедиться в том, что она полностью контролирует свои чувства, что она не в моей власти.
Она рассказала мне об Александре, с которым у нее сложились серьезные отношения. Я не  возмутился, когда узнал, что с ним она встречается уже месяца полтора. Во-первых, я  давно догадывался, что она встречается с мужчиной, с которым ее познакомили.  Во-вторых, у меня у самого было рыльце в пушку.
- Ему такое пришлось пережить! – сказала она, и на глазах ее блеснули слезы.
Александр приехал из Фрунзе после развода с женой. Жена его была настоящим чудовищем. Она открыто изменяла ему, ничего не делала по хозяйству, оскорбляла его.  Он терпел несколько лет. Потом жена сама его бросила. Их общий сын остался с  нею. Александр уже несколько лет жил один. Его специальность – инженер по электронике. Он  влюбился в Люду с первого взгляда. Во время второй встречи он сделал ей предложение. Недавно она согласилась стать его женой, и  они отнесли заявление в ЗАГС.
- Я люблю его.  - Она дразнила меня. – Мне жалко его.
- Любишь или жалко? – уточнил я.
- Это одно и то же, - сказала она. – Любовь разная бывает. У меня любовь-жалость.
- Я все же склонен различать любовь и жалость, - сказал я. – Но как бы там ни было, я рад за тебя. Наконец, ты нашла свою вторую половинку.
Я встретил их вместе через несколько дней и смог рассмотреть ее будущего мужа.  Он  был высокого роста, широкоплеч. Мне он показался некрасивым: фарфоровые синеватые зубы, зеленовато-бледный цвет угловатого лица, гигантский лоб действовали отталкивающе. «Как можно целоваться с ним, обнимать его», - подумал я с содроганием.
Впрочем, несмотря на внешнюю непривлекательность, он обладал несомненным достоинством: на его челе стояла печать  подкаблучника. Я подумал, что как раз такой мужчина и нужен Люде. Никто другой не смог бы вынести ее  деспотического характера.
Я искренне пожелал счастья ей и ее будущему супругу и мысленно простился с нею  навсегда.


Влюбленные

В начале июня я зашел в студенческую столовую. Последними в очереди стояли Паша Рощин и Света Березина. Нежные щеки Паши по-прежнему рдели, а волосы вихрились. Белокурые волосы Светы были аккуратно уложены на голове, в ее голубых глазах светился ум.  Она была очень мила.
Мы поздоровались. Я незаметно оценивающе посмотрел на них. По-моему, они были одинакового роста. Более того, казалось даже, что Света немного ниже Паши. Впрочем, возможно это была  иллюзия, которая  возникала из-за того, что Света стояла на полусогнутой ноге, а Паша, наоборот, всем своим телом инстинктивно тянулся вверх. В любом случае утверждение Тани,  что Света на голову выше ее бывшего мужа, содержало в себе значительное преувеличение. Но стоит ли упрекать в необъективности брошенную женщину, у которой на руках двое малолетних детей? Такой она видела реальность.
  Когда мы подошли к кассе, я шепнул Паше:
- Я сяду отдельно. Не буду вам мешать.
Если бы он сказал, что я не помешаю им, я бы, конечно, не стал спорить, сел бы с ними, мне хотелось потрепаться. 
- Как хочешь! –  сказал Паша.
Его лицо осветила понимающе-смущенная улыбка. Заметно было, что он по уши влюблен в Свету и предпочитает быть с нею наедине.
Когда я сел за отдельный стол, до меня донесся голос Рощина:
- Иди к нам. 
Я догадался, что Света потребовала, чтобы он пригласил меня. Я не заставил себя  долго уговаривать. Мой тяжелый поднос перелетел с одного стола на другой, уже занятый двумя подносами, и приземлился  на свободное место,  на самый край стола.
- Подвинь, - попросила Света Пашу, показав глазами на его поднос.
Мне стало ясно, что, несмотря на юный возраст, в их любовном дуэте лидером является она.
Света смущалась. Паша смущался. Я чувствовал себя не в своей тарелке. 
Мои соседи медленно пережевывали пищу. Было заметно, что они находятся во власти чувств, и у них плохой аппетит.  Мои же  челюсти работали довольно энергично. 
- Смотрели фильм вчера? – спросил Паша.
- Нет,  – сказал я. - Как называется?
- «И вся любовь», кажется.
- А! Я начал было смотреть, но потом выключил телевизор. Не понравился.
- А ты смотрела? – обратился Паша к Свете.
- Смотрела. Понравился,  - просто ответила она.
- Я сначала не хотел смотреть: колхозная тематика. Но потом он меня  захватил, - сказал Паша.
Они начали горячо обсуждать фильм. Из их  монологов  я составил представление о сюжете фильма.
Председатель колхоза (его жена находилась в роддоме) сошелся с молодой девушкой. Его мучили угрызения  совести. Он сказал девушке: «Выдам тебя замуж». Она вышла из себя, рассвирепела (этот фрагмент я сам видел, когда включал, чтобы узнать, не кончилась ли эта муть) и побежала к парню, который был у нее первым, но которого она не любила.  «Пойдем в ЗАГС!» - крикнула она ему.  Влюбленный парень только этого и ждал. Они поженились. Председателя посадили в тюрьму.  Отсидев срок, председатель вернулся в родную деревню. Жена, как водится, его не дождалась. Девушка же бросила мужа и прибежала к нему.
- Мне кажется, что он любил ее сильнее, чем она его, - тихо сказал Паша.
- Нет, она тоже любила, - потупив взгляд, произнесла Света.
- Любила, но не так сильно, как он! - настаивал Паша.
Мне казалось, что  я присутствую при интимном разговоре влюбленных, каждый из которых доказывал, что он любит сильнее, чем его партнер.  Я счел необходимым поддержать позицию Светы:
- Если бы не любила, то вряд бы  оставила мужа и прибежала к нему.
- Вот именно! – воскликнула Света.
- Может и любила, но не так сильно, как он, - упорствовал Паша.
Кого-то могло удивить, что  Паше и Свете, киноманам, ценителям мировых шедевров (например, они были поклонниками фильмов  Сакурова), понравилась  жалкая мелодрама. Кто-то мог подумать, что у них плохой эстетический вкус, что раньше они лишь пускали пыль в глаза.  Но я понимал, что  дело не во вкусе, а в субъективном элементе. Они сами находились в такой же драматической ситуации, решали те же проблемы, что и герои фильма. Они отождествили себя с ними.
Сильные эмоции деформируют вкус. Когда я расстался с Тоней, меня тоже долгое время волновала всякая  сентиментальная чепуха.
- Вы «Екатерину» смотрели, Николай Сергеевич? – спросила меня Света.
- Нет.
- Пойдемте сходим. Мы сейчас идем.
Я слышал, что это порнографический фильм. Видимо, на моем лице мелькнула улыбка.
- А почему вы улыбаетесь? – спросила Света с ноткой осуждения.
- Улыбаюсь? – удивился я. – Говорят, билет стоит пятнадцать рублей. А у меня финансовые затруднения.
- Когда у меня финансовые затруднения, то мне не до смеха, - сообщил Паша.
- Я  отношусь к ним с разумной долей иронии. 
- А я не могу, - признался Паша. – А зря. Надо поделить: есть пустяки, а есть серьезные вещи. Из-за пустяков не стоит расстраиваться. 
- Расскажи Николаю Сергеевичу анекдот, обратилась Света к Паше, когда, отобедав, мы шли по коридору института в свой корпус. Паша оживился. Он обожал рассказывать анекдоты.  Я подозревал, что именно благодаря своему таланту рассказчика он пользовался успехом у студенток и покорил сердце  Светы.
- Один мужик приехал в незнакомый город, - начал он. – В гостинице мест нет. Есть одно, но в номере женщина. «Ну и что ж, что женщина. Мне на одну ночь. Я договорюсь», - сказал мужчина администратору. «Ну если договоритесь, то пожалуйста», - ответил тот ему. Мужчина побежал в номер. Женщина не возражала.
Мужчина выключил свет, лег спать. «Мужчина! – донеслось до него. – Откройте форточку, а то душно». Он встал, открыл форточку. Только лег – снова женский голос: «Закройте форточку, а то дует». Мужчина закрыл. Лег. Снова голос женщины: «Откройте, а то душно». Так продолжалось еще несколько раз. Наконец, мужчина не выдержал. «Давайте с вами жить как муж и жена, - предложил он. «Давайте!» - с радостью согласилась женщина. «Так вот сами и закрывайте!»
Анекдот мне не понравился, но нужно было как-то поощрить рассказчика за труд. Моя гортань издала гомерический хохот. Смех  получился холодным, механическим.

Я повстречал Пашу недели через две.  Он рассказал мне о существовании квартиры,  где собираются молодые люди, в основном студенты нашего института,  и занимаются групповым сексом. Это был своего рода секс-клуб. Хозяином квартиры был некий молодой человек, родители которого временно работали за границей. Я спросил у Паши,  разрешает ли он Свете заниматься сексом с другими партнерами. Он не запрещал, но, участвуя в  оргиях,  они предпочитали заниматься сексом только друг с другом.
Я позавидовал товарищу. Он такой же  преподаватель, как и я,  но студенты приняли  его в свою компанию, в свое общество. Конечно, у Паши был своего рода пропуск –  юная подруга.  Но я знал, что бывший однокурсник  Рощина Романов, у которого не было  девушки, тоже является частым гостем этого клуба. Мне же туда путь был закрыт. Для студентов, для молодых людей я был чужаком. И причина  не  в возрасте (я был всего лишь на пять лет старше Рощина) и даже не в моей внешности (я достаточно симпатичен), а в моем психологическом складе – у меня слишком серьезное выражение лица, я слишком скован.   
Я встретил его в середине августа возле института. Я давно хотел с ним поговорить, узнать  подробности о его жизни. Мы пошли по улице Тургенева в сторону центрального парка.
- Ну как функционирует клуб?  - поинтересовался я.
- Все, как и раньше, - ответил он и рассказал  забавную историю.
У некой Лены, девушки лет двадцати двух, родом из Прохановки, произошла задержка месячных. Она решила, что забеременела. Ей не хотелось  делать аборт. Она решила сорвать беременность. Ей  был известен хороший способ – активный секс. Света  попросила Пашу заняться с Леной любовью. Паша не мог отказать в просьбе любимой девушке. Они занимались сексом втроем. Правда,  на следующий день он пришел к Лене еще раз - уже  втайне от Светы, и они уже вдвоем занимались активным сексом.
- Ну как? Сорвали беременность? - поинтересовался я.
- Нет. Оказалось, она и беременной не была. Задержка произошла по какой-то другой причине.
Его мучили угрызения совести. Он нарушил   неписанный закон, существовавший в их круге:  влюбленные могут иметь других партнеров только  с согласия друг друга; любая тайная связь расценивается как измена.  Признаться Свете в измене, чтобы  облегчить свою душу, ему не хватало решимости. Он боялся, что она не простит ему.
Он признался, что Свете недавно пришлось сделать аборт.
- Аборт? – ужаснулся я. – Но ведь это опасно. Вдруг у нее больше не будет детей?
- Она сама решила. Ведь ей же учится еще целый год. Сейчас ей не до ребенка.
- А ее родители знают о ваших отношениях? – спросил я.
- Знают. 
- И как они относятся к тебе?
- Отрицательно. Заставляют ее порвать со мной, - ответил он.
- Они знают, что  ты был женат, что у тебя двое детей?
- Знают.
- Тогда по-человечески их можно понять.

Недели через две после этого разговора часов в шесть вечера я шел по улице Чернышевского. Солнце уже спряталось за крыши домой, и наступила приятная прохлада.  На противоположной стороне улицы я увидел Свету Березину в коротком платьице.  Она тоже увидела меня, перешла дорогу и подошла ко мне. Она была сама не своя. Мы пошли вниз, к центральной улице.
- Мы расстались с Пашей, - сказала она дрогнувшим голосом.
- Почему? – удивился я.
-  Я сделала аборт. Из-за него я совершила страшный грех, - Слезы брызнули   из ее голубых глаз, покатились по ее нежным матовым щечкам. Она была в отчаянии.
- Неужели он заставил тебя сделать? – ужаснулся я.
- Нет. Но он промолчал, когда я сказала ему, что жду ребенка.
- Он не предложил тебе выйти замуж и родить?
- Нет! – ее тело стало сотрясаться от рыданий.
- Да, он поступил нехорошо, - сказал я.
Я успокаивал ее, говорил, что в жизни каждого человека бывают черные полосы, нужно проявить твердость,  терпение, и  рано или поздно наступит белая полоса. 
Почему она выбрала меня в качестве духовника, в качестве исповедника?  Думаю,  причина состоит в том, что я был свидетелем их счастья. С полгода назад, в феврале, когда их любовь была в самом зените, с букетом разноцветных шаров они приходили ко мне на новоселье.
Неделю спустя я встретил Рощина. 
- Все! Со Светой мы больше не встречаемся! Она порвала отношения… - выдавил он.
- Почему?
- Виноват я. Я не работал над собой. Не совершенствовался. Она разочаровалась во мне.
-  В разговоре со мной она назвала другую причину.
- Какую?
- Она же сделала аборт из-за тебя. Ты не поддержал ее в трудную минуту. 
-  Так вот она как представила дело! Она же сама решила.
- Но ведь ты не попытался удержать ее, не предложил другой вариант.
-  Если бы она захотела, я бы женился на ней. 
-  Но ты не переживаний по этому поводу, -  сказал я, - Думаю,  причина разрыва другая.  На нее надавили родители.  У тебя же есть минусы. Ты был женат. У тебя двое детей, которым нужно алименты платить. Зарплата у тебя кот наплакал. 
- Так ты думаешь, меркантильные причины...  как всегда…- Он выглядел подавленным.
- Думаю, да. Но есть  еще причина.  На ее глазах ты занимался сексом с другой женщиной. 
- Так она же сама захотела…
- Да, сама. Но потом эта  картинка стояла у нее перед глазами. Она  ревновала. Боялась, что ты будешь изменять ей. Ты не вел себя с нею как с будущей женой.
Он рассказал, что произошло после разрыва со Светой. Он пришел домой. Его всего трясло. Он упал на кровать и разрыдался.
Татьяна, его бывшая жена, все сразу поняла, села к нему на кровать, стала утешать его,  гладить по голове. Кончилась сцена бурным сексом и примирением.
- Так ты сейчас снова живешь с нею?
- Да. 
- Ну и как?
- В сексуальном отношении она всегда меня удовлетворяла. 
«Меня тоже. К сожалению, только один раз», - подумал я печально.

Неоправданные расходы

По пути домой я зашел в Центральный гастроном, чтобы купить продуктов, и  в длинной очереди за сахаром  увидел Сашку Валуева,  бывшего однокурсника.  Я обрадовался и подошел к нему.
Он был среднего роста, широкоплечий, дородный,  с черными усами, с  едва заметным пробором, проходившим по центру головы, и с лукавой улыбкой, мерцавшей на его широком лице. Он напомнил мне  шерханского кота. За последние два года, пока мы с ним не встречались, он заметно пополнел.  Но в целом он не изменился. Он по-прежнему любил голубой цвет: на нем были голубые джинсы и голубая рубашка.
- А я только Сережу Митича видел. Он водку взял. Говорит, идет в интеллектуальное общество, - сказал он  насмешливо.
По его обиженному лицу было заметно, что он сильно уязвлен равнодушием Митича, который не нашел времени для общения с ним.
Я решил его утешить
-  Где он нашел в Везельске интеллектуальное общество? – сказал я  с оттенком презрения.
Я считал, что в нашем городе был только один интеллектуал. Из скромности я не стал называть его имени.
- Он давно защитился? – спросил  Валуев мрачно.
- Не помню точно. Кажется, год назад.
- Купил два галстука, - обиженно проговорил мой собеседник о Митиче. – Один на шею повесил, другой в карман засунул…
Он замолчал.
-  Я слышал, ты получил квартиру, - сказал он после небольшой паузы.
- Да. Пойдем ко мне. Посмотришь. Тут недалеко. У тебя как со временем?
- Сахар надо купить, отнести на работу. А потом можно.
- Ты по-прежнему в издательстве работаешь? – спросил я.
- Да, директором. – Он скромно потупил взор, маскируя гордость, которая распирала его грудь. – Меня то в рядовые разжалуют, то снова директором делают. Мы издали много хороших книг. Наши демократы замахали нас. Хотят отнять у нас помещение. Там Бабкин верховодит. Он помощник Селиванова. Селиванов у него под каблуком.
Когда Валуев отоварился, мы пошли в издательство. 
- А у тебя, говорят, второй ребенок родился? – спросил я.
- Да,  –  проговорил он с гордостью. – Жена сейчас у родителей. 
Он увлеченно стал рассказывать о своей семье. 
Когда его жена ждала ребенка, у нее был очень большой живот. Все опасались, что роды будут трудными. Марину обследовали специалисты с помощью японской аппаратуры. Сашке удалось увидеть своего ребенка еще до его рождения. Вообще-то посторонним лицам смотреть запрещено, но он дал медсестре-аппаратчице коробку конфет, и та в порядке исключения пустила его к экрану. Марине намазали живот какой-то мазью, включили аппарат, и на экране появилось изображение ребенка. Правда, ребенок лежал в такой позе, что  определить пол было невозможно. Зато Сашка видел, как бьется его сердце.
Сашка поднял на ноги всех своих знакомых, например педиатра, который живет в его доме на первом этаже. Может, поэтому роды прошли благополучно. Родился, к счастью, мальчик. Девочку жена  не хотела.
При рождении сын  весил 6 кг. 132 гр. Это был рекорд по Везельской области.  Друзья-журналисты хотели этот случай раздуть,  но Валуев остудил их пыл: «Не надо, ребята. Зачем?» – сказал он скромно.
Мы дошли до двухэтажного здания, которое находится возле рынка. Я хотел подождать товарища внизу, пока он отнесет сахар, но он настаивал на том, чтобы я поднялся наверх. Я догадался, что он хочет продемонстрировать мне свой директорский кабинет, и не стал с ним спорить.
Мы поднялись на второй этаж, зашли в кабинет Валуева. Он поставил сумку с сахаром под стол и стал демонстрировать мне работу издательства.
Мне нравилось внешнее оформление книг. 
Насладившись впечатлением, которое произвели на меня изданные книги, Валуев поставил их назад в шкаф, и мы пошли ко мне.
- А сам пишешь? – поинтересовался я.
- Я опубликовал стихи в сборнике. Потом тебе покажу. Но я не автор. Я не претендую. Я издатель. Профессионал.
Он имел право так говорить: за год до нашей встречи он заочно окончил полиграфический институт в Москве.
- Интеллектуальное общество, галстук в кармане…- Он никак не мог забыть оскорбления, нанесенного ему Митичем. -  У нас какие преподаватели работали! Розенталь! Голуб!  Голуб привезла Розенталя… Я думал, он покойник давно. Мы ж фотографировались с ним вместе… Я стою третий от него… Жалко, что денег на фотку не было.
Пришли ко мне. Разместились на кухне.
- Что будем пить? – спросил я.
- А что у тебя есть?
- Водка и вино. Выбирай.
Он выбрал водку. 
Сначала выпили за квартиру. Затем я предложил выпить за его сына.
- За сына мне надо ставить, - возразил он. - Ну ладно.
После того, как мы выпили за его сына, он сказал:
- Выпьем за Россию! 
Выпили. 
Он подошел к окну. На улице было темно. Лишь из окон дома напротив, который находился за школьным стадионом, вырывались снопы яркого света.
- Горит, - сказал он. – Там у меня знакомая есть. На девятом этаже.
- Что за знакомая? – заинтересовался я.
- Она звонит мне… Муж ее  - я его знал - с нею развелся, нашел помоложе.  Сходить к ней, что ли? – размышлял он вслух.
Он вернулся за стол. Выпили еще по рюмке. Мысль о визите к знакомой не давала ему покоя. Он снова подошел к окну.
- Света уже нет. Наверно, хахаль пришел.
Когда бутылка опустела, он сказал решительно:
- Пойду.
Я проводил его до двери.
- Может, я еще приду, - пообещал он.
«А вот это лишнее, - подумал я. – Обо всем уже поговорили».
Честно говоря, его болтовня мне поднадоела. Обсуждать с ним серьезные вопросы было невозможно, он безбожно врал, уходил в сторону от темы.
Он исчез в темноте. Я лег на кровать и открыл книгу. Чтение шло плохо: водка задурманила голову.  Но спать не хотелось. По телевизору показывали скучный фильм о мэре новой перестроечной формации, который наносил визиты к своим старым боссам. 
Раздался звонок в дверь. «Кого там несет? – подумал я. – Неужели снова  Валуев?»
В одних трусах я подошел к двери, открыл ее и увидел Валуева.
- Это ты, Саша?  – вежливо проговорил я.
- Да. Я же говорил. Я не один.
За спиной ночного гостя кто-то был. Я побежал одеваться.
Вместе с Валуевым в коридор зашла женщина.
- Познакомьтесь, - сказал Валуев баском. – Коля. Тамара.
Я предложил тапки, Тамара предпочла остаться босиком.
«Что им от меня надо? – думал я со злостью. – Какого черта они ко мне пришли. У нее же есть отдельная квартира».
- У тебя там есть… - сказал Валуев с юморком.
Я, конечно, сразу понял, что он имеет в виду бутылку вина.  Теперь мне стало ясно, почему они пришли ко мне, а не остались в квартире Тамары. «И зачем я сказал ему про вино? - мрачно подумал я. – Да кто же его знал. Какая неделикатность! Разве б я мог так поступить? Ведь я угостил его как человека. Бутылки водки не пожалел. А он бабу привел среди ночи…».
- Да, сейчас, - сказал я.
Я поставил на стол бутылку портвейна, закуску.  Налил рюмки. Но сам  пить не стал:  боль в желудке усиливалась.
Я рассмотрел ночную гостью: средний рост, тонкая талия, взбитые черные волосы. Она вела себя так, как и подобает вести себя непрошеной гостье: изображала смущение, извинялась.
- Помешали Коле отдыхать, - говорила  она виновато. 
Мой желудок уже был наполнен, но от скуки я ел колбасу, вареные яйца. 
- Жалко только, что вы подружку не привели, - сказал я.
- Саша опоздал, - сказала Тамара. –  От меня только что Валя ушла. Весь вечер у меня просидела. Она в Майском живет.
Тамара внимательно всмотрелась в меня и сказала:
- Она б тебе подошла.  Хорошая девушка. У меня глаз – алмаз.
Я выразил сожаление, что Вали нет среди нас.
- Саня слишком долго колебался. Слишком долго смотрел в окно, - сказал я удрученно.   
- А вдруг там был хахаль, - сказал Валуев.
На его лице вспыхнула хитроватая улыбка.
- Ты же знаешь, что хахаля нет, -  сказала Тамара, скромно потупив взор.
Я был пьян, может быть, поэтому Тамара казалась мне вполне привлекательной женщиной. Отталкивающее впечатление на меня производили  лишь ее вставные фарфоровые зубы и выпирающие вперед губы.
Когда вино кончилось, мы перешли в спальню. Я поставил пластинку и еще раз выразил сожаление, что с нами нет Вали из Майского.
Валуев пригласил Тамару потанцевать, но танцевал плохо: между ним и Тамарой было большое расстояние, и он не пытался его сократить.
- Разве так танцуют, - сказал я. - Следующий танец я ангажирую. Я покажу, как надо танцевать.
Когда пришла моя очередь танцевать, я прижал Тамару к своему телу и шепнул ей на ушко:
- У тебя отличная фигура.
Тамара радостно засмеялась, но проявила сдержанность. 
- Вот так танцевать надо, - сказал я Валуеву, когда танец закончился.
Валуев усвоил мой урок,  и вовремя следующего танца его тело слилось с телом Тамары.
Часы показывали час.  Мне хотелось спать. «Когда же он будет заниматься с нею сексом? – подумал я. -  Он же не выдержит, заснет». 
- Двадцать восьмого приезжает заведующая. Встретимся, - сказала Тамара. 
- Это ж не скоро, - сказал я огорченно.
Меня уже захватила мечта о Вале из Майского.
- Правильно, - согласилась Тамара. – Мы и раньше встретимся – с Валей. А потом и с заведующей.
Масштабность ее планов захватывала дух,  и я  уже не жалел ни о потраченном времени, ни о бутылке портвейна.
Тамара стала побуждать Валуева оставить мой гостеприимный дом.
- В следующий раз мы встретимся вместе с Валей, - сказал Валуев. – Когда можно?
- Можно и завтра, - сказала Тамара.
Гости ушли, а я лег на постель. Всю ночь болел желудок. Я почти не спал.
Утром, часов в девять, раздался звонок. «Наверно,  Валуев», - подумал я.
Я не ошибся.
- Привет, Саша, - сказал я. – Как прошла ночь?
- Хорошо. 
- Так ты переспал с нею?
- Переспал.
- Когда это произошло? Ночью или утром?
- И ночью, и утром. Я чуть было не заснул. Тамара тормошит... Она ни на что не претендует…
- Когда решили встретиться?
- Я зайду к тебе часов в шесть. У меня запарка. Беготни много. Денег надо у бухгалтера выпросить.   
Я понял, что Валуев не намерен тратиться,  и бремя расходов на организацию вечеринки снова ляжет на меня. Меня это немного расстроило, но мысль о Вале успокаивала.
- Что будем пить? – спросил я.
- Водку. Я знаю, Тамара пьет водку.
Валуев ушел на службу.  «Ни за что ни про что выдули у меня вино. Теперь я должен поить их водкой. Совести у людей  нет», - думал я мрачно.  Водка у меня была припасена. Я  направился в магазин за продуктами.
В пути я думал о встрече с Валей. Она представлялась мне привлекательной  женщиной. Когда я возвращался из магазина, меня обогнала симпатичная девушка с большой грудью, тонкой талией и красивой попкой.  «Может, это Валя, - мечтательно подумал я. – Может, она спешит к Тамаре, чтобы не опоздать на нашу встречу». Я представил, как мы будем с нею  танцевать, обниматься, целоваться, и сладкая истома  пронзила мое тело. 
Валуев пришел ко мне в седьмом часу. Он настоял на том, чтобы мы   пошли к Тамаре и вместе с нею решили, где нам кутить. Я взял с собой бутылку водки, колбасу.
- Проходите, - сказала Тамара, когда мы позвонили в ее дверь.
Валуев пошел на кухню. Я последовал за ним. На кухне за столом сидела женщина лет сорока (может и больше), среднего роста, одетая в простоватую кофточку и черную  юбку. Она не была толстой, но у нее выпирал бабий живот. Ее нельзя была назвать некрасивой. Но это был человек не моего круга, возраста, культуры. На ней стояла печать провинциализма. Макаров говорил о таких женщинах: «колхоз». Оставалось надеяться, что это не Валя.
- Знакомьтесь: Валя, - сказала Тамара.
Я испытал сильный шок и утратил дар речи.
От внимания Вали не ускользнуло мое смятение. Она сказала, что посидит с нами немного, а потом уйдет, так как она на службе.
- А кем ты работаешь? – спросил я.
- Сторожем в детском саду. 
Я был шокирован второй раз и  совсем помрачнел.
- Что с тобой? – спросила Тамара.
- У меня желудок болит, - сказал я. – Я всю ночь не спал.
- Да, он еще утром жаловался, - подтвердил Валуев, спасая положение. 
Валя посмотрела на часы, делая вид, что очень торопится.
- Куда ты спешишь, - сказала Тамара. – Ничего не случится.
- Нет, нет. Надо… - повторяла Валя.
«Слава богу, что уходит, - думал я. – Они, наверно, надеются, что я пойду с нею на службу, но нет…
- Сегодня познакомимся, а там видно будет, - сказала Валя.
Она громко засмеялась, обнажая мелкие выщербленные зубы.
Я более внимательно, на трезвую голову присмотрелся к Тамаре. Ее лицо было некрасивым,  кожа лица увядшая, под глазами и на щеках морщины. Ей явно было за сорок. Конечно, она не шла ни в какое сравнение с Мариной, женой Валуева - стройной,  высокой женщиной, обладавшей большой скульптурной грудью. Я подумал, что связь  с Тамарой  заставит Валуева еще больше ценить свою жену.  Видимо, о таких  изменах  говорят: «Хороший левак укрепляет брак».
«Разве  она  могла пригласить симпатичную  женщину? Тогда бы она   выглядела хуже ее,  проиграла ей внешне, -  думал я о Тамаре, - Нельзя доверяться женщинам в выборе  партнерш».
Решили идти ко мне.
- У тебя картошка, хлеб есть? – спросила Тамара.
Я ответил утвердительно.
Мы  с Валуевым вышли  на площадку к лифту, а женщины задержались у Тамары, видимо, для того, чтобы привести себя в порядок.   
Во мне кипела злоба. «Надо быть мужчиной, - думал я. – Надо быть сдержанней».
- Да, это не тот вариант, - сказал Валуев, когда мы остались одни.
Если бы не эти его слова, я бы промолчал. Но его слова спровоцировали меня на бурное выражение чувств:
- Неужели Тамара не понимает, что мы совершенно не подходим друг к другу! А еще говорит, что у нее  глаз – алмаз.
- Это другая Валя, - сказал Валуев. – Не знаем почему, Валя из Майского не пришла.
По всей вероятности, он лгал. Скорее всего, это была та Валя.
Я был страшно зол.  Жаль было денег.  За два дня – на водку, на вино, на закуску -  я потратил 500 рублей. И все кобелю под хвост!
«Возьми себя в руки, - приказал я себе. – Будь мужчиной».
Но злые слова вырывались из моих уст.
- Тихо, а то услышат, - приглушенно проговорил Валуев. –  Что-то их долго нет.
Женщины вышли из квартиры, и мы отправились ко мне. Больше всего я боялся, что нас увидят мои соседи, проявлявшие ко мне симпатию и уважение.  Они сквозь пальцы смотрели на визиты Кати, Люды, Веры, Маргариты, женщин интеллигентных и привлекательных.  Но если бы они решили,  что у меня связь с вульгарной Валей, то я  упал бы  в их глазах. Я представлял,  как Лидия Федоровна говорит Ивану Михайловичу: «Николай Сергеевич совсем опустился».
Когда мы проходили  общий коридор,  мои нервы были напряжены до предела. Я боялся, что из квартиры выскочит Лидия Федоровна. Пронесло!  Зашли в квартиру, прошли на кухню. Закуска у меня еще не была готова. У меня ныл желудок, было подавленное настроение. Тамара сама взялась за приготовление еды. Она сварила яйца, картошки, порезала колбасу. Сели за стол, налили рюмки. Я отказался от водки из-за боли в желудке. Тогда Валуев смешал водку с лимонадом, и коктейль небольшими порциями стал проникать в мой желудок. Валя почти не пила. Я надеялся, что Валуев с Тамарой выпьют одну бутылку, а другая останется мне. Но мои надежды не оправдались. Как только первая бутылка кончилась, Валуев открыл другую.
Он  нес чепуху. Для него не существовало логического закона тождества.  Каждое его предложение не было связано с другими предложениями и жило своей жизнью. Ни одна мысль, ни одна фраза не была завершена.  Воспроизвести его монологи точно невозможно. Он говорил приблизительно так:
- Коля меня встретил, пригласил, бутылку водки поставил. А Митич… Один галстук на шее, а другой в карман запихнул. У Рубцова жена была дрянь. Задушила его подушкой. А ты знаешь, кто такой Рубцов, - обратился он к Тамаре.
Она не знала.
- А жаль, - продолжил он. – Хочется, чтобы нас понимали наши русские женщины. С детсадом «Витаминка» надо дружить, - обратился  он ко мне. – Они нам еще понадобятся…
Женщины захохотали. Этот визгливый, вульгарный покоробил меня, но пришлось терпеть.
Тамара и Валя начали обсуждать свою жизнь. Я узнал, что Тамара работает в детсаду воспитательницей.
- Что это ты сегодня плохой? - спросила она у меня. – Вчера был хороший, а сегодня плохой.
«Вы же подсунули мне вульгарную бабешку, едите и пьете за мой счет. Еще спрашиваете, почему у меня плохое настроение», - зло думал я, но ответил вполне корректно:
- Желудок болит.
- Если человек болеет, какое уж тут веселье, - вступилась за меня Валя (но по тону заметно, что она зло иронизирует). – Мне пора идти.
- Подожди, - попросила ее Тамара.
- Ну ладно, еще полчасика, - уступила Валя.
«О боже! – исступленно закричало мое внутреннее Я. – Говорила, что уйдет через полчаса, а уже два часа сидит». Я понимал: она дразнит меня, издевается надо мной, мстит мне за то, что я не проявил к ней интереса.
Чтобы не слышать вульгарного смеха женщин и не слышать пустой болтовни Валуева, я принес баян. Оказалось, женщины любили народные песни. Правда, они  не знали слов, но  листы с текстами песен спасли положение.  Громкое пение огласило не только мою квартиру, но и весь дом. Женщины похвалили мою игру, но я проявил скромность и объективность.
- Я играю хорошо, но  на  любительском уроне, - сказал я.
Наконец, Валя ушла на службу. Но Валуев и Тамара не собирались уходить.  Тамара с моего разрешения закурила. Спасаясь от нестерпимой болтовни Валуева, я ушел в спальню, включил телевизор. Из кухни  доносился басок Валуева.  «И долго они еще будут у меня торчать? - мрачно думал я. – Ведь у Тамары есть своя  квартира».  У меня слипались глаза, но я не мог лечь спать.  Я переживал за свою квартиру, которую они, пьяные,  могли ненароком сжечь.   
Через час  мое терпение кончилось. Я пошел на кухню, чтобы выпроводить гостей. Валуев разливал остатки водки. Он нес какую-то чушь, но глаза у него были трезвые. Возникло впечатление, что он играет роль пьяного, а сам трезв как стеклышко.
Я не решался сразу сказать им, что им пора уходить. Сел за стол.
- Скоро заведующую на пенсию отправляем, - сказала Тамара. – Она приедет двадцать восьмого.
«Так вот с кем она хотела меня познакомить, - зло думаю я. – С новоиспеченной пенсионеркой. Какая трогательная забота и обо мне, и о начальнице. Любовница… связь…» - Мысли путались у меня в голове. «Спать! Спать!»
- Почему ты тогда сбежал? – спросила Тамара у Валуева. – Ты что подумал?
Я попросил уточнить, откуда сбежал Валуев. Тамара рассказала историю:
- Мы втроем отмечали праздник – я, Саша и заведующая. Она интересная девушка…
«Шестидесяти лет», - мысленно добавил я.
- Смотрим: его нет, - продолжала повествовать Тамара. – Я волновалась. Изобьют где-нибудь. Ночь. Два часа.
Валуев понес какую-то чушь:
- Она на кухне… говорит зачем?
- Что ты подумал тогда? – строго спросила Тамара. – Что мы вдвоем к тебе приставать начнем? Изнасилуем?
- Да, - признался Валуев.
- Ты не был уверен, что справишься сразу с двумя, и потому покинул поле боя? -  спросил я с иронией.
Валуев опять понес какую-то чепуху, невоспроизводимую в письменном виде. 
Когда стрелка часов приблизилась к 12 часам, я решился, наконец, поторопить гостей.
- Я нахожусь в затруднительном положении, - сказал я. – С одной стороны, мне приятно с вами общаться, с другой – мой мозг отключается. Я ночь не спал.
Тамара поняла мой тонкий намек.
- Пора нам идти, - сказала она. - В следующий раз выстрою наших девушек: выбирайте, кого хотите.
«Девушек от шестидесяти до семидесяти лет, - мысленно добавил я.  – Давно бы уже ушли и занимались любовью. Это намного лучше, чем у меня лясы точить».
Когда мы вышли на площадку,  физиономия Валуева приблизилась ко мне. Я не сразу понял, что он хочет. Его губы прикоснулись к моей щеке. Раздался оглушительный поцелуй. Гости зашли в лифт. Я вернулся в комнату. «Убытки! Какие убытки! – думал я, испытывая нестерпимые муки совести. – Старшему сыну я дал всего лишь пятьсот рублей за два месяца. Ксюше ни копейки не выслал. Крестнику подарок не купил. А тут за два вечера  пятьсот рублей на ветер выбросил».
Я постарался себя успокоить: «Ничего страшного, не стоит переживать из-за пустяков. Произошел маленький несчастный случай. Я еще легко отделался. Другие теряют жизнь».
Однако это соображение слабо меня утешило, и весь следующий день я находился в мрачном состоянии духа. 

Любовники

В середине августа я встретил Игоря на улице. Он по секрету сказал мне, что работает в седьмой школе. Пока что он помогал плотнику стеклить окна,  таскал тяжести, но не падал духом.
- Ничего, месяц потерплю, потом легче будет, - сказал он.
За три дня до нашей встречи Татьяна  задала ему вопрос в лоб:
- Будешь со мной жить?
Он ответил честно:
- Нет. Разве что с неделю поживу, а потом уйду.
Она по-прежнему кормила его. Например,  купила ему крупу, бутылку подсолнечного масла.
Он продолжал путешествовать по окрестностям города. Только на природе он чувствовал себя хорошо. Только природа помогала ему забыть об ударах судьбы.
В конце августа он  рассчитался с новой работы и навсегда уехал в Уфу. Татьяна была безутешна.   

Прощай, свобода!

Возвращение Ксюши поставило крест на моей свободной жизни: в  присутствии  жены я не мог приглашать женщин к себе домой, кроме того,  бракоразводный процесс и  последующий  размен квартиры  поглощали все мое время, мысли и энергию.