Иллюзия

ИЛЛЮЗИЯ




ПУСТЬ ГОСПОДЬ ПРОСТИТ ВАС ВИКТОРИЯ И АЛЕКСАНДР. ЖИЗНЬ ДЛЯ ВАС БЫЛА СУЩИМ АДОМ НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ. ТЕПЕРЬ ОНА В РАССКАЗЕ.



Он спал, но видел все как наяву.   
Они издавали такой скрежет, будто тысячи зубов, что интенсивно бегали мурашки по коже. Как растертый в руке пенопласт. Они лезли во все окна, везде, где был проход для этих маленьких черных непонятных существ в кромешной темноте. Почти как скунсы, отвратительно пахли и выпрыскивали в воздух какую-то черную слизь. Они катились страшными клубками, прижимаясь, друг к другу, как к единому целому. Карабкаясь по девятиэтажному дому, они  лезли к нему. Их  наружная оболочка доводила до безумия.
Они приближались. Совсем возле него. Их невероятное количество потрясало, накрыв собой весь дом, как черным покрывалом.
Окружив его всего, они залезали в ротовую полость, проходя через пищевод и желудок, пожирая печень, железы, кишки. Пробирались в уши и в нос, одолевая отделы головного мозга.  Съели внутренности и все остальное. Пожрали даже кости, оставив окровавленный костюм из кожи на кровати, который сдулся, как надувной, когда сытые маленькие твари стаями разбежались по комнате и создали полный хаос, превратив квартиру в убежище для «гадов», прорывая норы могущественной силой, через кирпичи с цементом.
Они овладели всем миром. Всем, что движется и живет. Они вернулись, чтобы сделать конец, конец света.
Паша очнулся утром весь в поту от кошмара, который ему приснился.
Он осматривал себя с ног до головы, щупая тело, радуясь, что все хорошо обошлось. А ведь это была правда. Все так реально, что отвращение так и мучает. Он встал и быстро метнулся к толчку, чтоб излить весь ужас от тошноты, которая полным ходом крутила его желудком. Он выблевал всю гадость какой-то желчью, затем чернотой с маленькими волосатыми ножками от паучков. Паша остолбенел.
Он блевал и блевал, пока не почувствовал острую боль в печени, сердце, легких, голове. Везде. Он упал навзничь на плиточный туалетный пол и ударился об угол двери уже без сознания, но видно было, что он еще жив. Дышит, как выхлопная труба. Воняет, как мерзкие эти существа. Он как мертвец, без всяких признаков двинуться, пролежал на холодном полу полдня и открыл глаза.
Это были глаза новые, не те, что раньше. Обладали какой-то магией, чтоб все замерло и испарилось. Страшные глаза, подлые глаза. Без малейшего признака жизни.
Они смотрели в потолок. Они были без зрачков. Вспомогательные органы глаз не придавали никакого движения. Ни брови, ни веки, не ресницы. Казалось, этот человек заколдован. И действительно это было так.
Он пытался произнести слово, но только широко открыл рот и начал глубоко вдыхать воздух.
Это был человек без движения мимических мышц, нарушением координации движения конечностей, как все равно, что болезнь Паркинсона.
А ведь был недавно здоров, но слегка испуган. Какая-то сила тянула в пропасть, где все находится без движения, как без движения стрелки часов.
Будто время стало без согласия человечества. Без согласия Паши, который завел будильник на семь часов на работу, и проснулся ровно в семь. И не звонка и не жизни. Или будильник сломался или просто все резко изменилось.
Паша встал на ноги, но обернувшись назад, он увидел свое тело, которое дышало и глаза уже полуоткрыто смотрели без малейших колебаний прямо вверх. Он растерялся.
"Что произошло? - подумал он про себя. Или я во сне. Нет, кажется, все, так как оно есть. О, нет".
На его испуганном лице тело начало стонать и просить о помощи.
"Это же я говорю. Не может быть. Или я схожу с ума. Не может..."
Тело почернело. Что-то лазило внутри. Двигалось изнутри. Рот открыт. Щеки впали. Слышалось потрескивание костей.
Сначала отпало запястье, потом плечевая кость. Кровь не текла, так как заместо нее выходила черная слизь, которая расплывалась по полу, как живая. Дыхание остановилось, глаза без зрачков выпали, словно кто-то изнутри вытолкнул их. Расчленился позвоночник, впала грудина. Нижняя челюсть отвалилась, лобная кость треснула, и развалился череп пополам, как будто разрезали яблоко. Мозги. Мозги лопнули и растеклись, показав на глаза Паши ужасное отвращение.
Он чуть не проглотил язык, который все время пытался произносить: "Это не со мной. Это не со мной".
И он увидел то, чего не желал бы увидеть.
Из черной жидкости появлялись черные с желтым брюхом восьминогие с ладонь пауки. Они выглядели, словно ужасные маленькие вурдалаки, поглощая все на пути, истребляя плоть, которую ненавидят.
Их появлялось все больше и больше, будто кто-то выпускал их из невидимой клетки, в которой лишь обитает смерть.
Паша застыл с ликом святых, поднимая глаза вверх, молясь, чтоб все прекратилось.
Разум помутнел. Виски налились горячей кровью. В мозг стукнуло прояснение, хотя давно он лопнул и растекся.
Ярко - желтые брюшные твари уже успели снова овладеть его ногами, вцепляясь острыми щупальцами в тело.
Боли он не ощущал, но чувствовал прилив бессознательности, нереальности, граничащей  с потусторонним.
И новое тело снова стало их жертвой.
Паша опустился на колени и бесшабашными глазами наблюдал, как быстро вползали скользкие отвратительные создания в его тело. Как они делали опять это. Как они сосали кровь, наполняя свои брюха, которые бились об его кожу и под кожей, издавая скрипучие мерзкие звуки.
"Наверное, они общались. И что-то хотели от меня. Владели телом, но не сознанием".
И Паша отключился.

Через дом от Паши жила очаровательная двадцатитрехлетняя студентка. Она жила одна и училась на педагога в институте. Увлекалась эсхатологией и молила Бога о принце, которого он бы ей послал. Но все, чего бы она, ни захотела, оборачивалось отчаяньем и долгим унынием.
Лишь медитируя, хоть как - то себя расслабляла и выливала чувства, которые таились в ней.
Она считала себя обиженной, так как лишний вес полностью овладевал ее состоянием. Постоянная вялость, упадок сил, нервные нападки по мелочам, переутомления.
Вера совсем выбилась из сил и не знала, что лучше было бы для нее. Может быть сон, чтоб забыться и не о чем не думать. Или виселица, на которой можно было бы повисеть вдоволь. Кто знает. На все воля Божья.
Девушка поев, укуталась легким одеялом и пыталась заснуть. Перевернувшись на правый бок, она долго думала о человеке, который мог бы ее осчастливить. И войдя в пустоту, Вера уже была в глубоком страшном сне.
Щупальца ее мозга двинулись вперед, ощупывая, пробуя, ища, как будто отыскивая щели в стене. Она ощутила жесткость камня, полированную твердость металла, и вот она проникла в пустоту за ними. И там что-то было. Щупальца отпрянули, коснувшись неизвестного предмета - или предметов  - она никогда не встречала такого и никто не встречал. Не предмет, сказала она себе, а множество различных...она не могла подобрать слово. Они были не живые, хотя, несомненно, они были сущностью чего-то. Она ощущала цепенящий страх, дрожь, отвращение, как будто там были пауки, миллиарды копошащихся пауков с радужными изуродованными телами с лапами, покрытые дрожащими черными волосками.
Крик застрял в ее горле, но она подавила его. Они не могут мне повредить, сказала она себе, они не доберутся до меня: они внутри, а я снаружи.
Мозг ее снова двинулся вперед, она оказалась среди них; и тут она поняла, что это не пауки, в них нет вреда, потому что они не живые. Но, хотя в них и не было жизни, в них было заключено значение. Бессмыслица. Как может что-то безжизненное содержать значение? Она была окружена их значениями, маленькими безжизненными значениями, которые смутно шептали ей что-то, пробирались вперед, прижались к ней и ждали ее внимания. Она, она ощущала биение бесчисленных крошечных сгустков энергии, и в мозгу ее мгновенно вспыхивали картины и в тот же момент гасли множество изображений, как рой мошек, летающих в столбе солнечного света; и самих не было видно, но о них знаешь по отражению света от их дрожащих крылышек.
Вера пыталась сконцентрироваться, сфокусировать свои умственные щупальца на одном из маленьких танцующих изображений, удержать его настолько, чтобы понять, что это такое. Она неожиданно сомкнула глаза и увидела на потолке возле люстры черную пенящуюся слизь, которая образовывала в ее комнате кругообразную форму, напоминающую на дыру "поглощений", словно космический смерч, всасывал в себя всю земную энергию, которой живут люди.
Это было что-то, от вида которого приковывалось тело к кровати. Не хотелось кричать, пищать или плакать. Оно парализовывало так, что даже и глаза не могли двигаться; оно приближалось к ней, оно опускалось к ней так медленно, будто лепящий пластилин, эффект липки которого придавал и этому непонятному неземному веществу. Оно хотело тела, чтобы напичкать его всем, что в этом было. Безобразием и черной слизью, которая так и поглощала бедную девушку со всех сторон, забирая в бездну.
Возникшие от ужаса воспоминания прошлого у Веры помутили сознание. В ее ячейках, в ее памяти. Они ждут, чтобы их воспроизвели, такие свежие, как будто были записаны только вчера.
Черная слизь преображалась в человеческую фигуру, то в гигантского паука. Затмила комнату тьмой, покрывая собой бедную Веру. Всасывалась в ноздри, во все щели, почти как голодная пиявка. "Девушка пропала", как она считала. Эта невесть откуда взятая дребедень, абсолютно поглотило ее, взяла под свою власть, переместило в бездну.
Она ступила шаг. Темень тьмущая. Не проблеска хоть малейшего света, не спичек, не зажигалки, ничего.
Ноги затекли. Ощущалось движение под ними. Как будто она ходила по кому-то мягкому, волосатому и противному.
Вера испугалась. Страх вторгся в сознание. Она упала.
Кто-то обнял ее толстой волосатой ножкой и сдавил, как проходит процесс в тисках.
Что-то глубоко в руке кольнуло, словно вошла цыганская игла, и мигом вышло, оставив после себя что-то грязное и убийственное, от чего парализовало полностью тело, и слышался во тьме скрежет, будто бензопила.
Прилипающая гадость сыпалась на нее, накрывая, словно каждый раз все новым одеялом. Пропитывала кожу и въедалась в органы. Образовывала логово себе подобных, изучая, обследуя, навивая на мысли плодоносящие и со временем рождая новое произведение искусства "человекообразное существо".
Вера очнулась в полном недоумении. Всю знобило. В животе булькало, будто перепила жидкости.
Она  осмотрела потолок, стены, никакого следа происшедшего. И пуще прежнего стала вспоминать, реально ли было это на самом деле или обыкновенная душевная фантазия галлюцинации, которую она видела всегда, но только не это, прибегая к мечтам вдохновения, при этом употребляя в себя кое-что.
Девушка посмотрела на свои холодные руки, пышную грудь, странно опухший слегка животик и вздрогнула, почувствовав ниже пояса между ног, как мандавошки, чесалось и что-то маленькое двигалось в синих трусиках. Она приоткрыла свои трусики и закричала, увидев маленького страшного желтого паучка. Она  вырвала его с лобка со своими сексуальными волосиками и раздавила в руке.
Она не знала, куда себя деть. Метушилась, словно бешеная, обдирая руками паутинку на ее дорогом достоинстве. Вера выла, словно голодная павшая духом волчица, прыгала, как на пружине. Она метнулась в ванну и включила душ, кипятком обжигая свое тело, как в варке окорочок. Она рыдала, и еще громче стала рыдать, когда начала течь кровь из одного места.
Почти не красная, а слившаяся с черным красное, вытекала по ее ногам и в ванну.
Девушка присела на корточки без чувств. Она задыхалась, хотела себя убить, направляя взгляд на лежавшее лезвие на майдадыре. Но мысль переборола мысль. Она передумала. И стала тереть мочалкой тело, дотирая до состояния вытертой нежной кожи.
Орала. Кричала. Плакала.
Пока кто-то не повернул рубильник в ее голове, и она потеряла сознание, обливаясь кровью и горькими слезами.
Хоть в ванне может, очухается. Кто знает?

Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена. Липы и акации разрисовали землю во дворе в небольшом саду сложным узором пятен.
Трехстворчатое окно в фонаре, открытое, но задернутое шторой на третьем этаже, светилось бешеным электрическим светом.
"Мягкосердечный человеколюбец оказался опаснейшим и безбожным себялюбцем". - влетели в сознание эти слова Павлу.
Он встал с туалетного пола и взялся руками за раскаленную голову.
-Мне бы аминазин или еще что-нибудь, - промолвил он. - Такие глюки, как будто я живу в другом мире. Я как психопат однозначно. А может, и нет. Такой передоз и все так наяву. Реально произошло. Реально...
Павел еле передвигая ноги, налитые свинцом, подошел к телефону и набрал номер.
-Это ты Юра, - почти шепотом произнес он.
-Алло. Ты где пропадал все это время. Я так стал волноваться, ведь тебя целых четыре дня не было, и на работу забил. Я сказал, что ты очень болен. Так, где ты был?
-Сколько. Четыре дня. Я ведь только один день загулял после выходного. Не может быть.
-Что ты употреблял. Бухал? Кололся?
-Любимый героин.
-Что!
-Я опять пробовал героин. И со мной такое было. Ты не поверишь.
-Больной какой-то. Ведь ты бросил все эти старые затеи.
-Но только на время.
-И ты же не мог все это время...четыре дня. Представь.
-Не веришь. Я видел такое, что не под силу видеть тебе. Твари поглощали меня. Настал конец света.
-Бред! Бред! Тебя попустило?
-Очень тяжело, состояние что помру.
-Дурак! Я сейчас приеду. Буду лечить. И помнишь тот случай?
-Какой такой случай?
-Не беспокойся. Я тебе напомню.
-Насчет денег? А, это!
-Это! Это! Ты должен им отдать завтра. Где ты их возьмешь?
-Достану. Не бойся.
-Где! Может, пару магазинов ограбишь. Ты же брал их для дела.
-Перестань меня мистифицировать и мучить своими загадками. Снова займу. В банке ссуду возьму.
-Подо что. Под свою квартиру. Дурак ты, Паша, дурак.
-Поучитель, - усмехнулся и потер щеку он. - Мне никто не нужен. Я такое пережил.
И Паша поклал трубку.
"Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет, я остался сиротою, счастья-доли мне нет..."
Пел Паша, душой страдая и нагребаясь. И нагребаясь.
Он лежал на ковре и думал, какой стентор приказал ему увидеть то, прочувствовать то, недоступное особенным наркоманам.
Зазвенел звонок.
Паша еле шкандыбая открыл дверь и впустил обеспокоенного Юру.
-Ты бледный как покойник. Точно переворачивал тонны сахара за эти четыре дня без еды и питья. Такой изможденный.
-Не поверишь, это было что-то. Так шибануло по мозгам, что я потерял контроль над собой, ничего не слышал - ни твоих звонков - ни звонков в дверь.
-Я названивал и Дмитрий Евгеньевич, не знали, что с тобой и чем ты болен, когда потом я сказал, что ночью тебя избили трое хулиганов, отобрали деньги, документы, золото. Надо же было говорить что-то, ведь я лучший твой приятель по работе.
Между прочим, клиенты очень обиделись, проект окончен, работа окончена и идет заселение людей в квартиры, а ты должен был там быть. Ну что бы я им еще сказал, что ты накупил героина и торчал все эти дни, как бешеный шакал. Тогда бы точно тебя выгнали. А деньги, где все деньги? Не дай Бог ты их всех потратил. Я тебе не прощу за это. Что мне говорить начальству и тебе им. Ведь они думают, что ты смылся с деньгами. Не так уж и верят, что тебя избили и ограбили. Маловероятно, что так оно было. Даже меня подстраивают под преступника, как будто в чем-то виновет. Но я же не виноват. Это ты доверительное лицо, который распоряжается деньгами закупок и всего остального. Так же ведь не поступают, как теперь отдавать. Где эти деньги?
-Не поверишь, но я их спустил.
-На чертов героин!
-Все! Все! Не будет разговора. Это мои проблемы и они тебя не касаются. Я отдам деньги завтра. И увольняюсь.
-Я сейчас врежу тебе. На мне постоянно отрываются, потому что ты как друг мне. Я звонил, звонил и не дозвонился к тебе. Нету дома, нету дома. Евгений Николаевич написал заяву на тебя в милицию. Как теперь ты на это смотришь. Где деньги, Паша? Какое ты имел право потратить их, они ведь не твои, чужие. Дмитрий Евгеньевич рвет и мечет, не знает, как правильно поступить, ведь Николаевичу все равно, если увидит тебя, натравит своих охранников. А помимо их еще менты. Пал в глазах ты всех, как конченный вор. Как последняя скотина, которую забили ножом.
-Ну и что. Я справлюсь.
-Как ты справишься? Если ты выйдешь из квартиры, тебя схапает милиция. Слава Богу, что сейчас они тебя не пасли. Ты не справишься, ты в розыске, как преступник. Возможно, если я выйду сейчас, они могут быть на лестнице. Где угодно, лижбы тебя найти. Ведь ты не отмоешься, ты просидишь в тюрьме. А от туда нет выхода. Если попал, то упал. Теперь боюсь от тебя выходить, а то зацапают меня из-за тебя не за что. Ну, в чем я виноват, в чем?
Паша занервничал.
-Юра, а ты не сдашь меня.
-Конечно, нет. Я же не такой. 
-Если б ты видел то, что я видел, то ты бы этого не перенес.
-Обычные глюки.
-Не просто обычные, а как будто наяву. Мое тело, мой мозг поглотила черная бездна. Эти ужасные пауки не дают покоя. У меня срывает, наверное, башню.
Юра ошарашено взглянул на него, о чем-то подумал и спокойно спросил:
-Где героин?
-А зачем он тебе.
-Просто. Может, тоже хочу попробовать от безвыходности.
-В спальне.
Юра ринулся в другую комнату. Паша быстро за ним.
Порошок лежал на стеллаже для книг в маленьком пакетике, в который бы поместилось пару кораблей хорошей прущей травы. Он был почти полон, ни как не меньше ста граммов белого благоухающего наркотического иллюзионного чистого порошка.
Юра взял в руку пакетик и крепко сжал, пригрозил Паши смыть эту гадость в унитаз, если он добровольно не сдастся закону.
-Я смою сейчас этот героин в унитаз, если ты не выйдешь со мной.
-Как ты можешь! Что ты делаешь?
Юра вышел в прихожую.
Паша остолбенел.
Страшные мысли не давали ему успокоиться. Ведь он наркоман. И наркоман со стажем.
-Паша! Или они или я. Ты не волнуйся, ведь выхода все равно нет у тебя. Менты найдут, а денег ты не достанешь до завтра. Отсидишь свой положенный срок как положено. Я не хочу вовлекаться, а то подозревают и меня. Но если они ворвутся в квартиру, а они ворвутся скоро, и найдут, этот чертов героин, то тебе светит как минимум восемь-девять лет заключения. Ты должен понимать, что это такое и до чего оно может довести.
-Не смей!
Паша стоял возле кухонного раздвижного стола и открывал верхний ящик. Взгляд сразу же упал на маленький топорик для рубки мяса, но не на острые длинные ножи, которые сейчас ему были не к чему.
-Ты должен, Паша, сказать мне, да или нет. А то не видать тебе света белого. Не видать.
-Я и так его не вижу, идиот. Положи на стол мой героин. Ты не имеешь права.
-Еще как имею, - приоткрыл он пакетик и всунул мизинец в порошок. Потом поднес ко рту и стал начищать  десна. - Чистейший, черт побери, а я то, думал фигня.
-Отдай! Ты не знаешь еще, что я за человек. Я ведь и убить могу.
-Ах, так!.. Я на суде так и скажу. Хотел убить.
-Не смей! Не смей! - злостно смотрел он на Юру. - Ты мне никто! Ты мне никто!
-Я высыпаю. Ответ твой положительный? - захихикал он. - Или ответ полной шлюхи,  галимой девке, которой ты всегда был, - и снова смех. - Я не слышу ответа.
Паша рассвирепел. Еще раз взглянул на железный топорик и наконец, взял незаметно его в руку, когда Юра зашел в туалет.
-Какой ответ твой. Я смываю эту гадость.
-Не надо. Я согласен.
-Вот и правильно, Паша, так сразу нужно было говорить, а не мямлить. Я звоню Дмитрию Евгеньевичу, а он пускай решает, что с тобой делать, - закрыл пакетик Юра и положил себе в карман новых черных брюк.
-Звони! Звони! - настаивал Павел.
Юра направился в зал, взял телефон и набирал номер, но повернувшись назад, увидел Пашу, который поднял топорик для рубки мяса над ним и резко наотмашь пнул его по голове. И раз, и два, и три, четыре, пять, шесть, семь.
-Все, - сказал Паша, вытирая окровавленный лоб окровавленной рукой. - Вот я и раздробил тебе череп за твое непослушание ко мне. Будешь знать, как мне перечить. А мой любимый героин я забираю, - наклонился он и достал с брюк Юры любимый героин.
-Это мое. Это мое. Это мое. Это мое! Это мое! Это мое!
И он принял как всегда больше положенной дозы и упал весь в крови под кайфом на красный палас, заляпанный мозгами Юры и красной кровью, которая всасывалась в палас так быстро, что он стал еще краснее.
Паша теперь называл свою тишину "ужасной силой", которая поглощала его тело, его разум. И его толкало туда, углубляло туда - к тем непонятным пришельцам, которые пытались наконец-то полностью завладеть им. И его миром.

-Марта! Это ты!? - спросила через дверь Вера.
-Я…я… Впускай быстрей.
-Что-то произошло у тебя? - впустила она подругу в квартиру.
-Не у меня, а у тебя. Хотят отчислить с института за неуплату и хвосты. Ты посмотри на себя, под глазами синяки, как будто кто-то огрел тебя.
-Я только встала и не могу очухаться от сна.
Она посмотрела на часы "Сармат", висевшие в прихожей.
-Вчера. Позавчера. Это я проспала двое суток. Не может быть. Какое сегодня число?
-Седьмое мая. Ты мне лучше расскажи, где была целые три недели. Я не могла тебя найти. На телефонные звонки не отвечаешь, дверь не открываешь, будто чего-то боишься.
-Нет! Нет! Я, кажется, ничего не помню.
-Но, ....а где твоя мебель, твой телевизор, компьютер? Опять ты за свое принялась. Ты переезжаешь?
-Я ничего не помню. Лишь этих чудовищ, которые хотели меня забрать.
-Едешь ты подруга, едешь по полной программе. Что ты принимала?
-Попробовала, наконец, чистейшего порошка, который приобрела у Шахмала Керимова.
-Ах, он барыга, подкинул тебе фиг знает что.
-Нет, нет. Все в порядке. Я сама виновата. А вся эта мебель-ерунда, родители скоро вышлют денег из Греции. Я себе лучше куплю. Но то, что со мной было...не поверишь ни единому моему слову.
-Вижу ты действительно съехала с колеи. Посмотри на себя в зеркало, ты страшнее твоих выдуманных чудовищ. Как кикимора какая-то.
-Отстань! - вспылила она.
-Прости великодушно подруга, но у тебя зависимость. Нужно срочно лечить в наркологическом диспансере. У тебя такие тонкие губы стали, словно целая патология. Начни сызнова, забудь про допинги. У моей крестной есть знакомый врач. Он первоклассный. Излечит тебя от этого. Остепенись.
-Вот только не надо меня лечить. Я здорова. Лучше заварить кофе?
-Давай.
На кухне стоял лишь один стол, одна коричневая тумбочка, печка и три стула.
-Где твой холодильник? - удивилась Марта.
-Знаешь, не припомню. Все так в голове перемешивается. Где я была? Что я делала? Лишь эти ярко-желтые брюшные большие пауки, которые жаждут тела.
-Ты помешалась. Срочно лечить.
-Даже не думай. Это моя жизнь. Что хочу с ней, то и делаю.
-Ты как Лаверна - богиня без тела, голова и плечи - как у трески.
-Заткнись! - обидчиво сказала она.
Вера задрожала, будто замерзла. Достала из тумбочки стаканы, кофе "Черная карта", сахар. Положила на стол и налила кипяток в стаканы, приготовила кофе и подала Марте, которая считала подругу в это время пресловутым отвратительным животным.
-Пей!
-Спасибо, Вера. Что ты теперь думаешь делать? - отхлебнула маленький глоток Марта.
-Пока не знаю, - начала она говорить своим обычным голосом: низким, вкрадчивым, насмешливым, властным; допивая кофе.
-А надо бы знать, - сказала Марта, смягчая свое контральто.
У Веры на лбу появилась россыпь мелкого пота. Она вытерла ладошкой и тяжело вздохнула.
-Ты все израсходовала?
-Немного осталось.
-Осталось! - выпучила Марта глаза.
Слово звучало у Веры в голове, как единственная струна в расстроенном пианино, замыкая электрическую цепь ее ярости.
Ведь у нее была зависимость, которое все и портило.
-Немного! Немного! Немного! - запела она дрожащим сопрано. - Немного!
-Вера, ты должна меня понять, бросай все это, бросай подруга, а не то поздно будет.
-Я не могу бросить, потому что меня мучают эпилептические припадки, обильные менструации, как в полнолуние.
-Все пройдет. Это обычно.
-Как обычно! Вся кровать в крови, словно там распотрошили живого человека. Так не может быть. Здесь что-то не то. Я боюсь, Марта.
-Поехали к доктору, Вера, хотя бы проконсультируешься.
-Нет. И еще раз нет.
-Как знаешь, но мне приснился недавно про тебя такой странный сон: встает огромное солнце и говорит тебе: "Скоро ты выйдешь замуж - он будет невзрачен, неказист и нескладен, но ты будешь счастлива с этим уродом."
-Куда ночь, туда и сон. Не дай бог такому случится. Я не хочу быть Эсмиральдой, а потом стать смертоносной гарпией.
-Не злись. Это ведь сон.
-Я не злюсь. Оставь меня в покое. Завтра приходи. Разве не видишь, что мне плохо. Отойду.
-Опять примешь порошок.
-Не твое дело. Убирайся. Не хочу тебя видеть. До завтра.
-Хочешь испортить наши отношения. Хорошо. Я сейчас же сдам Шахмала. Наведу все справки на него. И мой дядя майор поможет посадить его надолго.
-Ты не будешь....
-Еще как буду. Ведь ты моя подруга. Как еще тебя спасти?
-Это тебя не должно волновать. Уходи! Уходи! Пожалуйста, оставь меня одну. Я хочу побыть сама с собой.
-Ты как индуска, которая не выходит за пределы своей касты.
-Иди! Иди! До завтра! Пожалуйста!
Марта промолчала и вышла расстроенная за дверь в коридор. Не посмотрела даже в последний раз на свою лучшую уже бывшую подругу, невольно ускорила шаги, спускаясь по лестнице вниз.
Вера отчаянно захлопнула дверь.
Вошла в спальню, достала из-под кровати набитый завернутый листок бумаги, развернула и приняла наркотик, который очень быстро подействовал и ввел бедную девушку в полную прострацию.
Она прикрыла глаза и услышала нежный мужской голос, пробивавшийся из темноты, в которую она входила и спотыкалась обо что-то твердое, что прилипало к ее ногам.
"Я изнасилую тебя ртом, и тебе это понравится; вместо того чтобы вводить ценную жидкость в твое тело, я ее извлеку."
Я ее извлеку! Я ее извлеку!
Я ее извлеку!
Я ее извлеку! Извлеку!

Кровь бросилась ему в голову, как пойманному мошеннику, и отхлынула в середину тела, и снова поднялась, и снова отхлынула, и он ничего не мог с этим поделать.
Паша твердил себе в своем летающем сознании, очутившись в мире страха:
"Мне нравится, когда людям делают больно, когда видишь по их глазам, что они чувствуют, что сейчас умрут - их страх... ведь человек-это малый мир, неповторимая индивидуальность".
Павел стоял на чем-то очень твердом. Что-то слепило глаза. Лицо придало монголоидную форму. Он задрал его вверх и увидел желтое небо и происходящую вымышленную картину, как будто он был ее отцом. Отцом бедной дочери, который вырезал у нее глаза и держал их в колбе с "фафальдегидом" на кухонном столе вместе с ампутированными пальцами.
-Это полный раскардаш. Этого не может быть. Это не со мной! - вопил он.
Искаженное ужасом лицо Паши задиралось выше и выше, как у человека, следящего за траекторией взлетающей ракеты.
-"Случится еще что-то плохое, я наверное взорвусь, как дирижабль "Гинденбург". - промолвил он. - Какое-то чувство, какая-то экзальтация. Я полон своего кайфа, который улетучивает меня в непонятную явь. Я призрак. Я дух. И нет преткновений. Я страх. Я ужас. Ни тени сомнений.
И он увидел что-то странное вдали.
Оно приближалось. Светилось ярким огнем. Что-то не безобразное, а очень красивое. Темная фигура человека, словно тень. Оно. Она. Олицетворения добра-иллюзии, любви-иллюзии, притяжения мысленного друг к другу.
Это была Вера.
Как королева, она медленно шла к нему.
На ее голове была одета корона из меленьких красных паучков, которые замертво приклеили себя к ней.
Она несла ему корону, такую, как и у нее, благословить своего верного принца.
Паша ахнул и растерялся.
Она как королева этого мира, этих копошащихся возле нее мерзких существ, которые лазили по ней и залезали внутрь, полностью сделав ее своей. Своей преданной людской паучихе.
-Разбежались! Отойдите от меня! - в запальчивости выкрикнул Паша.
-Нет, любовь моя. Это твоя корона. Я прошла столько миль, чтобы тебя найти и тебе ее принести. Бери любимый. Мой принц. Теперь она твоя.
-Нет! Нет! Дьявол! Дьявол!
Парализованный стоял он, словно статуя, по которой лазили ярко-желтые брюшные пауки и делали мумию, опрыскивая смертоносным ядом и крепкой паутиной, которая залепила ему глаза.
"Я не хочу быть таким. Я не хочу быть таким".
-Мой ненаглядный принц! - одела она на него корону из мелких желтых паучков и поцеловала в онемевшие губы, выделяя яд из ротовой полости, который вталкивала в бедного Пашу. - Ты мой! Ты мой! Я хочу тебя. Кто пахнет, как свинья, тот ест, как волк, - перевоплощалась она в огромную паучиху. Мерзкую, злую, страшную, страстную ктенизиду, желавшая взять своего принца, спарится, в концовке придать немного трибадизма и наконец съесть его, родить маленьких человекопаучковых детей, вырастить и выпустить в новый мир, в новый свет, где по-настоящему можно завладеть им. Этим миром. Оболганным миром.
Паша задыхался. Он действительно задыхался. И замер, издавая последний всхлип, лежа окоченевши в крови на красном паласе.
Вера качнулась на правый бок. Сделала вдох-выдох, опять вдох-выдох, и последний вдох воздуха, который не вошел в ее легкие. Резко оборвалось дыхание. Остановилось биение сердца. Она закрыла глаза и ушла в мир. В свой мир.
-Мой любимый принц. Я хочу тебя. Мой ты! Ты мой!
И их ядовитые губы слились в смертном поцелуе.