Медвежий праздник, что за диво!

ТЫЛГУРЫ ОТ АВТОРА

Мне повезло, после прихода на Сахалин наших войск, меня  поселили в дом на Амурской улице в Тойохара. Напротив дома была японская гимназия и мой хозяин Негоро-сан руководил сим учебным учреждением до прихода нашего брата на остров. Половину дома занимала его семья – жена и больной сын пятнадцати лет. Сам он был японцем по национальности, однако корни его шли от айнов, Наверное, поэтому Негоро-сан, немного говоривший по-русски, был фанатиком этого загадочного народа, собирал фольклор, резные айнские украшения, сам втайне писал книгу под коротким, но звучным названием «Айны».
Так, с его легкой руки я стал внимательным слушателем, а затем и поклонником народа айнов, которые по легенде, пришли на землю, с красной планеты – Марса.
Двухлетнее общение с всесторонне развитым полуяпонцем-полуайном обогатило мои скромные познания. Посему, все, о чем я буду вспоминать ниже в своих тылгурах, в основном и будет навеяно увлеченными рассказами одного из последних сахалинских айнов, доктором Негоро-сан…

МЕДВЕЖИЙ ПРаЗДНИК, ЧТО ЗА ДИВО!
 
За вечерним чаем Указующий Перст рассказал домашним о разговоре с Бовой и Янеком. Ну, бродягу он понимал: пребывание в Дуйском остроге – смерти подобно, пожалуй, все тамошние обитатели только и мечтают о препровождении в столицу острова, в Александровск, но вот поляк просто удивил, ему, видите ли захотелось побывать в стойбище, на медвежьем празднике. Не деру ли дать задумал? От стойбища до мыса Погиби – рукой подать, а там…самое узкое место, соединяющее Сахалин с материком, но…вдруг горячо заговорила Лиза, удивляя отца и мать.
– Медвежий праздник – самый значительный для гиляков да и для айнов, да и для других четырех народностей, что населяют наши земли.
Представляете, он продолжается несколько дней и проходит в основном по ночам.
– Пяти народностей? – переспросил Указующий Перст. А я считал, что в основном тут кроме нас – поляки да гиляки – скаламбурил генерал и довольный сам собой, заулыбался.
\– Русских и поляков я не считаю, – упрямо продолжала Лиза, говорю о коренных народностях. Это эвенки, ороки, гиляки, айны, нанайцы и прочие.
– Очередная дикость! Усмехнулась Мария Александровна. Кругом у гиляков Хозяева, кругом злые и добрые духи.
– Маман, у гиляков два главных Бога – Палыс – бог тайги и гор и Толыс – бог моря.
– А кто их видел, этих богов? – не унималась генеральша.
– Палыс живет на самой высокой горе, на Камышевом хребте, ездит по своим владениям на нарте, запряженной медведями. Он владеет всеми зверями и посылает их охотникам.
– Странно, – хихикнул Указующий Перст, раскуривая трубку, – а я считал, что на Соколином один хозяин, генерал Кононович, видать, ошибался. А ты, Елизавета Владимировна, все еще собираешь эти дикие бредни?
Щеки Лизы вспыхнули румянеем. Некоторое время она не могла вымолвить ни слова, собиралась с мыслями. Наконец взглянула прямо в глаза отца.
– Прости меня, но я всегда считала своего отца разумным, широко мыслящим. У людей с глубокой древности сложилось много обычаев поклонения добрым духам. А как иначе? Гиляки представляли остров Сахалин  живым существом – огромной нерпой. Полуостров Шмидта головой этой нерпы, мыс Крильон и мыс Анива ее ластами. И что еще любопытно: Охотское море они сравнивают с большим стойбищем, которым управляет хозяин воды Толыс. Он, представьте себе, имеет в пучинах моря юрту. Откуда посылает рыбакам  морского зверя и косяки рыбы…
– Вынужден во многом согласиться с тобой. Не зная законов природы, сознавая свое бессилие перед ней, гиляки считают, что благополучия в жизни можно добиться только с помощью богов, да и всевозможных обрядов и запретов. Указующий Перст встал из-за стола, прошел к окну. Попыхивая трубкой, стал смотреть на закат, которым всегда любовался. Мыс Жонкьер, «Три брата» три черных кекура, три скалы при входе в бухту стояли своеобразными часовыми. И на их фоне сахалинские закаты всегда будоражили воображение генерала, солнце осторожно проскальзывало между черными скалами, оставляя позади себя нагромождение необычайно странных облаков-видений. Они представляли собой буйство тревожных красок, которые ни секунды не стояли на месте, переплетались друг с другом, жили своей особой жизнью. И почему-то генералу вдруг припомнилось последнее посещение острова Божьей Матерью. Самолично он Богородицы не видел, однако отец Ювеналий горячо утверждал, что Она появилась над каторжанской церковью, свидетелями тому были верующие люди, и накрыла своим сверкающем покровом храм и часть города, где размещалась тюрьма. И еще взволнованный отец Ювеналий поведал ему, будто покров Божьей Матери был не сплошь золотым, как всегда. А нес на себе сверкающие стрелы. Что бы сие означало, священнослужитель объяснить не смог.
Указующий Перст прошел в кабинет и стал рассеянно просматривать почту, а мысли почему-то его были в селении Пойтанов, где готовился медвежий праздник. Все осложнялось тем, что на остров должен в эти дни прибыть с инспекцией самолично генерал-губернатор Приморского края, всеведущий и всемогущий в этих местах барон Корф. Дотошный старик всегда при встрече любил подчеркивать свое превосходство, задавал вопросы, на которые редко кому удавалось ответить. И генерал вдруг затревожился. Коль прибудет барон, обязательно захочет посетить медвежий праздник. Станет разговаривать с ним, с Кононовичем. А готов ли я отвечать на его неожиданные, порой не больно-то умные вопросы? Вряд ли.
Само собой на память Указующему Персту пришли изречения из так называемого «зерцало мудрости». Откуда они вообще появились, вспомнить не мог, но…здорово кто-то придумал из этих гиляков: «будь подобен морю, у которого никогда не волнуется дно»,  «со стороны сильных – умей прощать обиды». Или такое выражение: «когда недруги хулят тебя, сиди молчаливо, со спокойным видом, хотя и будешь охвачен гневом», «когда встречаешься с незнакомым человеком, не хвали самого себя и не унижай других, не поглаживай во время разговора свое лицо и голову. Это – действие человека, попавшего, оказавшегося в тупике». И еще генералу припомнился разговор с глупым старшинкой Егоркой, который «выдал» ему парочку гиляцких правил: «не проси и не бери ничего лишнего, учись жить, как живут волки», «уважай все живое»…
А Лиза, разгоряченная недоверием матери, все говорила и говорила и по мере того, как Мария Владимировна слушала дочь, становилась задумчивей и молчаливей. Генеральшу впервые удивили два обстоятельства: откуда у ее тихой, благонравной девицы столь непонятная тяга к изучению гиляцкой жизни. – Гиляки по-нашему – собаки, а что может быть интересного, увлекательного у собак, – размышляла генеральша. И еще ее беспокоила судьба дочери. Лизавете пора бы выйти замуж за приличного человека с достатком, с дворянским званием, а она…Все говорила и говорила, о том, что однажды уже была на подобном зрелище, видела праздник собственными глазами.
– Маман, ты только вообрази, как это прелюбопытно и даже удивительно: медвежонка, найденного в лесу, выращивали в клетке три года. Хозяйка первое время кормит медвежонка грудью, называет его «сынок», гладит и целует во влажные губы…
– Ну, какая мерзость! Это уже слишком! – Вспыхнула генеральша. Она резко отодвинула стул, поспешно вышла из комнаты, хлопнув дверью.
 
ЭТОТ ЗАГАДОЧНЫЙ ВЕЛЯВОВ
 
Старому китайцу Ли Янек как-то сразу доверился, хотя отлично понимал, что вел себя легкомысленно. Прежде чем идти к связному, Янек с помощью старосты тюрьмы Бовы выучил несколько китайских фраз.
Вот и в этот раз, перейдя дорогу, постукав чоботами друг о дружку. Стряхнув пыль, Янек остановился у входа лавку, залюбовался цветными фонариками, пестрыми бумажными драконами. На красной доске у дверей были нарисованы два знака – иероглифы счастья.
Янек осторожно приоткрыл дверь, громко поздоровался. И тотчас услышал в ответ:
– Цин, цин! И опять цин-цин! Пожалуйста, пожалуйста! – Старый Ли будто специально поджидал Янека. Раздвинув обе створки дверей. И с полупоклоном пропустил гостя в лавку. Янек огляделся по сторонам, каждый раз китаец чем-нибудь обновлял лавку. Вдоль стен висели вазочки, расписанные опять же драконами. На низеньком столике чадила плошка с благовониями.
Янек церемонно склонил голову, скинул у входа тяжелые чоботы, с чувством пожелал хозяину «фай-цай» – счастья и богатства. Подобрав руками полы арестантского халата, по приглашению китайца опустился на толстую рисовую циновку. Старый Ли присел рядом.
– Как здоровье уважаемого хозяина? – вежливо осведомился Янек. Хорошо усвоил уроки Бовы. Азиаты не начинают серьезного разговора, прежде чем не осведомятся о здоровье, не поговорят о погоде, или иных пустяках. Однако старый Ли неожиданно, забыв про степенность, с жаром заговорил:
– Бедный китаец Ли совсем было помирай. Все болит. Немножко знай тибетскую науку, Ли себя вылечил. Левый пульс – темное начало, правый пульс – светлое начало. Темное начало принадлежит легким, светлое – желудку. Если темное и светлое начала враждуют, смотрят в разные стороны, образуется огонь, он порождает жар в теле. Самое главное в мире пять начал: металл, дерево, огонь, вода и земля. Годы у меня совсем постарели, дух слабеет, не хватает огня, мало воды. Левый пульс шибко худо был. Жар из легких поднялся наверх, не хватило воды, чтобы справится с ним. Произошла закупорка – опасная болезнь, – старый Ли покачал маленькой головкой, помолчал.
– Как же вы победили опасную болезнь? – нарушил молчание Янек.
– Очень просто. Надо было вызвать мокроту, очистить легкие, чтобы вода одолела огонь. Так бывает всегда – учат тибетцы, великие лекари Поднебесной: жар спадет, огонь отступит, и болезнь бежит безо всяких лекарств. – Старый китаец словно мельком взглянул на часы-ходики, встал, покряхтывая.
– Хао, хао! – сказал довольный сам собой.
– Хорошо по-русски! Теперь ты будешь немножко, мала-мала кушать соя. – Оглянувшись на дверь, китаец, словно кошка, юркнул за перегородку, оставив Янека одного. Быстро вернулся. Поставил перед поляком миску с распаренной соей. Спохватился – забыл принести куайцзы, палочки для еды. Поставил на стол кувшинчик палочек. Янек выбрав коричневые с белыми ободками, принялся за еду.
– Закон велит любой разговор начинать с погоды, – сощурился китаец. – Только миска сои для узника дороже солнца на небе. Моя шико-шибко ходи, а ты мала-мала кушай, чай кушай. Совсем мала отдыхай. – Заметив, что Янек даже есть перестал, старый Ли торопливо добавил, хитро прищурясь, – не надо терять лицо. – Китаец вышел, стукнула дверная щеколда…
Старый Ли долго не возвращался. Янек походил по комнатушке, пощупал мешки с тканью, опустился на теплый пол, прислонился спиной к бамбуковой ширме, затянутой синим шелком. Незаметно для себя задремал. Кажется, он спал всего одно мгновение – лег и встал. Что-то звякнуло, послышались легкие шаги. Янек приоткрыл левый глаз и не поверил увиденному…
На пороге стоял, широко улыбаясь Гилярий Госткевич. Один из руководителей Краковского отделения партии «Пролетариат». На Сахалине он жил на частной квартире, и по слухам, являлся тайным руководителем группы польского сопротивления, но так как был опытнейшим революционером, вел себя настолько осторожно, что слыл среди начальства «исправляющимся»...
Разговор с Гилярием получился коротким. Дядя Гилярий сообщил, что готовится встреча русских и польских свободолюбов. Но есть подозрение, что в группе завелся предатель.
– Чем я могу помочь обществу?
– Проверь-ка по возможности дело Петра Горкуна, он в поварах числится. У тебя есть связи в канцелярии, попытайся заглянуть в личные дела политических, в переписку Указующего Перста с жандармским управлением, не оставляй без внимания не только разговоры служащих, но и рапорты осведомителей. Все понял? Тогда храни тебя Матка Бозка!...
Янек шел по улице, не обращая внимания на моросящий дождь со снегом. Где-то в бараке рыдала гармоника и хриплый голос выводил:

Уж как чужа мне дальняя сторонка,
Она горем да огорожена
Тоскою да нанасажена,
Слезами да исполивана…

Янек, взволнованный тайным заданием, шел и вспоминал недавнее прошлое. Сколько долгих лет искали пути для совместных действий русские народовольцы и польские члены партии «Пролетариат». Еще в 1879 году газета «Рувность» писала: «Мы, польские социалисты, живо чувствуем и понимаем героическую борьбу, которую ведут русские свободолюбы со своим правительством. С замиранием сердца следим за каждым ее проявлением».
Вспомнил Янек и о том, как они волновались, когда в Женеве состоялся съезд политических эмигрантов – русских и поляков, литовцев. Там кое-кто предложил построить революционные организации по национальному признаку. Это встретило резкий отпор со стороны русской и польской сторон. В принятом обращении было сказано следующее, Янек помнил решение слово в слово: «Мы твердо убеждены, что союз социально-революционных сил в границах России не только в данный момент усилит интенсивность действий этих сил в борьбе с нашим общим врагом, но и явится гарантией от всяких попыток использовать в других целях результаты наших трудов и нашей борьбы»…
Раздумывая обо всем этом, припоминая задание дяди Гилярия, Янек чуть было не прошел дом, в котором жил старик-отшельник, поляк, участник восстания 1863 года. Янек слышал о том, что он имеет право выехать на родину, но не желает воспользоваться этой возможностью. Объясняет просто: выращивает овощи, раздает младшим братьям-каторжанам.
Дедушка Вацлав оказался беззубым, сгорбленным, седым. Он едва передвигался, опираясь на суковатую палку. В синих, по-детски прозрачных глазах не отражалось даже любопытство. Узнав, что перед ним поляк, дедушка пригласил Янека отведать хлебного кваса с луком. Они присели на циновку.
Янек зашел к старику, чтобы своими глазами увидеть одного из тех волонтеров, кто смело выступил с оружием в руках против царизма. И мечтал расспросить о русских офицерах, перешедших на сторону восставших. Только старик ничего вразумительного ответить не смог. Смутно помнил одного русского. Янек понял: ничего путного от старика не дождешься. Собрался уходить, как вдруг дедушка Вацлав выпрямился и, глядя в лицо Янека, прочитал такие строки:

Поляки, к нам! Скорей в объятья,
Славян одних мы племена.
Ваш кончен плен, разбиты цепи,
И наша длань крепка, сильна.

– Чьи это стихи?
– Того самого русского офицера. Старый Вацлав, правда не помнит, что ел вчера, но то, что было давным-давно, помнит хорошо. И еще он смутно упомянул, будто раньше видел сего офицера в городе.
– Каков собою был тот офицер? Внешностью? Возрастом?
Старик стал с трудом вспоминать. Медленно подбирая слова. И по мере того, как говорил, Янеком овладевало страшное волнение. Тот молодой русский офицер был удивительно похож на человека, носящего нынче фамилию Велявов…