Просто любовь

Триста пятьдесят километров - вглубь страны. По петляющей среди кварцитных и песчаных холмов и скал дороге, под абсолютно безоблачным небом Египта. На обочинах - вечные странники, комочки перекати-поле. И над всем этим - жаркое дыхание Сахары. Это самум. Похож на пиренейское сирокко - если задует, то надолго.

Попасть в автобус было не так уж и сложно. Пока страждущие, изрядно принявшие вчера вечером пассажиры, наносили визит туалетной комнате, я подошел к одному из потенциальных экскурсантов.

- А тебе точно надо в Луксор?

Глаза мужика выпучились.

- Эээ... Да!

- Нет. Не надо тебе туда. Там жарко, душно. А тут море. Пиво. Море пива бесплатного холодного.

Мужик облизнулся. Халявное пиво его явно заинтриговало. Аккуратно сняв с руки моей спутницы розовый браслет, дающий право на это самое халявное пиво, я ловко надел его на руку мужика.

- Иди и пей. Вечером будь здесь же, часов в одиннадцать.

- Ээээ... У меня там моя мегера.

- Зачем тебе мегера? Смотри, тут итальянки. Море. Пиво ледяное.

Итальянки вкупе с пивом сломили мужика. Он растворился в кулуарах отеля. Мегера, долго звавшая своего мужа, наконец рассвирипела окончательно и с криком "алкаш проклятый, чтоб тебе захлебнуться!" удалилась в автобус. Мы зашли последними. Никто нас ни о чем не спрашивал. Количество пассажиров осталось прежним, а гиду было абсолютно плевать, кто именно сидит в салоне.

Вскоре после начала поездки пассажиры и гид заснули. Ранний подъем способствовал этому. Мы тихо разговаривали, глядя по сторонам.

- Тебе, наверное, скучным все здесь кажется. Пески и скалы.

Ее голос... Она родом из этой страны. Для нее скалы и пески - дом. Разве, любя ее, я мог считать скучным то, что было ее землей? А если объективно... Мне здесь нравилось. Причудливый рельеф кварцитов, плавные переходы тонов - от желтого до стального серого, от розового до белоснежного или кроваво-красного...

- Пески наступают. Ветра делают свою работу неумолимо. Скоро от этих скал ничего не останется.

Я обнял ее крепче. И тут же она прижалась ко мне с обезоруживающей готовностью, покорностью. Как и прошлой ночью.

- Не грусти. Этим скалам сотни тысяч лет. Смотри, они по-прежнему крепки. Они не исчезнут.

Она отвернулась. Дорого я дал бы, чтобы узнать, о чем думает эта странная женщина. Вдруг она резко повернула голову влево. Там, среди серовато-желтоватых скал выделялась одна - ярким, каким-то праздничным оранжевым цветом.

- Что это?

- Это заброшенный храм Хора. Или Хоруса, как говорят многие. Видишь остатки пилонов? И профиль на скале?

Я видел. Начиная понимать, что это не просто совпадение, я действительно увидел пилоны, профиль человека, египетский охранный знак. А моя спутница приложила руку к губам.

- Так мы приветствуем друг друга. Извини, привычка.

Она почти плакала. Я знал, что прошло много лет с тех пор, как она была здесь, в этой части Египта. Вторым зрением я увидел храм Хора в период его расцвета. Видел торжественное шествие жрецов, несущих драгоценные сосуды с ароматными благовониями. Видел эту женщину, сидящую на бронзовом троне, видел печать величия на ее спокойном, бесстрастном лице. Гордость за свой народ, свою страну, прекрасные синие глаза, еле заметная полуулыбка, бирюза и бронза на шее и на руках. Видел скарабея с раскрытыми крыльями на тиаре -  отличительный знак высшей касты. Такова была царица Египта. Моя спутница. Я чувствовал тепло от факелов, которые держали угольно-черные нубийские солдаты - личная стража царицы. И видел Хора, склонившегося перед троном. Хор, Хорус, хозяин храма, затерянного в скалах. С удивлением я узнавал и других. Надменный, но очень добрый Птах. А рядом - веселый Себек, с серебряным крокодилом на шее. Строгая Сохмет, чьи резкие, но гармоничные черты лица я тоже откуда-то помнил. Длинноволосая Бастет, гладящая кошку, которая дремала у нее на руках. Осирис с копьем. Изида, держащая за руку ребенка лет пяти. Великолепный, вечно юный Ра с самыми мудрыми глазами, чье оплечье из перьев нильской цапли, бронзы и бирюзы сияло, как солнце. Маат в белой тунике до пола.

- Мы всегда были здесь.

Она смотрит на меня так внимательно, так пристально... Я отворачиваюсь. Нет. Они были. Она была. Я - нет. На какое-то время я забываюсь, продолжая смотреть в прошлое. Постепенно оно становится прозрачным. Отрезвляет что-то горячее на руке. Моя спутница плачет. Я лишь сильнее прижимаю ее к себе. Утешать бесполезно.

- В Луксоре под пятьдесят. Это ведь юг Египта.

Меняю тему разговора. Знаю, что она все отлично поняла.

- Да, это юг. Скоро будет поворот на город Эдфу, потом мы окажемся в дельте Нила. Еще километров двести.

Дорога петляет среди скал. Мы проезжаем мимо еще нескольких храмов.

- Видишь вон тот, с пирамидой на верхушке? Это храм Монту. Он же - Антарес. Не спрашивай, почему, это долгая история. Многие даже не знают, что египетские боги имеют свое отражение, прототип - во всех религиях мира.

Я ни о чем не спрашиваю. Я знаю, о чем она говорит. Знаю - и не знаю одновременно.

На обочине бедуины пасут стадо черных коз. Козы здесь очень мохнатые, непривычно. Чуть дальше - дикие верблюды. Они значительно ниже своих одомашненных собратьев, более худые, одногорбые. Вскидывают головы, с любопытством глядя на автобус.

- А есть бог-верблюд?

Она смеется. Я целую ее в висок, пахнущий чем-то ванильно-коричным. Воспоминание о прошлой ночи простреливает сердце. Я нахожу ее губы, прижимаю ее к себе. Крепко. До боли. Чуть задыхаясь, целую. Она отвечает на поцелуй, прикрыв свои прекрасные синие глаза. И время останавливается. А потом я чувствую, как ее острые ноготки вонзаются мне в плечо. Под длинным платьем кожа ее ног такая нежная, прохладная...

- Остановись...

Я с трудом понимаю, о чем она просит. Зрачки огромные. Черт. А я бы мог - прямо здесь. Сейчас. И плевать на остальных. Но это, конечно, не дело. Она права, надо остановиться.

- Ты не ответила. Бог-верблюд существует?

- Нет, мой хороший. Верблюды не имеют богов.

Ну вот, опять. Она говорит загадками. А потом вдруг я понимаю, о чем она. Да, у верблюдов нет богов. Они свободны.

Мы едем дальше. Остановка минут на десять, сигарета, выкуренная на обжигающем солнце. Ее плечи с татуировками, гладкие, бронзовые. Загар ложится на ее кожу красивым ровным оттенком, очень быстро. Еще два-три дня - и тон ее кожи будет прежним. Таким, каким он был всегда.

- Тебе не жарко, золото мое?

Я спрашиваю это, глядя в ее глаза. Вот, откуда у них этот оттенок! Бронза и бирюза. Цвета египетских цариц.

- Зачем я тебе? Ты ведь останешься вечно прекрасной и молодой. А я...

Ее губы начинают дрожать, в глазах появляются слезы. Вот кто тянул меня за язык?!

- Тихо, принцесса, тихо. Прости меня. Пока могу, буду с тобой. Пока я жив. Пока...

А у нее истерика. Я прижимаю ее к себе, пытаюсь успокоить. Ее тело бьет дрожь. Вариантов нет. Это нечестно, конечно, прием запрещенный. Но...

Я целую ее в то место, где плечо переходит в шею. И она успокаивается. Откидывает голову. Глаза ее полузакрыты. Я смотрю на ее лицо. На скарабея на ее шее. На грудь, прикрытую полупрозрачным шарфом.

- Моя королева...

Надо взять себя в руки. Прекратить. Я беру ее за руку и иду к автобусу. Она уже успокоилась. Или не показывает мне, что ей все еще больно. У дверей автобуса она останавливается. Проводит рукой по моим волосам.

- У тебя волосы серебряные. Мне нравится.

- А в твоих волосах золото. Мне нравится.

Я действительно любуюсь тонкими ниточками золота, прячущимися в ее прекрасных кудрях, пахнущих солнцем, ванилью, корицей и... Стоп. Не сейчас. Мы едем дальше. Едем через полузаброшенные поселки с домами без крыши.

- Почему они не достраивают дома?

Она смеется:

- Чтобы не платить налог, мой хороший. Нет крыши - нет дома, таков закон. Потому и строят так. Живут внизу.

- Хитро.

- Так у нас издавна. Смешно?

- Нет. Расскажи мне про Египет.

Она рассказывает. А мы уже в дельте Нила. Финиковые пальмы растут вдоль дороги.

- Самые вкусные - черные финики. А есть еще желтые, синие, красные. Пальмы отличаются немного.

Я слушаю ее и вижу, как на бронзовых блюдах лежат груды разноцветных фиников. В том храме. И на них - отсвет факелов. Назад, в прошлое...

- Какая нищета кругом... Какая разруха...

Она снова плачет. Не явно. Просто я ее очень хорошо знаю. Королева без королевства. Ее страну разорили, лишили былого величия. Сначала - римляне. Потом французы, англичане. А теперь, когда коренных египтян осталось совсем мало, арабы наводят свои порядки. Или беспорядки.

- Почему так произошло?

- Они разуверились. Они предали своих богов, требовали чудес. Они погнались за другими народами, за другими богами, не понимая, что нет разницы иной, кроме, как в именах. Принципы ведь одни: честь, долг, доброта, вера. А они совершили предательство. Теперь они лишены всего. Те, кто верит, как верил, те счастливы.

- Где они теперь?

- Они живут при храмах. Защищенные специальным полем. В ином мире.

- Удар ниже пояса, золото мое.

- Прости. Я понимаю, что ты пережил. Прости.

- Замолчи. Да замолчи же! Там тебя нет. Ты мертва там. Тебе ли понимать, что я пережил?!

Я бы ударил ее, если бы мог поднять на нее руку. Не от злости, нет. От отчаяния.

Она делает то, что могла бы сделать только она. Обнимает меня, притягивает к себе. И шепчет, крепко держа за плечи:

- Я люблю тебя. Я с тобой. Я умерла бы с тобой. Забери меня. Не отпускай. Никогда не отпускай меня. Ты в моем сердце, ты и есть мое сердце.

- Я кажусь тебе смешным?

- Нет. Нет! Не говори так.

Ее губы находят мои. Нет больше ни Нила, ни пальм. Есть она и я. Я посылаю все к черту. Ласкаю ее через тонкую ткань платья. Если бы не люди вокруг...

- Не надо... Пожалуйста, остановись.

- Не хочу.

Она произносит мое имя. Теперь мне впору просить ее остановиться. Только она так может. Только ее голос так на меня действует.

- Я хочу тебя... Сейчас.

- Нет. Не здесь. Подожди.

Неохотно отпускаю ее. Привожу в порядок мысли. Получается, но плохо. Мы въезжаем в Луксор.

Огромная парковочная территория перед Карнаком. Жара - пятьдесят четыре градуса. Плохо дело. Ни я ни моя спутница, мы на такое не рассчитывали. Контактные линзы сохнут мгновенно.

- Нельзя тебе.

- Мне надо.

Она упрямая. Я ее знаю. Идем, отмахиваясь от торговцев всякой чушью. Египтянин, стоящий у входа, вдруг падает на колени.

- Великая богиня...

На нас смотрят с любопытством. ну и пусть. Он протягивает ей каменную статуэтку бога с головой сокола. Это, похоже, Хорус. Моя спутница благодарит, берет статуэтку. Взамен касается кончиками пальцев волос дарящего. Он улыбается детской счастливой улыбкой. А ей плохо. Она оступается. Еле успеваю поддержать ее. Ей тяжело идти - по такой жаре. Но она не отступит.

- Давай. Делай, как ты обычно делаешь.

- Я не могу. Не получается. Я забыла. Или они закрыли это для меня.

Все хуже, чем я думал. Надо вернуться в автобус.

- Нет. Я пойду.

И она идет. Будто ступает по стеклам или углям раскаленным. И даже не будто. Камни под ногами горят. Мне нечем дышать.

- К черту. Зачем эта пытка?! Пойдем обратно!

Она смотрит мне в глаза. И я слышу ее слова. Страшные и прекрасные слова.

- Ты стал моим светом. Моим солнцем. Я хочу помолиться тебе и о тебе в твоем доме. В твоем храме. Любой ценой. Может быть, хоть так ты меня услышишь.

Она невозможна. Она глупа! Она... Она мудрее всех.

Мы проходим по мосту, где еще остались статуи Амона. Или Атона? Под сводами - вглубь храма. Его крыша давно обрушилась. Жаркое марево застилает глаза. Я почти теряю сознание. Вдруг я слышу плеск воды. Вот и галлюцинации... От жары.

- Открой глаза.

Ее голос звучит раскатом грома. Я открываю глаза. Это не она. Это...

Синие, светящиеся мягким светом глаза. Я видел это лишь несколько раз, когда я был с ней. Был единым целым. В момент ее и своего экстаза.

Рядом с ней кто-то в белом. Протягивает мне кубок. За спиной негромкий плеск - это фонтан. Прохладно, тихо.

- Где мы?

- В твоем храме. Ты дома. Выпей эту воду. Это поможет продержаться час-полтора, потом мы уедем.

- А ты?

- Это для тебя.

Я пью. Молча пью. А потом... Что-то происходит. Будто что-то заполняет меня изнутри. Я вижу лишь эту прекрасную женщину. Она другая, но она та же. Подхожу к ней. Дикое желание обладать ею не поддается контролю.

- Сейчас и здесь.

И я отключаюсь. Сознание отключается. Я помню вкус ее губ, в которые хотелось буквально впиться. Помню ее руки, шею, помню, как одним рывком сдернул с нее платье странного покроя. Она была совершенна. Но это меня не удивило, так как она всегда была совершенна - для меня. Любая. Везде. Всегда.

Взрыв был ошеломляющим. Я видел каким-то непостижимым внутренним зрением какие-то древние миры, людей, храмы, космические корабли в виде пирамид. Видел Хоруса с головой птицы, видел Гора, Шу, Птаха, Ра. Видел богов, носящих иные имена, но родившихся в Египте. И видел ее - на берегу Нила, возле храма. Она смотрела на звезды. И в ее волосах был жасмин. Так вот, значит, откуда жасмин...

Я пришел в себя, когда исчез фонтан, исчез человек в белом. Моя спутница стояла рядом со мной в обычной одежде. В обычном виде. Лишь на ее шее клеймом красовалась синевато-багровая полоска. Мое авторство, похоже. Дожили...

- Дай мне глоток воды. Она в сумке.

Ее голос был еле слышным. Жалобным, как у ребенка.

- Странно. Похолодало, совсем прохладно.

- Это тебе. Мне - нет. Пойдем в автобус.

- Это был не сон? Не обморок?

Она покачала головой. Пошатнулась.

- В напитке было что-то, от чего мне легко на жаре?

- Да.

- Почему не пила его ты?

- Это была цена. Глоток живой воды для тебя, для человека - это запрещено. Но я отдала тебе то, на что имела право - я сама.

- Зачем?!

- Ты - вся моя жизнь. Ты заменяешь мне воду, воздух, ветер, огонь. Тебе было плохо. Значит, я должна была тебе помочь. Если бы это было нужно, я умерла бы за тебя. Со слезами радости.

Я только выругался. Дура! Какая же она дура! На колени, что ли, встать...

Вернувшись в автобус, я повернул оба потолочных кондиционера на максимум.

- Тебе так полегче?

Она кивнула. Но по ней было заметно обратное. Надо было, наверное, что-то сделать. Купить воды холодной. А у меня не было даже пяти фунтов. Не было ничего. Ну зачем я ей?!

Пока туристы посещали находящуюся рядом с Карнаком фабрику папируса, мы были в автобусе. Рядом - лавка местного ювелира, который торговал только картушами из серебра. Такой вот феномен. Больше ничего не продавал.

- Сходим?

- Сиди. Жарко.

- Но я хочу купить одну вещь.

- Прости, принцесса. Не на что.

Она улыбнулась.  Мы пошли в эту самую лавку. Продавец, увидев  знак, сделанный ее рукой, склонился до пола. Моя спутница заговорила на странном, незнакомом мне языке. Хозяин внимательно выслушал ее и кивнул. Она записала что-то в его блокноте и мы вернулись в прохладу автобуса. Туристы еще не вернулись. Бедные люди! Толкаться в духоте за поддельными свитками... И проходить мимо настоящего, египетского колорита - как не пожалеть таких?

Через пятнадцать или двадцать минут хозяин ювелирной лавки подошел к автобусу. Он передал моей спутнице маленькую серебряную табличку на шнуре. Она надела ее мне на шею.

- Что это?

- Это картуш с твоим именем, мой  хороший. На счастье. Здесь, в Египте, это раньше заменяло паспорт.

- Зачем мне? Надо было это сделать для нашей дочери.

- Это может сделать только отец. Таковы наши традиции.

Я зашел в лавку. Странное было ощущение! На каком языке говорить с ювелиром? Английский он не знает, а египетский не знаю я. И вдруг...

- Напиши имя моей дочери. Оно звучит, как...

Я произнес эти слова, сам того не ожидая. Слова приходили на ум медленно, будто сквозь пелену. Хозяин лавки поклонился мне. И ушел. Я остался ждать, вдыхая душный полумрак. Пахло жасмином, сандалом. Чем-то знакомым, родным. Хотелось плакать. Задумавшись, я не заметил, как вернулся хозяин. Он протянул мне серебряную пластинку с символами древнейшей и прекраснейшей цивилизации.

- Спасибо.

Почему-то говорил я уже по-русски. Но, думаю, ювелир меня понял.

Она ждала меня в автобусе. Я показал ей картуш.

- Мы ведь не заплатили ему. Нельзя так.

- Можно. Мы дали ему гораздо больше.

- Что же это?

- Мы все еще здесь. Мы не покинули эту планету.

Возразить было нечего. Но странно. Я не учил египетский. Не знал его. И... Помнил. Мерзкая догадка пулей прошила мозг. Тогда я послал такой заряд своей ярости одному надутому мерзавцу, что сердце закололо.

Луксор, город живых, плавится. Луксор, город мертвых - по ту сторону Нила - плавится тоже.

- Хочешь, сходим в храм Хатшепсут? Если я правильно помню, там прохладно.

На ее лице страх.

- Нет!

- Что с тобой? Расскажи, принцесса.

- Мне снилось, что я умерла. Оставив дочь. И сына. Маленького. И что я лежу высоко, где крыша храма.

Я закусываю губы. Как сказать ей, что и я видел... Видел могильную плиту с ее именем. Далеко, за океаном. И все время старался забыть. Потому ли, что мне было больно? Или потому, что было больно от того, что она взяла мою фамилию перед смертью? Как символ того, что она сдержала слово, оставшись навсегда - моей?

Мы молчим, сидя на набережной. Ждем туристов, которые все еще заняты покупками. Вспоминаю про свой внезапный порыв в Карнаке.  Не хотел, но срываюсь.

- Больше никогда, слышишь?! Никогда такого со мной не проворачивай. Ненавижу это! Я - ЧЕЛОВЕК! Ясно?!

- Ясно. Прости меня. Я не знаю, как получилось, что...

- Ублюдок получил достаточно. Надеюсь, он нас не потревожит.

Она смеется. А я злюсь.

- Что смешного?

- Ублюдком мы зовем жабу.

- А мне без разницы.

Она качает головой. На ее шее - след от моих художеств. Ненавижу себя за это. Впервые такое.

- Прости меня. Ты думаешь, это мои глаза? Из-за них? Я, видимо, разучилась контролировать свою силу.

- Носи очки.

- В храме?

- В храме. Ты просто использовала свою магию. Это нечестно.

Она снимает очки. Глаза в глаза. Мы не в храме, я не пил ничего, кроме кофе, поэтому я спокоен.

- Ну?

- Если ты любишь меня, то зачем закрываешься? Почему ты пытаешься контролировать свою реакцию? Какая разница? Это ведь я. Я - там. Я - здесь. Я не осталась в храме, я сижу напротив тебя. Это на моей шее тот след. И это я была с тобой прошлой ночью. И это все та же я.

Обезоружила. Выбила почву из-под ног. Она права! Черт бы взял ее, но она права.

- Хорошо. Ты - та же. Но я - нет. Я не хочу быть кем-то. Или в ком-то.

- Ты никогда и не будешь. Я не встречала никого сильнее, чем ты. Там, в храме... Я ничего не делала. Это не магия. Это лишь атмосфера того места. Не в тебе был кто-то. Это ты сам. Впервые - ты.

- Мой мир полон тумана. В нем нет солнца, если помнишь.

- Ты хранишь тайны смерти. Но ради чего?

- Ради жизни.

- Ты ответил на свой вопрос. Жизнь дает солнце. Ты - это жизнь.

- Да ну? Очередная легенда?

- Тогда и я - легенда.

- Ты? Не сказал бы.

- Когда ты поймешь, что ты - вся моя жизнь?! Что без тебя я хочу смерти! Что без тебя мое солнце мертво!

Она прекрасна. Ее лицо в отсвете заката кажется золотисто-розовым. Я протягиваю руку через стол. Глажу ее по щеке. А она целует мне руку. Не как рабыня. Не как одержимая. А как любящая женщина.

- Ты считаешь, что такие проявления животной похоти - это норма?

- Это не похоть. Это боль. Тебе было больно.

У меня снова начинает кружиться голова. Резкая боль в сердце. Она сошла с ума?! О чем она?!

- Ты ведь все время защищаешься. От меня. От самого себя. Тебе больно раскрыться. Больно поверить. Больно, так как ты боишься разочароваться. Обмануться. А в храме ты об этом не думал.

Она говорит эти простые слова. И мне легче. Сначала немного, потом боль притупляется. Встаю из-за стола, иду к реке. Не хочу, чтобы она видела. По щекам текут слезы. Ненавижу себя за слабость. За слезы. За то, что столько лет просто - в никуда. Она все равно победила. Но цена... Страшная цена. В нее входят и горькие складки у ее рта, возле губ. И мелкие морщинки у глаз. И серебро, ставшее, благодаря хне, золотом в ее волосах. И ее уже привычный жест, когда она ломает пальцы и свои чуть дрожащие руки или закрывает низ лица ладонью. И глаза, чаще всего красные. От бессонницы или слез. И следы от моей дурацкой гордости, моего неверия, моей жестокости и моего намеренного безразличия - на ее запястьях. И одиночество моей дочери. И ее слезы.

Нил передо мной. Белая цапля. Священная птица летит устраиваться на ночлег. На мои плечи опускаются две руки.

- Уйди.

- Не уйду. Ты плачешь.

- И что?

- Когда я плакала, там, в кафе, помнишь? Я хотела, чтобы ты обнял меня. Именно обнял. Не больше. Мне это было так нужно! Боль была невыносимой. И когда ты ушел... Я пожелала тебе никогда не знать такой боли. Знаю, что этим я сделала хуже себе. Ведь пойми ты сразу, каково это, ты бы не ушел. Но тебе было бы очень больно.

- Почему мне стало больно именно сейчас?! Ты винишь меня? Правильно!

- Ты ни в чем не виноват. Больно тебе потому, что ты победил. Сам себя. Понимаешь? Победа одного - это поражение другого. Ты ведь воевал сам с собой. Поэтому - больно.

Ее руки прижимают меня крепче. Боль постепенно исчезает. С ней хорошо то, что ей не надо ничего объяснять. Она любит меня любым. Как и говорила раньше. Мне не надо ничего изображать, не надо себя заставлять. Я могу быть самим собой.

- Я не сказал тебе... Я попросил сделать не один картуш. Вот второй - он с твоим именем. Как талисман. Держи.

Протягиваю ей тонкую серебряную табличку. Она не такая, как у меня и у дочери. На ней символ цариц Египта. Не я просил о нем. Это сделал ювелир. Он ведь сразу узнал ее. Просто... Ее нельзя не узнать.

Она изумленно смотрит на меня. Берет табличку, подносит ее к губам.

- По закону царства Египта, Верхнего и Нижнего, мужчина, написавший имя женщины на картуше и подаривший ей этот картуш, становится ее мужем.

Я улыбаюсь. И целую ее в ее удивительно нежные, теплые губы.

- А если женщина дарит картуш мужчине?

- Она признает его своим господином, давая клятву верности - в этом и том мире.

Обратная дорога - по абсолютной темноте. Она отдыхает, положив голову мне на плечо. А я пишу это все. И заново переживаю каждую секунду сегодняшнего дня. Возможно, у нас с ней нет "завтра". И наше "сегодня" почти кончилось. Но у нас есть наше "сейчас".

- Принцесса, почитай мне свои стихи. Какие захочешь. Одно дело - самому читать их в интернете. А другое - слушать тебя. Твою интонацию, голос.

Она смеется. А потом я закрываю глаза и слушаю ее. В ее стихах было все - мольба, боль, тоска, бравада, ирония, романтика, эротика, отчаяние. Я это все читал. Или пытался читать. Но впервые - услышал. Наверное, она была права, введя в один из своих рассказов термин "абсолютная любовь". Она знала, о чем говорила. Ее любовь ко мне таковой и является. Иначе ничего этого и не было бы. Что помогло мне прозреть? Ее молитва в храме? Ее самопожертвование? Не знаю. Думаю, это была просто любовь.