За грушами

Саше, Володе и Григорию низкий поклон,
с признательностью и сердечной благодарностью.


Во время очередной командировки в Азербайджан произошли незабываемые события, о которых я и хочу поведать. Случилось все это в конце сентября. До места, куда я ездил помогать налаживать производство, приходилось добираться довольно долго: самолетом Москва – Баку, затем ночь в поезде Баку – Кировобад*. В Кировобаде меня встречали, устраивали в гостиницу и на следующее утро везли в стареньком «газике» мимо небольшого городка Ханлар, в окрестностях которого стояли рядами очень аккуратные кирпичные домики с виноградниками. Говорили, что до войны в этих домах жили немцы – колонисты, а в одном из них родился знаменитый советский разведчик Рихард Зорге. Теперь в этих домах живут азербайджанцы. За Ханларом дорога уводила в горы, извиваясь, чередуя спуски и подъемы, к поселку Гянджа, где мне и предстояло трудиться на высоте около 2000 м над уровнем моря.

Первый раз я попал сюда в 1969 году в качестве инспектора. В тридцать два года выглядел молодым парнишкой, которого местное начальство не принимало всерьёз. К следующей командировке отрастил усы, меня зауважали. Настоящий мужчина, с усами.

Как правило, в отличие от большинства командированных на этот «объект», я останавливался в самом поселке, в маленькой комнате для приезжих, в местной школе – интернате. В комнате стояли три кровати, стол, буфет с зеркалом и три стула. У дверей висел железный умывальник, под ним стоял таз. Рядом, на табуретке, было ведро с чистой водой. Меня ставили на кормление в семью к Шурику – специалисту по холодильным установкам. При этом Шурику выдавали один – полтора килограмма мяса в день, что позволяло ему, Женечке – его жене и двум пацанам сносно питаться все время моего пребывания в посёлке.

Горы. Оранжевые рассветы и фиолетовые тени по вечерам. Ущелье, по дну которого течет речка, местами теряясь под валунами, местами блестя озерками проточной ледяной воды. Утром ущелье наполнено жемчужной ватой тумана. Туман в утренние часы толчками выплескивается из ущелья бесформенными полупрозрачными клубами, растворяющимися, тающими в утренних солнечных лучах. Клубы тумана цепляются за кусты, кроны деревьев и тают на горном склоне, освещённом первыми солнечными лучами. Соревнуются на разные голоса петухи. Трещат вездесущие воробьи. Воркуют дикие голуби. Иногда прокричит ишак.

Поселок Гянджа расположился немного в стороне от ущелья. Живут в нем азербайджанцы и армяне. Около каждого дома огород, земля плодородная. Хозяева собирают фасоль, зелень, лук, картошку. У каждого дома несколько виноградных лоз, растет айва, яблони, инжир.

Основная живность двух видов – овцы, и куры. Некоторые хозяева держат гусей, время от времени с гоготом летающих над поселком. Многодетные семьи держат коров, с ловкостью коз карабкающихся по склонам ущелья. Их десятка полтора. По поселку бродят ишаки, которые обязаны сами добывать себе корм, вероятно, поэтому у них всегда понурый вид и очень грустные глаза. Только в непогоду очень сердобольными хозяевами им иногда предоставляется крыша по месту «прописки».

Между краем ущелья и поселком проходит мощеная булыжником дорога, построенная в самом конце 19 века, выходящая на каменистое плато и ведущая в горд Зурнабад. Это, как мне объяснили, – Нагорный Карабах. Плато своим окончанием на горизонте упирается в горы и покрыто зарослями кустарника неопределенного вида, полыни и чертополоха. Кое-где растет трава. Здесь можно встретить пасущегося ишака. Раз в день после полудня по этой дороге на юг, громыхая, скрипя и натужно всхлипывая мотором, проползает автобус с загадочной родословной. Подробное описание этого агрегата, возможно, может в корне изменить представление об автомобилестроении. За скрипящим, чихающим и кашляющим автобусом в воздухе долго висит шлейф пыли.

Была в появлении этого транспортного средства одна странность – я не разу не видел и не слышал возвращение этого автобуса, хотя все утверждали, что он каждый день проезжает обратно.

На другой стороне ущелья виден огромный зеленый луг, полого спускающийся почти до дна ущелья. Через луг вьётся хорошо различимая тропа, верхняя граница луга оторочена густыми зарослями кустов и деревьев, а за ними виднеется округлая вершина горы. Мне рассказали, что за лугом находится селение, а на горе растут очень вкусные груши. Влево от луга край ущелья круто поднимается вверх и напротив поселка представляет собой отвесный скальный обрыв высотой не менее восьмидесяти метров. От верхнего края обрыва вверх уходит склон горы, густо заросший можжевельником, туей и кустарником.

Меня знали почти все жители поселка, у многих побывал в гостях. Приглашали на семейные торжества, как почетного гостя, просто угостить домашним вином, поиграть в шахматы, нарды, посмотреть телевизор. Жизнь в поселке текла по давно заведенному порядку. Любое, самое незначительное событие, обсуждалось, давался всесторонний анализ, делались выводы. Обстоятельно обсуждались семейные дела, домашние заботы, политические новости и события в соседних селениях.

Я был принят равноправным членом, так мне казалось, в компанию трех друзей. Три друга были абсолютно непохожи. Саша, он же Шурик, приземистый с почти квадратной фигурой. Большая круглая голова с короткой прической сидела на мощной короткой шее, широкие плечи, которым позавидовал бы любой борец или штангист, грудь бочкой, короткие сильные ноги. На вас, как бы жалея, смотрели широко поставленные большие карие глаза с густыми длинными ресницами. Большой слегка приплюснутый нос, большой рот с полными губами и хриплый рокочущий бас дополняли портрет этого очень доброго и удивительно застенчивого человека. Когда Шурик говорил, то казалось, что каждый звук, каждое слово ему дается с большим трудом. Однако пел Шурик прекрасным баритоном и без видимых усилий.

Григорий высокий, худой. Все в нем было длинное и тонкое. На длинной шее с большим кадыком сидела всегда взлохмаченная небольшая голова, с орлиным носом и глубоко посаженными серыми глазами. Длинное худое туловище, длинные худые ноги. Видимо из-за худобы он казался выше своего роста, а легкая сутулость только усиливала это впечатление. При разговоре он всегда размахивал длинными руками и становился похожим на нервную черную птицу, которая пытается улететь и не может. Гортанный высокий голос Григория действовал возбуждающе. При звуках его голоса вами овладевало беспокойство. У него была большая семья, часто болела жена. Григорий всегда был озабочен, всегда что-то искал.

Володя был красавцем. Стройный, пропорционально сложенный. Слегка вьющиеся волосы всегда красиво уложены, на висках благородное серебро, высокий лоб, красивый нос с небольшой горбинкой, светло – карие глаза с поволокой, правильно очерченный рот с белоснежными зубами. Говорил Володя неторопливо, как бы обдумывая фразы и, при этом, глядел на собеседника с еле заметной усмешкой и грустью. (с таким состраданием, что вам невольно хотелось себя пожалеть.) Он, кстати, был единственным владельцем красавца жеребца, с которым практически не расставался. Володя с гордостью говорил, что лучше его Орлика нет лошадей во всей округе. Орлик, всегда оседланный, либо нес на спине своего хозяина, либо шёл за Володей по поселку, как собака.

Разговоры о походе в горы за грушами начались задолго до предполагаемого события. Предложение прозвучало поздним вечером, за ужином. Поселок небольшой, все знают друг друга. Тем не менее, я был удивлен, когда с утра следующего дня каждый встречный, здороваясь со мной, то ли спрашивал, то ли утверждал, произнося одну и ту же фразу: «За грушами пойдете». Каждый вечер, за ужином, произносилась одна и та же фраза: «Скоро пойдем за грушами». Так продолжалось дней десять. Здороваясь, я слышал - «За грушами пойдете», за ужином - «Скоро пойдем за грушами». Может быть, с моей стороны было это очень не вежливо, но, услышав в очередной раз «Скоро пойдем за грушами», я спросил – когда мы пойдем. Мой вопрос прозвучал во вторник вечером. За столом сидели Саша – хозяин, его друзья, они же постоянные гости, Григорий и Володя. Воцарилось минутное молчание. Саша оглядел всех сидящих за столом, затем повернулся, что-то по-армянски прокричал в сторону кухни и снова задумчиво оглядел всех сидящих за столом. Молчание нарушила жена Саши, с укоризной сказав что-то, и поставила на стол кувшин с домашним вином. После появления кувшина Саша, Григорий и Володя заговорили разом. Поскольку разговор шел на армянском языке, понять что-либо было невозможно, но то, что это – бурная дискуссия, было очевидно.

Дискуссия за столом стала настолько темпераментной и горячей, что приятели забыли о кувшине с вином, а Володя заговорил полным голосом с темпераментом Григория, Шурик перестал хрипеть. Осознав непоправимость случившегося, я тихо удалился с веранды. Постояв несколько минут у калитки и убедившись, что моё отсутствие не мешает жаркому обмену мнениями, я пошел спать.

На следующий день каждый встречный, здороваясь со мной, почти без вопросительных интонаций, после приветствия произносил уже другую фразу: «В воскресенье за грушами пойдете». Я улыбался и кивал в подтверждение. Осталось дождаться вечера. Вечером, это была среда, за ужином Шурик торжественно объявил: «В воскресенье за грушами пойдем». До меня наконец-то стало доходить, что поход за грушами – событие, причем не ординарное.

В четверг, пятницу и субботу звучавшая за ужином и на улице фраза – «В воскресенье за грушами пойдете» – дополнялась вторым утверждением Шурика – «Надо будет очень рано вставать».

Времени не оставалось и мне пришлось, преодолев всякие опасения, спросить Шурика о времени подъема. Шурик внимательно посмотрел на меня и ответил, что очень рано. Я повторил вопрос и получил ответ – очень, очень рано. Тогда я попросил уточнить в шесть, в семь часов или в другое время. Шурик без колебаний ответил: «В шесть утра или даже раньше» и тут же добавил – «Смотрите, не проспите». Рано так рано, в шесть так в шесть. Желание задавать большее количество вопросов после того бурного вечера, сдерживалось естественными опасениями.

Для меня не было проблемой просыпаться в любое время. Я ранее слышал, что за грушами ходят на гору по другую сторону ущелья. В свободное время я не раз спускался по узеньким тропинкам, протоптанным местными коровами, на дно этого ущелья, по склонам которого росли огромные, в два обхвата, деревья грецкого ореха. Кроны некоторых из них, поднимаясь на высоту до сорока метров, достигали края ущелья. В ущелье и из него вела хорошо заметная, правда довольно крутая тропа, выходящая на луг и ведущая к селению на противоположной стороне ущелья. По моим самым пессимистическим прикидкам, с учетом длительного подъема в гору, весь путь потребует не более одного – полутора часов.

Проснулся я за пять минут до шести. За окном черное небо с яркими звездами. Умывшись и быстро одевшись, вышел из дома и подошел к калитке, за которой чернел дом Шурика. Стояла глухая тишина. Весь поселок крепко спал. Походив по улице, я вернулся в свою комнату и присел у окна. Дом Шурика стоял напротив, через улицу. Неужели опоздал. Не могли они уйти без меня. Просидев так с полчаса, снова вышел на улицу, подошел к калитке, посмотреть, нет ли Шурика во дворе. Черное небо, звезды, тишина.

Начало светать, звезды поблекли, небо стало темно-синим, запели петухи. Поселок неторопливо просыпался. Постояв у калитки, вошел во двор. Тишина. Из будки, стоящей в огороде, вылез пес, потянулся, пригляделся ко мне и, завиляв всем туловищем начал скулить. Мы с ним были знакомы. Делать было нечего, и я пошел общаться с собакой. Не все кавказские овчарки – злобные. Этот обхватил лапами мою ногу и перевернулся кверху животом, дескать, почеши. Выполнив долг по чесанию, уничтожив с десяток блох, я потрепал пса по загривку и решительно направился к дому. Было восемь часов. На осторожный стук, дверь открыла Женечка. На вопрос о Шурике, сказала, улыбаясь, пойду будить его.

Шурик появился в дверном проеме в трусах и майке. С минуту смотрел на меня, охнул и исчез в доме. Выскочив через несколько секунд, уже в брюках, рубашке и галошах на босу ногу, стремительно промчался к калитке, приказав мне никуда не уходить. Женечка вынесла кружку молока и домашнюю лепешку. Предложила отдохнуть, пояснив, что раньше, чем через час – полтора все не соберутся.

С другого конца поселка послышался хлопок кнута – пастух собирал поселковое стадо, донеслось мычание коров, блеянье овец, запели дружно петухи, залаяли, устроив перекличку, собаки, вдоль улицы с гоготаньем пролетели в сторону ущелья несколько гусей, закричали свое «И-Я», как бы подтверждая свою неотъемлемость, причастность ко всему происходящему, ишаки.

Наблюдая за жизнью ишаков и слушая рассказы хозяев об этих животных, понимаешь, почему они отчаянно кричат «И – Я». Пока нет работы, они никому не нужны, их никто не кормит, а работать заставляют без жалости и бьют без пощады. Вся тяжелая работа ложится на этих терпеливых страдальцев. У этих животных никогда не бывает кличек. Все они – ишаки. Вот иногда и не выдерживают они, напоминая о себе, как о живом существе, которое тоже чувствует и страдает от одиночества и непонимания, с тоской и безнадежностью крича с надрывом своё «И – Я». Учитывая, что в основном они живут не в России, у них вместо я (речь идет об ишаках) звучит хрипловатое, гортанное – яааа с примесью звуков напоминающих звучание буквы «х».

Солнце показалось из-за горы, предрассветные сумерки превратились в яркое солнечное утро, поселок стремительно оживал, просыпался.

Шурик появился примерно через полчаса. На ходу, повторив «Никуда не уходите», исчез в доме, выбежал из дома, нырнул в сарай. В результате рейсов из дома в сарай и обратно в руках Шурика появился сначала один, а затем и другой мешок. Женечка поспешила в огород и вернулась с большим пучком разнообразной зелени, которую Шурик уложил в один из мешков.

Солнышко нагревало воздух, становилось тепло, шел десятый час.

Появился Володя, поздоровался, сел рядом за стол и стал грустным взглядом провожать все передвижения Шурика.

Григорий появился неожиданно и, поздоровавшись со мной, произнес темпераментную прочувствованную речь на армянском языке, поворачивая голову то к Шурику, продолжавшему стремительные передвижения, то к Володе, переводившему грустный взгляд с Шурика на Григория. Шурик, в очередной раз выскочил из дома, скрылся за верандой, выбежал оттуда с двумя связанными мешками на плече и устремился к калитке. Вернулся он через минуту, без мешков, и опять скрылся в доме. Григорий продолжал что-то, не сбавляя темпа говорить, Володя грустными глазами внимательно смотрел на Григория, я смотрел на них. На моих часах было без пяти минут десять. Солнышко припекало, стало клонить в сон.

Из дома вышел Шурик умытый, полностью одетый, на голове сидела небрежно сдвинутая на бок вязаная шапочка, галоши заменили сапоги. За ним показалась, с трудом сдерживающая улыбку, Женечка. Володя встал. Встал и я, чувствуя, что настала пора и сейчас что-то изменится. Шурик степенно поздоровался со всеми по очереди за руку и неторопливо начал говорить. Проговорил примерно с минуту. За ним выступил Григорий с той же серьёзностью и неторопливостью. Володя не нарушил регламент. Шурик повернулся к Женечке, и та с улыбкой проговорила тоже около минуты, за улыбку она получила замечание Шурика на русском языке. Четыре пары глаз обратились ко мне. Понимая всю серьезность ситуации, я доложил, что одет тепло, обут в кеды, перочинный нож со мной. Доклад был принят, о чем свидетельствовало одновременное кивание головами, и мне была вручена эмалированная кружка с советом – беречь её.

Прошла минута, все молчали, Женечка не улыбалась. Вдруг Шурик резко повернулся и с криком – скорее, скорее – скатился с веранды. За ним, перепрыгнув через ступеньки крыльца, устремился Григорий и, что было совсем удивительно, побежал Володя. Мне ничего не оставалось, как последовать за ними.

Спустившись с веранды, я успел увидеть, как Шурик залезает на своего, самого большого в селении, ишака, Володя уже был в седле и разбирал поводья, а Григорий, отталкиваясь ногами, начал разгонять своего низкорослого ишака по направлению к окраине поселка. Стало понятно, поход за грушами стартовал. Было десять часов семь минут.

Уже сидя на ишаке, Шурик обернулся, попросил меня не отставать и, страшно закричав, начал лупить ишака палкой. Ишак поскакал коротким галопом. Впереди метрах в сорока Орлик рысью нес гордо восседавшего Володю, за ним, метрах в десяти, отталкиваясь от земли ногами, на маленьком ишаке двигался длинный Григорий, Шурик на своем рослом ишаке стремительно сокращал расстояние с передовыми всадниками. Я двинулся следом, делая вид, что иду быстрым шагом, больше похожим на короткие перебежки.

Стремительно удалившись из поселка и выйдя на тропу, кавалькада упорядочила движение. Орлик под Володей по-прежнему шел легкой рысью в лидерах, за ним, в метрах пяти, рысил ишак Григория, которому хозяин по-прежнему помогал ногами, за Григорием, также метрах в пяти, рысил ишак Шурика, я рысил за ишаком Шурика, замыкая кавалькаду и постепенно увеличивая дистанцию. Было очень тепло. Шурик, через каждые двадцать – тридцать метров, оборачивался и извиняющимся тоном повторял – пожалуйста, не отставайте, надо торопиться. Я торопился, размышляя о преимуществах четырех ног в условиях горной местности, и немного сокращал дистанцию, совершая очередную пробежку.

Тропа шла по краю ущелья, вдоль арыка, вырубленного в скальной породе. Арык был глубиной до полутора метров и шириной около метра. Начало его уходило к истокам реки, поднимаясь в горы более чем на три километра. Арык был прорублен специально для обеспечения водой маленькой гидроэлектростанции и заканчивался каменным желобом, по которому вода с высоты 35 метров поступала на турбину. И арык и гидроэлектростанция были построены немецкими специалистами в 1896 – 1898 годах для обеспечения электричеством противочумной станции. На базе этой противочумной станции в конце 40-х годов организовали производство вакцин и других препаратов для животных и назвали это биокомбинатом. Около него разросся поселок. Гидроэлектростанция исправно снабжала энергией и комбинат и поселок. Обслуживал станцию один человек – механик, раз в неделю, что-то осматривая и смазывая. Никто из жителей поселка не мог сказать, было ли время или случаи, когда станцию останавливали или ремонтировали. Гидроэлектростанция охранялась всеми жителями поселка, как самая дорогая реликвия.

Мои углубленные навязчивые размышления о преимуществах всадников над пешеходами, прервал голос Шурика, в очередной раз, призывавший меня – пожалуйста, не отставать, и торопиться. Подняв голову, я обнаружил: пустую тропу, а метрах в пятнадцати впереди плоский камень мостком перекинутый через арык. От места старта было не меньше километра. Откуда-то слева из ущелья послышался призыв Шурика. Здесь, по обеим сторонам тропы, густо росли кусты и деревья, было прохладно, солнечные лучи почти не проникали сквозь листву. Перейдя арык, я увидел крутой спуск. Тропа, петляя с уступа на уступ, вела на дно ущелья. Внизу слышались голоса друзей.

Спуск не занял много времени. Мои часы показывали десять часов восемнадцать минут, когда я очутился на краю небольшой поляны и, как писали поэты, взору моему открылась чудесная картина.

Тропа вывела на прямоугольную площадку, площадью около трехсот квадратных метров, поросшую сочной, по-весеннему зеленой, травой. Далее эта тропа вилась по левому краю поляны, вплотную к кустам, не нарушая целостности травяного покрова и выводя к каменистому спуску на дно ущелья. Вокруг поляны почти вплотную росли кусты барбариса, за чьи ветки с красными ягодами цеплялись плети ежевики, и плюща. За кустами поднимались мощные стволы грецких орехов. Все кусты и деревья корнями держались за каменный склон ущелья, поднимаясь над краем поляны, как бы не решаясь ступить на неё. До дна ущелья было еще не менее двадцати – метров.

От основной тропы, сразу после выхода на поляну, направо вела короткая каменистая дорожка к овальному углублению в скале до краев наполненному водой. На дне углубления, поднимая песчинки, бил ключ. Из водоема с чистейшей, неправдоподобно прозрачной водой вытекал с мелодичным звоном ручеёк (коса в три жгута) и через полметра терялся в камнях, прокладывая себе путь ко дну ущелья где-то под травяным покровом.

Невозможно было не напиться этой воды. Я лег на камни и, пытаясь губами коснуться поверхности, погрузился в воду почти до ушей, настолько прозрачна была вода. Повторив попытку, я сначала подул и, ориентируясь на рябь, приник к источнику. Сказать, что вода была вкусной, холодной, освежающей – не сказать ничего. Она была чудесной, восхитительной, бесподобной. Это была живая вода. Товарищи сказали мне, что этой водой лечат все болезни.

Освеженный родниковой водой я огляделся и понял, что здесь будет привал.

Шурик разводил костер между закопченными, видимо от неоднократного воздействия огня и дыма, камнями. Рядом лежала кучка готовых углей, веточки можжевельника и перевязанный ниткой пучок сухих трав. Григорий расправлял края разложенной на зеленой траве чистой холстины – скатерти, метрах в пяти от родника. Володя рядом с костром колдовал с шампурами, присев на корточки. Между его колен стоял большой казан с мясом. Рядом лежали ломти помидор, тоненькие ломти баклажанов и половинки крупных луковиц. Володя нанизывал на шампур полусферу – чешуйку от половинки луковицы, затем тонкий ломтик баклажана, потом ломоть помидора, наконец, шел кусок мяса, и все повторялось в обратном порядке. Кусок мяса оказывался с помидорами и баклажанами в сфере из сочных половинок помидора кусочков баклажана и луковых чешуек. Руки Володи двигались быстро, уверенно. Пока я смотрел на Володю, Шурик разжег костер, разогрел приготовленные угли.

Григорий, успев выложить из мешков различные припасы, теперь, низко согнувшись, передвигал, переворачивал шампуры над углями, подбрасывал какие-то травки из пучка и, казалось, все время принюхивался к жарящемуся мясу. Володя полушутя – полусерьёзно, подтвердил мои подозрения – он по запаху точно определяет готовность, а Шурик вполне серьезно заявил – только Григорий знает, когда шашлык готов в лучшем виде. Он по запаху это определяет. От костра исходил запах пряностей, горьковатого дымка и жареного мяса. От этих запахов во рту накопилась слюна, а желудок вдруг настоятельно стал требовать наполнения.

Меня пригласили помыть руки. Володя подал мне пучок какой-то травы с бледно – розовыми цветочками и показал, как из неё добывать пену, с силой растирая пучок в ладонях. Шурик и я последовали его примеру. Последним мыть руки подошел Григорий, сказав, что через пять минут шашлык будет готов.

Посредине импровизированной скатерти горкой возвышалась зелень, на которой сверкали капли воды. Кинза, кресс – салат, мята, сочный зеленый лук с толстыми белыми черешками, сахаристые на разломе помидоры, маринованный чеснок, разрезанные на половинки, сочащиеся соком, огурцы, ломти брынзы со слезой на срезе. Отдельно лежала стопка теплых пышных лепешек, их успела утром испечь Женечка. Вместо тарелок были разложены пластины тонкого лаваша.

Мы расположились вокруг: Володя сел на корточки, Шурик и я, подогнув колени, сели на пятки, Григории положил горку шампуров с мясом прямо на зелень и сел по-турецки. От шампуров шел пар и непередаваемый словами аромат. Каждый кусок мяса, равномерно подрумяненный со всех сторон, выглядывал из-за пропекшихся кружочков баклажанов, томленых половинок помидоров в оболочке из поджаренных до золотистости сочных луковых чешуек.

Шашлык из нежной сочной баранины в буквальном смысле таял во рту. Казалось его можно поглощать без меры. Какой это был шашлык! Можете себе представить спелую сочную грушу? Вы вонзаете в эту грушу зубы, и из неё течет сок, а мякоть тает во рту. Таким же сочным и мягким было мясо. Это был самый настоящий шашлык. Лучший шашлык во всем мире. Никогда и нигде я не ел ничего подобного. Ели медленно, с удовольствием.

Пригодились эмалированные кружки, в которые Шурик разлил терпкое, слегка кисловатое, прохладное вино из старого глиняного кувшина. Лица у друзей были спокойными и даже одухотворенными. Расправились морщины на вечно озабоченных лицах, а глаза весело блестели. Казалось, мои товарищи помолодели лет на десять. Говорили о природе, вспоминали веселые и просто интересные истории, приключившиеся в этих краях. Обсуждали рецепты приготовления вина и достоинство различных сортов винограда. Оказалось, что то вино, которое мы пьем, было приготовлено пять лет назад. Ни слова не было сказано о работе, о ежедневных заботах.

Так мы пировали и беседовали не менее полутора часов. Двухлитровый кувшин с вином опустел, шашлык был съеден. В желудке ощущалась приятная тяжесть. Телом овладела истома.

Первым прилег на бок Володя, положив руку под голову. Григорий лег на спину и мгновенно с легким присвистом тихо захрапел. Шурик достал откуда-то из-за спины телогрейку и посоветовал мне лечь на неё. Сам он устроился на животе и готовился тоже отдохнуть. Я тихо спросил Шурика – почему мы так спешили? Очень кушать хотелось, ответил Шурик, широко улыбнувшись, положил голову на руки и закрыл глаза.

Три товарища дружно спали. Володя, положив свою красивую голову на согнутую в локте руку, казалось, не дышал. Григорий на спине, широко раскинув руки, изредка всхрапывал. Шурик тихо посапывал, лежа на животе.

Я лег на телогрейку, закинул руки за голову и стал смотреть в небо на проплывающие облака. Казалось, что поселок с его шумом заботами и проблемами где-то за тридевять земель. Не было ничего кроме этой поляны и неба над головой. В листве щебетали какие-то пташки, ласково припекало осеннее солнышко. Орлик и ишаки мирно паслись на поляне. Журчал ручеёк. Наверное, это все и было благодатью.

Проснулись мы разом, как по команде. Зевнули тоже одновременно, рассмеялись и, не сговариваясь, не торопясь, но довольно быстро убрали все следы пиршества. Через десять минут поляна приобрела первозданную чистоту и красоту. Примятая трава медленно выпрямлялась.

Мы начали спуск на дно ущелья. Мои часы показывали два часа десять минут.

Довольно широкая тропа, сразу на выходе из ущелья, извиваясь, уводила путника вправо, а затем, метров через пятьсот, по известным только первопроходцам причинам, почти под прямым углом, поворачивала налево, а еще через метров двести снова поворачивала налево, теперь под углом сорок пять градусов, открывая вид снизу на крыши горного селения.

Лошадь, два ишака и я дружно шагали в гору. В отличие от меня животные весело помахивали хвостами. Шурик, сидя на ишаке боком и обернувшись ко мне, рассказывал о местных достопримечательностях, прерывая свой рассказ через каждые пятьдесят метров пути очень уважительной просьбой: «Только Вы, пожалуйста, не отставайте». Я старался шагать в ногу с животными, переваривая съеденный шашлык и усваивая выпитое вино. Я понимал, привыкший ездить по горам на ишаке, ходить не может. Как бы подслушав мои мысли, Шурик мне стал объяснять, что ишаку будет очень трудно везти двоих, да еще в гору. Мне осталось только заверить Шурика, что я вполне разделяю его мнение и полностью солидарен с ишаком, не желая осложнять и без того трудную жизнь животному.

Шурик, выслушав меня, задумался, на несколько минут, и предложил держаться за хвост ишака. Пришлось объяснять Шурику, что в этом случае ишаку и мне будет трудно отмахиваться от слепней и мух – у меня будут заняты руки, а у ишака хвост. Шурик подумал, согласился и продолжил рассказ о местных нравах и обычаях. Движение продолжалось.

Животный мир, населяющий этот луг, показался мне очень бедным по видовому составу и одновременно перенаселенный двумя видами представителей фауны, каковыми являлись мухи-жигалки и слепни. Эти два вида были очень кровососущими. Третий вид – лосиная муха (не ручаюсь за точность названия и заранее приношу свои извинения энтомологам) нападал реже. Это отвратительное животное, все состоящее из жесткого панциря и закованных в такой же панцирь лап, как бы прилипало к вашей щеке или шее и никак не хотело стряхиваться, а раздавить эту дрянь было вовсе невозможно. Отодрав от тела эту гадость надо было долго скручивать её пальцами или рвать на части двумя руками. Если вы просто отбрасывали в сторону, то через минуту эта неблагодарная тварь снова садилась вам на шею или щеку.

Отгоняя насекомых, я был похож на кающегося грешника, шлепая себя по шее, щекам и лбу, который пытается вспомнить правильную последовательность ударов и нужный ритм, чтобы замолить все грехи. Я завидовал ишаку. Хвост ишака с ювелирной точностью сбивал кровососущих насекомых еще на подлёте, как будто был оснащен чувствительнейшими сенсорными устройствами.

Слушая Шурика и отбиваясь от местной фауны, я не заметил, как мы подошли к селению.

Вход в селение был шириной метров пятнадцать, ограниченный с двух сторон плетнями высотой до полутора метров. Вдоль плетней, с каждой стороны, лежали два толстенных, вросших в землю, бревна длиною примерно метров двенадцать, каждое. Темная поверхность брёвен казалось отполированной. Миновав бревна, мы оказались на перекрестке. Направо и налево шла улицы с двумя рядами домов, а перпендикулярно ей перед нами поднималась в гору другая улица примерно с двумя десятками домов. Таким образом, план селения можно было представить в виде буквы «Т» с короткой ножкой, уходящей в гору, и длинной перекладиной, расположенной почти параллельно ущелью. Налево была азербайджанская часть селения, направо – армянская, а на уходящей в гору улице жили смешанные пары. Шурик объяснил, что на бревнах с азербайджанской и с армянской стороны собираются старейшины для обсуждения и решения важных вопросов.

Справа за плетнем в огороде что-то делала женщина. Володя окликнул её. Все поздоровались, я тоже поздоровался. Шурик опять же объяснил, что это тетя Володи, и он договорился на обратном пути зайти к ней в гости.

Дорога в гору была продолжением сельской улицы и была, как бы врезана в тело горы. Слева росли какие-то деревья, а справа заросли ежевики с кистями крупных ягод. Не удержавшись, я набрал полную горсть. Вкус и аромат этих ягод невозможно передать словами. Ещё и ещё одна горсть, следующая. С сожалением мне пришлось оставить это приятное занятие, издалека донеслась просьба Шурика – пожалуйста, не отставайте! Метров пятьдесят довольно крутого подъема и дорога с четкими следами колес арбы вывела меня на гору. Еже полкилометра подъёма, и мы на горе.

К вершине горы поднималась ровная, похожая на стадион поляна, а которой росли груши. Все пространство под деревьями было плотно засыпано мелкими грушами. Ну, вот они родимые, наконец-то.

Сама вершина представляла собой каменную пирамиду с овальным широким основанием и сглаженной вершиной высотой около трёх метров. Камень был бурого цвета. С этой вершины, в просвете между деревьями в дымке, просматривалась панорама Кировабада. На юго-востоке, на горизонте высились снежные вершины.

Мимо медленно, не торопясь, проплывали облака. Белёсые, полупрозрачные, плотные, как вата, большие и совсем маленькие, с футбольный мяч или не более клочка ваты. Они были совсем рядом, на высоте нескольких метров, над землей. Некоторые ползли почти по земле, цепляясь за кусты, деревья, оставляя влажный след на траве и листьях. Их можно было потрогать руками. А если сильно подуть, то на краю облака можно было заметить движение. Если войти в облако, то лицо, руки, одежда моментально покрывались микроскопическими капельками воды. Это были такие же облака, на которые я совсем недавно смотрел снизу, а они проплывали где-то там, высоко в небе. А сейчас вот они, я их трогаю! Могу поймать маленькое облачко и, на несколько секунд, удержать его!

Пока я любовался видами и, как ребенок – небожитель играл с облаками, мои друзья разожгли костер, разложили продукты и принялись что-то жарить. Я подошел, Костер они развели на месте старого кострища около полутора места в диаметре. Около кострища лежали разной длины чурбаки – стулья.

На рогульках, над огнем были расположены шампуры с небольшими баклажанами. Володя сказал, что внутри есть сулугуни и готовое жареное мясо с помидорами. Как только начнет капать, значит готово. На вопрос, как называется такое блюдо, Володя пожал плечами, а друзья рассмеялись – никто не знает, как оно называется, его Володя сам придумал. Пока готовился Володин кулинарный шедевр, мне рассказали, что сюда на гору приходят молодожены, а в определенный день весной здесь празднуют почти все жители села и приезжают даже из дальних мест. Собираются все армяне, азербайджанцы, русские. Очень много людей, жарят шашлык, вино пьют, поют, танцуют, соревнуются. Большой праздник. Виноват, не запомнил и не записал, как этот праздник называется.

Фаршированные баклажаны, запеченные на шампурах, оказались очень вкусными. Запивали все тем же вином. Иногда нашу компанию накрывало очередное облако. В эти минуты, если облако было достаточно плотным, голоса звучали глухо, очертания фигур еле просматривались, а огонь костра, будто закрывали толстым матовым стеклом.

Сидели, смотрели на огонь костра молча, задумались каждый о своем. Я переживал заново сборы, подготовку к этому походу, весь сегодняшний день, предстоящий визит к тетушке Володи.

До меня начал доходить смысл этого мероприятия. Какие здесь груши, кому они нужны? Друзья готовили грандиозный праздник, с обширной программой, максимально интересной для приезжего. Вот объяснение горячим дискуссиям за столом, длительным сбором. Я мог себе представить, сколько было хлопот, чтобы достать хорошее мясо, а то, из которого был приготовлен шашлык, было превосходным. Не зря, они меня по очереди спрашивали – это Вы видели, так было, это Вы знаете, такое пробовали.

Мне стало очень неловко, за мои вопросы – когда пойдем, жарко стало. Оглядел друзей, они отдыхали, как после тяжелой, но добросовестно сделанной работы. Впору было расплакаться и со слезами благодарности броситься им на грудь. Вместо этого я тихо сказал – спасибо Вам за праздник, я этот день и Вас никогда не забуду, сколько буду жить. Они вскинули головы и стали широко растягивать рты в радостно-блаженных улыбках. Шурик своим хриплым голосом, глядя на меня, произнес с легким оттенком вопроса – Вы догадались. Покрутив головой, сказал только – какие груши, причем здесь груши. Мы все радостно засмеялись. Смеялись до слез. Григорий и Володя хлопали меня по спине, говорили, что я молодец. Я возражал и стучал себя по лбу, говоря, что я тупой болван и меня надо оставить здесь на всю жизнь, собирать груши. Они снова и снова смеялись и спрашивали, понравилось ли мне, и я снова и снова отвечал им да, да, очень-очень понравилось. Они улыбались и улыбались. Подбросили охапку сучьев в костер, предложили – давайте посидим, пока костер не начнет догорать, а потом будем собираться. Я добавил – конечно, здесь так здорово, не забыть бы груши собрать. Все радостно засмеялись. Володя задумчиво так поглядел мне в глаза – мы очень боялись, Вы не догадаетесь. Шурик сказал, что догадаетесь, не сегодня, так потом. А вы сегодня догадались.

Можно, наверное, сказать об этих минутах – чистая детская радость села с нами у костра и обняла нас всех разом. Сидели, смотрели на огонь костра молча, только лица были светлыми и улыбки время от времени пробегали по губам.

Сбор груш походил на аттракцион. От моей помощи друзья категорически отказались. Григорий и Володя, стоя на коленях обеими руками сгребали груши в кучу, Шурик подходил с мешком, растягивал горловину, и вся куча груш руками ногами заталкивалась в мешок. Вся операция наполнения грушами четырех мешков не заняла и десяти минут. Мешки завязали и погрузили на ишаков. Мы отправились в обратный путь.

Тетушка Володи ждала нас. Представьте себе довольно большой дом, сложенный из дикого камня. Вход вовнутрь по трём каменным ступеням. Внутри большой открытый очаг из камня. Гладкий земляной пол, на нем несколько ковров. Вторая дверь на хозяйственный двор, там навес для кур цесарок и гусей, небольшой сарай для коровы. Володя с тетушкой пошли отлавливать курицу. Так требовал местный этикет приема дорогих гостей. Бедная птица долго не хотела участвовать в этом празднике, но люди были беспощадны и все, что она смогла это улететь без головы за ограду. Напротив очага был накрыт низенький стол. Домашний сыр, зелень, свежие теплые лепешки, тонкий лаваш, вино, печеные баклажаны, маринованный стручковый перец, свежие помидоры.

Хозяйка плохо говорила на русском. Володя служил переводчиком. Сидя у очага и ловко ощипывая курицу, хозяйка выяснила: откуда я, женат ли, сколько детей, как мы живем в городах. Отметила, что родниковая вода полезней водопроводной, посетовала, что в городах много асфальта и детям нет простора. Осудила пищу, которую едят горожане, пожалела их, какую одежду носят зимой, отдав безоговорочное предпочтение шерсти и коже. Вопросы о посуде, как готовим пищу, как храним продукты, как стираем, как убираемся в квартирах, как общаемся с соседями. Выяснилось, что эта женщина только один раз выезжала из селения, когда была маленькой девочкой.

Пока мы беседовали, курица была ощипана, опалена, натерта смесью каких-то ароматных трав, крепко отбита колотушкой на плоском камне и пристроена в очаг. Володя что-то сказал товарищам и поднялся. На мой вопрос ответил, что надо кое-что купить для тети в магазине. Я упросил уступить мне это право и попросил разрешения доехать до магазина на Орлике. Володя разрешил.

Прихватив с собой четыре куска сахара, я отправился «укрощать» Орлика и пополнять запасы Володиной тети мукой, сахаром, растительным маслом, любой крупой, любыми конфетами и сладкой газированной водой.

Орлик был привязан за повод к изгороди, рядом с теми самыми бревнами на входе в селение. На бревне с Азербайджанской стороны сидели четыре бородатых старца в бурках и папахах с посохами в темных то ли от загара то ли от возраста руках. Я прижал руки к груди и поклонился им, произнеся «салам алейкум». Нестройно прозвучало ответное приветствие и какой-то вопрос. Я признался на русском языке, что не понимаю их языка, и показал на дом Володиной тети. Они кивнули своими папахами, им было все понятно.

Подойдя к Орлику, огладил его и дал кусок сахара. Он с удовольствием принял лакомство и легонько прихватил меня зубами за плечо. Освободив его рот от мундштука, скормил ему еще пару кусков, вставил обратно мундштук, перекинул повод через голову лошади и лихо, с правой стороны, не касаясь стремян, взлетел в седло. Орлик, приподняв передние копыта, одним движением развернулся, едва не встав на дыбы, и с места принял крупной рысью. Не без труда удержавшись в седле, я поймал стремена и, выпрямившись, сделал вид, что так и было задумано.

В седле, со стременами, на красавце жеребце я сидел впервые. Поймав ритм, я наслаждался ездой. Но меня не оставляло, с момента посадки, какое то беспокойство. Подпруга затянута, стремена – по длине, повод – в порядке, Орлик прекрасно слушается. В памяти вдруг всплыла и отчетливо предстала стоп – кадром картинка одновременно вскинутых голов в папахах, с изумлением взирающих на меня в момент взлета в седло. Эта картинка не давала мне покоя. Невозможно удивить горца лихим взлетом в седло. Может быть, я недостаточно вежливо поздоровался или не попрощался уезжая. Память услужливо, не без ехидства, воспроизвела одну фразу, сказанную моим давним другом – дипломированным и остепененным лошадником: «С правой стороны на лошадь не садится и не сядет ни один человек в мире».

Теперь понятно, изумление, проживших долгую жизнь, старцев, которым посчастливилось увидеть лихо выполненную посадку с правой стороны. Такое и на равнине не увидишь, проживи хоть триста лет, а тут в горном селении, вдали от цивилизации и прямо перед ними. Сначала моему телу стало очень прохладно, а затем очень тепло. Видимо почувствовав резкие температурные колебания на своей спине, Орлик сменил рысь на спортивную ходьбу.

На высоком крыльце магазина стояла группка местных мальчишек, которые с нескрываемым любопытством беззастенчиво разглядывали меня. В магазине я нагрузился сахаром, мукой, крупами, маслом, взял три килограмма лучших, из тех что были, конфет, несколько пачек печенья и шесть бутылок «Крем-соды». Объемистую сумку приторочил к седлу, скормил Орлику последний кусок сахара и отправился обратно

Четыре седобородых старца в черных бурка и высоких папахах, встретили меня с нескрываемым интересом, разом повернув головы в мою сторону. Перед тем как освободить правую ногу из стремени, тщательно проверил, с какой стороны у меня сердце, установил, где левая сторона и левая нога и, опираясь этой левой ногой о стремя, с достоинством сошел с левой стороны Орлика на благодатную землю селения. Освободил Орлика от мундштука уздечки, погладил по шее, потрепал холку и, провожаемый задумчивым взором старцев, отправился в гостеприимный дом дальней родственницы Володи. Курица была готова. Я категорически отказался есть её один и всем досталось по кусочку местной хохлатки. Мясо было на вкус пряное и очень ароматное.

Пришло время собираться домой в поселок. Солнце зашло. Быстро сгущались сумерки. Я хорошо помнил, что обратный путь ведет через тот же луг, а тропа начинается сразу у границы селения и уходит влево. Володя почему-то направил жеребца вправо. Принимая, как факт, возможность потери ориентации в результате большого числа всех радостных процедур, я скромно указал Володе на возможную ошибку в выборе направления. Володя с не скрываемой гордостью и чувством собственного достоинства ответил, что он родился в горах и знает короткий путь. Я очень уважал Володю, даже в таком состоянии.

В полной темноте жеребец нес нас легкой рысью. Володя подгонял его, приговаривая, что мы всех обгоним. Вдруг Орлик захрапел, резко осел на задние ноги, и я почувствовал, как мы скользим куда-то. Через секунду скольжение прекратилось, и Орлик стал храпеть и пятиться. Володя что-то закричал и ударил его плеткой. Орлик, продолжая храпеть, сел на круп, мои ноги коснулись земли, и я поспешно слез с него. Продолжая коротко всхрапывать, Орлик начал стремительно разворачиваться на сто восемьдесят градусов, не обращая внимания на крики и удары плетки. Нащупав стремя, я ухватился за него. Под рукой тяжело вздымались бока жеребца, его тело волнами сотрясала дрожь. Угадав взмах руки с плеткой, я перехватил её – погоди Володя, что-то здесь не так. Меня самого пробрала дрожь, и голос прозвучал хрипло. Орлик сделал несколько быстрых шагов и остановился, казалось, от него шел пар, он был в мыле, как после напряженной скачки.

Володя слез на землю. Ощупал жеребца. Что с ним? Не было такого, чтобы он не слушался. Почему он в мыле? Первая мысль была у него – жеребца отравили. Вдруг, вспомнив наш путь, я подумал, что мы могли оказаться на краю обрыва, о чем и сказал Володе. Володя категорически отверг моё предположение, но перестал вслух искать причину странного поведения Орлика. Володя – попросил я, тем же неожиданно охрипшим голосом, – давай послушаемся твоего Орлика и пойдем отсюда. Как будто поняв меня, Орлик потянул и быстро зашагал в противоположную от прежнего направления сторону. Мы послушно последовали за ним. Пройдя метров двадцать, Орлик остановился и коротко тихонько заржал. Не отпуская стремени, я нагнулся, нащупал мокрую от росы траву, нарвал пучок и стал счищать пену с крупа жеребца. Володя повозился и, слегка толкнув меня, всунул в руку кусок какой-то грубой ткани. Мы вдвоем стали старательно вытирать шею, бока, круп и брюхо Орлика. Он не шевелился, дрожь прекратилась. Только время от времени тяжело вздыхал, как человек. Поменяв тряпки, мы вытерли его почти насухо. Мое предложение дать возможность Орлику самому отвезти нас домой, возражений не встретило. Володя подсадил меня, и затем сам сел в седло, перекинув ногу через переднюю луку. Что-то, проговорив по-армянски, он повторил по-русски – давай домой, давай пошел, – и похлопал жеребца по шее. В кромешной темноте Орлик спорым шагом понес нас вперед. Через несколько минут мы оказались на околице селения, густой высокий кустарник остался позади. Здесь начиналась тропа к ущелью. Кромешная темнота, сменилась густыми сумерками, Орлик зарысил по тропе.

С края ущелья мы увидели маленький костерок – Шурик и Григорий ждали нас около родника. Спустились мы без приключений. Впереди шел Орлик, аккуратно выбирая дорогу, за ним, держась за хвост, шел Володя, ведя меня за руку. Наконец мы опять были вместе. Орлик шумно вздохнул, как будто избавился от тяжелой ноши. Мои часы показывали двадцать два часа пятнадцать минут.

Залив костерок, мы выбрались из ущелья и направились к поселку, немного изменив порядок следования. Впереди на ишаке ехал Шурик, Григорий занимал привычное место в середине, а я, как и утром, замыкал процессию, но уже сидя на Орлике, за спиной Володи.

Наутро я прошелся вдоль ущелья со стороны со стороны поселка и внимательно оглядел отвесный скальный обрыв напротив поселка высотой не менее восьмидесяти метров. Меня интересовал склон верхнего края обрыва густо заросший можжевельником, туей и кустарником. На маленькой поляне свободной от кустарника были отчетливо видны две темные борозды. На глаз трудно было определить, но заканчивались они очень близко от обрыва. По спине пробежали мурашки. Это был кратчайший путь… . Днем я показал Володе на эти две борозды. Володя долго смотрел на них – да, мы вчера были там. Орлик спас нас. Ни он ни я не стали рассказывать о вчерашнем. Мне стали говорить – вы ходили за грушами!

Да, мы ходили за грушами, и это был незабываемый день, незабываемый праздник, праздник желудка, тела и души, праздник прекрасных людей и верных друзей, на котором мне посчастливилось присутствовать.

Совсем забыл про груши. Когда я приехал в следующий раз и спросил о них Шурика, он ответил коротко – конечно выбросили. Мы оба весело рассмеялись.

* Переименован в г. Гянджа после отделения Азербайджана от ССР
1971 – 1998 – 2007 гг.