Серебряный Карась

 Не было ни «вчера», ни «завтра». Был один день, всегда был один и тот же день. Сточные воды городской речушки за окном не были похожи на императорские воды Янцзы. Единственным украшением комнаты была незамысловатая картинка с изображением маленькой бамбуковой хижины на сваях. Неподалёку от хижины рыбачок на лодке вытягивал небывалый по своей удаче улов – большого Серебряного Карася. Детвора на берегу с затаённым дыханием наблюдала за рыбалкой. Но не для этих зрителей молодой рыбак так сосредоточенно насаживал мушку на крючок, не для них с таким изящным мастерством закидывал удочку и так ловко подсекал будущую добычу. Другая пара глаз, узких, как игольное ушко, сквозь которое проходила нить его судьбы, тёмных, как воды Янцзы перед рассветом, внимательно следила за ним. И влюблённый рыбак только об одном каждый вечер молился пузатому богу желаний: чтобы не пропала вся рыба из реки, чтобы он мог ловить её вечно, лишь бы вызывать застенчиво-восхищённую, кокетливо-испуганную улыбку луноликой хозяйки хижины. Но чтобы поймать Серебряного Карася – о таком он и мечтать не мог, такая удача улыбается раз в сто лет. Скоро здесь соберётся вся деревня, а он по-прежнему будет смотреть на лунный вогнутый лик той, которой он дерзнёт преподнести в дар этот улов. А вместе с ним и свою жизнь.
   Тот, кто каждое утро смотрел на эту картину, знал, что всё было именно так. Хотя картина не изображала всего этого. Даже рыбка лишь наполовину выглядывала из воды. А девушка могла быть сестрой молодого рыбака. То ли он сам всё придумал, то ли это был отзвук какой-то истории, слышанной в детстве, на тех же благословенных берегах, возможно даже от участников этой истории. Но тот, кто смотрел на эту картину, очень любил её. Он тоже был рыбаком. Правда, уже не таким молодым, как герой картины. Но что-то находило отклик в его душе, она начинала звенеть, как китайский колокольчик от дуновения ветра, и светиться матовым алым пламенем сквозь рисовую бумагу кожи.
   Рядом не было императорских вод Янцзы, как и не было обратного пути к ним. Но было море, к которому рыбак приезжал каждый день на велосипеде, позавтракав на скорую руку рисом. Он ехал на велосипеде из другого конца города, проезжая вещевой рынок, китайские ресторанчики и парикмахерские. Он приветствовал знакомых сапожников, склонившихся в своих уголках над нескончаемой работой. Петляя на старом велосипеде по узким, загадочным улочкам Миллионки, он даже не знал, что здесь когда-то, возможно, жил его прадед. Его просто что-то тянуло к этому месту, поэтому он любил захватывать кусочком своего маршрута эти места, как писатель, излагая свою мысль, захватывает ещё и какое-нибудь красивое, полюбившееся слово.
   Все уже привыкли к тому, что каждый день на пирсе сидит одинокий китаец. Имени его никто не знал, даже он сам. Когда кому-то случалось к нему обращаться (что бывало очень редко), то называли одним из русских имён, первым попавшимся под язык – Лёша, Серёжа, Ваня. Обращались в основном тогда, когда ему приходилось подрабатывать грузчиком на рынке. Рыба не приносила никакого дохода. Улова только и хватало, чтобы поесть самому и поделиться с дворовыми кошками. А деньги были нужны, чтобы снимать гостинку, чтобы покупать рис, чтобы ухаживать за велосипедом и снастями. Но, несмотря на то, что ловилось что-то не часто и рыбалка не могла прокормить маленького китайца, он продолжал ездить на пирс, просиживал там с утра до вечера, пока не заканчивались деньги и не нужно было снова идти подрабатывать грузчиком. Что бы он ни делал, чтобы свести концы с концами, он всегда возвращался с удочкой на набережную, как будто выполняя какой-то ритуал. Все уже привыкли к нему, и если и смотрели в его сторону, то, скорее, как на что-то привычное, например, как на дерево, которое мы каждый день видим по пути на работу. Мало кто по-настоящему обращал внимание на маленького невзрачного китайца, и никто не помнил, чтобы он когда-то поймал что-нибудь значительное. Улов его был очень редок, а если и случался, то состоял из мелких рыбёшек. Вокруг него не собиралась восхищённая детвора, как вокруг рыбака с картинки у него дома. Да по правде ему это было и не нужно. Миллионы восхищённых взглядов он променял бы на один единственный -  на взгляд глаз, узких, как игольное ушко, сквозь которое проходила бы нить его судьбы, и тёмных, как воды Янцзы перед рассветом. Но и этого не было. И он привык. Привык ходить каждый день на свою бесполезную рыбалку, как на молитву, начиная дни с одной и той же картины, с неизменной чашки риса, с ненарушимых линий маршрута и заканчивая одним и тем же закатом над далёкими сопками, за которыми должен был быть Китай. Он уже потерял счёт годам, проведённым подобным образом. Возможно, у него когда-то и была мечта – поймать Серебряного Карася.  Но к чему тебе Серебряный Карась, если его не для кого ловить?
   В тот вечер всё было не так, как обычно. Спортивная набережная выглядела как-то по-особенному прекрасно. Если кто-то и хотел когда-то уехать из этого города, то в такой вечер он непременно изменил бы своё решение. После обоймы пасмурных, туманных дней стояла солнечная погода. Но не было жарко, потому что тугой морской ветер рассеивал по воздуху жаркие солнечные лучи. Оранжево-розовый медальон закатного солнца на невидимых нитях опускался в декольте далёких сопок. Сильные волны захлёстывали пирс, обрызгивая прогуливающихся по нему горожан. Розовые и оранжевые лужи стояли на пирсе. Для многочисленных парочек, усеивавших набережную, невозможно было придумать более подходящей атмосферы.
   На фоне заката темнели контуры старого велосипеда, стоявшего на краю пирса. Красный диск солнца просвечивал сквозь спицы прямо по центру заднего колеса, и  казалось, что он всегда там и был. А рядом с велосипедом, как всегда, сидел и рыбачил китаец. Длинная удочка ярко чернела на фоне заката. Рядом с рыбаком лежал пакет с парочкой мелких рыбёшек, годных только на корм для кошек. Сегодня рыбалка как-то особенно не задалась, но погода и общая атмосфера поднимали настроение, навевая предвкушение какого-то чуда.
   Всё вместе являло собой весьма живописную картину, привлекая на пирс множество людей, но никто особо не интересовал китайца. И он продолжал держать неподвижную прямую удочку, растворившись в окружающем мире.
   Вдруг что-то вывело его из привычного медитативного оцепенения, из вечной погружённости  в пространство без времени и время без пространства. Две девушки вышли на пирс, и одна из них показалась ему знакомой. Конечно же, это та самая обитательница бамбуковой хижины, с застенчиво-лукавой улыбкой! Он всегда верил, что она придёт сюда, потому что на самом деле не жизнь застывает на картинах, а картины овеществляются в жизни. О, если бы она улыбнулась ему! Если бы он сейчас мог поймать Серебряного Карася, чтобы она улыбнулась. Девушки стояли рядом и о чём-то щебетали между собой. Они были похожи – обе маленькие, тоненькие, черноволосые, с тёмно-карими глазами, спрятанными за узким разрезом век. Но всё же одна из них немного больше походила на прекрасную жительницу бамбукового домика у Янцзы.
   Они стали фотографировать рыбака. Рыбак украдкой поглядывал на них. Вряд ли он в своих серых лохмотьях, с его невзрачной внешностью мог обратить на себя их внимание. Он интересовал их только как часть всей этой великолепной приморской картины. А ему так хотелось, чтобы они обратили внимание именно на него, ещё немного побыли здесь. И он стал молиться, возможно, тому удачливому рыбаку с картины: ах, если бы поймать сейчас Серебряного Карася! Он подарил бы его этой прекрасной гостье, а вместе с ним и свою жизнь.
Но девушки уже собирались уходить. Они взяли всё, что могли взять от этого момента, их больше ничто здесь не держало. Они торопились дальше, своими лёгкими, прозрачными путями, обрамлёнными щебетом райских птиц.
   Маленькому китайцу уже захотелось выронить, выпустить из рук навсегда эту безжизненную, неумолимо прямую, окостенелую, бесполезную удочку, как вдруг она ожила: отяжелела, задвигалась, изогнулась глубокой аркой, ведущей в несказанные дебри заката. Смуглые спины удаляющихся подруг почувствовали за собой какое-то движение, и гостьи вновь обратили своё внимание на рыбака. Случайные прохожие тоже повернулись к пирсу, нацелили туда объективы фотоаппаратов в погоне за интересными кадрами. Девушка с картины тоже застыла с фотоаппаратом в руках, ожидая, когда рыбак вытянет свою добычу, которая, судя по всему, была необыкновенной.
   И действительно, рыбак еле-еле справлялся с ходящей ходуном удочкой. Вот, сейчас, сейчас, ещё немного, и прекрасная китаянка сфотографирует минуту его триумфа.
   Из воды показалась крупная серебристая рыбина, такая крупная, каких маленькому китайцу ещё никогда не приходилось ловить. Счастливый, чувствуя на себе взгляд незнакомки, которую он знал всю жизнь, а может, путая взгляд с прицелом объектива, он подтягивал к себе леску. Весь его вид мгновенно переменился. Он перестал быть невзрачной, согнувшейся, тщедушной фигуркой. У него был гордый, светящийся вид. Спина распрямилась, сильные смуглые руки вытянулись, заиграли сопками мышц. Он протянул руку к борющейся за жизнь, извивающейся рыбине. Девушка тем временем надавила на спуск затвора. Он уже чувствовал в своей ладони прохладное, гладкое, серебристое тело, упругое, живое, пульсирующее под его рукой глубинной энергией моря.
   И… как такое могло случиться? На что он отвлёкся в этот момент? Посмотрел ли на лунный лик в поисках долгожданной улыбки? Услышал ли щёлканье фотоаппарата? Но в самый последний момент каким-то непостижимым образом сильное серебристое тело вырвалось из его рук, выскользнуло, прыгнуло, было взято вспять сизым морем, вернулось в святая святых морских глубин. Рыбак ещё даже не понял, что произошло, но уже весь переменился внешне: снова согнулся, потускнел, сжался в костлявый комочек.  Затравленно оглянулся по сторонам. Звонкий смех, звонкий заливистый смех, лёгкий, воздушный, серебристый, как чешуя упущенной рыбки. Так могут смеяться только молодые беззаботные девушки, у которых ещё вся жизнь впереди. Она смеялась. Смеялась вместе со своей подругой над тем, как глупо и неуклюже он упустил то, что было так близко.  Без зла, без усмешки, но ему этот смех показался самым злым и жестоким, какой он когда-либо слышал в своей жизни. Как будто сама спасшаяся рыбка смеялась над его оплошностью. Это был смех самой судьбы, прекрасной, но не достижимой, вечно дразнящей и издевающейся, но неуловимой, судьбы с той самой картинки, которая никогда не становится жизнью.
   Прохожие шли своей дорогой. Уже никто не замечал рыбака, понуро сидящего на пирсе. Он даже не стал смотреть вслед той, которую ждал здесь всю жизнь. Ему было достаточно смеха. Смеха, который достался ему вместо улыбки.
   И всё возвратилось на круги своя. Девушка с картины больше не приходила на пирс, а китаец продолжал скармливать мелких, ни на что не больше не годных рыбёшек дворовым кошкам.
   Не было ни «вчера», ни «завтра». Был один и тот же день, всегда один и тот же. Безнадёжно, и в то же время успокаивающе.