Другое Солнце. Часть 2. Точка 12

Точка 11. http://www.proza.ru/2013/08/11/1743


12. Смена дислокации. Исходная Точка: … … Ошибка #2. Нет данных.



И вот мы шли — а вокруг была снежная степь.

Снег всё шёл и шёл. Вот ведь зарядил, думал я с досадой. Пока дома сидел, словно осень была. А как из дому вышел, так и зима наступила.

В который раз порадовался, что телогрейку надел и валенки, и шапку прихватить успел. Яшка вон как был в своём тряпье, так и остался. Только откуда-то достал что-то вроде одеяла старого, да в него и замотался. Хорошо хоть мороз не сильный…

Впрочем, мороз Яшку явно не беспокоил.

— Я привычный, — сказал он мне, — не волнуйся.

Невольно думал я и о радиации. Если верить деду и табличке, там, где мы шли, её было предостаточно. Я не знал, где именно находился полигон, но ничего не мог поделать со смутным чувством тревоги. Ведь если всё так, как говорил дед, разве сможем мы уйти далеко? Но когда я поделился своими тревогами с Яшкой, тот только улыбнулся.

— Радиация распространяется неравномерно, да. Но неужели ты думаешь, что в селе её меньше было? Если бы её и правда было меньше, ты был бы, как вы говорите, «обычником». И дед твой тоже. Самая высокая концентрация там, где был полигон, но туда мы не пойдём.
— То есть все эти рассказы и таблички…
— …просто для того, чтобы сельские за территорию села не выходили, да. Чтобы собакам не попадались. Чтобы не пытались вернуться живыми и рассказать о том, что там, за кордонами, всё то же самое, что и в селе.
— Вот это да… А я никогда не думал об этом так…
— Понятное дело, никто не думал. В общем, не беспокойся.
— Яш, а где ты жил раньше?

Его губы улыбнулись. Это было странное зрелище. Его глаза всегда оставались неподвижными, его брови иногда подрагивали, чуть хмурились, но его рот жил полной жизнью. И его улыбка была самой удивительной и живой улыбкой из всех, что я видел. Самой открытой и искренней. На селе народ вообще нечасто улыбался, разве что дети и, пожалуй, его улыбка была такой, как у них. Как у самых маленьких, толком не научившихся ещё даже ползать, не узнавших ещё о том, что мир так мал и так опасен, не осознавших боли, не испытавших насмешек. Такой была его улыбка. Чистой и простой.

— Я нигде не жил.
— Но было же какое-то место…
— Нет, не было. Я всё время в пути. Я всё время куда-то иду. Иногда я прибивался к другим, к цыганам там, к циркачам, бродячим музыкантам, пастухам, торговцам… Но это длилось недолго. Пройдя часть пути с ними, я вновь уходил, вновь шёл дальше своей дорогой. Спал где придётся, ел что придётся. Никогда не думал о доме, о вещах, которыми можно дорожить, о людях, которых мог бы назвать близкими. У меня никогда не было никого и ничего, иначе я не смог бы идти дальше. Понимаешь, если у тебя появляется что-то или кто-то, если что-то или кто-то занимает в твоём сердце место, если ты начинаешь думать об этом, заботиться об этом, если ты начинаешь искать этому подходящее место, ты рано или поздно остановишься. И, возможно, навсегда. Я не мог себе этого позволить. Поэтому я всегда жил по принципу непривязанности. Даже дикие звери заводят семьи, даже камни становятся песком, а деревья — землей. Всё вокруг живёт, умирает, даёт жизнь новому. Бесконечный цикл. Но я не мог жить так. Правда, не потому, что не хотел. Бывало, я задерживался среди очередных попутчиков чуть дольше, чем обычно позволял себе. И тут же чувствовал, что тело моё тяжелеет, а разум становится медленным… Что я понемногу врастаю в землю, на которой оказался. Этого я допустить не мог.
— Но почему?
— Потому что… Потому что я такой, какой я есть. Если бы я остановился, моя жизнь не стала бы похожей на жизнь других людей. Моя жизнь стала бы похожей на жизнь монаха-отшельника. Но, видишь ли… Образно говоря, существует два пути. Один путь — это путь Отшельника. Его путь — это путь сердца. Его ноги не идут вперёд, оставляя позади километры дорог. Его путь лежит не вперёд, а вверх. И в конце своего пути он просто становится светом. Что касается второго пути, то это путь Пилигрима. Это путь ума. Он идёт вперёд и, встречая на своём пути самых разных людей, делится с ними своим светом, оставляя этот свет в их сердцах, помогает им пробудиться ото сна, помогает открыть глаза… И путь его продолжается до тех пор, пока он не уходит прямо на небо. Однажды я сделал свой выбор, избрав для себя участь Пилигрима. И я намерен следовать этому пути до самого конца.
— Вот оно что… Значит, ты выбрал путь помощи людям?
— Да. И всё бы ничего, но нам с тобой выпала необычная участь… Мы живём в эпоху Конца Мира. И когда эта эпоха закончится, мне больше некому будет помогать, и я в нескольких смыслах просто перестану существовать.
— Странный ты…

Он рассмеялся.

— Пожалуй. Причины этого просты — для меня, а для тебя пока что нет. Но это временно. Я тебе всё расскажу, я бы уже рассказал, но я не уверен, что ты воспримешь всё правильно.
— Сомневаешься во мне?
— Ни капельки. Если бы сомневался, тебя бы здесь не было.
— А что тогда?
— Да ничего такого.
— Ладно… Слушай, Яш, а мы скоро к какому-нибудь городу выйдем?
— Нет.
— А когда?
— Никогда.
— А?..
— Я говорю, мы никогда не выйдем к городу. Здесь нет городов.
— «Здесь»?..
— Ага.
— А где это «здесь»?
— А где, ты думаешь, мы сейчас находимся?
— Мм… В степи?
— Да, в степи. Но есть одно «но». Мы больше не в Мире людей. Мы на Другой Стороне.
— А это где? И… Почему не в мире людей?
— На Другой Стороне. Здесь. А почему… Потому что Мира людей больше нет. Он умер. И ты тоже умер. А я умер так давно, что уже и не помню, когда это было. Вот так.

Неожиданно я понял, что снег перестал идти. Я не успел заметить, когда это случилось, словно его кто-то выключил. Как лампочку.

— Я не очень понимаю…
— Ну а я о чём? Тебе будет трудно это осознать, но когда мы встретились с тобой там, на селе, Мира людей уже не существовало, почти. Твоё село было последней точкой. Последним кусочком головоломки. А в нём был ты. И по этой причине Мир не мог умереть окончательно, а значит, не мог и переродиться. Но когда я тебя оттуда вывел, это место сразу же перестало существовать. А ты, как человек, умер, как только вышел за ограду. Потому что выходить-то некуда было. То, что осталось от тебя — не более чем форма. И то, что ты считаешь мной — тоже. Остаточное явление. Тут, на Другой Стороне, обычно бывает немного иначе, но разница не особенно велика.
— А что это за Сторона?
— Другая Сторона. У миров есть три Стороны. Эта, Та, и Другая. На первой живут люди, на второй — Духи, а на третьей не живёт никто, но есть те, кто тут существует. Например, я. А теперь и ты. Другая Сторона — это даже не мир, это особая форма восприятия мира. Ну не знаю… Как сон, например. Как игра воображения. Тут никто не живёт, но некоторые её видят. То есть видели. Сейчас-то некому. Знаешь, иногда идёшь, идёшь и вдруг на долю секунды мелькает фигура человека, попавшего сюда, заглянувшего на Другую Сторону. Появляется тут, видит то, что должен увидеть, свою Истину, единственную Истину, индивидуальную, так сказать, для каждого. И так же быстро пропадает. С тобой ведь тоже такое бывало. Вдруг словно осеняет. Что-то понимаешь. Важное. Успеваешь осознать… Иногда. Но если попытаться ухватить это, облечь в какие-то слова, как-то описать, — оно пропадает, всегда пропадает, ты его всегда забываешь. Сатори(1). Оно остаётся только в том моменте, когда было актуальным. Вот это и есть Другая Сторона. Но были и те, кто задерживался тут дольше. Их называли Странниками. Были те, кто переставал существовать в Мире людей, оставаясь только здесь. То есть если у людей — сатори, то у тех, кто оставался — самадхи(2). Они могли выбрать, остаться ли им здесь или вернуться обратно. Выбрать путь Отшельника или путь Пилигрима. Так вот, те из Странников, что возвращались, Отшельники, но чаще Пилигримы, большая их часть становилась Кураторами мира. Как я. Я — последний Куратор этого мира.
— Куратор мира?
— Да. Тот, кто создаёт этот мир, кто наблюдает за ним и хранит его от бед.
— Создаёт мир?..

Кажется, я окончательно запутался. Яшка это увидел. Теперь уже было ясно, что его слепота была просто… Особенностью его формы? Так или иначе, я понимал, что видит он прекрасно.

— По-твоему, как ещё мир может развиваться? Изменяться? Всегда должен быть тот, кто его создаёт. Что-то меняет в нём. И следит за тем, чтобы всё шло хорошо.
— А… Ты говорил, что мир умер… Но тогда, почему так случилось?

Он мигом погрустнел.

— Потому что всё вышло из под контроля. Я больше ничего не мог с этим сделать. Понимаешь, создавать мир несложно, но вот хранить его — совсем другое дело. Особенно когда люди… Всеми силами стремятся его разрушить, пусть даже и не всегда отдают себе в этом отчёт. А я ведь не то чтобы Бог. Даже не Дух. И уже давно не человек. Куратор… Это тот, кто носит в себе мир. Почти в половине смыслов Куратор — это сам мир. Я жил, и мир жил во мне. А теперь мир умер, там же, во мне. Представляешь, каково это — носить в себе труп? Носить в себе мертвый мир?
— Звучит… Не очень…
— Угу, по ощущениям тоже не очень. Единственным возможным для меня действием было найти тебя. Потому что в этом случае мир мог полностью перестать существовать… Ух, знал бы ты, как мне полегчало! Это просто неописуемо! Да… Но важнее то, что если бы я не нашёл тебя, то этот мир уже никогда бы не смог родиться заново. Понимаешь, вот люди, скажем, да? Умирают, попадают в Ад. А потом, когда из Ада выходят, снова перерождаются. Реинкарнация — знаешь, что такое? Перерождение. Но мир так не может. Я имею в виду, миры не попадают в Ад, нет такого ада… Суть в том, что переродиться сами они не могут. Мирам нужно помогать. Вот для этого и нужны такие, как я. И как ты.
— А я-то тут при чём?
— Я тебе позже расскажу. Когда до места доберёмся.
— А что, далеко идти?
— Да не очень. Хотя, тут понятие места… Более чем относительно. Скорее, для того, чтобы мы дошли, ты должен… Как бы это сказать? «Созреть», в общем. Понять, куда ты идёшь. И тогда ты сразу же попадёшь туда, куда шёл. Понимаешь, о чём я?
— Ну… Наверное.
— Вот, именно об этом я и говорю. Ты не уверен ни в чём, ты не можешь понять до конца, что происходит, а тебе нужно это понять. Категорически нужно. И вот я тут как раз для того, чтобы тебе с этим помочь. А когда поймёшь, тогда и дойдём. Понимаешь?
— Более-менее.
— Ладно. Не всё сразу. В конце концов, рассказывать можно ещё долго…
— Слушай. А почему весь мир умер, а моё село — нет?

Яшка удивлённо посмотрел на меня:

— Так ты что, не понял? Ты же сам его создавал. Это был твой мир. Каждое утро ты его создавал, каждый вечер уничтожал. А потом снова создавал. Эти твои рассветы и закаты. Если бы не это, твоё село умерло бы вместе с остальным миром. Но ты — такой же, как и я. Странник. Куратор — только локальный, в рамках крохотного мира, в котором ничего, кроме села, и не было. Здорово, да?
— Д-да уж… Но тогда кто создавал его до моего рождения?
— Не догадываешься? — хитро улыбнулся Яшка.
— Ты?
— Не-ет, что ты. Если я всё ещё тут, значит, ты не смог бы его создавать. От участи Куратора не так-то просто отказаться. Но ты хорошо знал прежнего Куратора твоего мира.

И тут меня озарило:

— Батя?!
— В точку, — Яшка кивнул. — Да, это был он. А никто и не понимал, да? Он был старый уже. Стал Куратором задолго до моего рождения. А потом отказался, ушёл в Отшельники и стал создавать тот мир, маленький, в котором было только ваше село. Отчасти потому, что его действия привели к Случаю. Только не спрашивай, как именно это случилось, я всё равно не смогу тебе объяснить. Есть вещи, которые трудно выразить словами. Причина никогда не бывает одна. По сути, вся жизнь — это причины. И следствия. Их так много, что для понимания того, что именно привело к тому или иному событию, нужно проанализировать довольно масштабный «кусок жизни». Понимаешь, быть Куратором — сложно. Потому что люди и сами за себя ответить не всегда могут, а тут целый мир. Представляешь? Они за себя ответить не могут, — а тебе приходится. И за них в том числе. И тогда всё, что происходит, происходит не почему-то, а потому, что ты это допустил. Твои мысли, желания, мечты и страхи рождают мир каждое его мгновение. И если ты потеряешь контроль, если ты отдашься неконтролируемым эмоциям, его ждёт серьёзное испытание. В худшем случае — гибель. Хотя это редко бывает. И главное — это не конец. Бывает, что Куратор отказывается от своей участи, отказывается от мира. Но если он находит себе замену, с миром ничего не может случиться. Есть только один сценарий тотальной гибели мира — так называемый Конец Мира. Но о нём я тебе чуть позже расскажу…
— Вот как… То есть, выходит, батя оставил меня вместо себя?
— Совершенно верно. Недаром же он тебе говорил про рассветы и закаты. Это он так тебя учил. Создавать мир учил, беречь его учил.
— То есть, погоди, это значит, что Куратором может стать каждый?
— Формально — да, так и есть, — Яшка кивнул. — Понимаешь, какая штука. В принципе, каждый человек создаёт мир, в котором живёт. Сложность в том, что он не отдаёт себе в этом отчёта. Для него это что-то вроде… Слюноотделения. Ты же не планируешь, как, когда и сколько слюны выделишь. Это безусловный рефлекс. Он заложен в генах человека. Вот и с миром та же штука. Для того, чтобы жить, нужно создать место, в котором будешь жить. И создавать его постоянно, всю свою жизнь. Когда ребёнок рождается, он ещё ничего не создаёт. Он видит Эту Сторону такой, какой её не видит никто. Кроме Духов, разве что. Но проходит немного времени, прежде чем его восприятие настраивается на мир, точнее, миры, которые создают его родители. А когда он подрастает, он начинает создавать свой мир. Ему помогают другие, хотя точно так же не отдают себе в этом отчёта. Но жизнь общества, его законы, кодексы, представления… Все эти проявления несут в себе информационные триггеры, корректирующие созидание. Но такое созидание неконтролируемо. То есть человек, даже если он влияет на то, что создаёт, никогда этого не осознаёт. Чаще всего он просто покорно принимает происходящее. Судьба. Если же человек не желает покоряться судьбе, если он ей противится, он может повлиять на созидание, но это влияние минимально, и люди привыкли называть проявления такого влияния случайностями.
— Значит, судьбы нет?
— Значит, для тех, кто не осознаёт себя, своего созидательства, есть то, чему он не может найти других названий и объяснений. Для пробуждённых, для Кураторов, конечно, никакой судьбы нет, равно как и случайностей.
— Пробуждённые?
— Ага. Те, кто начал осознавать, что создаёт мир. Осознавать, что мир — это не просто нечто… Глобальное и неконтролируемое. Мир — это сложный живой организм, нуждающийся в заботе. Как ребёнок. Он — наше отражение, он похож на нас, и то, каким он будет, зависит только от нас. Люди будут пробуждаться, пробуждённые станут Странниками, Странники станут Кураторами. Для того, чтобы каждый мир пребывал в гармонии. И в любви, да.

Снег блестел под ногами. Я заметил, что мы не проваливаемся в него, хотя путь наш пролегал по заснеженной степи. Мы словно потеряли вес, и мне казалось, что наши ноги ступают по воздуху.

— Не забывай, — Яшка задумчиво смотрел куда-то вдаль, — мы не в Мире людей. Мы на Другой Стороне.
— Я помню… Слушай, ну а вот… Если каждый человек создаёт, сам того не понимая, свой мир… Людей ведь много… Я хочу сказать, эти миры, они как-то влияют друг на друга?
— А люди влияют друг на друга? — вопросом на вопрос ответил Яшка. — Конечно. У мира нет чёткой границы. Мир похож… На свет от фонаря. На круги на воде от брошенного камня. На взрыв. Источник мира — тот, кто его создаёт. Люди… Видел когда-нибудь дождь на реке? Мириады капель, падающие с Небесного Моря в воду земную. Каждая капля достигает воды и, врезаясь в неё, рождает крохотную воронку, всплеск, живущий одно мгновение. Человек — как та капля, а мгновение соприкосновения с водой — как человеческая жизнь. Короткая, эфемерная, но в то же время миросозидающая. Потому что всплеск от падения капли и есть тот мир, который человек создаёт. Ни один из миров-всплесков не похож на другие, хотя со стороны может показаться, что они одинаковые. Капля не знает, каким будет всплеск, и ничего не может сделать для того, чтобы он был каким-то определённым. Всё, что может капля, это падать… И они падают, они все падают, и поверхность воды словно состоит из этих всплесков. Мириады миров живут, мириады миров соприкасаются друг с другом, составляя одну общую Реку Жизни. И умирают, — потому что их жизнь не длиннее жизни человеческой. И они, конечно, влияют друг на друга, эти миры, не могут не влиять… А потом дождь проходит, вода испаряется, собирается в тучи, и тучи снова проливаются дождём. Вот так и люди: живут кратко, умирают быстро, — по сравнению с ощущениями от пребывания в Аду, например, — а потом снова перерождаются, чтобы снова упасть с неба в воду.
— Выходит, мир умирает вместе со своим создателем?
— И да, и нет. Видишь ли, люди-капли всё-таки не так просты. Каждый из них несёт в себе информацию о себе и своём мире, каждый человек-капля представляет собой информационную единицу Этой Стороны. У людей-капель есть память, точнее, память есть сама по себе, она — свойство информационного поля. Но каждая частица этого информационного поля имеет доступ ко всему полю, ко всей информации. Таким образом, миры могут, условно, передаваться по наследству. Человек умирает — но другой человек может взять его мир себе, и тогда его собственный мир, и тот, который он взял, сольются в новый мир, сочетающий в себе черты старых. Но бывает и так, что мир остаётся невостребованным. Тогда он умирает, то есть возвращается к изначальной форме Этой Стороны. Знаешь, деревня, в которой по той или иной причине больше не живут люди, называется урочищем. Она постепенно зарастает бурьяном, пролеском, там селятся птицы и дикие звери, — потому что людей там больше нет. Если в мире нет созидающего элемента, он не существует, как мир, оставаясь просто частью целого, частью Этой Стороны. Однако в урочище могут вновь поселиться люди; так же и мир в изначальной форме снова может стать созидаемым миром. Потому что информация распределяется равномерно, и там, где её по какой-либо причине не хватает, её становится больше. Изначальная форма мира может стать частью нового мира — скажем, если на месте бывшего урочища построили завод. Или если некое фермерское хозяйство расширилось за счёт его земель. Впрочем, изначальная форма может так и остаться изначальной формой, даже если претерпит изменения, и на месте урочища, например, вырастет лес.
— А кто курирует изначальные формы?
— Духи. Но они позволяют нам участвовать, даже поощряют.
— Значит, они курируют изначальные формы, а вы — остальные миры? Которые создают люди?

Яшка вздохнул.

— Да. Правда, курировать миры человеческие — уже совсем другая музыка. Понимаешь, ты ведь не объяснишь людям, что ты помогаешь им создавать их миры, бережёшь их. Они всё равно не поверят, так уж они устроены. Их собственные действия хаотичны, их созидание сродни постройке высоченной, до самого неба, башни без малейших знаний и навыков. Это просто нагромождение кирпичей, которое, естественно, в конечном итоге рушится. Но и после этого люди, не успев толком оправиться от катастрофы, уже собирают новые камни, водружая их друг на друга. И всё повторяется. И так до тех пор, пока, наконец, человек не сможет выбраться из завала и умрёт. Тогда из оставленных им камней другие люди начинают строить свои башни. И они тоже рушатся, они всегда рушатся. Потому что нужно знать. Или хотя бы учиться на собственных ошибках. Но увы… А мы, ну что мы. Мы ходим среди этих башен и пытаемся что-то сделать. Пытаемся научить людей тому, как строить башни так, чтобы они не рушились. Пытаемся укрепить башни, пока люди их строят. Пытаемся вовремя вытаскивать людей из-под завалов… И так далее.
— А сами мы, значит, не строим башни?
— Почему, строим. Просто понимаешь, у нас нет проблем с башнями. Наши башни сотканы из тумана, выточены из слоновой кости, сплетены из ползучих лоз. Каждый строит свою башню, но наши башни разные, очень разные, некоторые и вовсе на башни не похожи. Разница в том, что для нас наши башни — не главное, главное то, что творится вокруг. Я строю свою башню, она красива, изящна, легка и прочна, и глядя на неё люди начинают строить свои башни похожими на мою. Им становится интересно, им тоже хочется, чтобы их башни были такими, как моя. Тогда я предлагаю им свою помощь и, если они соглашаются, понемногу учу их основам башнестроения. А они радуются, когда у них получается. Но между людьми всегда идёт обмен информацией. Так что они часто по той или иной причине решают, что лучше от меня не зависеть и построить не такую красивую башню, как моя, зато свою, уникальную. Или что я занимаюсь ерундой, что их деды и прадеды строили совсем не так, как я, что я только вношу смуту в их традиционное башнестроение… Или что сегодня в моде совсем другие башни, а такие, как моя, уже сто лет никто не строит… А, причин множество. Из ста, из тысячи человек только один решит строить башню, следуя моим советам. Зато этот один впоследствии сможет пробудиться. Стать Странником. А это очень важно, потому что таких, как я, станет больше. А значит, у нас будет больше шансов на то, что люди в конце концов станут строить красивые и прочные башни. Такие дела.
— Понятно… Значит, влияние людей и миров друг на друга исключительно информационное?
— Ну, учитывая, что Эта Сторона соткана из информации… Фактически, Эта Сторона — единое информационное поле. Люди и миры — это, как я уже говорил, единицы информации. То есть человек одновременно сам является и носителем информации, и самой информацией. Изначально каждый человек представляет собой простую единицу информации, информационную молекулу, ДНК. Это первичная информация. Но с течением времени человек словно обрастает информацией, как… Как снежный ком. Хотя нет, не совсем так… — Яшка задумался, подбирая более точное сравнение. — Ну представь себе, что ты в библиотеке. Вокруг тебя сотни, тысячи, миллионы книг, которые ты читаешь не по порядку, а по несколько книг сразу. Прочитанные книги помечаются, и эта информация становится частью твоего персонального информационного поля — того самого снежного кома. Это вторичная информация. Твоё внимание всегда обращено на те книги, которые ты читаешь, плюс на несколько прочитанных книг, плюс на несколько книг, которые ты планируешь прочесть в будущем. Это область восприятия, она же область памяти. Те книги, которые выпадают их этой области, ты забываешь, — это регулирует размеры твоего снежного кома. Но, несмотря на то, что ты их забываешь, они доступны для тебя в любой момент. Кроме того, время от времени ты их перечитываешь, обновляя своё восприятия информации до, скажем так, текущей версии. Поэтому, если ты читал какую-либо книгу в детстве, а потом перечитывал в более позднем возрасте, ты наверняка замечал, что начинал воспринимать её по-другому, по-новому.
— То есть восприятие зависит от количества усвоенной информации?
— Точно. Чем больше ты её усвоил, тем выше показатель, именуемый в просторечии жизненным опытом, а именно от него зависит уровень восприятия. Но вернёмся к нашим книгам. Понятное дело, что книги — это те же люди. Каждая книга читает другие книги. При этом содержание их меняется, потому что книги всегда читают друг друга, это процесс взаимодействия. Каждая библиотека обменивается книгами с другими библиотеками, при этом этот обмен влияет на, скажем так, информационный характер библиотеки. Фантастический роман читает философский трактат, и наоборот, после чего оба приобретают черты друг друга. Научная библиотека путём обмена книгами с библиотекой любовных романов становится смешанной; в той или иной степени любая библиотека почти сразу же является смешанной, потому что обмен постоянен. И жанр, в котором написана каждая книга, определить невозможно, потому что он сочетает в себе черты практически всех жанров. Полиморфизм. Исходя из этого легко представить, насколько велико взаимодействие между мирами, между их создателями. Однако, несмотря на кажущуюся неразбериху, разобраться в этом не так уж сложно, потому что хоть жанры и смешались, но их-таки осталось определённое количество, и все они известны. Люди, состоящие из разнородной информации, всё-таки поддаются анализу. Для этого достаточно вступить с ними во взаимодействие, то есть пообщаться. И тогда вся эта разнородная информация будет тебе представлена в более или менее полной мере. Таким образом, исходя из полученных данных, нетрудно разработать методику воздействия на людей и, соответственно, их миры, для достижения нужного результата. Ну, не морщи лоб, — Яшка рассмеялся. — То, что я говорю, только кажется непонятным или сложным. На деле же всё очень просто, и ты неоднократно в этом убеждался, просто не помнишь. Причина ещё и в том, что люди — это не только информация. Это ещё и эмоции. Желания. Мечты. Человек строит башню не только потому, что это необходимо для выживания, не только потому, что он не умеет не строить башню. Человек строит башню, потому что хочет строить башню. Мечтает строить башню. Мало того, каждый человек хочет, чтобы его башня была особенной, даже несмотря на то, что она по определению особенная, как отпечатки пальцев или форма ушной раковины. Человек эмоционально привязан к своей башне. И каждый раз он эмоционально переживает её разрушение. Отчасти поэтому мы и строим такие красивые башни, — потому что они привлекают внимание людей. И они на какое-то время забывают о своей, как говорится, повседневной жизни и смотрят, как зачарованные, на наши башни. И думают о том, что их башни непременно должны быть столь же красивыми, ну или хотя бы чуточку красивее, или гораздо более красивыми, в зависимости от личных амбиций. Впрочем, люди очень быстро забывают о своих порывах и спустя некоторое время вновь начинают строить свои башни как попало. И всё же в них откладывается информация с пометкой «прочитанное», информация о том, какими красивыми бывают башни, и какие эмоции эта красота вызывает. И, благодаря тому, что эта информация сохраняется, люди время от времени вдруг вспоминают о ней и снова пытаются строить свою башню более красивой. Так мы воздействуем на людей, на ими созидаемые миры. И хотя рассказывать об этом можно бесконечно, лучше всё-таки попрактиковаться самому. Но не так, как это делал ты, а осознанно. Когда ты отдаёшь себе отчёт в том, что и для чего ты делаешь, результат совсем другой. Тогда ты понимаешь, что такое настоящее созидание, что значит быть Куратором, что значит иметь под своей опекой сотни, тысячи, сотни тысяч миров.
— А как Куратор может одновременно управлять таким количеством миров? — с сомнением спросил я. Всё-так многое из того, что он говорил, казалось мне абсолютной фантастикой.
— Во-первых, не «управлять», а курировать. Это не одно и то же, поверь. Во-вторых, через Другую Сторону. В-третьих, одновременно и не нужно. Представь себе, что у тебя есть огород.
— Ну, это легко, — рассмеялся я.
— Ага, ну вот. Есть у тебя огород, хозяйство… Ты же не одновременно за всем этим ухаживаешь, так? А по-очереди: сначала огурцы прополешь, потом помидоры подкормишь, потом ещё что-то… Ну ты понимаешь. И, несмотря на то, что все твои овощи-фрукты растут на одной и той же территории, ты, усердно трудясь весь день, успеваешь позаботиться о каждом. Так же и тут. Мир за миром, человек за человеком. А с помощью Другой Стороны это делать не так уж и сложно.

Снег под нашими ногами окончательно превратился в однородное, белое, твёрдое покрытие, вроде пластика. Только не такое скользкое.

И я думал. Думал о мире, который закончился, о мире, который я создавал сам, обо всём том, что ушло и теперь вряд ли вернётся. Думал об этом странном парне, Яшке. Куратор…

— Слушай, Яш… Ну вот ты говорил, миры. Это понятно. Более или менее. Но тогда почему мир-то умер? Который ты курировал? Что с ним случилось? Для чего мы теперь делаем то, что мы делаем? Для чего идём туда, где… Тут вообще есть что-нибудь кроме этого белого цвета?
— Вообще-то тут ничего нет, если уж на то пошло, — отозвался Яшка. — А так, это по желанию. Другая Сторона — это что-то вроде чистого листа бумаги. На котором ты рисуешь мир. У вас же там на селе компьютеров не было?
— Нет…
— Я так и думал… Тогда представь себе такой волшебный лист бумаги, на котором можно нарисовать что угодно, и нарисованное оживает, становится реальным, то есть не только для тебя, но и для любого человека, для всех. И мало того, к волшебному листу прилагаются волшебные карандаши, волшебные линейки там всякие, ластики волшебные… Да что угодно. Другая Сторона — это своего рода Мир-полигон. Понимаешь, в чём дело. Что бы ты ни создал, нельзя его вот так вот сразу кидать на Эту Сторону, в свой мир, то есть. Потому что, ну, мало ли как оно себя там поведёт, мало ли, как на него сам мир и его обитатели отреагируют. Мало ли какая реакция будет в смежных мирах, какие формы твоё создание там примет, ну и так далее. В конце концов, какова будет реакция Равновесия, потому что любое создание, помещённое в мир, нарушает Равновесие, или как ещё говорят, Баланс. Так вот, Баланс отвечает смещением обратно в нулевую точку, при этом происходят определённые события, мир отвечает определёнными последствиями на твои действия, как организм — на инфицирование болезнетворным микробом. Знаешь, температура повышается, сухость во рту, воспаление… Ну ты понял. В общем, чтобы всё это предупредить, ты сначала создаёшь прототип, создаёшь его здесь, на Другой Стороне. И испытываешь. Моделируешь условия, любые, хоть своё село, хоть пустыни марсианские, и запускаешь туда своё создание. Наблюдаешь. Смещение Баланса равноценно для любой Стороны, но, в отличие от Этой, на Другой Стороне любые последствия любого нарушения легко отслеживаются и исправляются, точнее, смягчаются. Полностью исключить их нельзя, конечно. Понятно объясняю?
— Да, понятно.
— Хорошо. Ну вот. Ты сначала всё создаёшь тут, а потом, учтя все особенности и последствия, переносишь созданное на «чистовик» — то есть на Эту Сторону, в свой мир. Который уже реагирует известным тебе образом. Хотя, если начистоту, то фактор неожиданности всегда присутствует. Фактор Икс, или фактор Мёрфи.
— Кого?
— А, долгая история. В общем, был такой Эд Мёрфи, пессимистичный тип, который вывел правило, названное позже Законом Мёрфи: если есть вероятность того, что какая-нибудь неприятность может случиться, то она обязательно произойдёт. Ну и вот. А в нашем деле всегда есть такая вероятностная неприятность, так что Кураторы полушутя-полусерьёзно назвали это явление фактором Мёрфи. Но это нестрашно, потому что обычно фактор Мёрфи не настолько серьёзен, чтобы волноваться. На самом деле, это одно из проявлений выравнивающегося Баланса. Его стоит учитывать, просто чтобы не забывать о том, что, даже если ты всё смоделировал и всё предусмотрел, при размещении на чистовик всегда найдётся закавыка. Так что нужно просто не теряться, а закавыку аккуратно свести на нет. Вот так. А если уж тебе так не нравится то, что ты здесь видишь, можешь создать какую-то более приятную тебе видимость. Не проблема. Попробуй. Даже интересно, что у тебя получится, хоть я и догадываюсь.

Я смутился.

«И правда, почему бы не попробовать… Раз уж полигон…»

— А как создавать?
— Как это — «как создавать»? — удивился Яшка. — Как создавал, так и создавай. Ты чего, в первый раз, что ли?
— Ну, наверное… Осознанно — в первый.
— А-а, вот в каком смысле. Ясно, — он усмехнулся. — Ничего сложного. Закрываешь глаза и представляешь себе то, что хочешь увидеть. Простая созидающая визуализация. Главное — не заумничай, создай что-нибудь простое и понятное.
— Ладно…

Я закрыл глаза. Искомая картинка сразу же встала перед моим мысленным взором: степь, как та, что с околицы начинается, после колючки, но не зимняя, а летняя, августовская. Закатом раскрашенное небо, почти утонувшее в горизонте Солнце. Пыль под ногами. Лёгкий ветерок доносит едва заметные ароматы каких-то цветов…

— Неплохо, неплохо. Только ты тогда уж скажи, что за цветы-то? А то сбоит мирок.

Я открыл глаза — изображение не изменилось. Та же степь, тот же закат, то же Солнце. Та же пыль и тот же ветер. Но вместо запаха цветов — странный запах, напоминающий тот же горелый пластик, только не такой едкий.

— Цветы, Лёня, цветы. Или додумывай, или убирай вообще, — проворчал Яшка.
— А… Ну… Пусть будут степные астры. Их батя очень любил.
— Другое дело. О, чуешь запах? Похож?

Да. Это и правда был тот самый запах. Я хорошо помнил, как батя учил меня различать цветы, когда я был совсем маленьким и ещё толком не умел ползать. «Смари, батя, — рамаски! — Нет, Лёня, это не ромашки, это астры. Степные астры. Красивые цветы, простые и красивые…»

— Так значит, тут можно что угодно создать?
— Ну да, — Яшка понимающе улыбался. — Понравилось? В первый раз всегда так, пусть даже он у тебя и не первый вовсе.
— А самому меняться можно?
— Предсказуемый вопрос! — он рассмеялся. — Можно, конечно. А ты уже изменился. Не заметил, что ли? Палки твои где? На ноги глянь — стоишь на своих двоих. И никуда не падаешь.

Я глянул — и точно. Но не успел я обрадоваться, как рухнул, словно подкошенный.

— Тю, — Яшка покачал головой. — Зачем испугался? Вот тебе яркий пример неосознаваемого созидания. Ты всегда хотел ходить, как «обычник». И тут твоё желание стало явью. Странно, почему там не стало, — он хмыкнул. — А вообще понятно всё. Боялся, не верил, что такое возможно. Ну оно и было невозможно, раз ты так решил. А тут, видать, за всеми моими рассказами голова твоя иначе работать стала, вот и пробилось наружу желание подсознательное. И пошёл. А как осознал — испугался, по привычке, потому что верил, что невозможно. Оно и вернулось.
— И… И что теперь? — у меня даже голос дрожал от сожаления.
— Ну ты и дурик, — Яшка протянул мне руку. — Вставай. Встань и иди! Ну же!

И я встал, и пошёл. Осторожно, еле-еле, но пошёл. Пошёл!

Радость заполнила грудь до краёв, радость распирала меня, прорываясь через идиотскую улыбку.

— Да, да, конечно-конечно, — ответил на все незаданные вопросы Яшка. — И не за что. Всего-то дел, ты сам только-только вот так же делал. А всё равно удивляешься. Впрочем, не ты первый. Лазарь, когда воскрес, тоже удивился. Все эти милые, простые чудеса… Иисус был исключительным Куратором. Исключительным. Гениальным. Работал на износ, но верил, что сможет до всех достучаться. Ну, что сказать. В определённых смыслах так оно и получилось. Достучался. Хотя бы и посмертно. Впрочем, для Куратора смерть — дело ерундовое, физоболочка — штука непрочная, но и не особо ценная. Главное то, что тут, на Другой Стороне, остаётся жива суть, душа. Чистый разум. А уж формы ему подвластны какие угодно… Другой вопрос, что не всем тут вечно торчать охота. Вот и становятся, кто чем хочет. Кто светом, кто ветром, кто звездой какой. А кто символом. Вот как Иисус. Человеческим Богом. Помогающим тем, кто в него верит, буквально точечно. У мусульман, кстати, та же штука с Аллахом и Магометом. Ну, почти та же. Или все эти многочисленные Будды. Это вообще популярный концепт для трудоголиков — стать Богом. Будучи Богом, мир гораздо проще хранить, да и создавать тоже, буквально лицензия на созидание. Можно подумать, кто-то может это запретить… Ты же помнишь, тебе наверняка отец что-нибудь рассказывал о религиях мира, правда? У любого народа были свои божества. И кем бы ты думал они были? Пра-авильно, Кураторами. Реже богами люди называли тех, кого мы знаем как Духов, хотя и такое было, конечно. Ладно, религии я не особо люблю, если честно. Понимаешь, ты же видишь отношение людей к тебе. Воспринимаешь. Я никогда не одобрял поклонение собственной персоне. Как-то это… Нескромно. Это, конечно, моя личная заморочка, но всё-таки. Кроме того, есть один важный пунктик. Если Куратор приобретает божественный статус, он сразу же становится мифологической фигурой. Что это значит? Совершенно верно, это значит, что о его деяниях людям становится известно. Как становится? Так информационное поле-то едино. Так вот и становится. А поскольку понять они это не могут, объясняют как умеют, выдумывают всякое, а тебе приходится волей-неволей под них подстраиваться. Иначе можно, так сказать, и не оправдать доверия. А не оправдаешь — завалишь всю программу, поставишь мир под удар. Так засыплет — не откопаешься. Вот поэтому я всегда предпочитал тихое инкогнито. Таким, знаешь, безымянным ангелом-хранителем от горестей беречь и от бед укрывать. Ведь люди, понимаешь, твою помощь чувствуют. Они не осознают, словами выразить не могут, адресата эмоций не знают, но чувствуют. И благодарны — хотя и не знают, кому. Думают, тому же Богу или ещё кому… Но ты-то точно знаешь, что тебе. И видишь — вот он улыбается, а она тихонько, в кулачок, «спасибо» шепчет. И так светло-светло от этих благодарностей становится. Сразу словно сил прибавляется. Хочется творить, понимаешь, добро другим во благо… Вот за такие улыбки. Понимаешь, что не зря горбатишься. Не зря напрягаешься…

Он говорил, и на его губах сияла всё та же детская улыбка. А я думал, хоть его тело и ненастоящее, хоть это и просто форма, но его улыбка — вот она-то самая что ни на есть настоящая. Я понимал, что хотел бы испытать то же, почувствовать то же, что и он. Эту тихую благодарность. Эту радость. Ведь даже если я создавал мир, я всё равно этого не понимал, и даже если кто-то что-то и чувствовал, даже если и бывал благодарен, я этого наверняка просто не замечал. Я вспомнил, как дед бывал мне благодарен, когда я ему помогал. Я ведь следовал заветам бати, помогал людям, старался, как мог. Выходит, я эту благодарность ощущал, просто не замечал. Воспринимал иначе. Не так, как воспринял бы сейчас.

— Завидуешь? — он легонько щёлкнул меня по лбу. — Напрасно. Видишь ли, когда ты всё сделал правильно, тебе в награду тихая благодарность. Но если ты налажал, тебе в ответ только громкие проклятия. Потому что даже если ты работаешь инкогнито, люди ведь всё равно чувствуют. И клянут по чём свет стоит, а ты горишь со стыда, потому что знаешь, что эти проклятия — по твою душу, и только по твою. И никто не похлопает по плечу, не ободрит, не скажет «ну ладно, с кем не бывает. Сейчас переведёшь дух и всё поправишь». Нет, только осуждение. Что бы понимали… Поначалу так злишься на них… — Яшка грустно улыбнулся. — Просто рвёшь и мечешь. Мол, да я, да для вас, а вы… Не понимаешь, что ты не для них. То есть и для них тоже, но главное-то не это. А мир — он не умеет ни благодарить, ни проклинать, но именно мир в тебе нуждается больше всего, потому что мир — твоё создание, твоё дитя, и ты за него в ответе, только ты. А люди, ну что люди… У них до тебя было полно всяческих богов и прочих хранителей-покровителей, и сейчас полно, и потом столько же будет. И настоящих, и полностью выдуманных. Потому что помогают-то, что характерно, и те, и другие. А чему ты удивляешься? Любой придуманный бог — это сам человек. Он надеется на чудесное, оправдывает это действиями бога, верит в то, что чудо произойдёт. И чудо происходит. Непременно происходит. Понимаешь, да? Так что участь Куратора — она такая, неоднозначная. Вот многие и не выдерживают, уходят в Отшельники. Отшельникам отчасти проще, потому что людей меньше. Остаются только изначальные формы мира - за Духами, да, может, десятка два-три человек. А хоть бы и сотня. Это несложно, даже приятно. А вот те, кто на крупный масштаб замахивается — вот им бывает солоно. И очень часто бывает. Особенно молодым, начинающим. Те так вообще по полной огребают. Знаешь, как говорится — «трудно быть богом»…
— Ты, кстати, не ответил на вопрос.
— Про конец мира? Ну да… — его лицо сразу помрачнело, — есть такое дело. Понимаешь… Тут есть два момента. Первый от меня не зависит, и заключается в том, что раз в… Некоторый период времени, называемый кальпа(3), Мир, точнее, Бесконечная Единая Совокупность Миров, обычно понимаемая под понятием «Мир», переживает своё перерождение. Ну, я тебе говорил. Условно, весь процесс можно поделить на три пространственно-временные единицы, а именно Старый Мир, Межмирье, и Новый Мир. Понятия эти не особо удачные, но к ним вроде как привыкли, а потому не меняют. Старый Мир — это тот самый мир, что умер во мне. Мир, чьим последним Куратором я был. Мир, частью которого был твой мир с селом. И так далее. Когда всё это умирает, в пространстве-времени образуется своего рода лакуна, Точка Соприкосновения Старого и Нового Миров, Межмирье. Вообще, у этого термина есть другое значение, но оно используется в основном Духами, а мы, Кураторы, используем его именно в таком значении. Что такое Межмирье? Межмирье — это небольшой мир, вроде твоего села, даже ещё меньше. Там ничего нет, точнее, почти ничего; лично я не видел, но слышал, что в Межмирье всегда находится некий сакральный Объект. А вообще, Межмирье может выглядеть как угодно, поскольку-постольку является порождением Другой Стороны… Ну так вот, этот самый Объект — что-то типа пульта управления. Помнишь, я говорил, что миры не могут переродиться самостоятельно, что им нужна наша помощь? Вот, оно самое. В общем, мне не выпадала такая честь, я никогда не становился Оператором Перехода, но… Словом, там что-то нужно сделать, вроде бы каждый раз что-то своё, что-то новое… Вроде бы каждое перерождение генерирует свой Объект Перехода. И каждый раз для того, чтобы привести механизм Объекта Перехода в действие, требуется свой код, свой ключ… Как-то так. После того, как процесс запущен, Куратор Старого Мира исчезает, и одновременно появляется Куратор Нового Мира — правда, он пока и не знает, что он Куратор, потому что на момент Перехода для облегчения оного все люди отправлены в Ад. И будущий Куратор тоже там. Оператор… Должен послужить промежуточным звеном от старого Куратора до нового, принять мир у старого и новому передать. Вахту принял — вахту сдал.

Кажется, я начинал понимать.

— Дай угадаю… Если Куратор сейчас ты, значит, ты — Куратор Старого Мира, а я, значит…
— Да, — он кивнул. Лицо его было серьёзным и даже каким-то мрачно-торжественным. — Ты избран для роли Оператора Перехода.
— Кем избран?
— Мной.
— Но… Почему? Почему я?
— Потому что. Отчасти потому, что других кандидатур просто не было… Старые Кураторы ушли, исчезли, а люди уже отправлены в Ад, и кроме нас с тобой тут никого не осталось. А ещё потому, что ты не обычный человек, ты такой же Куратор, как и я. Ты был создан для этой миссии. Никто не смог бы её выполнить. Ты — сможешь.
— Почему ты в этом так уверен? — мой голос дрожал.
— Потому что.
— И это твой ответ?..

Мне сразу вспомнилась та сцена в разрушенном доме, где мы провожали тот, последний закат моего мира.

— Это единственный возможный ответ.
— То есть выбора у меня нет?
— Выбора? — он казался удивлённым. — Выбора, ты сказал? Нет, ну ты, конечно, можешь отказаться. Обречь всё человечество на вечную жизнь в Аду, оставить мир мёртвым навсегда… Но ты ведь так не поступишь, правда? Не поступишь. Так что да, в большинстве смыслов выбора у тебя и правда нет. К тому же… Моё время на исходе. Когда мы доберёмся до места, — а мы уже близко, — у меня, если я правильно помню, останется буквально несколько минут, чтобы передать тебе мир и дать последние наставления. После чего меня не станет. И ты останешься один в мире, который и миром-то назвать сложно. В мире, в котором никогда никого больше не будет, кроме тебя. Никогда, понимаешь? Там даже создать ничего нельзя, тот мир не предназначен для этого. Он служит единственной цели: запустить процесс Перехода. И всё.

Я сел в пыль и обхватил голову руками. «И что, вот так вот всё и закончится?»

Яшка сел рядом. Он казался усталым, измождённым, словно резко прибавил в возрасте, из подростка став каким-то старым мальчиком. Пыль заметала нам глаза, ветер сушил губы, трепал волосы.

— Негостеприимная она у тебя получилась… — проговорил он наконец.
— Какая есть…
— Ладно. Я понимаю, что ты чувствуешь. Правда. Но у меня нет, не было и не будет другого выхода. Ситуация крайне специфическая, раз в бог знает сколько лет случается. Даже из Кураторов никто толком не знал, что делать надо. В информационном поле не осталось ничего — потому что информационное поле тоже обнуляется. Были только неясные обрывки, похожие на какие-то предсказания. Бредятина, короче. Всё, что я знал, это то, что мне нужно найти того, кто станет Оператором. На этом моя миссия будет завершена. И я пропаду.
— А почему бы тебе самому не стать этим самым Оператором?! Я-то тут при чём?

Он усмехнулся.

— Думаю, если бы это было возможно, мы бы сейчас с тобой не говорили. Единственная причина, по которой ты здесь — так должно быть. Ты должен был быть избран мной на роль Оператора Перехода. Других причин нет.
— Ты сам говорил, причина никогда не бывает одна.
— Верно. Но случай немного не тот. Это не просто созидание, речь идёт о смерти и перерождении всех миров сразу. Ты представляешь себе этот масштаб? Глобальнее просто не бывает.
— Ты сказал, ну, про Конец Мира, что был ещё один момент, ещё одна его причина. Кроме этого перерождения.
— А. Ну да. Была. Если коротко — я облажался. Не сумел исполнить свой долг. Упустил свой мир, оставшись единственным его Куратором. Не уберёг. Это привело к тому, что люди в конце концов всё-таки развязали войну. Последнюю Войну. И в этой войне погибла вся их цивилизация. В этой войне использовалось самое современное на тот момент оружие. Сначала силой электромагнитных бомб была уничтожена вся электроника, а поскольку последняя человеческая цивилизация зиждилась на электронных технологиях, от неё ничего не осталось в считанные недели. Но люди всё ещё были живы. И они всё ещё воевали. И в конце концов было использовано биологическое оружие. Несколько смертоносных вирусов уничтожили более девяноста процентов человечества меньше чем за месяц. Те десять процентов, что остались живы, возможно, смогли бы выжить, потому что в эти десять процентов входили в основном туземцы Амазонии и Африки. Велика вероятность того, что они смогли бы выжить и начать всё заново, однако тут как по заказу закончилась очередная кальпа. Случился конец света — то, чего так долго ждали люди, то, чего они так и не дождались. Ну, за исключением этих несчастных. Глобальные катастрофы изуродовали планету, взрывы на Солнце не оставили на ней ничего живого. Голубая планета жизни стала планетой смерти. Всё то, чего люди так боялись, наконец случилось. Так всегда бывает. Страх всегда притягивает страх… Вот и всё. Люди отправились в Ад, а я отправился на поиски тебя.
— То есть… — я был в шоке от услышанного, — то есть даже если бы я вышел за пределы села, по-настоящему вышел и не умер от радиации…
— Да. Ты бы умер от чего-нибудь другого, и очень быстро. Если не от вирусов — то от извержений, землетрясений, солнечных взрывов. Без разницы. Такие дела, Лёня.
— А почему же тогда мой мир остался нетронутым?
— Именно поэтому. Потому что это был твой мир. И ты, в отличие от меня, всё делал правильно. Ты хотел вечности от рассвета до заката? Ты её и получал.
— Но кальпа закончилась бы, и тогда…
— А вот этого я не знаю. Может быть, и так. А может быть, кальпа не закончилась бы до тех пор, пока ты не покинул бы свой мир. Не знаю, Лёня. Не могу сказать. Да и, в общем-то, всё равно. Без разницы, я же сказал.
— Ты так спокойно об этом говоришь…
— А чего теперь-то? Момент я упустил. Тот самый единственный момент, который не должен был упустить. Понимаешь, я остался один. Не считая тебя, живущего в изоляции и безвестности, в мире не осталось ни одного Куратора. Никто не мог мне помочь, никто не мог дать совет. Я остался с миром один на один — и проиграл. Я должен был сделать всё, чтобы не допустить эту войну. И я сделал всё, что смог, но этого, очевидно, было недостаточно. А дальше… Словно цепная реакция запустилась. Всё произошло настолько быстро, что я не успел опомниться. Видимо, мне всё-таки не хватило навыков. Я же не из тех, Великих Кураторов, вроде того же Иисуса. Я обычный Куратор, рядовой. Не новичок, да что толку-то. Я облажался. И моя ошибка, моя некомпетентность стоила жизни миллиардам людей. Представляешь себе, что я чувствовал, видя все эти ужасы, и понимая, что я уже ничего не могу сделать? Я не Бог. Я не всесилен. Всё, что у меня было — это мощности Другой Стороны. И опыт, хотя и небольшой. Вот и всё. А теперь — да, я говорю об этом спокойно. Потому что нет смысла говорить как-то иначе. Пройдёт совсем немного времени, и меня не станет. Я не стану светом, или чем-то таким. Я просто перестану быть. Стану ничем. Это будет подходящая участь для Куратора, погубившего мир. Ты ведь тоже так думаешь, да?

Он смотрел на меня. Его глаза оставались слепыми, неподвижными, но я видел в них боль, застывшую, словно муравей в янтаре, боль и скорбь, сожравшие его, как ржавчина жрёт железо. Он видел Конец Мира и не смог пережить увиденного.

— Нет. Я так не думаю. Я думаю, кальпа всё равно бы закончилась, и миру всё равно настал бы конец, и люди всё равно попали бы в Ад. А я всё равно попал бы с тобой сюда. Ты же сам говорил, что я создан для этой миссии. И что остались только мы с тобой.
— Да, всё так… Если отбросить мой провал — всё так. Хотел бы я сказать, что мне уже всё равно… Но это будет неправдой. Мне не всё равно. Я видел всё. С того самого момента, как всё полетело под откос, и до другого момента — момента, когда Земля стала планетой смерти. И я думал, вот прямо как ты: почему я? Почему мне выпало остаться последним Куратором? Почему это был я? Почему именно я оказался виновником гибели мира? Почему? Почему — ведь войн было немало, ужасных войн, но каждый раз Кураторы находили способы войну прекратить. И были жертвы, кошмарные жертвы, жертвы, которые никогда не забыть, — но войны заканчивались, и люди жили дальше. И хорошо жили. Так почему я? Почему мне так не повезло? Вот ты говоришь, у тебя нет выбора, да? Страдаешь из-за этого? А каково тогда мне? Ты думал, каково мне? Ты уж извини, друг, но по сравнению с тем, что случилось со мной, твой случай — просто увеселительная прогулка. Вот прости, конечно, но я думаю именно так. Можешь со мной не соглашаться, это твоё право. Можешь осуждать меня. Можешь ненавидеть… Хотя нет, не можешь. Тебе же батя говорил, что ненавидеть плохо… Ха! Почему, почему у меня не было такого отца?! Почему у меня никогда не было никого, — никого доброго, мудрого, заботливого?! Чем я заслужил такое? Разве я хуже других? Разве я не такой же Куратор? Разве я так плох…

И он заплакал. Горько-горько и как-то по-детски. Как ребёнок, который упал и рассадил коленку. Я видел много ребят, увечных и «обычников», которые оставались одни, у которых родители или умерли давно, или недавно, или просто были увечными, причём куда хуже, чем дед, например. Я помню этих маленьких человечков, обычно не по возрасту серьёзных, редко улыбающихся. Они дразнили меня чёртиком… А я, даже когда был маленький, глядел на них, и понимал: нельзя, нельзя на них обижаться. И ненавидеть нельзя. И не потому, что батя так сказал. А потому… Ну, как их будешь ненавидеть? Их, казалось, сама судьба, сама жизнь возненавидела; так что ж, и я туда же?
И я им улыбался. И виновато пожимал плечами. И даже пытался развеселить. Просто для того, чтобы в их глазах, похожих на неживые глаза старой куклы, хоть на короткий миг, но промелькнула радость. Улыбка. Чтобы они улыбнулись — так, как никто больше улыбаться не мог. Никто — кроме Яшки.

И я подсел к нему (он всё так же плакал), и похлопал его по плечу:

— Яш, а Яш… Не плачь, слышишь? Не плачь. Хочешь, я тебе чёртика покажу?

Он поднял на меня свои слепые, удивлённые глаза:

— Кого покажешь?
— Чёртика. Ну, знаешь… Только если получится, ты же меня вылечил… Это когда стоишь коленками назад. Смешно, говорят… Ну, я со стороны не видел, но раньше было смешно… Они улыбались, Яша. Те детки, они улыбались, когда я им показывал чёртика. У них ничего не было в жизни хорошего, понимаешь? А я ничего им дать не мог. Вот разве только чёртика показать. И они улыбались, Яша. Ты улыбнёшься? У тебя такая улыбка… Я никогда такой не видел у взрослых или у ровесников даже. Только у маленьких детей. Только они так умели улыбаться. Я тогда много думал, знаешь… Ну, что люди, когда вырастают, теряют способность так улыбаться. Вот дед, например… Хорошо вроде бы улыбался, знаешь, с хитринкой, вроде светло так, а в то же время… В его улыбке было что-то ужасное, Яш. Страшное что-то. Исковерканные жизни, даже у «обычников». И улыбки — под стать. Вроде рот растягивался в улыбке, вроде бы даже морщинки в уголках глаз, вроде всё на месте… А улыбка — пустая, страшная. Я, когда маленький был, дедовой улыбки боялся, всегда реветь начинал, когда он улыбался. Да и когда повзрослел, всё равно в дрожь бросало от неё. Я ещё думал: интересно, а у меня такая же улыбка, как у него? И от этого тоже было не по себе…
— Нет, — Яшка улыбнулся, утерев слёзы кулаком, — нет, Лёнь. Твоя улыбка — самая что ни на есть. Светлая и добрая. Я ещё там заметил. Наверное, у отца такая же была?
— Батя редко улыбался. Я и не вспомню, когда это было. Зато у мамы — да, у мамы улыбка была добрая, мягкая. Мамина улыбка. Наверное, у неё и научился.
— Наверное…

Помолчали. Неутомимый ветер продолжал доносить до нас запах цветущих астр. Солнце продолжало висеть в горизонте.

— Ну так что… Что теперь? — спросил он осторожно.
— Ну как — что? Давай, пошли дальше, — я улыбнулся.
— Значит, ты сделаешь то, что…
— Так если выбора всё равно нет, что говорить-то? Раз надо — значит, сделаем.
— Спасибо.

Это прозвучало как-то неожиданно. Я удивлённо смотрел на него, а он улыбался — сквозь слёзы, как Солнце через грибной дождик:

— Ну… За всё. И за чёртика — тоже.
— Пожалуйста…
— Идём?
— Идём.

Мы встали и пошли. Степные травы шуршали под нашими ногами.


…


— …И тут до него доходит, что и Аль Хазред, и Древние Боги — всё это не просто придумано, а создано им! То есть это не просто книжки, да? А миры, настоящие миры, понимаешь? — Яшка покачал головой. — Вот тогда он испугался. Он ведь не ожидал, он не думал… Он думал, что пишет книги. И только. Но мало того, что он писал их, находясь на Другой Стороне, так ещё и… Как бы это сказать? Не воспринимал написанное как… Как написанное, короче. Как вымысел, как свою придумку. Верил. Сам придумал, сам поверил — сам создал. Когда он это осознал, чуть не сошёл с ума, хотя по людским меркам он и так был самым натуральным сумасшедшим. Он же был Отшельником, затворником, этот писатель(4), один на один со своими мирами. Ну и вот… Потом он пытался как-то это изменить, но было поздно. Миры, созданные им, уже жили. Не уничтожать же их, в самом деле! В общем, вроде бы ему удалось каким-то образом их закрыть, изолировать от остальных. Хотя это, конечно, полумера. И если люди, которым так нравились его книги, однажды поверят в них чуть более, чем просто в фантастику, если разговорами и прочим бурлением информационных волн действительно пробудят Древних Богов, то Ктулху и правда может прийти. Понимаешь, да? Конечно, Кураторы и Духи постараются этого не допустить, особенно Духи, потому что это их территория, они её делить ни с кем не любят. Короче, тот ещё случай. А вообще, раньше Странникам несладко приходилось. Многие, пробуждаясь, решали, что сошли с ума. Других Кураторов принимали за богов, демонов, чёрт знает за кого ещё. И начинали с перепугу творить такое, что страшно становилось уже самим Кураторам. Правда, надолго их обычно не хватало… Они будто сгорали в своём безумии. Кураторы, конечно, пытались им помочь, что-то объяснить, но, понимаешь, когда человек… В общем, поверить в подобное раньше было непросто. Даже для пробуждённых. А кто-то решал, что он — бог во плоти и начинал, значит, осуществлять свои божественные замыслы направо-налево. И, как ты, думаю, догадываешься, замыслы и правда воплощались в жизнь. А они ещё и культы, себе посвящённые, создавали. Кураторы тогда долго думали, как это можно предупредить. Поэтому пробуждающихся отслеживали, и Кураторы тех миров, к которым пробуждающиеся относились, становились и их кураторами. Вели их, объясняли им всё потихоньку, по капельке. Готовили морально. Это помогало, конечно, хотя стопроцентного результата дать просто не могло. Потому и случались время от времени разного рода катастрофы, как раз по вине таких вот новоиспечённых «Создателей». А Кураторам приходилось подчищать последствия.
— А что случалось с теми, ну, неадекватными создателями?
— Что случалось? Да ничего такого. Становились адекватными.
— Как? Так просто?
— Обычно, увидев плоды своих «трудов», они вдруг словно приходили в себя. Когда видели, как рушатся города, империи, гибнут люди… До них вдруг доходило, со всей страшной, безжалостной прямотой, что это — их вина. И только их. И вот тогда им становилось страшно. Я знаю, каким был этот страх, потому что сам испытал тогда всё это в полной мере… Ну, а с неадекватов после такого вся спесь их божественная слетала. Бывали, правда, и исключения. Редко, конечно, но бывали.
— А с такими что делали?
— А Духам отдавали. У них там… Трибунал, короче. И, обычно, реморализация.
— Что?
— Промывка мозгов.
— А что это давало?
— А то, что такой Странник перерождался, пройдя Ад, снова как непробуждённый человек. И уже творить, что вздумается, не мог, потому что забывал, как это делать.
— Понятно…
— Так со многими было, на самом деле. Среди тех, кто становился Странником, процентов сорок было неадекватов. А раньше и больше. Понимаешь, раньше с ними ничего не делали, потому что считали, что миры должны развиваться естественно. Что даже если кто-то начинает слетать с катушек, то это вроде бы как тоже естественно. Потому что для того, чтобы стать настоящим Куратором, нужно не раз осознать, что это значит на самом деле — Куратором быть. И какова ответственность. Каковы последствия. Просто в последние лет двести миры стали развиваться… С иной амплитудой, что ли. Скачкообразно. Информационное поле выросло до невероятных размеров, информации стало столько, что… Многие не выдерживали. Но и пробуждённых стало больше, словно миры сами готовились к своему концу. Заканчивалась кальпа… Никто из нас не знал наверняка, когда именно она закончится, но все мы чувствовали, что осталось недолго. И один за другим уходили. Ну а что, миссия-то выполнена. Время старших Кураторов выходило. Все знали, что останется один, последний Куратор, но никто не знал, кто это будет. И я не подозревал, конечно, что это буду я. А когда понял, было уже поздно. Другая Сторона опустела. Никого не осталось.
— Как-то это нечестно, — мне было обидно за Яшку. В конце концов, если остальные Кураторы были такими опытными, почему они оставили его одного?

Он пожал плечами:

— Ну… Я тоже так считал, особенно поначалу. Точнее, поначалу-то я был в панике. Когда я вдруг осознал, что остался один, мне стало страшно. Я испугался, что не смогу вот так вот со всем справиться один. Как результат моего страха в мире случилась война. Погибли люди, много людей. И, хотя эта война не была столь ужасающе глобальной, как Последняя, она словно привела меня в чувство. Я понял, что, если буду паниковать, миру недолго останется существовать. Тогда я взял себя в руки и стал работать… Так что, пусть войны и случались в дальнейшем, миру удавалось их пережить. А мне казалось, что я живу в Аду. Ты же помнишь, мы чувствуем всё, что творится в мире, очень остро, потому что знаем, что это происходит из-за нас. Я шёл на всё, чтобы выровнять ситуацию каждый раз, и у меня как будто бы получалось, хотя цена, которую я платил за эти отсрочки, раз от раза становилась… Всё выше. Как видишь, от меня мало что осталось. А ведь когда-то я выглядел совсем не так. Но десятилетия Ада превратили меня… В то, чем я являюсь теперь. Понимаешь, я, конечно, могу выглядеть как угодно, но мой облик — словно зеркало всего произошедшего. Впрочем, некоторое время назад я выглядел ещё хуже.
— А твои глаза?..
— Да. Так, как ты думаешь. Но поверь, любой бы ослеп, если бы увидел то, что видел я.
— Невесело как-то… Слушай, Яш, а ты говорил, что есть ещё Духи? Почему они не вмешались?

Яшка усмехнулся.

— Есть Духи, да. Но у Духов есть свои законы. Они в основном придерживаются политики невмешательства. Они считают, что человеческие миры — это человеческие миры, и отвечать, и заботиться о них тоже должны люди, раз уж люди их создают. Поэтому на Этой Стороне они, конечно, присутствуют, но в человеческие дела не суются. Да и потом, конец кальпы, он для всех един, и для Духов в том числе. Они знали, что мирам придёт конец и считали его естественным. Ну, раз уж конец кальпы. Потому и не вмешались, потому и не помогли. Они и за всю историю нечасто вмешивались. Раньше они вроде бы хранили все изначальные миры, но, когда появились люди, они передали их им. Я слышал от кого-то из старших, что в начале времён Духи открыли тайны мироздания нескольким избранным ими из числа первых людей, и те стали первыми Странниками, первыми Кураторами. С них-то всё и началось. Их было мало. Долгое время люди не пробуждались вообще. Единицы, статистику не на ком строить. И те Кураторы, первые, они очень долго создавали и хранили миры. Очень долго. Тысячи лет. А чем ближе к концу, чем больше нас становилось, тем чаще мы уходили. Сначала ушли те, старейшие. Потом уходили те, кто был чуть моложе. В итоге, Кураторов осталось не так уж много, и не осталось тех, кто мог похвастаться таким опытом. Понимаешь… Странники по природе своей одиночки. Пилигримы ли, Отшельники — неважно. Мы не так часто общаемся друг с другом. Наверное потому, что мы довольно разные. Похожие, но разные. Между нами никогда не было тесных связей. То есть были, конечно, исключения, но их было крайне мало. Думаю, они поэтому мне ничего не сказали. Тем более я был довольно молод, мне всего двести сорок три года от пробуждения. По меркам тех Кураторов, которых я называл старшими, это была даже не юность — ранее детство. Да не суть, конечно; возраст для нас не столь важен. Но опыт созидания так или иначе нарабатывается со временем.
— Значит, Кураторы не умирали?
— На Другой Стороне смерти нет, как нет и рождения. А на Этой Стороне, то есть в мирах, — там умирали, конечно. Но не перерождались больше, а просто меняли «легенды» и внешность, отправляя свою модель в миры, если в этом была потребность. Многие Кураторы предпочитали работать исключительно через Другую Сторону, а для этого живым в человеческом смысле быть необязательно.
— Понятно…
— Понимаешь, ведь всё, что случается… Ну, не то чтобы неизбежно — просто естественно. Духи ведь не зря так говорят. А мне порой трудно бывало смириться с тем, что мои миры страдают, а я ничего не могу с этим сделать… Точнее, трудно было смириться с тем, что страдание — это нормально. Даже с концом кальпы смириться было трудно. Я не знаю, Лёнька, не знаю, что будет дальше. Я не знаю, что будет там, куда мы идём, я не знаю, что будет с тобой, со мной… Только какие-то общие моменты… Что-то неопределённое. И, если честно… Мне очень не хочется пропадать. Я хотел бы и дальше жить, созидать миры, хранить их… Эх, вот ты не хочешь быть Оператором, а я, знаешь, согласился бы и на это, если бы у меня была такая возможность. Наверное, я малодушен. Но они-то все уходили с чувством выполненного долга, они многое сделали для миров за время своего существования и теперь ушли на заслуженный покой. А я?..

Я не знал, что сказать ему, как его утешить. Он шёл, понуро опустив голову, а я всё думал: как же, как мне помочь ему? Что сделать для него?

Я не боялся. Я всегда радовался, если мне удавалось кому-то помочь, ведь батя именно этому меня учил. А теперь у меня есть возможность помочь всем мирам и всему человечеству. Разве не повод для радости? И пусть я не уверен в себе до конца, но я не откажусь от этого, вне зависимости от того, есть у меня выбор или нет.

Но Яшка…

«Я не стану светом, или там-то таким. Я просто перестану быть. Стану ничем. Это будет подходящая участь для Куратора, погубившего мир…»

— Да уж, — Яшка вздохнул, — хреновый тебе достался наставник. Вообще, глядя на тебя, я думаю о том, что скорее уж ты мог бы стать для меня наставником. В тебе есть что-то… Какая-то спокойная сила. Когда я увидел твой мир, я был… Ошеломлён. Очень ведь противоречивый, тяжёлый… Все эти увечья, радиация, всё то, что досталось тебе в наследство… Но твой отец, хоть и оставил тебе это, сумел так тебя воспитать, что ты всё равно считал этот мир своим единственным. Ты всё равно его любил и до сих пор любишь. Любил тех, кто в нём жил. Деда своего, маму, отца. Даже сельских, даже ту бабку, которая на меня кричала. Я чувствовал это. Смотрел на тебя и чувствовал. Да, конечно, ты не осознавал. Но… Наверное, так было даже лучше. В конце концов, если бы твой отец решил, что лучше для тебя будет осознать, он бы тебя пробудил, полностью. Сделал бы тебя полноценным Куратором. Научил бы пользоваться Другой Стороной, так, как показывал тебе я. Но он, видишь, действовал исподволь. Думаю, он понимал, что взваливать на тебя такую ответственность было бы слишком жестоко. И он выстроил всё так, словно… Не знаю даже, как выразить. Но у него отлично получилось. Уверен, будь ты на моём месте, мир бы не погиб. Наверное, я недостаточно его любил. Наверное, я слишком многого боялся. А ты не боялся. И любил искренне. Таким и должен быть настоящий Куратор, Лёнька. Таким, как ты.

Он продолжал говорить, а у меня от его слов почему-то внутри всё сжималось. Его Ад не закончился. Его Ад остался с ним навсегда. Вместе с мёртвым миром он носил в себе этот Ад. И даже сейчас он носит его в себе.

«Это больно… Что же я могу сделать для тебя?»

— Ладно, чего ты скис сразу, — Яшка ткнул меня кулаком в плечо и улыбнулся. А я подумал, что это была первая его ненастоящая улыбка.
— Я что-нибудь придумаю, Яш.
— В каком смысле? — удивился он.
— Я не дам тебе пропасть.

Яшка ничего не ответил. Рука его опустилась, пальцы разжались.

— Да ладно, — сказал он как-то совершенно безэмоционально, — не заморачивайся. У тебя ещё будет возможность поломать голову над принципом работы Оператора Перехода. Давай-ка лучше подумаем, о чём ещё я тебе не рассказал… Ну, если пейзаж до сих пор не поменялся, значит, что-то осталось для тебя непонятным, да? Чёрт, я уже и сам запутался. Тоже мне, Куратор…

А и правда. Последний закат стал каким-то бесконечным. И запах астр; наверное, вечность выглядит именно так. Вечность пахнет астрами.

Яшка некоторое время молчал, словно собирался с мыслями. Казалось, он не хочет говорить о том, о чём сейчас скажет. Но, наверное, другого пути не было… Наконец он вздохнул, закрыл лицо руками… А я думал о том, что он до сих пор видит те ужасные картины. Они всегда перед его взором, неважно, слеп он или нет.

А он ещё раз тяжело вздохнул и заговорил:

— Знаешь, война — это страшно. Война — как живой организм, она словно хищник, выжидающий свою жертву. Одно неверное движение — и всё, война началась, — он шагал по пыльной степной земле, не замечая, казалось, ничего вокруг. В глазах застыли, прихваченные холодом его Ада, лучи закатного Солнца. — Знаешь, я долго думал, почему же так происходит. Почему люди воюют. Но чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось, что война у них в крови. Они думают, что воюют за что-то или против чего-то, но правда в том, что им нравится воевать. Я видел, как загорались глаза мужчин, когда они брали оружие в руки. Я видел учёных, которые приходили в экстаз от идей всё новых и новых механизмов разрушения… Я видел, как создавали термоядерную бомбу. Тот, человек, который её изобрёл, он понял, ещё до испытаний понял, что за чудовище он создал. Но этот страх боролся в нём с воодушевлением изобретателя… Люди не осознавали, что создают миры, зато прекрасно понимали, что создают войну. Но они всегда себя оправдывали. А других осуждали. И тогда я… Ненавидел их. Их агрессивность. Их ложь. Лицемерие. Подлость. Трусость. Жадность. Эгоизм. И каждый раз я вдруг с ужасом понимал, что, думая так, ничем не отличаюсь от них. А ведь я был Куратором. Я должен был созидать и защищать. И миры, и людей. А как можно кого-то защитить, если в тебе то и дело просыпается ненависть к тем, кого ты защищаешь? Наверное, поэтому и облажался. То, чего я больше всего боялся, чего больше всего хотел избежать — войны то есть, — меня в итоге и погубило. И весь мир заодно.
— Неужели тебе никогда не хотелось спасти их?
— Спасать их? — Яшка обернулся и внимательно посмотрел на меня. — Спасать? О да. Конечно. Мне хотелось спасти их. Спасти стариков, — пусть даже в прошлом они были солдатами. Спасти матерей, — пусть даже они рожали будущих солдат и изобретателей оружия. Спасти детей, — пусть даже эти дети больше всего любили играть в войну. Да, безусловно. Мне хотелось спасти их. Но не потому, что я любил их, а потому, что я был Куратором, и всех их должен был хранить, какими бы они ни были. И в награду я получил Ад… Который эти люди выстроили сами. Сами выстроили, сами в него поверили, сами убедили себя, что выхода из этого Ада нет. Ни для них, ни для меня. Они его создали, понимаешь, этот Ад, прижизненный. Они его создали. Вместо того, чтобы создавать миры, полные света, полные улыбок, полные доброты, они создали Ад. И всем этим светлым и радостным они этот Ад вскормили. И они же его и ненавидели, этот Ад. Они страдали, не понимая, что сами создали причину этих страданий. Что оставалось им, кроме как уничтожать друг друга в сладостном упоении ненавистью? Их Ад был страшен, Лёня. Я видел Преисподнюю, в которой они мучаются от одного воплощения до другого, — она и на десятую часть не так ужасна, как Ад человеческий. Миры обращались во прах, миры извращались, искажались, становились мерзостны даже для меня. А люди, они верили, что однажды всё это закончится. И что, скажи, что мне было делать? Они прожили остаток своих жизней сообразно своей вере. Они верили в то, что человечество погибнет, и оно действительно погибло. Они верили в то, что миру наступит конец, и он действительно наступил.
— И тебе их совсем не жалко?
— Жалко? Их?

С Яшкой что-то происходило. И без того худющий, он теперь напоминал скелет, на котором болтались тряпки, заменявшие ему одежду. Он повернулся ко мне, и я вздрогнул от ужаса: его лицо было черепом, обтянутым желтушной, обледеневшей кожей. Глаза запали, зубов почти не было, от носа ничего не осталось.

— Яша… Ч-что с тобой? — испуганно прошептал я.
— Смотри, — прошамкал Яшка беззубым ртом, — смотри. Так выглядели те, кто стал жертвой Последней и многих других войн. Лагеря смерти, химическое и биологическое, ядерное оружие. Они научились мастерски уничтожать себе подобных, без жалости и милосердия. Они оправдывали свои действия лицемерной моралью и столь же лицемерными и лживыми религиями, они видели зло везде и в каждом, в том числе и в себе, они больше всего ненавидели самих себя. Они не хотели жить в мире друг с другом, каждая страна желала диктовать миру свою волю, каждый человек жаждал власти над прочими, ненавидя и презирая всех и вся. Родители, убивающие своих детей, дети, убивающие своих родителей. Лавина их желаний обращала миры во прах, общество, не умеющее ничего, кроме как воевать и потреблять, пожирало миры, в которых существовало. Они получили то, что заслужили, получили то, что создали: адские муки при жизни, адские муки после смерти. И ты говоришь о жалости? О спасении? Погляди на меня: я — отражение тех миров, которые должен был защищать. Видишь? Вот каким я стал. Долгое время я жаждал только одного — смерти. Моя душа распадалась на части, мой ум агонизировал. Все силы потребовались мне на то, чтобы отправиться на поиски, на то, чтобы найти тебя. Я больше не могу никого спасти! Да и некого больше спасать!

Я потрясённо молчал. По щекам текли слёзы. А Яшка кричал:

— Лёня! Погляди на себя! Ты — живое доказательство бессердечной жестокости человеческой породы! Твоё село! Те, кто тебе дорог! Твой дед! Людям, которых ты хочешь спасти, было наплевать на то, что станет с вами! Понимаешь? Наплевать! А твои ноги! Или ты уже забыл? Неужели ты никогда не хотел быть обычным мальчишкой? Ведь хотел же. Хотел, как и все остальные! Неужели эти люди… Неужели, несмотря ни на что, ты никогда не питал к ним ненависти за то, что с тобой стало?!
— А что толку, Яш?.. Я бы, наверное, ненавидел, ещё в детстве, даже когда ещё толком не знал, что такое ненависть. Но батя… Он мне объяснил, что это неправильно. Можно винить кого-то за то, что с тобой случилось, случилось с твоими близкими и родными… Но это тебе не поможет. И им не поможет тоже. И потом… Ты ненавидел людей, ты спрашиваешь меня, ненавидел ли я людей, но, Яша, я ведь тоже человек… Так ведь? Пусть даже я и Странник, Куратор или ещё кто… И дед… И мама… Они ведь никому ничего не сделали, и я никому ничего не сделал, я всю жизнь старался быть добрым к тем, кто меня окружает, так, как завещал мне батя… Поэтому… Твои слова… Я…

Яшка усмехнулся. Меня бросило в дрожь — ухмылка оскаленного черепа была ужасна.

— Да. Когда-то я думал так же, как и ты. Когда-то я хотел их спасти, искренне хотел их всех спасти, хотел быть как те, старшие Кураторы, как Иисус, как Будда… Когда-то я делал всё, принимал все удары на себя, лишь бы они жили, лишь бы они могли существовать и дальше. Я ведь Куратор. Но в конце концов… От меня ничего не осталось. Ничего. Ни сил, ни желаний. Я превратился в озлобленного духа, желающего только смерти. Я превратился в сгусток боли. Все мои усилия пошли прахом, все мои мечты и надежды пошли прахом. Я так старался сохранить миры, но у меня ничего не получилось, потому что они… Они всё испортили, они всё сломали, им было мало своего Ада, они хотели, чтобы ничего не осталось, кроме этого Ада! Они не знали меня, но они ненавидели меня за то, что я ничего не могу сделать, что я не могу их спасти. Они давно разуверились во мне, они разочаровались во мне, они… Понимаешь, трудно быть терпеливым и мудрым, когда в тебя никто не верит, когда… Когда не остаётся никого, кто мог бы мне сказать… У тебя были люди, которых ты любил, которые любили тебя, а у меня не было никого. И что мне было делать? Мне хотелось стать равнодушным. Видеть, как они понемногу уничтожают друг друга, как движут мир к гибели. И думать, что меня это не касается. Но я знал, я знал, что, как бы мне того не хотелось, себя мне не обмануть. Их самоуничтожение меня касалось, их гибель меня касалась, всё это касалось меня и только меня. И я знал, что мне никак этого не остановить. Когда Последняя Война разгорелась, я понял: это конец. Я никак не мог это остановить. Но я, если честно, не до конца уверен, хотел ли я это останавливать. Я — последний Куратор человеческих миров. После их гибели, после моей гибели всё начнётся… Нет, не сначала, но это — шанс. У людей, у миров будет ещё один шанс. И тот, кто придёт на моё место, тот, кто станет Куратором Нового Мира, сможет попробовать… Сделать что-то иначе. Сделать то, чего не смог сделать я. И, возможно, у него получится…
— Яша…
— Твой отец, — перебил он меня, — знаешь, он ведь чувствовал то же самое, что и я. Я хочу сказать, он сделал всё, что смог, но всё равно проиграл. Случай не был случайностью. Это были масштабные учения с использованием ядерного оружия. Из 50 тысяч человек, задействованных в этих учениях, выжили только двое! Все они умерли от лучевой болезни, от страшной дозы радиации, эти солдаты. Кто-то раньше, кто-то позже. А поскольку учения были засекречены, эти люди даже в больнице, даже умирая, не могли сказать, отчего они умирают, и врачи не могли им помочь. Понимаешь? Зато тем, кто отправил их туда, было наплевать на них. А среди мирного населения число жертв просто-напросто никто не считал! И ваше село просто засекретили, как и другие сёла и городки. И твой отец ничего не смог сделать, чтобы этого не случилось, ни-че-го! И тогда он решил, что будет хранить этот маленький мир, это твоё село. И он стал Отшельником, и жил там, пока не умер. Знаешь, чем он стал?
— Ч-чем?..
— Пылью. Вот этой самой пылью под нашими ногами. Он считал, что не достоин большего. А ещё ему хотелось навсегда остаться с тобой. Со всеми теми, кто был ему дорог. Со всеми теми, кто был дорог тебе. А я… А у меня не было даже таких людей, дорогих сердцу людей. Я всю жизнь был одинок. Я думал, что если стану привязываться к кому-то, то потеряю чутьё, размякну. Что из меня не получится настоящего Куратора. А в итоге…
— …а в итоге ты получил то, что заслужил?

Я не узнал свой голос. Да и я ли это сказал? Разве я мог сказать Яшке нечто настолько жестокое?

Он опешил. Лицо его вновь стало привычным мне лицом того самого паренька, который пришёл в наше село вечность назад.

— Что… Заслужил?..
— Но ведь… Если брать в расчёт всё то, что ты говорил… То и получается… Если Куратор — отражение мира, значит, мир таков, каков Куратор. Разве нет? Ты считаешь, что твоя ненависть родилась из их ненависти; а что, если наоборот? Ты боялся — и страх притягивал страх, ты боялся ошибиться — и неизменно ошибался. Ты никогда ни к кому не привязывался, и никто из Кураторов не сказал тебе ничего, оставив тебя одного, — ведь ты же всегда был один, так? Ты всегда жаждал только одного: ты хотел, мечтал стать настоящим Куратором. Но тебя не особо беспокоили люди. Их чувства. Ты никогда никого не любил, и этих людей ты никогда не любил. Ты же сам сказал: тебе хотелось спасти их, но не потому, что ты любил их, а потому, что ты был Куратором и должен был их спасать, какими бы они не были, по долгу службы, так сказать. А если люди создают миры, получается, ты и миры никогда не любил? Ты просто хотел безупречно делать свою работу. Но, насколько я могу судить… Я ведь почти ничего не знаю, только то, что ты мне рассказал, и я понял из твоих слов, что этого — твоего стремления к безупречности — явно недостаточно. Курирование — не управление, да. А чем для тебя было курирование? Прополкой огорода? А ты знаешь, что для того, чтобы вырастить хороший урожай, ты должен вложить в него всю душу, ты должен любить каждый помидор, каждый кабачок… Иначе, даже если они вырастут на подкормках, они будут невкусными. Может быть, люди чувствовали, что тот, кого они считали Богом, их не любит? Ведь если ты остался последним Куратором, резонно предположить, что они считали тебя Богом? А тебе, выходит, не было до них никакого дела. Ты думал об эффективности, ты думал о том, как при твоём опыте ухитриться в одиночку курировать все миры, но ты никогда не думал о том, что они… Чувствовали себя брошенными? Что созданный ими Ад — это месть Богу за то, что он их оставил? Они, наверное, не отдавали себе в этом отчёта, они же не пробуждённые. Не Странники. Но мне кажется, что они были совсем как те дети, которых я пытался развеселить, показывая им чёртика. Ты их не видел, этих детей. Они с малолетства были очень серьёзными. Они понимали, что они увечны, и что им придётся туго. Что их жизнь будет трудной. Они обычно и на детей-то похожи не были, они слишком рано взрослели. Их взгляд был всегда серьёзным, в их глазах всегда была боль. И только чёртик мог их развеселить. И в те моменты, когда они смеялись надо мной, они снова становились детьми. А я знал, что это ненадолго, знал, что этого слишком мало, что я слишком мало могу для них сделать. Что мне их уже не изменить. Но я всё равно показывал им чёртика. Потому что… Хоть ненадолго, но они забывали о своей боли. И я понимал, что уже даже ради одного этого стоит жить. Понимал, о чём говорил батя. Его никто не понимал… Точнее, не так: его понимали все, но никто не осмеливался себе признаться в том, что понимает. Не осмеливался признать, что сельский дурачок, на голову порченный, что он — прав. Что его слова, такие бессмысленные, чудные, дурные — правда. Что старожилы сельские не правы, а он — прав. Ну, они же не знали, кем он был на самом деле… Пыль, да? — я присел и набрал горсть пыли в руку. Она просыпалась сквозь мои пальцы, возвращалась к земле. — Пыль… Знаешь, Яша, на его месте я поступил бы так же. Даже несмотря на то, что он, я уверен, любил свои миры. И людей. И Случай не смог пережить именно поэтому. Не потому, что ошибся, как Куратор, а потому что люди погибли. Потому что этого он не смог себе простить. А ты… Ты получил то, что заслужил.
— Ты прав, Лёня.

Он смотрел на меня, и на его лице не было ни обиды, ни злости.

— Ты прав. Во всём прав. Я никогда их не любил. Я просто не знал, что значит любить. Наверное это потому, что, когда я был человеком… Я был таким же. Я никого не любил. Я был сыном дровосека, единственным сыном. Моя мать умерла при моих родах, — не забывай, это был конец XVIII века. Мой отец был молчаливым, необщительным человеком, жившим вдали от всех. Он любил только лес. А ко мне относился как к наследнику, как к тому, кто продолжит его дело. Он воспитывал меня в строгости, порол меня, если я бездельничал или играл. Я был для него не сыном, а орудием труда. И страховкой для его старости. После смерти матери он не женился больше. Мы жили в бедности, он был очень скуп и считал каждую монету. Так что, когда я был маленьким, то есть не мог держать топор, я делал всю работу по дому. А когда мне исполнилось двенадцать, он подарил мне новый топор. Он был страшно рад, даже несмотря на то, что потратил часть из скопленных денег. Топор, между прочим, стоил немало. Но он был рад. Он учил меня с ним обращаться, чтобы я мог работать вместе с ним, чтобы вдвоём мы могли бы зарабатывать больше. Так бы, наверное, и продолжалось, но однажды в лесу он напоролся на медведя-шатуна, и тот его задрал. Меня тогда с ним не было, я был дома. Я нашёл его потом, он ведь учил меня знать лес, знать все тропы. Когда я увидел его останки… У меня было очень странное чувство. С одной стороны, умер единственный близкий мне человек. У меня теперь никого не было. Но я… Не плакал, Лёня. Он научил меня всему, — но я никогда не чувствовал его любви, он даже слова такого не упоминал. Если бы мама была жива, я, наверное, вырос был другим человеком. Но… Случилось то, что случилось. Я похоронил его там, вместе с его верным топором — инструментом, который он любил гораздо больше, чем что бы то ни было. Да, он любил лес, любил свой топор… Наверное, меня он тоже любил. Но как-то по-своему, как-то непонятно… Я похоронил его и, как он и хотел, занял его место. Я заготавливал лес, следил за тем, чтобы всё в лесу было так же, как и всегда. Каждую неделю ко мне приезжал мастер Павел Мареш, служивший у местного господаря. Он покупал у меня дрова. Деньги, которые я получал от него, я закапывал в особый тайник. Правда, я не знал, что буду с ними делать. Отец никогда не покупал мне ничего, кроме того топора, он вообще редко покупал что-то, кроме еды. Я складывал деньги в тайник, а сам продолжал работать. Мне это нравилось, мне нравилось быть один на один с лесом. Я знал, что лес — живое существо, я любил слушать его, мне нравилось быть его частью. Лес был моим миром, персональным миром, в котором больше никого не было. Встреч с дикими зверьми я предпочитал избегать, читая их тропы и метки. В общем, так я и жил… Я уже не помню точно, когда и как я пробудился. Просто однажды я словно что-то вспомнил. Что-то важное. Тогда, помню, я вернулся домой, забрал из тайника деньги, собрал кое-какие вещи в котомку и ушёл в никуда. Бродяжничать, странствовать. Меня очень быстро ограбили, когда я прибился к цыганскому табору, но я не был на них в обиде: деньги только оттягивали мой карман, делая желанной добычей для грабителей, а эти цыгане меня накормили и дали ночлег. Но я пробыл с ними недолго и вскоре ушёл дальше, снова один. Я долго странствовал. Иногда я не знал даже, где нахожусь. Пару раз меня чуть не забрали в солдаты, чудом удалось сбежать. Хотя обычно меня не трогали, считали богомольцем, а всё потому, что я носил мамино сокровище — большой медный крест. Люди видели этот крест, и их отношение ко мне менялось. Меня приглашали переночевать, делились едой. Меня даже бандиты не трогали, — впрочем, с меня всё равно было нечего взять. Одни лихие ребята даже звали меня к себе в банду, но я отказался. Странствуя так уже много лет, я пришёл однажды в местность, которая показалась мне знакомой. Я даже подумал, что вернулся обратно в свой лес. Но постепенно я понял, что здесь что-то не так. А потом стало ясно, что я… В общем, это была Другая Сторона. Меня встретили несколько Кураторов. Всё объяснили. Я не испугался, совсем. Я выслушал всё, что они мне сказали, согласился стать Куратором и теперь больше всего хотел научиться выполнять свою работу так, как учил меня мой отец. Аккуратно и эффективно. И у меня неплохо получалось, старшие даже удивлялись. Обычно новички часто ошибались, волновались, — но не я. Я работал спокойно, чётко понимая поставленные цели, здраво оценивая собственные силы. А ещё я был таким же необщительным, как отец. Кураторы вскоре это поняли и перестали дёргать меня по пустякам. Так что, как видишь, ты был абсолютно прав. Да, я работал. Быть Куратором для меня означало то же, что для отца — быть дровосеком. Но любовь тут была ни при чём. Совсем. Контакты с людьми были неизбежны, но я старался относиться к ним как… Как к клиентам. Мастер Павел всегда хвалил мою аккуратность и трудолюбие, а теперь я помогал людям, и даже если они не чувствовали к себе любви, они видели результат и были благодарны. Я им действительно помогал…

Он всё-таки удивительный, думал я, слушая Яшкин рассказ.

— Конечно, время шло, и я менялся. И миры менялись, и люди. И даже Кураторы. Я ошибался, и мои ошибки меня очень раздражали. Но за всё это время я ни разу не изменил своим принципам. Всё изменилось только тогда, когда я остался один, последний Куратор в мире. И понял, что мне не справиться. Вот и всё.

Он снова улыбался — по-настоящему.

— Ты… Ты очень разный, Яша. Иногда мне кажется, что ты не один, что тебя несколько. И все эти «ты» — разные.

Яшка рассмеялся:

— Интересная теория. Но правда в том, что я не знал, что с тобой делать. Поэтому я пробовать быть то одним, то другим.
— А какой ты тогда на самом деле?
— Нет-нет, это и так я, на самом деле я. Но ты же понимаешь, можно сказать так, а можно сказать иначе. Можно быть эмоциональным, а можно — сдержанным. Можно улыбаться, а можно грустить. Но каким бы ты ни был, ты всё равно останешься собой. И я, каким бы я ни был, всё равно останусь собой, вне зависимости от того, каким ты меня увидел. Я же сказал, ты абсолютно прав. Ты всё верно понял про меня. Я именно такой. Мне немного жаль, с одной стороны, что я такой. Думаю, было бы лучше, если бы я был… Не знаю, чуть добрее, чуть сердечнее… С другой стороны, я вспоминаю слова Духов о том, что всё в мирах естественно. А значит, и я тоже. И ты. Но у меня получилось. Точнее, у нас получилось. Вот, смотри.

Я огляделся и вдруг понял, что мы оторвались от земли и теперь не просто идём вперёд, а медленно, но уверенно движемся вверх, словно поднимаемся по невидимой лестнице в небо.

— Это — Небесное Море, — сказал Яшка.

И правда. Небо здесь было очень похоже на море. Ну, во всяком случае я понял, что он имеет в виду.

Степь и вечный закат остались где-то внизу.

— Кажется, пришли.

Он как-то жалобно улыбнулся, а я вдруг вспомнил его слова. «Мне очень не хочется пропадать».

— Смотри. Думаю, это и есть Объект Перехода.

Я посмотрел туда, куда он указывал и увидел Стену.



(Читать дальше: Точка 13. http://www.proza.ru/2013/08/12/1993)
(1) В практиках дзэн — озарение, просветление.
(2) В йогических практиках — окончательное просветление, достижение нирваны, выход души из тела.
(3) Кальпа — отрезок времени между возникновением вселенной и её гибелью.
(4) Яшка говорит о Говарде Филлипсе Лавкрафте.