26. Моя первая любовь

НА СНИМКЕ: Имма Виленчик. Эта маленькая карточка затерялась в фотографиях и сохранилась (правда, в неважном виде). Я её квеличил для показа здесь.


Мама с Аллочкой были на даче в Краславе. Я взял билет на поезд и приехал к ним. Они сняли комнату вблизи реки Двины (Даугавы), которая была здесь широкой и быстрой. Я переплывал ее, но пока я плыл, меня сносило течением метров на 200. Вокруг небольшого города были сосновые леса, и я ходил за грибами.

У этого края была своя интересная история, и до войны это был город, где жило много евреев, но немцы со своими латышскими пособниками расстреляли всех, кто не успел эвакуироваться, а не успел практически никто. Недалеко от нас было заброшенное еврейское кладбище, и я ходил там, читая имена умерших. Могилы были неухоженные, могильные плиты кое-где провалились, памятники покосились или вообще лежали на земле.

Через несколько дней я обнаружил, что через три дома от нас живет красивая девочка, с которой я сразу решил познакомиться. Я с утра прятался недалеко от дома, где она жила вместе с какой-то ее родственницей, а когда они выходили из дома, шел навстречу и мучительно соображал, что бы такое сделать, чтобы создать повод для первых слов. Но когда мы встречались, никаких слов у меня не находилось, и я проходил мимо. Правда я замечал, что она искоса взглядывала на меня. Когда это случилось в третий раз, я понял, что она меня узнала. На ее лице скользнула тень неудовольствия.

– Видимо она подумала, что я ее преследую, и это ей не понравилось, – решил я.

Больше использовать этот прием и попадаться навстречу было глупо. Мне повезло, я увидел, как она одна вышла из дома, и я сразу пошел за ней. Догнав ее, я поздоровался, назвал свое имя и сказал, что моя мама сняла комнату почти рядом с ней. Оказалось, что ее зовут Имма Виленчик, она тут безумно скучает, потому что у нее здесь нет ни друзей, ни знакомых. Она живет со старшей сестрой Женей, и больше никого не знает.

Теперь я много времени проводил с Иммой, но она не любила далеко ходить, и мои прогулки по окрестностям сократились. Она вообще не любила шевелиться, и вытащить ее из дома стоило больших трудов. Я любил гулять, находить новые красивые места, мне хотелось купаться, переплывать Даугаву, ходить за грибами, но Имма этого ничего не любила

Мне она казалось совершенством красоты – невысокого роста, ясное чистое личико окаймляли красивые черные волосы, а взгляд больших черных выразительных глаз вызывал во мне желание немедленно целовать их. Но я никогда не осмелился это сделать. Уже через три дня она мне сказала, что у нее в Ленинграде есть друг, и они друг друга любят, а когда она станет совершеннолетней, они поженятся.

Это для меня совершенно ничего не значило, и я ей сказал, что друг ее далеко, а я здесь, и она мне нравится. Мне достаточно того, что она разрешает мне приходить к ней, разговаривать и любоваться ею.

Время бежало быстро, и вот нам уже пора было уезжать. За два дня до отъезда, поразмыслив над тем, как бы мне выразить свою любовь к Имме, я задумал дерзкую операцию. Я давно заметил в центре города в гимназическом саду огромные клумбы с замечательными георгинами. Ночью, которая оказалась безлунной, что весьма затруднило мои действия, я перелез через ограду сада, и срезал почти все цветы, которые в нем росли.

Я заранее запасся ножницами и мешком, и теперь тащил этот мешок через пустынный ночной город, понимая, какое страшное преступление я совершил. Меня оправдывало в моих глазах лишь то, что я дарю эти цветы моей любимой, и почему-то мне казалось, что она будет счастлива и непременно оценит мой поступок.

Дома я рассортировал цветы, связал их в огромные букеты, и рано утром тихонько прошел в сени их дома и составил цветы там.

Днем мне пришлось выслушать много нелестного о себе. Но не по поводу того, что я ночной вор и обезобразил сад, а по поводу того, что такое изобилие цветов ей не требуется, что она уезжает и вообще все цветы бросает, что с моей стороны нехорошо заставлять ее находить посуду для цветов, наливать в нее воду и т.д. и т.п. 

В общем, все вышло не так, как я представлял себе, и наше прощание было весьма сухим и формальным. Мой первый в жизни сумасшедший поступок дал совершенно противоположный эффект, и я был очень этим обескуражен.

После приезда в Ленинград я несколько раз заходил к Имме домой, она жила недалеко, на ул. Чайковского в большой квартире со старинной мебелью, но нам даже ни разу не удалось пойти погулять, потому что рядом с ней всегда был ее друг, который тогда учился на втором курсе института. Он разговаривал со мной приветливо, но всем своим видом показывал, что они с Иммой очень близкие друзья, и им никто больше не нужен.

Через год, когда я поступил в Политехнический институт, Имма сама позвонила мне за два дня до Нового года. Как оказалось, она поступила в Химико-Фармацевтический Институт, и она просила помочь сделать ей эпюры по начертательной геометрии. Я к этому моменту уже сделал все свои эпюры и с готовностью согласился ей помочь. Я сидел, как проклятый, но успел все сделать в срок, а ее друг сидел рядом, задавал дурацкие вопросы, но не уходил. Она поехала сдавать, мы попрощались и больше уже никогда не виделись. Правда, когда я познакомился с Любочкой и мы рассказывали друг другу, как водится, о своей жизни, выяснилось, что Имма учится на одном курсе с Любочкой. Я отметил, что во мне при этих словах не шевельнулось никакое чувство.

Продолжение следует: http://proza.ru/2013/08/12/526