Афанасий

Афанасий проснулся посреди ночи. За окном, словно оголодавшая волчица, выла метель. Ветер остервенело рвал тесовую крышу небольшого деревенского домика, снежная лавина била в бревенчатые стены, старалась его опрокинуть и под обломками похоронить одинокого хозяина.
Афанасий хорошо знал силу алтайского бурана, ему не один раз приходилось встречаться лицом к лицу с этим сибирским монстром, готовым в любую минуту сбить с ног, упрятать под мягкое снежное покрывало.
Ему вспомнился декабрь прошлого года, когда он ходил в тайгу на пушного зверя: надо было срочно добыть соболя, на худой конец, белку, чтобы справить жене красивую зимнюю шапку.
В тайгу он ушёл рано. Поставил капканы, петли. Заночевал в построенном им же зимовье. Он верил, что ему обязательно повезёт и его Анастасия будет в красивой обновке к Новому году, который обязательно принесёт его семье всё только самое лучшее и прекрасное.
Сумерки быстро сменились кромешной темнотой, в которой откуда-то из¬далека прокрался мягкий пушистый снег, потом засвистел, заухал холодный ветер, Снег в раз стал колким и колючим, а ещё недавно его мокрые хлопья на деревьях превратились в тяжёлые ледяные сосульки.
Пережидая падеру, он отыскал в охотничьем схороне съестные припасы, нарезал хлеба, достал термос с крепким настоем зверобоя и чабреца, луковицу, пару яиц и ещё кое - что из домашних припасов, снял с пояса солдатскую фляжку, в которой, как обязательный охотничий продукт, находился самогон, сделал несколько глотков и приступил к ужину. Вскоре от сытной еды, усталости и крепкого напитка его разморило. Он подложил под голову рюкзак и задремал.
Проснулся Афанасий от давящего на уши грохота. Он приоткрыл дверь. В лицо ударило снежной дробью. Тайга ухала, трещала, плакала, рыдала по деревьям, вырываемым с корнями из замерзшей земли. Стоящая недалеко от схорона пихта протяжно проскрипела и рухнула прямо на охотничье жилище. Его опоры затрещали и, не выдержав нагрузки, рухнули. С большим усилием Афанасий пробрался через придавившие его обломки крыши и потолка, сучья и выбрался наружу. Пурга ещё немного позлодействовала и убежала за соседнюю гору, где тоже стала творить свои разбойничьи дела.
Эта ночь запомнилась Афанасию навсегда. Не дожидаясь утра, он нацепил охотничьи лыжи, стоящие недалеко от разрушенного зимовья, и пошёл к своим капканам и петлям. С радостью он заметил, что почти у каждого из них образовались снежные холмики, что указывало на присутствие добычи. То ли спасаясь от стихии, то ли спеша в свои заветные, никому не ведомые тропы, зверьки шли на его охотничьи привады и умирали в капканах и петлях.
Добыча радовала. Здесь не на одну, а на три шапки хватит для его дорогой супруги. Забыв про ночную падеру, он, весёлый и довольный, мчался домой, думал о своей Анастасии.
Но, несмотря на ожидания от наступавшего Нового года всего только самого наилучшего, счастья он не принёс. Уже давно постоянно прибаливающая Анастасия, вскоре после запомнившейся ему охоты, слегла окончательно и вскоре умерла. Не успел он ни выделать звериные шкурки, ни сшить обещанной жене шапки.
- Как быстро летит время,- думал Афанасий. Откуда-то из далёкого- далёкого прошлого всплыли в его памяти эпизоды из жизни. И первый школьный звонок, и последний, и выпускной вечер, после которого они всем классом жгли костры на берегу реки Чапша, и как они уединились с Анастасией, и как он впервые её поцеловал.
Окончив трёхмесячные курсы шоферов, он ушёл служить в армию. После службы работал в совхозе. Освоил сварочное дело, стал хорошим трактористом. Вскоре женился на своей однокласснице Тасе Ивановой, которая после школы работала в животноводстве и заочно училась на ветеринарном отделении техникума в городе Горно-Алтайске, а к его возвращению со службы уже работала ветеринарным врачом.
Афанасий считался в коллективе механизаторов не только хорошим специалистом, но и спокойным, рассудительным человеком, который ничего не сделает впопыхах, а всё хорошенько обдумает и посоветуется с людьми. Видно, поэтому его постоянно избирали в рабочий комитет, а за два года до ухода на пенсию избрали председателем профсоюзного комитета.
В большом количестве он выписывал центральные, местные газеты, смотрел кинофильмы в клубе, часами просиживал у телевизора. Как профсоюзный лидер организовывал досуг сельских жителей, вместе с ними участвовал в художественной самодеятельности, пел, плясал, играл на гармошке. С приходом к власти Горбачёва, а потом Ельцина он разуверился в телевидении, смотрел только информационные программы. Остальное считал ненужным, развратным и провокационным.
Когда Горбачёв пришёл к власти, Афанасий с интересом прислушивался к его речам. Ему очень нравилось слово «перестройка», он уже давно понимал, что в стране не всё ладно, что что-то нужно менять. Ему очень не нравилось, когда кроме плана, под который были выделены средства, нужно было произвести ещё больше продукции, сэкономить горюче-смазочные материалы, а на строительстве производственных объектов и жилья сэкономить цемент, кирпич, тёс, плахи и другие строительные материалы. Как можно сэкономить, если всё рассчитано проектировщиками? Сэкономить - это, значит, ухудшить качество, что в конечном счёте приведет к непредсказуемым последствиям. Ему на профсоюзных собраниях разных уровней приходилось несколько раз в году принимать дополнительные или повышенные соцобязательства, которые на практике вели к припискам и оголтелому очковтирательству, поощряемому руководством района, а значит, края и страны. Афанасий считал, что соревнование между людьми и коллективами дело хорошее: подзадорь человека, он горы свернет. Но зачем же нарушать технологию, нагло лгать? Всё это только во вред. И этот вред не только производству, но и душе человеческой, которая должна быть чистой и непогрешной, Афанасий стал всё больше и больше задумываться над тем, какой должна быть настоящая перестройка, и вскоре перестал слушать словоблудные и непонятные речи генерального секретаря.
Потом на экране телевизора замелькал седой демократ Ельцин, давший народу демократию в замен на достойную жизнь и полное отсутствие средств к существованию.
Пурга за окном еще немного посвистела по-разбойничьи и стихла. Афанасий взял деревянную лопату и пошёл на улицу освобождать из снежного плена своё жильё и хозяйственные постройки. Он думал, что за работой от него отвяжутся назойливые мысли о сегодняшнем житье - бытье, но они, язви их в душу, лезли в голову напролом.
А главный демократ страны совсем рехнулся. «Берите, - говорит, - мужики всё, что плохо лежит! Богатыми скоро станете». Вот и попёрли, потащили по частным квартирам всё, что нажили за многие годы сообща. А кто попёр-то? Работяги? Нет. Попёрли те, кто стоял у власти, кому это было легко сделать. Простой же народ, в том числе и он с Анастасией, остался ни с чем. Ходит теперь по улицам народ сельский, смотрит на дворцы, выстроенные за народный счёт, да такие, что им бы и бухарский эмир позавидовал. Ой, худо на Руси! Шибко худо. Придёт время, взъерепенится мужик от обиды, похлеще, чем при Стеньке Разине будет. Дурь приходит не из страны Лимония или Душмания. Она тут, в башках ваших, господа!
Закончив работу, Афанасий присел на крыльце на сброшенные с рук верхонки, посмотрел на мозолистые от работы руки. Вот и у его Анастасии руки тоже были мозолистые. А ведь уже несколько лет они были пенсионерами, но, видно, в деревне и на своём подворье работы хватает. Мимо его ограды проехала красивая иномарка. Он знал, что эта машина принадлежит бывшему первому секретарю райкома КПСС, владельцу пивзавода, и едет он сегодня на курорт. Ни он, ни его жена на курорте не были ни разу. Когда путевки давали бесплатно, то все некогда было, да и здоровье было отменное, когда же потребовалось его поправить, бесплатных путёвок уже не давали, а денег урвать в годы растащиловки они не сумели, да и не хотели этим заниматься.
Каждую   ночь   Анастасия   снилась   ему.   Приснилась   и   сегодня.     Они разговаривали.
- Прости меня, Анастасия! Не уберёг я тебя. Прости!
- Не кори себя, Афанасий. От судьбы никуда не уйдёшь Ты лучше скажи, здоров ли ты? Всё ли у тебя в порядке?
Афанасий вскочил с холодного крылечка.
- Ведь зовёт меня Анастасия. Зовёт. Погоди маленько, родная! Я сейчас прибегу.
Он вбежал в дом. Достал фланелевую рубашку в красную клеточку, подаренную ему Анастасией в день его шестидесятилетия. Оделся. Пока кипели в воде на газовой плите, варились яйца, причесался у зеркала. Потом собрал нехитрую еду и пошагал к кладбищу. В сосновом бору стояли предрассветные сумерки. Афанасий протоптал в снегу дорожку к могилке жены, выбросил из оградки уплотнённый метелью снег и сел на скамейку.
- Вот и я, Анастасия. Ты позвала, и я пришёл. Вместе позавтракаем,- буднично сказал Афанасий, расстелил на могильном холмике полотенце, аккуратными ломтиками нарезал ржаного хлеба, разложил принесённую из дома еду, отдельно положил шоколадные конфеты «Мишка», которые любила покойная. Воровато посмотрел вокруг и достал из кармана читок водки. Сказал, словно оправдываясь: «На дворе морозно, вот я маленечко и захватил с собой. Ты ведь тоже, правда очень редко, употребляла. Тепереча в самый раз, согреемся».
Афанасий налил два маленьких стаканчика. Один поставил у памятника. Накрыл его ломтиком хлеба, сверху положил очищенное куриное яйцо, котлетку и пару конфет. Сам выпил, крякнул, как старый селезень, и стал закусывать.
Перед глазами стояла Анастасия в голубом ситцевом платье, на плече голубая косынка. Точь-в-точь такая, какой он её видел, когда она пришла к нему на свидание.
Ты, Афонюшка, вчера позвал меня замуж. Просил сегодня дать ответ. Я согласна.
Они обнялись. Стали целоваться и говорить, говорить...
- Я тебя, моя голубушка, шибко любить буду. От меня за всю жизнь никуда не убежишь.
- Ты тоже! - сказала Анастасия и громко и счастливо рассмеялась.
С этого памятного свидания и началась их совместная жизнь.
Прилегавшая на поминальное угощение сорока качнула ветку, и большой снежный комок снега упал рядом с Афанасием. Видение исчезло. Сердце сжалось в тугой комок, заныло. Он склонился над могилой и заплакал.
- Что же ты моя, милая, наделала? Один я тепереча! Совсем один на свете белом. Дети далеко в городе. У них свои семьи. Зачем им мешать? Живу, а как жить не знаю. Вокруг меня наши сельчане. С одной стороны вроде бы и наши, а с другой стороны не наши. Какие-то неприветливые, злые стали. Словно души свои потеряли, оставили где-то в советском прошлом. Гляжу на них, и страшно мне становится. Работы у людей нет. Никому они не нужны. Многие голодают, ходят в обносках всяких. Воров и бандитов пруд пруди. Одни голодают, а другие жируют... Афанасий умолк. Плеснул в стакан водки. Выпил.
- На днях наш сосед Ерофей Чибисов вернулся из Ташкента. К сыну Кольке в гости летал. На обратную дорогу сын дал ему тысячу американских долларов. Сказал, что на эти деньги можно не только до дома доехать, но и новую баньку построить. Говорит: «Приеду летом в гости, вот мы с тобой в новой бане и попаримся берёзовыми веничками, а то в Ташкенте-то берёзы не растут».
Ерофей прибинтовал доллары к спине, на поясницу и в путь. Прилетел в город Новосибирск, сел на автобус до Барнаула. В Тальменке автобус сделал остановку на десять минут и Ерофей, обогнав всех, поспешил в туалет, который находился непо¬далёку, за торговыми палатками. Одинокая электрическая лампочка освещала буквы «М» и «Ж». Сразу за торговыми палатками была кромешная тьма. И как только он вступил в неё, чьи-то сильные руки схватили его с двух сторон, оттащили в сторону, а чья-то легкая не то детская, не то женская рука ловко обшарила карманы, нырнула под рубашку и нашла заветный пояс на пояснице. Ерофей рванулся со всей силы, стараясь освободиться и спасти свои деньги, но его ударили по затылку, и он потерял сознание.
Очнулся, лёжа на животе, носом в пыльной траве, из туалета бежали, спешили люди, молодые и старые, мужчины и женщины. На него никто не обращал внимания: мало ли ноне русских на улицах валяется, кто бомжует, кто вина, напив¬шись досыта. Всех не подымешь. Кое - как добрался до автобуса, стыдясь своих мокрых штанов, он забился на последнее сидение. Доехал до Барнаула. Домой попал благодаря тому, что был на его брюках старинных кармашек для карманных часов, куда сунул он пятьсот рублей: заначку от жены. На следующий день отвезли Ерофея Чибисова на скорой помощи в больницу. Довели нелюди мужика до нервного потрясения.
Афанасий замолчал, потом долго глядел на фотографию жены на памятнике. Всё было в их совместной жизни: и радости, и горести, и обиды, но над всем этим стояла их большая взаимная любовь.
- Прости, Анастасия! Может, чего лишнего наговорил? Я, ведь, слышь, к тебе собрался. Не возражаешь? Вдвоём-то оно теплее будет. А?
За время, проведённое в одиночестве, Афанасий всё чаще и чаще стал разговаривать с женой, и вскоре ему стало казаться, что она ему отвечает. Нет, голоса он не слышал, но в голове звучал мысленный ответ жены. Вот и сейчас он услышал его.
- Не торопись, любимый мой! Поезжай к детям. Может, им твой совет нужен. Сам говоришь, что жизнь непутёвая, что душа русская потерялась, а нет души, нет и человека. Не казни себя. Вернётся русская душа, и сгинет сатана. Русская душа, Афонюшка, не может погибнуть, пока солнце светит, трава зеленеет, снег землю кутает, прячет от морозов, пока жизнь по земле ходит!
Над горой Елтош поднималось яркое солнце. Оно золотым пламенем зажигало утреннее небо, верхушки сосен в бору, заливало светом кладбище, занесённое сугробами. Афанасий погладил рукой землю на могиле жены, поднялся и медленно пошёл домой.

на заставке автор Геннадий Честных