Гл. 4. Роковая встреча, картошка и беда

Гл. 4. Роковая встреча, картошка и беда.

Родилась моя сестрёнка Вера 24 января 1963 года, а в феврале следующего 1964 года произошла беда с моей единственной и столь мной любимой бабушкой Варварой Фёдоровной Бойко. Жила она последние годы с нами, в нашей девятиметровой комнатке, о которой я уже рассказывал в предыдущем цикле. Последний год она нянчила малышку Веру. Мать после трёх месяцев декрета должна была идти на работу.
В тот февральский день бабушка вышла на кухню нашей коммунальной квартиры, годовалая Вера была у неё на руках. В кухне сидела соседка по коммуналке тетя Поля и цыганка, гадающая ей по руке.
Взглянув на мою бабушку, цыганка сказала с неприязненной ухмылкой, будто встретила давнего и заклятого врага: «О, бабка, а ты ещё землю топчешь?! Зажилась ты, однако!…»
Бабушка моя вздрогнула и, словно забыв, зачем пришла, молча ушла обратно. Скрипнула дверь в нашу комнату, а через несколько мгновений раздался тяжёлый удар, будто упало там что-то тяжёлое.
Цыганка молча встала и ушла, словно за тем и приходила. Тетя Поля закрыла за ней дверь и поспешила в нашу комнату. Бабушка моя лежала на полу, а Вера в своей коляске. То есть, бабушка успела положить внучку и тут же упала на пол, разбитая параличом.
В тот вечер я и ещё один мой одноклассник чистили картошку за весь наш класс. Не помню уж, за какую провинность было мне такое наказание жестокое. Помню лишь, что провинности у нас с напарником были разные и моя провинность была намного большая. Картошки же в тот вечер было, как нарочно очень много: целых девять больших плетённых корзин. Две из них должен был почистить мой напарник, остальные семь надо было осилить мне.
Работа подвигалась медленно, повара нервничали и ругали нашу классную руководительницу, которая придумала мне такое жестокое наказание. Тем более, что из-за не почищенной вовремя картошки весь интернат мог остаться без еды на предстоящий день.
А тут ещё дочь тети Поли Зинаида принесла нашей классной руководительнице Марии Николаевне (кстати, человеку отнюдь не злобному, напротив, чуткой и доброй учительнице, преподающей мой любимый предмет - историю) печальную весть, что бабушка моя умирает.
Короче, в десятом часу вечера наша классная прислала мне на замену нескольких девчонок из нашего класса, которые должны были заменить меня на картофельной «гауптвахте». А мне сказали: что надо срочно идти домой.
Еле отмыв грязные руки, пальцы которых с трудом разгибались после нескольких часов непрерывной чистки картофеля, я оделся и пошёл домой, плохо соображая, что могло случиться с моей любимой бабушкой.
В нашей маленькой комнате стоял полумрак, и было непривычно многолюдно: кроме моей матери тут был дядя Георгий, которого бабушка звала всегда Жорой, а также его жена, тетя Рая, и двое их сыновей – девятилетний Петя и Коля шести с половиной лет. На лампу навесили своеобразный абажур из газеты, чтобы свет не слепил бабушке глаза.
Бабушка лежала на своём деревянном топчане, который сделал несколько лет назад дядя Жора. Она позвала меня слабым голосом и тетя Рая, встав со стула, пропустила меня к больной. Доброе бабушкино лицо было бледным и грустным, в глазах стояли слёзы.
Она попросила, чтобы я наклонился к ней пониже, и с трудом погладила меня по голове дрожащей левой рукой, сказав что-то незнакомым заплетающимся языком. Ближняя ко мне правая рука лежала беспомощно вдоль туловища…
Мне пояснила тетя Рая, о чём спрашивает бабушка, я что-то ответил, растерянный и подавленный. Это была, конечно, моя бабушка, но общаться с ней было намного труднее, чем с той, с которой я разговаривал два дня назад, когда был на выходных дома…
Ночевал я у дяди Жоры, в соседнем доме.

Продолжение следует.