По ту сторону

По ту сторону.

I

Марина со злости хлопнула дверью и села на край ванны. Никогда еще за три года супружеской жизни не было ей так обидно. Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Запястье пощекотала теплая солоноватая капля, затем  торопливо сбежала ей на колени. Марина шмыгнула носом и тыльной стороной ладони отерла слезы, отчего вокруг глаз образовались черные разводы. Она вдруг почувствовала себя такой беспомощной.
В дверь постучали. Да, Лёня все знал, все понимал, все чувствовал. Когда Марина после ссоры закрывалась в ванной, она плакала. И надо же было опять поругаться из-за какой-то ерунды! Ладно бы еще, если по делу, а то ведь так...эх... Леня отпустил в адрес Марины не вполне уместную шутку, которая ее задела, она обиделась и нагрубила в ответ, он накричал на нее, она съязвила, и он - тоже...
Теперь же оба не могли найти себе места, чувствовали себя виноватыми, но в то же время и оскорбленными. Оба понимали, что не правы. И оба были настолько упрямыми от природы, что не хотели мириться первыми.
И все-таки Лёне было хуже: его Марина, его бесценная Марина, плакала, и он тому причиной. Поэтому он решил перешагнуть через свою треклятую гордость и постучался:
-Мариша! Прости, пожалуйста.
Молчание.
-Мариш, я был не прав. Я больше так не буду.
И снова тишина.
-Не буду... Обещаю! Мариша, не плачь, прошу тебя!
Марина глубоко вдохнула и попыталась придать своему голосу самые безмятежные интонации:
-Кто плачет?! Я плачу? Ха! Ты же знаешь, я никогда не плачу. Никогда! Нет... И вообще, не ломись в дверь: я в душ пошла,- Марина демонстративно открыла кран, и вода с грохотом ударилась о дно ванны.
В том-то все и дело, что Лёня знал Марину, слишком хорошо знал, чтобы не понять, что она обижена и плачет. Она вообще не любила, когда ее жалели, потому что чувствовала себя слабой в этот момент. Лёня все знал и ей обычно подыгрывал: делал вид, что верит в то, что когда она себя ведет подобным образом, все в полном порядке. У самого же кошки на душе скребли в эти минуты. Как правило, все действительно заканчивалось тем, что Марина принимала душ, успокаивалась и выходила уже веселой и посвежевшей, будто бы ничего и не было, прижималась головой к лёниному плечу и тихонько говорила: "Давай не будем больше ссорится, хорошо?" И каждый раз он крепко обнимал ее и только удивленно, как на ребенка, смотрел, когда она поднимала на него полные нежности и обожания, немножко виноватые, глаза. И каждый раз Лёня вспоминал слова бабушки, сказанные ею однажды за завтраком в кокетливо-шутливом тоне, перефразируя Коко Шанель: "Женщина из чего угодно может сделать скандал, салат и шляпку".
Но сейчас все было иначе. Никогда еще не было сказано столько грубостей в адрес друг друга... Причем никто из них на самом деле и не думал того, что говорит. Скорее даже наоборот. Своего рода поведение в состоянии аффекта: как защитная реакция организма... Но, как известно, слово не воробей, и теперь она плакала...
Лёня прислонился спиной к двери и сказал:
-Ну прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Но ты ведь первая начала!
С той стороны послышался негромкий шорох, будто бы Марина подошла ближе к двери, чтобы открыть ее, но в последний миг отчего-то передумала:
-Отстань, - она отдавала себе отчет в том, что ведет себя совершенно как ребенок, но иначе она просто не умела.
Лёня постепенно начинал терять терпение и уже несколько раздраженно стукнул ногой в дверь и повысил голос:
-Марина! Ну в самом деле! Прекрати! Что ты хочешь от меня услышать? Что я дурак?! Пожалуйста: я дурак! А теперь выходи и перестань рыдать- это невыносимо! Марина, слышишь меня?!
Шорох за дверью повторился, ручка неуверенно дернулась, и Марина, опустив глаза в пол, шагнула наружу. Лёня попытался обнять жену, но та, уже совсем как дитя, начала колотить его кулаками по плечу и вырываться:
-Да, и не надо меня завтра подвозить в аэропорт, я лучше такси вызову!- выпалила она насупленно, резко отвернулась от Лёни и быстрым шагом, сильно размахивая руками, ушла в спальню.
Дело в том, что на следующее утро Марина должна была лететь в командировку в Сидней на четыре дня. Чемодан был уже собран и стоял у входной двери, дожидаясь отмеренного часа. Дорожная одежда висела на вешалке рядом. на тумбочке при входе лежали авиабилет, загранпаспорт и заряженный фотоаппарат. И было заведено так, что, когда кто-то из них уезжал в деловую поездку по работе, они друг друга обязательно подвозили в аэропорт или на вокзал. Вполне естественно, казалось бы. Уже по этому можно было судить о масштабе нынешней ссоры...
Марина укуталась в одеяло почти с головой, оставив гореть ночник на тумбочке по рассеянности, и сделала вид, что уснула, хотя на самом деле было ей вовсе не до сна. Во-первых, ее страшно мучила совесть, но все же, обида перевешивала голос разума, твердившего, что она ровно в той же степени виновата перед мужем, что и он перед ней. Кроме того, с детства Марину одолевала бессонница в ночь накануне какого-либо важного события, будь то поездка или праздник. Чрезмерно впечатлительная с пеленок, она представляла себе картины грядущего, строила планы, мечтала, размышляла.
Однако когда Лёня вошел в полутемную спальню, Марина уже спала, ровно дыша, с таким блаженно-непосредственным выражением лица, какое бывает у маленьких детей, когда им снится очень добрый сон, и лишь еле слышные затихающие посапывания выдавали, что она недавно плакала. Лёня присел на край кровати рядом с ней и провел ладонью по ее щеке, отчего она немножко поморщилась и развернулась на другой бок. Он со вздохом покачал головой и подумал: "Ну какие ей дети? Она же сама еще такой ребенок..."



II

Наутро, часа в четыре, прозвенел будильник. Еще не начинало светать. Марина потянулась, чтобы выключить назойливый звонок, не открывая глаз, но не нащупав мобильный на тумбочке, окончательно проснулась и села на кровати. Лёнина половина была пуста, и только смятое и дышавшее теплом одеяло свидетельствовало о том, что он недавно встал. Марина пошла чистить зубы и мимоходом краем глаза заметила, что ее чемодана у двери не было. Изумленно обошла она всю квартиру в его поисках и застала Лёню на кухне. Предвосхитив ее вопрос, он сказал в достаточно холодном тоне, ясно давая понять, что он тоже сердится на нее:
- Чемодан в багажнике. Такси я отменил. Я не позволю тебе таскать самой такие тяжести. Ты вообще подумала, как с этим холодильником на колесиках в аэропорту справишься?!
Марина только равнодушно пожала плечами, хотя ее приятно согрела забота Лёни:
-Спасибо конечно, но я не просила тебя об этом...
Он видел ее насквозь, с самого начала, поэтому ни на минуту не поверил показному безразличию, звучавшему в ее слегка дрогнувшем голосе. Ему и осталось разве что поднять бровь да фыркнуть с усмешкой в ответ на ее реплику.
Намеренно игнорируя и все же втихомолку посматривая на реакцию друг друга, они собирались в аэропорт. Так же молча посидели на дорожку в противоположных углах кухни, бросая друг на друга хмурые взгляды исподлобья. Так же молча вышли в холл, закрыли за собой дверь. Молча  же шагнули в лифт. Молча вышли из подъезда, молча сели в машину, молча поехали. Молча.
Дорога была непривычно пустой. Едва брезжил рассвет. Еще не погасли фонари, и неоновые огни реклам расцвечивали пестрой россыпью безлюдный город. Громады типовых домов мелькали в окнах. Мало растений - мало жизни.
 Когда вошли в здание аэропорта, Марина повернулась к Лёне и сказала:
-Все. Дальше я сама. Отдай чемодан.
Он сделал вид, что не услышал, и пошел вперед, мысленно спрашивая себя, как можно, уезжая всего на несколько дней, взять с собой такое количество вещей. Вероятно, этим же вопросом задается большая часть мужского населения планеты: кажется, проще выяснить, что появилось раньше, курица или яйцо, чем найти вменяемый ответ на него.
Марина повторила уже более настойчиво:
-Отдай мой чемодан!
Лёня даже не повернулся в ее сторону и только ускорил шаг. Тогда Марина замельтешила вокруг чемодана, подбегая к нему то с одной, то с другой стороны, чтобы отнять его у мужа, едва успевая за его темпом. Ни одна из попыток не увенчалась успехом. Марина начала отгибать пальцы Лёни от ручки чемодана, бормоча недовольно себе под нос:
-Отдай, я сказала!
Он вдруг ни с того ни с сего рассмеялся чуть не до слез и, снизив голос, попросил:
-Марина! Ну что за детский сад?! Прекрати! Люди же смотрят.
Она оторопела от этих его слов: да и как вообще он смеет над ней смеяться сейчас! Расхохотаться ей в лицо! Несколько мгновений Марина лишь обиженно хлопала округлившимися от удивления глазами, застыв на месте. Потом  едко усмехнулась, скрестила руки на груди и протянула:
-Ну конечно... А клеить мне на спину наклейки от мандаринов - это вовсе и не детский сад! Ну-ну...
Они поравнялись с пунктом сдачи багажа. Поздоровавшись с человеком за стойкой и приветливо улыбнувшись, Марина потянула на себя чемодан и попыталась водрузить его на ленту. Отклонившись назад под его тяжестью и помогая себе коленом его удержать, она чуть не упала вместе с ним, благо Лёня вовремя подхватил ее за талию и сам поднял чемодан.
-Не трогай меня, - тихонько попросила она, все же не предпринимая попыток  высвободиться. Марина хотела, чтобы тон ее звучал как можно более холодно (нельзя же вот так вот давать слабину, пусть Лёня знает, что она может и по-настоящему на него обидеться!), но вышло у нее совсем иначе, пожалуй, даже с нотками нежности в голосе. Человек, взвешивавший ее чемодан, искоса наблюдал за ними, еле сдерживаясь от смеха: уж чего он только не видел на своем веку в аэропорту, но такое - впервые.
Лёня понял, что ссора, наконец, пришла к своему логическому завершению - к долгожданному примирению - и хотел было обнять и поцеловать Марину на прощание, но она вдруг вспомнила, что сегодня у нее другое амплуа, хоть и порядком ей уже надоевшее (не умела она долго дуться на мужа, да и не хотела), только на миг крепко сжала его руку, отстранилась от Лёни и ушла, поправив рукой волосы.
Он смотрел ей вслед, долгим любящим взором. Стоял и смотрел, а вокруг суетились в предотлетной спешке люди, шумно, душно...
А она шла все менее уверенно, и ей было так стыдно. С каждым шагом шла все медленнее. И чувствовала его взгляд на своей спине. И все-таки оглянулась. И встретилась с ним глазами. Ей стало очень жалко его: она поняла, что перегнула палку на этот раз, сильно перегнула. Марина остановилась и смотрела на Лёню. Ей так захотелось вдруг побежать и броситься ему на шею! "Как маленькая, в самом деле!- подумала она.- "Но кто, черт возьми, сказал, что это плохо?!" Сумка выскользнула из ее рук и упала на пол. Лёня поджал губы, помахал ей рукой на прощание и уже было отвернулся, чтобы уйти...
И тут Марина сорвалась с места и побежала. Не помня себя, побежала к нему, со всех ног! Он обернулся на звук и просиял: "Простила..." Марина с разбегу прижалась к Лёне, обняла его крепко-крепко и уткнулась головой в его плечо, как очень любила делать: так она чувствовала себя защищенной от всего плохого, что только происходит в мире. Он погладил ее по спине и поцеловал в макушку, зарывшись носом ей в волосы. Марина подняла на него влажные от подступающих слез глаза:
-Лёнечка, прости меня, прости, прости, я вела себя как последняя идиотка... Прости меня, я больше так не буду... Честно-честно... Никогда не буду...
- Бестолковые мы с тобой люди, Мариш...- они стояли так в обнимку и осыпали лица друг друга нежными поцелуями, искупляли свою вину будто бы говорящими протяжными взглядами, проникающими в самую душу.
-Я люблю тебя...- прошептала Марина, сильнее сомкнув пальцы за лёниной шеей и снова прильнув головой к его плечу.
-Я люблю тебя,- сказал Лёня, прижав Марину к себе так крепко, что ей стало трудно дышать.


III

Рейс был не прямой, а с пересадкой в Токио. Марина удобно устроилась в кресле самолета. Когда он оторвался от земли, откинула спинку и задремала. Она села у иллюминатора, как и всегда старалась сделать: так здорово созерцать проплывающие под самолетом облака, расстилающиеся снежным ковром, рассматривать города и деревеньки, кажущиеся такими крошечными с высоты. Перелет предстоял долгий, самое время помечтать: "Почему люди не летают? - да нет же, летают, еще как летают! Когда на душе спокойно, тогда и летят..."
Принесли завтрак, Марина взяла чашку чая...

Тем временем Лёня доехал до дома и тоже сел завтракать. Включил телевизор, шел документальный фильм, посвященный советским поэтам середины XX века, да так интересно рассказывали, что он невольно зацепился за передачу и смотрел не отрываясь. На работу было рано, рубашку ему Марина еще вчера погладила, так что часа полтора у него было в запасе. Можно было себе позволить просто посидеть и отдохнуть...

Марина поела и достала блокнот и карандаш, начала писать, время от времени поднимая глаза и устремляя взор куда-то в пустоту в сосредоточенной задумчивости. Через час такого времяпрепровождения она устала и отложила блокнот в сторону. За бортом самолета небо окрасилось в причудливые сиренево-желтые полутона, будто бы вдалеке кто-то облако иван-да-марьей засеял. А по боку тянулась буроватая дымка.
Вдруг Марина почувствовала резкий толчок, ее даже слегка подбросило в кресле. Ясное дело, турбулентность. Но дымка за окном стала темнеть и сгущаться, и Марина поняла, что это и не дымка вовсе, а что-то не так с крылом самолета, над которым она сидит! Монстрёзную машину стало водить из стороны в сторону...

Лёня допивал вторую чашку чая и увлеченно досматривал телепередачу. Эпилог фильма был снят со вкусом: черно-белые фотографии по одной выводились на экран и низкий красивый женский голос читал строки одного из самых известных стихотворений А.Кочеткова: "Как больно, милая, как странно, сроднясь в земле, сплетясь ветвями..."
Ах, как хорошо Марина читала это стихотворение! Одно из ее самых любимых... Лёня расплылся в ностальгической улыбке. На Последнем Звонке в школе ставили спектакль: не то чтобы даже и с цельным сюжетом, скорее просто несколько отдельных номеров, объединенных общей канвой. Учительница русского языка и литературы настояла на том, чтобы именно Марина читала именно это стихотворение, хотя оно совершенно выбивалось из идеи представления, тематически никак не было с ним связано. Причина заключалась в том, что как-то раз в выпускном классе Марина читала его наизусть на уроке литературы, и настолько сильно пропустила через себя, с таким чувством, такими интонациями, что ко всему достаточно хладнокровная учительница ставила ей пятерку в дневник со слезами на глазах. Вышло так, что стихотворение осталось в памяти всех, кто смотрел спектакль, намного более, чем все остальные его номера. Актовый зал затаил дыхание и не смел пошевелиться. Завороженно слушали Марину, игравшую голосом, единственно раздававшимся в какой-то кладбищенской тишине. Впечатление было настолько велико, что аплодисменты обрушились нарастающей волной только через несколько мгновений после того, как затих ее голос. Из зала никому не было видно ее лица, но когда зашла она за кулисы,  заметили, что лицо ее раскраснелось, а глаза блестят нездоровым светом. Марине потребовалось с полчаса времени, проведенного в молчании, чтобы прийти в себя.
"Нет, не так читают это стихотворение. Никто не может сделать так, как Марина... Совсем не так",- думал Лёня, услышав первые строки.

А самолет стремительно терял высоту. Бортпроводники носились по салону и пытались прекратить панику, поднимавшуюся среди пассажиров. Многие плакали. Кто-то кричал. Некоторые апатично сидели с пустыми глазами, уставившись в никуда и вжавшись спиной в кресла. Молодая стюардесса,  совсем еще девочка, стояла посредине и дрожавшим голосом объясняла, как надеть кислородные маски и спасательные жилеты. Марина не верила в происходящее: ей казалось, что все это сон, что она сейчас проснется, и все снова будет хорошо. Но нет, проснуться не удавалось. "Как я могла так себя вести эти два дня! Я же конченная истеричка. Бедный Лёня! Ну зачем я так его мучила?! Ах, какая же я дура!.. Это конец... Все... Умереть? Но как же так! Сейчас? Нет! Боже мой, как же не хочется умирать! Нет-нет-нет! Страшно..."

"...Но если мне укрыться нечем от жалости неисцелимой, но если мне укрыться нечем от холода и темноты?.."- раздавался все тот же грудной голос из недр телеэкрана. Нет, не так читала Марина, совсем не так! Более живо, как-то по-настоящему, что ли... Не просто читала, а ставила себя на место героев, принимала стихотворение настолько близко к сердцу, что оно просто вот-вот и разорвется... Лёня только задумчиво качал головой, посматривая на часы: нет, не пора еще, не опоздает...

 Страшно заложило уши от перепада высоты. Так что потусторонний звон стоял.  В голове Марины роились беспорядочные отрывочные мысли, верно, последние. Кислородная маска и жилет остались по-прежнему на своих местах. "Зачем они?- думала Марина.- Все равно не поможет. Уже ничто не поможет..." Да и мало кто во всем самолете прислушался к мольбам плачущих стюардесс не пренебрегать мерами безопасности. Впереди сидела молодая пара, обнявшись без движения, будто уснув. За Мариной в истерике билась пожилая дамочка, выдирая из себя волосы. Марина забралась с ногами в кресло, обхватила колени руками и сидела тихо. Ей очень хотелось заплакать или закричать, но она не могла! Она только думала о том, что одними из последних ее слов, адресованных Лёне, были грубости...

"...Но если я безвестно кану, короткий свет луча дневного..."-продолжал надрывно голос. Нет, Марина читала искреннее, и голос ее прерывался на этих строках, ей даже едва хватало дыхания!

Грубости! Недопустимые грубости... "Как я могла?"- эта мысль кружила в голове Марины рефреном. Вдруг кто-то тихонько тронул ее за руку. Она резко повернулась: нет, на этот раз не докучливая стюардесса, а девочка лет десяти, сидевшая в соседнем с ней кресле. Надо же, Марина только сейчас приметила ее. Девочка была на удивление спокойна, лишь во взгляде ее сквозило смутное понимание происходящего:
-Тетенька, мы умрем, да?- нет, ей только показалось, что ребенок не волнуется, голос ее охрип от страха.
Марине стало жалко ее, и она соврала, отчасти и из самоуспокоения, хотя ничуть не верила в то, что говорит:
-Нет же, что ты! Сейчас самолет просто сделает аварийную посадку и все...- она закрыла лицо руками, чтобы девочка по ее глазам не поняла, что это неправда.- А ты что, без родителей летишь, одна?- эта мысль пришла ей в голову, потому что ей показалось странным, что ребенок обращается к совершенно незнакомому человеку.
-Да, мои родители в разводе, и папа живет в Японии. Я к нему еду на каникулы. Первый раз лечу одна. Вот приедем, все папе расскажу, больше никогда-никогда не буду летать одна! Это страшно...
"Да... Приедем... Никогда... Страшно..."- повторила про себя Марина, улыбнувшись девочке и сжав ее руку:
-Не бойся. Все будет хорошо. - И самой стало противно от собственного вранья...- Я вот тоже одна лечу. Правда, не впервые уже. Но больше тоже никогда не полечу. Никогда...
-Тетенька, а Вы к кому летите? К мужу?
Марину задели за живое, будто ножом по сердцу полоснули, она глубоко вздохнула, чтобы сохранить внешнее спокойствие:
-Нет, я по работе. А муж? Муж дома... Только вот поссорились мы сильно нынче... Много плохого я ему наговорила, а теперь, Бог знает, увидимся ли еще когда...
Девочка удивленно подняла брови и воскликнула:
-Ну конечно, конечно же, увидитесь! А Вы позвоните ему сейчас! И извинитесь.
Марина хотела было возразить, что в самолете нельзя пользоваться мобильным телефоном, но потом подумала: "А что, собственно, случится? Все равно уже падаем!.." Но достав мобильный из сумки, она поняла, что связи нет, а заряд почти на исходе, так что его едва хватит на сообщение, не то что на звонок. Но Марина решила все же попытать счастья и набрала смс.
-Все будет хорошо...- повторила она, уже не понятно, кому адресуя это утешение...

"Трясясь в прокуренном вагоне, он стал бездомным и смиренным..."- вещал голос. Лёня вспомнил, как читала эти строки Марина: сначала медленно и тихо, но по мере нарастания напряжения сюжета ускоряя свою речь и повышая голос, так что в итоге перед глазами представала действительная, очень реалистичная картина происходящего, и в конце концов, оторвавший от рельс колеса поезд... Тут голос Марины обрывался, вместе с поездом, летящим в пропасть...

Самолет летел так низко, хоть еще и тщетно пытаясь выравнять высоту, что были достаточно отчетливо видны населенные пункты внизу. Марина трясущимися пальцами несколько раз нажимала на надпись "отправить" на экране телефона, но связи все еще не было... И вдруг, о чудо! - сообщение отправилось! Марина выдохнула с долей облегчения и обреченно посмотрела в запотевший иллюминатор. В ушах по-прежнему гудело. Страшно...

"И никого не защитила рука, зовущая вдали..." - все не с той интонацией читала женщина. "Какое же сильное стихотворение! Не зря Марине оно так нравится..."- подумал Лёня.
Его мысли вдруг оборвал лежавший на столе телефон, неожиданно запиликавший. Лёня недовольно потянулся за ним и открыл...
"Падаю. Прости. Люблю", - в третий раз перечитал он, еще не понимая сути случившего...
"С любимыми не расставайтесь!.."- звучало с телеэкрана...
Лёня беззвучно плакал, закусив костяшку пальца.
"И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг..." Этот "миг" эхом отдался в душе Лёни... "Марина... Марина..."- шептал он...

Страшно... И в глаза ударил яркий белый свет...


IV

...Марина проснулась со слезами на глазах. В лицо бил свет ночника. Первым, что она увидела, был Лёня, лежавший напротив, бледный и испуганный. Капля бежала по его переносице на подушку.
-Мариша, ты кричала!.. Кошмар приснился? - хриплым после сна голосом спросил Лёня.
Она кивнула и прижалась к нему изо всех сил, всхлипывая и шмыгая носом. Он обнял ее так крепко, как только мог, и гладил по щекам, не веря в свое счастье:
-Боже мой, все только сон! Только сон! Не плачь, Мариш, все хорошо... Все хорошо...
-Тебе тоже плохой сон приснился?.. Расскажи...-Марина поцеловала Лёню так нежно, как никогда еще не целовала.- Я люблю тебя, Лёнечка, очень люблю...



...Все лишь на миг, что людьми создается.
Блекнет восторг новизны,
Но неизменной, как грусть, остается
Связь через сны... (М.Цветаева.)