Записки мертвого адвоката. Отрывок

ВСЕГДА УШЛО НАВСЕГДА

  «...В темноте страсти, где-то на невозможно высоком, выше неба потолке, дрожали тени наших сплетенных непокорных и ненасытных тел. Мы собрались провести романтический вечер на берегу, послушать ласковый и бесполезный шепот прибоя, увидеть звезды, качающиеся на плотной океанской волне.
  Наша хижина была в нескольких десятках метров от кромки ночного прилива. Мы не смогли преодолеть это расстояние, и заблудились в колдовском замкнутом круге нашей тайны, окруженные кипящей неизвестностью.
        Во всем виновата Алёна, потому что это я помогал ей переодеваться…
В набегающих сумерках никакой купальник не кажется откровенным, и прикосновение моих губ к легкому летнему бархату Алёнкиного плеча, говорило только об одном – мы отправляемся на близкий и теплый от дневного пала берег. Неизвестный откровенный и настоящий, недоступный никакой косметике аромат кожи, сжег меня неумолимо и безжалостно. Я потерял равновесие, Алена попыталась удержать мое непослушное тело, и мы вместе оказались на кровати. От удивления, все еще думая о прогулке берегом океана, я прошептал:
        - Потом… - и не услышал свой голос, или просто не узнал его…
        В оцепенение ревности – ведь мою ласковую девочку вот-вот возьмет в себя, и будет откровенно обнимать весь Индийский океан – я медленными, бесконечно легкими поцелуями прикасался к ее удивленно-тихому и не ожидающему близости телу.
        - Так мы пойдем? – спросила Алена, и обняла мои плечи, чувствуя всю безнадежность происходящего.
  Показалось, что я застрял в ее светло-розовом купальнике, и продолжал снимать, и снимать его уже с обнаженного тела, рассекающего своей откровенной красотой бездонную темноту ночи.
        Волна, казавшейся бесконечной и полновластной близости, отступила от нас, и можно было вернуться в желанную прогулку по берегу океана. Свалившийся на бок, опьяненный упоительным счастьем случившегося, матрос дремал в плену безразличия, и он тоже никак не возражал против прогулки и ласки теплого океана. Только исполнение волшебства желания освободило меня от прилива ревности к океану. Словно прощаясь, покоренный красотой тела, небрежно забывшего все случившееся легкое утомление, я прикоснулся младенческим невинным поцелуем к полуоткрытым ресницам.
        - Пошли… - проговорили мы одновременно, и тихо, как обреченные на новые преступления заговорщики, рассмеялись.
  Моя рука очень неохотно рассталась с волнительным, безгранично дорогим и трогательным возвышением над таинственным, погубившим всю самоуверенность матросика местом желаний. Беззаветно покоренный благодарностью, я нежно прикоснулся губами к теплу любимой рядом с ключиком, не имея никакого права беспокоить его после случившихся волнений близости. Алена непроизвольно произнесла очень тихо:
        -Ой, что ты…- словно остерегая меня от какой-то опасности.
        Свет неизвестности и недоступной встречи заката и рассвета родился так неожиданно и явно, что не было никакой возможности защититься, зарыться или спрятаться от него. Невероятность прикосновения оказалось нельзя и невозможно остановить, мы вовсе не понимали происходящих ощущений. Свет, рожденный роковым поцелуем, ослепил меня. Не нужный ни мне, ни девушке матрос оказался совсем забытым. Все изменилось так окончательно и безвозвратно! Мы летели в пропасть опустошительного изумления, не понимая и не желая понимать ничего из происходящего с нами.
        Легче выжить в огненной лаве вулкана, или дышать в безвоздушном пространстве. Случившееся продолжалось только одно, запредельно мимолетное мгновение – всю ночь, утро и вернуло к нам доброго и убежденного в полной правильности своих движений матроса в начале нового, яркого всей кромешной темной страсти дня.
  - Хочу пить, - прошептала Алена, и, увидев, как пляшет стакан с водой в моей, ставшей непослушной руке, нежно проговорилась: - Я ведь всегда такая тихая…
        - Всегда, любимая, ушло навсегда, - ответил я каким-то опустошенным голосом, и, словно оправдываясь, восхищенно признался:
        - Милая, не уходи никуда – ты тигрица…
  Ласковый колокольчик ее голоса переливается во мне серебром надежды, может быть, любимая права, и я действительно вовсе не человек, но это только с ней, и всегда, действительно ушло навсегда…»