Boy-Tree

Как можно любить дождь? Как можно любить холод? Когда назойливые прозрачные капли воды беспрестанно молотят тебя по макушке, а ледяной ветер, кажется, прикасается не только к влажной коже, но и к внутренним органам, сжимая их тонкими пальцами? По телу идёт дрожь. Вполне ожидаемая реакция, как ответ, как отчет, что тело отказалось подчиняться настойчивым приказам мозга о движении, а сердце больше не может гонять кровь, согревая озябшие клетки. Ведь движение – это жизнь. Движение – это тепло, развитие, будущее. Остановившееся движение равняется латентной смерти. Ты «почти» жив, но это самом деле это прозябание в мире, который подмял тебя под себя.

Холод.

Примерно так считают три четверти населения маленького прибрежного городка L. Дождь они не любят, холод попросту ненавидят. Парадокс, но тепло тоже вводит их в легкий ступор и апатию. Их вечные «если бы» и «когда» не найдут физического применения ни в этом году, ни в следующем, ни когда либо. Они искренне считают, что холод убивает, но холод безразличия страшен куда больше. Наверное, потому, что, подобно раковым клеткам, заявляет о себе в самую последнюю очередь, а до этого человек считает себя абсолютно здоровым. Душевно, по крайней мере.
Душевная гниль, конечно, не обволакивает внутренние органы мертвым серым налетом. Под его действием кости не превращаются в древесную труху. Вены и артерии не лопаются подобно мыльным пузырям. О, эта болезнь проникает гораздо глубже телесной оболочки – в самые скрытые, потаенные уголки вашего сердца и подсознания. Именно из-за нее ожесточаются сердца, грубеют души, всячески извращаются умы. И поверьте, эта болезнь гораздо страшнее болезни физической, ибо разлагает бессмертную душу, не прикасаясь к телу. От человека остается кожура оболочки с соломинками костей. Порой, конечно, это довольно привлекательно, но не настолько, чтобы посвящать подобному идолопоклонничеству свою жизнь.

Тепло.

Оно лежит в плоскости, прямо параллельной холоду. Тепло заставляет оживать сердца, заставляет дрожать и трепетать. От страсти, от возбуждения. Оно охватывает все наше существование, от начала и до конца, и наполняет красками жизнь. Мы с придыханием проносим его образ с рождения до самой смерти. Лишь бы не уронить это теплое, попискивающее во сне существо, которое является моим ребенком, и которого я пронесу в своем сердце до логической кончины своей!  Только бы не выскользнул из рук этот жалкий огарочек свечи, уверенный огонек которой освещает мой путь и предупреждает меня об опасности! Лишь бы это чувство, которое заставляет меня радоваться и грустить одновременно, не покинуло меня, оставив наедине с серыми мыслями и черной реальностью! Тепло красит наш мир. Синим – дружбой, красным -  любовью, здоровьем – зеленым, оранжевым -  радостью, нежностью – желтым, уважением – голубым, ну а фиолетовым  - самим ощущением жизни. У счастливого человека она похожа на калейдоскоп и радугу, у несчастного -  на серую, безжизненную пустыню, которую покинуло даже солнце.

Но некоторых устраивает даже такой расклад вещей.

Знакомьтесь, Брайан Резник, шестнадцать лет. Это единственный человек в маленьком прибрежном городке L, который обожает дождь, холод и слякоть, и не терпит тепла и солнца, предпочитая отсиживаться дома, закрыв все окна и включив кондишн, когда отметка ртутного  столбца поднимается выше  +25 по Цельсию.  Хорошая, по мнению многих, погода, (+27, солнечно, безветренно) казалась ему отвратительной,  угнетая его настроение и уничтожая в зародыше такие  порывы, как «погулять», «пообщаться».
В то время, когда его сверстники, другие парни и девушки, смиренно радовались теплым денькам, подставляя горячим солнечным лучикам плечи, лица и груди, желая приобрести красивый ровный загар, Брайан прятался в своей комнате, прохладном помещении 15Х15 кв.м., где занимал себя рисованием, чтением, или общением с такими же убожествами, как и он, во всемирной сети – с одиночками, затворниками, и отшельницами.

Но даже в разговорах с ему подобными о смысле жизни и прочем он не находил желанного покоя или понимания. Со временем оказывалось, что все его собеседники являются закомплексованными прыщавыми уродцами, которых сдувает ветром – настолько они легки, дряблы и нетренированны; или не менее закомплексованными прыщавыми дурами, что стесняются выйти на улицу из-за лишнего веса. Такие умники и умницы отгораживаются от социума ложным утверждением о превосходстве красоты ума и души перед красотою тела. Не имея ни того, ни другого, они выглядят никчемно и жалко, а мир не стремиться их в этом переубеждать. 

Брайан тоже не стремился. Со временем, и, учитывая его большой опыт общения, он научился с первых фраз раскусывать таких индивидуумов,  и отсеивать их, как муку, отделяя мусор и жучков. Подобные люди не могли интересовать его.  Все их мысли он угадывал с пол-оборота, а все их доводы обрубал своими аргументами. Можно сказать, он был акулой  - одним ударом перебивал позвонки своим жертвам и упивался кратковременны торжеством своей победы. Впрочем, это чувство быстро сменялось ощущением  острого стыда, будто он не побеждал в честной схватке, а обижал детей. Никто не виноват, что его собеседники не так умственно подкованы в жизни, истории, литературе, музыке, кинематографе, биологии, короче, во всем, что так горячо интересовало Брайана.

Было, кстати, и несколько постоянных собеседников. Девушка из России, защищающая права секс-меньшинств; английский клерк, который, занимаясь серой бумажной рутиной, в свободное время творил прекрасные стихи, яркие и горячие, словно звезды, а порой черные и безудержно слезливые, суицидальные; они хватали длинными, мертвенно-бледными пальцами с поломанными ногтями за самую душу; невозможно было оторваться, невозможно было описать всю палитру противоборствующих чувств. Женщина из Миннесоты самостоятельно поднимала на ноги двух детей, молча снося все невзгоды и не жалуясь на свою жизнь матери-одиночки. Юноша из Детройта, влачивший тревожное существование под агрессивным надзором яростных родителей-христиан, чей фанатизм дошел до такой степени, что они совершили жестокое убийство соседского кота, уличив его в пособничестве Дьяволу лишь потому, что был от рождения лишен хвоста, а не потерял его под колесами поезда или вследствие кошачьей драки. Этот боязливый, дерганый парень порой делился с Брайаном своими мыслями, невозможными и полубезумными. Но Брайан его не винил: неизвестно, каким бы человеком стал бы он сам, если бы рос в постоянной обстановке страха и паники.

Мужчина-лесоруб иногда рассказывал истории о  жизни в деревянной хибаре с такими, как он. Порой Брайан чертовски ему завидовал. Пусть этому мужчине не так повезло в жизни, но он имеет счастье поддерживать неразрывную связь с природой, прикасаться к деревьям; ему, в отличие от Брайана, знаком запах весеннего родника и его прохлада. По утрам его будили птичьи трели, или рычание голодного пса, или лучик солнца, заглянувший сквозь мутное стекло лесного домика. И это все было так прекрасно, и так диковинно, и так естественно, что Брайан удивлялся -  а почему ему не оказана честь существовать в подобной обстановке? Право, в этом плане лес удовлетворил его больше, чем железный мегаполис. Но поговорить об этом было не с кем. Да и если бы он заикнулся об этом, то был бы немедленно показан семейному психологу -  жирному латиносу-извращенцу, который спит и видит, как сначала показывает Брайану картинки с тестами Роршаха, а потом  превратно и неправильно толкует его видения, втайне желая очернить  перед родителями.

А что насчет деревьев – Брайан их любил.  Даже, может, это не очень подходящее слово. «Обожал» - тоже нет, потому что обожание подразумевает восторженное изумление, или даже сюсюканье с предметом симпатии, а подобное поведение с деревьями попахивает одной филией, уголовно не наказуемой, но тоже довольно нелицеприятной.

Скорее всего, Брайан… восхищался деревьями. Испытывал неуёмный восторг, когда читал или слышал о сверхбольшом или сверхвысоком дереве, непременно желал увидеть или прикоснуться, чтобы в полной мере осознать факт существование столь прекрасного создания – могучего, живого, мудрого, но чрезмерно спокойного ко всему происходящего в мире.

Брайану нравилось прикасаться к деревьям. Нравилось гладить неровную, сухую и шероховатую, потрескавшуюся кору, будто чешую диковинного животного, нравилось трогать и представлять, как внутри, поднимаясь вверх по стволу, бежит сладкий древесный сок, спеша наполнить жизнью и питательными веществами листья на ветках. Брайану казалось, что, прижимая ладонь к могущественному стволу, он слышит вибрацию жизни, слышит вибрацию деревянного сердца, мерного и ритмичного, такого родного, что собственное сердце юноши начинало биться еще быстрее, захлебываясь ударами; он думал, что, если, остановившись и закрыв глаза, прижавшись к дереву, то он сможет объединиться с ним в единый организм, недвижимый, но живой, трепещущий по ветру листьями и ветками; и что, если сесть посреди поля или луга, предаться глубоким раздумьям или медитации, то можно самому пустить корни и стать деревом.

Ну, конечно, это были его выдумки. Как он не старался и не излягался – с деревом он не объединился и корни, вопреки желаниям и ожиданиям, не пустил. Это постоянно расстраивало и возмущало. Жизнь человека, считал он, слишком быстротечна и слишком однообразна, и слишком выматывает нервы. Деревьям в этом плане легче. Лишь бы не коснулась рука шального лесоруба, да и какие-нибудь жучки-паразиты не забрались под кору, перетачивая челюстями нежную плоть. А так все вполне прекрасно.
Насыщаясь солнечным теплом, голосами родных и друзей, шумом моря и криком чаек, проходили весенние деньки. До дня рождения Брайана оставалось около трех месяцев, до окончания старшей школы  - еще меньше.

Весна в этом году его не радовала. Жаркая и душная, солнечная, вовсе не такая, как прошлогодняя весна. Тогда тепло припозднилось недельки на три и он здорово провел время в лесу, успев облазить его вдоль и поперек, изучив каждое деревцо, каждый кустарник. Дожди шли часто и нерегулярно, не подстраиваясь под какой-то определенный график. Бывало, что дожди шли рано утром или поздно вечером, в один день; могли не идти по три дня кряду; но главным для Брайана было не это. Главное – прохладная, влажная, серая погода не менялась целых три недели. Он даже на время поверил, что сможет полюбить свой маленький прибрежный городок L, но это ощущение исчезло, когда солнце вышло из-за туч и развеяло туман.

Потом надолго комнатка на втором этаже, в пятнадцать квадратных метров, стала его приютом от жары. Спасаясь от немилосердного климата, он мог часами сидеть здесь, читать, рисовать, баловать себя нечастым общением с интернет-собеседниками.
Часто он думал, что его комната стала для него своеобразной темницей, черепашьим панцирем, яичной скорлупой. Возможно, он не хочет покидать ее, потому что на бессознательном уровне чувствует себя в абсолютной безопасности? Хотя, это неверно звучит. Четыре стены, пол и потолок не спасут его от наводнения, падающего метеорита, землетрясения… Стены слишком тонкие, на защиту от радиации не стоит и надеяться… Главное, что он может укрыться от людей, ненужных эмоций, хорошей погоды. Ему было удобно наблюдать мир из окна да через экран ноутбука. В таком виде мир точно не принесет ему вреда.

Конечно, он понимал, что однажды ему придется покинуть эту гостеприимную обитель, его раковину – и начать привыкать к жизни, наполненной стрессами и проблемами. Когда он окончит школу – а это случится через год с небольшим, – он поступит в колледж.  Обоснуется в общежитии или снимет квартиру. Устроится на работу. Все это обусловит ему частое контактирование с людьми, и, может быть, он научится  поддерживать с ними банальную беседу. Может быть, исчезнет замкнутость и волчий, недоверчивый взгляд исподлобья, присущий чаще заключенным и умственно отсталым детям, но никак не юноше, воспитанному в хорошей семье.

Да, в глубине души он хотел избавиться от затворнических комплексов, которые непременно сделают его изгоем в социуме. Хотел стать обыкновенным порядочным гражданином, истинным патриотом своей страны, и просто быть таким, как все.
По крайней мере, он питал надежды.

***
У каждого человека много времени. Сколько бы не было ему лет, к какой бы национальности или этнической группе он не принадлежал. Времени у среднестатистического человека среднестатистического возраста и рода занятий много по определению. В летнее время особенно.  Это – вечно действующая аксиома.
В сутках 24 часа, или 1440 минут. В неделе семь суток, или 168 часов, или 20 080 минут. Учитывая, что на сон в среднем тратится от 50 до 60 часов в неделю, у человека еще остается масса свободного времени. Жаль только, что современное поколение тратит его на недостойные занятия, такие как драки, распивание спиртных напитков и иже с ними, просмотр телевизора, курение и чтение мусора на улице и в интернете соответственно.

Шестнадцатилетняя школьница Кристина Ким Ли умела с большой пользой для себя распоряжаться своим временем. Не считая работы, она заботилась о больной бабушке, помогала матери, прекрасно училась. Она любила Оноре де Бальзака и Дейла Карнеги не за какие-то внешние достоинства, но за их книги, которые скрашивали ей вечера. Ей было интересно пробовать что-то новое – вышивание бисером, либо декорирование бутылок, либо еще какое-нибудь занятное рукоделие. Она спала не более пяти часов, и все равно хорошо выглядела.

Хотелось бы сказать, что, ко всему прочему, она любила ходить к друзьям, вот только настоящий друг у нее был только один. И он не любил, когда его посещали более двух раз в неделю. Знакомых у малышки Ким Ли было много, и она бы, при желании, могла посетить их всех, да только желания нет, а после таких встреч она чувствовала, будто ее чистую душу протерли грязной кухонной тряпкой со следами прогорклого жира. Все стремились вылить на нее всю грязь своих страданий, но не желали слышать о ее собственных. Ее это задевало. Да и кого бы не задело? Очень не хочется быть той самой раковиной, куда сливаются жалобы на никчёмную жизнь и не менее никчемных людей. Конечно, возникает ощущение доверия к такой вот «раковине», но это только ощущение. Утешать и утешаться им не стоит.

Из-за такого образа жизни Кристина выросла не слишком открытой, дружелюбной только по настроению, девушкой без физических, но с некоторыми моральными недостатками, такими как подозрительность, недоверчивость, неискренность. И только ее единственный друг знал, что за ранимый и чувствительный ребенок скрывается под  твердой и чёрствой душой. Потому что только он видел ее настоящей. Всегда ее слушал, редко говорил что-то ободряющее, но его молчание и взгляд всегда были искренне сочувствующими. И Кристина всегда находила в них поддержку.
То, что она рано начала зарабатывать, не способствовало ее любви к труду, но научило ее уважению к работе, и, пожалуй, таким образом в свои шестнадцать она поняла несколько простых истин: каждый труд должен оплачиваться; нету работы, тебя недостойной. Зачастую ты сам бываешь недостоин какого-то дела или профессии, и только тебе решать, исправишься ли ты.

А работать приходилось помногу. Отец бросил их с мамой тринадцать лет назад, и все эти годы у девушки вырабатывались стойкие принципы, которые не сокрушил бы даже  профессиональный борец сумо. На мужчин надеяться нельзя. Доверять им тоже нежелательно, будешь брошенной.  Идеально выполненная работа та, которую ты никому не доверишь. И так далее…

У нее не было младших сестер или братьев; нечем было подстегнуть материнский инстинкт, но она была уверена, что детей любит, и что обязательно станет хорошей матерью. Правда, она боялась, что не сможет дать ребенку должного воспитания. Ее можно было утешить тем, что ребенок – это тоже работа, а хорошо выполненная работа – это самостоятельный, никому не доверенный труд. Это она помнила лучше истории своего происхождения, точно.

Не было младших сестер, но была больная раком прямой кишки бабушка. Забота, любовь, желание показать, что бабушкин труд не прошел даром – вот простая мотивация Кристины. Ни отвращения, ни боли – только доказать, что она достойная внучка, и что помнит ласку воспитавшей ее женщины.

У нее была запоминающаяся внешность. Красивый, миндалевидный разрез ее черных, аки смоль, глаз свидетельствовал о ее корейских корнях. Действительно, ее дедушка по материнской линии родился и вырос в неблагополучной Северной Корее, а во время Второй Мировой Войны эмигрировал в Америку, где много путешествовал, в итоге остановившись в маленьком прибрежном городке L. От дедушки Кристине достались хорошие гены, прилично сложенная, худощавая фигура, фамилия, и, конечно же, глаза. Характером она пошла в бабушку, уроженку вольнолюбивого, дикого Запада.

Когда бабушкина болезнь обострилась, пришлось тщательно планировать свой график. Не более пяти часов на сон, потом она собрала свои немногочисленные пожитки и переехала к ней. Пришлось найти работу – не так уж и много денег у пожилой женщины, а еще и дорогостоящее лечение, препараты. Нужно найти работу. Нужно ухаживать за бабушкой. Нужно прибрать в квартире. Нужно…

Выходной у нее был только один, воскресенье, и даже в этот день она никогда не отдыхала. Заказов порой было больше, чем в будние дни, приходилось бегать по домам, разнося заказы и отрабатывая свои сверхурочные в китайском ресторане.
Так и жила. Ее жизнь была сложной, даже очень, но все же в ней присутствовала определенная прелесть. Ее она бы ни за что не променяла.

И никогда.
***
Комната площадью 15х15 квадратных метров на втором этаже медленно заполнялась густым, как сумрак, запахом кофе. Это придавало холодному, сроду непроветриваемому помещению некоторый уют, который так ценится престарелыми английскими джентльменами. Но нет, не было здесь ничего английского. Даже благородного было до обидного мало.

Всего лишь двое американских подростков пили кофе, сидя на узкой спартанской кровати с жестким матрасом, и ели лапшу быстрого приготовления, орудуя не вилками, что было бы слишком типично и безвкусно, а китайскими палочками для еды, которые бесплатно раздаются во всех ресторанах восточноазиатской наклонности.

-И эту дрянь подают в вашем псевдо-китайском ресторанчике?! – с отвращением спросил Брайан, держа на палочках тонкую бледно-желтую прядь чего-то, больше похожего на вареных дождевых червей, чем на благородный фастфудовский продукт.
-Ну да. Я тебе еще больше скажу: одна нехорошая девушка по воскресеньям развозит эту дрянь по домам, и берет за доставку непомерно большие деньги, - безразлично протянула Кристина, сворачивая губы трубочкой и сквозь них втягивая лапшу.
-Уж не хочешь ли ты сказать, что вы продаете еду по ценам, которые больше реальной стоимости? – подозрительно спросил он .

-Примерно это я и хочу сказать, - кивнула Кристина, продолжая наматывать лапшу на палочки. У нее на лице не было и следа того отвращения, казалось, она не чувствует вкуса поглощаемой ею пищи.

-Не заплачу ни цента, - решительно отрезал юноша.

-Я пока не беру с тебя денег.

Некоторое время они помолчали. Брайан сразу понял, что тема лапшичной профнепригодности себя исчерпала. По этому поводу было нечего добавлять.
-Ты ешь это и дома?

-Конечно. В ресторане много чего остается, и я могу не беспокоиться о своем питании. Или там поем, или принесу оттуда.

-Бабушку тоже это заставляешь есть?

-Меня порой поражает твоя глупость, Брайан. Моей бабушке нужно хорошее питание. Я же пока растущий, относительно не старый организм, мой желудок переварит даже трехдневную падаль. –спокойно проговорила Кристина, одним глотком приканчивая оставшийся на дне бульон. Потом положила коробочку из-под лапши на пол и, откинув со лба волосы, посмотрела на юношу долгим немигающим взглядом.

-Во всяком случае, это не значит, что нужно портить свое здоровье полуфабрикатами, - осторожно заметил он.

-У меня просто нет выхода, - вздохнула Кристина, - может,  я тоже хотела бы питаться нормально, но в силу некоторых обстоятельств…

-Не можешь этого сделать? – закончил за нее Брайан.

-Да, именно, - подхватила Кристина.

-Питайся у мамы. Не верю я, что у вас обоих такая взаимная неприязнь. Ты ее дочь, и она тебя примет.

-Не в этом дело. Я теперь зарабатываю самостоятельно, и могу позволить себе жить, как я хочу. Возвращение к маме будет банальной сдачей позиции, которую я заняла большим трудом. – Брайана удивлял ее спокойно-безразличный тон. Как будто она искренне верила в то, о чем говорила. Будто ей все равно, каким будет качество ее жизни.

-Крис, прекрати. Ты должна нормально развиваться, а эта забота… Она тебя тянет вниз. Ты должна жить свободно. Ну и сытно, но это уже глубоко вторично, - смутившись, добавил он.

-То есть то, что я забочусь о бабушке, характеризует меня не с лучшей стороны? В мире это уже немодно – оказать услугу близкому человеку?! Как ты знаешь, бабушка меня вырастила – и я должна отплатить ей тем же!

-То, что ты делаешь, и то, что ты чувствуешь – всего лишь чувство долга? – Брайан попытался найти лазейку, чтобы понять ее изощренную психологию, но, сам того не понимая, прикоснулся пальцем к незаживающей, давно гниющей ране.

-Нет, черт возьми! – крикнула Кристина, - это… - она прижала ладони к лицу и шумно зарыдала. Боль, обида, досада выходили из ее измученного сердца вместе с этими бурными слезами, и ей становилось легче.

Брайан подался вперед, немного грубо взял ее за плечи и склонил к себе, прижимая к груди. Кристина сжала складки его рубашки руками и рыдала уже в них. Он попытался немного раскачать ее из стороны в сторону – как он помнил, так часть делала его мама, когда он плакал.

-Ш-ш-ш, ну хватит, не надо, - приговаривал он. Рыдания малость поутихли, но еще не закончились.

-Тогда приходи ко мне почаще… Совместные ужины, обеды – это так классно… Тем более, моя мама любит тебя, представь только… - начал он, но заметил злобный взгляд Крис, теперь отстранившейся от него. Она просунула руку и теперь тыльной стороной ладони вытирала слезы.

-Не нужны мне твои подачки, Брайан, - тихим, но рассерженным голосом проговорила она, окончательно отстраняясь от него и вставая с кровати. Она не сводила с него взгляда черных узких глаз, когда спиной отходила к двери, - Я прекрасно справлюсь без тебя.

Она молниеносно выскочила за дверь. Брайан слышал ее удаляющиеся судорожные шаги по лестнице, потом пистолетным выстрелом прозвучал защёлкнувшийся за ней замок, он услышал удивленный возглас своей мамы, - а потом все резко замолчало. Юноша широким небрежным движением сбросил на пол все, что лежало у него на кровати – конспекты, пустые пакетики из под соленого арахиса, пустую чашку, - последняя, кстати, обиженно звякнула, упав на паркет. Но он не обратил на это никакого внимания, потому что сам упал на освобожденную от хлама кровать.

***
Прошло несколько недель. Брайан по-прежнему, если можно так выразиться, прожигал свою жизнь у компьютера. С недавних пор у него остался всего лишь один интернет-собеседник, тот самый мужчина-лесоруб, и таким общением юноша вскоре пресытился. Он пытался смотреть фильмы(«V значит Вендетта», «Бойцовский клуб», «Машинист») но фильмы с глубоким сакраментальным смыслом вскоре кончились, а современные кинематографы еще не сняли новых, поэтому фильмы тоже отошли на задний план.
Брайан вспомнил, что во времена молодости его мамы книги было принято читать, держа в руках, а не листая вниз, и, недолго думая, записался в местную библиотеку. Он очень огорчился, узнав, что существует такое ограничение в четыре книги, но еще большим его огорчение было, когда он понял, что не всякая фантастика с яркой обложкой обязательно хорошая.

Он разработал для себя правило сотни страниц. Если в каждой книге он прочитал сотню страниц, то может с уверенностью сказать, что прочитает ее полностью. Если же книга ему все еще активно не нравится, то он отлаживает ее до лучших времен, чаще до тех, когда эту книгу надо было сдавать в библиотеку.

Конечно, он понимал, что не все книги подходят его возрасту, поэтому редко брал что-то серьезное. Сам он считал свой возраст недостаточным, слишком незначительным и небольшим, чтобы читать серьезную литературу, статистику, философию, короче, книги о серьезных науках.

Таким вот образом, перебиваясь с фантастики на детективы, с детективов на Харуку Мураками, прошло два с половиной месяца. Он ходил в старшую школу, старался неплохо учиться,  даже быть приветливым, но все равно книги манили его, влекли, и когда он приходил, то часть первым делом брал в руки книгу, а о еде и уроках вспоминал в последнюю очередь, когда слипались глаза.

Сентябрь выдался солнечным, но прохладным, за весь месяц прошло только два дождя. На бирюзово-голубом небе быстро проносились низкие пушистые облачка, похожие на игривых барашков;  они были ослепительно-белыми, белее, чем снег,  при взгляде в небо слезились глаза. Но Брайана это не останавливало. Когда он доходил до школы, его глаза были красными, щеки – мокрыми, а сам он видел все в черных пятнах.

О Кристине пока не вспоминал. Он отправил ей несколько смс, звонил пару раз – без толку. Он решил, что на этом его миротворческая кампания кончилась, и перестал даже думать о ней. Кто бы сказал ему, что девушки любят настойчивых, целеустремленных, и Кристина ожидала от него, как минимум, цветов? Но упорность не было отличительной чертой Брайана, а идея с цветами вообще не посетила бы его светлую голову, если бы никто с ним об этом не поговорил.

До его дня рождения оставалось около двух недель. Он знал, что родители хотели шумно отпраздновать с ним, устроить вечеринку с одноклассниками и фейерверками, но для себя он решил, что отговорит их от этой глупой затеи. Тем более, семнадцать лет – не самая круглая дата.

Он решил, что купит в супермаркете что-то перекусить, потом пойдет в Центр, и в Книжном посмотрит беллетристику. Может быть, какая-то книга настолько ему понравится, что он ее купит. Он решил, что обязательно сделает себе подобный подарок на семнадцатилетие.

Потом он отдохнет в лесу, и, если ему захочется – остаток дня проведет там. Он думал позвонить Кристине, может, она согласится скрасить его одиночество, если, конечно, у нее будет время. Да, такое день рождение казалось ему идеальным.
К чему эти шумные празднования, еда, испорченная уже к третьему дню, люди, которые тебе не нравятся, но которые должны присутствовать для статуса?

К черту все это! Спокойствие, размышления, а главное – потакание себе и избегание проблем и стрессов, вот что мотивировало Брайана. Свою идеальную жизнь он намеревался построить таким образом, чтобы на первое место ставить свои желания и приоритеты, мало думать о других, заботиться только о себе. Сколько эгоизма в одном этом предложении! К сожалению, этим предложением можно охарактеризовать всю его философию.

Конечно, он сомневался, и на инстинктивном уровне знал, что когда-нибудь появится человек, который заставит его забыть о себе. Заставит забыть о небе, деревьях, эгоизме. Этот человек просто придет и станет самым важным существом в его жизни. Сколько бы он себя не убеждал, статистика упрямо твердила, что люди будут влюбляться, и угрожала, что Брайан тоже станет жертвой любви.

Но чертовски не хотелось пасть под стрелами Амура. Он знал, что настоящая любовь ведет за собой на поводке нешуточные страдания, а поэтому настоящего чувства ему хотелось избежать. Почему бы не влюбиться по собственному желанию? Право, это так удобно и справедливо – полюбить существо красивое и безопасное, непременно обладающее хорошими навыками и приятными качествами, но… Но когда ваши желания исполнялись? Жизнь так устроена, что то, чего ты хочешь больше всего, сбывается ужасно поздно, или не сбывается никогда.

Брайан это знал. И истово в это верил. Поэтому чистая, горячая любовь к живому, одушевленному существу, к человеку, со временем заменилась простой и теплой любовью к деревьям, небу и облакам, морю, горам… Простая любовь, не требующая каких-то усилий. Хочешь – люби, хочешь – забудь.

Это все было так просто.

***
Гораздо сложнее было Кристине.

За эти два с половиной месяца, что они не виделись, она успела многое переосмыслить, отругать себя за некоторые вещи, придумать оригинальное извинение. Успела понять, что Брайан  ей дорог, что он теперь не просто друг для нее, а нечто большее. О, сколько ночей подряд она мысленно корила себя за то, что сбежала в тот вечер, накричав на него! Что мешало ей тихонько поворчать, но остаться в его объятиях? Такое тепло,  такую защиту и спокойствие обещала его грудь, когда к ней мокрой от слез щекой прижималась Кристина! Да, она вспоминала это с болезненной досадой, и с еще одним чувством, которое заставляло сердце ныть от тупой боли.
Он звонил ей. Она помнила, что между моментом их ссоры и ее позорного дезертирства до звонка прошло не более одиннадцати часов. Крис была зла. Злилась неразборчиво, но яростно, по-детски. Злилась на себя, на глупого Брайана, на его маму, которая, как назло, планировала именно такое будущее, какое ей, Кристине, хотелось больше всего, но из-за неуместной инфантильности, частично разбуженной раздражением, не могла и не хотела признать этого.

О да, она злилась. Искренне, свирепо, грозно, короче так, как может злиться шестнадцатилетняя взбалмошная брюнетка. В своей злобе она была подобна стихии, разгневанной, исступленной, в своем гневе страшной и неумолимой. Как бедствие, сметающее все на свое пути. Как бушующий ураган. Как безустанный смерч. Все это происходило в ее душе, кипело, билось, взрывалось, но наружу вырваться не смело. Крис прекрасно понимала, что не смеет сбрасывать свой гнев на кого-то, что никто не виноват, а эмоции – всего лишь эмоции, и они погибнут так же, как и зародились.
Это было так просто.

Гораздо сложнее было с прощением. Да, Брайан извинился, и, если судить по голосу – искренне раскаивался в неосторожных словах. Что же насчет Кристины – она думала, что сможет приурочить свои извинения к какому-нибудь знаменательному событию, что может сделать их более изящными и более правдоподобными. Это казалось ей замечательной идеей, и, если откинуть все глупые принципы о эгоизме, втайне гордилась собой.

Да. Она мечтала устроить ему самый лучший день рождения в мире, - конечно, скооперировавшись с его мамой, отцом, постаравшись понравиться им и заслужить их доверия, - а потом, через две недели, преподнести ему чудный подарок, что-то, сделанное своими руками, что-то, хранящее частичку ее души. Может, она свяжет ему шарф, или декорирует лаком красивую морскую ракушку? Она пока не знает. Но вместе с подарком она принесет ему свои извинения.

Это точно будет просто.

***
Потянулись долгие дни подготовки ко дню рождения Брайана.
Да, работы было много. Подписать приглашения (около двадцати штук), купить гирлянды, шары, украшения – чтобы придать комнатам непередаваемый праздничный уют. Нужно было сделать генеральную уборку, а потом всерьёз заняться делами кухонными – сначала придумать праздничное меню, а потом его приготовить. Это было очень нелегко – Брайан любил рыбу и японскую кухню, а мама и Кристина мало что знали об этом.

Была еще одна трудность. Брайан не должен был узнать о том, что Кристина появлялась в его доме. Не должен был знать о том, что она делает для него. Не должен был знать, что она пот пологом большого секрета помогала его родителям. Да, не должен был даже догадываться о том, потому что это должно было стать большим сюрпризом, который готовили для него.

Кристина уже вовсю предвкушала этот сладостный момент. Как она шагнет к нему навстречу. Как произнесет драгоценные слова. Как любовь и тепло ярким фейерверком вспыхнут в глазах у юноши, как стыдливым румянцем зальются ее щеки, и, как, поборов страх перед близостью, она его обнимет.

Порой эти мысли так волновали ее, что она не могла заснуть ночами, проигрывая прекрасный сценарий на новые лады.

Одновременно она боялась этого дня. Что, если она поскользнётся или оступится, неловким своим движением спугнув торжество момента? Что, если все пойдет наперекосяк, слова давно заученной речи выпадут из памяти, как некогда – молочные зубы, а когда она начнет импровизировать – то точно наговорит какой-нибудь чепухи, и Брайан ее неправильно поймет?!

Нет. Она себя успокаивала тем, что ни в какой ситуации, ни при каких обстоятельствах не потеряет контроль над языком. Язык – это часть тела, она соединена с мозгом, а мозгу хозяйка – Кристина! Она точно не позволит ему нести бред и опозорить ее перед Брайаном!

***
Наконец-то торжественный день настал.
Все было готово, все было идеально. Вылизанная Кристиной квартира буквально сияла чистотой, на стенах красовались яркие гирлянды «С Днём Рождения!», «Поздравляю!», и тому подобное. Был накрыт праздничный стол – суши, роллы, рис со свининой, всевозможные овощные салаты и просто рыба, ждущая своего звездного часа.
Пришли даже все приглашенные гости – двадцать два человека(вместе с родителями  и Кристиной). Они терпеливо ждали начала.
И виновника торжества.

Потому что в этот день, который так важен для Кристины не только общим статусом Дня Рождения, сколько трудом, положенным к граниту этого дня, Брайан посмел опоздать!

Родители просили его вернуться к семи, не делая никаких намеков на торжество, «это просто просьба, сынок», «нам будет приятно, если ты послушаешься»… Да, как же. Брайан задумывал провести  этот день по одному ему известному сценарию – Брайан его так  и провел, даже не удосужившись предупредить об опоздании. Эгоист чистой воды, но именно таким он себя и любил.

Он пришел уже в начале девятого, румяный от прохладного вечернего ветра, с томиком Чака Паланика под мышкой, в джинсах, зеленых от травы. Пришел – и его лицо мигом посерело,а в душу забрался припозднившийся стыд.

Потому что все начали радостно кричать, хлопать в ладоши, начали поздравлять его и осыпать поцелуями. И только один именинник не поддался всеобщему безумию, больше напоминая памятник равнодушию в цветном море человеческих эмоций.

-Мне это не нужно, - что есть силы воскликнул он, отпихивая знакомых, лезущих обниматься, и обращаясь прежде всего к родителям, но не к Кристине, тоже играющей немаловажную роль во всем этом спектакле, - Я не хотел этого всего, мама, папа. Я уважаю ваш труд, но это все мне чуждо.

Он заметил в глазах матери немой укор, алмаз слезинки, и не в силах выдержать этого, вихрем пронесся по лестнице, в свою комнату. Грохнула дверь. Пистолетным выстрелом прозвучала захлопнувшаяся щеколда.

Брайан надеялся, что никто не услышит его заглушенных подушкой рыданий.
***
Как он оказался здесь? Он ничего не помнит. Что-то мягкое пружинит под ногами. Темная опушка, и с четырех сторон черные корявые силуэты, неподвижные и от этого еще более ужасные.

Луна светила как огромный желтый фонарь. И тогда он понял, что находится в лесу, там, где действительно может скрыться от страданий и укоров, от собственной совести.

В его памяти медленно, как листья в воде, плыли недавние воспоминания.
Он становится ногами на кровать, отодвигает задвижку на окне, примеряется и спрыгивает со второго этажа, нежно пружиня пятками и ощущая каждую напряженную жилочку в ноге.

Теперь – бежать. Далеко, а главное – быстро и бесшумно, чтобы не догнали, и не поймали.

Теперь он в лесу. В прохладном, с пряными запахами хвои и деревьев, в спокойствии, и умиротворенности. Что они могут знать о его желаниях, родители, подруга? Вы даже не догадываетесь о моей сущности, о моей правде, о том, что истина для меня!
Вы не знаете меня настоящего! Я…

Насколько он сумел сосредоточиться на самом моменте превращения, настолько мало он понял, что вообще с ним произошло. Он хотел присесть на траву, потому что ноги внезапно стали тяжелыми и неподвижными, будто привязаны к бетонной плите. Руки потеряли гибкость, а нижняя половина тела будто вовсе онемела.
Он с ужасом посмотрел вниз.

Нет, не тело, и не ноги – тонкий, покрытый молодой корой ствол, наверное, ясеня, прямой, идеально ровный. И не руки – ветви, гладенькие, с изумрудно-зелеными юными листиками.

Потом он ощутил, что лицо покрывается чем-то плотным, и испугался, что больше не сможет дышать. Но потом понял: в этом нет необходимости. Он уже дышал. Всем телом.
Им овладела полная уверенность, что так и должно было случиться. Что это его судьба – превратиться в дерево. Жаль, он не успел толком ни с кем попрощаться, и в памяти этих людей он будет просто неблагодарной сволочью, но…

Его мечта сбылась.

Кто знает, может, и ваша сбудется?