Возвращение в детство

 Когда я пришел из армии, меня томила жажда любви.  Я мечтал  встретить умную красивую девушку, влюбиться в нее,  дружить с нею. Но где ее найти?  Мне хотелось влиться в какую-нибудь молодежную компанию, но все  мои знакомые ровесники исчезли из города - одни служили в армии, другие учились в вузах других городов, третьи просто куда-то уехали.  Я чувствовал себя одиноким.
    Мне уже недостаточно было общаться со  старыми друзьями – книгами. Меня неудержимо тянуло к людям.
    Из посадки, расположившейся на правой стороне нашей улицы и состоящей из невысоких  вязов и ясеней, доносились девичьи голоса, смех, пение. Я знал, что там собираются старшеклассники.
   Как-то в начале июня, вечером я вышел из дома.  Солнце опускалось за лес. Облака, окрашенные солнечными лучами, представляли фантастическое зрелище. Но я лишь мельком взглянул на небо и решительно направился к ребятам, игравшим в «пляжный» волейбол, и снова попал в мир детства.
  Я встал в круг, состоявший преимущественно  из незнакомых мне молодых людей, и у меня появилось чувство дискомфорта и неловкости.
    Мяч, летавший в воздухе, чаще всего попадал  к моему двоюродному брату Вовке,  смуглому юноше,  со  смоляными глазами, с ослепительно белыми зубами, который был на три года моложе меня.  За два года, пока я служил в армии, он сильно изменился. Если раньше он был флегматичным мальчиком, теперь это был крепкий насмешливый, самоуверенный парень  в спортивной майке с обнаженными мускулистыми руками.  Он брал трудные мячи. Я сразу  определил, что он стал авторитетной личностью, лидером этой группы.
  Не успел я еще  войти в игру, как Вовка своим коронным  ударом направил мяч в меня.  Он решил сразу продемонстрировать мне свое физическое  превосходство надо мной. Я подставил руки. Мяч ударился о запястья и отлетел в сторону, на дорогу.
  - Брать надо, - насмешливо сказал Вовка. – Что вы там, в армии, не занимались спортом?
  Я смутился.
  - Нет, не занимались, - сказал я, преодолев смущение. – Там играть некогда было. Мы там Родину защищали. Вас оберегали, чтобы вы вот тут в волейбол могли спокойно  играть.
  Моя фраза прозвучала слишком серьезно, и вряд ли окружающие уловили иронию, которую я  пытался придать своим словам.
   Я побежал за мячом, который, покачиваясь, плавал в луже, поднял его и снова пустил в игру.
   Вовкина фраза испортила мне настроение. Я играл плохо, думал лишь о позоре. К Вовке я не испытывал злобы, но мне хотелось поставить на место. У меня пропал интерес к игре, но я не выходил из круга, чтобы мой уход не расценили как бегство.  Я был пассивен, мрачноват.  Мяч попадал ко мне редко – это значило, что новые знакомые не проявляли ко мне симпатии. Я чувствовал себя чужаком.
   В компании  царило веселье. Девичий смех не смолкал ни на минуту.   Девочки играли  небрежно. Было заметно, что игра для них не самоцель, а лишь повод подурачиться и   посмеяться.
  Среди них выделялась невысокая, гибкая, легкая, миловидная эмоциональная  шестнадцатилетняя Люда.
  - Крокодил! – крикнула она Вовке своим звонким мелодичным голосом, когда тот запустил в нее мяч.
   -  Сама ты крокодил, - парировал Вовка.
   - Дикобраз! – не унималась Люда.
      Она бежала за мячом на дорогу. Полы ее светлого платьица  развевались,  и были видны ее загоревшие  ножки.
    Другой девочкой, привлекшей мое внимание, была Оля - невысокая, худенькая шестнадцатилетняя школьница  с умным, интеллектуальным лицом и  курчавыми черными волосами. Она была значительно серьезнее, сдержаннее Люды, но и с ее лица не сходила милая улыбка.
   Стемнело.  Над нами закружили стаи комаров, кусали нас.
  После очередного укуса комара Вовка закричал на него:
 - Ай-ай! Крокодил!
 Мяч летал в темноте почти невидимый. Он еще несколько раз попал в лужу и отяжелел.
   После того как он попал в лицо Сережки Дягилеву, стройного  добродушного паренька,  и Сережка вскрикнул от боли, закрыв лицо руками, игра закончилась.
   - Вовка, баян выноси! -  проговорила Люда.
   - Неохота. Надоело. Каждый день играю. Пусть Коля принесет. Сегодня я буду отдыхать.
   - Коля, принеси, - обратилась ко мне Людка.
  Я не мог отказать этой непосредственной эмоциональной  девочке, напомнившей мне Наташу Ростову. Она мне очень нравилась.
  - Собирайте палки, крокодилы! - обратилась Люда к товарищам. – Пора костер разводить.
  Все послушно разбрелись по посадке в поисках горючего материала.
  Я принес баян и присоединился  к остальным.
   - ВолодЕй!   Зажигай! – скомандовала Люда. Володей, восемнадцатилетний паренек,  послушно  вытащил из кармана зажигалку и поджег  кучу веток и палок.
  Мы расселись вокруг костра – в ход пошли деревянные ящики, самодельная «скамейка».    Пламя освещало лица.    Вдруг Оля предложила поиграть в ручеек. Все, как по команде, встали, разбились по парам и выстроились колонной недалеко от костра. Игра проходила в полном молчании и тишине. Лишь изредка после случайного столкновения кого-нибудь раздавался смех.
   Меня влекла, волновала Люда.  Время от времени моя голова рефлекторно поворачивалась в ее сторону. Я заметил, что она чаще других выбирает Вовку, что было мне  крайне неприятно. Вовка же довольно   равнодушно держал ее за руку.
   Я выбрал Люду два раза. По моему телу разливалась нега, когда ее теплая ручка покоилась в моей руке.
  - Давайте теперь петь, - предложила она, когда я выбрал ее в третий раз.
  Игра сразу же прекратилась. Мы снова расселись вокруг костра. Вовка заиграл на баяне, и  все запели:
 А у нас в Ереване,
 в нашем маленьком домике,
 будет много веселья,
 будет много вина.

   Я молчал, так как не знал слов песни.
  Люда не сводила взгляда с Вовки. У нее был приятный, звонкий, ироничный  голос.
  Перепели почти все блатные песни.
   Аккомпанировал Вовка довольно грязно, но пел   хорошо - у него был приятный бархатистый голос и безупречный слух (видимо, дало о себе знать то, что его дед по материнской линии был цыганом).
   Сережа время от времени подбрасывал палки в костер.
  - Все. На сегодня хватит, - сказал Вовка и поставил баян на землю, еще сырую после дождя.
  - Вов! Ну еще одну! Последнюю, - просили его девочки.
  Вовка смилостивился, снова взял в руки баян и запел:
   Спустилась ночь
   на засыпающие клены.
Все подхватили:
 Спустилась ночь
 Над засыпающей рекой.
Я в первый раз слышал эту песню. Мне особенно понравились слова:
Но, кроме глаз твоих,
Шаловливых и влюбленных
Я не вижу в этот вечер
Ничего перед собой.

  Я незаметно посмотрел на Люду. «А ведь у нее шаловливые  глаза», - отметил я.
   После пения заговорили о любимых занятиях.
  - Я люблю читать книжки у камина, когда мои предки засыпают, - сказала Люда.
  Я решил, наконец, вступить в разговор.
  - А я люблю читать лежа на кровати, - сказал я.
  Но никто не обратил внимания на мои слова. Я был инородным телом в их компании.  Мне было всего лишь двадцать лет.  Я был всего лишь на два – четыре года старше  моих соседей, но ко мне относились как к человеку старшего поколения, взрослому, чужому. Но я не исключаю, что  дело было не только в разнице наших возрастов. Когда я попал в их компанию, между ними уже  сложились определенные отношения, свои симпатии и влюбленности. Я просто опоздал.
     Было уже далеко за полночь, когда мы решили разойтись. Мы проводили девочек до дома, а потом направились назад.
    - Завтра встречаемся! – крикнула Люда нам вслед.
      Я долго не мог заснуть. Я думал о Люде, и животе  у меня что-то теплилось, сжималось.  В памяти всплыли влюбленные  взгляды, которые  Люда бросала на Вовку,   и мне становилось тревожно. Но пока есть жизнь, есть надежда. «Может, мне только кажется, что она в него влюблена, - думал я. – Может, она относится к нему как к другу».
   Мне захотелось купить себе хорошую модную одежду, чтобы выглядеть лучше, привлекательнее. Нужны были деньги. Значит, надо было поскорее устраиваться на работу.
    Весь день я томился в ожидании вечера.  Вечером побежал в посадку.   Играли в волейбол до темноты. Затем переместились в  посадку. Игра в ручеек. Подошла очередь петь песни. Я принес баян. Вовка, набивая себе цену,  заупрямился, закапризничал:
 - Почему все я, да я.  Пусть Колька сыграет.
   - Сыграй, Коль, - загалдели девчонки.
  Я взял баян, заиграл. Я почувствовал, что играю неважно, но главная моя проблема состояла в том, что я не знал репертуара ребят. Когда девочки попросили меня сыграть мелодию из «Крестного отца» , которая была тогда очень популярна, я не мог этого сделать, так как услышал ее в первый раз несколько дней назад. Я начал ее подбирать, но мелодия так и не зазвучала. На лице у Люды появилось выражение нетерпения и разочарования. Я был раздосадован и смущен.
  - Давно не играл, - проговорил я смущенно, - разучился.
   - Вов, сыграй ты. Ведь Коля давно не играл, - загалдели девочки.
   Вовка смилостивился, взял в руки баян, и посадку огласила популярная мелодия.
   Я чувствовал себя полным банкротом.
   
   На следующий день вечером я пришел в посадку. Там уже собралось человек пять, но Люды среди них не было. Я был разочарован. Она появилась минут через пятнадцать. Как только я увидел ее, в глазах у меня потемнело, а в животе что-то сжалось.
В моем воображении она  превратилась в какое-то божество, и в ее обществе я становился неестественным, скованным.
  Люда не скрывала чувств к Вовке, в ее присутствии она становилась нервной, экзальтированной.  Каким было мое удивление, когда я узнал, что Вовка был к ней равнодушен, а был страстно влюблен в Иру Журавлеву, которая  отвергла его. Ира жила недалеко от нас, но к нам  в посадку ни разу не приходила. Я не раз встречал  ее на улице. Это была  красивая, довольно крупная, фигуристая девушка с   самоуверенным выражением на лице. Говорили, что она влюблена в какого-то парня.   
    После пения начали рассказывать страшные истории. Большим мастером рассказывать был ВолодЕй. Страшилки  сыпались из него как из рога изобилия. В одной из них шайка бандитов ловила людей, убивала их, а человеческое мясо продавала на рынке под видом крольчатины. Другая была посвящена  красной маске. Володей рассказывал замогильным голосом:
   - В одной семье жили пацан и девчонка.  Однажды их мать   вернулась  домой с красным пятном на лице. С каждым днем это пятно становилось все больше и больше. Когда пятно заняло все лицо, мать умерла. Перед смертью мама попросила детей никогда не ходить ночью на кладбище. Следующей ночью мальчик услышал голос матери:
 - Иди ко мне на кладбище!
   Пацан мать всегда слушался. Он пошел на кладбище и пропал.

     Потрескивали палки в костре. Мы слушали истории затаив дыхание,    прижимаясь друг к другу. Пламя освещало искаженные от ужаса  лица  девочек. Мне тоже было страшно, но это был приятный, щекочущий нервы  страх.
    Володей продолжал рассказ:
 В следующую ночь голос матери услышала дочь:
 - Иди ко мне на кладбище!
    Она тоже слушалась мать и тоже пошла на кладбище. Там она увидела мать в белом платье и с красным лицом. Девочка подошла к ней, но увидела, что это не лицо, а красная маска. Девочка схватила маску и сорвала ее с лица матери.  Но маска  приклеилась к лицу самой  девчонки. Мать освободилась от проклятия, улыбнулась, поцеловала девочку в лоб и вернулась домой, а дочь в красной маске с тех пор ходит по ночным улицам и пугает людей.
   
    После страшилок пришла очередь анекдотам.
  Я не умел рассказывать ни страшилки, ни анекдоты и страдал от чувства неполноценности.

  Ко мне в гости приехал мой друг Саня Макаров.
   Я рассказал ему о своем увлечении Людой.
  - А она знает о твоем увлечении?
   -  Думаю, догадывается, хотя, конечно, в любви я не признавался ей .
  - Ну и как она реагирует на тебя?
  - Она влюблена в Вовку. Но брат к ней равнодушен. Он влюблен в некую Журавлеву, которая влюблена еще в кого-то.
 - Да у Вас тут шекспировские страсти. Любовный треугольник.
  - Да нет, не треугольник, а цепь.  Как в сказке про репку. Я влюблен в Люду, Люда в Вовку, Вовка в Таню, Таня – еще в кого-то. Тянем –потянем, а вытянуть не можем.
 
   Мы шли по улице, и тут, легка на помине, появилась Люда, гибкая, стройная. Кажется, она  вышла из дома Вовки и пошла по улице в сторону своего дома.
   - Вот она, - шепнул я Макарову, показав глазами на удаляющуюся девочку -  С ума бы не сойти!
   Макаров подался вперед, вперил в нее свой оценивающий взгляд.
  - Ну и как? – спросил я.
  - Нашел в кого влюбляться. Она же ссыкушка. Да и ноги кривые.

  - Ноги как ноги, - проговорил я с досадой. - А лицо у нее просто красивое.
  - Лица не рассмотрел. Видел в профиль. Вроде ничего. Но и ничего особенного,- проговорил Макаров.
  Я горячо спорил с ним, возмущенный его цинизмом, но в глубине души был доволен его
критикой, снижавшей идеализированный образ Люды и освобождавшей меня от страха, который вызывала у меня эта школьница.
  - Твой выбор нельзя одобрить. У вас разные возрасты, вы из разных поколений, - авторитетно проговорил Макаров.
  - А где ты видишь девушек   моего поколения.    Не город, а какая-то пустыня, - произнес я с досадой. – А ведь хочется  теплого, нежного, мягкого. ….
 - Ты прав.   Может, у тебя получилось бы   при других обстоятельствах. Но не сейчас и не с этой... - посочувствовал мне Макаров.

 
  Чтобы  зарядить себя остроумием и настроиться на юмористическую волну,  перед тем как выйти на улицу я   читал Бернарда Шоу и Оскара Уайльда и  повторял некоторые парадоксы, остроты  великих писателей, например: «Естественность –  это поза» или «Лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему». Но  интеллектуальные остроты  не котировались в посадке.  Среди девочек ценились шутки  попроще. Например, нередко можно было услышать такой шутливый диалог-«перебранку»:
 - Крокодил ты!
 - А ты бегемот.
 - А ты обормот.
 - Иди ты к лешему.
  - А ты…. к черту на кулички.
  Люду я  любил  издалека, на расстоянии.    Меня влекло к ней, но,  когда я оказывался  с нею наедине,   от волнения у меня пропадал дар речи.
 Лишь один раз мы оказались с нею наедине. Сидя на ящиках в посадке, мы  вдвоем  ждали, когда  из дома выйдут другие ребята.  Нужно было о чем-то говорить.
  - Ты говорила, что любишь читать у камина… - начал я, преодолев застенчивость.  Она с удивлением посмотрела на меня: она явно забыла, когда и где сделала такое признание.
 - А каких писателей ты читаешь? – поинтересовался я.
    Литературная тема была для меня спасительной. В области литературы я был корифеем.
   - Трудно сказать. Многие нравятся. Достоевского, Агату Кристи.
   - Агату Кристи не читал. Интересно пишет?
    - Интересно. Детективы.
    - Детективы трудно взять в библиотеке. Их трудно поймать. Их сразу же расхватывают.  Я читал некоторые романы Жоржа Сименона.
- Я читала один его роман. Агата Кристи нравится мне больше, чем Сименон, - сказала она.
 
  Мне хотелось почитать Агату Кристи, но она сама не предложила, а попросить я постеснялся.
   
  Голос ее звучал скучно, вяло, тускло. Было заметно, что разговор ее тяготит, что она ждет других ребят.
   Я бы смог признаться ей в любви, но не трудно было предвидеть, каким будет ее ответ. Вместе с тем во мне продолжала жить нелепая глупая надежда... Ведь надежда умирает последней.
   Когда появилась  Оля, Люда  оживилась, заулыбалась.
 - А где остальные крокодилы? – спросила она звонким ироничным  голосом.
 - Сейчас Валька и Сережка выйдут.
 - Мяч не забудут?
 - Нет.
 Вскоре собрались все ребята, и началась игра.

  Как-то Вовка спросил у меня:
 - Ты, я вижу, к Людке неравнодушен.

  Было бы глупо отрицать этот очевидный факт. Да я и не стыдился своей любви.
 - Да, есть немножко, -  признался я. – А ты к ней что-нибудь имеешь?
- Нет, ничего не имею, - улыбнулся Вовка.
 - А тогда зачем ты у меня спрашиваешь?
- Может, помочь хочу.
- Да чем же ты мне можешь помочь? – усмехнулся я.
   На следующий день я услышал, как  за стеной (с Вовкой мы жили в одном доме) под аккомпанемент баяна  завывает Вовка. Это была незнакомая мне, очень тоскливая, блатная  песня.
   При встрече я спросил его:
 - Что за песню ты пел?  Такая жалостливая…
 - Это я сочинил. Слова Людка написала. Принесла, говорит: «Сочини музыку».
 - Ну, молодцы, получилась хорошая песня. Настоящие таланты.
- Да! Не то, что вы, старики.
- Да где нам, старикам, чай пить.
  - Говорил с Людкой о тебе, - сказал Вовка. – Она сказала: «Нет». Не хочет с тобою встречаться.

   Меня ожег стыд. В груди произошла вспышка гнева.
  - А кто тебя просил говорить с нею о моих чувствах? – спросил я возмущенно.
  - Да ты ж сам стесняешься! – насмешливо проговорил Вовка. - Я решил помочь.
  - Ну да, хорошая помощь. Ты выставил меня в глупом свете.

  Я решил порвать с компанией. На следующий день до обеда я перечитывал пьесы Бернарда Шоу, после обеда  поливал яблони в саду. Вечером меня охватила тоска и чувство одиночества. Непродолжительная  внутренняя борьба закончилась моим поражением: я   отправился  на улицу к старшеклассникам.
    Меня ждал обычный сценарий: игра в волейбол, игра в ручеек. Дошла очередь до пения под баян.
  - Коля, принеси баян, - попросили девочки.
   Меня захлестнуло раздражение:
  - Опять я?! Почему вы всегда меня просите? Пусть Вовка принесет!
   Я попытался сгладить свою резкую фразу шуткой в их стиле:
  - Эксплуататоры.
   Но шутка не удалась.
 - Почему эксплуататоры? Мы же просим, - на лице Оли застыли обида и недоумение, а глаза Люды выразили удивление.
   Девочки продолжили меня уговаривать, но я проявил неслыханное упорство. Мне не нравилось, что меня используют.
   - Ладно, принесу, - сдался Вовка.   
 Вскоре в посадке зарыдал баян , а Вовка и компания запели:
  Но, кроме глаз твоих,
  шаловливых и влюбленных,
  Я не вижу в этот вечер
  Ничего перед собой.

    Мне было стыдно, что я говорил с девчонками резко. Вместе с тем я остро почувствовал себя чужим среди этих школьников. Я уже не  получал никакого удовольствия от пения и ушел домой раньше всех.
   В посадку я больше я не пошел , но дня через два ко мне пришла Люда с ребятами и попросила у меня баян, так как баян Вовки сломался. Я дал.
    Люда с ребятами  стала  приходить ко мне за баяном каждый вечер. Я, конечно, понимал,  что , присылая ее за инструментом, ребята эксплуатируют мое еще не угасшее чувство к ней.  Мое самолюбие страдало, но я долго не мог отказать.
 Через неделю Вовка совсем  перестал возвращать мне инструмент. Мне приходилось самому ходить за ним по утрам.  Я понял, что если не откажу им, то потеряю баян, так как Вовка обращается с ним крайне небрежно. Когда ребята  в очередной раз пришли ко мне с обычной  просьбой, я, преодолев смущение,  сказал:
 - Извините, ребята,  но я не могу вам его дать.  Мне он самому нужен. Я сам собираюсь на нем играть.
   Девочки – Люда, Оля – посмотрели на меня с осуждением. Они решили, что я жадный, нехороший человек, но  их мнение уже мало меня волновало: я окончательно покинул мир детства.