Бисер

                Красиво и бесконечно смотрится вышивка бисером. Она, как и кружево, не имеет начала и нет у этой красоты конца, мелкий и разноцветный бисер нанизывается по одной штучке на тоненькую иголочку и пришивается к бесконечному полотну, как отдельно взятая жизнь вшивается в полотно жизни. Бисер сам по себе просто маленький кусочек стекла, а вместе это целое искусство…

                Я пишу свои впечатления и воспоминания и понимаю, что они никому не нужны, но, тем не менее, упорно продолжаю писать, вспоминать, останавливаться, чтобы усмехнуться или утереть слезу и вновь писать. Нашел ли я наконец способ избавиться от  накопившихся за все прошедшие годы эмоций и неистраченных душевных сил или это простое  желание самому разобраться в прошедшем, чтобы рассказать эзоповым языком  всю историю семьи и родов перекрестившихся с моим  рождением, рассказать тому единственному, кто, увы, не слышит сказанное, тому, кто и дальше должен нести эту неугасающую свечу поколений? Быть услышанным хотя бы одним… В каком же мире я живу, если мечтаю просто быть услышанным? А может не просто, а может не всяким, а именно тем, для кого и предназначены все эти реминисценции?

                Что поделать, возраст резко меняет человека и вот, уже частенько, ловлю  себя на том, что я не просто старею, а становлюсь старым брюзгой. Начал задумываться о весьма недалеком  будущем, где уже четче и четче обозначается нерадостное - вижу, что предстоит  помирать и меня это не волнует. Может даже это выход - там у меня уже гораздо больше тех, кого я люблю, чем здесь. Увы...Впрочем, жить надо столько, сколько богу это угодно и потому все приходящее воспринимаю,ну, по крайней мере, стараюсь воспринимать, как испытание. Испытание чего и зачем, увы, не знаю, и от того легче.

               Не имея возможности зачастую с кем-либо поговорить, сажусь за компьютер  и
переписываюсь с теми, кто далеко. Как  жаль, что также нельзя сесть и просто написать тем, кто уже более никогда…Впрочем, а может быть то, что я просто пишу и есть письма в наше Никуда, точнее  письма в их Туда. Понятно же, что все сказанное, сделанное и написанное не пропадает, не растворяется, не исчезает. Материя не может пораждать не материальное, все, что выходит из-под моих рук  материально – мои мысли, слова, дела. Материя не возникает ниоткуда и не уходит в никуда. Так ведь гласит материализм? Так куда девается все, что делалось руками ушедших в мир иной? Все кто жил, кто был, кто чувствовал и творил, что случилось с их трудами непосильными? Или скажем, что будет с моими  или  вашими мыслями, делами? Все уйдет в никуда, станет ничем, превратится в ничто, будет никак?! Конечно же нет! А значит все, что мы делаем, и пишем, в первую очередь, через портал и к ним!

               Хотя, пишу и не уверен, что написанное будет кому-то интересно и Там, но если это так, то у меня есть отличная возможность поговорить со своими воспоминаниями. Ну, вот теперь точно можно сказать: «Здравствуй, старость! Я пришел…» 

               Я никогда не любил читать мемуары и в молодости  их обозначал, как  стремление приукрасить себя в истории, т.е. еще один способ соврать. Тридцать лет тому назад я писал о мемуарах:

«Бродя по пыльным  закоулкам своей памяти,

Рассматриваю, что скрыто в тишине от глаз.

Подсчитываю накопленные там ценности –

что, сколько и почем сейчас.»

            Ехидно, как и положено для безжалостной и, в целом, малограмотной юности! Но сейчас я стал понимать и иную сторону воспоминаний -  это способ, как в одиночестве, быть не одиноким и  говорить непрестанно, но уже не с кем, а с чем, пусть даже и с бумагой, пусть даже и со своими воспоминаниями.
            Жизнь в одиночестве это самотность, как говорят украинцы, она и есть, когда уже ничто и никто, никак и никогда, и уж точно незачем и не почему, тем более некуда, т.к. просто нет причин... Приблизительно так!

            С другой стороны, и это точно, каждое слово  положенное на бумагу есть целый пласт жизни, но отнюдь не вся история предыдущих поколений, благодаря которым мы, я и тот, для кого в тайной надежде я пишу,  каждую минуту и все прошедшие годы с того раннего холодного московского утра, когда я понял, что на свете теперь есть только я и он, есть и будем несмотря на нашу разобщенность и разъеденённость.   

            С того самого утра, а это было без десяти шесть 29 октября 2005 года, я стал испытывать  глубокое  сожаление и тоску понимая, что более уже некому говорить каждый день: «Доброе утро мама, доброе утро папа!» Даже не потому, что я уже не ребенок, чье-то милое  дитя, возможно и не потому, что папа и мама это не только защита, но и самые верные друзья и единственные, кто никогда не придаст, а потому, что навсегда стало означать окончание длинного периода «мы» и начало нового периода «я». И в этом новом разговоре нужно было по-новому учиться говорить, слышно и понятно, говорить значимо и весомо, но зачастую получается мимо и одиноко, в никуда и незачем. Впрочем, разговора в никуда нет, есть просто не к месту, а еще точнее, просто рано. Вот и получается, что сначала говоришь долго, но все время  рано, а потом в один миг уже становится  поздно для одной из сторон, чаще для говорящей, т.к. осталось пару минут, чтобы попросить у бога прощения для себя за свои дела и у него же успеть вымолить прощение для того (или тех), кому все свои разговоры говорил, но они не долетали до этих единственных ушей, ибо все слова были мыслями, а разговор - бесконечным монологом тишины.

            Беседа же с богом неизбежна, правда, есть категория людей, кому, скорее всего бог либо не ответит, либо будет суров в последнем слове. Грешники скажите? Возможно и грешники, но это с Его точки зрения, нам же, понятие греховности  так и не дано осмыслить до конца, ибо все сказанное и написанное есть только плод нашего разумения  о высшем правопорядке. Знать, кто предстанет, а кто мимо пронесется, не дано пока сами там же и не встанем, а может и нет…

            Так,  в то самое утро, мне казалось, что стою я пред богом, а оказывается стоял на коленях пред окном; мне казалось, что говорю я с ним напрямую, а оказалось  я молился  и молил Его, чтобы дал он маме сил и здоровья. Она же, меж тем, покидала свою болезненную плоть. Мама в тот момент еще с Ним не встретилась, иначе я бы ее увидел там.  Я стоял пред ним и ничего не знал о маме. Но как я туда попал?! Ведь что-то или кто-то меня толкнул в это самое раннее утро, заставил проснуться и вытянуться в струну, упереться внутренним взором в тяжкие очи Всевышнего, не боясь говорить о маме и не думать о себе? Но ведь что-то мне вдруг подсказало, о чем надо говорить с Ним? Мама уходила навсегда, уходила так, как никогда не уходила, тихо, молча, не прощаясь, на цыпочках, чтобы не беспокоить меня, чтобы не будить в столь ранний час. Она не знала, что меня уже разбудили и стали со мной говорить. За окном чуть светлела кромка неба за дальними домами и я стоял в струну прося в слезах,  молил Его о здравии самого дорогого и обожаемого человека. А может быть уходя мама меня не слышала ? А может быть она поторопилась, как всегда и ушла ранее сказанного Им слова? Ведь это было так характерно для нее – поспешно делать шаги, а потом думать об их последствиях? Почему мама ушла не попрощавшись? Ведь я так и не узнал, была ли она довольна мной… Так и не услышал двух священных и магических для мусульман слов «рози ман!».  Я даже не знаю, почему я не просил бога простить маме ее прегрешения? Или она сама их у него уже отмолила своими физическими страданиями и безмерными болями?

            Мне очень хочется думать, что мама уходила не одна. Мне невыносимо думать, что она была совсем одна в ту минуту, когда уже не здесь, но еще и не там. Больно признавать потому, что когда умерал мамин братишка, Вова, то все было иначе. 

           За две недели до смерти маминого братишки мне стали сниться все мои родные – прабабушка, бабушка, дедушка, папа, мама и с ними был Вова. Они приходили, что-то говорили, просто смотрели кудато в сторону, что-то между собой обсуждали. Они накрывали на стол и садились за него, но  у всех отсутствовали столовые приборы, а у меня он был. Я за многие годы вдруг увидел всех своих, давно ушедших, вместе...Необычно и потому очень волнительно, мы все сидели разом, как никогда раньше не получалось...Сидели, дружно, обще, разом. Сидели всей семьей, той, моей семьей...
          И тогда мне стали понятны эти сны! Все мои собрались и пришли в это мир через мои сны за Вовой. А на яву, вне сна, наш балагур и болтун-весельчак Вова лежал уже который месяц в кровати, он был высохшим и пожелтевшим, как мумия, с открытыми глазами, еле шевелящимися губами, с широко открытыми глазами. И этот  взор его был настолько осмысленным, живым, что не верилось в его скорый уход. Правда он смотрел куда-то в сторону от нас и он разговаривал не с нами. Он беседовал с НИМИ, с нашими любимыми родственниками! Я понял, что все они тогда собрались, чтобы ему было не одиноко идти в новую страну, в новый мир. Все они были с ним!

            Тогда почему я не увидел ИХ в момент, когда мама уходила?! А может быть я был слеп? А может быть я просто не принимал очевидности, я закрыл свой внутренний взор пред ними?! Тем не менее, я не хочу думать, что мама была одна в этом длинном переходе от сюда и туда… Ведь был же мне дан сон за несколько дней до маминой смерти. В ней она была молода, элегантно, как всегда, одета, и была она со своим учителем, стареньким профессором. И было в том зале много народа, которые сидели за столами и жадли маму. Может быть среди них и были мои родственники, мамины родители и родители родителей...Я хочу верить, что все было именно так!

            Мне было 47, когда я впервые встал на колени, никогда до селе я не унижался, никогда до селе я не падал ниц, тем более пред Ним. Но я стоял и просил, просил  не за себя и это просьба уже была не в первый раз. Потому что ровно за 20 месяцев до того я уже просил Его, заливаясь слезами, клянясь всем святым, но с прямой спиной и обещая не реальное. Я просил и не понимал, что не гоже в почти пятьдесят просить не выспрашиваемое и обещать невыполнимое при этом не страдая, не теряя, не унижаясь. Я просто был все еще инфантом, которому хотелось получить свое,  любой ценой, и обман (даже Его) был просто инструментом выдавливания решения в свою пользу.

Только смерть мамы меня образумила и вразумила. Сейчас, по происшествие времени, я это могу оценить и осознать. Тогда же любое сказанное и обещанное слово тому, кто тебя возможно слышит, а может и нет, тому, кто есть, а может и нет, тому, кто точно все прощает, а значит и простит мне очередное, было моим настоятельным пожеланием к немедленному исполнению. Мне и в самом деле было все равно как и что будет со мной, если обещанное Ему не выполню, а сказанное не подтвержу. Слова зачастую, как рассыпавшийся бисер.  Возьми в руки бисеринку и видишь, что эта кроха просто цветной стеклянный осколок, а начни нанизывать их по сто-двести штук на ниточку и уже радуга, а положи их на белое полотно узором и это уже вечность, красота на века. Так и разбрасываются слова – не видя вечности в них, мы бросаем их, как цветные стекляшки, куда попало и как попало.

Но свершилось то, что должно было свершиться. Я так говорю потому, что  это  уже новое, измененное видение себя в окружающей среде. Жалко, что человеку для осознания простого и очевидного зачастую нужна боль  и страдания, только после этого он в состоянии переоценить себя и свое.. Ужасно, когда для этого ценой вопроса становится жизнь наших дорогих и любимых. Вот так одна-две брошенные бисеринки наземь, подброшенные к небесам становятся тяжестью вины остающаяся не прощаемым грехом и несмываемым пятном совести. И это не тяжело, это просто больно, это навечно разрезанная душа, это не рана, а душевный суицид длинною во всю оставшуюся жизнь, разрез, нанесенный себе навечно....


            Я стараюсь искать себя во всем, что продолжает меня связывать с прошлым, хотя однозначно знаю, что целостность может быть только смотря вперед и в будущее. Не может голова жить вчера тело двигаться сегодня, и при этом чего-то ждать завтра. Сие есть нарезание кругов, порочных кругов совести по кругу собственной смерти. Помнить о вчерашнем, жить сегодняшним и смотреть в завтрашнее диктует нам сама жизнь.  Но оторваться от прошлого, вытащить оттуда застрявшую голову не только не хватает сил, а нет даже элементарного желания потому, что все мы самые значимые шаги в жизни делаем ради кого-либо, чаще ради любимых нами людей. Отказываясь более тридцати лет назад от своего видения развития своей судьбы в пользу родительского желания, я совершил шаг, о котором возможно жалел не единожды, но сделал его из любви к своим родителям. И позже, искажая свою жизнь, совершая над собой усилия по ломке своих пониманий и ожиданий, я делал это из любви к своим родителям, но возможно уже и из страха перед общественным потому, что оно могло бы губительно сказаться на тех же родителях. И потом, терпя и сдерживаясь я двигался шаг за шагом в сторону от своей любви, от своего желания, навстречу родительским требованиям и рекомендациям только из глубоко скрытой и саднящей любви сына. Так вот, предавая шаг за шагом себя, ломая свою судьбу, я делал самые значительные шаги в жизни. И при этом все более застревая в прошлом, по крупице оставляя, как капли крови сочившиеся из незаживающей раны, себя в том и с теми, что и кто был дорог и чего и кого я лишился. Я предавал себя, ломал через колено свою судьбу, мечтал о свободе и все более становился рабом долга, оставляя себя в прошлом. А сейчас, когда я свободен от большинства своих обязательств и обязанностей, я не в силах и без желания делать шаги только потому, что это уже никому не нужно, а мне, оставшемуся (застрявшем?) между миром этих живых и тех, кто стал уже  матрицей, подавно не надо.
               Это, так сказать, морфология происходящего и суть сказанных вещей. Впрочем, это столь мало интересно и столь философично, что на ночь глядя вызывает только зевоту.

            Мне за пятьдесят…  Увы…. Оказывается, что так желанная мною свобода  не нужна. Свобода, как опоздавшая пицца более не востребована.  Много лет собранны в кучу, мою полувековую кучу, а так  и не понятно, что значит прожить полвека. Смотря на откровенные взгляды направленные на себя я до сих пор смущаюсь и даю задний ход потому, что так и не расстался с юношеской робостью. Смотря на стройные ноги и упругий зад мелькающий впереди одновременно ловлю себя на том, что стараюсь смотреть, как мальчишка, украдкой, мельком, изображая на лице маску безразличия и рассеянности. Мне больше пятидесяти лет и это априорно позволяет делать, что хочу, думать, как желается, желать, что видится, но на деле…А может это инерция долгих лет привычки жить на черновую, как бы в незаправдашную жизнь? Жить с тайной надеждой, что с завтрашнего дня начну на чистовую, по настоящему, т.е. вот,  встану утром, открою шифоньер, выберу себе тряпку из галереи Лафойет, другую тряпку не хуже, посмотрю на себя довольно, приглажу пышную и не седую голову, украшу мизинец бриллиантом и отправлюсь коптить жизнь своим присутствием в картинных галереях,  бутиках, театрах, ресторациях, сутки напролет,  с утра и до бесконечности. Мечты! И это все в свои пятьдесят. Пустое мечтательство. А на деле, еле проснувшись еще затемно плестись в кухню за порцией дешевого якобы кофе и комплектовать съестное из холодных кусков, а когда глаза наконец откроются, то стараться не смотреть на себя седого и толстого в зеркало, и уже в ритме пожарной команды носится от ванной в спальную и от туда в коридор, на ходу прощаться с котом печально смотрящего на мои мельтешения ибо более никто в доме не встет меня проводить, ибо сон для всех остальных много ценнее, ибо провожать на работу ныне не в почете и есть устаревшее и не рациональное. И работа, опять работа, вновь работа, до изнурения, до тошноты, до отупения и потери памяти на текущие даты, лица, разговоры, рутину…

            А что еще, если не работа? Работал всегда, работаю всегда и завидую тем, кто может себе позволить не работать. Будучи ленивым до самозабвения, всегда думал, что буду работать кое-как и кое-где, но получилось все наоборот. Увы? Ура? Не знаю! А потом, что такое работа? Самоутверждение в глазах общества? Или утверждение общества в твоих мозгах, как доминанта? Я всегда старался быть свободным от догм, от диктата, от норм, от установок, от стереотипов, но был подвержен всем им сразу и моя работа как раз заключалась избавляться от этого хлама. Не хотел быть первым - стеснялся, но оказывался таковым, Хотел быть уникальным, а лепил стандарты (что и делаю сейчас, точнее внедряю их), а когда захотел спокойствия, то знающие вдруг сазали, что я уникален в стране, в той стране, в которой уже более жить не живу. Работа...да уж...Работа это игра, игра ее с тобой тогда, когда тебе кажется, что это ты с ней играешь.

            А может все еще проще? Ну, не будет в моей жизни ни лафайетов, ни херотц, ни шопардов. Ну, не будет у меня и работы, чтобы ничего, а за это много и зелеными. Ну, не будет и пристани, куда ты, как подлодка после боевого, а тебе на встречу с оркестром и жаренным поросенком, и конечно же любовь, объятия и поцелуи.  Но будет все так, как было и есть, и мальчик, краснеющий, сбивающийся, неуверенный так и останется жить во мне до конца дней. А может это и есть счастье, когда тебя на ФИО, а ты к ним «дяденьки и тетеньки»? А може и не надо скрывать того, что наши дети начинают видеть слишком поздно, но за что они начинают нас не просто любить-уважать, а запоминать как клеймо на золоте?  Помню, я всегда смотрел на отца со страхом  и уважением.  Мне он всегда казался очень уверенным и сильным,  грозным и больно язвительным. Но когда  он умирал в госпитале в агонии шепча по-казахски: «Остановите лошадей, остановите,…Куда они несутся?...», я вдруг понял, что он все еще мальчик, испуганный, растерянный, боящийся бешено несущихся лошадей, уносящих его прочь в неизвестность. Именно это воспоминание, именно это откровение мне не просто запомнилось, а стало ключом к большой и совсем незакрытой двери с вывеской «Отец». Но дверь, увы, открылась мной поздно, так поздно, как это может быть только в этих отношениях, но во время, ибо ничего не бывает поздно, если оно есть.   

             Так ли мы уже и в самом деле стары и умудрены? Так ли мы дистанцированы временем и жизнью друг от друга?   Так ли уж далеко мы ушли от своих детей? Смотря изредка на себя в зеркало я поражаюсь той разнице, какая все еще живет во мне. Мне все кажется, нет, я все еще продолжаю себя чувствовать, как и тридцать лет назад пацаном,  с крупной волной густых смоляных  волос, ленивого на физические упражнения и  вечно старающегося сидеть на диетах, но  надеющегося взять себя наконец в руки, потом это сменяется уверенностью и силой молодого мужчины, гордящегося своим мужским шовинизмом. Но там внутри мне все еще нет тридцати пяти. Однако, один взгляд в  зеркало и, о ужас, от туда смотрит толстый и обрюзгший седой и вечно лохматый мужик, которому все равно кто он и зачем он, которому надо уже не на диету садится, а в больницу ложиться на излечение букета болезней. Но что меняется от этой разницы? Ровным счетом ничего, просто с годами я все реже и реже смотрю в зеркало и все чаще внутрь себя. И не хочу терять этой уже все более прозрачной и истончающейся  нити связывающая меня с моим детством.

             Но при всем том, стар ли я? Кому-то когда-то показалось, что мудрость есть показатель возраста. Но много видавший и переживший молодой человек, также опираясь на свой богатый опыт, может быть не менее мудрым. А может дело во внутреннем ощущении возраста? Тому немало  примеров на молодежных дискотеках, где можно встретить  весёленько  разукрашенные отплясывающие парики и зубные протезы. Но и это не ответ.  Мне еще пару лет назад никак в голову не приходило, что у меня полвека за плечами. Мне все казалось, что от своего институтского периода меня отделяет всего ничего – пару лет работы там, пару лет работы тут, поездка туда, поездка сюда, учеба там, учеба сям, а оказалось тридцать лет, а оказалось, что в этот период у меня родились, выросли и заматерели сыновья, став взрослыми и самостоятельными мужиками, которые смотрят на меня наверное точно также, как я смотрел на своего отца, который умер всего-то в 48 лет. Помню мне тогда казалось, что его прядь седых волос была признаком почти что старости, а его сухая ладонь почему-то напоминала кору старого дуба, равно как бороздки морщин на лице и  вокруг глаз…И что? Все это или почти все есть у меня сейчас. Так значит  на меня сын смотрит тем же победоносным взглядом юности?!  Да так уж ли я стар? 

            Жизнь почти прошла, а все живется иллюзиями и детскими надеждами на чудо. Чем ближе Новый год, тем это более заметно в моем поведении – я всерьез начинаю ждать чуда, который точно  в этот Новый год случиться. А жизнь меж тем переворачивает еще одну свою страницу. А я все: «Вот. вот, еще чуть-чуть, вот в этот раз точно!»,  кажется, что "с завтрего" все будет по-другому, вот начну жить...А меж тем - полвека.
            А меж тем был женат и не один раз (Да?! Уже даже так?!). А меж тем  дети (И много?!). А что сказано странного? Разве кто-то смог избежать этих граблей?!  Покажите мне этого человека и я посчитаю на его/ее лбу шишек. Но, оказывается, эта тема  пожалуй одна из немногих что  будоражит еще - расстраивает, заставляет гордится, тревожится, но и не жалеть ни минуты.
            Дети радость и самая большая заноза. Возможно не единственная любовь во всем этом большом мире, но уж точно не забываемая. И опять же свое: «Интересно, а как я выгляжу в глазах своих детей? И в правду стар?!!». А они смотрят на тебя иным взглядом, иная у них точка рассмотрения, и тут вдруг что-то мелькает, что-то открывается в этом зеркале: «Ах, даже так, оказывается я вовсе и не рассматриваюсь ими с точки зрения биологической старости, они смотрят на меня своими восприятиями и пониманиями!». О каких посторонних интересах тут? О каком хобби в пятьдесят? Тут такое! Дети, расскажите, поясните, покажите, как вы на меня смотрите? Нет, я музыку вашу не слушаю – мне итальянская опера греет душу, а вы от нее паритесь. Мне импрессионизм мил, а вы от этого не тащитесь.  А может и в самом деле,  не все ли равно, что за хобби тебя веселит? Мне лично уже ехать-то с привоза, так не все ли равно, что везешь с собой в телеге? Наверное нет, не все равно, но главное, что телега не пустая, всякого там не меряно, а вот с кем этим поделишься? С детьми? Так разве они смотрят в вашу телегу, что там есть?! Они же все норовят сами свою телегу набить и только своим барахлом. Просто разница в том, что они только собираются на привоз, а я уже  неспешно возвращаюсь. Хорошо, если вам повезло и жизнь была сродни Сорочинской ярмарке...У некоторых же это был и просто блошиный рынок.  Вот и спрашивается, с кем поделишься всем тем багажом, что накоплен, рассортирован  и уложен аккуратно по сундукам? Ведь не все накопленное материально, не всегда это рулон парчи, оно чаще в голове, в сердце...
              Чем я сейчас живу? С этим и живу. С кем я сейчас живу? С вами и живу! Зачем я живу? Живу и вам того желаю!!!

              Недавно, мне вдруг захотелось кого-то найти, с кем-то пообщаться и открыл я аккаунт в «Одноклассниках.ру». А там просьба: заполните анкету. Конечно, резюме там всякие это мы в одну минуту, а тут вопросы скажем, а не расскажите ли о времени вашей учебы? Откровенно говоря, когда слышу, что кто-то мечтает вернуться в те годы, я не понимаю. Не потому, что мне было плохо в то время - каждому фрукту свой месяц.  Рассказывать о своих школьных и студенческих годах? А кому это интересно? Заниматься эдаким старческим моральным стриптизом?! Увольте! Что было, то ушло. Мне даже не захотелось встретиться в тридцатилетие окончания школы. Мой товарищ как-то пошутил про такое мероприятие: «Крышки гробов пооткрывались!» . Я подумал, вспомнил уже ушедших моих одноклассников и тут стало не до шуток в стиле черного юмора – тут без него уже траур. Так куда мне стремится и чего хотеть? Впрочем, лукавлю, вспоминаются иногда те времена. Но как-то кусками и в виде фона. Наверное, я не был счастлив в то время, но это тоже моя жизнь.

             Нет, опять слова, опять бисер…Конечно же я с большим удовольствием встретился бы с некоторыми друзьями того, юношеского времени. Но, увы, время забирает их у нас,  тем самым лишая последней возможности встретиться нам и посмотреть в глаза друг другу. Уходят, увы, те, кто любил меня и кого любил я. Первая любовь? Скажите, что мы не хотим  встретиться со своей первой любовью?! Не для того, чтобы доказать, что ты состоялся и без этой первой любви! И не для того, чтобы показать насколько ты самодостаточен и умеешь отпускать свое прошлое с миром. Ушла моя первая любовь,  самая, которая, как оказалось только сейчас, была и есть на всю жизнь. И только после смерти понял, что столько раз я мечтал встретиться и вновь ощутить все те самые, самые, почувствовать вновь,  как это быть любимым просто так, не за что, за то, что я есть и все. Только сейчас понял, что тот, какой я есть по эту сторону баррикады, я в большей степени обязан именно своей первой любви. И пусть она, после 6 лет бурь и штилей, огня  и воды, резко и одномоментно оборвалась, я все равно до конца своих дней буду нести эти воспоминания, как самые светлые и самые саднящие.

             К сожалению,  я всегда был замкнутым и стеснительным именно  потому много друзей себе в молодости не обрел, а дальше, как известно, уже поздно. Дальше только потери... Впрочем, жизнь нам дает возможность не оставаться одним, это лютые друзья, заклятые возлюбленные и много доброжелателей. Не мне вам говорить, что суўествуюўее вокруг нас – это бесконечный и постоянный баланс, баланс между миром и войной, между добром и злом, и конечно же, между друзьями и врагами. Если от нас уходят друзья, то наверное и должны уходить враги. И поэтому я не устаю удивляться тому, насколько живучи и долговечны злые люди! Понятно, что сорняк выживает при любых неблагоприятных обстоятельствах, но все же задумайтесь, почему злые живут не прост дольше, а они долгожители зачастую! Вот и появляется ощущение, что добрых людей с годами меньше, а… и так ясно. И где же тогда вот этот самый баланс?! А может жизнь нам все-таки дает друзей, просто в силу своего консерватизма, большинство людей не принимает поздних друзей, в качестве таковых, а вписывает их в список добрых приятелей? Почему? Мы трясемся над своими воспоминаниями и начинаем делать культ из своих «тех» воспоминаний о «той» жизни с «теми» друзьями? И разделение это нужно нам для самооправдания потому, что таким образом мы пытаемся зачерствевшие с годами чувства и затупившуюся искренность замаскировать свалив все на судьбу-злодейку, жизнь-копейку, потери-утраты? А может все дело в нас самих, как всегда? А может это нам надо срочно  обратиться к окулисту души, чтобы он проверил наши фибры душевные, которые стали более жабрами?

             Но не смотря на весь этот сонм кишащий вокруг нас и, в первую очередь, в нас, надо продолжать оставаться теми, кем мы есть. И что, кто я есть? Романтик? Да! Наивный? Ох, грешен, старый, но почему бы и нет? Добрый? Стараюсь, однозначно стараюсь быть таковым! Оставаться,  несмотря на все «радости» получаемые в обилии от окружения и их ядовитой любви, с оголенными  и на распашку чувствами – это не просто большой подвиг, когда тебе за 50, но большая смелость. Какая тут степенность. Какая тут менторность. Эх, вот бы и в самом деле так, но, увы…

            Меняюсь, чувствую, ощущаю и  вижу последствия, но  это то, что мне так до сих пор и непонятно. Понятно, что годы, но ведь уже понятно, что от них не только боль в суставах, одышка на лестнице 4 этажа,  короткий сон,  и постоянные воспоминания. Годы это и знания в таком объеме и такой широты, что энциклопедия зеленеет от зависти. Годы это и умение прощать даже тем, кто откровенно и не единожды наступает тебе на подгрическую ногу (успокаивает только то, что и у него будет на подагрической ноге чужая нахальная стопа!). А еще..... изменения в этом коротком, но бурном романе с жизнью, романе длиною в 88 лет ( и всего-то 88 весен!). Сначала она, твоя судьба, любила тебя, а ты позволял это делать ей, а теперь ты начинаешь ее любить, но она к тебе охладевает и теряет интерес, как молодая супруга стареющего мужа. И от этого роман становится еще более заковыристым, еще более закрученным

            Так для чего я пишу? Зачем рассыпается и потом осторожно нанизывается весь этот бисер? Истории рассказываются для того, чтобы жили те, о ком идет речь, чтобы жили они, чтобы продолжали жить в тех временах и тех ситуациях, что были для них милы и радостны, чтобы весь этот мир не исчезал. Мир, в котором мы живем лишь один из многих, что существуют, и все они существуют параллельно, в одной с нами плоскости, в одном с нами ритме, и в один и тот же момент потому, что они в нас и они с нами. И если вы хотите, чтобы с вами продолжал жить те, что ушли, те, чьи имена нельзя более называть, как говорят аборигены Австралии, то вам надо всего лишь помнить о них и рассказывать их историю другим, кто приходит на смену, новым, кто еще чист, как весенний ветер и чья память готова к переносу всех этих миров в новые столетия. И если вы хотите жить, повторяясь в веках, хотите быть цитируемы в поколениях, то для этого не обязательно долбить скалы со своими именами, а просто начинайте писать свои истории, начинайте рассказывать о своих мирах и живущих в них людях тем, кто стоит уже рядом с вами, кто идет за вами след в след.      

Киров. Февраль. 2009г.