Борисыч

Борисыч, колоритный, в летах, мужчина с гордостью называет себя «самым чистым евреем».   
- Из сибирских евреев я ... Отца  в девятьсот пятом сослали в Барабинские болота с другими «политическими», там пустила корни наша община, жили обособленно, ни с кем не смешивались. 
Предметом его гордости является  еще отсутствие  образования.
- Я – единственный на планете еврей, не имеющий ни класса образования…
 
Ему шел восьмой год, когда посадили за «нелегальный бизнес» - мыловарение - мать.
Суд оценил масштабы понесенного государством урона  в десять лет. Фемида  в ту пору легко оперировала этой цифирью.
Отцу, зарабатывающему на прокорм  многодетной семьи, крутя с утра до позднего вечера баранку, было не до него, самого младшего и безнадзорного.
В школу малого  никто не погнал, и уже подростком, самоучкой, он кое какую грамоту все же одолел. Потому легко сочетал несовместимые выражения, любил сказануть эдакое, и нисколько не смущался, когда его поправляли редкие  радетели чистоты русского языка.   
 Вот только  на земле обетованной, куда  приходится ему нынче периодически  наведываться, с ним не  церемонятся.
Высокомерные израильтяне в первый же его приезд  на землю обетованную  посоветовали семидесятилетнему Борисычу идти в первый класс: «Не знаешь идиша, зачем ты сюда приехал такой неграмотный?..»

Да не хотел он сюда!.. Это все жена его  Надежда, между прочим, чистокровная русская,   под предлогом, что Мишке, их младшему, восемнадцать вот-вот стукнет - а тут первая чеченская в разгаре - затеяла переезд.
Там-то в военных действиях тоже  недостатка не было.
 Но вот захотелось ей, вишь ли, и все тут. Попробуй, возрази ей… «Фрукты  круглый год!.. Тут вон теперь тоже круглый год китайцы шлют, хоть заешься,  фруктами вашими».
 В общем, так и не стал Борисыч  полноценным израильтянином.  Живет с тех пор на две стороны. В сибирские морозы - на исторической родине, а летом уезжает в Россию-матушку.
 И дело не только в средиземноморской жаре – «мне общение нужно, я там без языка немтой совсем... Одолеть ивриты  таки не смог. А мне еще за мой русский проходу не дают: «Ты почему на русском так грязно говоришь?..» 
Нет, в общем,   Борисычу житья  там…

 Квартиру свою здешнюю они  с женой продали сразу. Человек неприхотливый,  в прошлом водитель с пятидесятилетним стажем, он приспособил для наездов на покинутую родину благоустроенную собственными силами бытовку на самой окраине города, на территории автопарка, где проработал много лет.
Здесь ему о новоприобретенной родине напоминает  лишь используемый вместо покрывала шелковый бело-синий стяг на кушетке. Привезенный, похоже, исключительно с этой целью.
К символам чьей бы то ни было государственности отношение  у него образовалось не из самых почтительных еще с тех лет, когда объявили преступницей его заезженную непосильным трудом мать.
 
Все бы ничего, только многочисленная родня из числа репатриантов дала ему прозвище «турист».
Борисыч уверяет - это из зависти. Завидуют тому, что он легко уезжает на родину, по которой они тайно  тоскуют, легко мотается туда-сюда, приспособился к цыганщине своей, и не горюет. И даже Мишку его в краткосрочный отпуск отпускали со службы в армии сюда, в Россию. 
Написал рядовой израильской армии рапорт, отца, мол, хочу навестить.  В голове у парня, понятное дело, больше друзья и подружки здешние, еще не забытые…
И приехал, и каждый день, пока пребывал  здесь Миха, названивала ему командир роты, женщина в звании майора. Что да как, интересовалась, здоровьем и делами - будь аккуратен, мол, блюди честь  и прочее…

…Что совсем не нравится Борисычу на исторической родине – это абсолютная вседозволенность, в которой растет там  израильская детвора. Имел он  как-то неосторожность прикрикнуть с балкона дома своего, что в Халоне, на расшалившегося мальчишку  в присутствии отца пацанчика,  и что вы думаете – схлопотал-таки  за это  500 шекелей штрафа!
- «Нет, вы себе представить могёте – пацан из шланга двор водой заливает – а ты ему  слова не скажи!.. Ну  не оплеуху же я залепил, хотя и мог бы – с балкона просто не достать  было…»
 В общем, с нашей ментальностью - поучать всех и вся - смириться с таким фактом и заплатить за этот окрик сто долларов!..  Борисычу, истинному сыну своего народа, это было трудно  вынести.

 Но больше всего его родня здешняя достала: «Братовья двоюродные скрывают, где живут. Дочери их, не успели сюда приехать, как все поочередно поразводились, да по новой замуж повыскакивали… Разврат сплошной…»
Рушатся родственные связи на глазах. Вот и решил Борисыч небольшую проверку, так сказать, на вшивость,  им всем  устроить.
И Надежду свою, не чуждую, как и муж ее, авантюрности, подбил ему пособить.  Накануне своего очередного отъезда домой в Россию, велел ей объявить о своей скоропостижной кончине.

- Они тут же все примчались, бодренькие такие, будто Пурим их ждет, а не я, упокоенный... 
Лежу, значится себе. Стулья Надежде велел подальше поставить – мне ж дышать маненько надобно. На спине, правда, уже скоро подустал-то лежать. Она  у меня хондрозная совсем. Лежу и думаю себе, почему это покойникам не  лежать бы на боку, например?.. Не все ль равно, в каком виде предстать на том свете?
В общем, лежу и слушаю речи о себе. Первой начала моя двоюродная сестра, дочери которой я накануне сантехнику ладил. «Наконец, - говорит,- ты, Надежда, от своего туриста отмучилась…»
Я же говорю, что туристом  меня прозвали из зависти, что в Россию часто езжу. А они все барахла себе не наберутся, машин не наменяются, денег им  все не хватает. Ну и стабильности в моей семье тоже завидуют – сыновья  мои при  работе, с женами не разбежались…
А когда Надежда-то вышла из комнаты (этот момент я с ней заранее обговорил)  и вовсе разошлись!  В общем, из семнадцати человек родственников я для себя оставил одного, который  в этот день как раз отсутствовал, и племянницу, она им возмущение свое высказала: «Что вам дядя мой плохого сделал?..»
Понятное дело, розыгрыш этот внес окончательную лепту во взаимоотношения Борисыча с многочисленной тамошней родней.

…В его здешнюю бытовку вечерами набивается народ – завершившие смену водители спешат нанести «деду» визит.
 Хохот, сигаретный дым столбом и, вещающий без устали о своей жизни на земле обетованной, Борисыч – такая картина предстает перед любым переступившим порог вагончика посетителем,  все долгие недели пребывания  здесь последнего, чистых кровей, семита-сибиряка.
Поздним вечером он выйдет, как всегда, на крыльцо бытовки проводить захмелевшего не  только от его рассказов очередного слушателя, сладко потянется в предвкушении сна в прохладной своей обители и отправится  снимать  с кушетки  покрывало из израильского флага. Пора на боковую. 
Он привык вставать спозаранку и любоваться  восходом благодатного, щадящего солнца, начинающего свое шествие с городской  окраины.