Самая большая елка

"…Ибо, какая польза человеку,
если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?"
(Мк. 8, 36.)
 
Однажды в студеную зимнюю пору Кузьмичев ехал домой на маленьком автомобиле "Ока". Был канун самого настоящего Нового года с настоящими сугробищами и более чем настоящим морозом за двадцать. К комплекту прилагалась еще незаурядная метель, которая, как и положено хозяйке перед праздником, усердно мела, мела по всей земле и во все пределы тоже. Старому году оставалось жить всего часа четыре, и поэтому Кузьмичев очень торопился домой. С большим трудом вылавировав с употреблением слов хуже этого из автостолпотворения Центра так, что кое-где приходилось даже на такой маленькой машине проезжать за два раза, Кузьмичев вырулил наконец с почти стоящей Минской на почти пустую Давыдковскую. До дома оставалось десять минут езды. "Ну вот, – весело произнес Кузьмичев, одной правой в очередной раз напрягая полвосьмой мотор, чтобы преодолеть очередной занос местного значения, – через час будешь у нас нарядная, как королева бала!" Слова эти предназначались не колбасе с/к – 1 бат. или кукурузе конс. – 4 бан. и даже не воде мин. – 2 бут., гонявшимися всю дорогу друг за дружкой по салону в такт вращениям руля и никогда не поспевая за педалями; Кузьмичев обращался к той, которая была больше их всех и даже его самого – к присутствующей в машине елке. Вообще-то перевозка таких крупногабаритных предметов, как это растение, не была предусмотрена заводом-изготовителем автомобиля. И когда Кузьмичев час назад выбрал на процветающем в последний день года елочном базаре этот экземпляр и, расплатившись тоже из последнего, понес, нет – поволок елку к машине, то, оценив соотношение размеров, уже дважды проводивший старый год продавец елок даже захотел вернуть Кузьмичеву деньги, чтобы избежать порчи товара, машины и праздничного настроения сразу. Кузьмичев отказался наотрез. Тогда один мужик из покупателей посоветовал ему выбрать елочку поменьше, а мужикова дама по доброте душевной – машинку побольше. В ответ Кузьмичев молча пооткрывал в "Оке" все, что только можно было открыть, и предпринял первую попытку запихивания укрученной накрепко по всему телу, как сумасшедшая, красавицы. Не удалось. Елка не влезала в автомобиль, даже если ехать со всеми открытыми дверями и багажником и без Кузьмичева. Это еще более укрепило его уверенность в том, что именно она-то ему и нужна. Такое бывает. Оценив Кузьмичевы страсть и верность, продавец, мужик и его дама взялись помогать влюбленному словом и делом. После экстренного заседания штаба с перекуром и отогревом в просторном помещении даминого джипа было решено елку развязать и попытаться уложить ее в "Оку" поветочно, без нарушения, конечно, красавицыной целостности, а лишь распределяя оптимальным образом вечнозеленую массу по салону.
Когда продавец чикнул ножом и елочка развела от радости веточками метра по полтора каждая, то несоответствие цели мероприятия базовым законам физики и здравому смыслу стало очевидным для всей группы укладывания. В нашей стране это – половина успеха. Вторую половину взялись реализовывать немедленно: дама встала чуть поодаль, лицом к месту будущих свершений, как судья на линии, и по ее отмашке голосом трое зажмурившихся мужчин, лексически реагируя на елкины колкости, добрались до пытавшегося скрыться в зарослях ствола, встали гуськом, как при штурме крепостных ворот, и аккуратно с размаху вогнали чудесное дерево через багажник в салон комлем по направлению движения автомобиля, сходу отломали зеркало заднего вида, уперлись в лобовое стекло и остановились, решив, что уже давно не курили. "Молодцы, мальчики!" – ободрила дама. Красавица торчала из "Оки" самой красивой частью на две трети длины, оцененные дамой как меньше половины.
Мужская часть бригады перекурила, раскаялась в содеянном и, поняв, что так жить нельзя, а ехать – тем более, опять потянулась к женщине, чтобы та определила, какой из альтернативных вариантов мужчинам надо решительно предпочесть. Вариантов оставалось два: передом и боком. Последний отпал по умолчанию – под таким углом не согнулся бы даже бамбук. "Вытаскивай!" – громко распорядилась дама, похрустывая красными сапожками по крахмальному снежку. Две струи горячего пара шарашили у нее из ноздрей. "Веселей! – радовала она рекомендациями. – Теперь разворачивай!"
Избранницу Кузьмичева аккуратно и по возможности молча извлекли против шерсти ярус за ярусом из подопытного автомобильчика и тихо положили на снег. Причем каждая вновь освобождавшаяся по мере извлечения ветка поступала точно так же, как поступают все на свете отогнутые ветки, если их некому придержать. Так что досталось всем троим.
"Разворачивайте, ну!" – напомнила дама. Сильнополые одновременно глянули на часы, друг на друга и кинулись на елку. Дерево развернули, и началась процедура введения в машину, несмотря на многоярусное сопротивление и попытки красавицы повторить подвиг Бабы-яги перед русской печью. Сначала двое пихали, один сражался в салоне. Потом один пихал, а двое сражались. Потом пихали все трое, а дама аккуратно, чтобы не повредить, по одной штучке осторожно сгибала и укладывала веточки внутри. Мужчины снаружи старались не слышать ее слов.
Наконец в машине стало тихо, держатели ствола восприняли это как добрый знак и разом расслабились. Исколотая вся вылезла из "Оки". Дело было сделано. Вопреки всему и навстречу Новому году. Гвозди бы делать из этих людей, как сказал один молоток другому. Правда, изрядная часть елочки торчала из правого переднего окна, а комель крупнокалиберно выглядывал из настежь раскрытого багажника, но ехать уже было можно. Для безопасности и красоты продавец в качестве подарка от фирмы нацепил на выступающие части елки по куску мишуры.
– Спасибо! – паром от души выдохнул Кузьмичев. – Я погнал.
И открыл водительскую дверь.
Пленница как будто этого и ждала. Мгновенно выхлестнув в освободившийся проем тремя ветвями сразу, она предприняла попытку побега, одновременно с размаху рассчитавшись с хозяином одной в голову и двумя в корпус. Не удалось. Кузьмичев ловко отскочил за пределы радиуса елкиного поражения, и его стоящие чуть поодаль, как государственная комиссия на космодроме, соратники поняли, что укладывание красавицы было только первым этапом подвига. Теперь предстояло угнездить в машину водителя. Перекурили в натопленном джипе и продолжили. Технологию решили применить в принципе ту же – двое мужчин штурмуют машину справа и сзади, нейтрализуют дерево с помощью рук и громкой информации по поводу его родственников, а дама в нужный момент дает Кузьмичеву сигнал на посадку. В качестве приоритетных направлений проекта были выбраны сохранность веточек и сохранение общего ощущения праздника. Мужики полезли, Кузьмичев приготовился.
"Давай!" – оценив готовность, скомандовала дама. Кузьмичев одним легким привычным движением влетел за руль. "Вылезайте!" – крикнула она мужикам. Те, покряхтывая и разгибаясь поэтапно из трех погибелей, вылезли – один из правой передней двери, другой – из багажника. Ветки, удерживаемые ими для отвоевывания водительского пространства, естественно, были тут же отпущены.
– Ты жив там? – поинтересовалась руководитель проекта после минуты молчания. Продавец наклонился к окошку, выпрямился и доложил:
– Не видать ни фига, ветки одни.
– Я здесь! – глухо, как из далекого леса, сказали из машины. – Отойдите, сейчас поеду!
Бригада оперативно передислоцировалась по правую сторону "Оки" и расположилась на безопасном расстоянии. Кузьмичев завел мотор.
– Тебе там видать чего? – сочувственно спросил продавец в чащу правого окна, отскочил, и все трое выполнили команду "Равняйсь!" левым ухом вперед, чтобы лучше слышать.
На самом деле Кузьмичеву видать было немного. Так, огоньки какие-то, ошметки рекламы, части силуэтов зданий, фрагменты прохожих… Вид с опушки елового леса на чужой город из танка, заваленного изнутри лапником для маскировки.
– Все нормально! – непрямо ответил невидимый. – Я поехал! Спасибо вам!..
– Слышит неплохо, – успокоилась дама. – Доедет. Подскажут, если что
Кузьмичев был опытным водителем, да и дорогу из центра домой действительно знал почти наизусть. Восемь лет он ездил этим маршрутом на своей "Оке" – сначала на новой, потом на вполне еще, сейчас вот на том, на чем сейчас. Такой машины не было уже ни у кого из его знакомых. Зато и елки такой не было. Это точно. Во-первых, такую еще попробуй найди, а во-вторых, даже в минивэн ее вряд ли будут впихивать – обивка там, то да се… Зеркало отломать можно. И Кузьмичев машинально посмотрел на то место, где раньше было видно ближайшее уличное прошлое, а теперь пальцем торчал железный кронштейн… Зато мелкая просто обалдеет от такой елищи.
Так они и двигались черепашьим шагом в плотной многорядной процессии провожающих старый год автомобилей – Кузьмичев и маленькая красная машинка, пронзенная наискосок елкой, как сердце стрелой на старой сентиментальной открытке.
Спустя час, напророчив приобретению карьеру королевы бала, Кузьмичев прибавил газку, лихо, с заносом проскочил перекресток, даже не глядя направо, поскольку там все равно ничего не было, кроме любимой елки и зимнего ветра в открытое окно, и выскочил наконец-то на длинную родную улицу. Теперь он действительно мог доехать до дому с закрытыми глазами. Оставалось минут пять.
На другой стороне дороги, метрах в сорока от перекрестка, в заштрихованном метелью раскачивающемся конусе света уличного фонаря Кузьмичев увидел сугроб. Собственно, сугробов было под тот Новый год много, вся Москва была одним большим сугробом, имеющим, видимо, в ближайших планах стать еще больше и в итоге увеличить число белых пятен на карте, обеспечив столице будущее не хуже Атлантидиного. Но сугроб, сфотканный на ходу цепким водительским глазом Кузьмичева, вел себя не как все нормальные сугробы – спокойно и холодно, а как одеяло, под которым пытаются улечься, да все никак не получается.
"Пьяный, может, или кажется, – подумал Кузьмичев, – или ребенок  хотя какой на фиг ребенок… откуда?.." Он нажал пару педалей слева, и красная машинка, немного поюлив, прижалась к сугробу справа и встала. На часах было без пятнадцати девять последнего дня уходящего года.
Кузьмичев распахнул дверцу и вышел из машины, причем елка, видимо, попривыкнув и смирившись, даже не пыталась выскочить за ним. Ветер был просто бешеный. "Градусов 25, не меньше", – оценил Кузьмичев, накинул капюшон и посеменил в скользких ботиночках по рыхлой белой пашне на противоположную сторону.
Когда он подошел совсем близко к сугробу, там зашевелилось активнее. Кузьмичев надел перчатки, склонился и начал живо сметать снег с шевелящегося места. Через несколько секунду появился мех, весь в ледышных катышках. "Пьяный в шубе или собака", – предположил спасатель-общественник. Он быстро по-собачьи закопал на себя вдоль меха в направлении дальнейшего шевеления и через секунду откопал сопящую собачью морду. "Ты чего тут делаешь?!" – весело поинтересовался Кузьмичев, любивший собак даже больше больших елок. Собака, не привыкшая, видимо, разговаривать на улице с незнакомыми мужчинами, молчала, жмурилась и моргала от вьюги и рыщущего вдоль и поперек света и смотрела на своего освободителя так, как смотрят на освободителей. В районе предполагаемого хвоста было замечено усиление шевеления. Кузьмичев копнул еще пару раз, хвост выскочил на мороз с заранее заготовленным приветствием, показались рыжие бока с длинной сосульками смерзшейся шерстью, и стало понятно, что в сугробе сидела шотландская овчарка – колли. "Как это тебя угораздило? – глядя в лисью морду с умными и совершенно больными глазами, спросил Кузьмичев, погладив собаку по шерстяной заиндевевшей голове. Дальше рука нащупала ошейник. Все ясно. Это не бродячая собака. Это хозяйская, домашняя собака, которая, скорее всего, потерялась. Бегала, бегала, устала и увязла в сугробе. И сейчас, наверное, ее разыскивают. Кузьмичев распрямился и огляделся вокруг, ища предполагаемого хозяина с поводком в руке и кличкой на устах. Но в радиусе взгляда никого слышно не было. Метрах в сорока, правда, стоял молодой здоровый поддатый мужик без шапки в распахнутой дубленке на белоснежную рубашку и лицом к метели уговаривал какую-то Людку на кого-то плюнуть и приехать к нему. Трубку возле уха соблазнитель не держал, видимо, пользовался наушничком, поэтому hands у него были совершенно free, в смысле жестикуляции, и вся сценка очень напоминала драматический монолог "в на ветру трепещущем плаще, с судьбою споря". "Приезжай, короче, слышь, Люд, приезжай! – орал мужик в буран, поминутно воздевая и вновь энергично бросая вниз руки, как бы стряхивая невидимые Людкины оковы. – Да плюнь ты на него, короче, плюнь "
Мужик явно не собаку потерял. В остальном все было тихо и пустынно. Эта часть длинной улицы вообще была малолюдной даже днем – с одной стороны на месте снесенных пятиэтажек еще с лета копали котлован под элитные дома, с другой когда-то был большой скверик микрорайонного масштаба, переколбасенный теперь напрочь в связи с заменой старых зеленых насаждений на новые коммуникации. Естественно, в 9 часов вечера 31 декабря ни на том, ни на другом объекте не было ни одной собаки. Зато собака была зарыта в сугробе, и до ближайшего жилого дома было метров восемьсот, не меньше.
– Ладно, – сказал Кузьмичев собаке, глянув на часы и стукнув одной замороженной ногой о другую. – Надо тебя быстро откопать, и иди гуляй до какого-нибудь подъезда. А утром, может, и хозяин твой найдется.
Собака не возражала против такого плана.
Спасательная операция началась с правого бока пострадавшей. Кузьмичев резонно рассудил, что, освобожденная с одной стороны, овчарка тут же рванет на все четыре и спасибо не скажет. Но "спасибо" и не требовалось – Кузьмичев любил собак бескорыстно, за сам факт их существования, и давно бы завел какую-никакую псинку, но нельзя было, потому что "у нас дети, а от собак одна грязь и шерсть в доме". Какая грязь, если ей лапы вытирать как следует, то и никакой грязи не будет. И есть такие, которые вообще не линяют. Пудель, например. В крайнем случае вынес тазик на лестницу и помыл ей лапы после улицы. Делов-то. У людей еще больше детей есть, и собак держат. Еще и квартиру охраняет. Пудель, конечно, не сможет, а вот такая – запросто.
Такая тем временем стояла поневоле смирно, доверительно помахивая хвостом, и, повернув голову, смотрела, как быстро и умело работает передними лапами человек в капюшоне с волчьим мехом и ботиночках на рыбьем.
Через три минуты правый бок был откопан до уровня собачьего живота, и Кузьмичев понял, почему овчарка даже не пыталась вырваться из ледового плена, как пишут про полярников. Потому что плен был действительно ледовым – под полуметровым слоем относительно рыхлого, свежевыпавшего, откинутого им снега находился плотный, почти ледяной, шедший до самой земли смерзшийся пласт, в котором и находились как в капкане все четыре лапы. Наверное, подумал Кузьмичев, она потерялась и бегала, бегала, бегала, а потом застряла в этом сугробе, когда он был еще не таким ледяным, но сил выбраться у нее уже не оставалось. А потом ее занесло. Он стал припоминать выверты московской погоды за последние дни, точку начала последнего снегопада и понижения температуры. Получалось, что овчарка сидит в этом сугробе никак не меньше суток. Блин, подумал Кузьмичев, и побежал через улицу к уже больше белой, чем красной машине. Через минуту перед собачьим носом лежал кусок колбасы с/к, оторванный от новогоднего стола и батона красавицей исколотой рукой. "Обед", – пояснил собаке Кузьмичев. Овчарка вдохнула околоколбасный воздух, аккуратно взяла кусок и чуть повернув голову, начала жевать. Сырокопченая колбаса, пролежавшая часа полтора на сильном морозе – не самое диетическое блюдо из рекомендуемых шотландским овчаркам в период реабилитации, но собака была очень голодна и честно старалась эту штуку из перченой сои прожевать и проглотить. Пока овчарка боролась с колбасой и слабостью, Кузьмичев, колупнув для пробы ледяной сугроб рукой, сбегал еще раз к машине и принес оттуда небольшую, наподобие саперной, лопатку, которую он всегда возил в багажнике, конечно, на случай, если вдруг какая шотландская овчарка застрянет под Новый год в сугробе.
Когда он вернулся обратно, то понял, что в товарищеской встрече победила колбаса. Она лежала сильно помятая, но возвращенная без остатка, рядом с собакой, нелегко дышавшей и старавшейся не смотреть на Кузьмичева. Подавилась, что ли, подумал он, и слегка похлопал ее по лопаткам, как хлопают поперхнувшегося человека. В ответ овчарка несколько раз кашлянула тем кашлем, который у людей называется легочным. Ох ты, подумал Кузьмичев, ох ты.
Лопаткой и руками, руками и лопаткой через десять минут овчарка была раскопана полностью. Длиннососулечный живот пришлось освобождать чуть ли не по шерстинке – ножниц с собой Кузьмичев почему-то не возил, а на попытки силового расставания с шерстью в пользу сугроба собака отвечала звуком, означающим, что лучше уж ей замерзнуть. В целом же овчарка в силу слабости и ума вела себя как приличный человек. Колли вообще считаются умными собаками.
Кузьмичев наконец разогнулся, воткнул лопатку в снег и сказал: "Свободна! Гуляй!" Собака попыталась. С первого раза получилось пошатнуться в подветренную сторону и привалиться к остаткам сугроба. "Гуляй же!" – повторил Кузьмичев, уже понимая, чем это кончится. Она сделала еще полшага на совершенно прямых ногах и тут же повалилась на бок стоя, как деревянная лошадка. Было очевидно, что ни до какого подъезда она сама никогда не доберется. Кузьмичев бросился и моментально поднял собаку, удивившись малости веса. Она была вся очень худая, твердая и холодная, как ледяная. На снегу, куда она упала секунду назад, остался отпечаток – форма для отливки медали победителя какой-нибудь элитной собачьей выставки. Теперь овчарка снова стояла на разучившихся бегать лапах, неподвижно, как памятник сенбернару в Альпах, только наоборот – спасали ее. Собака стояла под снегопадом, опустив голову, не в силах двинуться, тихонько моргала, щурилась и ждала, что Кузьмичев решит.
Он смотрел на нее и очень быстро думал. Видно было, что, как она ни плоха, шанс есть. Вполне реальный шанс, который надо просто отыграть у времени и мороза. И все.
Значит, надо ее увозить отсюда. Надо ее забирать и увозить в тепло. Ладно, не в квартиру. Но на лестнице тоже тепло. И молока теплого. Точно воспаление легких. Или бульону. Сам сварю. И антибиотики. Нет, вызвать. Сейчас есть платные. Приедут, за деньги приедут. Овчарки, они крепкие. В тепло только надо. Блин. Елка. С елкой не влезет, и думать нечего. Елку вытащить, оставить, потом вернуться. Только вытащи. Только оставь. Вроде и нет никого, а сразу найдутся. Такую-то елку. Можно и на руках, она легкая. Минут за двадцать дойдем. Уж не холодней, чем в сугробе-то сутки простоять. А машину с елкой оставить. Не, в квартиру не надо. Без елки и с собакой на руках, да? На лестнице у батареи устрою и молока ей теплого. А сам вернусь за машиной. Время-то еще и десяти нет. И нарядить успеем. Окно. Окно и багажник. Все открыто. И не закроешь – елка. Так нельзя оставлять. Угнать не угонят – кому она нужна. Набезобразничают только. Сейчас вроде нет никого – через пять минут набегут. Дураков хватает. И елка там. Подходи – бери. И попросить посмотреть некого – этот, видно, сам плюнуть решил, пока Людку свою плюнуть уговаривал. Нет никого. Можно. Можно и позвонить. Ну позвоню, а кто придет? Старший отболел только, остальные у плиты – гостей ждут. Мелкая пришла бы, если б большая была. Можно и так. Вызвать сюда. Но, во-первых, я не знаю телефона, а во-вторых, в кармане рублей сто пятьдесят и на мобильнике доллар. Нет, из дома вызывать надо. Они быстро приезжают. А пока к батарее и молока ей. Блин, волк, коза, капуста, елка, овчарка…
Да. Да. По-другому никак. Только не оставлять на морозе. Тетерева или кто там, в снегу от холода прячутся, эскимосы дома изо льда ляпают. Тряпкой прикрыть сначала. Туда – пять минут, обратно пять минут. Ну, там разгрузиться – еще десять. Через двадцать минут буду снова здесь. Ну, через двадцать пять. Разговоров больше. Все, погнали.
Кузьмичев снова побежал к машине и вернулся со старым байковым одеялом в мазутных пятнах. Он сложил одеяло вдвое и набросил собаке на спину. Потом взял лопатку и принялся быстро закидывать овчарку снегом обратно, беря его из кучи, которая образовалась при раскапывании. Собака стояла все так же неподвижно, опустив голову, еще помахивая хвостом. Закидав ее чуть выше середины туловища, Кузьмичев остановился. Все, хватит. Остальное снегопад доделает, если успеет. Что такое двадцать минут. Главное – голова снаружи. Дышать чтоб можно было. И хвост. Больная, больная, а хвостом мотает. Признаёт, значит. Начнем с лестницы, а дальше разберемся. Она им понравится. "Я сейчас уеду, – громко сказал он собаке, – но через двадцать минут за тобой вернусь. Поняла?" И Кузьмичев побежал к машине. Она смотрела ему вслед, жмурясь и моргая на ледяном ветру.
Через четыре минуты он поворачивал к дому, одновременно набирая номер. Припарковался на своем обычном месте. К нему спустились. Поохали насчет елки. Вытащили. Еще раз охнули. Понесли в подъезд. Двери, двери, ветки, осторожно, не проходит, проходит, прошла. Лифт. Не входит. Никак не входит. Был бы грузовой. Ты что, сломаем! Седьмой этаж. Взяли, перехватили, глаза береги, елки все колючие, ну и деревце, где ж ты такую, жарко, пятый, шестой, пришли. Как и ожидалось, мелкая просто обалдела. С ледяных ног ледяные ботинки. В комнату, сразу в комнату. Ставь. Крест где? Не влезает. Нож давай. Большой, большой давай. Никуда не спешу. Дай нормальный нож! В машине кукуруза. И колбаса в машине. Я сам принесу. Вот это нож. Все, влезла. Чуть-чуть верхушку. Дай. Не надо никаких табуреток. Принеси табуретку! Все. Влезла. Наряжайте пока, где достанете. За колбасой и кукурузой. И горошком. Все купил. Вы тоже молодцы.
Все, вниз. Тулупчик рыбацкий. Валенки под мышку. Время, время. Лифт. Занят. Пешком. Шестой, пятый, третий, первый. Улица. Ну, ветрище! Все тридцать. Ключи, машина. Блин. Заперли. Это Ромка из второго подъезда на своем "Форде". Думал, что я уже никуда сегодня. Звонить, вызывать, объяснять? Ботинки в машину, валенки на ноги. Пять минут езды – пятнадцать пешком. Десять – бегом. Дворами – восемь.
Вот он, этот сугроб. Нет, не этот. Этот, этот, вон хвост гуляет туда-сюда. Значит, ждет. Надо же, как они чувствуют. Быстро занесло. Ничего, снег рыхлый, куропатки или кто там дышат, сколько хочешь. Вот она.
Кузьмичев второй раз вошел в тот же сугроб и, сверяя направление по гуляющему по поверхности хвосту, стал что было силы расшвыривать снежную пыль и им же наваленные смерзшиеся куски снега прочь от собаки. Спина и голова показались одновременно.
"Привет! – сказал Кузьмичев собаке. – Это я! Пойдем домой!" Голова овчарки была все так же опущена, и, чтобы заглянуть ей в глаза, Кузьмичеву пришлось встать на колени. Ему нравилось, как она жмурится и моргает. "Я пришел", – сказал Кузьмичев и, вынув горячую ладонь из варежки, подсунул ее под длинную собачью морду. Теперь их глаза были на одном уровне, и одни и те же снежинки, отражаясь, летели в них наискосок, гонимые одним и тем же, раскачивающим конус света над головами ледяным ветром. Тем же ветром, что заставлял Кузьмичева моргать и жмуриться, глядя в застывшие секунду назад собачьи глаза, в каждом из которых в такт движениям уже неживого хвоста беззвучно бил колокол уличного фонаря
Кузьмичев не спеша откопал ее до конца, тщательно и аккуратно очистил от снега и завернул в байковое одеяло. Потом взял сверток на руки и пошел в сторону от дороги. В тулупе, валенках и со свертком он был похож на Деда Мороза. Через двадцать метров Кузьмичев остановился, положил собаку на снег и начал присыпать сверху. Метель работала быстрее его, и через пять минут на этом месте было так же бело и холодно, как и в остальном мире…
В первый день Нового года его как всегда разбудила мелкая и как всегда заранее оговоренным способом – она схватила Кузьмичева за нос и теребила, пока он не сказал: "Понял. Встаю". Это была их традиция. Потом они тихо, чтобы никого не будить, оделись, попили чаю со вчерашними вкусностями, взяли санки и пошли гулять на горку. На мелкой была новая рыжая шубка, которая ей очень шла, хотя и была на вырост, а то и на два. Ветер и снег совершенно стихли, будто их выключили, и стояла роскошная зимняя погода с легким морозцем. Мелкая уселась в санки, как Снежная королева из мультика, Кузьмичев впрягся в веревочку, сказал: "И-го-го", также в соответствии с предварительной договоренностью, и зарысил в сторону горки. "А мама сказала, – произнесла вдруг мелкая в своей обычной манере – ни с того ни с сего, – что тебе Дед Мороз такую огроменную елку подарил за то, что ты, когда был маленьким, всех слушался. Да?" – "Да. Всех." – ответил Кузьмичев и прибавил ходу, так что прошлогодний снег ринулся из-под саночьих полозьев, искрясь и играя на январском солнце как новый.
Владимир Швейский