Свобода

Это была одна из тех, отдающих страхом и потом, облав, о которой мы узнали слишком поздно. Толпа тяжело дышащих копов забила собой щели в пространстве, заперев нас в старой прачечной. Ржавые стиральные машины, глотающие куски кафельных стен, кровоточили мыльной водой из вскрытых трубок, недовольно смотрели на нас пустыми глазами загрузочных дверей, ворчали сливными насосами, выражая свое презрение, сравнивая нас с помоями. Они были практически правы. Мы и были отбросами, рваными карманами на отутюженных брюках городского благолепия, прогнившими семенами, взошедшими не ко времени на лопнувшем асфальте окраин. И сейчас армия уборщиков должна была смыть нас в компостные ямы исправительных лагерей, а наиболее трудновыводимых – стереть.
Я неплохо ориентировался в полумраке одинаковых залов, коридорах и перепадах высот, а также теоретически представлял себе, где находится техэтаж с вентиляционным оборудованием. Нас поставили в такую позу, в которой каждый был сам за себя, и удовольствие мог получить, только вдохнув отравленный воздух настоящей свободы. Поэтому я рвался к выхлопному отверстию, к решетке, за которой была жизнь, иначе я был бы размазан по прутьям непорочной системы насаждения вечных ценностей.
Чьи-то звонкие шаги щекотали мою спину, всхлипывания мешались с тяжелыми выдохами и не позволяли мне сосредоточиться. Я оглянулся и увидел Ту, так жарко ненавидимую мной за вседозволенность и так же горячо за нее любимую. Она хваталась коготками своих каблучков за растворяющуюся в стоящем влажном воздухе надежду и пыталась остаться как можно ближе ко мне. Ну почему этот момент наступил сейчас? Сейчас, когда я уже перестал видеть те цветные сны, из которых я выходил взрослым, когда перестал вспоминать ее случайные взгляды, от которых сбивалась речь…Сейчас, когда было несколько шагов до свободы, и выбор был так неочевиден.
Я схватил ее за полупрозрачную руку, рванул к себе, сделал несколько шагов, и осознал, что могу умереть раньше, чем мечта заполнит во мне пустоты, отведенные судьбой для таких случаев. Я бросил ее, сделал еще несколько шагов, стиснул желания, чтобы инстинкты могли указать мне дорогу. Через пару метров, взлетая по лестнице на техэтаж, я дал чему-то мягкому в себе заплести мне ноги, вздернул руку в надежде схватится за опору, но она ушла из-под ног, и я свалился в пропасть безумного отчаяния. Но на входе в ад стояла она, содрогаясь от безмолвной истерики, держа свое некрасивое, но настолько искреннее в исступлении лицо невесомыми руками. Уткнувшись головой в ее колени, я замер, пронзенный, оторопевший и задохнувшийся, спустя мгновение я вскочил, услышав топот знакомых тяжелых ботинок, подхватил мою спасительную обузу, и мы рванули по лестнице, поедая по несколько ступеней за один шаг. В нас не должны были стрелять, иначе, если бы хотели нашей смерти, нас взорвали бы всех вместе – старых роботов для отмывания грязи с одежды и молодых очистков, марающих натужный лоск города. И то, что мы были уже и моложе, давало нам шансы всегда, но не в этой старой дыре, откуда были два выхода, и оба были забиты. Поэтому нужно было сделать еще один, всего один, маленький выход, и мне казалось, что ничто не может помешать.
Мы ворвались на техэтаж, как команда спецназа в бордель, чтоб никто не успел убежать. Я с разбега воткнулся плечом в дверь венткамеры и пробил ее насквозь, щепки разлетелись по стенам, и голова моя стремилась их догнать. Натужно стонал древний двигатель, засасывая избытки трудолюбивости копов, и выплевывая их в лицо светящегося гиганта под названием город. Схватив руками воздуховод, и рванулся вниз, пытаясь весом своего тела сломать частицу правильности и верности мысли. За спиной вскрикнула Та, увидев мою удачную попытку победить алюминиевую змею, но крик ее раздался где-то далеко, так как я в очередной раз пытался ощупать пол лицом. Огрызок трубы диаметром в половину меня сжался в моих объятиях, и мне стоило перестать представлять себя великим индейцем, задушившим медведя. Через решетку меня обожгло смрадом надвигавшейся свободы, я сдержался, чтоб не закричать от ужаса, и вложил всю ненависть в сладкой жизни в удар ногой. Решетка задохнулась, сложилась пополам, прижав руки креплений к животу, и выпала наружу. Я оглянулся, чтоб все понять для себя – Та стояла перед мной, протянув к спасению руки и боялась дыханием своим сбить ветер свободы, ласкающий нас.
За стеной не было видно ничего, но нам казалось, что там есть все для нашего будущего. Не сговариваясь, мы прыгнули в неизвестность. Нам надо было пролететь три метра до земли и метр бесконечности вперед…. Я все еще чувствовал своим угасающим сознанием, что сделал неосторожный шаг, что изменил памяти с надеждой, что перелезал через этот кованый забор с пиками на верхней кромке сотни раз, и вот, наконец, он меня поймал. Я поднял руку, чтобы найти остатки нежности, и коснулся пальцами руки Той, которая оказалась важнее свободы. Радостный город встретил нас широкой улыбкой рассвета…