Герой на час

      Мне было тридцать три года.  Меня, ассистента кафедры,  постоянно терзала тревога, но  в марте  меня начал душить настоящий страх, граничащей с фобией. Причиной этого страха была фатальная зависимость от начальства и от коллег, которые могли "зарубить" при обсуждении мою диссертацию и поставить крест на моей преподавательской и научной карьере.  Я чувствовал себя беззащитным.   У меня не было поддержки, не было связей в высших кругах.  Тяжкое бремя  учебной нагрузки,   общественных поручений,  которое на меня взвалило начальство, перманентная переработка диссертации  придавили меня к земле. Как  я ни старался,  все равно  не успевал сделать все, что от меня требовали,   и мне постоянно казалось, что меня вот-вот начнет травить заведующая кафедрой Суворова, а коллеги объявят мне бойкот. Порой мне просто не хотелось жить. "Кругом одни враги. Господи, сделай так, чтобы я больше никогда не проснулся", - просил я Бога.

    Но в мае в моем мироощущении произошел перелом. Я устал от страха и решил стать сильной свободной личностью.  «Никого и никогда не стоит бояться. Нужно всегда твердо проводить свою линию", - поучал я себя в дневнике.  - Уважают только смелых и решительных людей"
 
    В середине мая  в кабинете русского языка я застал заведующую кафедрой Суворову и Осокову - преподавательницу лет пятидесяти пяти.
-  На ассистентскую зарплату невозможно прожить. Нельзя ли Гашкина сделать старшим? – спросила  Осокова у Суворовой.
- Очень трудно, - ответила  Суворова.
- Вам надо скорее защищаться, - обратилась она ко мне. -  Тогда и старшим сделаем сразу. Ректор против того, чтобы присваивали старшего не кандидатам.
     - Но исключение бывают, - напомнила Осокова. – Вы сходите на прием к Толстову, попросите.  Он может пойти вам навстречу.
     - Спасибо за совет. Попробую, - сказал я.

      Двадцать седьмого мая у нас в институте выступал министр просвещения РСФСР Веселов -  респектабельный мужчина лет пятидесяти пяти. Вся огромная лекционная  аудитория (в виде амфитеатра) была до отказа заполнена преподавателями (было человек 200, не меньше). Министр прочитал доклад о реформе образования. В частности, он сказал, что в ближайшее время  учебные программы педагогических институтов пополнятся новыми  предметами - эстетикой и этикой.
    В заключение выступления он предложил нам высказать свои соображения и даже вступить с ним в полемику. Я решил, что мой час пробил. Мне представился случай преодолеть свой страх, выдавить из себя хотя бы одну капельку раба,  к чему призывали нас и гениальный Чехов и талантливые современные публицисты. Я был убежден, что основной   порок, свойственный нам, русским,  – раболепие и его оборотная сторона - деспотизм, отсутствие собственного достоинства. Из-за него мы так живем так бедно.  Из-за него в обществе так много бардака, хаоса. Я понимал, что  рискую своим положением, но не мог больше молчать.   
  Я поднял руку, встал.
- Требования к преподавателям постоянно растут. И это правильно. Но, видимо, пришло время повысить требования к студентам. Не предполагается ли использовать венгерский опыт: у них, как известно, студенты за повторную сдачу экзамена должны внести определенную плату. Мне кажется, эта система стимулировала бы активную работу студентов.

    Когда я задал вопрос, по залу прокатился шумок. Видимо, наши преподаватели не знали о венгерском опыте.
   Министр несколько растерялся.
- Надо записывать, - сказал он своей свите.
- Нет, пока нет, - ответил он мне. – Мы думаем, что надо принимать хороших абитуриентов и не брать плохих. Нужен жесткий отбор.

   Слово взял Маркович, преподаватель лет шестидесяти, низкорослый, широкоплечий, большеголовый, смуглый, с треугольным лицом,  с большой плешью.
- Студенты занимаются многими ненужными предметами, а полезных вещей не знают, - заговорил он писклявым, но громким уверенным  голосом.  – Я работал два года деканом общественных профессий. Нужен штат, кафедра, а не почасовики! Нужно, чтобы все студенты прошли через этот факультет. Без него нельзя выдавать дипломы. А то бывает как. Учитель, а не может выступить публично.
    Министр благожелательно кивнул головой.

   И тут слово снова взял я. Сначала от волнения я говорил сбивчиво,  но затем  мой голос окреп, и моя речь зазвучала спокойно, уверенно и, к сожалению, слишком эмоционально.   
-  С одной стороны, программа постоянно пополняется новыми предметами. Сегодня вы сказали, что  вводится еще два предмета – эстетика и этика. Несомненно, это полезные нужные предметы. Но ведь усвоить всю эту информацию невозможно. Это разрушает здоровье.  Я думаю, не следует студентов заставлять изучать все новые предметы в обязательном порядке. Было бы  целесообразнее предложить им выбор.  Иначе после четырех пар  вряд ли у них появится желание идти заниматься на факультете общественных профессий.
   Присутствующие в аудитории  смотрели на меня с изумлением: какой-то ассистент решился выступить в присутствии министра, даже критиковать новации министерства.
    Я сел. Министр согласился со мной:
    - Да, надо думать о здоровье студентов. Это вы правильно сказали.  А от занятий на факультете большая польза. Да и времени много не надо.
   - У нас не бывает четырех пар, - сказал грузный, массивный проректор Толстов, сидевший в президиуме.   
    Меня обвинили во лжи! В горячке я вскочил (это была, конечно, глупость) и хотел  доказать, что четыре пары – типичное явление (например, у студентов моей группы три дня в неделю бывает по четыре пары), но я не успел произнести возмущенную речь. Толстов угрожающе цыкнул на меня:
- Сядь!
   Я, конечно, сел.
   После встречи с министром у меня было подавленное настроение. Меня тревожили последствия моего выступления.
  На следующий день Добродомова, декан факультета,  похожая на величественную матрону,  встретив меня в коридоре,  сделала мне выговор.
- Вы подвели деканат, Николай, - сказала она сурово. – У нас не бывает по четыре пары в день.
    Не знаю, почему после ее слов не возопили камни. Для того, чтобы убедиться, что четыре пары есть,  достаточно было подойти к расписанию, находившемуся в нескольких метрах от нас. Но на этот раз я не стал доказывать свою правоту.
- Я не знал, что запрещено ставить четыре пары в день, - сказал я. – Ведь нам об этом никто не говорил. Да ведь даже если и есть по четыре пары, то в этом нет вины деканата. Ведь нагрузку на факультет спускают сверху. Вы бы сами об этом сказали.
- Я постоянно об этом говорю Камышенко.
- Но ведь это не  компетенция проректора.  Программы приходят из  министерства.
 
   Вскоре я встретил в коридоре Толстова. Я поздоровался с ним, но он прошел мимо меня с надменным выражением лица, не посмотрев в мою сторону. Я понял, что теперь бесполезно просить у него должность старшего преподавателя, и визит к нему  не имеет никакого смысла.
    Вскоре по решению ректората  ко мне  в комнатушку подселили в комнату соседа.
   Меня переполняли смешанные чувства: с одной стороны, я гордился собой, ведь  я доказал себе, что я не раб, не говорящее орудие; с другой стороны, я досадовал на себя  - выступление стоило мне отдельной комнаты и возможной должности старшего преподавателя.    А ведь впереди у меня была защита кандидатской.
   В мою душу снова вернулся страх.