В белом

Это случилось летом 2010, когда в Москве стояла неимоверная жара, и горели торфяники.
Марине в ту пору исполнилось двадцать пять. Она всегда была со странностями. Нет… Точнее, у нее была всего одна странность, но она тянула за собой бесконечную вереницу проблем и самых неожиданных дурацких поворотов судьбы. Дело в том, что Марина не любила людей. Причем не каких-то конкретных, а именно всех, ну, кроме разве что самых-самых близких. Проще сказать: всех, кроме родителей. Это началось давно, еще в детстве. В принципе, Марина и не помнила, чтобы когда-нибудь у нее было иначе.
Вроде все просто: кто-то не любит собак или, например, кошек. Тогда он никогда в жизни не заведет себе кота - раздражают они его, и все. Плевать: хоть пушистые, хоть гладкошерстные, злые и добрые – все равно ни в жизнь не заведет и гладить не станет. Нормально, бывает. А Марина вот так же не любила людей. Без фанатизма, без ненависти. Желания выйти на улицу и расстреливать прохожих из автомата у нее не возникало. Просто по возможности сторонилась людей.
В детстве это как-то сходило за необщительность. Мало ли! Дети бывают разными. Зато Марина всегда казалась развитой, вполне воспитанной девочкой. Даже слишком начитанной для своих лет. Рисовала себе что-то тихонько в уголке, мастерила, лепила, шила. Тихий домашний ребенок. Писала даже какие-то детские пьески, стишки… Творческая личность! Родители не слишком-то волновались. Думали, с возрастом эта необщительность пройдет.
В школе у Мариши даже подружки какие-то появились. Правда общалась она с ними странно немного, как будто через силу. Как она объяснила матери потом, когда выросла, ей просто не хотелось выделяться, она пыталась быть такой, как положено, как все. Должны ведь быть у каждой девочки подружки? – Должны. Тогда вот, пожалуйста, у меня их целых две. Норма.
Но после школы и эти подруги-приятельницы как-то отсеялись, ушли из марининой жизни. Она будто нарочно поссорилась с каждой из них, пояснив родителям: они неплохие девчонки, но им со мной, кажется, интересно, а вот мне с ними – нет. На том и кончились Маринкины дружбы.
Мариша была симпатичной, очень воспитанной девушкой, одевалась по возможности женственно и с большим вкусом. Старательно так, аккуратненько. И фигурка отменная. Парням такие нравятся. Так что ухажеры всегда имелись. Их попытки вторгнуться в жизнь Марины начались еще в школьные годы. Она и здесь пыталась себя пересилить, быть как все. Периодически отправлялась на какие-то свидания с совершенно, впрочем, неинтересными ей людьми. Они гуляли по городу, заходили в какие-то кафешки, пару раз тусовались в клубах (вот уж этого Марине никак не хотелось). Все эти робкие попытки завязать с неприступной интеллектуалкой (какой она всем казалась) хоть какие-то отношения заканчивались для ее воздыхателей полным крахом. Искусственная вымученность этих всевдоромантических встреч вскоре начинала казаться Марине совершенно невыносимой. Помучившись еще немного, она в самый неподходящий момент вдруг поворачивалась резко к очередному Ромео и бросала ему в лицо что-то вроде: «Прости. Но мне очень скучно. Мы не подходим друг другу. У нас ничего не получится: не стоило и начинать. Не звони мне больше. И не пиши. Пока». Все. Ушла навсегда.
Обычно после этого Марине приходилось менять номер сотового телефона, а один раз даже работу. Не важно. В глазах этой девушки, оно того стоило. Марина ни разу не пожалела о содеянном. Ну, если только краешком сердца… Или памяти. Жалела. Но только недолго и совсем чуть-чуть. Со временем каждое воспоминание об этих встречах заставляло ее только брезгливо морщиться – и не более.
Нет, она понимала, конечно, что с ней что-то не так. Особенно ясно это ощущалось с возрастом, когда, вроде, уже пора, а почему-то не тянет. Периодически она даже пыталась бороться с собой, но все безуспешно. Первой тревогу забила мать. Это случилось сразу после того, как Маринка окончила школу и поступила, как все, в институт. Она пошла по накатанной: на юридический, дневное, бесплатное (мозги-то есть). Но именно тогда из жизни новоявленной первокурсницы резко исчезли все: и подруги, и хоть какие-то родные, кроме родителей (а это тетя, бабушка, двоюродный брат, его жена и маленькая дочка) и особенно одноклассники. С ними Марина вообще как можно реже старалась пересекаться, переходя на другую улицу, едва завидев вдалеке кого-то из бывшего одиннадцатого «Б». Старые знакомые ушли, новых – не появлялось.
В институте как-то тоже не с кем не заладилось, и, что самое странное, Марину это нисколько не напрягало. Скорее, наоборот: она радовалась своему одиночеству. Студенты были общительными и шумными, их неуемное веселье и бестолковые разговоры казались девушке просто невыносимыми. Она начала прогуливать (чего не случалась в школе), и, кстати, очень переживала из-за этого, но поделать с собой ничего не могла. Оценки поползли вниз, настроение – тоже, а тут еще приближалась грозная первая сессия... Тогда мама уговорила Марину пойти к врачу. Какой-то там нашелся психолог – знакомая чьих-то общих знакомых.
Строгая женщина в синем коротеньком пиджачке и модной косынке на загорелой шее поговорила с мамой Марины, потом пригласила виновницу визита и битых два часа выведывала у нее разнообразные, на первый взгляд совсем нелепые вещи. Марина отвечала охотно и честно. Ей показалось вдруг, что эта строгая дама с вылощенным загаром ей поможет. Причем поможет довольно быстро: да вот хоть прямо сейчас. И ее проблемы решаться сами собой... Знакомая общих знакомых была дотошна, резка, но слишком хорошо воспитана, чтобы показаться грубой. Она что-то там записала в большом блокноте, поблагодарила Марину за откровенность и выставила из кабинета. После этого строгий голос из кабинета снова позвал ее мать. Суровая дама в синем вздохнула, покрутила в руках очки и возобновила свои расспросы. Спустя пару минут она явно пришла к какому-то выводу и бросила фразу, которую Маринина мама не забывала с тех пор никогда: «Но Вы же понимаете, что если так пойдет и дальше, она никогда не сможет адаптироваться в обществе?»
Мать согласилась. Марина стала ходить на какие-то сеансы. Только почему-то на них сразу все пошло вкривь и вкось. У Марины начались истерики (чего раньше не было). Ей выписали успокоительные таблетки и капли. Не помогало. Тогда Марина плюнула на все и отказалась от лечения. В конце концов, в ее поведении нет ничего криминального: она не псих, на людей не бросается, и лечить ее вовсе не обязательно. А ее личная жизнь – это ее личное дело. Мать было принялась спорить и уговаривать, но вскоре сдалась. Эти внезапные истерики напугали всех, даже Марининого отца. На семейном совете решили: ладно, пусть все остается как есть. Главное не запускать институт. А там как-нибудь образуется… наверное.
Но с институтом так и не срослось. Промучившись первый семестр и, сдав кое-как сессию, Марина все бросила. Она просидела месяц дома без всякого дела, потом собрала волю в кулак и решила бороться с собой своими методами. «Клин клином вышибают», - заявила Марина родителям и пошла на курсы секретарей. Учеба давалась Марине легко, впрочем, как и всегда. Курсы длились недолго, сложностей никаких не возникло. Дело плевое: после институтской программы тут и учить-то было нечего: все запоминалось само собой. Так что уже через пару месяцев Марина устроилась на первую в своей жизни работу (подработки летом на школьном дворе не в счет).
Поначалу все шло очень даже неплохо. Коллектив хорошо принял симпатичную молоденькую секретаршу. Взрослые дамы пытались ее опекать, мужчины потихоньку начинали ухаживать, начальник недвусмысленно поглядывал на Марину и своего пухлявого сына Борю. Девочка казалась ему воспитанной, серьезной, да и внешне была очень презентабельной. Одевалась хорошо, говорила связно. Короче, не чета институтским Борькиным подружкам. К тому же, опять-таки, не совсем она им чужая: дочь знакомых каких-то хороших знакомых. Чем не партия?
Марина терпела. Первую неделю ей все казалось новым и даже весьма интересным. Через месяц опять стало плохо. Слишком много народу, слишком много телефонных звонков и все от нее чего-то хотят. А ей нравилось только печатать и разбирать бумажки. И то быстро надоело.
Через три месяца Марина опять стала плакать по вечерам. Тихонечко, чтобы ее никто не видел, даже мама. Новоявленной секретарше хотелось только одного: чтобы ее оставили в покое. Спустя пол года она уволилась. По собственному желанию. Из сослуживцев никто толком не понял, почему. Пухлый Борька расстроился, даже больше, чем его отец. Марина этого не заметила. Она вообще старалась не замечать. Никого.
Надо было что-то решать с работой. Насчет института Марина категорично заявила родителям: «Туда больше - ни ногой!» да они и не собирались настаивать от греха подальше. Понятно было, что ничем хорошим это не кончится.
Выход нашел отец. Он предложил пойти дочке на бухгалтерские курсы. Работа востребованная, кусок хлеба всегда обеспечен, а при Марининых способностях, кусок этот будет с маслом. Да и в офис ходить вовсе необязательно: можно все делать на дому. Марина согласилась. Действительно: это выход.
Учеба, как и прежде, прошла на ура. Она была лучшей в группе. Правда, профессия оказалась скучноватой и к тому же довольно ответственной, но ответственности Марина никогда не боялась, а скуку и однообразие вечных цифр компенсировала многочисленными хобби. Девушка возобновила детские увлечения, добавив к ним лоску, почерпнутого из современных журналов по рукоделию и дизайну: что-то там мастерила, обклеивала салфетками деревянные шкатулки, шила, шкурила, красила. Иногда пела сама себе часами (довольно сносно), занималась фитнесом перед зеркалом. Со скуки почти выучила французский, но как-то быстро перегорела и забросила его. Ей исполнилось двадцать пять и понемногу стало все надоедать: и рисование, и поделки, и песни. И даже летние поездки в Европу. С родителями, с кем же еще? Одной ей там казалось совсем уж скучно. Да и клеиться начнут всякие типы.
А тут вдруг Москва с этими пожарами. Такой жары никто и вообразить себе не мог! Невозможно душное лето, температура под сорок. Едва ли не каждый день Москва била очередной рекорд очередного дремучего дореволюционного года.  Город задыхался от нестерпимого жара, захлебывался белой торфяной гарью. Горели леса и торфяники Подмосковья, особенно сильно дымила пресловутая Шатура. Как на грех, именно она находилась совсем недалеко от дома Марины. Жуткая Шатура из заголовков московских новостей: дымящаяся торфяная бочка. Смог стоял невыносимый, жара доводила людей до одурения. Комнаты московских квартир, магазины и рынки были непрерывно затянуты белой матовой пеленой, мутной, как растворенное в воде молоко. Жара душила и днем и ночью.
Именно тогда с Мариной случилось… нечто. В тот злополучный день солнце с утра припекало особенно
жарко. Лучей его, как и всегда, не было видно: вот уже больше месяца солнце прятало тени за дымовой завесой. Улицы захлебывались белесым рассеянным сиянием. Этот странный свет больно резал глаза. Марина давно уже не опускала жалюзи: за окном унылая серость, как в ноябре, так к чему эти курортные ухищрения? Она не спала которую ночь. Это было просто физически невозможно: простыни, раскалившись от нечеловеческого жара жгли кожу. После полуночи Марина обычно шла на кухню, садилась на пол, и, прислонившись спиной к дверце кухонного гарнитура, пыталась как-нибудь прокимарить хотя бы часок или два. Пол на кухне был вымощен крупной кафельной плиткой и нагревался чуть меньше, чем все остальное. Впрочем, все равно он был очень горячим и половину ночи Марина проводила в каком-то забытьи. Она пыталась читать какие-то журнала, потом уже не читала, а просто тупо сидела на кафеле и чертила на шероховатой глазури плиток неведомые узоры… Так было и на этот раз. Часам к четырем ее наконец-то сморил сон, а уже следующим утром, к десяти, девушка собралась на работу.
Идти предстояло на другой конец города. Именно там, на квартире, доставшейся ей по наследству от умершей пару лет назад матери отца (именно так она про себя называла бабушку) Марина оборудовала для себя что-то вроде офиса. Компьютер, принтер, какие-то бумаги, стопки накладных, счета… Все это при желании можно было разместить и дома, но во-первых, девушке не хотелось захламлять свою и без того не слишком большую комнату всяким громоздким бухгалтерским скарбом, а потом была и другая причина. Дома ее вечно что-нибудь отвлекало: то уборка, то стирка, то какие-то неотложные и очень важные дела. Да и оторваться от интересного детектива у Маришки получалось далеко не всегда. И просто: лень матушка, та, самая. Так что в итоге Марина вечно что-то не успевала, откладывала, а потом засиживалась у монитора допоздна. К тому же, походы «на работу» создавали хоть какую-то иллюзию нормальной трудовой жизни: не давали «раскваситься» и, скажем, забыть о макияже. Превратиться в растрепанную домохозяйку или серую мышку в одном и том же вечно задрипанном свитерке в планы Марины отнюдь не входило. Она даже придумала себе нечто вроде офисного дресс-кода: деловой стиль и ни одного повтора наряда за трудовую неделю. И не важно, что зрители в лице коллег в ее мини-офисном мире отсутствовали. «Я делаю это прежде всего для себя», - заявляла она матери, укладывая перед выходом длинные, промелированные по последней моде волосы. «На работу – как на праздник!» Посмеивалась ее маленькая, рано постаревшая мама, и вздыхала тихонечко в уголке: «Бедная Мариночка! Что-то жизнь у нее никак не срастется, а такая хорошая девочка!»
Однако августовские пожары пошатнули незыблемые основы Марининого дресс-кода. Еще бы! Даже сотрудницам крупных нефтяных компаний – и тем разрешили сменить элегантные лодочки на босоножки и являться на рабочее место с обнаженными ногами. Кондиционеры не справлялись с работой и, не поступившись правилами, компании могли потерять своих лучших сотрудников. И без того сердечные приступы и прочие напасти в жару косили офисный трудовой народ направо и налево.
Вслед за остальными и Марина сделала себе послабление в гардеробе. Шаг за шагом она сдавала позиции, меняя блузки на майки и каблуки на танкетки, пока не остановилась на коротеньких белых шортах, безразмерной хлопковой размахайке без рукавов и вьетнамках на босу ногу. Фен уже который день пылился без дела на дальней полке. Туда же отправились лак для волос и дорогущий немецкий мусс. К чему они теперь, если даже Маринкины длинные волосы сохли сами собой за час в любое время суток, а мысль о неизбежном амбре от лака вызывала рвотный рефлекс. Дорогие духи, макияж… К черту! Кому это надо, если пол города ходит в марлевых повязках, и вонь вокруг стоит такая, что тошнотворным кажется даже любимый Диор?
Душ. Завтрак. На этот раз – это только стакан холодного сока (еда уже просто не лезла). Потом еще раз – в душ (кажется,  десятый раз за последние сутки).  Пять минут на последние сборы: одеться, вытащить из мобилы черный провод зарядки (черт, опять перекрутился!), нацепить на нос большие солнечные очки (вдруг помогут, хотя вряд ли…), на бок большую белую сумку. Марина готова к выходу. «Мама, закрой за мной», - позвала она, поправляя волосы перед большим зеркалом в коридоре. Его теплая от жары поверхность, подернутая едва заметным слоем пыли отразила высокую стройную блондинку лет двадцати в нелепых коротеньких шортах. Марина всегда выглядела моложе своих лет и была вполне удовлетворена своей внешностью, но то, что она увидела сейчас, ей совсем не понравилось. «Тьфу ты, вырядилась как на пляж», - поморщилась девушка, разглядывая новенькие вьетнамки. Собственные ноги без каблуков ей совсем не понравились, казались непривычно-короткими. Еще бы! Даже домашние тапочки Марина всегда подбирала на элегантной танкетке, чтобы выглядеть стройнее и выше. Как она говорила: «В любое время суток и при любых обстоятельствах я должна быть супер». А тут вот пришлось купить эти дурацкие уродливые шлепки… Чертова жара!
«Мам, ну где ты? Закрой! Ты чего, не слышишь?» На обиженный Маринкин голосок с кухни прибежала заспанная и какая-то замученная мама. «Прости меня Мариш, - затараторила она, виновато пряча глаза и поправляя седеющие, чуть растрепанные волосы. – Что-то у меня голова кругом: ничего не слышу. Всю ночь не спала, соображаю плохо… Прости, зая, сейчас закрою».
«Угу, спасибо». «Скорей, - недовольно надула Марина чуть вздернутую верхнюю губу, глядя на то, как мать лихорадочно засовывает босые ступни в стоптанные домашние тапки. – Я опаздываю, мне нужно по электронке отправить платежки в Сбербанк. И, кстати, тебе надо волосы подкрасить: седину видно».
«Да-да, Мариш… Ты права. Сейчас закрою, тапочки только одену. Ты извини, что хожу босиком: жарко». Мать вышла в коридор, чтобы закрыть за Мариной тяжелую входную дверь. … - «Давай, солнышко, я тебя провожу!»
Мать и дочь вышли к лифту на лестничную площадку. На  секунду мама Марины замялась, виновато теребя опухшими от жары руками край хлопковой футболки. Наконец, она тихонько спросила: «Доча, а ты водички нам газированной не купишь? Минералочки? А то у нас вся кончилась. На обратном пути: это не срочно».
Марина задумалась. С одной стороны, ей хотелось сделать хотя бы что-то приятное для мамы: она стояла сейчас перед ней такая смущенная, помятая от недавнего сна и очень родная. Нежное лицо (почти Маринино: наверное, лет этак через двадцать она будет именно такой). Руки нежные, молодые совсем, без морщинок, хоть и опухшие. Тихий голос, растянутая майка. Трогательно, до слез. Любит ее, Марину. Пить хочет… Жара. Ведь не так уж и сложно? Верно? Всего лишь: купить воды. Но стоило Марине представить, как на кассе придется совать деньги какой-то незнакомой и (как знать) может, сердитой тетке, разбираться с ней, пересчитывать сдачу… Сама мысль о вынужденном диалоге с кассиршей показалась Марине отталкивающей. Только не сегодня! И так она вся на нервах от этой жары.
«Мам… - Марина зачем-то напустила на себя показную небрежность, и тут же пожалела об этом, но остановиться уже не могла. – Ну, неохота в этой очереди парится… И мелких у меня нет: не менять же тысячу? Ну, попей кипяченой. Это же не страшно? Не обидишься? А вечером папа захватит этих бутылок… да сколько хочешь! Ему ж нетрудно: он на машине».
Маленькая мама даже не вздохнула (будто вовсе и не расстроилась) и как-то уж очень весело и некстати закивала в ответ головой. «Ничего страшного, Мариш! Конечно, не ходи, возвращайся поскорее домой, солнышко! Сегодня так жарко, ты совсем у меня замоталась, детка!»
«Постарела она как-то, - мелькнуло у Марины, - или просто от жары так кажется. Сердце защемило противно. В глубине души больно кольнуло что-то, вроде презрения к себе. Марина отогнала. Все это после… потом… когда-нибудь. Сейчас ее ждут дела: не до матери.
В глубине шахты надсадно поскрипывал спешащий к их этажу лифт. Мать погладила дочку по волосам и, пристав немного на цыпочках (какая Мариша все-таки у нее высокая: красавица!) – чмокнула тонкими, чуть влажными губами горячую Маринину щеку. – «Ты у меня умничка! Звони, дочунь. Удачи! Пока!»
- Пока! – Марина небрежно махнула на прощанье рукой и шагнула в темное чрево продымленного гарью лифта.
На улице было, кажется, еще хуже, чем в предыдущие дни. Смог уплотнился и потяжелел. Диск солнца, оранжеватый, тусклый, едва заметный за белой занавесью тумана вскоре исчез совсем. Теперь нельзя было даже приблизительно сказать: где оно, это солнце, причина всех бед многострадальной августовской Москвы.
Скрепя сердце Марина двинулась сквозь белый вонючий морок, перебирая непослушными ногами по раскаленному асфальту. Солнечные очки не спасали глаза от едкого дыма, зато делали этот белесый, инфернально-готический мир золотистым и даже приветливым. «Хорошее это дело: коричневые линзы вместо серых. Так хоть немного веселей», - усмехнулась Марина и попыталась ускорить шаг. Пот валил с нее градом, заползая липучими влажными змеями под тоненький хлопок «размахайки». Девушка задыхалась, но летела вперед все быстрей и быстрей: лишь бы скорее добраться до работы и передохнуть, откинувшись под вентилятором в удобном офисном кресле.
Конечно, можно было сесть на автобус, но даже в такой адски-тяжелый день Марине казалось проще прошагать хоть десять километров пешком по улице, чем хотя бы пару остановок проехать в автобусе лицом к лицу с незнакомыми людьми. Машиной она так и не обзавелась: на права сдать, наверное, не так уж и трудно, но сама мысль о том, что потом придется вечно терпеть на дороге каких-то хамов, разбираться с гаишниками, совать им эти нелепые взятки... Нет. Марине не хотелось тратить на это нервы, и так они, кажется, в последнее время ни к черту не годятся.
Шаг еще шаг… Сегодня они давались с особенным трудом. Казалось, сама земля сопротивлялась бесконечному перебиранию ногами. Да и противные вьетнамки явно не годились для занятий спортивной ходьбой. Марина облизнула иссохшие губы. «Черт! – выругалась она. – Моя гигиеничка!» Новенький белый тюбик помады остался дома, на туалетным столике. Марина рассердилась на саму себя, что бывало с ней крайне редко. «Ты бы еще голову дома забыла!» - вдруг вспомнилась почему-то любимая фраза из репертуара школьных училок. Но не возвращаться же теперь домой! «Плевать, - мрачно огрызнулась Марина на беленький тюбик, приобретенный недавно специально по случаю жары. – Обойдусь как-нибудь!»
Ускорять шаги было уже невозможно. На каком-то пределе Марина промчалась мимо того места, где обычно обитали уличные торговки зеленью, дешевыми колготками и прочей лабудой. Этот шумный вульгарный народец сильно раздражал Марину, но обойти их было никак нельзя. Правда сегодня, по случаю исключительно-сильной тепловой атаки на привычном месте вместо коробок, лотков и теток торчал всего лишь какой-то одинокий кавказец: не то армянин, не то еще кто… Сразу не разобрать. Он явно скучал и весело крикнул вдогонку Марине: «Куда так спешишь, красавица?» В кои-то веки девушке показалось приятным это невинное приставание. Красавица… Неужели это все еще заметно, видно хоть кому-нибудь за размахаистой рубахой и нелепыми белыми шортами? Удивительно… «Ладно, - подумала девушка. Сегодня случилось хоть что-то хорошее».
Эти приятные мысли вдруг прервала острая боль. Как будто резко, тисками кто-то сжал голову и отпускать не собирался. Девушка начала задыхаться. Идти было невозможно. Пришлось остановиться. Тело как-то сразу обмякло, стало тяжелым и безвольным. Ноги подкосились сами собой… «Обидно! – мелькнуло в голове, - до работы-то осталось минут пять ходу…»
Чьи-то руки подхватили Марину. «Что с Вами? Вам помочь?» - низкий мужской голос как будто издалека доносился до слуха девушки. – «Вы слышите меня? Ответьте! Давайте я вызову скорую!»
Глаза Марины застилала плотная темная пелена. Она толком не разглядела своего спасителя, хотя смотрела прямо ему в лицо. Что-то сопротивлялось в ней… Инстинктивно, повинуясь многолетней привычке. Марине вдруг чертовски захотелось, чтобы ее оставили в покое, все, особенно этот прилипчивый парень. Молодой, кажется… Ну и к черту! Что он держит ее за плечи? К чему все это? И так голова раскалывается. Нет, ей нужно сейчас остаться одной, наедине с собой: тогда легче будет справиться с этой болью. Она сумеет, она как-нибудь самостоятельно доползет до квартиры, а там будет видно: может, скорая и не понадобиться.
«Спасибо! – пробормотала Марина, освобождая плечи от больших жарких рук. – Мне уже лучше. Все в порядке, скорая не нужна». Ее голос стал как будто чужим: хриплый, низкий подавленный… Звучал он явно неубедительно. Марина заковыляла по дороге, не оглядываясь, пытаясь набрать хотя бы половину прежней скорости.
«Куда Вы, девушка! Остановитесь! – донеслось ей вдогонку. – Давайте я Вас хотя бы провожу, вы же еле на ногах стоите!»
«Черт! Вот привязался! – выругалась мысленно Марина, а вслух прокричала как можно веселее: «Не надо! Все нормально, сама как-нибудь доберусь».
Парень (кстати, весьма симпатичный русоволосый молодой гражданин), разочарованно протянул: «Ну, как хотите…» И пошел по своим делам. Надо сказать, эти самые дела занимали его сейчас куда меньше, чем сердитая молоденькая блондиночка в белых шортах, но разве Марина это заметила? Она уже доковыляла до знакомого подъезда и с облегчением набрала пин-код на цифровом замке домофона. Пальцы слушались плохо: девушка с трудом нашла знакомые цифры на металлических кнопках, раскаленных от нестерпимого зноя. «Тьфу! – поморщилась она. – Кнопки тоже какие-то липучие… Что ж за день-то такой!» С трудом просочившись сквозь тяжеленную стальную дверь, Марина зашла внутрь. Подъезд был очень темным, дымным и тихим. Ремонт в нем не делали, кажется, со времен царя Гороха, а потому он являл собой довольно жалкое зрелище. Зеленая масляная краска на стенах местами облупилась, и на свет божий вылезли уродливые белые проплешины. К замызганным лестичным перилам страшно было прикоснуться, до того они заросли грязью, а на заплеванном полу вечно валялись какие-то бумажки и окурки. Этот замусоленный подъезд, расписанный узорами зеленой плесени всегда пугал Марину. Сегодня было и того хуже. Девушке почудилось, что в одной из квартир начался пожар, настолько плотной казалась дымовая завеса гари. К счастью, лифт все еще работал. Пешком на пятый этаж Марина вряд ли забралась бы в столь плачевном полуобморочном состоянии. «Ура! Починили все-таки!» Отметила она про себя – и в ожидании заветной кабины оперлась спиной о липкую зеленую стену.
Несмотря на все трудности этого утра, рабочий день ее начался неплохо. Марина даже успела вовремя сделать важный денежный перевод. Стакан воды, который она с жадностью выхлебала, завалившись с порога на кухню, на время облегчил ее мучения, так что за компом работа спорилась. Оставалось разобрать пару десятков накладных – и можно смело отправляться домой. «Это займет часа два, не больше, - прикинула девушка. Значит, сегодня у Марины короткий день. Начальство в лице любимого папы решило облегчить ей жизнь и, кажется, переложило часть ее повседневных обязанностей на кого-то другого. В обычный день Марина наверняка позвонила бы отцу с требованием не делать никаких различий между собой и прочими сотрудниками «чтобы они не воображали, что я какая-то избалованная папенькина дочка и получила это место исключительно по блату», но сегодня – другое дело. Марина приболела (хм… назовем это жуткое состояние так), а следовательно имеет право на маленькое послабление трудового режима. Ведь даже зимой с температурой под 38 она все равно таскалась пешком на другой конец города и исправно выполняла свою работу.
«Только бы ничего не напутать», - бубнила себе под нос Мариша, воображая себя ударницей труда из какого-нибудь старого советского фильма. Привычным движением мышки она плюсовала цифры в колонках Эксель. Скоро ей стало хуже. Тело горело, словно в огне, даже тонкие листы бумаги умудрялись жечь и терзать и без того измученные пальцы. Так… Все же она подсчитала верно. Теперь надо позвонить.
Марина набрала знакомый номер (трубка телефона как будто потяжелела за это утро) и приготовилась к обычному деловому разговору. Даже это недолгое телефонное общение давалась ей с трудом, требуя приложения немалых моральных сил, чтобы чирикать с сотрудниками легко и непринужденно. Со стороны (Марина знала, ей рассказывал об этом отец) разговор этот выглядел очень мило. И даже какие-то там папины коллеги мужского пола детородного возраста интересовались у Александра Андреевича, что там за красавицу он от них прячет? Еще бы! Она так нежно вещает о скучных цифрах в телефонную трубку! «Даже настроение поднимается, как услышу ее голосок», - настойчиво намекал чей-то холостой и вполне перспективный зам, после того, как Александр Андреевич случайно оставил на рабочем столе фото белокурой дочки. Какое там! Марина не то, что не появлялась в офисе (зарплату ей перечисляли на банковскую карту), но даже звонить по делам старалась как можно реже. Только она, бумаги и монитор – вот ее работа. Другой не надо.
Однако в то утро было все по-другому. Марине, до смерти утомленной приступом головной боли, вдруг стало очень одиноко в этой пустой, прокуренной едким дымом квартире. Вспомнилось почему-то, как очень давно, еще в детстве, она приходила сюда к бабушке на блины. И была масленица, и подтаявшие сугробы во дворе пахли водой и весной. День за окном был серым, влажным и тихим. И так же было на душе… Неярко, спокойно, но свежо. Словно впереди тебя ожидает много-много всего хорошего.
На кухне пахло жареным тестом и чем-то весенним, чем легонько тянуло через открытую форточку. Ее бабушка Вера, та, что не так давно умерла, в тот день показалась ей почти молодой. Она светилась прямо… Наверное, это оттого, что нелюдимая внучка все-таки согласилась заглянуть к ней на огонек по дороге из школы. Марина сидела за накрытым столом и с нетерпением поглядывала на пока еще пустую, чистенькую фарфоровую тарелку. В гжельской пиалке  ждала своего часа сметана, на блюдце зазывно поблескивало варенье. А в дальнем углу на табуретке, где теперь стопочкой были сложены какие-то важные и не очень папки, Марина бросала свой рюкзак. Вот оно, счастье! Хотя бы на час забыть о том, что сегодня не выходной, и надо еще куда-то идти, и дома придется упорно что-то учить, и будет нудно, скучно и буднично. Но это потом. А сейчас у нее маленькие праздник: масленица. Вот такая : древняя, неказистая и немодная (кто ж ее всерьез отмечает?) зато с ароматными блинами и бабушкой.
Марина вздохнула. Бабушка Вера. Надо было все-таки ее навестить. Ну, хотя бы разок во время той долгой последней болезни. И ведь она даже собиралась, хотела, вроде, но почему-то откладывала… Почему?.. Потому, наверное, что все-таки не очень хотела. Ну, хорошо: совсем не хотела. Да! А что? Ей неприятно находиться рядом с несчастными и больными. Черт его, знает, что с этим чувством делать! Избавиться от него никак не получалось. Уж слишком давили на жалость все эти убогие своей беспомощностью, хоть и не нарочно, но неизбежно. А у Марины не было сил сочувствовать. Ни-ко-му. Не появлялось как-то… Вроде, и не злая она, но раздражали ее чужие проблемы. И так своих полно, а приходится делать вид, что тебе не в тягость, что ты рада помочь и так далее, и тому подобное… А в ответ тебе вечно твердят: «Да не надо, не надо…» Как же! Наверняка окрысятся, если стакан воды не принесешь. Нет… ну, понятно, с ней тоже может случиться такое, а потому надо подстраховаться заранее: заслужить репутацию гуманного и цивилизованного человека, помогать кому-то, подавать эти стаканы.
Да, с бабулей не вышло. Жаль, но с кем не бывает? В следующий раз Марина постарается быть повнимательнее, позаботливее. Но и так обвинять себя ей особенно не в чем. Любимая внучка передавала бабушке деньги (немалые, между прочим!), что-то там покупала нужное, скрепя сердце, вычитая на это суммы из своих личных доходов. И, вроде, все нормально, из родных на Марину никто не давил. Только вот все равно сердце до сих пор не на месте. Видимо, все же стоило повидаться. Да теперь вот поздно.
… Девушке остро захотелось услышать человеческий голос: не важно, чей, хотя бы чей-нибудь! Вот именно сейчас, срочно, чтобы вырвать сознание из потока печальных мыслей и воспоминаний. Как назло, на другом конце телефонной трубки не отвечали. Марина набрала номер еще раз. Длинные гудки надоели ей через минуту. Она повесила трубку, сходила на кухню и выпила стакан ледяной воды. Жидкость больно саданула по горлу. Марина вернулась, села за стол, взяла телефонную трубку, набрала еще, и еще… Безуспешно.
«Ну и ладно, - бросила она телефон на зарядное устройство. – Не горит. Созвонимся завтра. На сегодня мой рабочий день окончен. Я заслужила…»
Компьютер долой, пол минуты на сборы. Девушка провела расческой по волосам, оправила кофточку, потянулась к сумке, но одернула руку, вспомнив о неприятном. – «Тьфу ты! Даже губы подкрасить нечем!» – поморщилась она, на чем свет стоит ругая собственную забывчивость. - Позвонить что ли маме, сказать что возвращаюсь…» - рука сама потянулась к серебристой трубке телефонного аппарата. Но и тут Марину постигла неудача. Не подходит там никто. Одни гудки и все тут! Ну и дела… «Наверное, мать опять в душе плескается!» - решила девушка. Этот вывод ее успокоил и даже настроил на мечтательный лад. «Хм… Я бы тоже не отказалась от холодной водички... Вернусь домой –  тут же в душ!» Марина задумалась. Судя по тому, что с увеличением градуса за окном, температуру воды в душе приходилось пропорционально снижать, они с мамой скоро станут моржами. «Ага, - усмехнулась она, втискивая ноги в насквозь пропыленные уличные шлепки, - и будем потом с ней на пару купаться зимой в проруби. И папу еще прихватим! Свихнешься с этой жарой…» Марина усмехнулась, потом недовольно покачала головой, рассеянно схватила с табуретки модную кожаную сумочку с серебристым брелком и отправилась к входной двери.
При мысли о том, какой долгий ей предстоит путь, девушке снова стало хуже. К горлу подкатил какой-то душный комок, ноги наотрез отказывались идти, а голову уже в которой раз сжало в тисках нестерпимой боли. «Может, все-таки на автобусе? – мелькнула в голове мысль, но Марина сердито отогнала ее прочь, зная о том, что из этой затеи все равно ничего не получится. «Поеду, как же… а там куча мерзкого народа, все потные и глазеют друг на друга от нечего делать. Выскочу на следующей же остановке. Зря только потрачусь на билет».
Она вообще была немного прижимиста и знала это. Марина пыталась бороться с собой, думая что девушкам жадность не идет, но как-то вяло, а потому всегда проигрывала. «Ножками, ножками! – напутствовала она себя, запирая на ключ тяжелую входную дверь. Марина поправила на плече надоевшую сумку, которая так и норовила сползти и решительно проговорила: «Ладно. Доползу как-нибудь пешочком, не развалюсь, чай не хрустальная!»
Свет за окном белый, как молоко просачивался сквозь щербатые оконные рамы.  Он стал каким-то совсем белесым, но Марина даже не взглянула в окно: уж очень спешила домой. Она заскочила в кабину темного лифта, поскучала немного, мысленно отчитывая про себя уплывающие наверх этажи, и наконец-то выскочила из подъезда.
На нее опять пахнуло уличным жаром. Запах гари после полудня стал особенно резким. Туман ничуть не рассеялся: плотный белый смог по-прежнему скрывал крошечный солнечный диск. В остальном было все как обычно, но Марину что-то насторожило. Белая, чуть заметная паутинка на листьях, на ветках, даже на стенах домов. Или это ей показалось? А еще тишина. Сейчас она зазвучала особенно ярко. Улица казалась не просто притихшей, а какой-то оглушительно-безмолвной. Странное ощущение. Как будто это не день, а глубокая ночь: ни стука, ни вздоха, ни единого шороха. Машин не слышно, шагов – тоже. Марина присмотрелась. Странно! Ни одного человека в зоне видимости! «Впрочем, уже который день с народом на улицах не густо. Все от жары попрятались, у кондиционеров сквознячок как микстурку по чайной ложечке принимают. – Решила девушка. – А сегодня воздух особенно мерзкий, да еще будни… Неудивительно, что никого не видно».
Эта мысль ее успокоила. Марина отправилась в обратный путь по привычному маршруту: узкая пешеходная дорожка тянулась вдоль автомобильной трассы, потом петляла дворами (так короче). Шаг за шагом: быстрее. Теперь свернуть к магазину… Все-таки ни одного человека! Нигде. Странно. Только молчаливые деревья тянули к ней руки-ветки, раздирая сучками клочья тумана. Все это как на картинках у каких-нибудь готов (они в то время были все еще в моде). «Ну и ну! – удивлялась девушка, инстинктивно ускоряя шаг, словно почуяв опасность в молчащем воздухе. – Все вымерли, как после бомбежки!» Дома и улицы сменяли друг друга. Марина шла, наверное, минут пятнадцать, но ничего не менялась. «Это уже чертовщина какая-то! – паника предательски заползала в мозг, сбивая мысли в бестолковую копошащуюся кучу. Что-то тревожно защемило в животе. – Куда все подевались?! Ну, не исчезли же в самом деле… О! Заглянуть в магазин! Там уж точно кто-нибудь есть».
Подумав так, Марина немного успокоилась. Она пошарила взглядом по опустевшей улице… Глаза наткнулись на вывеску какого-то дешевенького супермаркета. Обычно Марина в такие не заходила, но тут уж решила не привередничать: какая разница, она не за покупками туда идет! Девушка ускорила шаг. Вот и заветная дверь с замусоленной облезлой ручкой. «Эконом-класс!» - поморщилась Марина.
Внутри было грязновато. Облезло. Дымно. Надсадно посвистывая, работал кондиционер. Ни черта он не помогал… Но не это было главным. Точнее: это вообще сейчас было не важно!  Важно другое: магазин оказался пуст. Это бросилось в глаза сразу, еще с порога. Где охранник? Где продавцы? Где все? Волосы на голове Марины как будто немножко зашевелились… Дикое чувство. Марину обдало холодом: волны страха пробежали по спине, заставляя оцепенеть тело… Руки-ноги ее не слушались. Да что же это такое?! В мозгу лихорадочно пронеслись варианты, один другого страшнее: экологическая катастрофа, заражение неведомой болезнью, облучение… И всех уже куда-то спрятали, эвакуировали от беды подальше, а она как дура расхаживает себе по улице, подвергая свою жизнь смертельной опасности! А вдруг пол города захватили террористы, заложили везде бомбы какие-то, взрывные устройства, рассыпали споры сибирской язвы, и все оставшиеся мирные жители попрятались, а она ничего не знает? Хм… Или, может, воздушная тревога? Налет? Нет, ну это уже чушь какая-то! А может, она просто спит? Хотя вряд ли. Ноги болят, гудят… Запахи она чувствует. На всякий случай Марина со всей силы саданула по ладони длинным, аккуратно подпиленным ногтем. Руку пронзило противной резкой болью. Нет, вроде, не спит. Тогда что все это значит?
Марина в растерянности бродила по залу. Странное зрелище: полные прилавки продуктов. Холодильник гудит, работает. Рядом с ним так хорошо, прохладно… Хоть час стой, не отходи! Товаров море: бери - не хочу. Вот (Марина подошла к кассе). Даже кассовый аппарат работает. И деньги наверняка есть. А людей нет. Ну, никогошеньки! Ни одного! И никакой паники, ничто не разбросано. Вещи вон никто не забыл: сумки-кепки-пакеты на полу не валяются, как было бы наверняка, если бы народ эвакуировали в спешке. Чудеса! На минутку Марине все это показалось даже забавным и чуть ли не приятным. Захотелось вдруг стянуть из холодильника бутылочку любимой минералки: холодненькую, приятную, в мелких капельках воды, осевших на пластиковых боках. Все равно ведь никто не заметит! Этакая маленькая шалость, еще более приятная оттого, что она слегка противозаконна. «А денежку бы оставила на кассе». Отвязалась Марина от начавшихся было атак потревоженной совести. «Но нет… - вздохнула она, покрутив в руках заветную бутылочку. – Меня не поймут. Еще оштрафуют не дай бог!» Бутылку Марина водворила на место. От сердца сразу же отлегло. Под ногтями остался чуть заметный белый налет. Паутинка? Вата? Откуда она? Наверное, кто-то извазюкал бутылку.
«Искать здесь мирных жителей, пожалуй, бесполезно, - размышляла Марина, в растерянности направляясь к выходу. – А вот позвоню-ка маме. Может, она уже на связи». Девушка пристроилась возле кондиционера (хоть какой-то плюс от пребывания в пустом супермаркете) и принялась названивать. Сначала родителям. Потом – знакомым и в конце концов даже малознакомым: короче всем, чьи номера обнаружились в телефонной книжке. Набрала 02 (?) Бесполезно. Трубку никто не брал. Минут через десять после бестолкового нажимания на клавиши Марине все это чертовски надоело. «Или телефон сломался (что вряд ли) или телефонная связь у всех накрылась в принципе, - решила она. – Надо скорее идти домой. Может, там что-нибудь прояснится».
Марина неохотно покинула пустынный магазин, подаривший ей хоть какую-то прохладу, и вновь нырнула в белый морок раскаленных улиц. Казалось, никогда в жизни дорога к дому не была такой длинной. Как ни странно, необычность ситуации, полной скрытой угрозы, придала девушке сил. До дома она добралась гораздо быстрее обычного – прямо-таки долетела, хотя гудевшие от усталости ноги явственно намекали на необдуманность этой прыти. «Ничего, отдохну дома», - огрызнулась на них Марина и в который раз облизнула иссохшие от жары губы. Они растрескались вдрызг и шелушились немилосердно, да и вьетнамки в итоге все же натерли. Но все это были цветочки по сравнению с тем, что Марина увидела в собственной квартире.
На первый взгляд, там все было как всегда: вещи не разбросаны, стекла в окнах на месте, следов бомбежки или радиационной катастрофы, вроде, не наблюдается. Привычный белый смог вместо воздуха – это уже почти норма. Даже любимые розовые занавесочки в Марининой спальне (веселенькие такие, в стиле «прованс») – на месте. А вот мамы на месте нет. И тапочек ее нет. Исчезла. Вместе с тапочками.
Да что ж такое! Марина застонала от невыносимости этой идиотской ситуации и повалилась в кресло перед телевизором. Она с силой сжала голову руками, явственно ощутив запах пропыленных улицей волос под своими пальцами. Сознание будто провалилось в какую-то гулкую черную дыру. Время шло. Марина бессмысленно раскачивалась из стороны сторону, зажмурив глаза и заткнув для чего-то уши и повторяла: «Чушь… Чушь…. Это какая-то чепуха, так не может быть! Куда все исчезли, что все это значит? Неужели это действительно происходит со мной? Да нет! Невозможно! Так не бывает: это все сон, просто страшный сон… и даже не самый жуткий. Мне пострашнее снились! Так. Сейчас я открою глаза и проснусь. И все будет хорошо…» Марина с трудом разлепила плотно сжатые веки. Попытка проснуться оказалась неудачной. Снова раздался протяжный стон. Девушка удивилась: «Неужели это я издаю такие жуткие звуки?» Тело опять свернулось в комок, она заслонила руками глаза и уши. Марина раскачивалась в кресле, слушая тоненький звон в собственной голове. «И ведь спросить не у кого: что это? – причитала она. - Хоть бы кто подсказал ответ!» Но ответом ей был все тот же тонкий звенящий звук, какой всегда бывает, если с силой заткнуть себе уши.
Марина точно не помнила, сколько сидела так, в большом красном кресле, обитом душной узорчатой тканью. Через какое-то время ей все это надоело, и она решила включить компьютер: вдруг в Интернете найдется разгадка? Марина с трудом покинула кресло (все же там было уютно, хоть и очень жарко) и кое-как доползла до стола. Она наспех глотнула воды из стакана (фу, кипяченая!) и выдвинула клавиатуру. Клавиши показались ей непривычно-пыльными. Странно! Она ведь только вчера старательно промыла комп дорогущим канадским средством (насчет чистоты Марина просто фанатик). Неужели это от жары так быстро налипает грязь? Вот мерзость-то! «Ладно, сейчас не до этого», - успокоила она себя и погрузилась в дебри Интернета. Как ни странно, компьютер работал нормально. Всемирная паутина как всегда гостеприимно распахнула свои сети. Вот только новости почему-то на везде были вчерашние. «Черт, - выругалась Марина. – Обновления не загружаются, все давным-давно просрочено, как колбаса в уцененке». И что теперь делать? Марина откинулась на спинку стула. Только сейчас она до конца поняла, до чего же устала. Тело: жаркое, тяжеленное, гудело непрерывно и нудно: как будто ее накануне жестоко били, не разбирая, куда именно бьют. Горло пересохло и постоянно хотелось пить. Она уже литр, наверное, выпила, да все без толку. Кресло было непривычно-липучим, как будто в пыли или паутине испачкано. «Эх, поспать бы, - зевнула Марина, - вырубиться от всего этого. Но нет: надо что-то решать!» Оставаться одной в пустой квартире, отрезанной от цивилизации было невыносимо. Да и небезопасно, наверное.
«Пойду на улицу, поищу кого-нибудь» - решила Марина. Сказано-сделано. Переодеваться ей не пришлось (она и так сидела в майке и шортах, напрочь забыв про домашний шелковый халатик), а потому сборы оказались минимальны. Солнечные очки (хоть они уже и не веселят своими желтыми стеклами), поправить наспех прическу, обновить дезодорант (в душ лезть было неохота), густо смазать губы гигиеничкой (заживать они, наверное, будут неделю). Что еще? Ах, да: заклеить на ногах жуткие волдыри «Мерзкие вьетнамки, - выругалась Марина, - чтоб им повылазило!» Так… Девушка призадумалась, поразмышляла и зачем-то прошлась по ресницам тушью, чего уже не делала лет сто, со времен начала жары: «А что? Что здесь такого? Ну, вдруг меня по телеку покажут, как единственную выжившую из всего района?» Это, конечно, аргумент. Пусть тушь все-таки будет. Осталось прихватить сумку! Все. Теперь на улицу.
Лифт по-прежнему исправно работал. Впрочем, это ее не удивило. Электричество, равно как и воду, почему-то так и не вырубило. Она хотела было сначала спуститься по лестнице (перспектива застрять в случае аварии между этажами в данной ситуации явно не радовала), но все-таки зачем-то рискнула и села в кабину. Обошлось.
На улицу Марина выскочила бойко, прошла пару десятков шагов в привычном скоростном темпе, но вскоре растерялась. Куда ей идти? Где искать людей? Никакого плана у девушки не было. И даже идей никаких не было. Что же делать? Она добралась до ближайшей детской площадки и села на пыльную лавочку. Вокруг нее громоздились огромные семнадцатиэтажные дома. Их спальный район не спал, а как будто находился в какой-то коме. Марина непонятно почему, совершенно явственно чувствовалось, что дома эти были пустыми. В первый раз ей было так жутко на улице днем: ведь за сотнями мутных от пыли окон никто не скрывался. «Если бы здесь оставались люди, - подумала Марина, - они наверняка, так же как и я, вышли бы на улицу искать себе подобных. И отправились бы… да, хотя бы туда, где обычно бывает много народу: на центральные улицы, на какие-нибудь площади или, скажем, в парки…» Парк. Это была идея! До Кремля отсюда чесать слишком далеко, а ни метро, ни автобусы, разумеется, не работают. Зато парк, точнее, небольшой скверик, в их районе имелся. Там вечно было полно народу: мамочки с детьми, пенсионеры, алкаши какие-то на лавочках. Ну, ребята молодые после учебы тусовались, а еще тетки мороженое продавали с лотков и рабочие вечно косили и без того чахлую траву…
«Точно! Сначала туда!» Марина обрадовалась появлению хоть какой-то идеи и радостно вскочила с лавочки. Да не тут-то было «Елки-палки! – чертыхнулась она. – Опять к ноге прилипло что-то! И откуда только берется эта грязюка?» Загорелые Маринкины ноги в который раз за сегодняшний день перемазались в чем-то белом. Это настороживало. Что-то было не так… Откуда столько белой пыли? Тополя уже давно отцвели, ветра сильного нет, чтоб песок надуло. Да и не песок это вовсе – присмотрелась девушка, - а больше похоже очень тонкую вату, или паучьи сети. Бр-р! Она поморщилась. Скорее прочь от этого места! Бегом в парк, куда же еще?
К опустевшим улицам Марина, кажется, уже начала привыкать. Главное, наводнений-землетрясений не наблюдалось, да и жара припекала как обычно, не больше. В общем, жить можно, но… Замедлив шаг присмотрелась к ряду стриженых кустиков, низкой живой изгородью оградивших пешеходную дорожку от трассы. На них лежало что-то белое. Паутина? Вата? Этого странного вещества было довольно много. Словно кто-то нарочно опутал им и без того измученные, засохшие ветки, которые словно задыхались под этой белой штуковиной. Ошметки белого то там то тут виднелись на иссохшем газоне, легкий сквознячок гонял их по асфальту, скатывая в пышные мотки, словно тополиный пух… Марина поднесла руку поближе к лицу… Точно! И под ногтями та же белая гадость! Может, все-таки что-то случилось с экологией? Осадок… паутина? Последствия кислотных дождей? Что это? Что? Скорее в парк!
Остаток пути она пролетела, не разбирая дороги. Девушка спотыкалась и падала, что-то надсадно хряпнуло и порвалось у нее на шлепанце, заставив спотыкаться на каждом шагу. Марина отмахнулась. Некогда смотреть! Неважно! Она спешила в парк, к людям: ей нужно найти хотя бы кого-нибудь, да хоть бомжа: лишь бы поделиться этим ужасом и вместе решить: что делать дальше.
Вот и забор, увитый пыльным девичьим виноградом. Его высокие решетчатые пролеты, крашеные зеленой краской местами обкалупались и тоже были подернуты неведомой паутиной.  Вспомнились фильмы ужасов про пришельцев, еще что-то такое из авторского кино… Неужели это оно: вторжение неведомой цивилизации? Чушь!
Марина наконец-то добежала до главного входа, запыхавшись от бега, и пулей влетела в парк. Она присмотрелась, прислушалась… Так. Здесь, кажется, тоже никого. Но это только на первый взгляд! Надо прочесать все аллеи!
Девушка сбилась с ног в поисках признаков жизни. Но здесь все было так же, как в магазине: холодильники с мороженым работали (подходи, выбирай любое!), вода в низеньком фонтане стекала тонкими невзрачными струйками (ну, с напором здесь всегда были проблемы), даже в невзрачном здании туалета – и то бодро горел свет, подрагивая вспышками неона в длинных трубках. А из людей – никого. И брошенных в панике вещей не наблюдается. Впрочем, к этим напастям добавилась еще одна: белая пелена паутины как будто загустела, стала пышнее и толще. Значит, эта штука накапливается. Жуткое зрелище, учитывая то, что Марина понятия не имела, насколько она опасна. Можно ли ее вообще трогать? Или девушка уже обречена на мучительную гибель?
В полном отчаянии Марина в который раз проходила по одной и той же аллее. В детстве она бывала здесь часто. Ей нравилась эта тенистая тишина, скрывавшая ее от взглядов случайных прохожих. В сумеречной глубине парка она чувствовала себя защищенной. Природа всегда казалась ей добрее и безобиднее людей. А теперь она ищет хоть кого-нибудь – и не находит. Странная вещь: судьба одаривает нас желанным или некстати, или совсем не в той форме, в какой мы просили ее. Марина грезила об одиночестве и покое, и наконец получила их – но разве ей от этого хорошо?
Девушка вздохнула. Она уже ни на что не надеялась и даже почти ни о чем не думала, отдавшись на волю туманному полузабытью, захватившему ее усталый разум. Марина не смотрела больше по сторонам, не вглядывалась напряженно в любое смутное движение тени, тщетно пытаясь разглядеть в нем человека. Она, спотыкаясь на каждом шагу (проклятые вьетнамки) брела по пыльной дорожке парка, усаженного высокими липами и от нечего делать отфутболивала ногой спутанные клубки белого вещества. Почему-то ей вдруг показалось, что вот так и кончается жизнь, и больше уже ничего не будет.
Внезапно кто-то тихо тронул ее за плечо. Она вскрикнула и обернулась. Наконец-то! Перед ней стоял человек. Самый настоящий: не из пуха и не из воздуха, не прокаженный страдалец и не замученный неведомыми врагами заложник, а вполне обычный гражданин. Мужчина лет этак тридцати пяти-сорока. Наверное, она был очень даже красив, но Марина его особо не разглядывала. До того ли! От души, до кончиков пальцев, каждой клеточкой своего тела она обрадовалась тому, что видит перед собой настоящего человека. Неважно какого: да хоть какого-нибудь. Впрочем, некую маленькую странность в нем девушка все же отметила. Незнакомец был одет в белое. С ног до головы. То есть, совершенно ни одной цветной детали, прямо как в анекдоте: белая рубашка, белые брюки, белые носки, белые ботики… А ты одень зеленую шляпу и будешь похож на бутылку с кефиром! Ха-ха! Анекдотик из детства. Лезет же в голову всякая чушь… Только у него туфли не просто белые, а белоснежные: аж светятся! И сам он как будто немного светился. «Последствия стресса, - решила девушка. – Или теплового удара. Голова не варит, вот и чудится всякая чертовщина».
Между тем незнакомец отошел назад на пол шага и пристально посмотрел девушке прямо в глаза. Сквозь застилавший зрачки туман, Марина смогла разглядеть, что взгляд у него, не то, чтобы тяжелый… Нет, скорее укоряющей. Однако сейчас ей было не до этих тонкостей. Она уже было набрала в легкие побольше воздуха, чтобы как можно скорее поведать этому типу в белом о своей беде, как тот совершенно спокойно сказал: «Здравствуй, Марина!»
Девушка отпрянула.
- Откуда… - пробормотала она, отступая на шаг, - откуда Вы знаете мое имя?
Голос ее дрожал. Незнакомец как будто не удивился ее вопросу, но вместо того, чтобы ответить на него, как ни в чем не бывало предложил:
- Пройдемся! – и вежливо протянул руку в направлении главного входа.
- Что Вы такое говорите! – возмутилась Марина. – Кто Вы такой, с какой это стати я должна разгуливать с Вами по парку? Что здесь вообще происходит, Вы можете объяснить? Откуда Вы меня знаете, если я Вас совершенно не знаю!
Тут с незнакомцем произошло нечто совершенно из ряда вон выходящее. Его тело словно растворилось, смешалось с воздухом… И вот уже перед Мариной стояла она сама: точнее, ее точная копия в кофте-размахайке, белых нелепых шортах и вьетнамках.
- Ну? – выжидающе поставила правую руку на бедро Марина-вторая, в точности скопировав любимый жест самой девушки. – Так тебе привычней?
Первая мысль Марины была: «Боже, что это?» Вторая: «Надо же, а я совсем другая какая-то со стороны… Не то лучше, не то хуже. Но другая». А вслух она просто вскрикнула… и побежала прочь. «Оборотень! Призрак! Нечистая сила… Сон! Сон! Кошмарный сон!» Ноги путались и спотыкались, раскаленный воздух немилосердно жег горло и застилал глаза, вызывая нестерпимый зуд и неизбежные слезы, но Марина, казалось, не замечала этого. Только вперед – неважно, куда, лишь бы подальше от проклятого призрака.
Стоп! Что-то все же ее остановило. Страх. Страх снова остаться одной был еще больше, чем ужас от невероятного перевоплощения белого человека. Марина оглянулась. Сквозь дымку гари она разглядела… саму себя. Марина-вторая все так же стояла вдалеке на дорожке парка. (Ох, и много же успела девушка пробежать за эти несколько секунд – в жизни, кажется, так быстро не бегала!) Марина-настоящая вздохнула и нехотя поплелась обратно: навстречу странному призраку. На нее с новой силой накатила апатия: ей было совершенно все равно, что сделает с ней это странное существо, пусть даже убьет – неважно. Просто очень шпарит сквозь мутный смог далекое солнце, и голова трещит от надоедливой неотвязной боли. И еще все исчезли и… как-то слишком тихо, и это невыносимо. И шли бы все к черту, если б было, кому идти.
Марина ковыляла по дорожке, с вялым интересом разглядывая свой силуэт вдалеке и повторяла: «Лечь бы сейчас на асфальт и не думать ни о чем. Никого не искать, ничего не бояться. Просто уснуть и… исчезнуть». Она устала. Устала. Все.
Девушка подошла к самой себе. На нее, как из зеркала взглянули знакомые глаза. Скривились, чуть обиженно, ее же губы. И верхняя. Чуть вздернутая… кажется, это даже красиво. Хотя теперь уже все равно.
- Так тебе привычней. Верно? – спросила вторая Марина первую.
- Что? – облизнула девушка истрескавшиеся на жаре губы. – Что привычней? Кто ты? Чего ты хочешь от меня?
- Тебе привычней разговаривать с самой собой, нежели с другими людьми. Только с собой ты умеешь находить общий язык, но и в этом твои способности, кажется мне, весьма и весьма ограниченны.
- Чего? – не поняла Марина. Впрочем, пока белый оборотень выглядел вовсе не враждебным. Может, и не убьет, а так… попугает только.
- И все-таки пройдемся, - медленно и плавно направилась вперед вторая Марина, взметнув ногами облачко мелких белых катышков. – Неспешные прогулки настраивают на философский лад, а это, кажется, именно то, что нам сейчас нужно.
«А вьетнамки у нее не драные, не то, что у меня! – подумалось вдруг Марине-первой. – Фу! – скривила она рот в презрительной усмешке. – Это не я, а грубая подделка». Но все же нехотя поплелась за призраком (так она окрестила своего спутника, не разобравшись пока в истинном положении вещей).
Они шли очень неспешно, а потому Марина успела заметить, что за последние несколько минут привычный сквер еще больше преобразился. Белое нечто оплетало все вокруг, растворяя и без того нечеткие силуэты деревьев в молочной дымке горелого воздуха. Даже звуки стали как будто тише: девушка почти не слышала собственных шагов, до того их смягчал налет ватной паутины. Все это было странно, в голове Марины роились тысячи вопросов, но с ними она решила повременить. Мало ли что? Пусть этот белый сам говорит.
- То, что ты видишь перед собой, - как будто нарочно угадал ее самый жгучий вопрос призрак, - всего лишь морок, видение, а не реальность.
У Марины подкосились ноги и похолодели ладони. Она толком не поняла, что все это значит, но почувствовала нечто жуткое, нехорошее… Ненормальное – вот подходящее слово.
- Эти дома, - продолжал призрак, - этот город и небо, жара и дым – лишь плод твоего воображения. Мир, в котором мы с тобой сейчас, не существует на самом деле, его придумала ты. Земной шар без людей… Он в твоей голове – более, нигде.
- А что же с настоящим миром? – пролепетала Марина чуть слышно. Ужас сковывал ее движения, каждое слово призрака казалось страшнее и безнадежнее предыдущего. – Где он теперь, настоящий? И где я… Настоящая я? Или я настоящая – только здесь, в собственном воображении?! Ну, это же какая-то чушь! Я… я совсем запуталась.
Марина вторая даже не взглянула на первую. Она размеренно вышагивала по дорожке и казалась девушке простой и величественной одновременно. Странное чувство. Голос призрака звучал размеренно и равнодушно. Казалось, это существо напрочь было лишено эмоций: только там, в глубине голубых, почти Марининых глаз у него застыло осуждение.
Это Ангел? Это Божий суд?
- Настоящая Марина упала в обморок по дороге на работу сегодня утром. И тот молодой человек – помнишь его?
- Да, - прошептала Марина, - кажется…
- Так вот: он спас тебя от смерти, потому что успел вовремя вызвать скорую. Но твое состояние сейчас крайне тяжелое, ты все еще без сознания. Врачи изо всех сил борются за твою жизнь, но, честно говоря, на успех они почти не рассчитывают. А мать верит. Она ночует в больнице, отец… да, не это для тебя сейчас важно.
- Господи! – Марина почти плакала. – За что мне все это? Как глупо! Как в каком-то дурацком кино… Слушай (ее посетила внезапная догадка) а, может, ты Ангел и явился, чтобы меня спасти? (Сердце девушки радостно екнуло: кажется, она нащупала выход). Ага, спасти, просветить? Научить, как нужно жить в этом мире? Ведь подобные истории, вроде, так кончаются? Они… Они же всегда хорошо кончаются, правда? (Марина чуть не прыгала вокруг призрака, пытаясь заглянуть ему в глаза) Так давай, учи! Я не против!
Существо в белом как будто не замечало отчаянных попыток девушки. Оно вышагивало величественно и плавно, постепенно сливаясь с мутной дымкой воздуха. Черты его снова стали как будто размыты… Оно выглядело уже не совсем, как девушка. А может, это уже и не Марина вовсе?
- Ты спрашиваешь: кто я? – проговорило оно бесцветным голосом, тусклым, как налет пыли на старом зеркале. – А не все ли тебе равно? Ты задаешь очень много ненужных вопросов, а ведь единственный ответ, который предназначен для твоих ушей, ты уже слышала. Запомни: никто тебя не спасет, кроме тебя самой. Это главное. Остальное сейчас не важно. Ты создала этот мир и только ты способна вытащить себя из него, вновь вернувшись в реальность.
Марина не знала: радоваться ей, или наоборот. Все так запутанно, так странно. И все же…
- Значит, у меня есть шанс? – в надежде заглянула она в глаза призраку. – Ей не удалось поймать его взгляд, но, кажется, глаза его  остались все так же равнодушны…
- Шанс есть всегда, - ответило существо. – Вопрос в том, сумеешь ли ты им воспользоваться.
- И… насколько велики они, мои шансы? – Марина ждала ответа, хотя опасалась услышать нечто чересчур роковое...
- Зачем тебе эта статистика? – пожало плечами неведомое создание в белом. Воздух словно раскалился от их разговора. – Иногда у человека есть всего лишь один шанс из тысячи – и он умудряется с успехом им воспользоваться, а другой окружен чередой блестящих возможностей, но не умеет ухватить ни одну из них, и теряет все. А потому: мой тебе совет: ищи выход и не думай о том, насколько трудно тебе придется.
- Но в чем разгадка? Подскажи? – Марина не знала, что еще делать. Она в жизни так не унижалась. Девушка чуть не плакала. Молитвенно сложив руки на груди, Марина заискивающе ловила взгляд призрака в надежде его разжалобить, а сама  думала лишь об одном: любой ценой вытянуть из проклятого привидения подсказку. Ведь он наверняка знает что-то такое, что поможет ей наконец-то выбраться отсюда.
- У тебя нет других вопросов? – призрак как будто не слышал ее мольбы. – Если это все, то я ухожу.
Марина похолодела: неужели он не ответит? И он просто так ее здесь бросит, не подсказав ничего конкретного? Боже! Только не это! Нужно задержать его любой ценой хотя бы на пару минут и попытаться еще раз все разузнать.
- Подожди, подожди! – в отчаянии девушка пыталась ухватить призрака за руку, но почему-то ей никак не удавалось этого сделать. Его рука ускользала от Марины, хотя существо, кажется, ничуть ей не шевелило, продолжая все так же плавно вышагивать по дорожке парка.
- А… а… - девушка лихорадочно пыталась придумать на ходу какой-нибудь, хоть самый завалящий вопросик. В голову как назло лезла какая-то чепуха… Ага, вот он! Поймала! – Слушай, а что это за штука такая, белая, вроде паутины? – протараторила Марина, удивившись сама себе. - Везде набросана, и много так… На дорожке, вон, тоже валяется. Кажется, ее все больше и больше становится. Это что, а?
- Это тоже ты.
Марина похолодела. Что еще за очередная жуть?
- Как бы тебе объяснить… - привидение задумчиво поднесло руку к подбородку… - Из тех понятий, которыми располагаешь ты, здесь больше всего подошло бы слово: «небытие», хотя и оно неточно.
- Что? – Марина окончательно сбилась с толку.
- Видишь ли… - продолжил бесцветный голос. – Ты вычеркнула из своей жизни всех, кроме себя, а такая система мира для человека нежизнеспособна. Чем дольше ты в ней остаешься, тем быстрее приближаешь свой конец. Твой выдуманный мир уходит в небытие… И ты – вместе с ним. Бездействием ты приближаешь свою смерть. Белый – отсутствие цвета. Когда его станет слишком много, все закончится.
Волосы у Марины, снова зашевелились, как тогда, в магазине. Но через пару минут молчаливого ступора оцепенение ее спало и она ужасно разозлилась!
- Да что ж такое! – всплеснула руками девушка, не в силах больше сдерживать себя, чтобы оставаться в рамках приличий. – Час от часу не легче! Хватит меня морочить! – она уже почти орала, сжав от бессилия руки в кулаки. Пот катился по спине градом, волосы совсем растрепались.. Она уже не отдавала себе отчет в том, что делает. – Слушай! – голос ее стал хриплым и страшным, в горле что-то забулькало. – Говори прямо: что мне со всем этим делать? Ты должен мне помочь, понял? Вытащи меня отсюда, а не то я…
Но Марину никто не услышал. Белое существо исчезло. Его просто не стало: вот так – внезапно. Девушка обнаружила вдруг, что кричит на пустое место. Она опять осталась абсолютно одна в этом парке и, наверное, во всем этом мире. Одна.
Что же делать? Девушка еле доползла до ближайшей скамейки и повалилась на горячие доски сиденья. Что это было? Бред? Кошмар? Или правда? А если правда, то тогда это еще больший кошмар… Надо что-то решать, куда-то идти… Для начала хотя бы привести мысли в порядок, что ли. А они не приводятся: толпятся себе суетливо, как мухи, выталкивая одна другую и рассыпаются в стороны, как только Марина пытается их собрать.
Пить. Где-то была вода… А, в магазине, но до него идти далеко. Или в сумке. Точно, в сумке! Если у нее еще есть сумка, и она ее не выронила, не потеряла ее где-нибудь. Марина пошарила взглядом по скамейке. Вот и сумка. Значит, еще не потеряла. Марина, с трудом расковыряв молнию, запустила руку в ее душную глубину. Пальцы ее не слушались. Из сумки очень приятно и совсем неуместно пахнуло Марининым «Диором». Девушка усмехнулась. Любимые духи! Сейчас, когда ей и жить-то, может быть, осталось всего несколько дней или даже часов… Боже, как все нелепо! И ведь ничего особенного она не сделала: не убила никого, не ограбила. А появляется вдруг этот… не пойми кто, в белом, и говорит, что она что-то такое должна сделать или понять, иначе ее укокошат. Вот ведь какая дрянь на свете творится! Кто-то там вообразил себе, что ей, Марине: такой молодой, такой (она всхлипнула даже) красивой, и, кажется, вполне хорошей, да и вообще… просто живой! – пора умереть.
- Сволочи! – поцедила она сквозь зубы, адресуя сей грозный возглас сама не зная кому. Слезы из глаз потекли градом. Марина утирала их тыльной стороной ладони, напрочь забыв про носовой платок. И было жарко и очень-очень плохо – как никогда. Даже не страшно, а просто обидно, что ТАМ кто-то взял и решил за нее: жить ей или умирать. «А не имеете никакого права!» - продолжила она свою речь, обращенную к неким врагам свыше.
Свыше, свыше… Кажется, это то, что надо!. На горизонте сознания замаячил ответ. Точно! Вот оно! Это же был Голос свыше! А значит - скорее в церковь!
Логика Марининых рассуждений была до неприличия проста. Если этот тип в белом не просто призрак или дух, а, скажем, некий посланник небес: грубо говоря – ангел, то чего он добивается? В чем видит спасение заблудшей Маринкиной души? Правильно: в обращении к Богу. «Ну, подумаешь, он без крыльев был: мужичонка какой-то в белых штанах и ботинках, суть-то от этого не меняется! – думала Марина, прикидывая параллельно, где бы найти ближайший храм. – А болтал он вполне себе по-христиански. За гуманизм, за дружбу и вселенскую любовь», - усмехнулась девушка. Точно: мир, дружба, жвачка!
- Автобусы не ходят, транспорт никакой не работает, - бежали тоненькой струйкой мысли. – Значит, придется добираться пешком. Ага! – Марина вспомнила, что не так давно на воскресной прогулке она наткнулась на какую-то церквушку. Не то Петра и Павла, не то еще кого… Не важно. Она такая неприметная была церквулечка, такая прямо крохотная. Марина ее раньше и не замечала, хотя с рождения обитала в этом районе. Добираться до сего скромного обиталища Господа – дело небыстрое, но все же он был ближе, чем все другие. Марина вздохнула (эх, дорога дальняя, да еще по жаре!), отхлебнула внушительный глоток из бутылки, сунула ее сумку и зашагала прочь.
Идти по-прежнему было непросто, к тому же вода в сумочке, кажется, уже начала протухать, и после нее во рту оставался ужасно неприятный привкус. Белесость мира сгущалась, паутина-пух сбивался в огромные белые хлопья вроде шаров. От малейшего ветерка они начинали кататься по асфальту как перекати-поле. Марина практически перестала их бояться (ну, подумаешь: какое-то там небытие, она же сейчас все отмолит в церкви) и от нечего делать так и норовила поддать по белым комьям ногой. Эту странную игру она тут же окрестила «призрачным футболом».
О том, как именно ей нужно будет молиться, девушка старалась пока не думать. Ее больше беспокоила драная вьетнамка, так и норовившая свалиться с голой ступни. А Бог…
Марина была крещена: черт его знает когда. В раннем детстве: она и не помнила даже, в каком именно году. Родители ее ни во что такое не верили, сама Марина, в принципе, тоже. Но в начале девяностых, во времена повального увлечения православием Маринкина бабушка (та самая, Вера) настояла на том, что ребенок должен быть крещен. Марина обрадовалась: ей это все показалось чудесной игрой (это она уже позже, от матери узнала: сама ничего толком не помнила). Родители возражать не стали: крестить так крестить: порадуем бабушку. На этом, в общем-то, все и закончилась. Бабуля жила далековато, виделись они с внучкой нечасто, в духовное воспитание дитяти у нее включиться не получилось. Крестные (папин давний приятель и какая-то мамина родственница) жили в других городах.
Вот и получилось, как у многих: «Крещена, во что-то такое верю. Вроде…» Правда, на Пасху они всей семьей красили яйца (просто потому, что это традиция, да и вообще – интересно), на Рождество маленькой Марише всегда дарили подарки (но ее, честно говоря, и без того все детство задаривали: по поводу и без повода). Библию для малышей, подаренную бабой Верой Марина когда-то там в детстве прочитала, да и забыла благополучно. Больше к теме священных Писаний она не обращалась. На церковной службе от силы была пару раз, да и то скорее не для души, а из интереса. В современном мире церковный антураж -  почти экзотика. Надеялась: может что-то там такое в душе шевельнется? – Все-таки храм, духовность, истоки! И что же? –  Свечи горели весьма романтично, в хоре пели красиво, оклады у икон казались дорогими и нарядными… Но не шевельнулось. Больше на службы она не ходила. У них, если честно, и икон-то дома не было: к чему они, если все равно никто не молится?
А тут вот понадобилось идти в церковь. Найти бы ее для начала! Через полчаса девушка кое-как до заветной церквушки доковыляла, но вид у Марины был жалкий. Потная размахайка прилипла к спине, растрепанные волосы даже отдаленно не напоминали человеческую прическу, а вьетнамка на левой ноге совсем  порвалась. Марина-мученица даже босиком идти попыталась, как какие-нибудь древние паломники (для пущей достоверности), но испугалась стекол и прочего мусора, в изобилии разбросанного на городском асфальте. А потому ей пришлось тупо хромать до самых церковных ворот в драной шлепке. «Вот жизнь! – ворчала Марина, с трудом открывая тяжелую входную дверь. – Сорбралась в храм за чудом, а мне даже дойти до него красиво не дают. Нет чтобы вдохновенно, босой, как в кино… Тьфу ты! Зато запугали по самое «не могу», ангелы все эти с Богами».
Марина прошла крошечный церковный дворик, точнее, пролетела его на одном дыхании, от волнения инстинктивно ускоряя шаги, но на пороге все же остановилась. «Что-то там такое, вроде,  при входе нужно сделать… - вспоминала она. - А! Точно! Перекреститься!» Девушка призадумалась: «Только бы не спутать, слева направо или справа налево? Как там положено по-православному?»
Она робко поднесла руку ко лбу, но через мгновение плюнула на осторжность и перекрестилась наугад: авось, правильно! Ну, если что не так, ТАМ на нее, наверное, не обидятся. Она ведь не со зла! Марина еще немного помялась на пороге, переминая ногами теплые каменные плиты, наконец собралась с духом и с трудом отворила пыльную деревянную дверь. На нее уже налипла эта белая пушистая гадость. С неким смутным душевным трепетом девушка зашла внутрь.
Прежде всего, в нос ей ударил запах: сильный, удушливый, спертый. Уличная гарь и дымность перемешались с церковными благовониями и ароматом оплавленного воска в немыслимую гремучую смесь. «Наверное, так пахнет при пожаре, когда люди погибают от удушья», - мученически закатила глаза Марина. Она представила, что в этой жуткой атмосфере ей, может быть, предстоит провести не один час и застонала в голос.
А еще здесь была темнота, причем темнота неприятная. Тяжелая, пыльная, дремучая, щедро сдобренная все тем же гаревым туманом. Уже на расстоянии вытянутой руки предметы растворялись и начинали тонуть в странной смеси белесости и темноты. Сквозь дымовую завесу еле заметными оранжевыми пятнышками проступали тусклые огоньки свечей. Пол в церкви был древний, каменный и очень жаркий. Окна – вообще непонятно где. Они оказались такими маленькими и неприметными, что Марина даже не сразу их нашла. В стенных нишах таились расплывчатые темные пятна. «Иконы», - сообразила девушка.
Странно, но пока она не почувствовала здесь ничего потустороннего, божественного: только непомерную тяжесть, которая наваливалась со всех сторон и еще какую-то неистребимую, патологическую дремучесть. Ей припомнилось вдруг одно редкое, давнее слово: «мракобесие». Оно показалось девушке очень удачным и емким. Марина даже поежилась. Некстати как-то такое полезло в голову накануне молитвы.
В темноте крошечной церквушки в памяти возникли другие храмы, в которых она бывала, когда ездила по Европе. В них тоже не нашлось для нее ничего чудесного, зато там было просто приятно. Они казались девушке совсем разными, каждый – со своим настроением. Протестантские – чистенькие, скромные, миловидные, какие-то домашние. Католические – возвышенно-величественные, летящие и неземные. Но и в тех, и в других хотелось думать о чем-то светлом, и можно было часами разглядывать замысловатый декор. А тут…
«Да уж, мы люди русские: православные… - вздохнула Марина. – Выбирать не приходится. Хорошо хоть, церковь эту строили не старообрядцы: у них, кажется, все еще мрачнее. И хлопья белые опять тут мешаются… - она яростно толкнула ногой один особенно крупный, нахальный комок. – Все! Надо молиться!»
 Ну-ну, девушка, легко сказать! А ты попробуй сделай! Вот с этим у частично верующей прихожанки оказались крупные проблемы. Сначала она даже хотела отслужить что-то вроде литургии или заутрени… как там еще ее назвать? Все для того, чтобы ее просьба выглядела посолиднее: литургия же наверняка эффективнее, чем обычная молитва? Но: во-первых, она весьма и весьма приблизительно представляла себе, что именно на литургии нужно делать (кажется, петь, читать что-нибудь святое из Библии и кадить около икон – разве нет?). А во-вторых, Марина сообразила, что литургия, проведенная лицом женского пола это не по канону. Священник нужен: а его взять неоткуда.
Значит, придется ограничиться обычной молитвой. Петь не получится. «Хотя», - ободрила себя девушка, с ее вокальными данными наверняка получилось бы очень даже симпатично.
И тут в голову Марине пришла очередная гениальная мысль: платок! О, ужас! – похолодели ладошки. – Все пропало: она заявилась в храм с непокрытой головой! Марина яростно бросилась исправлять собственную ошибку. На поиски платка у нее ушло минут десять, не меньше! Марина старательно перерыла всю сумку (хотя прекрасно знала, что никакого платка там нет и быть не может), обшарила каждый закуток в церковном зале (вдруг кто забыл свой), но все безрезультатно: платков в наличии не оказалось, шарфов или хоть каких-нибудь головных уборов тоже не нашлось. В довершении всего Марина вспомнила, что и нательный крест она вот уже лет этак -дцать не носит.
Ну и богомолка! Если кто-то там сидит наверху, то, наверняка, он, глядя на нее сейчас, недовольно хмурит брови. Марину аж затошнило: то ли от удушающих запахов, то ли от всех этих неприятностей. Она встала перед алтарем, в самом центре зала и виновато развела руками: «Простите!». Бог, простит – по крайней мере, такую фразу она где-то слышала. В ответ иконостас приветливо блеснул старым золотом окладов. Будто подмигнул! Наверное, простили – успокоилась Марина.
Итак, решено: она будет молиться как есть - без креста, платка и прочих атрибутов. Но где взять молитвенник? С этим, на удивление, проблем не возникло: подходящий экземпляр очень удачно оказался оставлен кем-то на маленькой скамеечке сбоку от алтаря. Этакая аккуратная темно-синяя книжечка с золотыми буквами на обложке. «Наверное, его забыл кто-то из мелких служителей: может, уборщица…» - решила Марина.
Она взяла в руки тяжелый томик. Книжка была небольшой и слегка потрепанной. С витиеватых букв, напечатанных на обложке славянской вязью, местами облезла позолота. Между страниц то тут, то там торчали небольшие аккуратные закладки. Марина открыла книгу на одной из них. Ее ждало очередное разочарование: издание оказалось на церковнославянском языке, так что прочесть его красиво и внятно с ходу представлялось делом почти нереальным. Девушка вздохнула и встала напротив алтаря. Однако этого ей показалось мало и она опустилась на колени для пущей выразительности. Хрустнули затекшие суставы. Рассеянно перекрестившись, не зная толком, с чего начать, Марина приготовилась творить чудо. Память подсказывала ей что-то смутное, но шепот этот был едва различим. И все-таки она вспомнила нужные слова!
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - прозвучал в тишине храма робкий девичий голосок. Раскрыв наугад молитвослов, Марина пробежала глазами первую попавшуюся молитву. Она не считала нужным искать в книге что-то особенное: ведь все равно все молитвы святые, а значит должны работать. На этот раз, ей, кажется, повезло: девушке с ходу попался какой-то покаянный канон и она (правда, через пень-колоду), прочитала его весь, заодно добавив и то, что было напечатано на ближайших пяти страницах.
Дело пошло. Молитвы следовали одна за другой, голос богомолки звучал все увереннее, глаза стали привыкать к церковнославянским оборотам. Марина потеряла счет времени. Наконец молитвы утомили ее, задурманив голову мудреными словами, смысл которых она улавливала с трудом. Периодически во время чтения девушка крестилась и даже наклонялась к полу, едва не стукнувшись пару раз о него лбом. «Какой же он все-таки пыльный, - отметила она, вглядываясь в рисунок плитки во время очередного поклона, - и пахнет как-то… не очень». Покончив, наконец, с тягомотным чтением, Марина попыталась спеть напоследок что-нибудь церковное, взяв за основу одну из молитв, но осеклась, не в силах даже приблизительно припомнить нужный мотив. К концу этого действа девушка устала так, как, наверное, за целый год не уставала. Она обессиленно поднялась с колен и, прищурив глаз, попыталась вглядеться в мутные алтарные образа. Ликов было не разобрать: иконы подернулись плотной завесой белой паутины. Кажется, ее стало еще больше. Девушка подошла к алтарю и попыталась смахнуть эту пелену с одной из центральных икон. Белая масса поддалась на удивление легко. Она скатилась с масляной краски и осела легким облачком у ног Марины. С проступившего лика на нее строго и даже гневно глянули чьи-то глаза. Она отпрянула. И вдруг инстинктивно поняла: не сработало. Ее никто не услышал. Там, куда она обращалась – никого нет. Бога нет, ошибки быть не может: его просто не существует! И этот старый, угрюмый храм, давящий на нее своей мнимой силой и благородной древностью – всего лишь фикция, иллюзия. Карточный домик. Нарядная ширма, прикрывающая ничто.
Ее молитва была напрасной. Бессмысленной – как и все молитвы. Небытие приближается. То белое, страшное – оно никуда не исчезло. Оно нарастает. Марина скоро умрет. Внезапно ее душу охватила ярость – звериная, оголтелая, всепоглощающая. Ей захотелось разгромить, разрушить эту нелепую древнюю храмину, камня на камне от нее не оставить! Ведь это несправедливо: они обещали, они говорили: Бог услышит, простит, они сулили ей чудо, пророчили спасение! А оказалось, это даже не зло, не бес какой-то там, не дьявол – это просто НИЧТО!
Однако яркая вспышка злости так же быстро прошла, как и возникла. Марина слишком устала. Вместо того чтобы разнести в щепки древний памятник архитектуры, она всего-навсего вполне цензурно выругалась: «Да ну их на фиг!» - и со всей силы швырнула молитвенник об пол. Тяжелая книга гулко ударилась о каменные плиты, треснула где-то в районе сгиба и, помятая, распластнанная, отлетела в сторону. Марина даже на нее не взглянула. Она вытащила из сумки пластиковую бутылку, сделала увесистый глоток скисшей воды, поморщилась от гадостного вкуса тухлятины –  и выскочила из храма. Сердито хлопнула дверь. Все было кончено.
Чуда не получилось. Во рту у девушки застрял мерзкий привкус протухшей жижи, из легких никак не хотела выветриваться затхлость ладана, на душе скребли кошки. Но страдала она вовсе не потому, что попытка найти общий язык с Господом оказалась бесплодной (ее абсурдность Марина осознавала теперь со всей очевидностью), а из-за того, что она порвала-таки ни с того ни с сего чужую книгу. И пускай, людей в Маринином мире не осталось (хотя это еще как посмотреть, вдруг призрак ей все наврал?), но воспитание и здравый смысл отчаянно атаковали совесть. «И зачем ты это сделала, - ругала она себя, - тебе чего, легче стало? Стыдоба: лечиться надо! Книгу чужую раздраконила. Неврастеничка».
Возвращаться домой ни с чем было несладко. Усталость валила ее с ног, рваная вьетнамка болталась на каких-то соплях, так и норовив свалиться от быстрого шага и тем самым утраивала страдания. Воды в бутылке оставалось на донышке, Марина больше не прикладывалась к ней, решив экономить драгоценную жидкость. Зайти в ближайший супермаркет и взять там новую минералку девушка не догадалась: кажется, она вообще уже ни черта не соображала от переутомления и удушающей жары, даже заплутала немного, бестолково покружив по одной и той же улице, но потом собралась, взяла себя в руки, сообразила наконец, куда идти и добралась-таки до дома.
Дом встретил Марину безрадостно. Казалось, за ее недолгое отсутствие, он как-то постарел, погрустнел и даже как будто стал чужим. Пустые окна безжизненно глядели на улицу. Их узкие подоконники припорошило белым налетом, словно пушистым снегом, но снег этот не блестел и не был пронзителено-чист как настоящий, свежевыпавший. Нет. Эта белая пленка налета казалась девушке серовато-мутной и была начисто лишена блеска. Марине стало противно смотреть на эту дешевую подделку зимы, и она поскорее вошла в подъезд. Впрочем, это не ей принесло облегчения. Пол подъезда, ступеньки, ведущие к лифту, поручни, почтовые ящики – все было скрыто налетом белесой гадости. Страшно было оттого, что белая пелена неведомым образом проникла в сам дом, а не осталась за входной дверью, как надеялась девушка. Ей плакать захотелось от обиды, слезы сами собой поползли на глаза, смазав и без того нечеткую картину мира, но взяла в себя в руки и бодрым шагом направилась к лестнице. Она не решилась ехать на лифте, хотя электричество пока не вырубило. На всякий случай: мало ли что? Ведь запросто можно застрять между этажами, а вытаскивать тебя некому! «Так и окочуриться недолго!» - поежилась Марина и заковыляла на седьмой этаж пешком.
Занятие то еще, учитывая, что дешевая бескаблучная обувка самым наглым образом развалилась прямо у входа в родной подъезд, оставив девушку босой на одну ногу. Марина с досады выкинула тапку, зашвырнув ее не пойми-куда, и теперь ей пришлось идти босиком по заплеванной подъездной лестнице. Странное ощущение! Ступени оказались теплыми, шершавыми и даже почти приятными. Они напомнили о том, как хорошо бывает на юге, у моря, если выходят наружу из песка огромные камни-монолиты, и можно гулять по ним босиком. А еще лучше лечь и смотреть в вышину, подставив лицо бесконечности уходящего вдаль синего неба. И ничего тебе в этот момент не надо, кроме солнца, легкого ветра и бутылочки минералки, которая то и дело норовит упасть и укатиться в море… Лови ее потом! И в кои-то веки это тебя веселит, а не бесит, потому что сейчас, именно теперь тебе невозможно-хорошо, и ты такая добрая ко всем и ко всему, даже к этой неуклюжей бутылочке. В конце концов уже непонятно, чего тебе больше хочется: то ли вечно жить, чтобы иметь возможность хоть изредка смотреть в синее совершенство южных небес, то ли умереть, чтобы просто с ними слиться… Слиться с небом… Как море на горизонте.
Марина очнулась. Она и не заметила, что уже минут пять, наверное, стоит на лестничной площадке между вторым и третьим этажом с закрытыми глазами и беззвучно ревет – аж плечи трясутся. Что это было? Может, она поняла вдруг, что жизнь ее незаметно прошла стороной, не подарив ей главного. И не потому что завтра, может, ее уже не будет, а потому, что даже если и будет, и все обойдется, и она выживет вопреки всему, то лучшая – самая юная, звонкая, чистая и восторженная часть земного существования, именуемая юностью, прошла мимо нее. Ей почти тридцать… А что вспомнить? Только то небо… и море.  Да, это тоже можно назвать счастьем, но оно, как и ее нынешнее горе – одинокое. Как ни странно, самые радостные, светлые воспоминания девушки были лишены главного – людей. Она вычеркивала из памяти все, что было связано с ними, даже с любимой мамой. В идеальном мире ностальгических радостей, том, который каждый из нас носит в сердце, Марина была одна. А как же первая любовь? А веселые встречи, какие-то вечеринки, праздники, походы в лес или что там еще? Да хоть святочные гадания с подружками: где это все, что вызывает, наверное, даже у людей пожилых мечтательную улыбку, делает их моложе? Марине нечего вспомнить. Она всегда была одна… или почти одна: на вечеринках и праздниках ей вечно хотелось одного: сбежать. Посиделки с надоедливыми подружками (пока таковые еще имелись) она воспринимала скорее как досадную необходимость, нежели как развлечение. Как прошла ее юность, ее молодость? На что истратилась? Когда успела выноситься, истрепаться вконец? Ведь и не начиналась будто. А скоро кончится. И восемнадцать – уже не вернешь. А любви и вовсе не было.
Марина вздохнула и поежилась. Ноги ее как будто запутались в чем-то вязком и пыльном. Она взглянула на свои босые ступни – и все поняла. Белой паутины нападало столько, что их уже не было видно. «Ступени в вате. Ноги в вате. Тупо как…» - усмехнулась Марина и, собрав остаток сил доползла-таки до седьмого этажа.
Квартира встретила ее все той же гулкой, пыльной тишиной и отвратительной необжитостью. Как будто людей здесь уже с неделю не было! Входную дверь девушка нарочно запирать не стала: лучше пусть сюда ломанется какой-нибудь преступник, чем быть одной. Хотя вряд ли преступники еще остались… Не стоит и рассчитывать.
Марина валилась с ног, и все же первым делом пошла не на диван в гостиную, а на кухню: попить воды. На пути с ней случился казус: она заметила, что в ванной горит свет, и решила было, что неведомый кто-то в утешение хотя бы вернул ей любимую маму. И это именно мама включила свет, собравшись в очередной раз принять душ… Бред, конечно. Но Марина в него поверила. Она открыла дверь в ванную и… разумеется, никого в ней не увидела. Все объяснялось просто: конечно, она сама же и забыла выключить свет. Оттого, что ее последняя надежда развеялась, с Мариной случилась истерика, да такая сильная, что она не помнила себя, в отчаянии разбрасывала по комнате какие-то вещи, со всей силы молотила кулаками в двери как будто это что-то изменит, они откроются и в Маринину жизнь вернется кто-нибудь живой.
Истерия схлынула так же внезапно, как и началась. Девушка испугалась саму себя и долго отпаивалась теплой кипяченой водичкой на кухне, пока от избытка жидкости и горя ее не начало тошнить.
Тогда Марина перебралась в свою комнату, поближе к компьютеру. План у нее уже созрел и, надо признаться, не таким уж он был и бестолковым. Марина решила перерыть весь Интернет (благо он все еще вполне сносно работал) в поисках ответа: что же собственно ей делать? Вариантов у девушки было два: или найти более подходящую религию, веру… черт с ним, может, даже колдунов или астрологов каких-то, чтобы выудить из их учений нужную молитву или мантру или… Или все это просто сумасшествие – и больше ничего. А, следовательно, надо проштудировать справочники по психиатрии. Вдруг ответ найдется там? Тем более, что симптомов у нее, кажется, навалом и все они ярко выраженные.
С первым вариантом пришлось повозиться. Помимо того, что Марину сильно донимал вездесущий белый налет (его то и дело приходилось смахивать с монитора, но он неведомым образом очень быстро налипал снова), сайты ей попадались какие-то дурацкие, глупые. От адвентистов не-пойми-какого дня и прочей сектантской шушеры она отказалась сразу. Католики и протестанты тоже не подошли: от православия, на взгляд Марины, они отличались весьма мало. В итоге девушка решила сконцентрироваться на чем-то древнем: скажем конфуцианстве или буддизме. Разбиралась она с ними долго, а толку чуть: ничего похожего на Маринкин случай там не наблюдалось, да и просто, что называется, сердце чует – не то. Не пройдет. К тому же медитировать в таком взвинченном состоянии не получалось ни за какие коврижки. Правда Марина даже разок присела на пол в какой-то замысловатой позе, и, погрузив ноги в белый пух попыталась унестись в вышние сферы. До идиотизма сильно захотелось плакать, орать от обиды и еще побегать, потому что сразу затекли ноги – вот и вся медитация. «Еще парочка таких попыток – и превращусь в свихнувшуюся неврастеничку».
Сайты сатанистов и прочих сторонников темной стороны оказались настолько гнусными, что поначалу вызвали у девушки чувство омерзения, а потом закономерный вопрос: неужели лица старше, этак пятнадцати лет, могут воспринимать подобную чушь всерьез? Однако свое черное дело сатанизм все же сделал: жуткие картинки с замогильных сайтов добавили и без того несладкой Маринкиной жизни унылую нотку кладбищенской тоски. «Вот… и я так. И меня так…» - зашмыгала она носом, размышляя о своей скорой гибели. Ее приближение казалось теперь еще неизбежнее.
Пыталась она найти и хоть какую-то информацию о своем добром (или злом?) гении: человеке в белом. Но как на грех он не подходил в точности ни под одно из описаний, а приблизительно – под все сразу, так что Марина так и не поняла толком кто он: ангел, демон или дух. «Ну его, какая разница!» Вот и все резюме ее изысканий.
Оставалось последнее средство: проверенная традиционная медицина. Вот уж где точно нет никаких ангелов, чудес и шаманства: только диагнозы, врачи и пациенты. Идея была хороша, результат – не очень. Оценить степень собственной вменяемости оказалось делом практически неосуществимым. Симптомы в научных трудах описывались самые разные, добрая половина из них подходила под Маринкин случай. Только все это выглядело каким-то.. ну, словом, притянутым за уши. Терминов масса, симптомов заболевания в ее поведении – пруд пруди, а все не то и толку – ноль. Спасла ее только одна давным-давно услышанная где-то фраза: если человек думает, что он сумасшедший, значит это не так. Настоящие сумасшедшие считают себя абсолютно нормальными людьми. А потому ей стоит надеяться на лучшее.
«Ладно, - решила Марина. – Время позднее. Пойду-ка я спать. Если во сне не преставлюсь, с утра на свежую голову что-нибудь придумаю». Она выключила компьютер. Выползла из-за стола. Проковыляла к окну: очень разбиты ноги. Глянула сквозь мутное стекло, сощурив почти ослепшие от экрана глаза. Стемнело. Пейзаж за окном выглядел странно: во всех домах горели только окошки лестничных клеток, а в квартирах – как будто свет вырубило. Окна превратились в черные, безжизненные квадраты, которые так и норовили слиться со стенами домов. В воздухе густел уже извечный, кажется, смог. Белый паутинный пух кругом, как завалы снега. И тишина. Беспросветная. Не просто ночная – та, что со странными шумами, шорохами и стуками, а убийственная, глухая, как в обитой ватой комнате.
«Я все-таки, кажется, свихиваюсь…» - сквозь пелену накатившего от усталости сна подумала Марина и, обессиленная, повалилась на кровать. Она не раздевалась: не успела. Уснула, вырубилась сразу, успев поймать краешком сознания убегающую куда-то в черноту мысль: «Все это сон… Дурацкий, глупый кошмар, как из детской сказки. Завтра я проснусь – и все будет как раньше». Забытье поглотило ее рассудок окончательно. Марина заснула.
Настало утро следующего дня. Оно не ворвалось радостно, а как-то устало вползло белесым тусклым рассветом в Маринину комнату и Маринин сон. Она проснулась. Села на неразобранной кровати: взлохмаченная, измученная, не выспавшаяся совсем. Девушка с удивлением осмотрела себя. На ней были все те же майка и шорты: Марина поняла, что накануне она так быстро отключилась, что не сообразила даже раздеться. Губы ее пересохли, потрескались и довольно ощутимо болели: наверное, из-за того, что кусала их во сне. Но хуже всего были руки. Точнее не сами руки, а то, что Марина не смогла различить собственные пальцы – ее ладони увязли в белом налете вчерашней паутины. Она брезгливо отряхнула их, села на диване и осмотрелась. Так и есть. Белая пелена завалила комнату. Эта гадость была везде: она ватой лежала на полках, укрыла белой пеленой стол, пол тоже выглядел белоснежным. Даже к люстре он умудрился как-то прилипнуть, этот мерзкий псевдо снег. Марина не узнавала свою комнату, не узнавала знакомый мир. За окном тоже было белым-бело. Запах гари, как и всегда с утра показался ей особенно невыносимым: тело привычно ожидало утренней свежести, а получило… горькую гаревую дрянь.
Она поняла: это провал. Все ее версии оказались ошибочными. Это не сон: проснуться она не может. Не Божья кара (какая к черту Божья, если и Бога-то нет?), не колдовство, не порча, не сумасшествие… Это конец. Конец – и все, и ничего уже больше не будет, кроме этого белого покрывала. Как он там сказал, этот псевдоангел? Небытие? Вот-вот. Белое нечто все прибывает, остановить этот процесс невозможно, и скоро мягкое, пушистое, как перина забытье окончательно завладеет Марининым миром, поглотит ее, задушит в нежных тисках. Она захлебнется… А потом пустота. Смерть.
От этих мыслей, от этих жутких прогнозов девушке стало совсем не по себе. Сон не дал ей облегчения, скорее, наоборот, наступивший день показался ей продолжением неведомых ночных кошмаров. Что-то в ней сломалось, в Марине. Быть может, мозг ее встал на старые рельсы: пережитого полубезумия, той истерии, что уже завладела ей однажды во время лечения у психолога.
Девушке вдруг взбрело в голову: просто так, с потолка, без всякой логики, что если она очистит комнату, а лучше всю квартиру от белой дряни, то все встанет на свои места, и опять будет как раньше. С энтузиазмом и даже каким-то остервенением Марина ринулась воплощать этот нелепый план в жизнь. Сначала она просто скидывала рыхлую пушистость с полок, стола и дивана: энергично, но достаточно аккуратно, потом движения ее рук сделались судорожными и резкими. Она случайно задела локтем большую вазу из прозрачного стекла. Ваза звякнула об пол и разлетелась на тысячи острых угловатых осколков.
Это ее взбесило. Еще бы! Из-за этой белой мерзости она расколотила хорошую, дорогую вещь! Красивую, между прочим: она лично отхватила ее со скидкой на новогодней распродаже: и все равно вышло дорого. А тут: на тебе! Да как они смеют, те, что наслали на нее эту белую напасть так портить Марине жизнь?!
Девушка бросилась на кухню. Пушистая пелена под ее ногами взвилась туманным вихрем. Марина схватила веник, в спешке позабыв про совок, и принялась подметать пол. Впрочем, толку от этого было мало: она больше размахивала, чем мела, и в конце концов закашлялась, не в силах продолжать это занятие. Как ни странно, слой белого пуха не уменьшался, а как будто даже стал толще. Марина поднесла руку к волосам – к ее пальцам тут же прилип противный белый комок. Это окончательно вывело девушку из себя. В глазах у нее поплыло, словно они не желали больше фокусироваться на чем-то одном; логика исчезла, уступив место усталой, дерганой злости. Все. Так больше не может продолжаться, всего этого в жизни Марины просто не должно и быть не может! Она закричала громко, надсадно, и принялась крушить все вокруг, не разбирая, в тщетной попытке избавиться от густой пелены небытия. На пол со звоном посыпались чашки, бокалы, какие-то банки со специями, корзина с подвядшими яблоками... Все это разлеталось, рассыпалось, ломалось, билось и портилось. Хрупкий мир Марины погибал, корчась в конвульсиях: она сама, своими руками разрушала его. Девушка в смятении кружила по кухне, потеряв себя в мутном белом пространстве, спотыкалась, падала, кричала, снова вставала, кидалась из стороны в сторону, натыкаясь на какие-то углы… Марина словно сражалась с кем-то: неведомым, сильным, безжалостным, как будто мстила ему за что-то, пытаясь разгромить и разрушить все, что видела перед собой. Она была одна, одна на всем свете, и в то же время окружена незримыми врагами. Кто это? Быть может, ее же мысли, поступки, страхи? Откуда взялся весь этот кошмар? И почему все рассыпается, бьется и тонет в белом мареве гари, задыхаясь в пуху, почему этот страшный погром совершает она сама и никто не спасет, не поможет? Спустя какое-то время Марина вдруг резко почувствовала, что безумно устала. Она остановилась и обессиленно села на пол. Кажется, это конец.
Все усилия оказались напрасными. Веник валялся в углу, как старая, никому не нужная игрушка. Сколько времени прошло, как долго она находилась в лапах нахлынувшего безумия, девушка не знала. Она твердила себе, что ей не удалось справиться с белой паутиной забвения. Эта пушистая дрянь, а точнее: те неведомые силы, что обрекли Марину на медленное умирание в одиночестве оказалась сильнее ее. Белая пелена забвения не становилась меньше от ее усилий, она только пребывала, погребая под путаными комьями все вокруг.
Марина огляделась. Вокруг нее были знакомые предметы: четыре стены, обклеенные веселенькими обоями, обеденный стол, какие-то полки. Девушке вдруг вспомнилось: обои были испанские, и не слишком, кстати, дорогие. Зато, что называется, обаятельные: в мелкий розовый цветочек, нежные, светлые – самое оно для романтичного кантри. Подбирали их всей семьей в каком-то строительном магазине… Хорошие обои. Даже папе они понравились, хотя он мало что в этом деле смыслит. Взгляд скользнул по филенчатым дверцам кухонных фасадов. А ведь они с мамой сами их лаком крыли, чтобы сделать интереснее цвет, начитавшись советов в женских журналах. И ведь получилось! Хм… - Она усмехнулась. Кажется, это было лет сто назад. Папа еще тогда ручки новенькие к ящикам прикрутил: поинтереснее. Их и теперь все еще видно, хоть и припорошило белым. Вот, собственно, и все, что осталось от старой счастливой жизни. – Марина провела рукой по нагретому летним зноем полу. Пальцы наткнулись на что-то острое: ну, да. Битое стекло. Это, кажется, от маминого любимого сервиза, от вазочек, что они с таким трудом подбирали «в стиль». И еще были крошки какие-то твердые на полу: она на них теперь сидела. Рука нашарила осколки, макароны, крупу. Боже, как нелепо!
Девушка поднималась с трудом, хватаясь за опрокинутые стулья, которые выскальзывали у нее из рук и с грохотом тащились по полу, за скатерть, что каким-то чудом еще уцелела на обеденном столе… Стоять было все же легче, чем валяться на полу в грязи, по уши утопая в осколках учиненного ей же разгрома. Марина подошла к окну. Седьмой этаж. Кажется, это выход.
Девушка оперлась руками о подоконник. Где-то сбоку болтались на нескольких кольцах сдернутые ей же в припадке ярости шторы. За окном было белым бело: прямо, можно подумать, что это январь какой-то, если бы через шапки пухлых сугробов не проглядывала кое-где зеленая листва. Марине захотелось пить, но это действие для нее теперь показалось лишенным всякого смысла. К чему удовлетворять какие-то сиюминутные потребности, если через пару мгновений… - Девушка открыла пошире створку окна, вытащила не без труда антимоскитную сетку (вот ведь нелепое препятствие: она никак не хотела выниматься) и встала на подоконник. Босиком. Подоконник оказался пластиковым и теплым: но ногам на нем было как-то мерзко. Захотелось закончить все это как можно скорей. Оглянулась, бросив на прощание взгляд на маленькую кухню… и…
Ничего не произошло. Она не шагнула вниз, как планировала, нет. Ее взгляд… он за что-то зацепился. За что-то такое, что не никак отпускало Марину, не позволило отвернуться и забыть про него.
Мамина чашка. Такая… фарфоровая, кремовая, с тонким золотым узором по краешку. И как она только уцелела? Ах, да, стояла жуткая жара и всем было не до кофе. Вот мама и поставила чашку на верхнюю полку, где она благополучно пережила Маринкин погром.
Марина помедлила, поразмыслив немного, прикинула и так и этак и все-таки слезла с подоконника. Она уселась на табуретке, поставив ее прямо посреди кухни, ссутулилась устало (боже, сколько всего случилось за это сумасшедшее утро!) и тупо уставилась на верхнюю полку. Чашечка. Мама всегда пила из этой нее, нежной и фарфоровой, именно кофе. Пила почти каждый день, а то и чаще, если уставала или если было холодно. Девушка злилась на нее за это и все бухтела, что, мол, это все вредно и мать когда-нибудь окончательно подсадит себе на кофе сердце… А ведь, если честно, это был полный бред и маме ни разу хуже от кофе не становилось: сердце у нее как часы работало. Просто Марина вычитала где-то: мол, вредно пить много кофе и сама ежедневно давилась из принципа зеленым чаем, который ненавидела его лютой ненавистью, но ведь модно: здоровый образ жизни. Значит, хочешь-не хочешь: а нужно пить. А мама не повелась на Маринкины уговоры. Вот это ее и бесило, а не то, что у матери может что-то случится с сердцем.
А теперь вот только эта чашечка и не разбилась. Тысячу лет назад, еще в детстве, Марина сама подарила ее матери на день рождения. И теперь у нее это так живо вдруг встало перед глазами: 90-е, перестройка, затрапезный магазинчик в полуподвале, заваленный всяким китайским хламом. Коробки от бананов с сервизами на полу, продавщица с тусклыми волосами барашком, пережженными химией, запах пыли и полумрак. Как же там было пестро, бестолково и всего слишком много навалено на полках: того и гляди свалится. И жизнь была такая же: нелепая, бестолковая, полуголодная, но с претензией на красивость. Новый, постперестроечный, раннекапиталистический мир…
В этом крохотном магазинчике Марина впервые на свои деньги купила маме подарок: чашечку. Она показалась ей, девятилетней девчушке, неискушенной еще дизайнерскими изысками верхом совершенства. Мариша очень хотела бы и себе купить такую же, но денег, накопленных ей за месяц без шоколадок, киндер-сюрпризов и булочек из школьной столовки хватило только на одну, и девочка решила: пусть это будет подарок. Лучше маме, чем себе, ведь она так любит кофе! И вспомнились тут же мамины глаза, в тот момент, когда она развернула сверток из коричневой оберточной бумаги, перевязанной ленточкой от какого-то старого букета. Удивленные и радостные мамины глаза. Они, обычно серые, как будто даже посинели и стали еще красивее, может, от еле сдерживаемых слез? Мамин праздник. Мамина радость. Чашечка на деньги от школьных завтраков. Мать так и звала маленькую Маришу, да, впрочем, и взрослую тоже: «мамина радость».
Все это, конечно, банально. И, наверное, практически с каждым что-то подобное было («Ну, в более-менее благополучных семьях», – добавила про себя Марина). Но от этого оно не кажется менее значимым. Девушка вздохнула. Мама. Мамочка. Она всегда так радовалась любимой дочке, малейшему ее достижению, самой-самой ничтожной малости: даже если она просто пропылесосила квартиру. Поразительно, откуда столько любви? А как же сама Марина? Что она давала в ответ на эту любовь? «Мам, сколько раз тебе говорила: пить кофе вредно, дай сюда чашку, ну ее на фиг, сейчас в шкаф уберу. Купим тебе новую кружку, будешь пить чай. Зачем тебе эта? Она старая, вон вся в разводах от кофе. Некачественная, не отмывается ни черта…» Мама нежно сжимала чашечку руками, наклоняла голову чуть в бок (до чего же беззащитной казалось при этом, честное слово: вспоминать сейчас: сердце лопнет от жалости!) и говорила с улыбкой: «Чашечка любимая. Ее мне Мариша маленькая подарила». И целовала ее даже иногда, чашку эту. Потому что Марина поцеловать себя не даст:  не маленькая уже, к чему все эти сантименты? А матери хотелось. По глазам видела: хотелось…
Ну их, эти воспоминания! «К чертям собачьим», - закончила Марина собственную мысль.
- А ведь если задуматься, - встала она со стула и в задумчивости побрела в свою комнату, - хорошо так задуматься, крепко… То я сволочь.
Комната ее была совсем белой. Туманно-дымчатой, и даже красивой. Но неродной. Чужой. Девушка подошла к письменному столу и села в рабочее кресло. Его пришлось довольно долго отряхивать от комьев блеклой паутины.
- Мама… - Марина продолжала вспоминать подробности их жизни. Воспоминания эти сами собой лезли в голову. На душе было стыдно, мерзко и очень тоскливо, тоскливо от того, что она поняла что-то, и это что-то было очень важным, а поделиться им было не с кем. Марина одна. Только запах гари и паутина забвения. Девушка поставила локти на стол, наклонилась и обхватила голову руками.
- Я вела себя с мамой по-свински. – Тяжелый вздох. Воздух будто стал жарче. – И с отцом… Голова налилась усталостью, она стала не просто тяжелой – неподъемной. Марина убрала руки, безвольно свесив их вдоль туловища, и легла на стол. – Мама, мамочка, мама… - шептала она заветное слово, беззвучно шевеля губами. – Господи, мама, если б ты могла меня слышать, мне тебе столько нужно сказать!
Ответом ей была тишина. Что-то тихонько коснулось ее макушки. Девушка удивилась и поднесла ладонь к волосам… Муха? Комар? Нет, что-то прилипло к пальцам. Марина взглянула мельком –  сейчас все казалось таким неважным! И даже не удивилась. Белый пух. Ее засыпает снегом небытия. Он летел откуда-то сверху – с потолка? Или даже с неба? Еще час – другой – и он вытеснит воздух, заполнит собой все: комнату, квартиру, и даже дом… и весь этот Маринин выдуманный мир. Девушка захлебнется белой ватой. Наверное, это будет мучительно. Долго и очень больно… Зато потом – все. Конец. Хотя вряд ли он принесет избавление… Скорее всего, просто превратит ее в ничто.
Марина вскочила на ноги: так продолжаться не может! Нельзя же так тупо лежать и ждать смерти… Нет. Поразмыслив немного, она снова уселась за стол, но уже по-другому, по-деловому: собранно и ровно. Видела бы она себя со стороны! Куда подевалась та смутная тень с безвольным, заспанным лицом и обмякшим телом, словно лишенным костей, каким она была еще пару мгновений назад? Куда там! Ровная, звонкая, даже какая-то свежая, Марина будто очнулась от долгого сна. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Она колокольчиком прозвенела сквозь ватную тишину надвигающегося небытия и разорвала порочный круг бездействия. Девушка решилась… Пока еще не поздно, она успеет хоть что-то, она сможет! Пусть не вовремя, напоследок перед неизбежной смертью, но она сделает то, что должна сделать. И приступит немедленно.
Марина рванула на себя ящик письменного стола, порылась в нем, с грохотом отметая ненужные вещи, и наконец нашла то, что искала: черную гелиевую ручку и тетрадь. Девушка открыла первую, чистую страницу – и принялась писать. Неровные буквы одна за другой заполняли тонкие клеточки.
А придумала она вот что. Когда-то, довольно давно, Марина пыталась писать рассказы. Началось это еще в детстве: пара сценариев для школьных спектаклей, сочиненных Маришей к Восьмому Марта и Новогоднему огоньку были приняты одноклассниками на ура. Ребята поставили пьески, сочиненные талантливой отличницей, их успех закрепил за девочкой славу начинающей писательницы. Дальше – больше. Вместо корявых подростковых стихов, которыми уписывается большинство чувствительных подростков, Марина пыталась сочинять рассказы про свою школьную жизнь. События, происходившие в ней, она слегка изменяла, добавляя им яркости и драматизма, и получались очень даже интересные истории. «Замечательно! Потрясающе! Талантливо!» - умилялись мама и папа, ее первые и самые преданные читатели. «Классно!» - заценили подружки. «Весьма неплохо, но люди какие-то неживые, неэмоциональные. Поработай над этим!» - посоветовала учительница литературы, которой девочка не без смущения решилась показать тонкую тетрадку со своим (на ее взгляд) наиболее удачным произведением. Критика «литературши» Марину подкосила. Да что она вообще понимает!  Что значат эти ее «неживые люди»?! Это несправедливо! Марине ее собственные творения казались безусловными шедеврами: ну не к чему там придраться! Но тогда стерпела, виду не показала, проглотила обиду как окунь наживку, а от своей мечты – поступить на филологический и затмить Достоевского с Чеховым вместе взятых, отказалась. Ну ее, эту литературу, раз там все, кому ни лень друг друга чехвостят и все равно Марину не оценят. Пусть живут без ее гениальной прозы и утешаются дешевыми детективами. Таким образом, на карьере Марины-писательницы была поставлена внушительная и жирная точка.
И вот теперь в ней всколыхнулось что-то: из того самого, из детства. Писать… да, но не рассказы (чем они ей помогут, эти надуманные истории с перманентно счастливым концом, которые она сочиняла в девятом классе?) а письма. Письма к тем, кто, увы, видимо, никогда не сможет их прочитать – к людям, которые ей дороги. Она напишет послания родителям: маме и папе. И это будут не тупые предсмертные записки: прыгать из окна Марина больше не собиралась. Стоя на подоконнике, она осознала, что выход через окно вовсе не выход, а тупик, после которого уже ничего не будет. Марина решила написать двум самым близким людям о своих чувствах, своей любви и вине перед ними. Каждому – по письму. Просто так, без всякой конкретной цели, просто потому, что она способна еще держать ручку в руках, она жива и не задохнулась окончательно в мутной пыли забвения.
«Мамочка! – ручка торопливо выводила размашистые Маринины каракули, еле поспевая за ее мыслями. – Ты прости… Я виновата перед тобой. Хотя… Прежде всего: я люблю тебя, и это главное. Помнишь, в детстве я всегда говорила, что мечтаю вырасти и стать похожей на тебя во всем, и это правда. Я не врала тогда, не хотела подмазаться… Ты всегда была и остаешься для меня идеалом доброты, женственности, терпения бесконечного… чисто женского. Ты знаешь: ведь у меня этого нет: я жестче, я… я грубее тебя. Короче, самовлюбленная эгоистка, и самое страшное – до последнего момента не хотела этого изменить. А теперь… теперь уже… Да, неважно!
Я хочу поблагодарить тебя: милая моя, хорошая, сама лучшая! За то, что ты бесконечно любила меня, жила моей жизнью вместо своей, лишь бы мне было хорошо. Кто-то скажет: это глупо, неправильно, но я-то знаю: это от доброты. Видя мои мучения, трудности ты пыталась помочь всем, чем могла. И у тебя это получилось, слышишь? Если б не ты, я чувствовала бы себя несчастнее в миллион раз.
Что еще? А, вот! Ты наш домашний ангел-хранитель: я папа, дом – все на тебе. Ты делаешь потрясающе красивые вещи: шьешь, рукоделишь, ты и меня всему этому научила. У нас всегда очень чисто в квартире. Да просто ни пылинки, и при этом уютно! Мне подружки в детстве даже завидовали, все повторяли: «Везет тебе, Маринка, у вас дома красиво, как в музее!»
А готовишь ты… О, боже! Я могу перечислять и перечислять! Ты самая чудесная мама, я других таких мам не знаю. А что я тебе в ответ? Стыдно вспомнить! Грубила, хамила, отмахивалась, отбрыкивалась. Как баран упрямая – и в кого я такая? Саму себя зажала в тиски, погрязла в собственной необщительности, в презрении к человечеству и эгоизме. Заклевала тебя почем зря. А ты все терпела. У тебя душа легкая, как перышко – потому что зла в ней нет. Не тяготит оно ее, к земле не прижимает. И если и существуют где-то ангелы, то все они, как один, похожи на тебя.
Прости меня.
Твоя Марина»
Девушка перечитала письмо. Спонтанно, но неплохо… Передает хотя бы сотую долю ее чувств – кажется, этого вполне достаточно, чтобы додумать оставшиеся девяносто девять сотых. Теперь письмо отцу… С этим сложнее. Их отношения никогда не были столь доверительны, как с мамой. Общий язык с представителями противоположного пола давался Марине с особенным трудом. Мужская психология казалась ей чересчур примитивной и грубой. Правда папа… Он был не совсем такой. Он романтик. При такой вот неромантичной профессии – аудитор, отец Марины умудрился сохранить первозданное, прямо-таки детское восхищение перед красотой. Он находил ее повсюду: в природе, в запахах, звуках, каких-то бытовых, совсем незначительных вещах. Этот уже немолодой человек был способен к глубокой и чистой радости бытия: он испытывал счастье от того, что просто живет, чувствует, дышит. Радость жизни наполняла его существо чем-то светлым и легким. И люди чувствовали это, тянулись. Поняла это и Маринина мама, Наташа, когда девятнадцатилетней девчонкой встретила нескладного молодого инженера из соседнего отдела. Наталья слыла умницей и красавицей, за ней вечно увивалась стайка парней, а выбрала она вот этого: худенького невзрачного Сашу. Без особых регалий и денег, не балагура и не красавца. Таких рядовых и начинающих тогда было тысячи по Союзу. Выбрала потому, что с ним интересно: Сашка мог часами взахлеб рассказывать ей о звездах и далеких планетах, он с друзьями построил яхту и плавал на ней по Белому морю. И глаза у него горели, когда рассказывал своей любимой о тундре, запахах мха, о штормах, парусах и канатах! И цветы ей без повода на последние деньги охапками дарил.
Марина знала это, и мечтала тайком для себя о таком же: вечно юном и романтичном. О таком, что и в мыслях не думал изменять любимой даже после тридцати лет совместной жизни, и, будучи по горло загружен важной работой, способен сорваться с места и ночь на пролет катать жену на машине по ночной Москве
И ведь никто б не дал отцу его годы: глаза горят, тонкий, звонкий как юноша. Если бы не Марина, он, наверное, смеялся бы чаще… Но и его согнула их общая боль: неприкаянная любимая дочка. Александр Андреевич искал какой-нибудь выход, он, мужчина, по-мужски считал себя обязанным вмешаться и что-то сделать, но придумать, что так и не смог.
На Маринкины и без того заплаканные глаза снова навернулись слезы. Папа… Она перевернула страницу тетради и стала лихорадочно сочинять на ходу новое послание.
«Привет, пап! Долго объяснять, почему я решила тебе написать, но, если бы ты стоял здесь сейчас, то я рассказала бы тебе коротенько – и ты с лету бы понял. Ты же у нас товарищ бойкий и впечатлительный – все схватываешь на лету. Не то, что я. Мне раз двадцать иногда повторить надо: людей слушаю в пол уха (если только не по работе), вечно копаюсь в своем внутреннем мире, а на других наплевать – кому это ни знать, как не вам с мамой?
Знаешь, у меня как-то все руки не доходили тебе сказать, точнее, объяснить... В общем, я точно знаю какой ты человек – уникальный! Таких мужчин сейчас очень мало: надежных, ответственных, сильных. Настоящих. Мы с мамой всегда чувствуем, что ты с нами. Как только возникает какая-то проблема – ты тут же, без всяких просьб и уговоров бросаешься ее решать.
Мне до тебя еще, ох, как далеко! И это неудивительно: ведь у тебя в голове просто энциклопедия какая-то, а работе ценят больше, чем молодых,! Да и любят тебя все: взрослые, дети, животные, наверное, даже цветы. Ты отзывчивый, ты очень добрый! Не то, что я.
Сколько себя помню, ты все время со мной возился, играл, что-то такое невероятное сочинял: сказки разные, истории… Я и придумать не могла для себя лучшего папы! Помнишь, однажды ты косички мне попытался заплести, когда мамы дома не было (мне лет пять исполнилось, кажется) и у тебя никак не получалось. В итоге вышли смешные такие мохнатые сосульки, мы хохотали до упаду, а потом ты мне сказал, что я у тебя красивая как Василиса из сказки даже с такими лохматыми косичками.
И на работу ты меня устроил, и каждый праздник у нас в семье – грандиозный, незабываемый! С надувными шарами, с фейерверком под окнами, и с букетами для нас с мамой огромущими… Я никогда, наверное, так не любила праздники, если бы ты не умел их так классно устраивать. Сама себе завидую, что у меня такой папа. Честно.
И еще… Ты романтик. Знаешь, я девушка: но, кажется мне этого качества не хватает. Я занята только собой и работой, покупаю какие-то бестолковые понтовые тряпки, сумки, духи. Бренды, тренды, имидж… Как-то незаметно за этим потеряла настоящую весну, зиму, осень: я их просто не вижу. Мне просто холодно или тепло, небо синее или тучи. Констатация фактов, не более. А ощущения, эмоции… где они? Их нет. Не то, что у тебя. Знаешь, как ни кощунственно звучит, я и цветы-то теперь все чаще оцениваю по ценнику в магазине, а не по изысканности линий, красок и ароматов... А ведь в детстве мы с тобой часами гуляли на природе и любовались ромашками, пижмой, гвоздичками такими маленькими… Мы их, кажется, часовыми называли, помнишь? У них еще лепестки крутились, как стрелки часов, если сжать венчик. Ты научил меня тогда все это видеть. Годы прошли – и ты все так же находишь эту красоту, прелесть в чем-то на вид невзрачном, а я разучилась. Жаль. Научиться бы снова! Ведь ты бы помог мне, правда? Не сомневаюсь!
Ах, да еще… Наверное, это самое важное. Вы с мамой очень красивая пара! Вы - семья. Неловко говорить... но мне бы мужа, вроде тебя, да что-то не встретила пока. А может быть, просто не заметила. Наверное, мне нужно было смотреть повнимательнее. Но я ж такая… Ты знаешь. В зеркало смотрю чаще, чем людям в глаза. Прости. Прости за холодность, невнимание, за то, что частенько отмахивалась от твоей помощи. Я ее не ценила, не умела быть благодарной. Еще прости за то, что мало времени проводила с тобой: ссылалась на то, что некогда, что, мол, дела. Какие к черту дела? Я знаю, ведь у тебя их в разы больше, а ты всегда выкраивал время для меня и мамы. В своей карьере мне хотелось бы на тебя ровняться! Да и в жизни тоже. На тебя и на мамулю. Вы чудесные.
Вот так все сумбурно.
Ты лучший. Целую.
Марина»
Она отложила ручку. Размяла уставшие пальцы, потянулась на стуле, прогнула спину. Вздохнула глубоко. Дело сделано, не так ли? Между лопатками пробежал извилистой струйкой холодок пота. Жарко. Гарь пахла все так же мерзко, белый пушистый мир по-прежнему главенствовал за окном. Но что-то изменилось. Может, стало чуть меньше белой паутинистой массы? «Да нет, - горько усмехнулась Марина. – Наверное, мне просто показалось. Впрочем, до смертного часа, кажется, осталась еще уйма времени, так почему бы не потратить его с пользой?» Внутри Марины крепло какое-то чувство. Ей очень чего-то хотелось: чего именно, она не сразу смогла понять, но потом осознала ясно: ей захотелось написать послание еще кому-нибудь. Этот монолог на бумаге виделся ей диалогом. Она была не одна, когда писала. Девушка словно разговаривала с теми, к кому обращалась в письме, и это окрыляло ее, создавало видимость хоть в чем-то нормальной жизни, прогоняло боль одиночества, терзавшую ее уже вторые сутки.
Она мечтала поговорить еще с кем-нибудь, и решила: а почему бы нет? Она напишет умершей бабушке (вдруг на том свете люди что-то слышат и чувствуют?), она напишет двоюродному брату, с которым намеренно не виделась уже лет сто, хотя он жил в том же районе и звал в гости через маму по телефону, напишет бывшим одноклассникам, бывшим подругам. Ей есть за что попросить у них прощения, есть за что поблагодарить: каждого, пусть за какую-то мелочь. У них остались какие-то общие воспоминания, переживания, она, в принципе, не держала ни на кого из них зла, да и они на нее, наверное, тоже. Марине захотелось разрушить стеклянную стену собственной нелюдимости, которой отгородилась она ото всех, обрекая себя на добровольное отшельничество. Люди, какие они? Ведь не всегда враждебные, завистливые, злые… Не так уж много среди них ограниченных и тупых. Они… Да-да, Марина поняла: они интересные! Еще бы: у каждого свой характер, своя история, свои проблемы и радости. Тогда к чему закрываться, прятаться от них? Только чтобы сохранить видимость собственной независимости, проще именуемой одиночеством?
А риск, что ее обидят, оскорбят? Он есть, но ведь с этим можно как-то свыкнуться, научиться легче относиться к обидам. Другие же как-то справляются, так неужели Марина не справилась бы? Пожалуй, игра стоит свеч: девушка поняла, что преодолей она собственную робость, замкнутость и, что там греха таить, эгоизм – и ей откроется целый мир! Точней, открылся бы, если… Если бы она могла его вернуть. Как это увлекательно, наверное, находить в окружающих людях тысячи интересных черт… «Эх, - вздохнула Марина, - вернуть их хотя бы на день, попытаться слиться с настоящим, человеческим миром, стать его частью!» Конечно, она постаралась бы сохранить индивидуальность и независимость взглядов, сберечь свое собственное «я»: все это нужно, но так хочется еще стать нужной кому-то кроме родителей, почувствовать, что можешь сделать что-то не только для себя!
Пустые красивые слова? Нет! Для Марины они не были пустыми! Девушка выстрадала их, выносила за последние два дня мучений в инфернальном мире своего подсознания. Она всем сердцем прочувствовала безнадежное отчаяние одиночества и как никогда мечтала избавиться от него. Пусть ненадолго: хотя бы пока пишет письма.
Ручка летала по бумаге, оставляя на клетчатых листах неровные цепочки пляшущих букв. Письмо для Юли (лучшей подруги детства), письмо для Виталика (когда-то любимого двоюродного брата). Послания тете Ире, дяде Мише, первой учительнице Анне Алексеевне. Марина выбирала адресатов бессистемно: кого припомнит – тому и пишет. Как ни странно, каждому из них ей нашлось что сказать. Не всегда это было легко и просто: слезы не раз накатывали мутной волной, растворяя клетки тетради в лужицах влаги, но Марина не давала им воли. Она спешила: ей нужно было успеть написать как можно больше, написать людям то, что в глаза она сказать так и не решилась.
Как-то незаметно в список ее адресатов вклинились почти незнакомые личности. И пускай формально они приходились Марине никем, но вспоминать их ей было легко приятно. За пару минут, а то и секунд их случайных встреч они успели очаровать, порадовать или насмешить девушку так сильно, что она вспоминала о них с не меньшим удовольствием, чем о самых близких и дорогих.
«Привет, парень! – писала Марина тому самому кавказцу, что вчера утром назвал ее красавицей, –Может, ты не самого высокого мнения о моих внешних данных (хотя мне хотелось бы верить, что это не так), но все равно мне было чертовски приятно услышать твой незамысловатый комплимент. С утречка перед работой – то, что нужно для настроения. Но мой тебе совет: не переборщи, чтобы не показаться навязчивым и не засмущать очередную красотку до полусмерти.
Пока!»
Еще Марине вдруг припомнилась одна кассирша из супермаркета рядом с домом. На первый взгляд, ничего особенного она из себя не представляла. Скромная улыбчивая женщина, кажется, из приезжих. Молдаванка, что ли… На бейджике у нее значилось: Лариса. Так вот эта Лариса умела обслужить любого так, что сердце радовалось! Уж на что Марина не жаловала работников торговли, но эта скромная кассирша и ей смогла понравиться! Она никогда не грубила, не куксилась недовольно, мол: «Что ж вы сегодня мне одни тысячи даете! Неужели помельче нет?» Лариса была не такой. Если в кассе не хватало мелких денег, она улыбалась, мило, застенчиво, кивала головой в темных кудряшках: «Сейчас!» - и отправлялась куда-то разменивать купюры. Возилась она с этим недолго, прибегала скоренько, извинялась еще раз и снова садилась за кассу.
Марина не боялась ее, не стеснялась: в этой женщине не было ни капли агрессии! Только хорошее и светлое. Девушка не раз думала, что если бы все кассирши были такими, она с удовольствием бы ходила по магазинам как все нормальные люди и не стеснялась пробивать товары на кассе. И покупок наверняка больше бы делала! Кстати, иногда Лариса спрашивала у покупателей о каком-нибудь незнакомом, интересном для нее товаре: «Извините, а что это за «Черная соль?» Для чего она, не подскажите?» И даже Марина, обычно неразговорчивая и насупленная с удовольствием бросалась в объяснения о пользе для здоровья сего экзотического продукта. Лариса улыбалась, и мягким голоском с легким акцентом благодарила: «Ясно. Спасибо». Вот так, вроде, ни о чем поговорили, а настроение потеплело градусов на десять.  И как такой Ларисе письма не написать?
«Добрый день, Лариса!» - побежала ручка выписывать загогулины на бумаге… «Здравствуйте, Рома!» - это уже соседу. Он здорово разбирался в компьютерах и пару раз по-соседски Марину выручал. «Привет, Пашка!» - смешной малыш с четвертого этажа. Она частенько сталкивалась с ним и его матерью в лифте. Этот карапуз вечно что-то жевал: печенье или яблоко, и так забавно, удивленно при этом на Марину посматривал (во какая высокая). Глядя на него невозможно было не улыбнуться!
Девушка потеряла счет времени. Ручку она в момент исписала и уже доканывала новую. Тетрадка у нее тоже закончилась, и теперь Марина исписывала все, что попадалось ей под руку. В ход пошли белоснежные, в синеву листы для принтера, блокнот, что обнаружился в ящике письменного стола, какие-то отдельные бумажки, обрывки… Чуть ли не салфетки! Исписав очередную бумажонку, девушка забрасывала ее куда-то особо не разбирая, куда именно: все равно же не отправлять! – и принималась за новую. Еще одна исписанная ручка покатилась  на пол, небрежно откинутая локтем. Марина ее не поднимала. Она достала карандаш… Новое письмо. Еще одно… Странно, но она как будто не чувствовала ход времени. Ее усталость отступила под натиском неумолимо бегущих мыслей, которые девушка пыталась запечатлеть на бумаге. Прошло часов пять или больше. Наверное, скоро наступит вечер – думала Марина, но почему-то он и не думал наступать. С головой погрузившись в составление писем, она не замечала перемен, которые происходили вокруг. А между тем слой белой паутины в ее комнате стал значительно тоньше. Воздух как будто прочищался, белая пелена гари таяла медленно, но верно, возвращая предметам былую четкость.
Прошло еще пол часа. В мутное окно, покрытое налетом тонкой летней пыли впервые за много дней наконец-то просочился солнечный свет. Он сумел пробить войлок дымовой завесы и осветил комнату ровным золотистым сиянием. Особенно яркий, тонкий луч света внезапно ударил в глаза Марине. Она вскинула голову и зажмурилась.
«Странный способ», - прозвучал у нее за спиной знакомый голос. Девушка обернулась. – «Ты?!»
Спава от двери, элегантно опираясь о комод стоял ее знакомый – человек в белом. На этот раз он изменился: выглядел гораздо внушительней и даже нарядней, что ли. На нем был элегантный белоснежный костюм, навевающий образы Чикаго времен сухого закона и белая фетровая шляпа. Если бы не едва уловимое свечение, тонкой линией обрамлявшее его силуэт, это существо можно было бы принять скорее за респектабельного босса из старого американского кино, нежели за бесплотного ангела. Марина даже залюбовалась им.
- Да, способ нетривиальный, скажем так, - продолжил незнакомец. – Всякого я насмотрелся за столько… не важно сколько именно лет, но вот с таким еще ни разу не сталкивался. Хотя… - призадумался он и поднес руку к гладко выбритому подбородку. – Пожалуй, столетий этак пять назад в Италии… Но и это было не совсем то.
- О чем ты? Объясни? Я не понимаю! – голос Марины прозвучал неожиданно звонко и смело. Он будто стал сильнее и чище: девушка даже удивилась его звучанию. Она с улыбкой разглядывала незнакомца. Ей, познавшей целые сутки беспробудного, оглушительного одиночества теперь было необыкновенно приятно увидеть хоть какое-то человеческое лицо.
Белый призрак медленно отделился от комода и начал плавно вышагивать по комнате, бесцветным и ровным голосом бросая в пустоту слова.
- Сначала, разумеется, у тебя все шло по плану: церковь, молитвы, мантры, шарлатаны… -  он поднял с пола упавшее письмо и, слегка прищурившись, вгляделся в текст. – Медицинские статьи,  - продолжил он, положив листок на стол, - мнимое сумасшествие. Ярость, - гость вскинул на Марину светлые, прямо-таки светящиеся голубые глаза. – Разумеется, ты пыталась проснуться, и разумеется, у тебя ничего не вышло. Все твои действия ДО, по сути, были абсолютно бессмысленны. И, наконец, как и сотни других, ты встала на подоконник и посмотрела вниз…
- Кто эти другие? – встрепенулась Марина. Ее осенила внезапная догадка. – Они тоже провинились в чем-то?
- Так ли это важно? – пожал плечами призрак. – Главное, ты поняла, что это не выход. Это - тупик.
Марина опустила глаза. Ей было стыдно за свой поступок. Наверное, за этот, как ни за один другой.
- Да, тупик… - прошептала девушка. – Хорошо, что я вовремя успела сообразить, а то…
- Слушай, а почему именно письма? – удивился призрак. – Нет, я, конечно, догадываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты рассказала сама.
Марина улыбнулась. Теперь удивилась собственной находчивости.
- Когда я была маленькой, - начала свой рассказ девушка, - я мечтала стать писательницей. – И, кстати, многие считали, что у меня очень даже неплохо получается. Я сочиняла рассказы, пьески… Но потом меня как-то раз в пух и прах раскритиковали, я ужасно обиделась и забросила это дело. А тут вот… Ведь если я не могу поговорить с людьми лично, то никто не мешает хотя бы написать им письма! Только представь: я решила оставить послания всем и каждому из тех, кому мне есть что сказать. Как видишь, их набралось не так уж мало! И это я еще не закончила...
- Мда, - задумчиво пробормотал призрак. – Нестандартный способ. Однако главное, чтобы он сработал.
Марина встрепенулась: кажется, на горизонте забрезжила надежда: «А он сработал?»
- Как видишь! – ответил человек в белом.
Марина оглянулась. Действительно, и как она только раньше не заметила? Белый налет куда-то делся! Он растаял, испарился. Он… просто исчез! И только Марина хотела обрадоваться как следует: вскочить со стула, закричать извечно глупое детское: «Ура!» запрыгать и захлопать в ладоши, как на нее накатилась дикая слабость. Эту усталость или истому сложно описать словами, из девушки словно все кости вынули! Она обмякла и начала медленно сползать со стула на пол. Марина прямо растекалась как медуза. Ей показалось, что все вокруг растворялось и перемешивалось, сливаясь в общую кучу: таяло ее тело, ее мысли, таял пришелец в белом, растекался и размазывался весь этот белый мир. Она вскрикнула – и потеряла сознание.
Очнулась Марина в больничной палате. Девушка лежала на койке, под чистеньким одеялом, в руку ее, кажется, что-то воткнули, вокруг головы там и тут виднелись разные трубки, провода, приборы… Но главное – это лицо любимой мамы. Не картинка, не голограмма, а абсолютно живое, до боли знакомое мамино лицо! Мать склонилась над ней и нежно, едва касаясь гладила по голове, перебирая светлые волосы.
- Мариша, тебе лучше? – прозвучал ее ласковый голос. - Очнулась, милая! Девочка моя, как ты? Скажи что-нибудь!
Марина выдавила из себя улыбку (тело с трудом ей подчинялось, даже движения глазных яблок давались с трудом) и прошептала чуть слышно: «Мама… Мамочка, что со мной?»
- Ты шла на работу, по дороге тебе стало плохо. Ты упала и потеряла сознание. Хорошо, что рядом оказался один молодой человек, Сережа… мы уже познакомились, он навещал тебя пару раз за эти дни. Он и вызвал скорую. Если бы не это…. В общем… врачи сказали… Да, не важно, не бери сейчас это в голову! Ты очнулась, а значит, скоро пойдешь на поправку. Полежи спокойно, доча, я позову врача.
Марина с трудом соображала, но все-таки успела остановить ее.
- Не надо, мама! – в тишине палаты что-то тоненько пропищало: это сработало неведомое оборудование. - Пару минут подожди, пожалуйста! Мне надо тебе… То есть, я хотела сказать, - в голову девушке лезли одни банальности, но разве не они порой являются истиной? Она собралась с мыслями – и решилась. – Я люблю тебя, мама. Пока я была в том мире, или в коме, или как там еще – не важно, я поняла: я кругом была не права – не спорь, пожалуйста! Я знаю, о чем я. Потом объясню. Просто… знаешь…. Я изо всех сил постараюсь стать лучше!
- О чем ты, доченька? – удивилась мать. – Не волнуйся, милая, я тоже тебя люблю!
- Все будет хорошо, мама! – улыбнулась Марина. – Слышишь? Теперь точно: все будет хорошо!
КОНЕЦ