Книга Мертвого Часть 3 Глава 4

    Меняйте старые советские паспорта на новые российские! Пришло время окончательно заменить устаревшие атрибуты! Такие призывы звучали с федеральных телеканалов давно, предупреждая, что не стоит создавать панику или торопить события, что процесс длительный, рассчитанный на годы. Я и не торопился. Времени было полно. Именно по этой причине я решил обновить удостоверение личности. Что-то екнуло во мне. В последний раз я всмотрелся в старую фотографию. В свои шестнадцать лет на меня взирал моложавый, причесанный, с расправленными плечами юнец. Пышная шевелюра норовила сползти на лоб, челкой облизывая край правой брови. Только сейчас я поймал себя на мысли, что лысею, и все меньше оставалось волос, не затронутых повальным мором. А этот прищуренный взгляд гордеца и мимолетная ухмылка, почти незаметная, скрывающая надменность? Кто это, неужели я? Надо срочно менять корочку, для чего требовалось попотеть: походить по кабинетам чиновников, потолкаться в очередях и собрать справки.
 
    В здании ЖЭУ, куда я сперва пришел, выстроилась очередь. Передо мной пять стариков до хрипоты спорили о новом российском документе, который они не хотели признавать. Как будто их заставляли от Родины отказаться. Они препирались и кричали, доказывая свое право - спокойно умереть со штампом СССР в книжке. Совсем недавно их больше волновали надбавки к пенсии и плата за коммунальные услуги, и лишь потом, мимолетом, могли вспомнить о детях и внуках. Наверно, для таких разговоров и существовали очереди. У каждого из них дома под подушкой лежала советская сберегательная книжка с виртуальными деньгами. Крупными деньгами. Но за десять лет причитаний и плача они надорвали голосовые связки, которые так и не помогли сохранить нажитое. Пресловутый вопрос давно исчерпал себя, и вот очередной появился. Может быть, и у меня что-нибудь изменится? Новая обложка даст новую жизнь?

    Начав хождения, у меня быстро исчезло хоть малейшее желание их продолжать. Когда дело дошло до фотографии, мне стало все равно, кто получится на снимке. Я пришел в фотомастерскую, где девушка за столом заказов сперва улыбнулась, не поверив моим словам, а потом с сомнением в голосе добавила: «Ну, проходите». Бородатый мужчина в зале готовил к работе старый, видавший виды ящик на четырех ножках. На груди у него висел уже современный фотоаппарат с мощным объективом.
 
- На какой документ нужен снимок, - спросил он, забирая бланк заказа.
- На паспорт, - ответил я.
- На афганский?- уточнил он. Потом взглянул на бумажку, и кислая мина появилась на его лице.
- Времени не было привести себя в порядок, - оправдался я.
- Я, конечно, сфотографирую тебя, потому что обязан выполнять требования клиента. Но мой тебе совет: сначала побрейся, а потом постригись, хорошо?
- Может быть…какая разница, как я выгляжу. 
- Это сейчас для тебя нет разницы, а года через три пожалеешь. Ты похож на сорокалетнего бомжа. Выкинь дурь из головы и приходи через пару дней. Да, и сними этот свитер.
 
    Возразить ему я не смог, и сделал так, как он велел. Я себя заставил. Окончательный результат не удивил: с фотографии паспорта на меня смотрел все тот же человек, как и в шестнадцать лет, только постаревший, осунувшийся и полысевший. Губы тисками сжали челюсти, а на потухшие глаза навалились веки. Я стал больше похож на самого себя.




    Чтобы занять себя какой-нибудь работой, летом я устроился сторожем в автошколу. Точнее, целью моей охраны была принадлежавшая ей территория гаражей. Она представляла собой кирпичную коробку из одноэтажных зданий и выпиравших вверх ремонтных мастерских. В середине, на заасфальтированной площадке, словно на плацу, была смоделирована полоса препятствий и по ее бокам выкопаны несколько технических ям. Судя по разметке, здесь не только ремонтировали машины, но и занимались автослалом. Периметр квадрата украшали подержанные «лады» и «москвичи», упиравшиеся в сторожевую лачугу перед широкими входными воротами. «Приходи, посмотришь территорию, только ты будешь не один», - заранее предупредил меня управляющий. Я сначала не понял, что имелось в виду. Значило ли это, что ко мне приставят напарника. Но зачем? Ответ я получил, когда обходил с ним территорию, и зашел в каморку. Напротив входа, в глубине, на широкой кровати сидел бородатый мужчина, и свет от единственного окна едва доставал до его лица. Он равнодушно посмотрел на нас, подошел к столу и сунул кипятильник в граненый стакан. Трудно было определить, сколько ему лет: седые взъерошенные волосы, коричневое от загара лицо, изношенные спортивные штаны и майка со складками от неумелого латания дыр – все выдавало в нем бомжа. Он явно не тянул на роль сменщика.
 
 - Знакомься, это Николай, - сказал управляющий.
 - Здравствуйте, - кивнул я будущему соседу.
 - Коля, скажи хоть что-нибудь, - начальник выдержал паузу и слегка кашлянул, подбивая его на разговор. 
 - И вам того же, - услышали мы голос и поторопились выйти.
 - Коля не очень разговорчив, но мужик он хороший. Ничего, это на первых порах он такой угрюмый, пока не привыкнет к тебе. Времени у вас много, а коротать его вместе легче, ведь здесь Колин дом. Так уж получилось, что жить ему негде. Надеюсь, тебя это не смущает? – спросил управляющий. 
 - Нет, все в порядке, - ответил я.
      
   На следующий день, вечером, я пришел на работу. Плеер, книжка, немного еды, бутылка пива и воды – вот все, что мне требовалось, особенно сейчас, жарким летом. Солнце еще не зашло, и из технической ямы, прикрытой дорогой машиной, слышался неторопливый разговор рабочих. «Когда они закончат и уйдут, закроешь ворота», - объяснили мне, передавая ключи. Я зашел в лачугу. Николай лежал на кровати и смотрел безучастным взглядом в потолок. На мое «здравствуйте» он повернулся и кивнул. Как он здесь живет? Ни шкафа, ни тумбочки, только грязный стол украшал хибару, покрытый порезанной скатертью в клеточку. Его обжили алюминиевые ложки, вилки и куски недоеденного черного хлеба. Весь Колин скарб состоял из висевших на гвозде бесформенных тряпок, да заполненного пакета в углу. Над кроватью, поперек комнаты, была натянута веревка с болтавшимся куском материи, выполнявшим роль ширмы. Занавеска служила буфером, очерчивающим границы его пространства. Для своей территории Коле хватило кровати и еще чуть-чуть места, чтобы поставить ноги на пол. Мне достался угол около окна со сломанным диваном. Я не мог разложить его, или вытянуть ноги в полный рост, но работа и не предполагала удобств. Пришлось сидеть на нем до тех пор, пока последний рабочий не покинул территорию, и замок не защелкнулся на воротах. Тогда Николай заворочался на кровати и повернулся ко мне спиной, а я взял книжку и, согнув ноги в коленях, улегся на диван.
 
    Долго так может продолжаться? Два часа, ну три. Кто-то заметил, если возникло желание заснуть, надо взять советскую книжку. Читая ее, интерес к повествованию пропадал сразу, но взгляд по привычке следовал за текстом, потом за строчками, а затем и буквы начинали расползаться в стороны. Мягкий желтый свет лампочки убаюкивал, и голова падала на подушку, вдыхая офсетную печать страниц, открытых перед носом. У меня была бессонница, а под рукой Стивен Кинг, от которого так просто не отделаешься.
   
    Я принадлежал к той категории людей, которых называли «совами», и в периоды трудового безделья эта биологическая черта выходила на первый план. Она сказывалась на мне заслуженными последствиями, когда начинал откладывать дела на вечер или следующее утро. Тогда я понимал, что время ушло, надо было раньше решать вопросы, и жалел, что не родился «жаворонком». Они рано вставали и умудрялись справиться с  большей частью работы до обеда, во время моего сна. Единственный путь приблизить наши биоритмы, не ломая себя, заключался в обретении той неиссякаемой энергией, которой обладали счастливчики, называвшиеся гениями. Они могли спать по три-четыре часа и отлично себя чувствовать, сделав за сутки то, на что у других не хватало времени или сил. Я относился к группе, у которой не было сил. Поэтому получалось, что в годы, проведенные в институте, я ложился в три часа утра, а вставал в семь. Недостающие часы компенсировал вечерним сном, обрекая себя на рваный ритм дня.
 
    Мне стоило приспособиться и поменять режим, но до сих пор я не удосужился ничего сделать. Я вспомнил те годы, когда сутки для меня длились двадцать семь часов. Идеальный период, но земля крутится так, как ей хочется. Рядом заскрипела кровать, грузное тело надело ботинки и вышло на улицу. Впервые Николай покидал убежище, и то по нужде. Чирканье ботинок об асфальт удалялось. Крутится, как ей хочется. Я отложил книгу в сторону, взял плеер, сигареты и вышел на улицу.
 
    Мои шаги, казалось бы, тихие и беззвучные, отражались гулом от стен. Тут любая кошка своей легкой поступью распугала бы всех крыс. Шаг вправо, влево, разворот. Я сделал круг по периметру, а теперь шел в обратную сторону, что напомнило тюремные прогулки заключенных. Во всяком случае, так показывали по телевизору. Хотелось просто стоять на месте, а для этого следовало сменить музыку, ведь она задавала тон. Послышалось шарканье ног. Коля возвращался в дом. Закрылся, замазав тушью желтую дверь на асфальте.
 
    Я закурил. Клубы дыма от сигареты поднимались в небо и растворялись на темном фоне. Оно казалось огромным, это небо, похожее на бесконечный стол. На его гигантской поверхности рассыпались яркие точки, словно хлебные крошки пирога, оставшегося от пиршества пьяных великанов. Кто-то пускал из бездонных легких длинную струю дыма от сигары, растягивая удовольствие на всю ночь. Неторопливо пробежал муравей по прямой линии. Его не интересовали остатки застолья. Иногда он перелезал через крошки, стремясь поскорее добраться до другого конца стола. Ему не нужна была даже крупная капля молока, упавшая с чьих-то усов. Сколько длилось пиршество - ночь, тысячелетие? Но когда наступит новый день, хозяйка накроет стол голубой скатертью, а может, похмельный муж рукой стряхнет крошки, или дунет на них. Тогда они перекатятся на другое место, смешаются, а мы будем гадать, где же оказались. В моих наушниках наступила тишина. Я поставил другую пластинку. Она наделась на меня, как на ось проигрывателя. Все закрутилось вокруг: гаражи, ворота, сторожка. Звезды перестроились. Крылья птицы прижались к туловищу. Она превратилась в сокола, готовящегося к атаке. Домик содрогнулся, его крыша обвалилась. Паук зашевелился в конвульсиях, с оторванной ногой дергаясь в судорогах. Чаша священная упала с гвоздя, грохотом сотрясая покров небес. Хвост ящера обвился вокруг шеи гиганта. Исполин ухватился за него, как за лассо. Будет битва. Муравей слетел с тропинки. Псы обратились в демонов. Развернувшись, они выбрали жертву, готовясь затащить ее в подземный мир. Белая капля, потеряв свою половину, выгнулась наизнанку. Гогот, смех, удар кулаком по столу.
 
     Маслобойка опрокинута,
     Молоко не налито,
     Чаша опрокинута, героя нет
     Среди живых, отдан стан на волю ветра.

   Щелчок плеера. Закончилась кассета. Звезды начали исчезать, когда на востоке забрезжили первые лучи рассвета. Я зашел в сторожку, где Коля все так же лежал спиной ко мне, только теперь похрапывал. Осталась пара часов до конца работы, я мог прилечь и вздремнуть. Кажется, прошло всего пять минут, когда сквозь сон услышал стук в ворота и вслед за ним тяжелый голос соседа: «Эй, вставай. Мне, что ли, за тебя ворота открывать?». Вот и закончилась ночь. Пора домой, досыпать.



         
   Через две недели кое-что изменилось. Я готовился перекусить на ночь и возился над столом, отделяя слипшиеся в целлофане бутерброды. Достал пакетик чая. Коля уже около часа сидел на кровати, что было необычно для него. Сначала он копался в своем скарбе, потом копошился лежа на кровати, присел на край и словно замер. Покряхтел немного. Видимо, ждал чего-то.
 
 - Можно кипятильником воспользоваться? – спросил я.
 - Да, если хочешь, - охотно ответил он. – Чаек в пакетиках, дорогой, небось?
 - Нет. Просто так удобнее. Поверьте, весовой гораздо дороже бывает.
 - Верю. А я его как махорку употребляю. Высыплю горстку из банки на глазок, и смакую опилки. А то вылавливаю их иногда ложкой. Лень ждать, пока на дно осядут. Зато крепкий чай получается, приятно.
 - Представляю, о чем вы говорите. Грузинский чай, или краснодарский, первый сорт. Или даже второй, если такой есть. Вряд ли индийский. Угощайтесь, у меня еще осталось пара штук.
 - Не откажусь, если предлагаешь.

   Коля взял белый пакет за привязанную к ней нитку и аккуратно положил на ладонь. Принюхался. Затем, залив стакан кипятком, дернул за тонкую леску, будто ловил рыбу на мормышку. Улыбнулся себе в усы, словно играл с ребенком. Впрочем, я сам этим занимался. Туша заметалась в стакане, выделяя коричневые чернила, как это делали испуганные осьминоги. Подождав немного, Коля, наконец, попробовал напиток.
 
 - Значит, английский чаек, – он сделал пару глотков. – Чай, он и в Африке чай.
 - Ну а что вы хотели? Китайское императорское зелье, выращенное на тех самых знаменитых плантациях.
 - Это что за история? Про какое-такое китайское хозяйство ты говоришь? Интересно.
 - Это я так, пошутил. С таким же успехом мог бы сказать и про чудо из Бангладеша. Хотите бутерброды?
 - А-а, – в его голове, видимо, заработали сложные процессы обработки информации.
- Да мне не жалко, берите.
- Нет, не надо, - оживился он.- У меня такого добра хватает. Хочешь, я сам тебе рыбки дам, даже сало есть.
- Спасибо, но вам припасы нужны больше, чем мне, - сказал я, вспомнив о пакете за кроватью.
- Да ладно тебе. Мне еще принесут. Ребята здесь работают хорошие, они помогают. Да я и сам могу купить, - Коля уже готовился встать, когда я зажмурил глаза и медленно покачал головой, чтобы он зря не копался в шмотках.

- Серьезно, не надо. Спасибо, конечно, - я успокоил его. – А откуда у вас деньги? Бутылки сдаете? – моя усмешка, возникшая случайно, без задней мысли, насторожила его.
- И что такого? – Коля посмотрел на меня недоверчиво, как будто я незаслуженно  осудил его. – Сдавал когда-то стекляшки. Но лучше железными банками заниматься. Да мало ли таких способов, - он махнул рукой. – Я здесь числился сторожем до тебя, и мне зарплату платили, между прочим, пока не надоело. Вставай каждое утро в шесть часов. Открой ворота, закрой. Сколько можно, ей богу. Хочется отдохнуть, в конце концов.
- Наверно, и пенсию получаешь? 
- Какая там пенсия, не успел оформить. У меня нет ни прописки, ни дома, ни семьи, – он убрал руки со стола и положил их на колени. Голова повисла на шее, а грудной голос загудел изнутри, потянув цепочку воспоминаний. – У меня была семья: жена и сын. Он учился в колледже, – Коля начал монолог, которого я не ждал. - Я сначала и не заметил, что в нем что-то изменилось. Он приходил домой заторможенный, движения были замедленными, как у сонного человека, взгляд отсутствующим, а на вопросы не отвечал. Ладно, думаю, с учебой проблемы. Потом стали вещи пропадать из квартиры, а однажды сын не пришел домой. Его забрали в милицию. Тут все и выяснилось: оказалось, что он наркоман. Повязали на какой-то хате, где сына нашли в отключке. Но что с него взять? Употреблял, но не хранил. Все обошлось, и вину свалили на хозяина притона. Мой сын тогда клялся, что завязал. Только денег стал просить больше, якобы на лекарства, чтобы опять не подсесть. Смотрит честными глазами, убедительно очень, и я ему верю, даю. А вещи из квартиры потихоньку пропадают. Видно было, что плохо ему. Зайдет на кухню, возьмет чайник, а ладони все в йоде. Отговаривается, отмахивается, но никогда не говорит правду. Тысячу причин найдет. А йод с рук не сходит. Ему становилось все хуже и хуже, пока не парализовало. Ноги отказали. Но ведь я выходил его с женой, мы подняли сына на ноги. Что только ни делали, как только ни пытались ему помочь, а он снова взялся за какую-то химию. Причем страшные вещи использовал: чистящие средства для ванн, унитазов, черт знает что еще. Он с друзьями их выпаривал, или просто дрянь смешивал, точно не знаю. В один злосчастный день сын не пришел домой, и на другой тоже. Его нашли в лесополосе за городом. Как он там оказался, не известно. Расследовать не стали, наркоман ведь.
 
- Не знаю, что нужно говорить в таких случаях, но на твоем месте слова утешения меня бы раздражали. Если ты понимаешь причину произошедшего, то когда-нибудь сможешь принять и следствия. Ладно, и что потом: ненависть, обида, злоба?- заинтересовался я. 
- Утопил все в вине. Даже смерть жены как-то мимо прошла. Она умерла вскоре после сына, только от рака. Мучилась ли она, страдала - не помню. Где я блуждал? Дальше покатилось, как в тумане, или страшном сне. Сначала выгнали с работы. Мне понадобились деньги, и тогда я решил обменять свою двухкомнатную квартиру на другую, меньшую по площади. Выпить не на что было. Тут появились подозрительные люди, которые убеждали, что помогут и услуги окажут практически бесплатно. Щедро угощали. Однажды я не смог попасть домой, замок был сменен. Дверь открыл крепкий парень и сказал, что квартира его. Я устроил такой скандал, аж соседи сбежались. Тогда и выяснилось, что я продал хату, только не помнил об этом. Сволочи, хотя бы денег чуток дали. Я решил спать на лавочке около подъезда, назло всем: разложу, значит, свои манатки и лягу на них, пусть все видят, как со мной обошлись. За меня хотели заступиться, к юристам водили, еду приносили, только без толку. Все меньше соседи обращали на меня внимания, глаза отводили, мол, не наше дело. А я все дальше отходил от дома. Сначала у теплотрассы остановился, потом на городской свалке кантовался, а теперь добрые люди дали кров здесь.
- Скажи спасибо, что не убили. 
- И то верно. Пить бросил, только какой от этого толк? Скажи, зачем я теперь…,- не договорил он последнее слово. За воротами послышались гудки. - Иди, открой, это наш человек. Он иногда здесь машину ставит, - тихо, почти ласково сказал Коля.

    Когда я вернулся, он мирно спал, повернувшись ко мне спиной. Я смотрел на него и стал понимать, что ему хотелось просто выговориться, избавиться от боли, поделиться своим отчаянием с кем-нибудь из живых: с человеком, собакой, или даже крысой. Он рассказал все мне, не самому лучшему слушателю. Обида отступила от него, и на время пришел покой. Может быть до тех пор, пока не наступит очередь следующего сторожа. Я взял книгу и лег на диван.