В рабочем котле

               
   
     В запас я уволился в конце мая.   По закону после службы в армии  мне полагался отпуск в два месяца, но я не мог жить на деньги матери-инвалида, получавшей жалкие гроши, и через три  недели после возвращения домой  решил  устроиться на работу.  Но куда и кем я не знал. До службы в  армии я четыре месяца проработал шофером в автоколонне, но  в армии я не был водителем, и за два года службы мои водительское удостоверение утратило  силу.  Чтобы снова сесть за руль, теперь мне нужно  было пересдать экзамены.  Но мне не хотелось тратить время на пересдачу. Ведь я решил поступать  на подготовительное отделение пединститута,  которое начинало функционировать в декабре, и мне нужно было  просто перекантоваться (как говорили у нас в дивизионе) пять месяцев.
 
      Я решил обратиться за помощью к Анатолию Ивановичу, моему дяде, высокому, широкоплечему  красавцу  тридцати семи лет,  работавшему прорабом в какой-то организации.
   Я пришел  к нему домой. Анатолий Иванович  встретил меня радушно, усадил за стол.  Появилась бутылка водки, закуска.
      - Я могу тебя устроить помощником машиниста экскаватора, - сказал дядя, выслушав мою просьбу.  - Но ведь тебе придется ездить по командировкам.
  - Я согласен.
  - Хорошо. Когда начнешь?
 - Хоть завтра.

   Через неделю я уже работал в  ПМК-11, которая занималась осушением и орошением почвы в районах нашей Везельской области. Мне присвоили самый низкий 3-й разряд помощника машиниста экскаватора. 
      Недели две я помогал Ивану Кузьмину – невысокому, толстенькому, хитроватому   машинисту лет пятидесяти пяти, который каждый день посылал меня в магазин за чакушкой водки (обеспечивать его алкоголем была моя основная обязанность). Затем  меня назначили помощником другого машиниста  и направили в командировку  под Чернянку – поселок, находившийся в шестидесяти километрах от Губина.   
   В организации  преобладали рабочие сильно пьющие   и алкоголики.   Из разговоров я знал, что в командировках мужики от скуки пьют по-черному. Напьются, а потом начинают куролесить.   
     Я дал себе слово  любой ценой   продержаться до поступления в институт -   не спиться,  сохранить личность, человеческий облик, интеллект.
  В середине июля я оказался в шестидесяти километрах от Губина, в километре – от Чернянки, в ста метрах от маленькой деревушки.
     Вагончик, в котором мы обитали, стоял на краю луга,  на котором работала наша бригада. 
  Наша бригада состояла из четырех человек.
      Самым старшим из нас был  машинист экскаватора  Петр Тимофеевич,   невысокий, кряжистый,  смуглый мужчина лет сорока пяти, с залысиной. 
     За ним следовал бульдозерист Женька, мужчина двадцати восьми лет, семи саженей в плечах,  с грубоватыми чертами лица, рыжий, сильный, мощный, с огромными кулаками, прирожденный лидер.   
  Третьим был шофер Мишка – парень двадцати пяти, среднего роста,  с хриплым голосом и рыбьими зубками.
   Замыкал возрастную шеренгу я, помощник машиниста экскаватора. Мне было двадцать лет.  Я был среднего роста, с  интеллектуальным лицом,  карими глазами, с короткими  черными волосами.
     Перед бригадой стояла задача – прорыть канал по всему лугу.
      Работа  началась  рано утром и  продолжалась весь световой день. У каждого члена бригады были свои обязанности.
     Иван Тимофеевич на  экскаваторе рыл канал. Женька на бульдозере разгребал по лугу вырытую  экскаватором землю. Мишка на «Газике» возил нас завтрак, обед и ужин.
       Я вносил весьма скромную лепту в общий трудовой процесс.  Утром, до работы,   я  нагнетал из шприца солидол в определенные точки  ходовой части экскаватора, проверял уровень масла в двигателе.   Во время работы экскаватора   я сидел поодаль   и наблюдал, как он работает. Когда трос обрывался,  я брал кувалду и присоединял его к ковшу.
     Петру Тимофеевичу  я был явно  в тягость. На машиниста и помощника выделялась общая сумма.  У меня разряд был небольшой, мне платили мало, но какую-то часть   денег из-за меня  Петр Тимофеевич терял. Мои обязанности он и сам выполнил бы без труда. Но он не мог отказаться от меня, так как   мой дядя был начальник. Несомненно, это обстоятельство в значительной степени влияло на характер моих отношений с товарищами. 
     Когда солнце опустилось за горизонт, мужики разместились за столом.   Женька достал из сумки водку, закуску, которые были куплены по пути вскладчину. Разлили водку по стаканам. Мне тоже налили.  Я решительно отказался. 
  -  Спасибо, я не буду. Я пока не пью, - сказал я. 
 - Как это не пьешь? – возмутился Женька. – Ты что это от коллектива  отрываешься.
 - Да вам же больше достанется, - пытался пошутить я. – Радоваться должны, что я не пью.
  -  Радоваться тут нечему. Этого добра всем хватит. Хоть сегодня выпей за приезд.
    Я понимал, что не стоит создавать прецедент. Стоит выпить один раз, потом и от второго и третьего раза трудно будет отказаться.  Я проявил твердость. Налил себе чая. 
  Мужики выпили.   За столом завязался оживленный разговор.   В нем доминировал Женька. Петр Тимофеевич тоже  вносил в него посильную лепту. Я слушал, задавал вопросы. Лишь Мишка – парень  ни рыба ни мясо -  молчал. Правда, он не производил впечатления молчуна. Видимо потому, что на лице у него было добродушное выражение.
   Женька  рассказывал юмористические истории.   
  Вначале он рассказал, как в армии он   курил анашу:
  - Накурился. И тут люди, как в немом кино,  делают все быстро. Носятся как угорелые. Не могу. Гогочу. А спичка кажется толстой, как столб.
 Другой сюжет.  Один тракторист (называли его реальное имя) напился, сел в трактор и начал один за другим  сносить столбы линии электропередач.
   Третий эпизод.   Сидит  мужик с товарищами за столом. Все пьют, закусывают.  Вдруг он начал горько  плакать. У него спрашивают:
   - Чего ты плачешь?
   -  Жалко людей, которые едят,  - отвечает он. 
     Петр Тимофеевич рассказал, как в молодости  его приворожила одна женщина по имени Клава, работавшая стрелочницей на железной дороге.
    Жениться на ней он не собирался.  Она была намного старше его, да и мужчин до него имела много.  Он переспал с нею раз,  переспал другой. Пора бы завязывать. А он не может. Полгода прошло, а он ходит и ходит к ней. Прямо-таки жить без нее не может. А она ему: «Женись да женись на мне». Уговаривает его, просит.  Он хочет порвать с нею, но не может. Тогда он догадался, что эта женщина его приворожила. Он обратился  за помощью к бабке-знахарке. Та согласилась  вылечить его. Лечение не сразу подействовало. Лечится он у знахарки, но продолжает похаживать к Клаве. Но когда весь курс лечения был завершен, он вдруг почувствовал, что она   больше не притягивает его к себе. Он перестал ходить к ней и вскоре женился на порядочной скромной девушке.
  -  Я видел ее. Красивая женщина, - почтительно вставил реплику Женька в рассказ машиниста. 
     Теперь у Петра Тимофеевича  было трое сыновей. Старшему было, как и мне, было двадцать  лет.
       Когда разговор зашел о жизни, машинист сказал:
    - Не жили богато, нечего и начинать.
  Он скромничал. У него был большой дом, богатая обстановка в доме, «Жигули» (по тем временам, престижная машина).  Ведь зарплата у него, машиниста экскаватора,  всегда была высокой.  Он был прижимист и напоминал мне кулака. 

   На следующий день снова пьянка.  Пили самогон, которым с Женькой расплатились местные жители за то, что тот на своем бульдозере что-то им расчистил. 
     Я снова уклонился от выпивки. Лежал на полке  и читал «Эстетику» Борева.
  - Иди, выпей с нами, - прорычал Женька.
    В голосе его слышалась угроза.
    Его поддержал Мишка. Он тоже стал на меня давить.
   - Не хочу, - сказал я раздраженно.   
   Мужики выпили. Сразу пошел интересный разговор. Женька рассказывал о своих многочисленных победах над женщинами.
  - Недавно встретил бабу, - рассказывал он. -  Намного старше меня.  Но ничего, симпатичная дамочка. Вижу, одинокая.  Говорю ей: «Давай встретимся». А она: «Ты же мне в сыновья годишься. Мне 40, а моему сыну 18». А я ей: «Да ничего страшного. Постель всех равняет». Уговорил. Привела к себе. Сын куда-то уехал.  Всю ночь с нею пропоролись -  так она изголодалась по мужику. Утром смотрю: кровь на х-е. Вот эта была е-ля.
     Мужики выпили за вечер литра два самогона. Казалось, после такой дозы утром вряд ли встанут. Нет, встали, как всегда, и разошлись  по кабинам.
       Я сижу на траве перед экскаватором, от скуки курю одну сигарету за другой. Солнце палит. Жара страшная.  У Петра Трофимовича,  сидящего в раскаленной кабине и непрестанно дергающего рычаги,  глаза какие-то остекленевшие.  Пот градом катится по лицу. «Умрет, не выдержит…», - подумал я.  Нет, до вечера доработал. А вечером опять самогон.
     И так каждый же день.
 
   Отношения с Женькой ухудшались с каждым днем. Сначала его раздражало то, что я не пью. Затем он узнал, что я племянник Анатолия Ивановича, прораба, с которым у него произошел серьезный  конфликт и который снял его с престижного  «Кировца»,  посадил на бульдозер и отправил в командировку.  Ненависть к  начальнику он перенес на меня.
Позднее его неприязнь ко мне  усилили некоторые мои не совсем тактичные  высказывания.
   Как-то за банкой самогона  Женька   рассказал, как он познакомился со своей женой.
     Она была буфетчица. Он сделал ей комплимент, а та вместо благодарности отвесила ему пощечину.
   - За что она тебя ударила? – спросил я.
   -  Сам не знаю, - ответил он. - На следующий день пошел к ней выяснять, за что она меня ударила. Вот так у нас отношения и завязались.
    - Ну не знаю, мне этот ее поступок не понравился, - сказал я присущей мне прямотой.
   Вскоре мне довелось увидеть ее.
   На субботу и  воскресенье мы, как всегда, уехали домой.  В понедельник, возвращаясь в Чернянку,  заехали за  Женькой, который жил в семейном общежитии.  Его жена проводила его до машины.  Теперь-то спустя много лет я понимаю, что она была вполне  симпатичной  женщиной.  Но тогда она мне не понравилась. Меня больше всего оттолкнули ее металлические верхние зубы.   Я подумал,  что у такого  супермена жена могла быть и получше. Я   ничего не сказал. Но он, видимо, по отдельным моим репликам, по мимике понял, что я не в восторге от его  суженной. 
   В Чернянке я еще раз допустил бестактность. Я был тогда очень наивен и романтичен. Когда зашла речь о женитьбе, я  сказал, что когда-нибудь женюсь на красивой девушке. Он решил, что я бросил камешек в его огород,  что я намекаю на внешнюю непривлекательность его жены, и пришел в бешенство.
   -  Ну,  посмотрим, посмотрим,  на ком ты женишься! – злобно проговорил он.  - Никогда ты не женишься на красивой.
   
   Я чувствовал себя одиноким.  Когда я вернулся из армии, я думал, что начнется  светлая, радостная, интересная жизнь. Но  реальность оказалось мрачноватой.  Жизнь  в  грязном вагончике с пьющими мужиками была ничем не лучше армейской. Мои товарищи – Женька, Петр Тимофеевич – были самобытными людьми, но мне они были неинтересны.  Меня томило сильное желание   попасть в круг  культурных, образованных людей, знатоков философии и литературы.  Вечером, когда мужики пили самогон, я, лежа на полке,  читал «Эстетику» Борева.
     Иногда днем вырывался в Чернянку. Идешь по поселку, смотришь на обычных женщин и   становится приятно. Зайдешь в книжный магазин, возьмешь книжку, почитаешь страничку. Как-то попались стихи венгерского поэта, написанные верлибром. Долго листал ее в магазине, а потом купил.
  Один раз зашел в кинотеатр и со слезами на глазах посмотрел фильм «Генералы песчаных карьеров».
   Женька продолжал подкалывать меня. Мишка поддерживал его. Трудно было жить с людьми, которые тебя презирают. Мне надоело быть белой вороной. Захотелось   подружиться  с мужиками.  Во мне произошел надлом. Я решил выпить с ними, показать, что я не чистоплюй какой-нибудь, а свой парень.
   Как-то  раз Мишка привез нас на  машине в какое-то полевое  кафе, довольно приличное, чистое.
    Взяли еды.   Мужики купили  водки.  Я водку взять не решился.  Купил себе большую бутылку яблочного вина. Решил им показать, что я тоже парень не промах, тоже могу пить.  Открыл бутылку и на глазах у них  одним залпом выпил все ее содержимое. К тому времени я уже  умел пить. Я ведь  не был трезвенником. Просто я  не хотел пить часто, чтобы не спиться. 
      Выпил, закусил.   Женька, да и остальные,  как мне показалось,   одобрительно посмотрели на меня. Я что-то рассказывал им о службе в армии. У меня возникло чувство, что я стал своим в коллективе.
    На следующий день утром просыпаюсь, чувствую, болит живот.  Оказалось, у меня началось расстройство кишечника (скорее всего, причина -  выпитая бутылка яблочного вина).  Но я по обыкновению занял свой пост возле экскаватора. Однако диарея  мешала мне в полном объеме  выполнять свои обязанности. Сначала я бегал в кусты лишь время от времени.  Затем мои отлучки стали повторяться все чаще и чаще. Кончилось тем, что  я переместился в кусты и вылезал из них только тогда, когда лопался трос. Тогда я хватал кувалду, подскакивал к ковшу,   устранял неисправность - и снова в кусты.

     На следующий день мужики мне говорят:
   - Надо лечиться.  Выпей самогончику. Он же крепкий. Выпьешь –  микробы все передохнут.
    Я поверил товарищам. Ведь всем известно, что алкоголь  хорошо дезинфицирует. 
     В тот день мужики на экскаваторе и на бульдозере ударно поработали на одного старичка.  Тот  принес трехлитровую банку самогона,  закуску.
   Сидим на лужайке. Хитрый бородатый старичок рассказывает, как он в плену у немцев побывал. 
    Я   со всеми наравне  глушу  самогон – стакан за стаканом. Впятером выпили всю банку.   На следующий день лечение самогоном продолжилось.  Но положительных сдвигов не происходило. В четверг   из меня пошла кровь.   Стало ясно, что без больницы не обойтись.

   Мои товарищи  отнеслись ко мне как к человеку второго сорта. Они отказались отвезти меня в Губин на машине.
     -  Ты иди в чернянскую больницу, - сказал Женька.
  Лежать в больнице вдали от родного города мне не хотелось.
  Мне пришлось самому на поезде добираться до Губина.  В течение шести часов, пока поезд ехал,   я не вылезал из туалета.
     Приехав в Губин, я сразу пошел в инфекционную больницу. Поставили диагноз: дизентерия - и отвели в палату. Курс лечения длился десять дней. Перед выпиской врач  запретил мне в течение месяца  употреблять спиртное.
 
    В понедельник    снова  отправился в командировку.  За две недели быт и нравы в вагончике никак не изменились. Мужики по-прежнему пили самогон в огромных количествах. Предложили и мне.
    - Мне нельзя, - сказал я. - Врачи запретили.
      Женька сказал мне  угрожающим тоном:
   - Ну,  посмотрим, как ты дальше будешь…
   Мне осточертело  психологическое давление. Я понял, что меня просто хотят споить, и меня захлестнула злоба.   
    - Слушай, - сказал я Женьке. -  Я не обязан! Хочу - пью, хочу - не пью. Это мое дело.
    В мой адрес посыпались какие-то скрытые угрозы, намеки на физическую расправу. Я не сдержался, припугнул его:
   - Если попробуешь что-нибудь мне сделать, ответишь! -
    Он стушевался.
   Ни Мишка, ни Петр Трофимович в наш разговор не вмешивались.
      Через неделю меня направили на ремонт  сломанного экскаватора, и я остался в Губине.  Когда я занимался ремонтом, мужики  в Чернянке хорошо заработали. Я заметил, что, несмотря на то, что дядя был начальником, меня посылали туда, где платят копейки.  Когда ремонт был завершен, меня снова отправили в Чернянку, к мужикам.
    Осенью я  неожиданно подружился с товарищами. Дело было так. Узнав, что я играю на баяне,  местные жители  стали приглашать меня на проводы ребят в армию.  Заодно на гулянку попадали и мои товарищи, которых приглашали за компанию. Они увидели, как под мой аккомпанемент гости поют: 
    Цыганочка, Аза, Аза,
    Цыганочка черноглаза
    Цыганочка черная,  погадай!
  Не ускользнуло от их внимания  и то, что я, баянист, нахожусь в центре внимания и что местные девчонки посматривают на меня  с любопытством.   
    Я заметил, что отношение ко мне товарищей несколько  изменилось. Я почувствовал с их стороны даже некоторое уважение.
    На проводах я пил вино.
  - Я же не трезвенник, - сказал я товарищам, когда мы вернулись в вагончик с очередной гулянки. – Я люблю выпить, но не хочу пить каждый день.
   От меня  отстали. Я жил так, как хотел.  В октябре я дочитал «Эстетику» Борева.

     В начале декабря я  отправился  в Везельск, прошел собеседование и  поступил на подготовительное отделение пединститута.  Меня захлестнуло  ощущение счастья – это был настоящий угар. Мне хотелось как можно скорее рассчитаться с  работы,  вернуться в Везельск. Не дождавшись утра,  я  поехал в Губин.   Ехал с пересадками. Всю ночь провел в дороге. В восемь утра прибежал  в  свою организацию. Зашел в приемную директора, чтобы подписать заявление об увольнении. Мне нахамила секретарша, но я даже не почувствовал себя задетым.   Я поскорее забрал  документы и навсегда покинул организацию, в которой проработал пять месяцев.