Нина

                НИНА

                Рассказ

Ты прости меня, Боже праведный!
Научи Святым Духом молиться,
Дай мне слезы и дух покаяния,
Чтоб рассудка вдруг не лишиться…
…И наступит у нас единение,
И тогда душа успокоится,
И к грехам я увижу презрение,
И тогда буду жить по совести.
Галина Сентябрьская

Наступила весна. Зеленью покрылись склоны гор. Небо по-светлело и в солнечную погоду становилось белым. Вдалеке шумел горный ручей и раздавалось пенье птиц. Ничто не предвещало бе-ды.
Вот уже сутки они медленно ползли в сторону Шатоя. Сначала минёры проверяли проход, потом двигалась колонна. Все ожидали какой-то пакости от воинов Аллаха.
– Вот смотри, Зинченко, – сказал командир первой роты капи-тан Журавлёв, – их никто не учил воевать, а как воюют!
– Знают, что защищают, – лениво откликнулся Зинченко. – А мы что делаем?
– Ты совсем как моя Нина. Это ты брось! Восстанавливаем це-лостность страны. Разве не наша обязанность?
Двадцатисемилетний командир третьей роты старший лейте-нант Зинченко ко всему происходящему относился крайне отрица-тельно.
– А где же право на самоопределение, записанное в Конститу-ции? – спросил он.
– Много ты понимаешь, – буркнул Журавлёв. – Где и когда это право гарантировалось? Мало ли что написано в Конституции! Контора пишет...
– Да, если бы такое право было гарантировано, многие  у нас разбежались по своим углам! – кивнул Зинченко и сплюнул в про-пасть.
– Но отделяться хотят лишь те, кто мечтает добраться до вла-сти, – продолжал его убеждать Журавлёв. – Народ хочет жить вме-сте и мирно. Только лидерам неймётся. Ты вспомни, что на рефе-рендуме народ проголосовал за сохранение Союза…
– И что?
– Сам знаешь, что.
– Вот то-то…
Вдоль колонны забегали офицеры, раздалась команда:
– По машинам…
– Ну, будь здоров, – сказал Журавлёв, затаптывая сапогом оку-рок сигареты.
– Будь, – откликнулся Зинченко и пошёл к своей БМП, что пе-реводится на человеческий язык как боевая машина пехоты.
Колонне 245-го мотострелкового полка предстояло пройти Ар-гунское ущелье и, обойдя горное село Ярышмарды, двигаться на Шатой.
Журавлёв нырнул в БМП и приказал водителю:
– Заводи!
Загудел мотор. Машина Журавлёва шла за танком командира батальона. Сзади пристроилась машина врача.
«Расшумелись, – подумал Журавлёв. – А хотели бесшумно... О том, что мы направились к нему в гости, Хаттаб уже давно знает!».
Шли осторожно, боясь каждого поворота, каждого камня, коч-ки на склоне горы, из-за которых в любой момент могли открыть огонь. Но была и другая опасность: слева по ходу движения черно-той зиял обрыв. Идти такой тяжёлой колонной по этой разбитой и узкой дороге было чистым безумием. Журавлёв понимал, что, если начнётся заварушка, укрыться будет. Справа шёл крутой скальный подъём.
Эти же мысли тревожили и сержанта-водителя. «Пока Бог ми-ловал… Ещё бы немного, чтобы пройти это проклятое место», – думал он, и в тот же момент тишину разорвал взрыв. Подорвали танк, идущий в голове колонны.
Разворачиваться было негде. К тому же подорвали машину в хвосте колонны.
«Приехали», – подумал Журавлёв и скомандовал:
– К бою!
Солдаты спрыгивали на землю и, прижимаясь к камням, пря-чась за машинами, огрызались короткими автоматными очередями. Противника видно не было. Лёжа на земле и прячась за колёсами машин, они не видели, да и не могли видеть его.
И началось такое, что описать трудно.
Воины Аллаха стреляли из-за каждого камня сверху вниз. Не-сколько БМП огнём гранатомётов сбросило в ущелье.
Связисты полка по рации вызвали помощь, но она прилетела, когда почти половина личного состава погибла и вся техника была выведена из строя.
Журавлёв лежал на земле без сознания с пробитой грудью. Как его на носилках перетащили в вертолёт и отправили в госпиталь в Волгоград, он не помнил.

Капитан Журавлёв – рослый мускулистый парень, душа ком-пании, весельчак, неплохо играл на гитаре и пел. Он с детства меч-тал об армии и служил с удовольствием. Его до военного училища воспитывала бабушка. Жили в Новороссийске, где у неё был не-большой домик. Родителей своих не помнил. Они плавали на сухо-грузе, и когда ему было семь лет, с ними что-то случилось. Так он остался у бабушки, санитарки в городской больнице.
После окончания училища его направили в мотострелковую дивизию, которая дислоцировалась в Новочеркасске, дали место в общежитии, взвод в разведбате. Что ему ещё было нужно? И по-текла жизнь, о которой он всегда мечтал.
Служба, особенно в первые годы, была трудной: приходил в часть до подъёма солдат и уходил после отбоя. И так каждый день, а иногда и в воскресенье.
Случалось всякое. Кто-то ушёл в самоволку, кто-то во время работы с техникой поранился… Но это всё – мелочи. Серьёзным происшествием стало дезертирство одного солдата. Вот тогда был переполох. Но Журавлёву повезло: к вечеру беглеца обнаружили в посёлке Донском, что у Новочеркасской ГРЭС. Оказалось, ему де-вушка написала, что если он не приедет на её день рождения, то она выйдет замуж за другого… Вот и сбежал, дурачок, да ещё с автоматом… Но так как нашли его быстро (и суток не прошло), всё спустили на тормозах, а Степан Журавлёв отделался только уст-ным выговором.
На полигоне во время стрельб взвод Журавлёва показывал от-личные результаты, и когда пришёл срок, Степан стал старшим лейтенантом. Он всё так же был влюблён в свою службу, легко и весело жил. Встречался с девушками в Доме офицеров, много чи-тал, готовился поступать в Академию, а в свободное время играл на гитаре и пел.
Однажды на службе у него сильно заболел правый бок. Врач, осмотрев его, тут же отправил в гарнизонный госпиталь.
В приёмном покое мощный мужчина, которого Степан мыс-ленно назвал костоправом, долго мял его живот, крутил в разные стороны, стучал по спине, пальцем щупал язык и, наконец, сделал заключение:
– Острый аппендицит. Нужна операция.
И вот он на операционном столе, а хирурги копошатся в его животе и беседуют, словно стоят в очереди за деликатесами.
– Ты слышал, наш психотерапевт спрашивает у больного: «Вас что-то беспокоит?» А тот отвечает: «Да, мне срочно надо в туалет!» – «Ну что ж, – говорит доктор, – давайте об этом побеседуем». И хирурги весело смеялись, при этом продолжая оперировать…
– А Маша, сестричка с первого поста, – рассказывал ассистент, – когда готовила нашего старшего лейтенанта к операции, взялась за его хозяйство и давай вокруг скрести бритвой операционное по-ле. И чувствует Маша, что в её руке хозяйство старлея вдруг уве-личиваться стало. Испугалась, бросила брить. Потому операцион-ное поле так плохо побрито…
– Ерунду говорите, Валентин Сергеевич, – откликнулась опе-рационная сестра, стараясь защитить подругу. – Маша не из пугли-вых, да и опыта ей не занимать!..
Послеоперационный период прошёл без осложнений, и Степа-ну дали отпуск, чтобы окреп. Он отсыпался в общежитии, ходил в кино и однажды в библиотеке познакомился с девушкой. Тихая, скромная, Нина хорошо знала литературу и, как и он, любила петь под гитару.
Она работала в библиотеке имени Пушкина, что на углу Коми-тетской и Московской, снимала комнатушку и была, тоже как и он, вполне довольна жизнью. 
Весна в том году была ранней. Земля покрылась зеленью, а в воздухе витал аромат сирени и пьянил, рождая надежды и желания. В душе у Нины в последнее время появилось какое-то чувство блаженства. Она не могла понять, откуда оно взялось, ведь у неё по-прежнему: дом – работа, работа – дом, ела, читала и ложилась спать. Никаких потрясений. Откуда же это?
Потом разобралась. Понравился ей этот старший лейтенант. Видно, что не солдафон.
У них нашлось много общих интересов. Он встречал её после работы, и они бродили по городу, ходили в театр, слушали бардов, сами пели под гитару, у них появились общие друзья... К концу его отпуска решили, что им интересно друг с другом и не стоит терять время, подали заявления в ЗАГС. Свадьбу не отмечали: не было денег. Посидели с друзьями в комнате у Нины, немного выпили, попели песни и разошлись. А через три дня Степану нужно было возвращаться на службу.
Они сняли двухкомнатную квартирку на Комитетской и стали обустраивать своё жильё.
Степан смастерил большую тахту, стеллажи для книг, полки для посуды. Купили шкаф для вещей, столик и четыре стула на кухню. На стену повесили шерстяной ковёр, доставшийся Нине от родителей. Он был такой большой, что спускался по стене на тахту и покрывал её полностью. В квартире было всегда чисто и уютно.
Через год у них родилась Олечка. А ещё через год Степану присвоили звание капитана и он стал командовать ротой. Матери-альное положение постепенно становилось лучше, но 11 декабря 1994 года мотострелковая дивизия, в которой служил Степан, была поднята по тревоге и отправлена в Чечню…
В госпитале капитану Журавлёву срочно сделали операцию: вскрыли грудную клетку, удалили пулю, перевязали и прошили кровоточащий сосуд… Когда его, всего обвешанного трубочками и электродами, подсоединённого к искусственной вентиляции лёг-ких, перевезли  в реанимационную палату, он был ещё в наркозе и ничего не чувствовал.
Странное это состояние: на какое-то время тебя вычёркивают из жизни и ты ничего не чувствуешь, не слышишь и не видишь… Потом кто-то словно открывает клапан и человек пробуждается и рождается второй раз.
В первые мгновения Степан испугался: где он и почему люди в белых халатах суетятся вокруг него. Поняв, обрадовался: жив!
Возле него сидела миловидная сестричка и что-то говорила врачу. Та тоже говорила на тарабарском языке, который Степан не понимал. Но обратил внимание на неё. Стройная, решительная, ловкая. Всё умеет делать лучше медсестры: и в спавшуюся вену попадёт, и кривую кардиограммы на мониторе прочитает. Говорит уверенно. Не терпит возражений. За глаза её называют хозяйкой, недолюбливают и побаиваются.
Елена Васильевна, так звали врача-реаниматолога, пришла к нему на следующее утро.
– Ну, как дела, капитан?
– Нормально, – с трудом прошептал Степан. – Где я?
– В Волгоградском гарнизонном госпитале.
– Жить буду? – спросил и сделал жалкую попытку улыбнуться.
– Будешь, если не умрёшь. Считай, второй раз родился. Пуля в сантиметре от сердца прошла.
– Спасибо… А кто же моя мама?
– Папа у тебя – майор Мельников…
– А вы кто?
– Я – кормилица… Ладно, капитан, не трать зря силы. Они тебе ещё пригодятся…
– Спасибо… Век не забуду…
Он прикрыл веки, а Елена Васильевна продолжала:
– Спасибом не отделаешься. Считай, новую жизнь начинаешь. Каждый день легче будет. Держись, командир…
Она измерила артериальное давление, приложила фонендоскоп к груди, внимательно послушала его и что-то добавила к назначе-ниям, продиктовав медсестре. Потом подошла к другому раненому.
Госпиталь перегружен, но в торакальном отделении свободные места ещё были.
А на следующий день капитан Журавлёв получил письмо из дома. Оно было коротким и холодным.

Здравствуй, Стёпа!
Всё-таки случилось то, чего я так боялась. Как не хотела, чтобы ты шёл на эту преступную войну! Но говорить тебе не хо-тела. Недавно узнала: погибла моя близкая подруга Лейла Ахмедо-ва. Она работала в Грозном, в библиотеке, и погибла при бомбёж-ке. Дикость какая-то: россияне бомбят россиян. Знаю, что война – всегда страшное дело. За те несколько месяцев, которые ты воюешь, я многое передумала… Прости за эти слова… Постарай-ся не зверствовать… Как подумаю, что установки «Град» стира-ют с лица земли целые посёлки, что самолёты бомбят города и селения, в которых живут люди, становится страшно. И нужно иметь смелость это сказать. Не хочу и не могу лгать, ведь далеко не все жители были на стороне Дудаева. Разбомбили дома мирных жителей, больницы, библиотеки и школы. Город превратили в руины. Да, были зверства и со стороны сепаратистов. Но феде-ральные войска много сильнее. Нельзя же опускаться до уровня тех немногих отморозков и фанатиков! Тогда чем мы лучше их?! Как же можно было допустить такое?! Прости меня за это письмо. Выздоравливай. У нас всё нормально. Олечка растёт.

«Но война есть война, и в ней нужно выжить», – подумал Сте-пан и впервые почувствовал, что делает что-то не то…         

Через неделю с него сняли трубочки, отключили от электродов и перевели в офицерскую палату на шесть человек. Многие уже были в команде выздоравливающих и со дня на день ждали выпис-ки.
Один вертолётчик, мужик лет сорока, от всего, что видел, со-шёл с ума и ко всем лез со своими идеями. Он был ранен, и его по-ка «не заштопают», нельзя было переводить в психушку.
– Возьмите, к примеру, – говорил он соседу по палате, моло-дому лейтенанту, готовящемуся к выписке, – слово Голгофа и свя-занные с ним ассоциации. Гора – вершина, вознесение; череп – символ времени, трансформации. Я пришёл к выводу, что Библия это великое наследие Духовных цивилизаций в закодированном виде, передавших знания об устройстве земли, космоса, невидимо-го мира. – Говорил он монотонно, без эмоций, словно беседовал сам с собой, и ему было совершенно безразлично, слушают ли его. – Возможно, существует и информационная блокада, – продолжал вертолётчик, – и кому-то невыгодно, чтобы проснулась генная па-мять или возможность воспринимать образную информацию серд-цем или через чакру солнечного сплетения… Первыми к звездам придут мечтатели и учёные, люди, способные охватить небесное, бесконечное, и даже понять физический смысл времени…
Степану Журавлёву было очень жаль этого несчастного, он старался не слушать его бред.
С другой стороны от Степана лежал подполковник, который был примерно в таком же состоянии, как и Журавлёв. Он всё больше дремал, укрывшись одеялом с головой. Его знобило. Но когда просыпался, шутил:
– Вчера Люся, медсестричка, сдавала смену Гале и весело так говорит: «Этому дала, этому дала и этому дала. А вот этому не ус-пела! Дашь ты!» Это она о таблетках?!
Через пару недель сбрендившего мужика сменил на койке мо-лодой старший лейтенант, минёр. Он всё не мог успокоиться. Рас-сказывал:
– Всегда с минами я расправлялся просто: становился на ка-мушек и в бинокль высматривал «ненужную» мину или растяжку. Потом рядом с ней клал тротиловую шашку, поджигал шнур и пря-тался за заранее облюбованный камушек. Взрыв, и мины нет! Как так получилось, что меня задело, до сих пор понять не могу…
А когда в госпиталь должен был приехать Розенбаум, выздо-равливающие собрались в клубе, чтобы послушать певца. Так слу-чилось, что рядом со Степаном села Елена Васильевна. Без халата, в форме капитана медицинской службы, она показалась ему ещё прекраснее. К тому же от неё исходил такой аромат, что голова у него закружилась и он не мог с нею не заговорить:
– Добрый день, Елена Васильевна! Спасибо вам за всё!
– Журавлёв? – узнала его Елена Васильевна. – Оклемался? А спасибо мне говорить не за что. Для себя старалась…
Он не понял, что означает «для себя старалась», и с улыбкой спросил:
– Для себя? Так вот я, к вашим услугам: оптом и в розницу.
– В розницу ты был. Такой мне не нужен. А оптом, пожалуй, взяла бы, да испугаешься.
– Пуганый…
– У меня дочери десять лет! Нагуляла по молодости. Теперь одна ращу. Нужен помощник. И не приходящий, а на полном серь-ёзе…
От такого разговора у Степана даже в горле пересохло.
– Что, «в зобу дыханье спёрло?». Знаю, что и у тебя жена и дочь. Только в этом деле я – эгоистка. Решайся! Не пожалеешь…
Степан вспомнил холодное письмо Нины и ответил:
– Нечего жалеть. Любовь  такая штука, что нуждается в посто-янной подпитке. Как танковые батареи. Их заряжать нужно. А у меня батареи разрядились. Хорошо бы их и подзарядить…
– Ну, вот и ладненько, – сказала Елена Васильевна и едва за-метно прижалась к нему.
Так в эти полтора часа, пока они ждали артиста, между ними и произошёл тот разговор, который изменил судьбу капитана Журав-лёва.

Розенбаума долго не было. Потом оказалось, что Александр Яковлевич заходил в каждую палату с «лежачими» и исполнял по две-три песни. Часа через полтора, наконец, пришёл в клуб и вы-ступил перед остальными раненными. Потом уехал… А Елена Ва-сильевна на своём «Москвиче» подъехала к клубу усадила Степана и сказала:
– У меня сегодня свободный вечер. Поедем ко мне, я тебя с Юлечкой познакомлю. Потом отметим это значительное в нашей жизни событие…

Через несколько дней Степан написал большое письмо Нине. Рассказал, что после ранения его увольняют из армии. Написал, что здесь встретил свою большую любовь. Попросил простить и обе-щал, что, как только станет получать пенсию или устроится на ра-боту, будет регулярно присылать на Олюшку алименты. И ещё по-просил Нину прислать заверенное нотариусом согласие на развод.
Всё сухо, по-деловому, как и советовала Елена.
Капитана Журавлёва комиссовали, и он с помощью Елены был принят на службу в райвоенкомат.
Вскоре пришло письмо, даже не письмо, а записка от Нины, в которой она ему желала счастья. В конверте лежала и бумажка, за-веренная нотариусом, с её согласием на развод. В письме была ещё одна строчка, которую Степан так до конца и не понял: «Если сча-стье – не большое счастье, оно всегда – большое несчастье… За-помни эти библейские слова».

А через несколько лет врачи обнаружили у Степана бронхоэк-татическую болезнь левого лёгкого. Никакие консервативные ме-роприятия не помогали, и Елена Васильевна настояла на операции.
– Ничего страшного! Многие живут с одной почкой или с од-ним лёгким. При бронхоэктатической болезни могут страдать и почки. Чем раньше операция, тем больше шансов на благополуч-ный исход…
Степану удалили левое лёгкое и дали инвалидность. Теперь он чувствовал себя совсем паршиво. Хотел устроиться в частное ох-ранное предприятие. Всё же, как-никак, за плечами армия… Взяли неохотно, простым охранником.
Курить так и не бросил. Смолил одну за другой. В день пачку выкуривал.
С Юлей особенно тёплых отношений у него не сложилось. Де-вочка была в мать. Такая же резкая, решительная и честолюбивая. Всегда знала, чего хочет.
Окончила школу и пошла в университет учиться на юриста. По её мнению, «и денежно, и безопасно»…
Елена работала много. Реаниматология – особая дисциплина в медицине.
К Степану заметно охладела. Он это чувствовал и клял себя за то, что совершил много лет назад. Но было поздно. Бронхоэктазы распространились на правое лёгкое. Постоянный кашель, зловон-ная мокрота сделали его присутствие трудновыносимым для дру-гих. Елена выделила ему маленькую комнатку, в которой раньше жила дочь, и сама теснилась с нею в одной комнате. К Степану они почти не заходили. Елена ухаживала за ним, но практически не общалась, и Степан целыми днями лежал в маленькой комнатушке и думал о своей жизни, проклинал и ту войну, на которой он поте-рял здоровье, и своё предательство по отношению к Нине. Он по-нимал, что это начало конца.
Волосы его стали седыми, на лице появились морщины, вы-глядел он стариком, хотя ему не было и сорока пяти.
А однажды Елена сказала ему:
– Ты меня прости, но у меня лишь одна жизнь. Я делала что могла… Наверное, мы тогда совершили ошибку. Я собрала твои вещи. Сегодня Юлечка отвезёт тебя в Новочеркасск к твоей быв-шей…
Он не успел даже сообразить, что происходит.
Юля погрузила собранную матерью сумку с его вещами в ба-гажник, помогла дойти до машины, и они тронулись в путь.
– Куда же мы едем? – спросил он.
– В Новочеркасск. Я юрист. Вы своей дочери всё время помо-гали. Вот теперь пусть и они помогут вам…
Больше в дороге они не говорили.
Цвела весна. Солнце слепило, а вечером круглая луна плыла в синих волнах неба, нежась в пене облаков.
Степан понимал, что ему нужно срочно искать новые точки опоры, обретать устойчивость. Понимал, что теперь это зависит только от Нины, которую он предал.
Предательство и ложь, в которой он, не ведая того, прожил эти годы, его мучили, и он себе не мог простить своего поступка. 
От этих мыслей ему становилось ещё хуже. «Простит меня? Или выгонит? И куда я тогда?» – думал Степан, глядя на блестя-щую в лунном свете дорогу.
Через несколько часов они были в Новочеркасске. Юля вела машину, словно прекрасно знала город. Остановившись возле нуж-ного им дома, достала из багажника сумку, взяла за локоть совер-шенно ослабевшего Степана, и они по деревянным лестницам под-нялись на второй этаж. Позвонили.
Дверь открыла девочка лет двенадцати.
– Вы к кому? – спросила она.
– Твоя фамилия Журавлёва?
– Журавлёва…
– Так принимай своего отца…
Юля поставила на порог сумку и стала спускаться по лестни-це…               
Вышла Нина. Казалось, она совсем не изменилась. Только мор-щинки возле глаз и волосы, в которых просматривалась седина, выдавали возраст.
Увидев Степана, бледного, истощавшего, жалкого, посмотрела на сумку, стоящую у дверей, и сказала:
– Чего же ты стоишь? Заходи. Это твой дом.