Будня

Шурей проснулся от клацанья затвора винтовки... Он ос¬торожно приоткрыл глаза — отец сидел на кровати и опробовал новый протез. Железный скелет ноги то сгибался, то разгибалс               
я в колене, щелкая фиксатором. Наконец отец на¬тянул на него штанину и похромал на кухню.
Шурей облегченно вздохнул — это не сон, это  не собачники. Весь вчерашний вечер он спасал от них дружков. Красно¬мордые дядьки палили из ружей-мелкашек по бездомным дворнягам, и он каждый раз пронзительно вскрикивал, когда слева или справа от него псы тыкались мордой в снег, моментально окрашивая его кровью.  Шурей все-таки увел их к обвалам, но потери были большими. Погиб лох¬матый Моряк, билась далеко в снегу раненная подруга его Чирка и пяток других бродяг тоже легли разноцветными пятнами на картофельном поле.
Только за буграми он остановился перевести дух. Собаки, беспокойно покружив вокруг, присели рядом. Это было вчера...
Теперь - утро, пора вставать. В комнате было полутем¬но. С кухни доносился треск сухого полена — отец строгал лучины.
«Может поваляться малость, пусть печь затопит?» - Не тут-то было...
—  Шурей, а ну дуй в сени за углем!
—  Бегу!
Тянуться нельзя — второй приказ мог изменить настрое¬ние родителя и все Шуреевы планы. А ведь день намечался интересный! Всю ночь гулял по полю перед домом буран, а значит, все пацаны пойдут на лыжи, так как школы сегод¬ня наверняка закрыты.
Шурей мигом оделся и притащил из сеней уголь. Дрова в печи разгорались, а отец мрачнел. Тут только до Шурея дошло, что они одни... Мама снова не добралась до дому и осталась ночевать у бабушки — заносы.
«Эх! Будет драться или запьет!...»
Отец подбросил в огонь угля, шваркнул на кругляки плиты полупустой чайник:
—  Пошли откапываться!
Шурей глянул в окно:
—  Ба, занесло по крышу!
—  Хватит зубами стучать!
Отец налегал плечом на дверь и сугроб постепенно спрессовывался, освобождая закуток для начала очистки. Вскоре медвежья спина родителя свернула по снежному ко¬ридору к сараю, а Шурей начал пробиваться к калитке. Плечи ныли от лопаты, в животе аж эхо гуляло от голода, но останавливаться было нельзя...
     Потом они похлебали вчерашний борщ. На второе отец налил в тертую редьку водки и пришлось съесть пару ложек этой дряни, вприкуску с наструганным сырым мясом. Голова закружилась...
Солнце наконец вывалило толстые красные щеки на край картофельного поля, и в комнате посветлело. Отец заметил, что Шурея повело от тюри с водкой, рассмеялся, обнажив крепкие, как у зверя, зубы и приказал исчезнуть до вече¬ра. Шурея как сдуло — запьет!..
Он кликнул верного волкодава Тютюню и уже через пол¬часа стучал лыжной палкой в калитку друга Васьки Бауэра. Того не отпустили. Шурей обозвал про себя осторожных родителей немчурой и покатил к обвалам.
Картофельное поле было белым-белым. Следы крови замел буран. Воронье, правда, кружило повсюду — чуяли падальщицы добычу. Тютюня их облаял. Шурей им погрозил кулаком и добавил ходу — вспоминать вчерашнее не хотелось...
На обвалах собралось уже много пацанов. Старшие сра¬зу поняли, что Шурей «под мухой», уважительно дали за¬тяжку махры и он вразвалку заскользил к трамплинам.
Это, собственно, были козырьки снега над оврагами и на¬до было нестись на них вниз до застывшей воды и тут же вылетать наружу. Некоторым удавалось пройти сразу по три обвала. Ну что ж, какие его годы? Шурею шел всего седьмой. А значит, и парочку махнуть незападло!
Сегодня он, впрочем, не спешил. Согретый тюрей, оде¬тый в заячью шубку, валенки и собачью шапку, Шурей малость разомлел...
У дальнего обвала появился одноклассник Сапелла, прозваный так за вечный насморк и обжорство. Шурей решил расколоть его на бутерброд и покатил к толстяку. Са¬пелла неохотно поделился хлебом и куском колбасы. Они пожевали, поспорили, на сколько дней им выпала лафа не учиться. Хмель отпустил, и Шурей катнулся в обвал. Он всегда начинал с одного и лишь после трех-пяти удачных спусков переходил на двойняк.
Его выкинуло так высоко, что лыжа свалилась с вален¬ка и он приземлился на одну. Конечно же, он шлепнулся, Сапелла расхохотался, за что тут же был наказан на кон¬фету и печенье. Снова пожевали — хорошо! Мороз креп¬чал. Тютюня задрал где-то огромную ворону и тягал ее те¬перь за крыло по сугробам. Вокруг радостно вопили паца¬ны. Шурей решился на двойной спуск. Он предложил Сапелле поехать на пару, но толстяк наотрез отказался. Шу¬рей беззлобно матюгнул его и ринулся вниз. Как на ма¬ленькой снежной лавине, скользил он до дна оврага, потом ощутил под собой твердый наст, толкнулся палками и ли¬хо вылетел наружу.
Со вторым обвалом получилось не очень гладко, но смешно. Его перевернуло пару раз с ног на голову, он чу¬дом встал снова на лыжи и едва дотянул доверху — зарыл¬ся в снегу. Пацаны, видевшие его сальто-мортале, попроси¬ли повторить. Шурей отшутился — только за деньги!
Сапелла куда-то смылся. Жаль, в животе снова загуляло эхо голода. Он свистнул Тютюню и подъехал поболтать с парниковскими. Ребята там жили храбрые, дружные и всегда сыпали новыми анекдотами. Сегодня их старший сломал лыжу и они лишь невесело поздоровались.
Отец у пацана был суровый. Все понимали — Витюне се¬годня вломят... Шурей посочувствовал и махнул еще в пару обвалов. Все получилось, но на выезде он заметил, что и его лыжа «гавкнула». Парниковские дали Шурею кусок верев¬ки. Он подмотал обломок, попрощался с пацанами и пока¬тил к дружку-Терехе на улицу Полысаевскую.
Издалека он увидел пыхтящий возле своего дома бульдо¬зер. Трактор расчищал дорогу к автобусу. «В коем веке!» — подумал Шурей и порадовался: а вдруг мама доберется нынче до их окраины?
Друг его сидел взаперти — наказали за двойку по ариф¬метике. Тереха-Лыс показал ему, где ключ. Шурей по-тихо¬му открыл дверь, вошел к узнику. Они поболтали, вдоволь напились чаю с сухарями и колотым сахаром.
За окном стемнело. Шурей попрощался с Лысом и нехо¬тя покатил к дому. Верный Тютюня бежал рядом, делая круги признательности — хозяин вынес ему кусок сахара. По поводу лыжы Шурей не переживал. Отец никогда не на¬казывал его ни за драки, ни за поломки. Как человек отча¬янный он это ценил. Волновало Шурея другое — не побил ли маму, если она пришла?..
Сколько раз он давал себе честное пацанское, что однаж¬ды отделает тятеньку до синяков!
     Бульдозер все еще пыхтел у их дома. Шурей оставил лы¬жи в сарае и вошел. Ну конечно! Отец радушно угощал бо¬родатого тракториста за проделанную работу. На столе кукожились соленые огурцы и пустела третья бутылка водки. Мамы не было...
—  Пришел, щенок?! Джин, знакомься — мой сын Шурей.
—  Дядя Федя.
—  Здрасьте...
Шурей осторожно пожал огромную лапу Джина- Феди. Отец плеснул по стаканам.
—  Пить будешь?
— Ты чё, па? Я после твоей тюри так влетел в обвал, что лыжу сломал...
—  Ха-ха-ха! От ты ж, щенок!..
—  Пап, два сальто выкрутил!
—  А ну иди отсюда, а то я тебе выкручу...
Шурей шмыгнул в комнату: - «Удачно я ему вставил про тюрю! Если до пены у глаз не нажрется, то наверняка по¬ломка сойдет с рук...»
Во дворе радостно залаял Тютюня. Шурей замер — неу¬жели мама пришла? Выскакивать было нельзя — папа сра¬зу врежет. А там, глядишь, и Джину нос расквасит, да и маму как бы не тронул, бандюга!..
Из-за шторы он увидел мать. Она выглядела очень ус¬тавшей, хотя и щеки горели румянцем, и коса серебрилась от мороза...
Слезы гордости наполнили глаза Шурея: «Красивая моя, никому не дам тебя в обиду!»
Отец сухо с ней поздоровался. Бородатый Федя встал и попятился к выходу. Никто его не удерживал, только мама сердечно поблагодарила за расчистку улицы да отец спро¬сил вслед:
-  Какой сегодня день?
-  Будня.
Ответил Федя и вышел.
Отец упер руки в боки:
—  Ну?..
—  Не добралась вчера, Василий. Аж на Изопропункте трамвай встал. До мамы часа полтора шла — сумки руки от¬тянули. А уж сюда... Буран как налетел! Принесла вот фаршу, пельмени будем лепить. Шурка где?
—  Лыжи сломал, щенок, — прячется!
Шурей вышел из комнаты.
—  Пап, ну не ругайся ты сегодня. К нам ведь и Джин за¬летал, и мама благодаря тебе пришла...
Мать скинула с головы шаль. Отец вдруг расхохотался:
—  Ленка, ну ты чисто цыганка сёдня!
—  Точно, Вася, — Аза!
—  Как бабка?
—  Ревматизм крутит. Мазь тебе передала и пирог с ка¬пустой.
Отец скрипнул зубами:
—  Уважаю!.. Тракторист сказал давеча: - «Будня». Неуч лесной. Ни хрена - объявляю воскресенье! Шурей, убирай водку — горькая дрянь. Садись, семья, ужинать будем...