Цыганка

Не дай Бог, в гололедицу расхаживать по улице, особенно, если ветер силён, да так силён, что гонит тебя по скользкому насту, как по неровному, заковыристому катку! Легко вообразить этакую раскорячившуюся фигуру, какую проворачивает вокруг оси; ноги при этом дрожат от опасности, а глаз выискивает снег или чистую дорогу… Вот тут ты делаешь шажок мелкий, а там – прыгаешь зайцем! Хрясть! А под снежком – льдинка, и ты бьёшься больно и обидно со всего маху и почти всегда – спиной и затылком!  Ты ещё полежишь недолго под позёмкой, соображая, цел ли, а затем, этаким пьяным крабом, поднимешься на ноги. Видел ли кто твою неудачу? А цело ли в сумке, отлетевшей на три метра? А до дома – ещё дороги, и ты клянёшься, что впредь здесь ходить до весны не будешь, и рад в душе себе, не разбившемуся…Повезло ведь?

Владимиру Александровичу Щукину всегда удавалось, благодаря сноровке и хорошей физической форме, избегать таких неприятных коллизий. Спотыкался и поскальзывался он, конечно, частенько, но падать – не падал, ибо в последний момент изворачивался почти зверем! Таким же звериным  было у него и чутьё, - это касалось не только гололёда. Всякие скользкие места на пути своём он обходил, и обходить умел! Это помогало ему сохранить и лицо, и здоровье. Но бывает, встречается на нашем пути, совсем, казалось бы, пустяковина, какую без падения, не обойти…   

Был день как день, - серые тучи, непогода, кругом грязно, скользко. На обледенелой аллейке меж двух рядов голых лип встретилась на пути Владимиру Александровичу цыганка. Маленькая, вертлявая, закутанная в неряшливые одежды, она прохаживалась обычным своим делом попрошайничества или гадания, поджидая какого-нибудь доброго простака среди редких прохожих. Поскольку гражданин Щукин ни к добрым, ни к простакам не относился, а им, цыганкам, уже издалека видно, годится ли прохожий на роль жертвы или нет, то всё бы вышло, как нельзя лучше - цыганка бы отвернулась, и он прошёл бы, как обычно ходил, – мимо, брезгливо поджав губы. На беду ему получилось, что и попрошайка была необычной, и ледок под ноги попался совсем коварный! К стыду своему, почти что у ног цыганки, он поскользнулся, и, секунд десять манипулируя конечностями, всё-таки не удержался и упал! Со стороны наблюдая, можно было бы иным хорошо посмеяться над картинкой: высокий, солидный мужчина, не привыкший, судя по всему к падениям, и такие коленца вытворяет!
Цыганка, однако же, не засмеялась; тем более, не до смеха и упавшему человеку: она была так близко от него впервые в жизни, - со своими шубами, юбками, платками, со всей неприятной ему родословной, со своими шатрами, грязными детьми в метро… И при том – он лежал навзничь на земле, а она возвышалась над ним!

- Мужчина, вы целый? – она заглянула ему в глаза, готовясь, очевидно, дотронуться до плеча или взять за руку.

Этого он уже вынести не мог, и, несмотря на боль, вскочил. Ему не сразу удалось сделать первого шагу, – он таки ушибся, - но желание сейчас же покинуть сие лобное место – помогло. Владимир Александрович, стиснув зубы, зашагал широко и смело, полагая, что больше не упадёт, - он попросту бежал от позора! Цыганка всё-таки обогнала его, сумев ещё раз заглянуть в глаза, прежде чем он скрылся за поворотом.
Далее оказалось совсем непонятное: он очнулся уже у себя в доме, в каком, с глубоким прискорбием, заметил следы небольшого беспорядка и чужого вмешательства. Попросту говоря, – его обворовали!
Щукин, честно говоря, был человек не из бедных, при том на вид этим особенно не бросался. Было отчего! Потому дом свой держал за крепость и даже, местами, за банковское учреждение. Едва очнувшись, он сразу же кинулся к этим секретным местам, и понял, что пропал! Никогда, даже милицейскими обысками, не нашли бы у него денег, не отгадали бы тайников! Всё было сделано настолько хитроумно, не по шаблонам, что вскрыть копилку не получилось бы никому… Если бы только он сам, добровольно, не отдал бы секреты врагам. А это значило, что так с ним и оказалось!
Некоторое время ушло, чтобы провести ревизию в менее значимых местах, в каких обыкновенно держат люди деньги, - заложенных им специально для таких случаев: вор легко найдёт искомое и будет удовлетворён, не подозревая, что был в двух шагах от настоящего богатства.
«Мелочь», хоть и буквально бросалась в глаза, но тронута не была… Владимиру Александровичу захотелось принять душ и выпить спирту; справедливо полагая, что погоня и поиски не помогут, он сделал то и другое, очистившись…
Назвать цыганку воровкой…да он сам отдал ей капитал, в минуту отдал, хоть и под гипнозом, очевидно. И отдал – навсегда, потому что, думал он, случилось с ним «падучая» именно под цыганским народом! И тем обиднее было, и тем страшней были его мысли.

Где-то через неделю на рынке убили цыганку, а после того, как от него отошли цыгане, – на другом. Кто-то ловко и незаметно орудовал в толпе отравленной иглой… Одно дело – смерть в таборе, - дело такое, но чтобы в городе убивать – не война! Цыгане, уйдя с рынков, вошли в сношения с городскими смотрящими. Но проку не было.
Тогда Владимир Александрович понял, что цыгане цыганам – рознь, а если не так, то горячие головы из табора давно бы уже, несмотря ни на что, пришли к нему в гости. А он их ждал… 
Ещё через некоторое время Щукин стал замечать, будто кто-то незаметно, исподволь, следит за ним. Спиной он чувствовал чей-то взгляд, затем с ним случалось небольшое головокружение и потеря памяти…Всякий раз он оказывался дома, на кровати, а рядом лежала сапожная игла…
Он заметно сник, похудел. В короткое время он лишился своей густой, рыжеватого цвета шевелюры. Приходящая к нему молодая женщина, обычно не довольствующаяся тем, что брала подарками, но бравшая ещё и могучим его здоровьем - к обоюдному удовольствию, - с каждым посещением была всё более и более им недовольна: сказывалось уже отсутствие и того и другого…
Балансы в делах его нарушились до того, что он втянулся в унижения, снизошёл до просьб и авансов, и, в конце концов, - запил. Ему перестали доверять…Он бросил работу, не выполнял ничьих деликатных поручений, на каких сколотил когда-то приличный капиталец. Целыми днями ходил он по знакомой аллее и разговаривал сам с собой. В районе же давнего происшествия с ним и вовсе выходило неприятное: на одном и том же ровном месте он вдруг падал навзничь и лежал, пока его не поднимал кто-нибудь из сердобольных прохожих.
Сталось так, что те, от кого зависела его жизнь, и какие когда-то нуждались в его прежней, стабильной работоспособности, решили теперь на своём совете помочь ему – и помогли!

Хоронили его скромно. Людей на кладбище было немного, почти все – случайные люди; кому быть не надо было, – помянули Владимира Александровича в своём кругу. Уже потом, когда с погоста разошлись и последние выпивохи, каким всегда перепадает по старинному славянскому обычаю, оказалась вдруг на могиле, средь жёлто-красных листьев и чёрных лент с серебряными буквами,  и г о л к а...
Со временем, она проникла сквозь рыхлую землю – до гроба, и, проржавевшая, хотя ещё острая, упала в прогнившую щель, на рёбра Шукину.