Роковое имя

Конопатый, белобрысый и вихрастый Сашка был в жизни Татьяны всегда. Мало того, что родились они в один год с разницей в несколько недель, но и жили бок о бок на одной улице. Сюда они с матерью переехали сразу после роддома. Накануне соседка-доброхот шепнула Раисе, что ее муж Сашка-баянист весело кувыркается в кровати Людки-буфетчицы. Раиса не поверила, но все же решила проверить и застала голубков в весьма пикантной ситуации. Разобраться с коварным изменщиком она не успела – начались роды. Выйдя из больницы, Раиса мужа не простила, домой не вернулась, а сняла угол у дальней родственницы. Так они вдвоем с дочкой и прижились на Цветочной улице.

Татьяна родилась смуглой, большеглазой и очень похожей на отца. И характером была в него, такая жe шебутная. Крепко встав на ноги, время проводила на улице, в компании таких же босоногих и шустрых соседских детей (в садик малышню не отдавали, мамы присматривали за ними по очереди), благо лето в их южном российском городке было девять месяцев в году. Поэтому в том, что они с конопатым Сашкой неразлучны, ничего удивительного не было. В их тандеме Саша был старшим, защитником. Ему и чаще всего попадало за проделки неразлучной парочки, но он, молча подставляя мягкое место под горячую материнскую руку, ни разу не проговорился, что инициатор и зачинщица всех проделок – Татьяна.

В положенное время они вместе за руку чинно пошли «первый раз в первый класс» – с того первого 1 сентября Сашка все школьные годы носил татьянин портфель как верный «санчопанса». А вот прозвище «жених и невеста» к ним как-то не прилипло: они не ворковали и не сюсюкались. Более привычными были совместные рыбалки, набеги на соседские сады, купание в реке до посинения и споры по поводу разведения голубей. К выпускному классу они уже не так много времени проводили вместе, надо было помогать по хозяйству, но одно было неизменным: каждое утро Татьяна на своем подоконнике находила свежий букетик цветов – ведь жили-то на Цветочной улице!

В пору зрелости Татьяна в простеньком трико и маечке была бы похожа на мальчишку, если б не коса до пояса. Да и от девчонок она отличалась одним странным качеством: в кинотеатре, едва герой прикасался губами к героине, она от волнения и сопереживания им буквально теряла сознание. Ладно бы раз-два, а то все время!…Обеспокоенная такой реакцией на экранный поцелуй, Татьяна побежала за советом в поликлинику к Лидии Михайловне. Врач и сестричка выслушали краснеющую от стыда Татьяну и вынесли вердикт: дело серьезное, без таблеток тут не обойтись. И выписали ей… глюконат кальция.

Вечером, выпив таблетку, Татьяна смело отправилась на завалинку к Сашкиному сараю – там испокон веков лежали связанные бревна, на которых так удобно было коротать свободное время, не мозоля глаза взрослым. Вечер был чудесен, громко стрекотали цикады, и одуряюще пахло ночными фиалками. Хрумкая сорванным с грядки огурцом, Татьяна спешила рассказать о последних новостях и событиях дня, подсознательно отметив, что Сашка сегодня какой-то не такой: не сидит, молча внимая, а ходит вдоль бревен туда-сюда.

– Ты слышишь, что я рассказываю? – устав вертеть головой вслед шагающему другу, возмутилась Татьяна. Вскочила с бревен и загородила ему дорогу. – Я уже полчаса с тобой разговариваю, а ты ноль эмоций. Ты чего такой, что случилось-то?
– А вот что! – выдохнул Сашка, неумело заграбастал ее обеими руками и чмокнул куда-то ниже носа.

Татьяна очнулась от причитаний мамы.

– Сашка, паразит, что ты с ней сделал? Скажи правду, я все пойму, только не ври!
– Да мама Рая, чесслово, я ее только поцеловал, а она, дура, в обморок брякнулась. Еле удержал! – оправдывался не менее бледный, чем Татьяна, Сашка.

Мать глянула подозрительно, но ругаться не стала, а дома долго беседовала с Татьяной. О своем, о женском. К утру, так и не заснув от обилия полученной информации, Татьяна вдруг поняла, что детство кончилось.

Она поступила в «кулинарный» техникум, Сашка пошел работать, а по осени получил повестку – его призывали в армию. Проводов не устраивали – жили не богато. Раиса лишь разрешила им ночную рыбалку.

Экипировались как обычно: трико, майка, телогрейка, палатка, удочки, нехитрый харч, котелок для ухи.  Вечером, сидя у костра, Сашка достал из рюкзака бутылку «Старого замка».

– Отметим? – нерешительно предложил Татьяне. Та лишь кивнула головой, пытаясь усмирить вдруг сильно-сильно застучавшее сердце: это было первое вино в ее жизни.

Хмель ударил в голову сразу. Как очутились в палатке, как разделись – не помнили, вся вселенная свернулась в один безумный сладкий поцелуй. Не трудно догадаться, что случилось бы дальше, если бы Сашка вдруг не взял ее на руки и не бросил в холодную воду реки. Злая и разъяренная, она какое-то время просидела в кустах, не решаясь выйти на берег – ведь в чем мать родила-то! Когда холод пересилил стыд, выбралась из воды и на песке обнаружила аккуратно сложенную одежду. «Ну, погоди!» – от дрожи и злости не попадая ногой в штанину и, стуча зубами, только и смогла вымолвить Татьяна, как теплые руки обвили ее со спины.

– Пожалуйста, прости и дождись меня! – обжег горячим дыханием Сашка. – Обещаешь?

Остаток ночи они провели в палатке тесно прижавшись друг к другу, плача и клянясь в вечной любви.

Служил Сашка в Германии, письма писал через день. Они, эти письма, и помогли Татьяне пережить неожиданную смерть мамы. Три армейских года тянулись бесконечно. И когда, возвращаясь домой со столовой, где Татьяна к тому времени работала, она однажды увидела свет в окошке, сомнений не было: Сашка вернулся!

Он сидел за накрытым заморскими яствами столом и курил. Татьяна кинулась ему на шею, и начала целовать куда попало. Сашка отстранился, окинул взглядом с головы до ног, встал, и, толкая ее к кровати, вдруг ляпнул:

– Подожди, я хочу знать, действительно ли ты такая, какой я тебя оставил…

Любимый летел с крыльца «колбаской» – и откуда силы взялись? А всед за ним и подарки. Татьяна закрылась от всего мира, механически живя и не реагируя на настойчивые усилия Сашки заслужить прощения. И лишь к весне вместе с просыпающейся природой стала потихоньку возвращаться к активной жизни.

Наступил март, надо было готовиться к огоньку по случаю Женского дня. Татьяна открыла дверцу шкафа, намереваясь произвести ревизию наличествующих нарядов, мельком глянула в зеркало на дверце и остолбенела: за спиной стоял Сашка с двустволкой в руках.

– Все! Не могу больше! Или ты выходишь за меня замуж, или я тебя застрелю!

Ничего не соображая от испуга, Татьяна со всей силы боднула его головой в грудь. Сашка шмякнулся на пол, ружье отскочило под кровать, а Татьяна со всех ног бросилась вон из дома. Ночь проревела у заведующей столовой, и, ничего не объясняя, вымолила расчет. Наутро собрала в старенький чемоданчик свои вещички, договорилась с соседями о присмотре за домом и помчалась на вокзал, решив от греха подальше уехать к тетке в Целиноград.

Поезд уже трогался, когда на станционном перроне, поднимая фонтан брызг, остановился самосвал и из него выскочил Сашка.

– Танька-а-а! Я люблю тебя, не уезжай! – заорал что есть мочи.

– Это тебе кричат? – спросила проводница у стоявшей в тамбуре Татьяны. Та лишь кивнула головой, ни в силах вымолвить ни слова от вновь нахлынувших слез.

– Доченька, прыгай! Не убегай от судьбы! – вдруг сказала проводница.– Твое барахлишко я завезу на обратном рейсе.

Татьяна ринулась к открытой двери и тут услышала:

– Я дурак! Если б я знал, что ты достанешься другому, разве ж я б тебя берег?!

Отпрянув как от удара хлыста, Татьяна вцепилась в проводницу и медленно осела на холодный пол тамбура.

С тех пор минуло тридцать лет. В Целинограде Татьяна начала новую жизнь, начисто отметая из круга своих знакомых мужчин с именем Александр. Выскочила замуж за летчика, помоталась за ним по гарнизонам и полигонам, службу закончили в Латвии. Родила сына и дочку, а когда те выросли, без сожаления развелась с нелюбимым мужем. Сашку с тех пор так и не видела, хотя приезжала в родной город не раз. Он приходил к ней во снах, ласковый, неистовый и отчаянный, прося прощения и умоляя вернуться. Наутро она просыпалась в поту и с тянущей болью внизу живота.

Так и не найдя работы в столице (пусть шустрые, но пятидесятилетние поварихи-«ягодки» спросом у работодателей не пользовались), оказалась Татьяна в маленьком латгальском поселке – на последние сбережения купила в рассрочку дом у старых евреев, расчитывая собственными силами превратить его в хорошую дачу для внуков. Да тут случилась беда: летним грозовым днём Татьяна получила удар молнии прямо в левую пятку. Ногу пришлось отнять чуть ли не до колена.
Вернувшись домой на костылях, она села на лавочке возле дома и заревела в голос. Как не стать обузой детям и справиться с хозяйством? А тут новый удар: где-то в России при невыясненных обстоятельствах погиб сын. На похороны Татьяна не успела, лишь привезла мешочек земли с его могилы. Жизнь, казалось, кончилась. Весна и лето прошли под знаком глубочайшей депрессии. Как выжила – одному Богу известно. Жила на инвалидную пенсию да тем, что по доброте душевной приносили соседи. Наступившая осень радости в настроении не прибавила. Стоит ли жить дальше? – не раз задумывалась, но не решалась на отчаянный шаг.

Однажды поздним вечером в двери кто-то постучал. Татьяна доковыляла до кухонного окна, включила свет у входной двери, пытаясь разглядеть стучащего.

– Кто там? – спросила, приоткрыв форточку.

– Хозяюшка, яблоки, случаем, не нужны? – раздался мужской голос.– Могу целую корзину предложить, сладкие.

Лампочка была тусклой, да и дождик моросил, и разглядеть того, кто стоит на пороге, хорошо не удавалось. Только средце вдруг сильно-сильно застучало. Татьяна почему-то решилась открыть дверь.

– Как вас зовут? – спросила с порога.

– Александр, – сиплым голосом ответил мужчина, и яблоки со стуком повалились ей под ноги…

Ольга Мейране
Резекне, 2002