Хроника расставаний

1.
Василя все родные называли Васютой, хоть ему было уже за сорок, за то, что он был как дитя - несамостоятельный, робкий (когда трезвый) и конкретно разеватый. У него была жена и трое сыновей. Старшему было двенадцать, среднему одиннадцать и младшему десять. Старшему дали инвалидность за то, что у него не зарос родничок. Он был очень похож на отца, но отличался замкнутостью и молчаливостью. Жена Васюты - тощая и сварливая Татьяна, могла бы ещё сойти за девушку, если бы не старушечья склочность и постоянное недовольство. Своих детей она не любила, только младшего тискала, как пластмассовую куклу и таскала всегда за собой. Видать, в детстве не наигралась. Он даже внешне отличался от своих братьев - пухлый и белый, как лунь. Непонятно было, в кого он такой уродился. У Василя не было постоянной работы, в основном он промышлял браконьерством и мелкой кражей. У него была сеть-полукрыжик для ловли щук, окуней и карасей. По утру он обычно уходил из дома к реке, чтобы там провести весь свой день, вечером напивался и буянил. У Васюты были два старших брата - один долгое время работал надзирателем в тюрьме, пока его самого не посадили за избиение жены, второй промышлял в Любане, время от времени возращаясь домой в деревню - при деньгах, прикинутый по последней моде, при новой аудио технике и очередной "коханке". Когда он напивался, то очень любил поиздеваться над Васютой, напоминая о его несчастной службе в армии, из которой его комиссовали после того, как "деды" забили ему в голову гвоздь. Вместе со своими подругами и мамой братья жили в полузаброшенной полесской деревне. Когда-то это было большое село с магазином, клубом и школой, но постепенно вся молодёжь разъехалась - кто в Любань, кто в молодой город Солигорск, где брали на работу абсолютно всех от подростков до старых алкашей. Васюта не любил работать. Ни на одной работе он не задерживался дольше месяца. Его выгоняли либо за прогулы, либо за пьянку, либо за воровство.
 Однажды утром Василь пришёл к матери и говорит: "Дай денег, я договорился купить по дешёвке мотоцикл, буду возить рыбу в Любань". Мать ответила своей обычной фразой: "Не еби галаву" и продолжила своё занятие - растопку печи. Пригорюнился Васюта и пошёл по селу "гэкать" в надежде, что кто-нибудь даст ему денег.
Само собой, верить в успех этого предприятия мог только Васюта. Вооружённый восторженно-воодушевлённым взглядом, он взахлёб рассказывал соседям о своей свежей идее, дополняя рассказ бурной жестикуляцией, напоминая в этот момент пьяную мельницу. Ему казалось, все непременно должны проникнуться и достать из-под матрасов свои пенсии, отложенные на гроб и приличные одноразовые ботинки по случаю. Старики выслушивали его, понимающе кивали, поддакивали и восхищались в нужных местах. Для них это было неплохое развлечение, потому что в селе вещал только один канал телевидения и тот с помехами. Денег никто не давал, да и как могло быть иначе? Нет, соседи верили, что Васюта не собирается их обмануть, он и сам в это верил. Просто старикам было намного уютнее со своими купюрами и они "трижды клали", как сказал старый Пятро, на капиталовложение и прочую буржуйскую ересь. Василь начинал впадать в отчаяние, а для него, так же, как и для окружающих, это было очень опасно. На ту беду материному примаку, флегматичному Анатолию, заплатили за сруб, который он строил в Камуне. Васюта видел, как Толя, вернувшись с фермы, где работал сторожем, дал матери деньги. Дело оставалось за малым - забрать их. Так он и сделал, когда Анатолий ушёл с конём в ночное. Мать даже не пробовала возражать, знала, чем это закончится. Часа в два ночи, оставив мать плакать на кухне, когда все соседи спали, брат буйствовал в своём "финском" домике с очередной бабой, врубив "Сектор газа" на всё село, Василь отправился за своим мифическим мотоциклом.
 Путь его вёл в Берёзовку через лес. Была такая темень, что дорога только едва белела в трёх метрах впереди, но Василь знал здесь каждую кочку, он мог бы дойти до Берёзовки с завязанными глазами. Опасность могли представлять волки, но летом они обычно не нападали. Кое-где дорогу пересекали противопожарные рвы, Василь иногда оступался, но ни разу не упал. Он целенаправленно шёл по лесу мимо старых сосен и берёз, его окружали ночные звуки - уханье, шелест крыльев, жалобный крик мелкой пичуги, фырканье, возня в прелой листве и скрип хвои под ногами. Вскоре лес закончился и дорога влилась в широкую грунтовку, ведущую к Берёзовке.
2.
Утром, часов в девять, возле магазина остановился автобус-пазик. О своём появлении он заявил ещё за километр. Сельчане видели, как дымящая консервная банка появилась из лесу и вырулила на подъездную песчаную дорогу. Алена, мать Васюты, причитала своей подруге, молодой продавщице: "Василь мой не вернулся домой, что будет с ним? Он же такой торопатый!" Автобус забуксовал в глубоком песке, пытаясь подъехать к самому магазину. Кроме водителя, в салоне находился только один пассажир - остальные вышли раньше, кто в Комуне, кто в Юрковичах, кто просто на перекрёстке. С механической отрыжкой открылась передняя дверь, вышел водитель, за ним пацан с рюкзаком и какой-то доской подмышкой. Алена сперва недоверчиво поглядывала, потом кинулась к парню и стала его обнимать да целовать. "Андрэйка, хлопчык...". Это был её семнадцатилетний племянник, недавно вернувшийся из Крыма, где провёл последние два с половиной года. Он очень изменился с тех пор, как тётя его видела. Во-первых стал намного выше - худое существо с длинными конечностями, во-вторых, он уже брился - подбородок и щёки покрывала чёрная щетина и пятна раздражения, в-третьих, смотрел как-то устало и грустно.
 Алена повела его домой. Васютина жена и дети приняли гостя удивлённо-настороженно - они его видели в первый раз. Андрей сказал, что он навсегда уехал из Крыма, чтобы здесь поступить учиться в Минск. Достал из рюкзака гостинцы: конфеты для детей, чай, шмат копчёного сала, завёрнутого в газету и, конечно, деньги. Сели снедать. Алена не могла насмотреться на племянника. Она стала расспрашивать его, что ему нравится из еды, подавала вареную картошку, омлет и полендвицу, но Андрей сказал, что вообще не ест мяса. По просьбе тёти он стал подробно рассказывать о матери, об отце и о себе. Дети забросили свои игры и посели у стола, заворожённо глядя в рот гостю. Татьяна достала из тайника бутылку водки, которую тщательно прятала от Васюты и Сергея, разлила по рюмкам. Андрей пил как воду, без всякого почтения и церемонного закусона. Просто поднимал рюмку и выпивал, не чокаясь и не пытаясь произнести тост. В пятнадцатилетнем возрасте он оказался в реанимации с алкогольным отравлением, думали, что не выживет. После этого он год не пил даже вина - не мог. Но потом всё вошло в своё привычное русло. Куда ему было деваться, имея в роду с обеих сторон многие поколения пьяниц и цирозников? После обеда Андрей собрался прогуляться к реке, чтобы написать пару этюдов. Дети увязались за ним. Старший, Саня, всё ему показывал - где лучше спуститься, где мостки через канаву, где непросыхающие топи, куда не стоит заходить, где хорошая черничная поляна. Андрей уселся на траву возле моста и стал рисовать. Дети, видя, что он перестал реагировать на что-либо, оставили его и пошли купаться. Когда этюд был почти готов, Андрей увидел на мосту Васюту - тот шёл откуда-то из лесу. Полотно моста от его шагов сильно раскачивалось, как палуба корабля в шторм. Глаз Васюты сильно заплыл и подёрнулся лиловой тенью, губы были разбиты, ворот рубахи порван. Шёл он налегке - ни коша, ни мешка, ни сети.
 "Проклятые чурки, - высказался он, подходя к двоюродному брату. - Забрали все грошы".
 Андрей никак не прокомментировал высказывание, только поздоровался и продолжил свою работу. Дети издали увидели Василя и подбежали к нему.
 "Батька! Баба Алена плачет, всё думает, куда ты поделся, - сказал средний сын, самый смышлёный и бойкий. - А мамка злая, сказала, что забье тебя".
 Василь сокрушенно вздохнул и отправился в сторону деревни. Дети побежали за ним, чтобы не пропустить самое интересное.
Поздним вечером, где-то в полодинадцатого, когда небо начало меркнуть, все собрались в большой кухне Алены. Стол выдвинули на центр, по бокам поставили лавки и табуреты. Татьяна попыталась уложить детей спать, но они всё равно шмыгали мимо, прислушиваясь к разговорам взрослых. Андрей вернулся с реки, принёс два ещё сырых масляных этюда, спросил Алену, куда можно их поставить, чтобы высохли и никому не мешали. Она отодвинула горшки с цветами, стоящие на холодильнике, и поставила туда картонки, прислонив к стене. Отошла, посмотрела. "Але ж як хораша! - помолчав, сказала она. - Толя, иди глянь!"
 Из прихожей появился Анатолий с бруском в одной руке и ножом в другой. Стал разглядывать этюды. Похвалил. Андрей стоял красный, что-то говорил, вроде как оправдывался: "это просто нашлёпки, ничего такого..." Он не привык к такому, в его семье никто не замечал, что он рисует, а если подойти и показать, оценкой будет лишь снисходительная ухмылка. Не потому, что работы были из рук вон плохи, просто считалось, что занятие это пустяковое и ничтожное, вовсе не подходящее мужчине. Васюта зашевелился на "кухонной" кровати, стоящей у печи за шторкой. Он отдыхал после "трудовых будней".
 "Что, пьянь, очухался? - высунула длинный нос из комнаты Татьяна. - Давай, рассказывай, куда дел матчины деньги!"
 "Не чапай его, - коснулась её плеча Алена. - Холера с ними, абы сам жывы".
 Пришёл Сергей - белобрысый, красный, упитанный и матёрый, что хряк. Возле него застенчиво отиралась "герла" - ещё молодая, с размазанной косметикой, спутанными окрашенными в рыжий цвет волосами, в джинсовой мини-юбке и спортивной куртке. Тихонько поздоровалась. Алена глянула на неё, как рублём одарила. Хотела что-то сказать, но Толя подал ей незаметный знак, успокаивая.
 "Здароу, Андрюха! - Сергей протянул руку и, когда Андрей взял её, притянул брата к себе и сжал в объятиях до хруста костей. - Ух, мужик ты стал! Как там юга? Не остыли ещё? Ха-ха-ха!"
 "Задушишь дитя, кабан, - проворчала Алена. - Садитеся за стол уже".
 "Я ядрёный, как кабан, я имею свой баян, - стал напевать Сергей. Уселся на лаву, притянул к себе "герлу". - Я на ём панкрот пистоню, не найти во мне изъян".
 Анатолий пристроился на углу, Андрея Алена усадила у широкого края, рядом сели Татьяна и притихший Васюта. Дети любознательно выглядывали из комнаты, Татьяна грозила им кулаком. За окнами уже было совсем темно, лампочка, украшенная бумажным самодельным абажуром, освещала уставленный едой стол. Алена передала бутылку Анатолию, он встал и разлил всем по часовой стрелке.
 "Ну, давайте, выпьем за нашу семью, за всех родных, чтобы все были здоровы, - негромко сказал Толя, поднимая свою стопку. - Ну и за дядоу, хай им там спится добра".
 Первой не чокались. Все выпили и стали брать себе на тарелку еду - картошку, колбасу, сало, солёные огурцы, грибы, рыбу. Алена пильно следила, чтобы Андрей смог достать любое блюдо со стола. Девушка Сергея едва отпила из своей рюмки, было видно, что она не привыкла к водке. Сидела тихо, посверкивая глазками, как дикий зверёк. Второй тост предложили сказать Андрею. Он встал, поднял свою рюмку и остановил взгляд на календаре, висящем на стене, с репродукцией иконы Божьей Матери.
В качестве третьего тоста Сергей продекламировал какой-то или стих или песню: "За милых дам, за милых дам до дна и стоя! За остальное, господа, ей богу, пить навряд ли стоит". Алена засмеялась, Татьяна фыркнула, "герла" Сергея, которую, кстати, тоже звали Леной (но об этом ещё никто кроме Сергея не знал), заулыбалась.
 Андрея уложили спать на высокую кровать, когда-то принадлежащую его матери. На стене возле постели висел вышитый коврик с грустными львами с почти человеческими лицами и огромными лебедями на красной воде. На заднем плане высился белокаменный город с узорчатыми воротами. Когда все улеглись, в доме стало так темно, что Андрею казалось, что он полностью ослеп. Это было необычное чувство - смотреть во все глаза и не видеть ничего, кроме кромешной темноты. Но в конце концов он стал различать неясные квадраты окон, едва светлеющие в дёгтярной густоте летней ночи, хотя до рассвета было ещё пара часов. И когда он увидел эти бледные квадраты, на него неожиданно навалился сон. Львы на ковре ожили и стали разговаривать с ним, жалуясь на свою несчастную долю, лебеди превратились в девиц, одетых во всё белое, вероятно, послушниц-бенедиктинок. Они весело клекотали о своих девичьих страстях, хлопая одеяниями-крыльями. Расписные ворота белокаменного града отворились, и оттуда полился тёплый лунный свет.
 Он открыл глаза, когда от дома уже стелилась густая тень в сторону северо-запада, то есть, было приблизительно десять утра. Естественно. все уже давно проснулись, постели были аккуратно застелены, на них, как древнегреческие статуи, стояли огромные белые подушки, укрытые тюлем и вышитыми салфетками. Андрей выбрался из-под толстой перины и достал из рюкзака туалетные принадлежности - щётку, пасту, бритвенный станок. На кухне слышалась возня и недовольные детские голоса. Спорили младшие Васютины, Вадим и Серёга.
 "Не сунь свои бл..дские грабли, - кричал Вадим на брата. - Это для Андрейки!"
 "Ну дай мне трошки, я же всё не съем, - увещевал его Серёга. - Я тебе потом вот такую гору насобираю".
 Андрей показался на пороге, поздоровался с Аленой, которая возилась у печи. Дети сразу притихли, Вадим не спешил преподносить своё угощение - насыпанную в майку чернику. Андрей хитро улыбнулся.
 "Ух ты, черника! Как же я её люблю, - обратил он внимание. - Можно мне взять немного?"
 Просиявший Вадим подставил ему отворот майки, Андрей стал жадно есть чернику, приговаривая: "Чёрт, я тащусь, как же вкусно". Наконец Алена, глядя на это безобразие, дала алюминиевую миску, в которую были пересыпаны ягоды. К Андрею присоединились оба племянника. Потом Алена подала им свежий творог, отжатый за утро, и блины с вареньем. Налила в кружки молока.
 После завтрака Андрей ушёл в лес на этюды. Васютины дети увязались было следом, но потом, поняв, что он идёт далеко, вернулись домой, к заброшенному клубу, почти утопавшему в белом песке, образовавшимся здесь в следствии мелиорации. Васюта с раннего утра ловил рыбу, точнее, не ловил, а буквально доставал из реки. Сергей с подругой поехали в Нежин пьянствовать, Анатолий пошёл на работу в колхоз, Татьяна прибиралась в "финском" домике, попутно отдыхая от детей.
 Андрей дошёл до кладбища, пересёк молодой ельник, засыпанный белым песком, и вышел на пригорок над старым руслом Аресы. "Царь старика" - вспомнил он. Когда-то его так презрительно назвали старшие братья - родной и двоюродный. Смысл был вот в чём: ребята сидели на крыше сарая, с которой открывался прекрасный вид на реку и низины, ведущие к ней. Старший брат, глядя на всю эту красоту, встал в полный рост и, подняв руки, торжественно провозгласил: "Я - царь Тихого океана!". Следом поднялся Георгий, произнеся не менее пафосно: "Я - царь Атлантического океана". Андрей, тогда ещё совсем малой и несмышлёный, тоже вскочил и простёр в стороны чумазые ладошки. Порывистый летний ветер чуть ли не сшибал его, грушевые ветви отбрасывали пятнистую тень на просмоленную крышу, травы в низине волновались, до боли яркое солнце выбеливало край поднимающейся из-за горизонта тучи, Ареса несла свои воды ровно и быстро, навсегда оторвавшись от своего старого русла. "А я, я кто?" - спросил маленький Андрей, потому что больше не знал океанов. "А ты царь старика", - насмешливо ответил старший брат, и Андрей тогда очень обиделся. Но сейчас, вспоминая этот случай, он улыбался. "Я - царь старика". Он сел на пригорке с видом на старое русло и достал свои краски.
Перемирие, возникшее в связи с приездом Андрея, закончилось. Возвращаясь в деревню на закате, уже подойдя к самому клубу, он увидел, что от "финского" домика через улицу бежит девушка Сергея. Андрей ускорил шаг и зашёл во двор почти следом за ней.
 "Дядька Толя! - кричала она, распахивая дверь в сенцы. - Скорее, бежите! Сергей Васюту забивае!"
 На крики из дому показались Алена и Анатолий. Не мешкая, они побежали следом за "герлой" к "финскому" домику. Алена отстала от своих прытких спутников, и Андрей, бросив рюкзак и этюды, догнал её.
 "Тётя Лена, что случилось?"
 "Ох, Андрейка, не вмешивайся ты в это, иди в хату, - ответила на бегу Алена. - Василь дуроватый опять кренделя выкидывает".
 Во дворе Сергей таскал Васюту по песку, время от времени угощая тумаками. Анатолий и девушка Сергея пытались его оттащить. Тут же был и Саня - старший Васютин. Он причитал, как заведённый: "Дядька Сергей, пусти батьку". Старый пёс попытался было вмешаться, но, получив пинка от хозяина, ретировался в будку. Оттуда он осуждающе сверкал глазами, поскуливая. Андрей и Алена тоже бросились на Сергея и вчетвером им удалось его оттянуть от брата. Васюта лежал, скрутившись в позе зародыша, на песке - избитый и грязный. Что-то исступлённо бормотал.
 "Тьфу, уё..ок, - досадливо произнёс Сергей, успокаиваясь. - Побачиш, мати, я его забью когда-нибудь".
 "Что ты такое говоришь?! - воскликнула Алена, едва сдерживая слёзы. - Нехристь ты окаянная!"
 "Эта пьянь пыталась поджечь мой дом! Облил бензином крыльцо и стену, посмотри. После этого я нехристь? - Сергей указал на крыльцо. - У него реальный сдвиг, его в дурку надо".
 Во дворе, завёрнутая в брезент, лежала рыба, которую наловил за день Васюта. Анатолий и Сергей подняли бесчувственного рыбака и занесли в дом, свалив на панцирную кровать, стоящую в пристройке. Стали думать, что делать с рыбой.
 "Мне дрыстать, хай стухнет тут, - сказала расстроенная Алена. - Мои сыны хотят поубивать друг друга, Бог наказывает маня, кончилось Его терпение."
 Девушка Сергея и Андрей стали заносить рыбу в холодильник. Утрамбовали морозилку, остальное, что влезет, решили отнести в дом Алены. Анатолий им помог нести. Алена потерянно брела за ними, думая свою горестную думу. Пришла Татьяна от подруги, ей рассказали про Васюту, но она лишь хмыкнула: "что этому алкашу станется?"
 Утром, когда Андрей проснулся, Алена подала ему свежего молока и завела такой разговор:
 "Вот в этой газете, - она показала испачканный салом разворот "Шахтёра". - Пишут: "Исцеление от алкоголизма". Погляди, доктор приехал в Солигорск".
 Андрей взял покрытую жирными пятнами газету и прочёл:
 "Доктор Супрун. Избавление от алкогольной, никотиновой, пищевой, игровой зависимости. Приём ведётся по будням во Дворце Культуры Горняков с 1 по 30 червеня".
Автобус в посёлок приезжал два раза в неделю, если кому-то нужно было уехать в другой день, то ему приходилось идти пешком до Нежина или до Берёзовки. В среду поздно вечером громыхающий дымящийся пазик как всегда подрулил к магазину, чтобы остаться на ночь и утром отправиться в обратный путь. Алена дала в дорогу Васюте и Андрею денег, немного еды, справку-заключение комиссии МРЭК, в которой указывалось. что Васюта - инвалид второй группы. Утром на автобус их провожали вместе с Аленой Саня и Лена, девушка Сергея. Из посёлка автобус отправился с двумя пассажирами, на перекрёстке после четырёх километров езды к ним присоединились ещё человек пять, люди всё подсаживались, и, когда автобус прибыл в Любань, в нём не осталось свободных мест. Было где-то девять утра, Андрей зашёл в мрачное и холодное здание вокзала, в котором роились полчища мух, оставив Васюту на улице. У Васюты был бесплатный проезд, но билет всё равно нужно было взять. Андрей отстоял очередь и вышел на солнце. Васюта исчез.
 Вечером, когда Алёна поджидала корову с поля, она увидела Андрея, устало идущего со стороны реки. Она побежала ему навстречу.
 "Тётя Алена, Васюта вернулся домой?", - спросил Андрей измученно.
 "Он что, утёк? - догадалась Алена. - Ах, паскудина!"
 "Я потерял его... я пошёл за билетом, вышел - а его нигде нет. Искал всюду, спрашивал людей - вроде вокзальный дворник видел, но куда пошёл, не сказал, - зачастил Андрей, проглатывая окончания. - Я подумал, что он поехал домой".
 "Ох, дитя, замучился, наверное, - сказала Алена, обнимая его за плечи. - Пойдём в хату. Как ты добрался? Подвёз кто?"
 "Да, я с Берёзовки пришёл, - ответил Андрей. - Я думал, Васюта уже тут... я искал его..."
 "Не переживай, вернётся он, никуда не денется. Пошли, корова уже пришла, скоро молоко будет свежее", - Алена повела племянника к дому.
 На фоне заката, как в американском вестерне, показался Мастович на коне. Последние коровы шли перед ним, заворачивая к своим калиткам. Анатолий был уже дома - Гарбунок, его конь, жевал овёс во дворе, громко фыркая.
 Наступило утро, но Васюта не появился. Анатолий, глядя на слёзы Алены, собрался ехать в Любань на поиски вместе с Андреем.
 Они дошли до перекрёстка и там словили попутку. Сперва сходили на вокзал и ещё раз расспросили дворника. Тот толком ничего не мог вспомнить, но к беседе присоединился сторож-алкаш. После того, как ему дали пару мятых купюр, он сказал, что "дохляк в синей спортивной куртке" пошёл с какими-то "бичами" в сторону парка. Андрей хотел тут же идти в тот парк, но Анатолий повёл его в обратную сторону, куда-то за многоквартирные хрущёвки. Там они пересекли площадь с обгаженным голубями Лениным и оказались перед облупленным бледно-зелёным зданием поликлиники. Анатолий сказал, что тут работает его дочь. Они встретили её возле регистрационного окошка - она весело разговаривала с дежурной. Это была женщина лет сорока с тяжёлой фигурой и весёлым круглым лицом.
 "Батька! Ты чего тут? - воскликнула она. - А это кто? "Косец" какой-нибудь? Ха-ха".
 "Это племянник моей Алены, - сказал Анатолий. - Мы ищем Васюту, он пропал".
 "Пойдёмте ко мне в кабинет, поговорим", - она повела их куда-то в прохладную сырую, пахнущую штукатуркой, темноту.
 Анатолий рассказал дочери (как выяснилось, её звали Нина) о случившемся. Она задумчиво покивала, потом сняла трубку телефона и набрала какой-то номер. Анатолий и Андрей следили за ней, сидя на клеёнчатой кушетке.
 "Вовка? Это Нина... Да из поликлиники, дурило ты картонное! Такой забывчивый стал.., - шутливо пожурила она невидимого собеседника. - Слушай, к тебе недавно не поступал один человек - лет сорока, невысокий, худощавый, в синей куртке? Имя?"
 Она на секунду прикрыла трубку рукой и взглянула на отца, мысленно спрашивая. Потом назвала имя в трубку.
 "Да? Понятно... Он в норме?... Ясно. Эти ребята сейчас к тебе подъедут".
Васюту засунули в "обезьянник", где он был не таким уж редким гостем, и охранники его знали. Дело усложнялось тем, что он "оказал сопротивление при задержании" - попросту двинул схватившему его менту и дал дёру. Догнали, скрутили, запихнули в "ментовоз". Там уже сидели двое его случайных "друзей"-собутыльников. Усталая женщина в синей форме с погонами обрисовала картину в общих чертах. Пятнадцать суток или административное наказание в виде штрафа. Сумма Анатолию показалась заоблачной. Им позволили увидеться с Васютой. Его привели к ним в коридор без окон, вдоль стен которого стояли деревянные откидные стулья, как в кинотеатре, и на них сидели люди в одиночестве или парами. Те, кто был вдвоём, негромко переговаривались. Возле дверей стояли охранники, и ещё один толстый и бледный человек в форме сидел за обшарпанным столом с двумя дисковыми телефонами.
 "Толя, скажи мати, чтобы забрала меня отсюда, - горячо говорил Васюта. - Пусть приедет, они её послушают".
 Вид у него был испуганный и нервный, на лице, раскрашенном во все цвета синяков различной стадии, красовался свежий порез, заклеенный несколькими слоями пластыря. На вопрос Анатолия Васюта лишь нетерпеливо отмахнулся.
 "Хай забярэ мяне, - безостановочно бормотал он, напоминая в этот момент первоклассника, впервые брошенного родителями в пионерлагере. - Пусть возьмёт деньги у Сергея и у Тани, у них есть".
 До села Анатолий с Андреем добрались лишь к ночи. Сели втроём в просторной кухне Алены.
 "Ох, Василь, Василь, - причитала она. - Как мне страшно за него, Толя! Что будет, когда я помру? Пропадёт же, как собака ничейная под забором. Татьяна не даст денег, вот увидишь".
 Алена оказалась права. Татьяна, когда утром ей рассказали про Васюту, хмыкнула в своей обычной циничной манере.
 "Грошы? Да я им лучше заплачу, чтобы они его не на пятнадцать, а на двести суток посадили, - рассмеялась она в лицо Алене. - Да и где я возьму? Даже если есть немного, то мне ещё детей за что-то кормить надо. Та рыба, что он приволок, лежит как лежала, кто её продаст?"
 Вечером вернулись Сергей и Лена с очередного гулянья. Сначала Сергей матерился, орал, что там Васюте и место, поганому пироману и "е.анутому" на всю голову наркоту, но потом, когда немного упокоился, собрал оставшиеся деньги и принёс Алене. Но этой суммы было недостаточно. Алена места себе не находила от переживаний за Васюту.
 "Да чего ты беспокоишься так, мати? - спросил Сергей. - Ну посидит, угомонится... Как будто в первый раз, в самом деле".
 Но Алена не успокаивалась. Она пошла по хатам просить денег в долг. Единственный, кто дал - это Мастович, пастух, которому недавно выплатили зарплату в колхозе. Анатолий сказал, что завтра попросит на работе, чтобы ему выдали аванс.
3.
Вечером третьего дня Васютиного заключения Анатолий шёл с конём в ночное. Солнце уже прощально смотрело из-за острых еловых вершин чернеющей стены леса, от которой на бледный песок стелились длинные-предлинные пронзительно-холодные тени, размытые по краю. На небольшом холме, заросшим серолистным бессмертником, высился наполовину высохший старый дуб. Рядом с ним, прячась по самые окна в сухой колючей траве, стоял серый сруб с высокой крышей, покрытой дранкой, провалившейся в нескольких местах. Когда Анатолий проходил мимо, он увидел Андрея, неподвижно сидящего на крыльце старого дома и глядящего в сторону раскинувшейся внизу заброшенной фермы.
"Красиво тут", - полувопросительно сказал Анатолий, подходя.
 Он отпустил Горбунка пастись, закинув поводья ему на спину - умный конь не уйдёт далеко и вернётся по первому зову хозяина. Анатолий сел рядом с Андреем и, достав свои папиросы, закурил.
 "Алена кричит, когда я курю в доме, - сказал он. - Жена моя, покойница (хай будет ей счастье на том свете), тоже всё время за курево гоняла, отучить грозилась".
 Он грустно улыбнулся. За время своего пребывания в Любане они с Андреем сблизились и у них появились темы для разговора. Но сейчас Андрей молчал, по-прежнему вглядываясь куда-то в пространство перед собой, словно пытался уловить полёт мелькающих летучих мышей. Скорее всего, они гнездились под крышей старого сруба. Он слышал, как они скреблись где-то над головой, отталкиваясь крылатыми руками для взлёта. Тишину нарушила одинокая цикада, и постепенно к ней присоединилось ещё несколько голосов.
 "Я не хочу уезжать в город", - наконец произнёс Андрей с какой-то странной обречённостью.
 "Ну и не уезжай, оставайся на всё лето, - отозвался Анатолий. - Или тебе нужно поступать в институт?"
 "Нет, экзамены уже были, я провалил самый первый и сразу приехал сюда, - ответил Андрей, подбирая дубовый лист и отправляя его в рот. - Буду пробовать в следующем году".
 Он жевал край листа, прислушиваясь к летучим мышам, но экзальтированный хор цикад заглушал почти все звуки. Горбунок, склонившись к траве, медленно переступал и хлестал себя хвостом по бокам, отгоняя мошкару. Стало заметно темнее, лиловые тени от елей пропали, и вся земля у подножия холма стала холодно-серой.
 "На самом деле я хочу остаться здесь навсегда, - помолчав, сказал Андрей. - Поселиться в этом доме, он всё равно ничей, вы бы помогли мне его отремонтировать..."
 Анатолий не хотел смеяться, но не смог сдержать улыбки.
 "Ты представляешь, какие тут зимы? Или ты уже забыл в своём Крыму? - поинтересовался он. - Жить в этом доме? Поверь мне, ремонту он не подлежит, он источен термитом до самой последней деревяшки. Это просто труха, непонятно каким чудом сохраняющая форму дома. Наверное, так сохраняют форму человека столетние старики. В деревне полно пустых домов, коль на то пошло, во многих даже функционирует дымоход, насколько я знаю. Но это всё глупство."
 Андрей слушал, не перебивая. Он достал из рюкзака свой альбом и стал в нём что-то нервно чёркать. Дневного света едва хватало, чтобы что-то разглядеть, но он набросал несколько грубых линий, обозначая самые крупные постройки фермы и деревья перед ними.
 "Тебе тут не место, - продолжил Анатолий. - Тут нет для тебя никакой работы, людей совсем мало, а молодых и того меньше. В городе найдёшь себе девушку красивую, женишься, работа будет хорошая и денежная, родителям своим будешь помогать на старости лет. Если ты тут останешься, ты станешь таким, как Алёнины сыны - из запоя в тюрьму".
 Андрей больше ничего не сказал. Он продолжал сосредоточенно рисовать, как будто пытался этим заглушить собственные мысли. Анатолий глянул на его рисунок и увидел склон холма с фермой и деревьями на заднем плане и Горбунка, пасшегося на нём.
 "Это же мой конь! - воскликнул он изумлённо. - Надо же, такой маленький, а сразу узнать."
 Андрей оторвал листок с рисунком и протянул его Анатолию.
 "Это вам на память".
 Анатолий бережно взял рисунок и долго его разглядывал, не скрывая своей радости. Потом поблагодарил и, аккуратно сложив пополам, положил в нагрудный карман.
Кто-то коснулся его переносицы, провёл пальцами по ресницам. Лёгкая, пахнущая экстрактом алое, рука.
 "Не трогай меня, я сплю", - пробормотал он с напускной враждебностью, но уже во весь рот улыбался. Без сомнения, это была мама.
 Она не удержалась от легкомысленного материнского чириканья, называя его всякими зверями и даже поцеловала в нос. Наконец он открыл глаза.
 "Привет", - сказал он. - Как ты сюда попала?"
 Это и в самом деле была она - сидела на краю постели и пытливо смотрела на него своими огромными глазами, как у актрисы из фильма "Леди-ястреб", только у мамы они были очень тёмными, почти чёрными. Звали её Вера, и это было самое красивое имя на свете.
 Она приготовила завтрак, Алены не было - уехала с утра в Любань на машине вместе с вериным супругом. Родители Андрея приехали в посёлок ранним утром, когда ещё только начинали кричать первые петухи. Узнав про Васюту, Вера тут же попросила мужа отвезти сестру с деньгами в Любань.
 В доме не было никого: Татьяна уехала к маме в Коммуну, забрав младших сыновей, Саня, старший, галёкал где-то, Сергей отходил от пьянки в своём финском домике, Лена полола грядки, Анатолий ушёл на работу. Вера поставила перед сыном тарелку творогу и кружку молока, нарезала хлеб и сыр. Потом, помедлив, налила сто грамм водки. Андрей выпил залпом и в течении пяти минут съел всё, что было ему предложено - хлеб, сыр, лук-порей, редиску, вареное яйцо, творог, политый сметаной. Потом вышел во двор и стал плескаться под рукомойником, возле которого на чурбаке лежал кусок хозяйственного мыла. Солнце уже перевалило зенит, тени удручённо стелились под ноги бесформенными силуэтами, дворовой пес Дик лежал в своей будке, положив морду на лапы и сонно прикрыв глаза, свежие стружки перестали источать свой живой запах, в воздухе висела вездесущая пыльная печаль.
 "Я пойду в лес на этюды", - сказал Андрей матери, собирая рюкзак.
 "Можно мне с тобой? - спросила Вера. - Я знаю одно красивое место, в котором ты точно не был. Могу тебе показать".
 Андрей задумался, потом согласился.
 Они прошли через мост вдвоём, проигнорировав опасность обвала. Полотно моста волновалось под их шагами, Вера безотчётно ухватилась за руку сына. В полном молчании они прошли пару километров по лесу. В конце концов Вера сказала: "Я не помню, куда идти. Там должен был быть старик и осиновая роща, покрытая мхом. Я уверена, тебе бы понравилось".
 "Мы найдём это место, - сказал Андрей. - А сейчас давай просто сядем возле этой прогалины и отдохнём".
 Они уселись на краю прогалины, Андрей достал краски и кисти, стал быстро замазывать лежащую на коленях проолифленную картонку. Сверху появилось кобальтовое, в желтоватых облаках-овцах небо, наколотое на вершины тёмных елей, на фоне которых робко пестрели непотребной зеленью берёзки и осины. Вера наблюдала, как рисует сын. Сложно сказать, что она чувствовала в этот момент. Единственное, что поддавалось чёткому определению - то, что ей невыносимо хотелось плакать, она даже стыдливо вытерла глаза и часто-часто заморгала, чтобы избавиться от слёз. Она боялась что-то сказать, чтобы не сбить его вдохновение и не смутить. Она чувствовала всем своим существом и душой: мой Андрей, мой сын, мой самый любимый человек в мире. Он обернулся, отвлёкшись от своей работы, его хмурое лицо неуловимо изменилось, исчезла вертикальная складка между бровей, и всё оно просветлело, как небо, с которого ветер согнал тучу.
 "Тебе не скучно? Не хочешь тоже порисовать?"
 "Я не умею, - ответила Вера. - Я с детства не рисовала".
 "Но тогда у тебя неплохо получалось, не так ли? - Андрей достал из рюкзака свой альбом и три острозаточенных карандаша разной мягкости. - Попробуй. Уверен, тебе понравится".
 Вера стала послушно рисовать, сперва чисто ради того, чтобы порадовать сына, но потом и сама увлеклась. Она нарисовала молодую сосну и берёзу, но у н.
 её никак не получалось передать пространство.
 "Андрей, смотри, как мне показать, чтобы берёза стояла за сосной? У меня на рисунке похоже, что она растёт на её вершине..."
 Андрей был рад, что мать задала ему этот вопрос. Он стал с тоном учителя подробно объяснять, как добиться эффекта воздушной перспективы, упиваясь тем, какой он умный и взрослый, раз у него хватает знаний учить маму. Вера тоже была очень счастлива, но её радость вовсе не была связана с обучением изобразительному искусству. Она радовалась, что её сын вернулся, что он с ней, что он жив.
Возвращались ближе к ночи. В посёлке тревожно брехали собаки, коровы уже вернулись с поля. Небо на севере позеленело от сумеречной грусти, постепенно переходя в пылающую желтизну на западе, на его фоне справа от руин клуба темнел силуэт заброшенного дома на холме.
 "Когда-то здесь жил учитель, - неожиданно сказала Вера. - Когда я была совсем маленькой, мы учились в этом доме. В классе было восемь человек - все дети села младше пятого класса".
 "А остальные?" - спросил Андрей.
 "Ходили в Нежин. Потом и я туда ходила пешком, зимой было особенно тяжело - мы шли по следам друг друга, в метре от тропинки сугробы были выше человеческого роста. А весной почти до самого мая занятия отменяли, потому что таял снег и путь в школу был отрезан. Весёлое было время.., - Вера вздохнула. - А потом в школу организовали машину, мы залазили в открытый кузов и садились на доски у бортов".
 "А что стало с тем учителем?" - спросил Андрей.
 "Он умер давно, детей у него не было, когда я у него училась, он был уже глубоким стариком, жил со своими сёстрами-холостячками. Необычная семья. Смотрю я сейчас на эти развалины и даже не верится, что это была школа. Совсем небольшой домик, как в него помещался класс?"
 Андрей молчал. Он пытался представить себе старого учителя и его сестёр, собиравших у себя чужих детей, чтобы научить читать и считать, пока их родители работают на колхозных полях и ферме или занимаются домашними делами. Интересно, какие были те, казавшиеся бесконечными, зимы, собирающие семьи на кухне возле горячей печи, под которой пищали подросшие цыплята.
 Отец Андрея и Анатолий сидели под окнами во дворе, курили и негромко разговаривали. Хотя говорил в основном Анатолий, увлечённо жестикулируя и пускаясь в пространные рассуждения, его собеседник лишь кивал и иногда поддакивал. Тучи комаров не рисковали приблизиться к их задымленным лицам.
 "Ну что? - спросила Вера. - Только не говори "безвыникова", а то я тебя прибью".
 "Привезли, привезли, - замахал на неё Анатолий. - Спить у Сергея в доме. Алена доит корову".
 "Здароу, батька, - скованно сказал Андрей. - Давно не виделись".
 Он не протянул руку и даже не приблизился к отцу, оставаясь в темноте, как за занавесом и отчаянно сожалея, что он ещё слишком прозрачен.
 "Здравствуй," - ответил отец, бросив мимолётный взгляд и не сделав ни единого движения навстречу.
 Он прикурил новую сигарету и, поправив кепку, облокотился на бревенчатую стену.
 Алена, выходя из сарая с ведром парного молока, включила уличный фонарь, его тут же облепили тяжеловесные ночные жуки и мотыльки с крыльями цвета пыли.
4.
Вернувшись домой, Васюта растерял всю свою общительность, стал угрюмым и каким-то заторможенным. Жизнь вошла в свою привычную колею, с раннего утра он взял свой полукрыжик и отправился на реку. Саня увлёкся лисичками - он стал таскать их из лесу вёдрами, и Алена стала думать, что с ними делать. Было решено возить их в Любань на рынок. Родители Андрея уехали на следующий день. Вера уговаривала сына ехать с ними, но тот не согласился. Татьяна с детьми всё ещё была у матери в Коммуне, Сергей тоже куда-то запропал. Что касается Лены, то она вскоре очень сблизилась с Аленой - помогала ей по хозяйству, взвалив на себя многие тяжёлые обязанности, такие, как встать до зари чтобы растопить печь и приготовить еду свиньям. Само собой, Алена просто не могла этого не оценить. Андрей перестал исчезать на целый день в лесу, всё чаще его можно было увидеть сидящим во дворе под окном с книгой и Диком, привалившемся к его стопам. Когда кто-то проходил мимо, пёс подрывался и трусил следом, пытаясь обратить на себя внимание, но потом возвращался на старое место. Саня приносил грибы и начинал доставать Андрея на тему чтения. Вскоре Андрей стал читать ему вслух. Это был "Айвенго" Вальтера Скотта.
 Казалось, в семье Алены наступило счастливое затишье: никто не буйствовал, не грозился кого-то убить, не выколачивал деньги на пропой , невестка (а Лену она уже именно так и называла) оказалась хорошей девушкой, вот только Василь с каждым днём становился всё мрачнее и неразговорчивее, да Сергей по-прежнему где-то пропадал. Потом старый Пятро принёс новость из Коммуны: Татьяна нашла себе нового мужика и возвращаться к Васюте не намерена. Алена засобиралась к ней, чтобы как следует прочистить мозги, ничего не сказав сыну. Отправились на коне с Анатолием и вернулись после обеда подавленные и обескураженные.
 "Не вернётся она, - сказала Алена за ужином, когда все собрались на кухне. - Детей оставляет у себя, только Саня ей не нужен. Так и сказала, падла."
 Васюта дёрнулся, но больше никак не отреагировал. Сани не было поблизости, так что он этого не услышал. Все не знали, что сказать. Алена подошла к сыну и тяжело опёрлась на его плечо.
 "Ты вот что, Василь, - вздохнув, произнесла она. - Подай на развод, а там видно будет".
 Лена уже оставалась ночевать в старом доме, в "финском" домике жил один Васюта. Под утро в окно Алены стал кто-то сильно барабанить и неразборчиво кричать. В большой комнате, разгороженной напополам занавеской, все попросыпались, началась кутерьма. Андрей к тому времени только успел задремать. Алена раза два пронеслась мимо, горестно причитая, похожая на тряпичную Масленицу в своей длинной ночной рубашке. Анатолий, который спал на кухне, уже выскочил во двор и пробежал мимо окон, Лена и Саня тоже проснулись и повыбегали из дому.
 Всю улицу освещало гудящее и скрежещущее пламя. Мастович, Пятро и другие соседи передавали вёдра от колодца к крыльцу финского домика. Анатолий протянул шланг и присоединился к тушению. Алена как помешанная металась по двору, причитая и надрывно голося, её еле удерживали, чтобы она не лезла в огонь. Мастович выбил окно и пролез внутрь. Все думали, что Васюта угорел. Но его не было в доме, он отрубился в погребе, где нашёл занычкованную бутылку самогону.
Лето подходило к концу. Дни незаметно становились всё короче, в августе частым гостем стал долгий, лишённый оригинальности, дождь. Начинался он обычно часов в одиннадцать утра, шёл равномерно, без фанатизма, лишь иногда подсвечиваясь солнечными лучами, и прекращался к вечеру, оставляя за собой мокрый потемневший и слипшийся песок да полные канавы воды. Андрей в это время оставался в лесу, укрывшись под густой кроной граба или в частом сосняке - сидел на мху, низко надвинув капюшон штормовки, курил или дремал, привалившись к стволу. Уже совсем скоро ему нужно было возвращаться в город, и он не мог забыть об этом ни на минуту, внутренне сжимаясь от тоски и сожаления. Он даже не мог писать этюды - начинал несколько раз, но желания особого не было, и, заставляя себя, он вымучивал что-то тухлое и старательно-посредственное. Ничем он не мог отвлечь себя от горестных мыслей о неизбежной кончине лета.
 Где-то через неделю после пожара в селе объявился Сергей в сопровождении новой "герлы" - толстомясой рубенсовской красавицы с волосами русалки. Никто особенно этому не удивился, всё к тому шло. Возмущение Лены заслонил крушащий всё и вся гнев Сергея, когда он узнал, что у него больше нет дома. Васюте повезло, что он в это время был в Любане на рынке со своей рыбой, вернувшись только поздним вечером, когда Сергей, налакавшись самогону, храпел на всю кухню, развалившись на печи. Толстомясую особу звали Светлана, но в доме Алены никого не интересовало её имя. Не зная, куда податься, несчастная девушка сидела на лавке со стороны улицы и плакала. В доме плакала Лена, Анатолий сбежал из этого "царства мокоши" в конюшню к своему Горбунку, Алена колотила пьяного Сергея, но он лишь сонно прикрывался и жалобно причитал. Всё закончилось тем, что Алена позвала Светлану в дом и уступила ей свою кровать. Старая и новая женщины Сергея избегали смотреть друг на друга.
 На следующий день стали подыскивать новое жильё для Сергея. Это было не так и сложно - в селе пустовало три четверти хат. Официально они кому-то принадлежали, но хозяева давным-давно потеряли всякую надежду их продать даже за бесценок. Мастович великодушно согласился уладить вопросы с документами на дом, принадлежащий его сестре. Сгоревший "финский" домик ввалился внутрь, некогда белые оштукатуренные стены чёрными рёбрами выступали над сохранившимся забором, являя миру наглядность человеческих ошибок.
 Автобус, как всегда, оставался на ночь в селе, а рано утром отправлялся обратно в Любань. В дорогу Андрею надавали всяких продуктов с огорода и пытались всучить ведро лисичек, но он смог отказаться. Провожали вчетвером - Алена, Анатолий, Лена и Саня. Алена незаметно, стыдясь, совсем как Вера, вытирала слёзы. Андрей был единственным пассажиром. Пришёл водитель, дверцы мягко хлопнули резиной, и автобус стал разворачиваться, оставляя маленький магазинчик и стоящих у него людей позади. Андрей не стал оглядываться, но всё равно видел их перед своим мысленным взором. Они не махали, только неподвижно стояли и смотрели вслед автобусу, пока он не исчез в клубах пыли. И они тоже исчезли за этой стеной.
 Лена осталась жить с Аленой и Анатолием - ей некуда было пойти, родители её умерли, а мужик, с которым она жила до Сергея, уже давно завёл себе другую. Васюта старался не попадаться на пути брата, несколько раз они схлестнулись, и это обернулось весьма плачевно для Васюты. Алена оставила свои попытки их примирить, только тяжко вздыхала и плакалась всем, кто был готов её выслушать. Всё чаще она заговаривала о своей смерти. Обычно это были причитания типа: "вот помру я, что тогда будет", "когда ж я уже помру, не могу я так больше" или "забейте лучше меня, только не бейтесь больше друг с другом", всё это сопровождалось горькими безутешными рыданиями. Она уже мало занималась хозяйством, основную работу на себя взвалила Лена. Анатолий стал избегать бывать дома, чтобы не попадать под раздачу разбуянившихся Алениных детей. Между Васютой и Сергеем шла непрекращающаяся война, иногда доходило до серьёзных стычек с поножовщиной, и не известно, к чему бы это всё в конце концов привело, если бы из тюрьмы не вернулся Коля, старший брат.
Он уже ничем не напоминал себя прежнего. На фотографиях пятилетней давности обаятельно улыбался упитанный, полный жизни и сил человек рядом с молодой женой и маленькой дочерью, но этого человека больше не было. Теперь нужно было долго вглядываться в эти снимки, чтобы заметить хоть какое-то сходство. В свои сорок пять Коля выглядел глубоким стариком, ссохшимся, почерневшим и беззубым. Речь его стала невнятна, внимание рассеянно, он надолго уходил в себя, блуждая по одному ему видимым реальностям. Его бывшая жена вышла за другого, как говорили, благополучного и богатого. Коля писал дочери из тюрьмы, но ни одно его письмо до неё не дошло - мать выбрасывала их, не распечатывая. Алена настороженно отнеслась к возвращению сына, опасаясь его пьяных безумств, но он вёл себя как тихо помешанный, даже когда конкретно набирался. У него были иногда моменты просветления, и он начинал расспрашивать про дочь и про её отчима, старательно обходя имя бывшей жены. Однажды Васюта и Сергей стали буйствовать в его присутствии. Братья пили наравне, но почему-то оказалось, что Коля был самым трезвым. Сперва он схватил Сергея за волосы и, выкрутив ему руку за спину, пинком вышвырнул в сенцы, потом посмотрел на притихшего Васюту. Но тут подоспела Алёна и стала причитать, всячески понося и проклиная "озверевшего ката, которого напрасно выпустили".
5.
С приходом снежной зимы с метелями и морозами Алена слегла. Ночами кричала от боли, днями плакала и стонала, с трудом поднимаясь с постели. Анатолий и Лена смотрели за ней, Сергей с новой женой уехал жить в Любань, сумев накопить на жильё в городе, Коля беспробудно пил, поселившись в бывшем сергеевом доме, и ничего вокруг не замечал. Только приходил к матери и выбивал из Анатолия деньги на выпивку. Саню забрала к себе Татьяна, как только ему назначили пособие по инвалидности.
 Весть о болезни матери дошла до Гали, дочери Алены. Она приехала и забрала Алену в Минск в больницу. Потом были бесконечные таблетки, уколы, обследования, процедуры, капельницы, переливания, профессорские заключения. Алена уже не могла самостоятельно передвигаться и даже повернуться на бок, а когда кто-то её касался, она кричала от боли. Галя добывала самые дорогие лекарства, раздавала взятки врачам, даже приводила бабку-шептуху, и та ей сказала: "твоя мать не доживёт до времени, когда сойдёт снег".
 После долгого блеянья врачи, наконец, сообщили Гале, что у Алены рак и что метастазы давно пошли по внутренним органам и позвоночнику. Больную выписали домой помирать. Галя не могла оставаться с матерью, у неё была своя семья и работа в Минске, потому она решила сдать мать в хоспис (денег у неё для этого было достаточно), но Лена закатила скандал и сказала что она "никуда тётю Алену не отдаст" и сама за ней присмотрит. Удивлённая и обескураженная Галя уехала, оставив для Алены приличный запас морфия.
 Зима подходила к концу, и заканчивались нечеловеческие муки Алены. В свои последние ночи, после того, как Лена вкалывала ей чудовищную дозу морфия, она уже не кричала, а тихонько плакала и смеялась, звала кого-то неведомого, кого снисходительно называла "мужчинкой". Вряд ли это был её покойный муж Семён, который когда-то променял её на другую, и которого пришлось насильно возвращать, как украденную вещь.
В конце марта зима всё ещё держалась, как престарелая прима театра - с виду всё та же, но если присмотреться, было заметно, как сильно она сдала. Всё чаще снег, красиво танцуя в воздухе ночами, к утру становился дождём, превращавшим чистое белое полотно в серое рваньё. На кладбище, население которого в раз десять превышало население деревни, появились два новых жителя - старый Пятро и Алена. На похороны приехали многочисленные родственники из городов. Их силуэты чернели на снегу между сосен, похожие на стаю грачей. Для Алены уже было огорожено место рядом с Семёном, её супругом, которое прождало её более двадцати лет. Когда ровняли холмик песка над могилой, часть его провалилась, и женщины суеверно запричитали. Считалась, что это очень плохая примета, верное свидетельство того, что кто-то из присутствующих умрёт в этом году.
 Поминали Алену в старом доме, в её большой кухне. Анатолий сидел во главе стола под главной балкой, но никто не дал ему первого слова - ни родственнику, ни мужу. Они с Леной сидели рядом, чувствуя себя чужими и неуместными среди Алениных родных. Когда же Анатолия попросили что-нибудь сказать, он встал, поднял рюмку с водкой и скованно произнёс:
 "Давайте выпьем за Алену... Пусть ей там хорошо спится, она так настрадалась, пока жила. Она была доброй женщиной"
 Он говорил на русском, но слово "доброй" было белорусским и обладало более глубоким смыслом. В нём была не только доброта, но всё самое лучшее и созидающее.
 Вера суетилась, подавала горячее, чистые приборы и хлеб, старшая сестра насилу её усадила. Но потом Вера стала волноваться о том, что Коля ушёл из-за стола, не помянув мать. Кто-то сказал, что он сидит во дворе. По всему было видно, что Вера занимает себя насущными мелкими заботами, лишь бы ни о чём не думать.
 День уходил. От серого осклизлого снега, казалось, было ещё темнее. Коля сидел в одиночестве, застывший под внимательным отстранённым взглядом холодного чужого мира, открывшегося ему.
 В мае не стало Лены. Незадолго до своего конца она от тоски сошлась с Васютой, и они занимались тем, что день за днём, непросыхая, глушили на пару самогон. Во время одной из обычных гулянок в компании, собравшейся в Берёзовке, Лена выпила слишком много, и защитный рефлекс организма не смог справиться с таким количеством яда. Врачи вписали в свои бумаги причину смерти - алкогольное отравление.
 Прошло пять лет. У Васюты появилась новая жена с детьми, не совсем благополучная, но ещё довольно молодая. Саню выгнала мать после того, как ей перестали выплачивать за него пособие по инвалидности, и он вернулся в деревню к отцу. Он был уже на голову выше Васюты, но в остальном внешне почти полностью его дублировал, только волосы и глаза были намного темнее. Он был рассудительным, очень спокойным и флегматичным, во всём любил порядок. В доме Васюты никогда не было так чисто и прибрано, как стало с возвращением Сани. Он изменился и вырос, но речь его осталась как в детстве - нервной, путаной и невнятной.
После смерти Алены Анатолий больше не видел смысла оставаться в деревне, он решил перебраться поближе к дочери и перевезти сруб, построенный им и служивший сараем для инструмента. Всё уже было готово к переезду, договорено и распланировано. Дочь Анатолия уже подыскала в Комуне дом для отца.
 Он шёл на кладбище навестить могилу Алены перед отъездом. Идти было не очень далеко, километра полтора-два, но Анатолий почувствовал усталость, миновав древний дуб и выйдя в поле, покрытое бессмертником. Внизу, под обрывом, на солнце блестела вода в старике. Постояв немного у края, Анатолий двинулся дальше, но, ощутив болезненный укол в сердце, решил присесть ненадолго и отдохнуть. Он осторожно, опираясь на трость, опустился на землю и глубоко вдохнул августовский воздух с ароматом высохшей травы, полыни, полевых цветов, сосновой смолы и бурого мха.
 Его обнаружил пастух из новых, напарник Мастовича. Издали заметив человека, лежащего на песке среди невысоких жёстких сероватых стеблей бессмертника, он направился к нему. Собака добежала первой и по тому, как она опасливо его обнюхала и в испуге шарахнулась обратно, пастух понял, что человек мёртв. Анатолия похоронили возле его супруги в Комуне. Дочь Алены установила дорогущий парный памятник над могилами родителей, на нём Алена и Семён были изображены двадцатилетними - художник работал со старой фотографии. Было очень странно видеть их вместе счастливыми и юными, в нарядной одежде, вышедшей из моды полвека назад. Приезжавшие на каждую радовницу родные никогда не вспоминали вслух Анатолия, но Вера со старшей сестрой ездили и в Комуну, чтобы присмотреть за его могилой.
 Андрей тоже приезжал каждую весну на радовницу в деревню, где провёл счастливые дни своей юности. С тех пор всё очень изменилось. В старом доме Алены больше не было уюта и тепла, он стал безжизненным и опустошённым. Коля, живущий в нём, давно потерял чувство времени, не отличал день от ночи и стал ко всему безразличен, кроме водки. Часто он плакал, беспомощно и с ужасом, как заблудившееся дитя, вопрошая в пустоту: "мама?" Стены старого дома чуть слышно поскрипывали в полумраке, когда свет очага боролся с долгим закатом. Васюта по пьяни подрался со своей женой и дело дошло до поножовщины. Она выжила, а Васюту посадили, на этот раз надолго. Сергей вернулся в деревню и жил благополучно, развёл хозяйство - лошади, коровы, свинья, нагулял жир, ещё больше заматерел, закодировался. Андрей уже не оставался там дольше, чем на день. Время, когда он был здесь счастлив, ушло навсегда вместе с людьми, которых он не забудет. Когда летний ветер пробегает по кронам сосен и елей, раскачивает старые ольхи над высохшим руслом реки, где среди осоки греются на солнце умиротворённые змеи, в этом голосе ему слышится "царь старика". И он, закрыв глаза, снова видит себя стоящим, раскинув руки, на той крыше сарая, и грушевая ветка касается его плеча, заворачивая в прозрачную пятнистую тень, а перед ним раскинулись бесконечные дали, дышащие и звенящие жарким полднем.
 Тёмной и сырой зимой, когда ночью дождь падал на снег и замерзал на нём ледяными колючками, Андрей, спящий в холодной комнате общежития с ободранными обоями и протекающим потолком, увидел сон. Как будто он идёт по песчаному полю, заросшему цветущим бессмертником, мелкие бледно-жёлтые соцветия сливаются у подножия холма в сплошной ослепляющий ковёр. Он не один, кто-то идёт рядом, но нельзя посмотреть. Только слышны шаги и видна неясная тень. Андрей поднимается на вершину холма и видит старый дуб, у подножия которого стоит дом учителя. Но он выглядит по-другому: целая крыша, совсем свежая штукатурка и побелённые наличники.
 "Смотри, - говорит Андрей кому-то невидимому рядом с ним. - Это самое лучшее место на земле".