Буду

— Я вам, товарищ старший лейтенант, матку наизнанку выверну. Вы мне своей жопой этот котел будете греть, – орал в телефонную трубку отец. — Как это так горячей воды нет? Хоть родите, но чтобы к вечеру была.
В тот злосчастный день отец был дежурным по части. У него были какие-то неприятности. Он еще долго и громко на кого-то кричал, потом натянул сапоги и, продолжая ругаться, ушел на службу.
Я остался дома один. Мамы не было. Она уехала в город за продуктами и должна была вернуться вечером. Когда она вернулась, уже темнело.
— Ты поел? Уроки сделал? — спрашивала она, быстро и аккуратно складывая мне в авоську чистые трусы, чулки и полотенце. — Папа сегодня на дежурстве, так что пойдешь в баню один, — сказала она. — Обязательно хорошо вытри голову и сразу после бани беги прямо домой.
В баню я ходить не любил. Мне не нравились незнакомыe, большиe и голыe люди. Я их побаивался и стеснялся. Без отца идти в баню было еще неуютнее. Отец, как мне теперь кажется, тоже не очень любил чужих, голых людей. К концу мытья он всегда вручал мне мочалку и просил потереть ему спину. Чтобы добраться до его спины, я залезал на опрокинутый цинковый таз. В то время я был довольно худосочен и совершенно выбивался из сил, трудясь над крепкой и широкой отцовской спиной. Когда же подходила моя пора, и отец брался за мой тощий хребет, я был уже почти близок к обмороку.
Не знаю, как и почему, но в ту субботу, совершенно неожиданно для себя, я вдруг решил прогулять проклятую баню. Мысль эта пришла ко мне как-то сама собой, неожиданно и легко, как прекрасная цветная бабочка посреди зимы. Я был изумлен ее внезапным приходом, потрясен и счастлив. И ноги мои сами понесли меня в совершенно противоположную от гадкой бани сторону, в сторону прекрасного и волшебного мира кино, которое по субботам показывали в солдатской столовой. В тот день в столовке, через маленькую квадратную бойницу из хлеборезки в зал крутили “Операцию Ы“. Невероятно застенчивый, но ловкий и удачливый Шурик успешно водил за нос трех балбесов и всегда выходил победителем в их неравных схватках. Справедливость на экране неизменно торжествовала, и гадкие бандиты были одурачены и наказаны.
Когда фильм подошел к концу, я быстро протиснулся между тяжелых табуреток и солдатских сапог, выскочил из столовой и весело помчался домой. Ловко, как Шурик, я оббегал лужи и успешно уворачивался от воображемых преследователей. И вдруг, когда я в очередной раз метко сразил своей авоськой нападавшего балбеса, я вспомнил про авоськино белье и про несостоявшийся поход в баню. Быстро поняв всю серьезность своего преступления, я стал судорожно придумывать выход из неприятного положения. Решение опять пришло легко. Ну конечно, я просто ничего не буду говорить ни про баню, ни про кино. Это выглядело ужасно просто, мне даже не надо было врать и что-то придумывать.
Все еще находясь под впечатлением дерзких и изумительных приключений Шурика, я решился на необычайно хитроумный ход. Спрятавшись за одним из кустов, я быстро сбросил свои штанишки и переоделся в приготовленное мамой чистое белье. Старое белье я слегка прополаскал в луже и запихнул назад в авоську. После этого, водой из той же лужи я намочил волосы и отправился домой.
Мама открыла дверь, забрала авоську и быстро вернулась на кухню. В коридоре, устало свесившись в разные стороны, стояли сапоги отца. Он вернулся с дежурства и ужинал, рассказывая маме про какой-то котел. Я благоразумно решил, что мне лучше не появляться на кухне и быстро юркнул в свою комнату. Мама мыла посуду. Казалось, что хороший день благополучно подходит к концу. И тут из кухни послышался мамин голос.
— Женя, иди-ка сюда.
Я неохотно поплелся на кухню.
— Ты что, мылся, не снимая грязного белья? Все совершенно мокрое! Ну нельзя же быть таким поросенком. И голову как следует не вытер!
Я молчал и смотрел на грязноватую кучку лежавшего на полу белья, из которой медленно вытекал маленький, мутный ручеек. Точно так же медленно из меня вытекали моя лихость и храбрость. Присутствие отца действовало подавляюще. И он как-то сразу это почувствовал. Он посмотрел на меня, на мою кучу, на маму и спросил:
— Это что за белье?
Я молчал.
— Тебя же не было. Я его одного мыться отправила, а он, видишь, как все извозил, – ответила мама, вытирая пол.
— Ты где это был? — спросил отец, глядя прямо на меня.
— В бане, — еле слышно проблеял я.
— В какой бане? Когда? С кем? — быстро, как из пулемета, выстреливал меткими вопросами отец.
Я опять замолчал.
— Я тебя спрашиваю, где ты был?
— В бане, — упрямо и очень тихо повторил я.
Мама, ничего не понимая, удивленно смотрела на отца.
— Котенька, я же тебе говорила, он один ходил в баню. Хоть раз в неделю должен ведь ребенок помыться! Видишь, даже еще не обсох.
— В какую, к чертовой матери, баню! Я же тебе только что сказал, что сегодня котел в кочегарке прорвало, — взревел отец. — Не было никакой сегодня бани. Не бы-ло.
— Как не было, а голова? У него же до сих пор мокрая голова, — по-прежнему, ничего не понимая, недоумевала мама.
— Вот он нам сейчас про голову и расскажет. Ну-ка, иди сюда.
К этому моменту я уже полностью перестал соображать. В голове звенела страшная, холодная пустота. Прекрасный, изумительный мир в одно мгновение поблек. Все вокруг стало каким-то черно-белым. И мне вдруг показалось, что на меня надвигается не отец, а огромная, страшная, бритоголовая глыба актера Моргунова. Набычившаяся и лобастая, она медленно и неуклонно загоняла меня в угол. И тут, я вдруг вспомнил про геройского Шурика. Совершенно неожиданно для себя, я завизжал, заметался и бросился прямо на отца. Ударившись и отлетев от его тугого, как раскидай, живота, я решил изменить тактику и ловко, как Шурик, проскочить между отцовских ног в коридор. Именно это и стало моей роковой ошибкой. Большие и сильные ноги отца сжались, и я оказался защемленным как, в капкане, в самой неподходящей для себя позе. Голова моя беспомощно и нелепо застряла где-то под широким задом отцовских галифе, а мой собственный несчастный зад попал ему прямо в руки.
И тут началось самое страшное. Отец сорвал с себя портупею и стал меня стегать. Тонкому свисту портупеи соответствовали ритмичный рев отца и мои дикие завывания.
— Будешь ходить в баню? Будешь ходить в баню? Будешь ходить в баню?
— Бууууууду! Бууууууууууууууду! Буууууууду!
— Будешь врать? Будешь врать? Будешь врать?
— Бууууууду! Бууууууууууууууду! Буууууууду!
Совершенно ошалев и ничего не соображая от ужаса и боли, я по ошибке продолжал завывать свое проклятое “буду“. Мое, по-идиотски случайное, сопротивление еще больше распаляло отца. Экзекуция продолжалась бесконечно.
— Будешь врать?
— Бууууууду!
— Будешь врать?
— Бууууууууууууууду!
Как впоследствии показала жизнь, я не врал. Это дурацкое “буду“ оказалось правдой чистейшей воды.
А баню я так никогда и не полюбил.