30 сентября

В моей жизни был только один момент, когда я не знал, что делать и как быть. Мою сестру звали Катя. Ей было 19, она поссорилась с другом и ехала на отцовской машине домой. Это не самоубийство, даже не думайте, она всегда была спокойным, рациональным человеком. Она была душевной и доброй девушкой. Машину разорвало пополам, Катя умерла сразу.
Мне было 17, с того момента я и стал ценить жизнь, такой какая она есть. Помню, что наговорил много гадостей Сергею, но он простил меня.
Ни мраморных крестов, ни гранитных изваяний, простой русский крест с ее именем и датой смерти. Вот и все, что оставила моя горячо любимая сестра после себя.
Все проблемы сразу становятся ничтожными, когда приходишь на кладбище. Спокойствие и умиротворение, странно, но так оно и есть. И главное, там ты один. Ты не боишься смерти, не боишься боли, страх покидает тебя, и ты поднимаешься все выше и выше, пока не понимаешь, что ты жив, и нужно жить.
Я сел возле креста и стал рассказывать, что происходит. Я сразу понял, что нет ничего страшного, если я года два поработаю в этой газете. Зато заработаю опыт и деньги. Дальше мысль ускользнула от меня и стала виться и виться, представляя предо мной картины прекрасного будущего.  Я услышал шаги, никто не любит, когда нарушают его идиллию, я не исключение. Повернувшись на звук шагов, я увидел старого друга – Сергея. Он был старше меня на два года, и был лучшим другом моей сестры (как Вы поняли именно с ним она и поругалась). В руках у него был букет ромашек.
— Я не знал, что ты придешь, — голос его приобрел хрипотцу, но слышать голос старого верного друга так приятно, — я никогда тебе здесь не видел.
— Не люблю кладбище.
— Зачем же ты пришел?
— Что за упреки, Серый? Разве мы не должны обняться и похлопать друг друга по плечу?
— Конечно, Димас. — сказал он, с широкой улыбкой.
В скором времени мы уселись возле креста и молчали. Я знал, что он любил ее и любит до сих пор. От этого мне самому становилось больно. Но такова жизнь, мы все когда-нибудь умрем.
—  Может, пойдем в бар? Вспомним молодость?
— С удовольствием.
Ужасаешься, когда понимаешь, что время делает с людьми. Вот пред тобой стоит высокий смуглый парень, щурится на солнце и пытается разглядеть днем звезды. Весь в веснушках, на руках ссадины, коленки разбиты. А сейчас? Взрослый сухой мужчина, с преждевременными морщинами и горечью в глазах. Он такой же русый, такой же кареглазый, но это уже не Серый. Это уже Сергей.
История его жизни также откровенно скучна, как и моя. Холост, работает на побегушках, снимает квартиру. Все.
— Все детские мечты превращены в прах, и единственное, что остается это носить траур еще и по ним.
— Зачем же так пессимистично?  И почему еще?
— У меня мать умерла. — Сказал он спокойным, ровным голосом.
— Серый, мне так жаль. Из-за чего?
— Она мне не говорила. Не хотела расстраивать. Звонит мне соседка сказать, что все, дескать, умерла Ваша матушка.
Не знал, что сказать.
— Ну а ты как, Димас. Девушка есть? Или жена?
— Да куда там. Только девушка.
— Ну а работаешь где? Ты, как партизан, совсем, как в детстве, не разговорчив.
— Работаю в газете. Уже во второй.
— Вот молодец! За это нужно выпить! Тост: за высокоуважаемого журналиста Туманова!

Я приполз домой, как часто приползал раньше, в полной тьме. Не помню ничего. Хотя нет помню, что у меня в квартире была Света, она заботливо погладила по голове и сказала, чтобы я не расстраивался.

Кстати, совсем забыл, от  Ники, то есть Веры, я получил записку, что с ней все в порядке, она уехала поправлять здоровье в деревню. Вернется либо скоро, либо никогда.
Я до сих пор храню эту записку.