Радость моя, здравствуй!

Монетка выпала из гнезда держателя ремня, и тот туго перехватил грудь Макса. От неожиданности он дернул руль, подрезав справа сильно нарядную машинку с дамой за рулем. Макс думал, что сигнал клаксона сейчас взвоет, но этого не произошло.  Машинка мягко вырулила и стала набирать скорость. Потом из окна водителя показалась породистая женская ручка в браслетах,  и показала ему «Fuck». Макс оскорбился и решил обогнать наглеющую мадам. Но расстояние между ними не сокращалось. Так и ехали  с одинаковой дистанцией еще три или четыре пролета погружающихся в мягкие сумерки улиц города. Дама зарулила на заправку. А Макс, скользнув взглядом по приборной панели, решил, что и ему не помешает. Убьет двух зайцев одним выстрелом: и заправится, и мадам воздаст по заслугам (криво ухмыльнется, ну или  ее же способом выскажется без слов).
Они встали в разные колонки, и ему стало видно часть салона машины. Из машинки, с пассажирского сидения, вышел молодой парень с плечами атлета и направился в сторону кассы. Хозяйку машины видно не было. Максим решил, что  исполнит задуманное по дороге в кассу. Но как-то замешкался возле пистолета, едва не грохнулся на неизвестно откуда взявшемся огрызке яблока. И не увидел, как к машине вернулся парень. Машинка стала отъезжать от колонки, медленно шурша колесами по пыльному асфальту. Развернувшись к выезду с заправки, машинка открыла взгляду Макса вид на свою водительскую сторону. Максим обрадовано всмотрелся в открытое окно. И даже темные, на пол-лица очки, скрывавшие лицо женщины, не помешали ему ее узнать. Это была Наталья.
  Однажды он запретил себе помнить ее. Одним днем вычеркнул из своей жизни и памяти голос с придыханием, б***ские глаза с поволокой страдания, километры стихов и глупое наивное обожание, с которым она к нему относилась. Не считал это плохим поступком. Просто так было надо и все.  И достаточно долго верил, что изжил ее из себя, вытравил, выжег и развеял пепел по ветру.  Но потом как-то навалилась тоска, заколола острой болью воткнутая ею в его сердце иголка любви. Захотелось просто увидеть ее,  услышать, как она говорит ему навстречу сладкие глупости…
    Решений он не отменял. Никогда. Но мог принять новое. Например, решить, что просто понаблюдать за ней со стороны - не предосудительно. И вечером приехал к ее дому, чтобы за яркими шторами увидеть знакомый силуэт. Окна были темные. И в другой раз тоже. И в третий. Он катался в районе ее работы, поджидая, как она зацокает неизменными шпильками в сторону остановки. Другие люди шли, а ее не было. Он попал в ловушку ожидания, психанул,  дома разругался с женой в пух и прах. И снова закрыл эту историю для себя, сильно переболев этим повторным расставанием.  До рвоты. Все посчитали, что он отравился арбузом, но он-то знал, что не арбузом, а любовью блевал в сиявший белизной унитаз.
 И вот она.  Собственной персоной. С  Fuckом.  Наперевес. Промелькнула на его горизонте, не дав ему ни малейшего шанса на общение. Это стоило того, чтобы все же догнать ее, прижав к обочине,  заставить остановиться и … А что «и» - он и сам не знал. Ну наверное скажет ей что-то, услышит голос хотя бы. Зачем-то ему это было нужно. Поэтому он бегом рванул к своей видавшей виды рабочей лошадке и резво отправился догонять  Наталью.
 Она колесила по городу с непонятной ему логикой. Не делая остановок, она уже отмотала добрую треть городских автострад. Макс начал напрягаться. Да и время уже начинало поджимать…. Опять придется врать, где был и зачем. Но ему это было не в новинку.  Поэтому он поднажал и выжал из своей старушки еще десяточку км в час. Подрезать не пришлось. Машинка встала на стоянке супермаркета. И парень с пассажирского сидения скрылся в сверкающих рекламой недрах магазина. Макс обрадовано тормознул. Выскочил из машины. В два шага добрался до машинки Натальи. Распахнул дверь и понял, что ничего не сгорело и не прошло.
 Она сидела, склонив голову к рулю. Очки лежали на приборной панели. Отросшие волосы спадали с плеч темной сияющей волной.  Запястья были увешаны тяжелыми и мрачными браслетами с множеством клепок, шипов, подвесок….По отдельности все это смотрелось жутко, а вместе создавало некий образ. Тот самый, в котором он всегда хотел бы ее видеть. Она сильно похудела. И матовый блеск кожаного платья это подчеркивал. На звук открывающейся дверки она подняла голову, увидела Макса, устраивающегося на переднем сидении. Он увидел в ее глазах если не удивление, то нечто похожее.  Хотя все же это было не удивление. Это был гнев. Зрачки и ноздри расширились. Руки впились в изящный руль. Отбросив волосы от лица резким движением, она тихо, но четко произнесла:
- Пошел вон, муфлон!
Этого Макс не ожидал. Он как-то подзабыл их "love-story" и ему не шло на ум, что она тоже может на него злиться. Он-то ведь уже не злился. Он был бесконечно рад ее видеть, чувствовать неизменный аромат ее духов и слышать ее голос. Так хотелось прижаться к ее губам, раскрывая их себе навстречу, сжать до желанной боли  плечи, запястья… Чувствовать прикосновение ее ладоней к своей голове. Он качнулся к ней, сграбастал ее в охапку и стал целовать лицо, радуясь попаданию то в щеку, то  в края губ, то в мочку уха с массивными серьгами.  И неожиданно получил словно бритвой по щеке. Потом еще раз. Она царапала его лицо острейшими  алыми ноготками. Он схватил ее за занесенную для очередного нападения руку. И она укусила его прямо  в зону вен. И не просто укусила. А до крови. Макс всегда к крови был неравнодушен.  Не любил. Не боялся. А зверел.  Озверел и сейчас. Замах произошел сам по себе. Он ударил ее   по лицу, попадая костяшками пальцев в размазанную его губами алость рта. В этот момент что-то тяжелое опустилось ему на затылок, картинка поехала резко влево, и он ткнулся в колени Натальи носом, уже на излете сознания ухмыльнувшись звучащей в машине в этот момент фразе из песни: «эту линию колен целовать в последний раз…»
Он думал, что спит дома. Но укачивающие движения, резкая головная боль и связанность рук говорили об обратном. Он открыл глаза и понял, что сидит в машине на заднем сидении. Вернее – лежит с прижатыми к груди ногами. Попытавшись дернуться, он так же понял, что основательно зафиксирован в позе эмбриона. Лежит на левом боку. Один. Машина едет. За окнами темно. Сидевшие впереди  молчат. Только мурлыкает итальянскими солнечными песенками радио. Максим откашлялся и громко произнес:
- Эй, народ… Я че-то не понял. Вы что меня похитили что ли?! Так с меня взять нечего. Машину сами видели. Квартира на жене. А больше у меня ничего нет.
В ответ была тишина. Макс чертыхнулся и снова заговорил:
- Тата, ну я все понял. Прости и все такое….Ну не сдержался я. Сама знаешь, как я на кровь реагирую. И зачем ты кусаться стала. Я ж так обрадовался, когда тебя увидел. А ты драться, кусаться, царапаться…
Вместо ответа с пассажирского сиденья к нему повернулся парень, мгновенно заклеил ему рот широким скотчем и спокойно ответил вместо Натальи:
- Отпуск у тебя теперь, двухнедельный.  Жене твоей уже все сообщили. Ну и дура она у тебя, хоть и умная. Так что лежи, отдыхай. Скоро придется поработать. Тяжкие телесные нанес, считай, что отрабатывать будешь. Хотя я тебе не завидую…
И парень отвернулся от Макса, не внеся своим ответом хоть какой-нибудь ясности в происходящее. Макс заставил себя перестать психовать и стал настраиваться на то, что всегда можно договориться. Особенно с Натальей. Верила же она его россказням. И не только она. Все его многочисленные любовницы и случайные партнерши по сексу тоже безоговорочно ему верили. Он даже прием такой изобрел: когда врал, всегда говорил коронную фразу – «Знаешь, вот тебе я врать не могу, не хочу. Ты - настоящая…» И бабы таяли от своей уникальности, оставаясь для него  при этом всего лишь очередными претендентками на скоренькие поебушки.
 Они ехали еще минут двадцать. Болела голова. Хотелось в туалет. Хотелось пить и есть. И домой. Чтобы закрыться в сортире от всех и читать хрень фантастическую, отрешаясь  от суетной и безликой жизни. Но вместо этого он лежал в неудобной позе, и страдал как от физического неудобства, так и от вероломства Натальи, совершенно забыв, что раскровянил ей губу чуть ли не напополам. Того, что было прежде он помнить тоже не хотел. Поэтому и не помнил.
 Потом его волокли два крепких парня.  Потом его чем-то укололи и он провалился в забытье, похожее на смесь яви и сна. Полулюди-полфантомы что-то делали с его телом, перекладывая руки-ноги. Потом он провалился в темноту, и ему казалось, что он бесконечно падает в колодец, обитый изнутри черным бархатом. Чувство полета было приятным, но понимание неизбежности  дна отрицало приятность, и возникала тревожность.
 Макс открыл глаза. Он лежал на обычной кровати. Только руки и ноги были привязаны ремнями  к  металлическим спинкам. Это он понял, попытавшись встать. Почти сразу с началом его шевеления  кто-то вошел в помещение. Те же крепкие парни. Он захотел что-то сказать, но ему опять заклеили рот. Он решил сопротивляться. Но получил пару сильных точечных ударов в поддых, и по почкам, и перестал дергаться, позволив парням закрепить его руки за спиной холодными и легкими стальными наручниками. Ноги закрепили такими же, только с тонкой цепочкой между обручами. 
Он был гол, обездвижен, обескуражен, но не сломлен. Главное было с ней заговорить. Он уже понял, что причина его нынешнего положения  именно в Наталье. Его повели по коридору, завязав глаза. Шли как по квартире какой то сначала. А потом пошли ступеньки вниз. Воздух стал прохладнее и более влажным, Макс понял, что ведут в подвальное помещение. Изнутри обдало холодом, потому что неясное подозрение, плавающее в нем до того, как он стал спускаться, с каждой ступенькой, ведущей вниз, становилось вполне осознанным чувством опасности.
   Вывернутые назад руки высоко задрали, и он услышал звякание цепи о металлическую потолочную балку. Карабин закрепили на наручниках. Ноги развели на ширину плеч и закрепили чем-то на полу. Так, что он мог бы встать на цыпочки, но не свести их вместе.  Шею обложили чем-то кожаным, похожим на очень широкий собачий ошейник. Потом сняли повязку…и он зажмурился от очень яркого света, бьющего ему прямо в глаза.
 Парни спокойно ушли. Макс услышал щелчок закрываемой  тяжелой двери. Наступила  тишина.

    Свет бил в глаза, руки затекали и стали холодноватыми. Разведенные ноги стали подрагивать от напряжения. Прохлада огуливала  раздетое тело, вызывая мурашки. И ужасно хотелось открыть рот. Но он был прочно залеплен скотчем. Макс закрыл глаза и стал мысленно пробовать выстроить свой монолог для Натальи. Но слова как-то мешались  в кучу. И он просто стал ждать.
Послышался стук каблучков  где-то наверху. Снова щелкнула замком дверь. Спускались вниз.
   Макс  вдруг ощутил прилив желания, да такого  острого, что аж дух захватило. Уж во что они с Натальей только не играли. Но так было впервые.
Он внутренне собрался…. и глухо взвыл от обжегшего спину свистящего удара. Видимо хлыста. Спину будто разделили на пополам, и она запылала в обеих частях саднящей болью. Макс не успел отдышаться, как на его плечи лег второй удар. Не менее сильный, чем первый. Потом третий. Пятый… Десятый… На одиннадцатом у него потекли слезы. Боль заливала его тело, покрывающееся широкими взбухшими синеватыми полосками. После пятнадцатого удары прекратились. Макс плакал. Слезы текли по его расцарапанному лицу, тоже причиняя боль. И в голове у него крутилась мысль: «Неужели столько боли можно заслужить только за одну единственную, да и то  неспециальную оплеуху?!»
Свет перестал бить в глаза. Слезы стали иссякать. Он стал ровнее дышать и, наконец, смог увидеть перед собой свою мучительницу.
Не зря она ему нравилась. Не зря. Ее красота, обостренная осунувшимися чертами лица стала строже, четче, благороднее и холоднее. Он помнил все до единой родинки на ее теле, знал, как прикоснуться к ней так, чтобы в одно мгновение унести ее на вершины наслаждения, он все знал о ней. И не знал ничего. Потому что он никогда не видел у ней такого взгляда. Даже когда он однажды сделал ей по-настоящему больно в одну из их нескромных игр.
 Холодное металлическое равнодушие. Ни интереса, ни радости, ни злости. Сгусток пустоты.
Слезы, все еще бежавшие по его лицу, затекли под скотч. Край отклеился, и Макс смог открыть рот, чтобы заговорить.
- Тата, Господи, что происходит?! – сказал он и тут же зашелся почти криком, потому что тяжелый и гибкий хлыст обвил его грудь в ударе, сдирая кожу с обнаженных сосков.
Она подлетела к нему, ударила всей ладонью по лицу, и он успел увидеть в ее глазах боль и гнев. Но это было всего лишь секунду. Потом она деловито вернула скотч на место, предварительно вытерев слезы с его щеки. Ладонь была холодной и жесткой. Чужой. Не Таткиной. Он помнил ее руки, умелые и ласковые... Макс повис на своих оковах, переживая боль, мерцающую по всему телу.
А она заговорила…
- Здравствуй, Радость моя….Так я тебя называла, помнишь?! Хотя, что ты можешь помнить?! Ты же запретил себе помнить меня.  Выбросил меня из своей жизни. Как мусорный пакет. По дороге домой.  Беседуя с женой о планах на выходные. Потому что не любил. Если бы любил - не смог бы. Крышу бы снесло. А так – простенько и со вкусом избавился от надоевшей любовницы! И всего-то делов: отправить смс-ку с телефона жены на телефон любовницы: пусть жена найдет! А там бабье между собой поорет-поругается… А я, такой красавец, к жене вроде как вернусь. Она – гордая, вернула мужа в семью. Любовница?! Да переживет… Я ей ничего не обещал, кроме  шедевра на фоне небоскребов. А что, был же шедевр. Вон она сколько стихов понаписывала. Тоже же мною пользовалась, …в разных смыслах. Значит, я с ней в расчете. Ну, в Тему привел, ну и что?! Ошейника не давал, в Мастера не лез. Поебушки затейливые, не более того. Так что никакого: мы в ответе за тех, кого приручили… Хрень все это. Да и она не девочка. Знала, на что шла….Так ведь было, да, радость моя?! Так ты думал?! -  и хлыст снова врезался в тело Макса, принося новые страдания. А Наталья продолжила:
- Молчишь?! Ну ты же любишь молчать. Лучший способ решить любые проблемы: промолчать!!!
Даже тогда, когда от твоего слова зависит чья-то жизнь. Твое молчание стоило жизни нашему ребенку. Я-то ведь только о нем хотела тебе сказать. Но ты молчал, оградив  себя от меня ведьминским кругом молчания. Создав для меня из него вакуум. Обрезав все провода и сломав все беспроводные волны эфиров… Вот поэтому ты будешь молчать все время, пока будешь здесь находится. Ты получишь сполна то, что так хотел получить. Молчание - это твоя первая ступень покаяния.
  Женщина рассекла воздух хлыстом почти рядом с лицом Макса. В ее жестах была отточенная расчетливость удара. Такой он ее не знал. Та, его Тата, с трудом брала на себя роль Госпожи, то и дело зацеловывая те места, куда случайно попадала ее неумелая плеть. Но чем дольше она продолжала свое истязание, тем больше он понимал, что именно эта женщина, объединившая в себе наивную Тату и властную жесткую Наталью - это ЕГО женщина, ради которой он готов на все. Абсолютно на все...Даже продолжать терпеть  эти жалящие насквозь удары ее кожаного хлыста.А она продолжала говорить:
   - Я пережила твое отречение от меня. Но я все еще любила тебя. И моя боль была сильнее той, что сейчас испытывает твое тело. Я почти простила тебя. И даже почти забыла. Тема помогла. Ну кто тебя дернул полезть ко мне целоваться….Ты хоть представляешь, кем я сейчас стала?! Да, ладно, не суть для тебя. Ты наверное и так уже понял, что мой полет теперь другого уровня. И я просто не могла прилюдно простить тебе то, что ты – Низ из Низов, да еще нарушитель Кодекса, позволил себе не только мне в глаза смотреть, но еще и ударить меня в присутствии  цеховиков. Ты очень сильно попал, Радость моя.
     Макс задергался в своих путах. То, что он слышал от нее, резало его Душу напополам. Дура она, разве она знала, что с ним было?! Разве она видела, как он рвал зубами свою ладонь, когда воспоминания  непрошено вылезали ночами?! И как едва не разбился, однажды заметив ее на остановке шумной городской автострады, потому что задохнулся любовью и едва не потерял сознание за рулем…
Ребенок?! Какой ребенок?! Не может этого быть, не может…
Новый удар, пришедшийся на живот, обжог не просто болью. Кончик хлыста рвано задел его пенис, и к уже понятной боли кожи всего тела добавилась новая нота, визгливо ввинчивающаяся в нежную плоть. Визг издавал сам Макс. А Наталья продолжала говорить, перемежая свою речь новыми ударами.
- Итак, Радость моя, о том, что было - мы уже поговорили. Теперь о том, что будет. 14 дней ты пробудешь здесь, в этом подвале. Убежать не удастся. Охрана тут почище президентской. Тебя будут кормить. Ты сможешь пользоваться туалетом. Иногда…Тебя будут трахать и наказывать. Все, кто тут будут появляться.Независимо от пола. В память о нашей любви, у меня для тебя бонус: тебя не будут иметь в рот и не будут пользоваться иглами. Все остальное тебе предстоит пройти. Ах, да…  Ты ни разу не кончишь.  Потом тебя приведут в божеский вид и вернут в твою колымагу именно туда, где ты так неосторожно позволил себе ударить меня. Ты ничего  никому не сможешь доказать. Я стала высоко летать, мой милый. А твоя супруга уверена в том, что ты в очередной раз на поебушках. Только затяжных. Так что домашний ад тебя еще будет ждать впереди. Ну, и чем сердце то успокоится?! Да к гадалке можешь не ходить: завяжешь ты любовниц заводить, на всю оставшуюся жизнь. Страшно будет. Вдруг опять на такую, как я напорешься… Ну с потенцией, я думаю, месяца через три восстановится. Калечить тебя запретила. Будь счастлив, радость моя. Это твоя Голгофа. Желаю пройти ее до конца.
    Наталья отложила хлыст. Макс отрешенно молчал под  скотчем, только слезы продолжали течь по щекам. Он обвис на цепях, и когда Наталья отцепила карабин от  его рук, кулем свалился на дощатый пол, приняв самую развратную позу: на коленях, с широко разведенными ногами, выпирая исполосованную задницу высоко кверху. Наталья пригвоздила его руки прямо к полу, карабином прицепив наручники к кольцу, торчавшему из половой доски. Потом достала средних размеров страпон, который закрепила на ремне вокруг своих бедер. Подойдя совсем близко к выставленным напоказ  ягодицам Макса, встала на коленки, плюнула на сжавшееся от страха колечко его ануса, приставила кончик фаллоса к нему и резко вошла. Макса от боли зашатало и заколотило. Он рвался из удерживающих его пут со страшной силой. Рвался и выл. Наталья резко взялась за кольцо на его ошейнике, притянула его голову к себе, и, продолжая насиловать его анус, зашептала:
- А это мой подарок Ксю. Ты помнишь Ксю, Макс?! Тебе так шли белокурые локоны! ты был моей деткой. Моей Ксю. Детка, ты скучала по мне?! А, сука?! – и она ускорила свое движение, размашисто трахая его зад.  Макс выл и рвался. Но это было бесполезно. Наталья тяжело дышала. Ее движения замедлились, а потом и вовсе прекратились. Вынув страпон из истерзанного отверстия, она подошла к Максу со стороны лица. Запустив пальцы в его густые волосы, оттянула голову вверх. Долго смотрела в его искаженное страданием лицо. Потом оторвала с одного бока полоску скотча и впилась в его губы кусающим поцелуем. Который становился все нежнее и нежнее, пока во рту у Макса не появился карамельно-ванильный  привкус…. С ним так было перед оргазмом. Но только с Натальей.  Химия любви, наверное….С другими каких-то привкусов не возникало.
   Поцелуй был сладок и желание, вопреки всему, забулькало внизу его живота, поднимая плоть. Он открыл глаза и ошалел от увиденного. Напротив него, приоткрыв рот, мерно сопела жена. Света в комнате почти не было, но тем не менее его окружала привычная обстановка дома. На полу валялись неубранные с вечера железная дорога и старый плюшевый медведь с пуговицей вместо отклеившегося глаза. Он ощупал свое лицо. Никаких царапин. Спина, затекшая от неудобной позы, хрустнула и отозвалась легкой болью. Его рука скользнула в святая святых. Член стоял колом. Осторожно продвинул пальцы  дальше, ощупывая себя от мошонки  все дальше к анусу…Боли не было. Неужели сон?! Но как реально то, господи…
Макс осторожно, чтобы на разбудить жену, шмыгнул в ванную. Со стояком надо было что-то делать. Он подрочил, закрыв глаза. Картинка с Таткой снова и снова вставала перед его глазами. Движения его рук ускорились. За его веками изображение становилось четче.  Он видел ее глаза со стальным блеском, во рту появился четкий привкус карамели, и он кончил, закусив вторую руку , чтобы не заорать от острейшего наслаждения, которого он уже дано не испытывал.
   Почти засыпая, он радостно думал, что обязательно найдет завтра Татку. Потому что любовь никуда не ушла. Потому что иголка цела. И потому что никого он так не любил и не хотел, как ее. Ну а тут… Ну решит как-нибудь. Говорила же она когда-то «Дети – это радость. Радость, которую мне никогда не познать...Приводи свою радость с собой».  Вот возьму и приведу… А, ладно, завтра все решу. Ну, попробую решить. Главное - ее найти!» - думал Макс, вплывая в спокойную акваторию сна.
   Завтра было воскресенье. Никуда не бежать. Валяться до позднего утра в кровати, устраивая подушечные бои с детьми. Расширенное меню завтрака с целой банкой сгущенки, которой поливаешь ноздреватые и толстые горячие блины…Работа для рук, Четкое осознание  истинности принятого решения. Печаль понимания будущего, начинать которое придется, причиняя боль. Но не тоска. А печаль. Потому что надо так, как будет. А не так, как было. И светлая радость от предстоящей встречи. Он представил, как распахнутся ее глаза сначала удивлением. Потом гневом. И как сдастся она его ласке и силе, и как скажет эти волшебные слова…
     Законное время на два часа личной жизни за компом. Так, картинки он пропустил. Не сейчас… Не за этим. Одноклассники. Пальцы задрожали, когда он набирал ее фамилию и имя в поиске. Господи. Ведь всего-то прошло два месяца…А как будто целая жизнь! Разворот с ее фоткой. Ну вот реально она тут на ведьму похожа, даже глаз один слегка косит.  Так, что у нас тут, когда была в последний раз? О!!! Сегодня…. А что у нас тут за статус?!
На экране, на белом фоне, без картинок высветился сухой текст:
«Наталья умерла 10 августа. Сегодня 40 дней. Поминки будут в ее доме. Приглашаем всех, кто ее помнит. Родственники»
Он перечитал этот текст раз двадцать, пытаясь понять, что он значит. И потом решился -аки открыть тайный ящик электронки, в котором хранилась вся их взаимная любовь. Тогда он себе запретил читать ее письма. Потому что это было выше его сил. Непрочитанных писем от нее было штук двадцать. Он открыл последнее. От десятого августа…
 «Радость моя, здравствуй…
Ты прости меня. И за то, что было. И за то, чего уже не будет. За все прости. Не было у меня чище и светлее любви, чем к тебе. Люди бывают разные. Кто-то может простить, научится заново жить, дышать и даже любить другого человека. Кто-то, но не я. Я не умею без тебя. И без тебя нет смысла в ежедневье. Во мне живет часть тебя. Та, которую ни бросить, ни отнять. И которую я не имею права ни убить, ни дать ей жизнь… Моя мечта – девочка с белыми кудряшками. Как же я виновата перед ней. Но я уже не могу ничего изменить. И не могу дать ей жизнь. Мы с ней вместе уйдем. Тихо. Она заснет, так же как и я. Ты прости меня. За все прости. И за это тоже. Я знаю, что ты никогда не прочитаешь это письмо.  Поэтому и пишу. Но вдруг…ты знай:  я каждое утро вместе с первыми лучами солнца буду скользить по твоей ключице и беззвучно говорить тебе: Радость моя, здравствуй!»
    Максим молча сидел перед монитором, когда сзади подошла жена. Мельком увидев фото Татки на экране она рассвирипела, яростно захлопнула крышку ноута и зашипела ему почти в ухо, чтобы не слышали дети:
- Ну ты козел! Два месяца не успело пройти, а ты опять к этой шлюхе решил в трусы залезть?! Ты же мне клялся и обещал, детьми клялся, что больше – ни-ни!!! Какой же ты урод! Ненавижу тебя! И ее ненавижу!
Светка все еще стояла возле его стола, уперев руки в боки выцветшего халата. Максим молча встал, оделся и пошел в коридор. Жена встала возле двери и сказала:
- Сиди дома. Не хрен шляться на ночь глядя. Ты понял?!
Макс потянул дверь на себя. Светка прижала дверь своей спиной. Он потянул сильнее. Потом просто взял Светку, поднял вверх и переставил подальше от двери. Уже выходя из квартиры, он сказал жене, судорожно готовящей тираду для скандала:
- У Таты сегодня сороковины. 10 августа умерла. Я на кладбище схожу...